Черёмуховый куст
Мы перед будущим чисты, а виноваты – перед прошлым.
Не говорите никому… крепки пустоты бытия.
В степи черёмуховый куст – один; он точно огорошен
Невыразимой пустотой пространства так же, как и я.
Что за нелепые ветра вертели землю той весною?
Откуда дерево в степи, откуда в стае альбинос?
Лицо возничего черно, вороньи крылья за спиною.
Убейтесь рыбой об асфальт, он не ответит на вопрос.
Переходите на приём, ловите призраки арканом.
Слова похожи на песок, мы строим город из песка.
И каждый новый божий день глядится горным великаном,
Пока не высветила ночь его ничтожество,
Пока
Не отвернули кислород, не замирили амплитуду
Не изменили кривизну системы стоптанных зеркал.
Не утаю, каков я есть, но вот каким я завтра буду –
Вам не дано предугадать… –
Ура, цитату подыскал.
Новые дни
Кто-то никто не возвратился с миром
Вижу вода перетянула шлюзы
Новые дни да почему-то мимо
Мимо меня тянут чужие грузы
Тронули нерв или махнули дверью
Верх или низ будешь сама собою
Что ни число то никому не верю
Сдача небес я ухожу без боя
Кто-то никто брёл ниоткуда молча
Раненый горн переведите стрелы
Рви Петербург стая больная волчья
Строки срослись дальше пошли пробелы
Корсет
Снег сатиновым шлейфом струится на плечи осин,
На квадрат новостройки, на чёрный от слёз тротуар.
В онемелой груди престарелое сердце неси,
Словно древние блюзы – виниловых дисков noir.
Топонимика органов зрения, слуха, письма –
Под сургучными рунами, чёткими, точно запрет.
Дорогая архаика…
Белая вьётся тесьма
По карнизам, по лестницам. Город шнурует корсет.
От окраины в пригород тянется матовый шлейф.
Опускается занавес на кольцевую, горит.
Разлетелся на атомы северный облачный сейф.
Старомодной элегией снежное небо парит.
На газон стадиона, на чахлые травы лугов
Опускается медленно плавная ткань. Кружева.
Бережёное сердце, прости своих вечных врагов,
Слиток бледного золота в теле усталого льва.
Ночная прогулка
Перекрёстка серое сукно редкие проезжие утюжат.
Рыжая беспутная луна разметала локоны-лучи.
Малая Медведица… звенит.
В чёрном небе всенощную служат.
Входишь с непокрытой головой.
Молишься – молись. Молчишь – молчи.
Пригород – одиннадцать озёр – встал по стойке «смирно», и каналы
Вытянул, бессчётнорукий бог… Благовестом космос напоён,
Волнам исповедуется свет. До восьми закрыты терминалы.
Вклиниваясь в тихий тет-а-тет, рукава листвы расправил клён.
Рыжая соперница твоя медленно скрывается обратно,
Перепутав стороны любви, загляделась на горбатый мост.
Стрелки оплывающих часов торопливо шепчутся нескладно.
Брызнула косматая звезда – фейерверк и короток, и прост.
Млечный свет случайного лица промелькнул… Кого-то ты узнала?
Вздрогнув, отступила в темень-тень
Дерева, которое поёт.
Зачастила, путая слова. И – зарделась…
Ты напоминала
Школьницу, смущённую до слёз…
Прошлое открыться не даёт.
Солёный ветер
Солёный ветер, вера наяву,
Потерянное имя петенеры.
Костяшки слов порвали тетиву.
Пробиты зноем крылья из фанеры.
Кресты плывут по высохшей воде.
Пустое русло высветил фальшфейер.
Перед тобою, словно на суде,
Стою и внемлю песне пьяной феи.
Арестовали облако в окне.
Седые сны дотла осатанели.
И на воображаемой волне
Чужие лодки плач – не обо мне ли? –
Колеблют, словно струны, провода,
Иллюзии, фантазии, фантомы.
Слепое время странного суда.
Сочится звук.
Зачем и где мы?
Кто мы?
Ветви вины
Шторы закрыты. Глаза затуманены.
Мысли изрыты воронками, ямами,
Горькой стрелою – стыдобою ранены.
Чёрные яблоки падают с яблони.
Чёрные птицы кружатся, снижаются.
Клювы железные – точные лезвия.
Тени клокочут, как будто сражаются
Невероятное и бесполезное.
Ветви вины высоки за изломами.
А на воде все круги замыкаются.
Залпы грозы орудийными громами
Бьют по живому.
И сердце смеркается.
Назови как захочется
Ты невеста весны…Часовые минутные сны
Раздают имена – понарошку, взаправду – не знаю
Мы воротимся вместе, взахлёб, наповал влюблены.
Оживёт фортепьяно, и я за тебя доиграю.
Граммофонную праведность, правила, мифы стирай.
Назови как захочется; выпиши, выдумай, выдай.
Оживёт фортепьяно, и ты за меня доиграй.
Мы единожды вместе, мой вдох это только твой выдох.
И пускай всё непрочно, как оттиск луча на песке.
Водяных валунов набежит напроломная стая.
Карандашною строчкой на жёлтом размокшем листке
Ты исчезнешь в рассвете, и вновь не пойму ни черта я…
Не шелохнёмся...
Не шелохнёмся. Глаз не отведём.
Мы слишком долго жили позапрошлым.
Над миром снег братается с дождем.
Но хор-корабль бредит о хорошем.
Скажи мне «нет» на древнем языке.
Я задохнусь от нежности и грусти.
Исчезнут годы в дальнем далеке,
Но кто тебя от осени отпустит?
Но кто меня заставит быть живым?
В проточных нетях путается ветер.
Внутри и рядом — дом, который дым.
А мы — случайны, как и всё на свете.
Рябина номер три
Стеклянный дом в театре-закутке.
Ещё солжёт мышонок заводной.
Все голоса уплыли по реке.
Постой со мной. Покурим по одной.
Уже свежа рябина номер три.
Шаги гудят. Помолимся следам.
Подклеивать листы в календари.
Наждачный сон доверить проводам.
Теперь тебе – воспитывать меня.
Мне столько зим; мне, правда, столько лет!
Другая ты проснёшься среди дня…
Стакан вина и деньги на билет.
Тринадцать раз клянусь, что хорошо,
Когда вдвоём, когда по одному.
Тринадцать раз был подвиг завершён…
Не опишу. Им это ни к чему.
Кода
Замирая, умру. Среди долгого-долгого часа
Выгораю дыханием…
Ходики коду в груди
Выбивают, сбиваясь. Шаги оглоушено мчатся.
Унисоны стозвонны. Господь, сохрани, рассуди.
Наши думы бездонны.
Намолены нимбы повторно.
И ночлег у дороги гордыню ничтоже смутит.
Ровно в час пополуночи нервно простонет валторна.
Из ложбины болотистой грустная липа взлетит.
Поплывут караванами в осени яблочно-жгучей
Неспокойные странники – сытую долю ловить.
Не отмечу, не выпишу веткой-строкою плакучей
Их неспешную летопись – некому благословить.
Третья кода на бис. Альвеолы пылают, как вата.
По сигналу валторнину ринется в чёрный проём
Птица с голосом женщины, глянет в меня виновато.
Мы обнимемся истово и – замирая, умрём.
Иван Рассадников: Назови как захочется.