h
Warning: mysql_num_rows() expects parameter 1 to be resource, bool given in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php on line 12
Точка . Зрения - Lito.ru. Анатолий Комиссаренко: ЛППР – НАШ РУЛЕВОЙ (Роман).. Поэты, писатели, современная литература
О проекте | Правила | Help | Редакция | Авторы | Тексты


сделать стартовой | в закладки









Анатолий Комиссаренко: ЛППР – НАШ РУЛЕВОЙ.

Первая мысль, когда я начал читать этот роман, была такой: «Наше недалёкое будущее? Ни слишком ли мрачно?» Но потом из писем автора узнал, что это даже не будущее, а, в каком-то смысле, уже сегодняшний день. Многие ужасные подробности принудительного лечения «душевнобольных» автор вовсе не выдумал – взял из биографий довольно известных людей.
Тут ведь вопрос, кого считать душевнобольным. При желании таковым можно объявить любого, кто выбивается из общепринятых общественных «норм», бунтует и выражает своё недовольство или же попросту неудобен, мешает, путается под ногами (как, например, одна из героинь романа – популярная актриса Виктория). В подобном «врачевании» нет ничего общего с медициной, призванной помогать страждущим. Описанная Анатолием Комиссаренко «тюремная психиатрия» служит орудием подавления воли непокорных, и бороться с этой системой, очевидно, крайне сложно. Что? Ты недоволен? Ну, это понятно: ты ведь псих, человек неадекватный… И плывут денежки в карманы обнаглевших «целителей душ», всевозможных докторов-шарлатанов, которые и сами признаются, что ни черта не понимают в болезнях, которые взялись лечить. У этих психиатров и штат соответствующий: мерзавцы, циники, развратники, садисты… Кто-то, прочитав роман, скажет, что это уже слишком. Есть ведь законность, государственный контроль, нормативные документы, то, сё… Но здесь мне вспомнилась фраза одного моего знакомого, который вместо армии попал на экспертизу в психиатрическую лечебницу (это было тридцать лет назад!) и провёл в больнице месяц: «Мы больше всего боялись санитаров. На них управы никакой нет, с ними разговаривать бесполезно, а вот в зубы получить – запросто, а то и укол какой-нибудь одуряющий, оглушающий – потом сутки в себя прийти не можешь…»
И всё же это книга не о болезнях медицины, а о недугах человеческой популяции в целом. Результат такого излишне агрессивного и бесконтрольного вмешательства общества в личную жизнь граждан – у читателя перед глазами: вслушайтесь в речи кабацкого оратора на последних страницах романа. Тут уже никаких сильнодействующих средств не нужно: человек практически неизлечим, система сделала своё дело…
Роман получился страшным и злым. Для книг А. Комиссаренко характерны динамичность, увлекательный сюжет, хорошее знание описываемых деталей. Излишняя порой публицистичность, тем не менее, не мешает увлечённо следить за злоключениями трёх главных героев романа – мальчишки-школьника, отказавшегося подчиняться зарвавшимся в своём ультрамодном идиотизме учителям; рок-музыканта, который угодил в психушку, в общем-то, случайно; знаменитой киноактрисы, на астрономические заработки которой вознамерились наложить лапу другие люди. Хэппи-энда, пожалуй, не получилось (должно быть, автор и не собирался приглаживать сюжет), но хорошо, что главные герои отважились на протест, на борьбу. Это вселяет веру в то, что не всё так безнадёжно в человеческом обществе, есть в нём силы, способные сопротивляться нажиму и произволу. Перед нами роман-предупреждение: автор призывает читателя к бдительности.


Редактор литературного журнала «Точка Зрения», 
Алексей Петров

Анатолий Комиссаренко

ЛППР – НАШ РУЛЕВОЙ

Анатолий Комиссаренко

                           ЛППР – НАШ РУЛЕВОЙ  
                     (ЛИБЕРАЛЬНО-ПСИХОДЕЛИЧЕСКОЕ)

                           Часть первая. ШКОЛЬНИК.

                                                              =1=

- Гомосексуальные отношения не должны осуждаться...
Аделаида Марковна, учительница полового воспитания и "класснуха" пятого "Б", говорила о по-ловом влечении, половых органах и половом акте со скукой биологички, рассказывающей о размноже-нии кольчатых  червей путём случайного раздвоения их лопатой на садовом участке. Аделаида Марков-на провела уже несколько уроков по половому воспитанию, но к её скуке на эту тему пятиклассники так и не привыкли.
- Не стоит порицать парня, который, долго встречаясь с девушкой, принудит её к сексуальной бли-зости силой...
Вот так. Изнасилует придурок девчонку, и пусть его никто не порицает. Ни окружающие, ни сама изнасилованная. А нечего с придурками связываться! Ага, нечего… Сначала-то он дышать в её сторону боялся…
Дети не любили класснуху. Все костюмы на ней выглядел солдатским обмундированием. Впро-чем, детям казалось, что класснуха всю жизнь ходит в одном и том же наряде – настолько её одёжки бы-ли одинаковы. И эмоций на лице класснухи отражалось столько же, сколько на старом кирпиче в пас-мурный день - независимо от того, говорила она плохое или хорошее, ни одна морщинка-трещинка не меняла давно заданного направления. Впрочем, одно чувство на лице класснухи отпечаталось навсегда – чувство превосходства над ничтожествами, копошащимися у её ног.
Длинную, тощую класснуху в допотопных очках школяры называли Очковой Воблой.
- Занятие сексом ради денег в современном обществе не осуждается...
А чем заняться, если у девчонок, живших в этом районе, иного способа заработать нет, хоть ты из пушки застрелись! Район окраинный, бедный. И школа с длинными, узкими, сумрачными коридорами больше походит на воспитательную колонию, чем на учебное заведение. И классные комнаты соответ-ствующие – окрашены грязно-серо-голубоватой  краской, без каких-либо плакатов и стендов, намекаю-щих на то, что в этих стенах идёт процесс обучения.  
Аделаида Марковна взглянула на часы.
- Так... До конца урока осталось полторы минуты… Посвятим это время должникам.
Класснуха всегда заканчивала уроки точно по звонку.
- Вова Смирнов…
"Вова Смирнов", по имени и фамилии. Именно так она обращалась к ученикам.
- Вова Смирнов, - медленнее и чётче, как на годовом диктанте, повторила Вобла после секундной паузы. – Очень коротко, пожалуйста… - размеренно и бесстрастно выдавала она короткие фразы. - Строение полового органа девочки.
Ученики притомились к концу занятия и ничего, кроме секунд, оставшихся до звонка, их не инте-ресовало. Сидели тихо, чтобы лишним звуком или движением не привлечь к себе внимание училки и не напороться на вопрос за мгновение до звонка.
Вобла выжидающе уставилась на пятиклассника, поднявшегося из-за первой парты. Она словно сканировала щупленького, моментально взмокшего и покрасневшего от волнения пацана. Мальчишка опустил голову вниз, будто пытался разглядеть сквозь крышку парты свои ободранные в футбольных баталиях кроссовки. Руки его беспокойно теребили друг друга, то сцеплялись впереди, то прятались за спиной. Именно таких патологически зажатых детей уроки полового воспитания должны научить спо-койному восприятию тем, касающихся секса и деторождения.
- Ну! – поторопила Вобла, взглянув на часы. – Или ты хочешь, чтобы я поставила тебе двойку?
Смирнов молчал. На его верхней губе скопились огромные капли пота.
Нет, Вовка с любопытством прочитал заданный материал, запомнил строение "той самой", девчо-ночьей… Но рассказывать об этом принародно?!
- Мэри Чернуховская! – назвала следующую фамилию Вобла.
Встала соседка Смирнова. Гордо выпятив досрочно развившиеся грудяшки, она чуть повернула в сторону мальчика томное, даже какое-то сладострастное лицо и насмешливо скривила пухлые губки.
- Впрочем… - класснуха взглянула на часы. – Время истекло. Я дам тебе шанс выучить тему и от-читаться на следующем уроке. Вова Смирнов, - приказала она по-диктантски, попрощайся с соседкой.
- До свидания… - через силу выдавил из себя мальчик. Он не смог пересилить слабость в коленках и, едва не промахнувшись, плюхнулся на стул.
- Я не разрешила тебе сесть! Говори дальше! – презирая класс с высоты роста, возраста, должно-сти и общественного положения, негромким голосом и назидательным тоном подняла мальчика Очковая Вобла. Кричать на подопечных она считала педагогической слабостью. Добиться от аборигенов послу-шания, сломать упрямцев, причём, в полголоса – вот доказательство силы педагога.
- До свидания, Маша… - через силу повторил мальчик, едва поднявшись из-за парты.
- Ты знаешь, что на этом уроке прощаемся и здороваемся мы не так. - Вобла тоном выделила слово "этом" и безразлично пожала плечами. - К сожалению, время заканчивается, через двадцать секунд про-звенит звонок. Садись, я ставлю тебе двойку. Это значит, что…
Это значило, что Вовке грозит отчисление из школы. Бабушка не переживёт. Она всё время повто-ряет, что готова отказаться от всего, чтобы дать Вовке и его старшему брату – Сергею, образование. А бабушку Вовка очень любил. На себя денег бабушка почти не тратила, всё уходило братьям на одежду, питание и учёбу. Даже свои многочисленные болячки она лечила прогреваниями, растираниями и воз-держаниями от той или иной пищи. Вовка замечал, что мясного или молочного бабушке становилось нельзя именно тогда, когда котлет или молока оставалось только для внуков.
- До свидания, Вагина, - пересилив стыд, едва слышно, прерывающимся голосом произнёс маль-чик.
- До свидания, Пенис, - без задержки, с видимым удовольствием ответила Чернуховская.
- Что-что? – приложив руку к уху, изобразил глухого Арий Петрофф, переросток и друг Вовкиной соседки. На переменах и после уроков Арий вовсю тискал Чернуховскую, и отбивалась девчонка от по-сягательств нахала чисто символически. Арий осмелел, чувствуя, что с секунды на секунду прозвенит звонок.
- Повтори громче. На задних партах тебя не слышно, - приказала Смирнову Вобла.
Нет, Вовка был обыкновенным пацаном, в туалете вместе со всеми смеялся над похабными анек-дотами, которые рассказывали школьники поразбитнее. Сам, правда, не любил таких рассказывать. А уж принародно обсуждать тему секса – это было для него противоестественно.
- До свидания, Вагина, - чуть громче повторил мальчик. Испарина на его лице слилась в большие  капли, пот заструился по лбу, щекам и шее, потёк за воротник, между лопаток, прорвал запруду брючно-го ремня, скользнул по ногам в ботинки.
- До свидания, Пенис, - радостно улыбаясь, чётко повторила девочка и кокетливо покосилась на Ария.
- Й-ес! – дёрнув сжатым кулаком, изобразил победу Арий и расплылся в довольной улыбке. – А можно я тоже с Мери попрощаюсь? – вскочил он с места. – Я ласково!
Аделаида Марковна отмахнулась, недовольно вздохнула, укоризненно покачала головой и жестом приказала всем сесть.
- Итак, дети, завтра у нас контрольная. Повторите следующие темы… - класснуха открыла оглав-ление учебника. -  Половое влечение... Юношеская гиперсексуальность и способы ее саморегуляции... Мастурбация... Порнография и её влияние на сексуальность... Проституция... Однополая семья... Сово-купление и интромиссия, то есть проникновение... Лобковая вошь, гонорея и прочие заболевания... Го-мосексуализм... Межвидовые контакты...
- Это когда с собаками, что-ли? – прикинулся дурачком Петрофф.
Класснуха не отреагировала на реплику ученика. Она подозревала, что именно эту тему Арий проработал от корки до корки.
- Ну а уж строение полового органа девочки и мальчика знать, как отче наш! До свидания, ма-ленькие Пенисы и Вагины! – закончила она урок и направилась к двери.
Дети вскочили и хором продекламировали:
- До свидания, госпожа Вагина!

В учительской Аделаида Марковна встретила завуча Элеонору Лорисовну.
- Этот Смирнов Владимир, - поделилась сомнениями  с завучем Аделаида Марковна, – с материа-лом не справляется. К тому же, я думаю, его надо показать специалисту по поведению. У него явный ги-перкинез – рукам покоя нет. Абсолютно недисциплинирован, может сесть без разрешения, отвлекается, медленно выполняет задания, отказывается отвечать на простейшие вопросы, не соблюдает элементар-ных правил поведения, - перечисляла грехи школьника Аделаида Марковна. - Я едва заставила его по-прощаться с соседкой. Патологическое чувство ложной стыдливости… Думаю, у него синдром дефици-та внимания. И в то же время в нём чувствуется скрытая агрессивность. Я подниму вопрос перед адми-нистрацией о помещении ребёнка в центр психического здоровья.
- Хорошо, я присмотрюсь к Смирнову, - пообещала Элеонора Лорисовна. – У меня сейчас урок та-натологии в их классе.
Танатологию школьники называли уроками смерти. На танаталогии они обсуждали самоубийства, рассказывали о собственной смерти, придумывали надписи для своих надгробных плит и что они хотели бы поставить на свою могилу. Всё это проводилось для того, чтобы дети чувствовали себя комфортно, сталкиваясь со смертью в жизни. Когда дети вырастут, они разлетятся по всему миру – защищать либе-ральные ценности и идеалы, устанавливать демократию в странах тоталитарных режимов. Одни будут ранены, многие – убиты. Так вот, чтобы не бояться гибели, дети в школе изучали танатологию. Эти де-ти. Дети из спальных районов изучали механику бизнеса, физиологию биржи и приобретали навыки управления фирмой, концерном и государством.
Школа, в которой учились братья Смирновы, относилась к разряду школ для коренного населения. А проще – русской школой. Преподавали в таких школах только политически благонадёжные женщины, не сомневающиеся в правильности методик, при помощи которых воспитывалось и перевоспитывалось коренное молодое поколение. Бессемейные, чтобы полностью отдавать себя делу демократического об-разования.  И  бездетные, чтобы материнские чувства не мешали относиться ко всем воспитанникам одинаково либерально.
В национальных школах работали преподаватели и воспитатели только некоренной национально-сти. Элеонора Лорисовна в этом плане насчёт себя чуточку волновалась. В молодости, когда в стране началось разделение на патриотов и интернационалистов, Элеонора решила, что выгоднее быть интер-националисткой. Но её интернациональную карьеру мог подпортить отец, к сожалению, коренной рус-ский. Накануне получения паспорта Элеонора подлегла под пятидесятипятилетнего старичка, от которо-го в домоуправлении зависела точность записей в документах. Он был из коренных, поэтому соблазне-ние несовершеннолетней грозило ему потерей должности, а значит, падением на низшую ступеньку ма-териального благосостояния. Тем более, что Элеоноре удалось забеременеть. Правда, с помощью свер-стника. Но старичок-то думал, что интересное положение девочки – результат его геройских потуг!
В общем, Элеонора поставила условие старичку – он пишет в её паспорте отчество Лорисовна, а она делает аборт. Почему Лорисовна? Потому что это армянское отчество. Ну, а во вторых, потому что маму Элеоноры звали Лариса. Мама хоть и носила русское имя, но национальность у неё была – ого-го! – суперинтернациональная!
Пока делались документы, сроки беременности подзатянулись, старичку пришлось раскошели-ваться на устроение искусственного выкидыша. Что вылились в бесплодие.
По новым законам, если у детей, родившихся на территории России, родители были некоренной и разных национальностей, в графе "национальность"  записывали: интернациональная. В будущем такая запись очень помогала карьере.
Глупая страна! Чтобы хорошо в ней жить, надо стать чужой для этой страны!
Элеонора Лорисовна вовремя поняла, кто в мире сильней, зажала свои желания в железный кулак и успешно двигалась вверх по служебной лестнице. В тридцать два года она выглядела "женщиной без возраста": ей можно было дать и тридцать лет, и сорок пять. И характером она была "железная леди". Директриса опасалась Элеонору, как серьёзного конкурента.
Отдавать пацана в центр психического здоровья Элеонора Лорисовна не собиралась. Завучу не пристало танцевать под дудку рядовой учительницы. К тому же ей, главному специалисту по воспита-нию "контингента", потеря ученика могла испортить показатели в работе, что повлияет на зарплату, профпригодность, социальное положение и благосостояние.  
- Я думаю, сначала можно включить ученика в программу "управление гневом". Там его научат сдерживать агрессивное поведение. Что за семья у этого Смирнова Владимира? – спросила завуч у Аде-лаиды Марковны. Не то, чтобы её интересовали условия, в которых жил ученик, просто надо было пока-зать педагогу, что она ревностно относится к должностным обязанностям.
- Нет там никакой семьи, - пренебрежительно отмахнулась Аделаида Марковна. – Два внука с баб-кой живут. Нищета! Но воспитала бабка внуков… Как бы это сказать… Своенравными. Школьные пра-вила соблюдают, но себе на уме мальчишки. С такими надо быть настороже.
- Всемирная федерация психического здоровья рекомендует педагогам ослаблять влияние родите-лей, чтобы освободить детей от принудительной жизни в семье и улучшить их душевное здоровье, - на-зидательно проговорила Элеонора Лорисовна.
- Да, семья – препятствие на пути к улучшению душевного здоровья детей, - поддержала завуча Аделаида Марковна. – Я полностью согласна, что влияние семьи на детей должно быть ослаблено. И мы в учебном процессе, соответственно программе "Прояснение ценностей", стараемся изменить систему моральных ценностей и освободить детей от условностей и принуждения семейной жизни. Мы даём им право на либеральный выбор.
- Да, мы должны освободить их от морали. Потому как не существует установленного понятия "правильного и неправильного", это всего лишь мнение тех, от кого человек зависит.
- Искоренение понятий правильного и неправильного является целью современной педагогики…
- И в то же время на школе лежит ответственность за поиск физически и умственно несостоятель-ных детей, недоразвитость которых скрывают родители.
- Своенравность и скрытность - признаки антиобщественного поведения. А антиобщественное по-ведение – это заболевание.
Педагоги, как два игрока в теннис, перебрасывались неопасными друг для друга дежурными фра-зами. Каждая ждала ошибки коллеги-соперницы, чтобы доложить о ней вышестоящему руководству и надеяться на повышение или иные блага по службе.
- Я думаю, Смирнова Владимира надо показать психиатру, чтобы решить вопрос о помещении его в центр психического здоровья, - выделив "надо", с вежливой улыбкой настаивала Аделаида Марковна.
- Я займусь этим вопросом, - неопределённо согласилась завуч, чтобы прекратить разговор с из-лишне настойчивой подчинённой.
Учитывая, что для школы важны в первую очередь социальные функции, а функции  же учебных заведений всего лишь  дополняли формирование политически верных учащихся, не отреагировать на замечание педагога о нестандартном поведении школьника Элеонора Лорисовна не могла. Она посмот-рела на часы и встала.  
- Пора идти, через сорок секунд начало урока.
- Так я надеюсь на вашу поддержку… - Аделаида Марковна выжидающе посмотрела на завуча.
- Конечно, коллега, конечно, - Элеонора Лорисовна изобразила вежливую улыбку и прикрыла ве-ками глаза из полированного металла.

                                                          =2=

Элеонора Лорисовна открыла дверь пятого "Б" одновременно со звонком.
- Здравствуйте, дети, - сказала она чётко поставленным голосом, оглядев стоявших перед ней по стойке смирно учеников.  
- Здравствуйте, госпожа учительница! – слаженно отозвался класс.
- Начинаем урок.
Элеонора Лорисовна села за пульт управления, открыла в компьютере классный журнал, ввела код доступа. На экране распахнулся  список учеников, оценки. Та-ак… Владимир Смирнов… Удовлетвори-тельно, удовлетворительно… Та-ак…
- Мэри Чернуховская!
- Я здесь, госпожа учительница! – радостно вскочила Чернуховская.
Впрочем, вряд ли она на самом деле Чернуховская. Наверное, родители подсуетились и к обычной белорусской фамилии Чернухо  с помощью "умельцев" добавили благозвучное окончание и выправили приличный для карьеры "тугамент"…
- Что мы изучали на прошлом занятии?
Элеонора Лорисовна краем глаза наблюдала за Смирновым. Сидит насупленный, уставился в пар-ту.
- На прошлом занятии мы выезжали на место преступления, - с приподнятым настроением затара-торила Чернуховская. – Мы осматривали расчленённый труп в багажнике машины – результат деятель-ности маньяка.
- Что мы там видели? – одобрительно качая головой, подсказывала направление ответов препода-вательница.
- Мы видели отрезанные конечности в целлофановых пакетах, отрезанную руку без пакета, окро-вавленные тряпки, нож и пилу – орудия преступления… - с удовольствием перечисляла ученица "на-глядные пособия", которые она видела на практическом занятии. И закончила брезгливо, весело скри-вившись: - Бр-р!
- Для чего мы ознакомились с расчленённым трупом? – спросила Элеонора Лорисовна голосом за-ботливой учительницы, которая наводящими вопросами вытягивает прилежной ученице пятёрку.
- Чтобы убедиться, что от трупов, даже расчленённых, вреда нет, и бояться их не надо, - ответила ученица и прыснула в кулачок.
- Ну а сегодня я открою вам меленький секрет: всё, что вы видели прошлый раз, были муляжи…
- У-у-у… - разочарованно протянул хором класс.
- Хорошо, - одобрила ответ ученицы Элеонора Лорисовна и нажала клавишу с цифрой "пять". – Точнее, отлично. Ты в какой-нибудь программе участвуешь? – заботливо спросила она ученицу.
- Да, в программе "Прояснение ценностей" – ещё радостнее заулыбалась ученица, польщённая вниманием завуча.
- Таблетки принимаешь?
- Да Элеонора Лорисовна, риталин.  
- Ну, молодец. Садись.
Победно окинув взглядом класс, Чернуховская села.
- Смирнов Владимир, - безразлично, как кошка, гуляющая мимо стаи воробьёв, но в любой момент готовая накрыть лапой зазевавшуюся птичку, произнесла Элеонора Лорисовна.
- Я здесь, госпожа учительница, - безо всякого задора произнёс ученик, медленно, как старичок, встал, продолжая смотреть в парту.
Элеонора Лорисовна внутренне поморщилась – мрачный тип. Но внешне не показала эмоций.
- Что ты думаешь о своей смерти? – спросила она ученика.
- Я не думаю о смерти, я думаю о жизни, - пробубнил ученик.
- Ответ неверный, - "зачла" отрицательный балл Элеонора Лорисовна. – Вопрос не о той смерти, после которой тебя положат в гроб, закопают в землю, и ты сгниёшь. Вопрос о твоей виртуальной смер-ти. О якобы смерти. Какой смертью ты хотел бы умереть?
Элеонора Лорисовна посмотрела на ученика с интересом.
- Я не хотел бы никакой смертью умереть, - упрямился ученик. – Я хотел бы жить, деньги зараба-тывать, бабушке помогать…
- Никто не заставляет тебя умирать, - чуть раздражённо прервала ученика преподавательница. – Живи, учись… Но курс танатологии предполагает знакомство со смертью и её проявлениями для того, чтобы вы были готовы встретиться в реальной жизни со смертью, и чтобы эта встреча не шокировала вас…
"И чтобы со временем в качестве пушечного мяса вы грудью закрыли демократию от пуль её вра-гов", - добавила про себя.  
- Если ты не осилишь программу обучения, тебя придётся показать специалисту по поведению. Твоя бабушка не обрадуется, если тебя отправят на реабилитацию в центр психического здоровья.
Элеонора Лорисовна с удовлетворением отметила, что лицо мальчика покрылось испариной. Бо-ится. Боится, значит уважает.
- Я исправлюсь, госпожа учительница, - едва слышно проговорил Смирнов.
"А куда ты, милай, денешься!" – усмехнулась про себя Элеонора Лорисовна. И добавила вслух, с лёгкой издёвкой:
- Да уж исправься. А кроме общего задания, к следующему уроку я  попрошу тебя сделать макет гроба в масштабе один к десяти. Чернуховская принесёт куклу-мальчика… Чернуховская, есть у тебя кукла-мальчик?
- А кукла-мужчина подойдёт, госпожа учительница? – кокетливо спросила Чернуховская.
Элеонора Лорисовна внимательно посмотрела на ученицу. Развитая не по годам… Вторичные по-ловые признаки только ещё, а ведёт себя, как…
- Подойдёт. Так вот, Смирнов. Кукла будет символизировать тебя. И мы на следующем уроке про-ведём похороны тебя. А ты заготовишь надргобную речь о себе и эпитафию для своего надгробья…
Дверь с грохотом распахнулась, в класс ворвался мужчина в потёртых джинсах и футболке. Лицо мужчины закрывала чёрная маска из обрезка колготок с прорезями для глаз. Поверх маски надета бейс-болка козырьком назад. В руках мужчина держал внушительный обрезок трубы.
- Всем на пол! – заорал мужчина. – Всем на пол, я сказал! Это захват! Я террорист! Вы – мои за-ложники!
Элеонора Лорисовна схватилась за грудь и, теряя чувства, медленно осела под преподавательский стол. Несколько детей юркнули под парты, некоторые  завизжали.
Террорист грохнул трубой о парту. Удар пришёлся между Смирновым и его соседкой. Чернухов-ская, выпучив глаза и с идиотским видом открыв рот, пожирала глазами террориста.
- Ка-кой муж-чи-на… - по слогам, восхищённо прошептала она.
Ещё несколько человек взвизгнули.
Террорист снова ударил трубой о парту.
- Молчать, я сказал! Каждому, кто издаст хоть звук, я переломаю трубой руки!
В классе воцарилась мёртвая тишина.
"Танатологическая тишина, - подумал Смирнов. – Чёрный юмор… Значит, мозги работают…"
- А вам помощница не нужна, - кокетливо ковыряясь пальцем в парте и бросая пылкие взоры на террориста, спросила Чернуховская.
- Я – террорист! – мужчина в маске прохаживался перед классом и, постукивая трубой о ладонь, вдалбливал в головы детей уже понятое ими. На предложение о сотрудничестве он не отреагировал. – Я буду приказывать, а вы исполнять.
Элеонора Лорисовна очнулась, со стонами и кряхтеньем выкарабкалась из-под стола, взгромозди-лась на стул.
- Каждый, кто меня не послушает, получит трубой по рукам! – рычал террорист, уходя по проходу к "камчатке" класса.
Едва террорист дошёл до последней парты, Смирнов вскочил и, размахнувшись, запулил свой портфель в окно. Зазвенели разбитые стёкла.
- Сидеть! – завопил террорист. – Я сказал, не двигаться! Руки на стол! Руки на стол – ты будешь наказан!
Смирнов не стал дожидаться, пока ему перебьют железом руки, метнулся к выходу…
Дети завизжали сильнее прежнего.
- Молчать! – завопил террорист, и что есть сил грохнул трубой поперёк парты, за которой только что сидел Смирнов. Верхняя доска сломалась.
Смирнов рванул дверь, метнулся наружу и… ударился головой в живот входящей директрисы.
Террорист снял маску. Дети увидели улыбающееся лицо школьного охранника.
Директриса, потеснив ошеломлённого Смирнова, вошла в класс, подняла руку вверх, как это обычно делали лидеры страны на людях.
- Всем оставаться на своих местах! – скомандовала она твёрдым голосом. – Вы участвовали в практических занятиях по программе "Террорист и заложники".  Теперь вы знаете, что значит побывать в шкуре заложников и почувствовали на себе малую долю жестокости, которая может исходить от тер-рориста. По горячим следам проведём разбор полётов.
В коридоре раздался топот ног и в класс ворвался ещё один охранник. Увидев директрису, почти-тельно остановился.
- На пульт поступил сигнал о разбитом стекле, - извиняющимся голосом доложил он директрисе и кивнул на окно.
- С этого и начнём, - решила директриса. – Кто разбил стекло?
Требовательным взглядом она обвела класс.
- Вот он, госпожа директриса, - быстро встала Чернуховская и кивнула на Смирнова. Гордо обвела взглядом класс: она первая доложила директрисе о непорядке!
- Зачем? – директриса требовательно уставилась на Смирнова.
- Я думал, что террорист всамделишный… - тихо произнёс Смирнов.
- И что? Зачем стёкла бить? Тем более, думая, что террорист настоящий.
- Чтобы поднять тревогу. Вон, прибежал ведь… - мальчик кивнул на второго охранника.
- Действия неправильные, - констатировала директриса. – Ты мог погубить этого охранника. Он не знал, что здесь террорист. Террорист мог его убить. Сядь на место.
Смирнов с опаской устроился за полуразбитую парту.
- Почему парта сломана? – спросила директриса.
- Когда он ломанулся из класса, - охранник, игравший террориста, кивнул на Смирнова, - я ударил по парте трубой, чтобы остановить беглеца.
- Естественная реакция террориста в сложившихся обстоятельствах, - одобрила действия террори-ста директриса. – Ученик своими неконтролируемыми действиями поставил под угрозу жизнь охранни-ка, спровоцировал террориста на жестокие действия.
- Лучше было бы, как она, - Смирнов, не поднимая головы, кивнул в сторону Чернухвоской, - по-проситься в помощники к бандиту?
- Правильные действия, - одобрила поступок школьницы директриса. – Завоевать доверие терро-риста и в нужный момент помочь властям – это правильные действия.
Чернуховская гордым взглядом окинула класс.
- Девочка заслуживает поощрения, - похвалила директриса. - Что делал в момент нападения пре-подаватель?
- Я упала без чувств… Под стол… - смущённо доложила Элеонора Лорисовна.
- Правильные действия, - одобрила директриса. – Сделать вид, что ты без чувств и наблюдать за террористом – это правильные действия.
Элеонора Лорисовна приободрилась.
- Как вёл себя класс? – спросила её директриса.
- Все выполняли мои требования, - доложил вместо открывшей рот и не знавшей что говорить учительницы "террорист".
- Правильные действия. Во избежание излишних жертв необходимо выполнять требования терро-риста. Одним словом, - подвела итог директриса, - за исключением данного ученика, - она кивнула на Смирнова, - остальные вели себя правильно. Думаю, что возмещение причинённого классу ущерба ро-дителями ученика будет ему хорошим уроком по теме "Действия жертвы, захваченной террористом".
Звонок в коридоре сообщил, что урок закончился.
Директриса повернулась к Элеоноре Лорисовне.
- Распорядитесь, чтобы соответствующие службы навели порядок в классе. Сообщите родителям ученика, какую сумму им необходимо внести в кассу школы, чтобы он мог продолжить обучение. Ну, а… учитывая его неадекватность во время практических занятий, я думаю, есть необходимость показать его специалисту по поведению.
Большинство одноклассников с сожалением посмотрели на Смирнова.
- Все, кто получает таблетки, отправляются в медпункт. Остальные свободны, - закончила дирек-триса и мимо почтительно выпятивших груди взрослых вышла из класса.
- До свидания, госпожа директор! – встали и пропели вслед директрисе ученики.
Элеонора Лорисовна семенила за директрисой, почтительно отставая от неё на полшага. "Если мальчика переведут в центр психического здоровья, то сочтут, что я не справилась с воспитанием и обу-чением ученика…" – забеспокоилась она.
- Простите меня, госпожа директор… - осмелилась заговорить Элеонора Лорисовна. - Нельзя ли повременить с осмотром ученика специалистом по поведению? Ведь он, без сомнения, назначит кон-сультацию психиатра, а тот направит ученика в центр психического здоровья. А это значит, что мальчик оттуда не вернётся. Мы использовали не все методы воспитания… Он несколько упрям, но не глуп… Может быть, сначала подключить его к программе "Разрешение конфликтов"?
- Нельзя доверять собственным симпатиям, эмоциям и инстинктам. Отклонение от общепринятых норм является болезнью. В подобных случаях мы  полагаемся на государственные институты и техноло-гию, которая отрегулирует психическое здоровье ученика. Я не думаю, что перевод нерадивых учеников в центр психического здоровья скажется негативно на нашем обществе. Необходимо практиковать гра-мотный отбор ценных и способных к образованию детей с одной стороны,  и решительно жертвовать теми, кто признан в той или иной мере бесполезным и неспособным к образованию. Мы должны объе-динить в одно целое наследственно ущербных и неадекватных детей ради их собственного блага.  Они пройдут реабилитацию в центре психического здоровья и станут полезными для общества субъектами. Сейчас психиатрия вершит судьбы человеческой расы. Лучше психиатрии этого никто не сможет сде-лать, - разразилась отработанной микролекцией директриса.
- Госпожа директор, сегодняшнее практическое занятие… Оно было настолько неожиданным! Не могли бы вы перед следующим подобным занятием предварительно известить меня…
- Это излишне, - безразлично отрезала директриса. - Глядя на ваше спокойное поведение, ученики могли догадаться об искусственности ситуации. Сегодня же всё было стопроцентно достоверно. Мы на практике показали ученикам, что такое жестокость.
- Но подобные методы обучения… Как бы это сказать… Они выходят за рамки основ традицион-ного образования.
Элеоноре Лорисовне плевать было на методы обучения. Но то, что она пережила сегодня! Так можно и инфаркт схлопотать! Нет, подобное она не хотела пережить ещё раз!
-  Искоренение основ традиционного образования – один из шагов к улучшению образования, - безапелляционно заявила директриса.
- Да, я хотела сказать… Это новаторские формы обучения… Да…
"Ч-чёрт! – обругала себя завуч. – Не то ляпнула!"
Ученики, выстроившись в огромную очередь у двери медпункта, получали стимуляторы, транкви-лизаторы, антидепрессанты – таблетки "от расстройства поведения". Дети верили, что у них непорядок с мозгами, и это мешает им контролировать себя без приёма пилюль.
"Зомби", - презрительно подумала о них директриса.

                                                          =3=

- Здравствуйте. Это госпожа Смирнова?
Госпожа… Какая, к чёрту, госпожа! Но этикет обязывал завуча обращаться к родителям учеников именно так.
- Здравствуй, миленькая… Смирнова я… Только до госпожи мне далеко… - вздохнул в телефон-ной трубке старческий голос.
Элеонора Лорисовна поморщилась от такой фамильярности.
- Меня зовут Элеонора Лорисовна. Я завуч школы, в которой учатся ваши… внуки.
Элеонора Лорисовна чуть не сказала "сыновья", но вовремя подправила себя.
- Я приглашала вас в школу, но вы не пришли.
- Ой, дочка, приболела я… - жалобно заныла старуха.
Элеонора Лорисовна раздражённо отвела трубку в сторону и беззвучно пошевелила губами – ве-роятно, материлась.
- Можете называть меня "госпожа учительница", если вам трудно запомнить имя, - прервала ста-руху Элеонора Лорисовна. – Дело в том, что нам необходимо обсудить школьные проблемы вашего внука, Владимира Смирнова.
- Так давайте и обсудим прямо сейчас, Элеонора Лорисовна, - совершенно свободно выговорила "название" завуча старуха, даже умеренно подчеркнув первое "о" в отчестве. – Ей богу, обезножила ста-руха! Спасибо, внуки помогают, Вовка с Серёжкой, всё по дому делают.
- Хорошо… - согласилась завуч. – Проблема в том, что ваш внук… Э-э-э… - Элеонора Лорисовна замялась, подбирая выражение, чтобы объяснить старухе проблему. – По вине вашего внука школе на-несён некоторый ущерб. Я понимаю, это для вас неприятная новость…
- Ну почему же, внук мне всё рассказал.
Голос старухи вдруг как-то окреп и перестал быть жалостливым.
- Рассказал обо всём? – удивилась завуч.
- Да, сразу же. Он у меня не шалопай какой-нибудь, всегда всё рассказывает.
- Ну и… как? – глуповато спросила завуч, поражённая тем, что ученик рассказал бабке о разбитом стекле и поломанной парте.
- Как… - проворчала недовольно старуха. Сказать завучу, что обвинять мальчика в хулиганстве и неправильном поведении глупо, она не могла. – Он, конечно, потрясён…
"Старая карга… - усмехнулась завуч. – Судя по твоему языку, ты вовсе не невежественная поло-умная старуха".
- Швырнуть в окно портфель… Это, знаете ли, все границы… Хорошо, что он осознаёт тяжесть своего проступка… - не капли не усомнилась в правильной оценке произошедшего завуч.
Старуха молчала.
- Вы слушаете меня? – забеспокоилась завуч.
- Да, я вас слушаю, - спокойно ответила старуха.
- Вашим внуком нанесён ущерб в размере девятисот шестидесяти долларов, - сообщила завуч. – Деньги необходимо внести в бухгалтерию в течение недели.
- Для нас это очень большие деньги… - старуха тяжело вздохнула. – Моя пенсия чуть больше пя-тисот долларов. На неделе получу деньги, но мне надо хоть немного оставить на питание… Я смогу за-платить четыреста долларов…
Старуха умолкла.
"Чушь какая! – подумала завуч. – Сто долларов, чтобы месяц питаться втроём? Это невозмож-но…"
- Нельзя ли… Например, чтобы Вова отработал в школе остальную часть долга?
"А что… Это идея! – загорелась завуч. – Поставить упрямого пацана на какую-нибудь грязную ра-боту, и пусть он пообломается, научится послушанию!"
- Я поговорю с госпожой директором. Думаю, она разрешит вашему внуку отработать часть долга. Да, я уговорю директора. Поверьте, я на вашей стороне…
- Спасибо вам,  Элеонора Лорисовна!
Завуч услышала искренние нотки благодарности в голосе старухи и даже чуть возгордилась своей человечностью.
- Да, и ещё… С вашим внуком беседовал специалист по поведению. Он считает, что поведение мальчика требует некоторой химеокоррекции.
- Мальчик, вроде, послушный, нехулиганистый, - забеспокоилась старуха. – Может, обойдёмся без лекарств?
- Ну, не знаю, как он ведёт себя дома, - скептически проговорила завуч, - а в школе мальчик по-давлен, упрям, перечит учителям. В общем, ему назначены таблетки клоназепама, это антидепрессант. Он будет получать по одной таблетке в день у школьного медика.
- Ну что ж… - вздохнула старуха.
- Но лечение оплачивают родители. Одна таблетка клоназепама стоит два доллара.
- Два доллара! – поразилась старуха. – Это же… пятьдесят долларов в месяц!
"Быстро ты считаешь деньги!" – усмехнулась завуч.
- У нас нет таких денег!
- Если мальчик не сможет получать таблетки,  вас обвинят в преступной небрежности за невы-полнение родительских обязанностей в отношении эмоциональных и учебных проблем воспитуемого и лишат родительских прав. Мальчика поместят в государственное лечебно-воспитательное учреждение, - спокойно, как приговор судьи по мелкому делу, выговорила завуч.
- О, боже! – прошептала старуха. – Хорошо, хорошо…  
Что такое государственное лечебно-воспитательное учреждение, знали все. Выросшие там дети похожи на зомби – живут в казармах, послушны командирам как машины. Большую часть суток рабо-тают, в свободное от работы время спят или молча сидят, закрыв глаза и ни на что не реагируя.
Ходили слухи, что им таблетками отключили часть мозга. А тем, кто попал в это учреждение за преступления, делали операцию на мозге. Шрамов на голове после такой операции не оставалось. Рас-сказывали, что хирурги вбивают нож через глазницу прямо в мозг, и ворочают им в мозгах…
- …Хорошо, я с голоду помру, но не допущу, чтобы мой внук… Только, вы уж извините меня, ста-рую, госпожа учительница, всё это не очень вяжется с принципами образования и педагогики и даже идёт вразрез с основами воспитания, - не удержалась и горько посетовала старуха.
- Искоренение основ традиционного образования – один из шагов к улучшению современного об-разования, - гордо повторила слова директрисы завуч. – Вы имеете понятие об основах педагогики? – со скепсисом спросила она.
- Мне восемьдесят четыре года, - устало произнесла старуха. – Пятьдесят лет я проработала учите-лем. Десять с небольшим лет назад ушла на пенсию. Честное слово, меня не отпускали. Коллеги, учени-ки, родители…
- Ну… Десять лет назад было другое время… - снисходительно заметила завуч.
- Да, другое время, другая школа. Другие учителя и другие дети…

Тяжело шаркая ногами, опираясь то на спинки стульев, то на стены, бабушка шла в комнату вну-ков. После разговора со школьной начальницей старое тело вдруг как-то отяжелело. Чтобы поднять ру-ку, приходилось напрягаться. Чтобы шагнуть, надо было собраться с силами, оттолкнуться от земли, одолеть притяжение, удержать равновесие.
Бабушка прислонилась к косяку двери комнаты внуков. Вовка читал за письменным столом. Сер-гей склонился над другим столом, более похожим на верстак – так его поверхность была изрезана, про-жжена и испачкана разной краской. Что-то мастерил из проводов и радиодеталей. В комнате резко пахло плавленой канифолью.
Перешагнув порог, бабушка с кряхтеньем опустилась на старенький диван. Вовка тоже пересел на диван, молча прижался головой к плечу бабушки.
Помолчали.
- Что-то время пошло какое-то… - произнесла бабушка и протяжно вздохнула: - Охо-хо-о-о...
- Да оно и раньше было не очень, - без задержки отреагировал Сергей. Он отложил в сторону па-яльник и, повернувшись лицом к бабушке, замер в выжидательной позе. Если бабушка пришла к ним в комнату и завела разговор на философские темы, значит, у них появилась серьёзная проблема.
- Моё "раньше" было хорошим, - возразила Сергею бабушка. А твоего "раньше" – с гулькин нос, сравнивать не с чем. Звонила завуч из твоей школы, - бабушка погладила Вовку по голове. Вовка замер, напрягшись. – Сказала, чтобы мы заплатили деньги.
Она успокаивающе похлопала внука по плечу. Вовка немного расслабился, вздохнул.
- Много? – осторожно спросил Сергей.
- Нам столько не осилить, - подумав, в который раз пришла к выводу бабушка.
Опять помолчали.
- Может, я где подработаю? – спросил Сергей.
- На хлебушек нам подработаешь, спасибо скажем, - согласилась бабушка. – Четыреста долларов с пенсии придётся отдать в школу.
- Это же вся пенсия! – возмутился Сергей.
- Это почти половина требуемой суммы, - длинно вздохнула бабушка.
- Половина?!! – ужаснулся Сергей. – А когда остальное платить?
- Всё надо заплатить на следующей неделе, - как-то по-детски смущённо не к месту улыбнулась бабушка. Впрочем, её улыбка скорее походила на гримаску малыша, который через секунду должен расплакаться.
- На сле… - Сергей осёкся. – Это кранты…
Руки его безвольно шевельнулись.
- Но вторую половину Вовик может отработать в школе, - извиняющимся голосом сообщила ба-бушка.
- Отработает, ничего с ним не сделается! – обрадовался Сергей. – Если надо, я помогу!
- Тебе, скорее всего, не разрешат помогать, - горько вздохнула бабушка. –  Поверь мне. Работать он будет в воспитательных целях.  
- Я сам справлюсь, - серьёзно пообещал Вовка. – Не заставят же они меня… - он задумался над тем, какую неподъёмную работу могут заставить его делать, - траншею рыть или мешки с цементом на крышу таскать!
- Насколько я поняла их психологию, они поручат тебе непрестижную работу, чтобы ты покорил-ся. Что не любят делать школьники в вашей школе?
- Уборкой заниматься.
- Вот это и будет твоей работой.
- Справлюсь, бабушка. Подумаешь…
- Справишься, - подтвердил Сергей. - А если друзья-враги будут доставать, позовёшь, наведу по-рядок.
- Нет, Серёженька, тебе вмешиваться нельзя ни в коем случае. Если и ты попадёшь на заметку, приклеют плохую наследственность. Тогда о будущем можно забыть.
- Ничего, бабушка, прорвёмся. Долго ему работать?
- Месяц.
- Ну, месяц на хлебе и воде переживём. Да я где-нибудь деньжат по-мелкому перехвачу, - воспря-нул духом Сергей.
- Есть ещё одна проблема, - сказала бабушка и замолчала, словно боясь говорить дальше.
- Надеюсь, последняя? – весело спросил бабушку Сергей.
- Последняя, - едва слышно произнесла бабушка, словно в раздумье.
Она давно научила внуков решать свои проблемы. Возраст у неё крайний, здоровье хоть и не со-всем плохое, но на девятом десятке лет заболеть пара пустяков. А надежды на здравоохранение никакой. Так что, помереть можно в любой момент. Но мальчики самостоятельные. Старший младшего не бро-сит, если что.
- Давай, бабуль, выкладывай, что за проблема, - бодро потребовал Сергей.
- Начальница сказала, что Вовику надо принимать таблетки. Антидепрессант. Настроение, гово-рит, у него мрачное.
- Опа-на… - протянул Сергей. – Это уже серьёзно. И как таблетки называются?
- Клоназепам.
- Слышал о таких. На них пацаны садятся хуже, чем на наркотик. Нельзя их Вовке пить.
- Лечение стоит два доллара в день, - подавленно добавила бабушка.
- Ещё полста долларов в месяц! – скривился как от зубной боли Сергей. – Отказаться нельзя?
- Нельзя. Грозит отправить в центр психического здоровья.
- Да, с этим у них строго, - задумчиво покачал головой Сергей. – Короче, денег остаётся только на кипячёную воду… по выходным. А в будни – из крана. Это если электричеством и газом не пользовать-ся… Нельзя Вовке таблетки пить!
Сергей умоляюще посмотрел на бабушку.
- Я знаю, - согласилась бабушка.
Она постоянно требовала от внуков жить без вранья, не обманывать никого. Выполнять требова-ния учителей, даже если эти требования дурацкие. Потому что мальчикам позарез надо закончить шко-лу, получить аттестат. Лишь в этом случае они смогут как-то устроиться в жизни. Иначе только два пу-ти. Наёмниками в армию, чтобы погибнуть за пределами страны во славу либеральных ценностей. Или неквалифицированная работа и жизнь в трущобах. Но сейчас, похоже, настал момент, когда мальчикам придётся обманывать.
- Да, таблетки Вовику пить нельзя. Но не пить тоже нельзя.
Бабушка растерянно смотрела на внуков.
- Бабуля, не пить таблетки – это не проблема, - усмехнулся Сергей. – У нас многие не пьют. Да ещё и деньги зарабатывают.
- Как это? – удивилась бабушка.
- Но это ребята постарше. Не знаю, справится ли Вовка…
Сергей оценивающе посмотрел на брата.
- Я постараюсь, - неуверенно пообещал Вовка. – А что нужно делать?
- Получать в медпункте таблетки и приносить мне. Я буду продавать их тем, кто от клоназепама тащится.
- И всё? – обрадовался Вовка.
- Но ты должен будешь вести себя, как "подколёсный".
- Это как?
- Быть весёлым и идиотски довольным жизнью. Не реагировать на приставания придурков. Всё время дурацки улыбаться. Педам… педагогам не важно, как ты учишься – главное, чтобы был идиотски покладист и доволен жизнью. А с этим не каждый справляется. Тем более, такой упрямец, как ты.
- Я постараюсь, - пообещал Вовка.
- Понимаешь, брат, - Сергей пересел на диван к Вовке и обнял его за плечи. – Если ты постара-ешься, но у тебя не получится, они решат, что это лекарство на тебя не действует, и назначат более сильное. Причём, в уколах. Тогда на твоей голове можно ставить крест. А если они заподозрят, что ты не принимаешь таблетки,  тебя точно отправят в психушку, в их исправцентр.
- Тогда тем более терять нечего, - со взрослой серьёзностью посмотрел на брата Вовка.

                                                          =4=

Притворяться "подколёсным" Вовке не составило труда.
- Вбей себе в голову, что ты дурак и что тебе всё по барабану, - учил Вовку старший брат. – Пона-блюдай, как ведут себя "подколёсные" одноклассники и коси под них.
Наблюдать было за кем. Раньше всех класснуха заставила "катать колёса" Чернуховскую и её ту-пого приятеля Петроффа, толстяка Васьмана и узкоглазого Галлямова. Учились они кое-как. Главное, стали радостно воспринимать все распоряжения преподов и с удовольствием закладывали приятелей. Что интересно, относились к их тупости преподаватели очень даже снисходительно.
Учиться Вовке стало проще. На уроках он сидел с дурашливой улыбкой на лице. Если знал урок, отвечал. Если не знал – безразлично жал плечами и делал улыбку ещё более идиотской. Если бы кто по-интересовался, то заметил, что Смирнов хорошо учится по физике, математике и другим классическим предметам, и гораздо хуже стал учиться по танатологии, основам безопасного поведения, половому вос-питанию.
Отработка долга для Вовки заключалась в ежедневном мытье класса, рекреации и туалета в их рекреации. Сначала он занимался этим по вечерам, когда школа пустовала. Но через пару дней классну-ха распорядилась мыть полы сразу после занятий, обосновав это необходимостью контроля за тщатель-ностью работы.
Вовка ждал, пока одноклассники разойдутся, брал ведро, мыл класс, докладывал классной об окончании работы. Класснуха проверяла чистоту, лазила под парты, в дальние углы, находила грязь, за-ставляла перемывать. С рекреацией Вовка управлялся проще – широкий пол, четыре угла и никаких за-коулков. Самым неприятным было мытьё туалета.
День на шестой, когда Вовка уже заканчивал мыть туалет, в помещение вдруг ворвался Галлямов.
- А чё эт ты тут делаешь? – удивился он, увидев Вовку с ведром и половой тряпкой в руках.
- Деньги зарабатываю, - пожал плечами Вовка.
- А.. Ну-ну… - многообещающе проговорил Галлямов и, помочившись мимо писсуара, убежал.
- Сволочь косоглазая, - обругал его Вовка, брезгливо подтирая за одноклассником.
На следующий день Галлямов и Петрофф застали Вовку, когда тот мыл полы в рекреации.
- О! – радостно воскликнул Петрофф, увидев Вовку с тряпкой в руках. – Человек занимается поло-вой жизнью! Полы туда-сюда натирает. Идём, покурим, Галька, - предложил он Галлямову и направился в туалет. Проходя мимо Смирнова, опрокинул ведро ногой.
- Ой, извини, Смирный! Пол скользкий, я тут воду немного пролил.
Галлямов издевательски расхохотался.
Вовка молча поднял ведро, принялся тряпкой собирать воду.
Через минуту он вошёл в туалет, чтобы вылить грязную воду и набрать чистой.
Галлямов и Петрофф курили и мочились в урну, стоявшую радом с раковиной.
- Извини, Смирный, - приятельски обратился к Вовке Петрофф, - в кабинах такой гадюшник, что туда заходить тошно. Так что мы здесь…
- Ты чего за чистотой не следишь? Плохо работаешь, парень, - укорил Вовку Галлямов. – Ладно, мы начальству ничего не скажем, только я здесь вот погажу, а ты уберёшь потом, ладно?
Галлямов спустил штаны и сел прямо на середине комнаты.
Этого Вовка стерпеть не мог. Он поднял ведро и с размаху окатил грязной водой Галлямова.
- Ты чего, козёл! – заорал Галлямов. Выплюнув мокрую сигарету, он вскочил, кинулся к Вовке, но запутался в спущенных штанах и упал.
Бросившегося на него Петроффа Вовка пнул рукояткой швабры в живот. Петрофф охнул и, скрю-чившись, тоже осел на мокрый пол.
Пока противники охали, ругались и вставали с пола, угрожая Вовке отомстить немедленно, отом-стить жестоко и продолжать мстить до тех пор, пока Вовка не исчезнет из школы, из города и с лица земли вообще, Вовка набрал  в ведро чистой воды и охладил пыл одноклассников ещё раз. Чертыхаясь, "мстители" выбежали из туалета, а Вовка продолжил уборку.
Через некоторое время в туалет примчалась дежурная преподавательница. Следом за ней с подлы-ми лицами шли мокрые Петрофф и Галлямов.
- Ты что вытворяешь! – набросилась преподавательница на Вовку.
- Занимаюсь уборкой по приказу классной руководительницы и с разрешения директора школы! – по военному приложив руку ко лбу, с дурашливой улыбкой на лице громко доложил Вовка. - Аделаида Марковна должна скоро подойти, чтобы проверить качество выполненной работы!
Вовка улыбался широко и невинно, как настоящий идиот.
Преподавательница недоверчиво оглянулась на мокрых учеников, которые пожаловались ей, что Смирнов в туалете сошёл с ума, обливает всех водой.
- А зачем ты облил водой… вот их? – преподавательница махнула рукой назад, сбавляя напор.
- Я? – поразился Вовка. – Нет, я не обливал!
- А кто же их облил? – язвительно спросила преподавательница.
- Я мыл унитаз вон в той кабинке, - деловито начал рассказывать Вовка. Преподавательница брезг-ливо скривилась. – Они вошли в туалет, Галлямов достал сигарету и закурил.
- Ты чё врё-ёшь? – очень правдоподобно возмутился Галлямов.
- Курил, курил. Вон сигарета валяется, - указал Вовка на размокшие остатки сигареты.
За курение в школе учеников наказывали.
- Петрофф попросил у него закурить. Но Галлямов сказал, что у него последняя, и выбросил пачку в мусорку.
- Ну и где она? – обрадовался Галлямов. – Найди, где она?
- Тогда Петрофф стал требовать, чтобы Галлямов отдал ему сигарету, потому что вчера он его уго-щал. Галлямов сказал, что он пошутил, достал из мусорки пачку – оказывается, в ней были ещё сигареты – и предложил Петроффу. Петрофф возмутился, что Галлямов угощает его сигеретами из мусорки…
- Ты чего плетёшь, придурок! – обиженно заорал Галлямов.
- А не верите, посмотрите, у него в правом кармане пачка сигарет, - Вовка как заправский донос-чик, указал на карман, в котором сквозь ткань контурировала прямоугольная коробочка.
- Вытащи! – потребовала преподавательница.
Галлямов вытащил из кармана сигареты.
- А потом они начали ругаться и обливать друг друга водой из моего ведра, - закончил рассказ Вовка.

На сдедующее утро одноклассники встретили Вовку насмешливыми улыбками.
- А ты, Вовик, у нас, оказывается, специалист по половым вопросам! – доверительно промурлыка-ла Чернуховская. – Что же ты скрывал свои таланты?
Стоявшие рядом одноклассники довольно захихикали.
Вовка, изображая придурка, идиотски улыбнулся.
- Ты как вчера, все унитазы оттра-а… То есть, оттёр, я хотела сказать…
Публика разразилась хохотом.
- А ты заказы на дому выполняешь? – с невинной мордочкой спросила Чернуховская. – А то я бы вызвала тебя.
- Нет, к тебе я не поеду, - по дурацки просто отказался Вовка.
- Почему? – подчёркнуто наивно удивилась Чернуховская. – Я заплачу по таксе. Сколько стоит вымыть один унитаз?
Публика давилась от хохота.
- Нет, у тебя я не буду мыть унитаз даже за тройную таксу, - отказывался Вовка.
- Ну почему же, милый? – с томным придыханием, как актриса из мыльной оперы, но всё-таки чу-точку обидевшись за отказ от тройной цены, спросила Чернуховская.
- Судя по тому, как вонюче ты пукаешь на уроках, твой унитаз даже серной кислотой не отчис-тишь.
- Дурак! Идиот! – завизжала Чернухвоская.
Схватив сумку, она принялась бить Вовку по голове. Вовка не шевелился, лишь втянул голову в плечи и прикрыл её руками.
Зазвенел звонок, и в этот же момент в класс вошла Аделаида Марковна.
- Что здесь происходит?! – громко спросила она, увидев, как Чернуховская бьёт Смирнова сумкой по голове.
- Аделаида Марковна, он ко мне пристаёт! – с плачем выкрикнула Чернуховская. – Сексуально!
Ещё раз ударив Вовку, она убежала на заднюю парту.
- Владимир Смирнов! – резко выкрикнула класснуха. – Объясни!
Вовка встал и простодушно улыбнулся. Но выражение его глаз, не соответствовало мимике улыб-ки.
- Чернуховская узнала, что я убираю школьный туалет, и пригласила меня помыть туалет у них дома. Сказала, что за это поможет мне выучить тему "Строение полового органа девочки" и даже прове-дёт практическое занятие. Похвасталась, что у неё есть хорошее наглядное пособие. - Сказала, что я раз-бираюсь в половых вопросах… - добавил Вовка после секундной паузы.
Класс сидел не дыша. Такой наглости от Смирнова никто не ожидал.
Класснуха, нервно поправляя очки, медленно вставала с места.
- Я отказался, а она стала бить меня по голове, - обиженно закончил Вовка.
- Врёт он всё! Врёт! – завизжала Чернухвоская и с рёвом кинулась из класса.
- Назад! – как палкой ударил по ушам школьников крик класснухи. – На место!
Чернуховская испуганно попятилась на место.
- Владимир Смирнов, что-то в последнее время от тебя слишком много беспокойств… - зловеще проговорила класснуха.
- Я тихо себя веду, - скромно пожал плечами Вовка. – Таблетки принимаю. Работаю. Полы тща-тельно мою…
- Нас вчера облил! – выкрикнул с задней парты Галлямов.
- Молчать! – взвизгнула класснуха и, что есть сил, ударила ладонью по столу. Потёрла ушиблен-ную ладонь.
- Это они из-за сигареты поссорились и облили друг друга, - пробурчал Вовка. – А я после них убирал.
- Я сказала, молчать, - по-змеиному зашипела класснуха. – Владимир Смирнов, ты выучил строе-ние полового органа девочки? – с интонацией, обещающей мало чего хорошего, спросила класснуха.
- Я учил, - вздохнул Вовка.
- Рассказывай! – потребовала класснуха.
- Ну… Там… Вот так… - Вовка сложил руки лодочкой. – И место, куда вставлять…
- Сядь, придурок! – со стоном, будто у неё болели зубы, приказала класснуха.
- Да, Аделаида Марковна, с тех пор, как я стал пить таблетки, учёба даётся мне тяжело, - пожало-вался Вовка. – Зато настроение всегда хорошее! – улыбнулся он во весь рот.
- Замолчи! – с нескрываемой яростью процедила сквозь зубы класснуха. – Мэри Чернуховская, на место!
- Но Аделаида Марковна… - плаксиво возразила Чернуховская.
- На место, я сказала, - низким голосом, будто вулкан, готовящийся к извержению, прорычала класснуха. – Проводим контрольную работу!
Контрольную Вовка написал хорошо.
На перемене его вновь доставали глупыми шутками:
- Смирный, а ты руки моешь после сортира?
- Смирный, а что тебе больше нравится мыть, раковины или унитазы?
- Смирный, а когда вниз мордой очко драишь, сильно воняет? Наверное, блевать тянет?
- Это тебя потянет, а он привычный. Для него эта вонь слаще туалетной воды.
- Это которая из туалета, что-ли? Смирный, ты пробовал? Сладкая, а?  
Вовка отмалчивался. Сил улыбаться у него хватило только на первый урок.
К пятому уроку он жутко устал. От голода тошнотно сосало под ложечкой.
За неделю запасы макаронов, круп и сахара дома кончились. На завтрак бабушка давала внукам по два кусочка хлеба и кипяток.
- А у него бабка побирается! – вдруг выкрикнул Галлямов.
Класс затих.
- Врёшь! – сжал кулаки Вовка и угрожающе поднялся с места.
- И в мусорках копается! Мне брательник младший сказал, - насмешливо добавил Галлямов. – Да вы принюхайтесь, от него дерьмом и помойкой пахнет!
- Фу-у! Фу-у! – одноклассники схватились за носы и стали изображать, что им дурно от вони.
На Вовку накатила апатия. Он сел на место и закрыл глаза.
- Фу-у! Бе-е! Ы-ы-ы! – кривлялись одноклассники.
Звонок на урок Вовка воспринял с облегчением.
- Галлямов, ты почему не на своём месте, - сразу заметила перемещение ученика Норма Фридри-ховна, учительница географии.
Говорили, что её предки были ассимилировавшимися немцами. Преподом она была довольно без-обидным, ученики Норму не боялись, часто подшучивали над ней.
- А я вчера купался, мне вода в ухо попала, и теперь я на задней парте плохо слышу. А здесь я вас хорошо слышу, - радостно объяснил Галлямов. – Я люблю географию!
- Ладно, сиди… - разрешила остаться ученику на новом месте польщённая географичка. – Прове-дём опрос, а потом новая тема… Так…
Преподавательница вглядывалась в список учеников. Но вдруг отстранилась от монитора, с бес-покойством глянула на класс… Принюхалась…
- Вам не кажется… Что в классе чем-то попахивает… - осторожно спросила она. – Странный та-кой запах…
- Да вы не обращайте внимания, Норма Фридриховна, - махнул рукой и добродушно пояснил Гал-лямов. – Это от Смирнова. Он у нас туалеты драит, а бабка у него по помойкам лазает. Вот и пахнет он. Дерьмецом.
Класс завизжал от восторга.
Вовка тоже вдруг ощутил запах фекалий. Он беспокойно оглянулся.
Галлямов спокойно развалился на стуле и с издевательской улыбкой поглядывал на Вовку.
- Тихо! Тихо! – пыталась успокоить воющий, улюлюкающий класс Норма Фридриховна.
- Я же сказал – отомщу, и мстя моя будет жестока, - глядя в глаза Вовке, негромко процедил сквозь зубы Галлямов.
- Тихо! – наконец, успокоила класс Норма Фридриховна. – Каждый из вас может оказаться в тяжё-лом положении, - сердито отчитывала она блестевших хищными глазами учеников. – Но, похоже, каж-дый из вас готов наступить на горло упавшему?
- Слабому не место в нашем обществе! – гордо провозгласил Петрофф.
- Вспомни эти слова, когда споткнёшься, - посоветовала Норма Фридриховна. – Причём, когда споткнёшься не от слабости, а потому, что тебе подставят ножку те, кто слабее тебя. Вспомни эти слова, когда слабые подло толкнут тебя в спину.
Норма Фридриховна подошла к Вовке, принюхалась.
- Встань-ка, - попросила она.
Вовка встал.
Запах усилился.
- Фу-у, какая гадость! – сжала двумя пальцами нос Чернуховская. – Можно я уйду, меня сейчас стошнит!
Норма Фридриховна не обратила на реплику никакого внимания. Она повернула Вовку спиной к себе. Сзади к Вовкиным штанам прилепилась бумажка, испачканная в фекалиях.
- Я же говорил! – указал пальцем на бумажку Галлямов. – Фу, какая от тебя вонь, Смирнов!
- Дай тетрадь, - попросила Галлямова Норма Фридриховна.
Галлямов услужливо протянул преподавателю тетрадь.
Норма Фридриховна вырвала из тетради лист, аккуратно вытерла Вовкины штаны.
- Вы что делаете?! – возмутился Галлямов.
Класс, затаив дыхание, следил за непонятно развивающимися событиями.
Норма Фридриховна вложила испачканный листок в тетрадь, разгладила её и подала Галлямову.
- Завтра я проверю, как ты ведёшь тетрадь. Надеюсь, у тебя записаны все домашние и классные работы? Кстати, чем воняет твоя тетрадь? Ты случайно не пользуешься листками вместо туалетной бу-маги? Ничего не коллекционируешь?
Класс заревел от восторга громче, чем ревёт стадион в момент забитого гола.
Галлямов, покрывшись пятнами, озирался на приятелей.
Норма Фридриховна за плечи повернула Вовку лицом к классу, подняла вверх руку. Крики посте-пенно стихли.
- Ещё раз говорю, все могут споткнуться. Даже сильный. Но, когда спотыкается слабый, этого не замечают. Через слабого перешагивают, как через мусор. Когда же падает сильный, все слабые накиды-ваются на него стаей, норовят заклевать и растоптать. Потому что они боятся сильного. Вы, - она обвела рукой класс, - стая слабых.
Ученики один за другим опускали глаза.
- Вы даже в глаза сильному не осмеливаетесь смотреть.
Некоторые исподлобья коротко глянули вперёд.
- Иди, дружок, домой, приведи себя в порядок. Тебя испачкали, - похлопала Вовке по плечу Норма Фридриховна. Она спрятала ладошки мальчика в своих руках. – У тебя руки чистые. У других они во-няют. Но не будем же мы вынюхивать, от кого идёт вонь!
Норма Фридриховна обвела вокруг себя рукой.
Класс молчал.

                                                          =5=

Домой Вовка не пошёл. Он спрятался на каком-то пустыре, снял штаны и долго затирал испачкан-ное место травой. Выбирал полынь, ещё какую-то сильно пахнущую траву, но полностью отбить запах ему не удалось.
Потом Вовка ушёл на товарную станцию, недалеко от которой стояла их школа.
Он бродил по рельсам, глубоко вдыхал воздух, густо насыщенный запахами мазута, асфальта, све-жих досок, стоял рядом с проходящими поездами, сидел на невысоком перрончике рядом с администра-тивным зданием. На душе было тошно, но… воздух, которым дышал Вовка, был чист, воздух был, как лекарство, которое заживляло испачканное и заражённое грязными руками и словами Вовкино нутро.
Наконец, его заметил пожилой охранник в чёрной шинели с синими нашивками на воротнике.
- Шёл бы ты, сынок, от греха подальше, - посоветовал охранник Вовке. – А то ходишь всё здесь, ходишь, задумчивый какой-то. Фамилия у тебя как?
- Смирнов, - миролюбиво протянул Вовка и пожал одним плечом.
- Неприятности, штоль, какие, друг Смирнов? – добро поинтересовался охранник.
- Неприятности, - согласился Вовка, ковыряя носком кроссовки землю. Но сказал это тем тоном, каким говорят о мелких неприятностях, случившихся из-за лени.
- Неприятности, они у всех бывают, - философски сообщил охранник Вовке. – А вот обувку свою ты бы не пачкал, мамка, небось, заругает.
- У меня нет мамки, - грустно обронил Вовка.
- Извини, друг… - смутился охранник. – Ну, папка серчать будет.
- У меня нет папки, - повторился Вовка.
- Вот… Хм… Незадача какая… - совсем растерялся охранник и недоумённо шевельнул руками. – А в какой же ты школе учишься? – решил он перевести разговор на другую тему.
- Я с бабушкой живу и с братом, - похвастал Вовка, назвав номер школы.
- Ну ты иди, дружок, к бабушке, - охранник легонько подтолкнул Вовку в спину. – А то ходишь здесь… Думаешь о чём-то…
Дома Вовка тщательно застирал штаны.
- Не могу я, бабушка, там больше, - пожаловался он, после того, как бабушка накормила его жи-денькой похлёбкой.
- Устаёшь? – посочувствовала бабушка.
- Не от работы. Задолбали все.
Вовка умолк. Говорить на эту тему ему больше не хотелось.
- Дразнят? – посочувствовала бабушка.
- Издеваются, - вздохнул Вовка.
- Терпи, внучек, - попросила бабушка. - Неделя с хвостиком уже прошла. Скоро половина месяца. А там время на исход пойдёт, легче будет. Перемоги себя, миленький. По другому нам никак…
- Пацаны сказали… - Вовка умолк, собираясь спросить бабушку о том, что было неприятно ему, и, наверняка, много неприятнее самой бабушке. – Что видели тебя… Как ты…
- Я поняла тебя, внучек.
Бабушка длинно и устало вздохнула.
- Где бутылку подберу, где… Христа ради попрошу... Не продержаться нам на те денежки, кото-рые остались. Пристанете вы совсем, на пустой похлёбке.
Вовка сел к бабушке, обнял её, прижался, как к спасительнице.
- Класснуха достаёт. По три раза заставляет перемывать…
- Терпи, сынок, терпи, - смиренно просила бабушка.
У Вовки слёзы выступили из глаз, когда он услышал, что бабушка назвала его сынком. Значит, считает его большим.
- Старый, да малый. Мы за себя постоять не можем. Только терпеть. А уж вырастишь, тогда себя оборонишь.
Бабушка похлопала Вовку по плечу, прижалась щекой к голове внука.
- Вечером Серёжа придёт, денежек принесёт, - успокаивала бабушка внука. – Терпи, милый… Где-то он помогать напросился.
Голос бабушки звучал убаюкивающее. Вовка чувствовал себя у неё под крылышком спокойно и защищённо.
- Не ахти какие денежки, но продержаться помогут… Терпи, внучек, терпи… Нам бы только вырасти…
Вовка закрыл глаза и погрузился в сладкую после ужина дрёму.
- Вермишельки какой прикупим, она недорогая и сытная… - успокаивающе журчал бабушкин го-лос. – Терпи, внучек, терпи… Всё проходит, и это пройдёт. Дурачки, которые дразнят тебя в классе – не самые злые из тех, какие в жизни встретятся. Так что спасибо им, глупым, скажи за науку. И терпи…
Бабушка с трудом встала с дивана, придерживая голову уснувшего внука, уложила его поудобнее, накрыла лёгким одеяльцем.
- Терпи, внучек… Что нам ещё остаётся делать? Терпи, набирайся сил. А вот когда вырастишь, наберёшься сил…
На улице заурчала мотором подъехавшая машина. Хлопнула дверь кабины.
Бабушка зашаркала к окну глянуть, кто приехал. В их привокзальный переулок машины заезжали редко. В окно глянуть не успела, потому что в дверь уже стучали.
- О, господи… Кто это там? – удивилась бабушка и повернулась, чтобы идти к двери.
Дверь распахнулась, вошла женщина в строгом костюме и два мужчины в зелёных халатах.
"Может обработка какая? – удивилась бабушка. – От крыс, или от насекомых каких?"
- Здравствуйте, - решительно поздоровалась женщина. – Смирновы?
- Смирновы, - подтвердила бабушка, кивнув головой, и глянула на внука, спавшего на диване. Не перепугали бы! – Если вы насчёт обработки, то грызунов и насекомых у нас нет, сами справляемся…
- Владимир Смирнов ваш внук? – не обратив внимания на слова бабушки, требовательно спросила женщина.
- Внук, - согласилась бабушка. И что-то у неё начали слабеть коленки. Ищуще шевельнув рукой, она шагнула к стене и опустилась на стоявший там табурет.
- Он сегодня поздно пришёл из школы?
- Поздно…
- Он сказал, что не провёл уборку, которую должен был провести?
Бабушка испуганно прикрыла ладошкой рот. Ах, как он подвёл их всех! Но неужели из-за этого такой переполох? С машиной и…
- Он устал… Сказал, что поспит немного, а потом пойдёт в школу и уберёт всё! Я его сейчас раз-бужу, - засуетилась бабушка.
- Не надо! – решительным жестом остановила женщина старуху. – Он жаловался, что ему тяжело?
- Да, ребятки немного дразнят за то, что он полы моет… - посетовала старуха.
- А у него не было суицидальных мыслей? – не заботясь о том, как воспримет вопрос старуха, допрашивала её женщина.
- Ну что вы! – замахала руками старуха. – Он любит меня, он любит брата… Он любит жизнь!
Она поняла, что это сотрудники из психиатрической службы. Старое сердце так заныло, что ба-бушка схватилась рукой за грудь.
- В школу позвонил охранник с товарной станции, сказал, что по рельсам полдня ходил мальчик, назвался Смирновым. Возможно, планировал самоубийство. Ваш мальчик получает антидепрессанты?
Бабушка открывала и закрывала рот, не зная, что ответить. Сказать, что принимает, значит под-твердить, что он в депрессии мог планировать суицид. Сказать, что не принимает, значит признать, что с её согласия мальчик не выполнял предписания медиков и в результате этого у него депрессия и суици-дальный настрой.
- Я бы хотела побеседовать с ним. Где он?
- Спит… - подавленно ответила старуха.
- Где? – настойчиво переспросила женщина.
- Вон, - указала дрожащей рукой старуха на диван в детской комнате, видимый через открытую дверь.
Женщина решительно подошла к спящему мальчику, встряхнула его за плечо.
Вовка дёрнул плечом, но не проснулся.
Женщина потрясла сильнее.
Вовка с трудом открыл глаза, удивлённо посмотрел на незнакомую женщину с неприятным ли-цом, на взволнованную бабушку.
- Кто вы? – спросил Вовка и отшатнулся от чужого человека на другой конец дивана.
- Держите его! – моментально среагировала женщина.
Санитары кинулись к мальчику.
- Что вы делаете? – застонала бабушка.
- А-а-а! – завопил перепуганный со сна Вовка и шарахнулся прочь с дивана.
- Ловите! – крикнула женщина, и её глаза хищно загорелись.
- Бабушка! – взвизгнул Вовка, кидаясь к защитнице.
Санитары профессионально перехватили шарахнувшегося по комнате мальчика, кинули его на пол лицом вниз, заломили руки за спину, закрутили тело смирительной рубашкой в кокон, залепили рот пла-стырем. Кокон плотно привязали к длинной доске, лишив тело возможности сгибаться, извиваться и вы-рываться.
Вовка визжал через нос хуже поросёнка, которого тащат на забой. От напряжения у него пошла носом кровь.
- Несите в машину! – распорядилась женщина, не обращая внимания на кровотечение.
Визжащего Вовку унесли.
- Что же вы делаете! – простонала бабушка. Силы покинули её, она не могла встать с табурета.
- Учитывая суицидальные попытки, мы вынуждены госпитализировать мальчика для проведения курса реабилитации, - командирским голосом отчеканила женщина. – Администрация школы против госпитализации не возражает.
- Он же спал! – стонала бабушка, раскачиваясь из стороны в сторону. – Вы же его со сна перепуга-ли до смерти!

                                     Часть вторая. РОКЕР                                                      

                                                              =1=

Колька Кобелев на всех парах мчался в стоматологическую поликлинику. Знакомые пацаны сказа-ли, что там нужен вахтёр.
Год назад Колька закончил девятый класс и бросил учёбу - достала школьная подневольщина. То нельзя, это нельзя… Не перечислил либеральные ценности – два. Не рассказал, где победила демократия – единица. Огрызнулся на училку – мать в школу. Встань, сядь, не дыши… Свобода дороже!
Он плохо знал историю страны, но отлично разбирался в истории рок-музыки. Он понятия не имел о лидерах партии и правительства, но наперечёт знал лидеров рок-групп. Таблицу умножения он помнил местами, но самостоятельно освоил музыкальную грамоту. Он не заглядывал в газеты, потому что всё, о чём там писали, было для него дремучим лесом, но играл на гитаре по нотам с листа.
Аттестат о неполном среднем образовании мать, естественно, не устраивал. После нескольких скандалов она выгнала сына-бездельника из дома.
Зиму он кантовался у знакомых в общагах. Иногда у кого-то родители уезжали на заработки в сто-лицу или за кордон, тогда друзья приглашали Кольку на квартиру. Но всему есть разумные пределы, нельзя висеть камнем на груди даже у хороших друзей. С наступлением лета он ночевал то в брошенных автобусах, то под мостом. Но лето подходило к концу, близилась осень, ночи холодали. И Колька наде-ялся обрести в поликлинике пристанище на зиму.
Завернув за угол, Колька чуть не сшиб психа. Руки-ноги больного дёргались, тело странным обра-зом изгибалось, лицо уродовали беспрестанно сменяющиеся гримасы.
- Че-е-го ты… - ненормальным голосом, медленно и монотонно возмутился псих.
- Чур меня! Чур меня! Акстись! Не приведи, господи, ночью встретить! –  перечислив все при-шедшие заговоры от нечистой силы, дурашливо замахал руками и, отстраняясь, как от чумного, обошёл юродивого Колька. Не сказать, что Колька испугался больного или брезговал психом. Странный человек был Кольке даже любопытен. Но, вот, выскочило.
В последнее время психов на улице встречалось на удивление много.
Тут же забыв о больном, Колька быстренько вбежал в поликлинику.
- Здрасьте! – радостно улыбнулся он регистраторше. – А кто у вас на работу принимает?
- Смотря на какую работу. Если бумажки за так перебирать, то я, - посмеялась жизнерадостная тё-течка, кубатурой раза в три поболее Кольки.
- Нет, мне работа за деньги нужна, - добродушно возразил Колька.
- Ну тогда иди к завхозу. Вон по тому коридору слева вторая дверь, - указала регистраторша на-правление.
Колька заторопился по коридору. На второй двери слева висела табличка "Заместитель главного врача…" и так далее. Колька вернулся к регистраторше.
- А там чёт нету завхоза. Там какой-то заместитель.
- Деревня! – посмеялась тётечка. – Это и есть завхоз! Заместитель по хозяйственной части!
- Тогда надо говорить "замхоз", - поправил тётечку Колька. – А то вводите в заблуждение бестол-ковых посетителей.
- Иди, посетитель, а то "замхоз" уедет в десять часов, останешься непринятым, - поторопила тё-течка Кольку.
Колька побежал к "замхозу".
Открыв дверь кабинета и увидев за директорским столом сурового мужчину, Колька постучал по внутренней стороне двери, почтительно склонился, и просящим голосом, с подчёркнуто угодливой улыбкой спросил:
- Можно?
Мужчина оторвался от бумаг, взглянул на Кольку поверх очков, усмехнулся:
- Ты бы к столу прошёл, сел, а потом спросил, можно ли…
- Разрешите повторить в нужной последовательности? – необидчиво осведомился Колька.
- Чего надо… шустрый? – спросил завхоз.
- Работы. И денег с неё на какое-нибудь пропитание.
Колька независимо сунул руки в карманы и подпёр косяк спиной.
- Работы? – завхоз скептически оглядел тощего, длинноволосого, небритого молодого человека в потёртых джинсах и довольно выцветшей футболке. – Какая же тебе работа нужна? Коронки из золота клепать?
- Можно и коронки, - согласился Колька. – Но если вакансия занята, я могу вахтёром.
- Вахтёром – это реальнее, - согласился завхоз. – Да возраст у тебя не очень вахтёрский.
- Возраст работе не помеха! – бодро кинул лозунг Колька. – Я понятливый и прилежный.
- Красиво говоришь! – подколол Кольку завхоз. – Не из писателей?
- Из поэтов, - вальяжно и снисходительно похвастал талантом Колька.
- Ну, стихи в твоём возрасте пишут все, - разочаровался завхоз. – А возраст для имиджа нужен. Образование какое? Работал где?
- Недозаконченное школьное. Решил, вот, трудовую деятельность начать с вас.
- А чего "недозаконченное"? Выгнали, что-ли? – насторожился завхоз.
- Ну что вы! – успокоил завхоза Колька. – Понял свою бесперспективность для наук и сам покинул стены альмы-матери. А в скверном поведении за время обучения в стенах отмечен не был. Почти.
Завхоз хмыкнул, покрутил головой.
- Посерьёзнее одеться можешь?
- К сожалению, стеснён в средствах, - вздохнул Колька. – Всё своё ношу на себе.
Завхоз задумался. Парень хоть и шустрый, но безобидный.
- Ладно, синий халат накинешь поверх одёжки. Стирался давно?
- Не прошло и года. Но постираюсь сегодня, коли дело требует. И дезодорантом побрызгаюсь.
- Хлоркой надёжнее, - подколол Кольку завхоз. – И сам помойся. В поликлинику, как никак, на-нимаешься. Тут все чистые ходят.
- Чувствуя, что дело идёт к подписанию контракта о взаимовыгодном сотрудничестве, - заговорил Колька после секундного раздумья тоном, каким деловые люди ставят другой стороне предварительные условия, но закончил весело и непринуждённо, - разрешите поблагодарить вас за оказанную честь и за-верить, что широко известная в нашем городе и глубокоуважаемая в вашем лице фирма по оказанию стоматологической помощи не разочаруется в деятельности нового партнёра...
Колька раскланялся, жестом представляя себя, и раскрыл рот, готовый продолжить словесный по-ток, но завхоз прервал его, хмыкнув:  
- Я не гомик, мне партнёр не нужен. Контракт… А чего не спрашиваешь, сколько буду платить?
- Вопрос с моей стороны некорректный, – приложил руку к сердцу и с доверительным выражени-ем на лице серьёзно произнёс Колька. Завхоз ожидал, что Колька ляпнет что-нибудь о высокой зарплате, но услышал более оригинальное завершение фразы: - потому как работу с меньшей зарплатой, чем в вашем учреждении, найти весьма сложно!
- Зато работа не обременительная, - рассмеялся завхоз.
- Я знаю. Затащить в поликлинику сомневающихся и боящихся, вынести на улицу потерявших сознание, сдать старьёвщику мешок надёрганных зубов…
- Документы есть… сдатчик-грузчик? – спросил сквозь смех завхоз.
- Обижаете, господин заместитель главного врача. В наличии самый настоящий пачпорт с изобра-жением моего фейса на первой странице… Ах, нет! Ошибся! На первой странице у меня, как ни стран-но, герб. А фотография со всеми оттисками, и графическими образцами на последующих страницах. Так же, вклеен в корочку чип, имея право доступа к которому, вы узнаете, кто были мои предки, где я учил-ся, в какой детсад меня водили и сколько раз за ночь я писался в грудничковом возрасте.
- Ну-у, совсем серьёзный парень! – подчёркнуто уважительно сказал завхоз. – Пощупать ксиву можно?
Колька прошёл к столу, подал завхозу паспорт.
- Работа несложная, - завхоз взял паспорт, взглянул на фотографию, проверил регистрацию и вер-нул паспорт хозяину. – Быть в холле, присматривать за порядком. Помочь, если кто не знает, куда идти или где выйти. В обеденный перерыв можно попить чайку и полежать в биндежке для вахтёров.
- А на ночь нельзя в ней оставаться? – спросил Колька.
- На ночь?
Завхоз задумался.
- В принципе… Ты как насчёт поспать? Любитель?
- Скорее, у меня с этим проблемы.
- В смысле?
- Иногда мне приходится пить таблетки, чтобы уснуть.  
- Наркоман, что-ли? – насторожился завхоз.
- Ответ на такой вопрос малоинформативен и требует проверки. Какой же наркоман скажет вам: "Да"? Нет, я не наркоман. В школе сидел на риталине – это транквилизатор такой, назначают при гипе-рактивности. Вся современная неформальная молодёжь – дети риталина. А у него побочный эффект – расстройство сна.
- Гиперактивность, это когда без тормозов, что-ли?
- Гиперактивность – значит, мешает учителям. Не сидит памятником на уроках, слишком много вопросов задаёт. Спорит по поводу ответов. На переменах бегает. Хохмы разные устраивает.
- Понятно. Так вот, шустрик, ты можешь работать и ночным сторожем. За это я тебе ещё немного приплачу. Но ночной сторож – не от слова "спать". Ночной сторож – человек, который хотя бы раз в час обходит поликлинику и смотрит, всё ли в порядке.
- Как раз мой режим – раз в час сходить ночью пописать!
- Аденома, что-ли, мучает? – усмехнулся завхоз.
- Нет, аденома у стариков, - добродушно возразил Колька и внимательно осмотрел завхоза, словно раздумывая, относится ли тот к старикам. - А я пиво люблю. Вот и бегаю, по бутылке в час отливаю.
- Ладно, любитель пива, - усмехнулся завхоз. – Иди, оформляйся в бухгалтерию.

От матери Колька принёс в биндежку кое-какую одежду и гитару с одной струной.
Несколько дней он прилежно "работал" – шлялся по холлу в синем халате с табличкой на груди, обозначающей, что он вахтёр и зовётся Николаем. Отвечал на вопросы посетителей, от нечего делать помогал санитаркам грузить узлы с мягким инвентарём и биксы с какими-то железками. Ночами бродил по этажам, потому как бессонница доставала. С "лечебной" целью пил пиво.  После бутылки пива на са-мом деле засыпал на час-полтора, потом просыпался, шёл в обход, опять пил пиво…
День на четвёртый, когда после работы Колька лежал на топчане в биндежке, курил и тренькал на гитарной струне, к нему заглянул завхоз.
- Не продохнёшь, - завхоз недовольно помахал ладонью, разгоняя дым. – Ты смотри, поаккурат-нее, не сожги нас.
- Я аккуратно, - флегматично успокоил завхоза Колька.
- Ну и гитара у тебя… - усмехнулся завхоз. – У меня дедушка был, ещё в Советском Союзе родил-ся. Он в Среднюю Азию ездил. Там тоже, рассказывал, играют… правда, на двух струнах. "Одна палка, два струна – я хозяин вся страна…" – пропел и покрутил над собой руками на восточный манер завхоз.
Колька сел на топчане, изобразил на однострунной гитаре нечто сложное.
- Убедил, убедил, - замахал руками завхоз. – Ты бы бутылки сдал, да струны купил, - махнул он на угол, заставленный пивными бутылками.
- Сдам, - пообещал Колька.
- Не злоупотребляешь? – недоверчиво посмотрел на него завхоз.
- Днём не пью. Ночью только, в качестве снотворного.
- Ночью ты сторожить должен, - заметил завхоз.
- Вы же сказали, обход каждый час. Согласно вашему распоряжению, хожу по расписанию. Може-те проверить.
- Ладно… Приберись тут, - велел на прощанье завхоз.
Вечером Колька вышел на крыльцо. Сел с гитарой на бетонную ступеньку.
Город, ожидая заката, шумел негромко и устало. Между каменными стенами пятнадцатиэтажек виднелся край голубовато-зелёного неба, подёрнутый красными облаками…
Колька запел вполголоса, аккомпанируя тремолой.
Подошёл высокий сутулый парень с двумя бутылками пива, молча сел рядом.
- Здорово, Моцарт, - поздоровался, когда Колька закончил петь. Затем раскупорил и подал ему бу-тылку.
- Здорово, баскетбалист, - беззлобно отшутился Колька, принимая бутылку.
- Клёво поёшь. Что за песня? Не слышал, вроде, - спросил лениво.
- Моя, - обыденно пожал плечом Колька.
Неторопливо сосали пиво, лениво базарили про жизнь.
В паспорте парень был прописан Сергеем Новосёловым, но друзья звали его Крисом. Он любил пиво и прилично играл на гитаре, слушал ту же музыку, что и Колька.  Крис мечтал создать музыкаль-ную группу, но его приятели усердно пыхали травку и совершенно не интересовались музыкой.
- Щас ещё сгоняю, - встал Крис, когда пиво кончилось.
- Я не буду, - отказался Колька. – Голова у меня болит. В школе на риталине сидел, а теперь, как перемена погоды, так голова болит. Хуже барометра.
Он кивнул на красные облака.
- А чё там написано? – Крис непонимающе уставился на видимый краешек неба.
- Красные облака на закате – завтра ветер будет. А через день пасмурно, а то и вовсе дождь.
- Ну ты… народный знаток! – восхитился Крис. – Тебе этим работать, который погоду угадывает. Барометром!
- Ну её к чёрту, лучше бы я не знал ничего про погоду! Голова раскалывается.
- Забей косячок, как рукой снимет!
Колька принял от Криса сигаретку, закрученную с обеих сторон наподобие конфетки. Он знал, что так заряжают сигареты анашой.
Покурили, прислушиваясь к городскому вечернему шуму. Помолчали.
На улице за домами урчали и изредка вскрикивали клаксонами машины. Пацаны в соседнем дворе голосисто выясняли, кто кого обманул в игре. Из подвала вылезла кошка, призывно помяукала. Воробьи устроили грандиозную разборку на дереве. Через открытое окно из чьей-то квартиры потянуло жареным мясом. Колька сглотнул слюну.
Хорошо!
- Нет, имя тебе надо менять, - вдруг заявил Крис. – Разве это имя – Колька Кобелев?
- А зачем менять? – лениво удивился Колька. Ему на самом деле похорошело -головная боль про-шла, сознание заволокла полудрёма, в теле разлилась приятная расслабуха.
- Псевдоним должен быть звучным, намекать на что-нибудь… Разве это имя – Колька Кобелев? Нет, надо… Ну… Так… Колька Кобелев… Нет, это не имя… - бормотал Крис, затягиваясь косячком до самых пальцев. – Курт Коби! – с гордостью выдал он. – Да, Курт Коби! Кобейном назваться было бы на-глостью, но Коби можно. "Нирвану" знаешь?
Колька хмыкнул. Ну, приколол! Ещё бы не знать Курта Кобейна и его "Нирвану"!
- Зачем мне псевдоним? – прикрыв глаза и откинувшись к стенке, дремотно отказывался от пере-названия себя Колька.
- Мы создадим группу, ты будешь солировать на гитаре и петь, я  буду ударником! – заявил вдруг Крис. – Мы станем знаменитыми, бабок заработаем! Гастроли, фанатки… Согласен, Курт?
Кольки Кобелева уже не существовало. На свет родился Курт Коби.
Кольке вдруг стало весело.
- А давай из "Нирваны" что-нибудь сбацаем! – и выдал что-то психоделическое на своей струне.
- Не, здесь нельзя. Жильцы позвонят куда надо, органы приедут, заберут, - поопасся Крис.
- Ну, пойдём ко мне! Я тут на днях концертный зал открыл! – Колька широким жестом пригласил Криса в поликлинику.
Пели вдвоём, солировал на гитаре Колька, то есть, Курт… Что ещё не хватает для рок-панк и чёрт знает ещё какой крутой группы? Конечно же ударника!
- Да я лучший в городе ударник! – громко хвастал Крис. Оглянулся вокруг, разыскивая ударную установку. Сдвинул в кучу стул с фанерным сиденьем, полированную тумбочку, опрокинул мусорное решётчатое ведро, поискал, из чего  сделать барабанные палочки. Перевернул журнальный столик, вы-крутил из него две ножки. Тяжеловаты, но чёрт бы с ними! Крутой ударник чем хочешь сыграет!
Курт то и дело выпадал из ритма, не обращая на это никакого внимания, и так вопил, что Крис не мог разобрать ни слова.
Крис сам вошёл в раж и барабанными дубинками разбил стул в щепки.
- Афишу! Надо рисовать афишу! – вдруг завопил Крис.
- Давай нарисуем! – восторженно заорал в ответ Курт.
В регистратуре нашли несколько фломастеров, ручки с цветными стержнями, губную помаду, на-писали на стене в холле полуметровыми буквами: BROWN TOWEL!!! Это было название их новой группы.  
- Жалко, фотоаппарата нет, сфотографировались бы для архива, - пожалел Крис, глядя на разрисо-ванную стену.
Забили ещё по косячку.
- Пошли побродим! – предложил Крис. – На улице такой вечер хороший, а мы сидим.
- Па-ашли! – расслабленно махнул рукой на погром в холле Курт.
- Только зайдём ко мне, я кое-что захвачу, похохмим на улице.
- А ты где живёшь?
- Да здесь и живу, - Крис махнул в сторону многоэтажки справа от поликлиники. – Я же тебя в ок-но услышал, когда ты пел, вот и подошёл.
Зашли к Крису, он вынес три флакона аэрозольной краски.
- Пойдём граффити займёмся. У нас афиша хорошо получилась. Напишем ещё где-нибудь.
На ближайшей стене написали ещё раз BROWN TOWEL. Но выписывать красивые буквы было скучно и долго, хотелось драйва. Да и повторять самих себя надоело. Крис на стене банка написал мет-ровыми буквами: "Гомосексуализм правит миром!". Курт в долгу не остался и на витрине магазина ко-ротко возразил Крису: "Голубые – тупые".  Возможно, его торопило то, что в любой момент мог выско-чить охранник, и им не поздоровилось бы.
На красиво покрашенной розовой  стене Крис начал выбрызгивать синей краской какую-то ориги-нальную фразу: "Сделай аборт…". Но подскочил Курт и закончил вместо него зеленью: "…голубым и розовым!". Его сегодня клинило на ненависти к сексуальным меньшинствам.
Вдруг из-за угла выехала машина блюстителей, Крису и Курту пришлось делать ноги. В общем, еле ушли.
Устали что-то. Да и курить уже было нечего. Вернулись в свой двор.
- Ну ты заходи, если что. Я один кантуюсь, - пригласил Крис.
- А предки где?
- У матери парикмахерский салон под романтическим названием "Локон Марии". Вот они с батей в офисе и живут, чтобы такие балбесы, как мы с тобой, не напакостили чего.
Весело рассмеялись, попрощались, хлопнувшись высоко поднятыми ладонями.
- Встретимся.
Курт ушёл к себе.
Дверь в поликлинику была открыта, парни забыли её запереть. Но чужие не заходили.
Снова разболелась голова. Курт послонялся из угла в угол. Голова болела всё сильнее. Курт не-умело поковырялся в замке аптечного киоска. На удивление, дверь удалось открыть. Нашёл снотворное, выпил несколько таблеток, намертво уснул.
Утром завхоз скандалил долго и громко. Любой слабонервный давно бы от такого начальского ора скуксился.  Но Колька был, в общем-то, флегматиком, да вечером принял изрядную дозу снотворного, поэтому долго соображал, по какой причине ругань. Громкие и эмоциональные словоизвержения завхо-за ясности не вносили. Так и не поняв причину нервности вокруг, послал завхоза недалеко, но доходчи-во, забрал из биндежки вещи и вышёл из поликлиники, не закрыв за собой дверь. На крыльце остано-вился, удивляясь, кто и с какого перепоя устроил в холле такой бедлам. Вспомнил, что перепоя не было, вспомнил нового друга Криса, жившего в соседнем доме. Глянул вверх, увидел чистой голубизны небо. Улыбнулся, радуясь снизошедшей на него красоте. С хрустом потянулся, завнул с подвыванием. Сооб-разил, что он теперь безработный, вспомнил, что вчера Крис перекрестил его в Курта, и забыл своё ста-рое имя.  

                                                          =2=

Звонить в домофон пришлось долго. Курт решил уже, что никого нет дома, и чуть не ушёл, но в последний момент переговорник хрюкнул и деформированный голос Криса недовольно спросил:
- Кого там принесло?
- Эт я, - буркнул Курт.
- Я дома. А ты кто? – прохрипел Крис.
- Курт.
- Здорово, Куртяга, - так же недовольно прохрипел Крис, а может, домофон. – Заходи.
Крис ждал Курта в дверях квартиры, выламывал челюсти зевотой. Тут же повёл друга на кухню.
- Я спал, - сообщил он по дороге. – Я, вообще-то, часов до двенадцати сплю. Ничего, сейчас хо-лодным пивком мозги от плесени сполоснём…
Сполоснули. По бутылке на каждое полушарие. Жить стало легче, жить стало веселее, как сказал кто-то из древних умников.
Крис включил телевизор. Дикторша, смазливо улыбаясь, рассказывала, где кого за сутки убили, какой самолёт упал с неба и какой поезд сошёл с рельсов, какую страну накрыли ураганы и цунами. За-тем врач с мировым именем, тыча пальцем чуть ли не в телезрителей и брызгая слюной на экран, заявил, что жизнь и смерть человека находится в его прямой кишке.
- С медицинской точки зрения он, может и прав, - глубокомысленно заметил Крис, выслушав не-ординарное заявление мужика в белом халате. – Но я, как простой обыватель, подозреваю, что там нахо-дится много ещё чего ненужного.
- Выключи ты его! В школе задолбали словесным поносом, - Курт закрылся от белохалатного бу-тылкой.
Крис стрельнул в телевизор из дистанционки. Мужик на полуслове осёкся и утух.
- У нас тут хохма была, - усмехнулся Крис, с наслаждением отпивая из бутылки и освежая лоб от-потевшим стеклом. – Весной родственники дачу делили.
- Твои? – уточнил Курт.
- Нет, рассказывали про которых. Я не знаю, кто. Дача, в общем, клёвая, на берегу реки и прочее… Прикол в том, что восьмидесятичетырёхлетний дед зверски избил остальных претендентов на недвижи-мость.
- Да ладно! – не поверил Курт, оторопело уставившись на Криса. – Бывший каратист, что-ли?
- Каратист… - недовольно ухмыльнулся Крис. – При дедушке, чтобы его на горшок носить, две внучки жили!
- Как же он… - удивился Курт.
- Как, как… Кверху каком! В общем, избитые родственники написали на геронтологического мон-стра заяву. Органы срочно возбудили уголовное дело по факту избиения. Долгожителю назначили су-дебно-психиатрическую экспертизу. Эксперты признали агрессора невменяемым, а суд пришёл к выво-ду, что старик, который, по рассказам во дворе, через раз под себя ходит, представляет повышенную опасность для общества и нуждается в принудительном лечении в психиатрической больнице. Суд по-шёл навстречу мольбам жертв старческого террора и пристроил древнего культуриста в психушку без срока.
- Всё равно не врублюсь, в чём прикол, - без интереса заявил Курт. Ему были до фени дележи чу-жих дач.
- Прикол в том, что дамочка, которая получила дачу, была главным бухгалтером той самой пси-хиатрической больницы, в которой деда признали монстром.
- Не дай бог под такой каток попасть, - с серьёзной опаской проговорил Курт. – Меня в школе пы-тались накрыть, еле ушёл.
- Чё нам бояться, мы ж не психи! – беспечно проговорил Крис.
- Дед тоже ни каратистом, ни психом не был.
- Зато у него была клёвая дача и родственница в психушке работала. У тебя дачи нет?
- Какая дача? Мне жить-то негде, - скучно возразил Курт.
- Ну, тогда пойдём на синтезаторе музыку делать, - убирая со стола четыре пустые бутылки, бес-печно переменил тему разговора Крис. В углу таких пылилось уже с полусотни.
- А чё ты в банках не покупаешь? – Курт кивнул на бутылки.
- Не, в банках не тот кайф, - тоном знатока пояснил Крис. – Бутылку возьмёшь в руку… - Крис изобразил, как ему приятно держать тяжёлую бутылку в руке. – Да и из горла пить – клёво! Идём через туалет, - показал он направление движения.
Пока Курт сливал переработанное организмом пиво, Крис включил музон. Судя по насыщенной мощности низких и пронзительной чистоте высоких тонов, установка была суперская.
- Нич-чего себе! – не сдержал восхищения Курт, когда вошёл в комнату Криса.
В обрамлении разнокалиберных динамиков у торцовой стены космически распахнулся пульт управления – клавиатура синтезатора, экран и клавиатура компьютера, другая какая-то неведомая Курту настроечная аппаратура. С той и с другой стороны к пульту прислонились две электрогитары, бас и со-ло. На стене висела акустическая гитара. Дополнительные динамики стояли и висели на других стенах. В центре комнаты широко распростёрлось лежбище с помятыми одеялом, подушками и прочими тряп-ками. На нём Крис, похоже, не только спал, но и валялся всё оставшееся от гуляния по улице время.
- Спасибо предкам, постарались. Я их за это уважаю, - искренне произнёс Крис. – Им некогда со мной канителиться, вот мы и договорились…

В общем, Курт перебрался к Крису.
В течение недели они усиленно музицировали, экспериментировали, выпили не один ящик пива и, в конце-концов, синтезировали любопытный музон. Записали на диск и, прикола ради, пошли с плеером испытать музон на ушах чуваков с улицы.
На лавочке у дома подсели к двум знакомым Криса.
- Здоров, пацаны. Клёвый музон достал, - нехотя похвастал Крис и передал плеер одному из пар-ней.
Парень послушал одну композицию, другую.
- Чёт я не слышал такого, - парень засомневался с неохотной осторожностью, боясь попасть впро-сак и стать объектом насмешек Криса. Крис во дворе считался знатоком музыки и вообще крутым пар-нем.
- Говорю же, новяк музон! – упрекнул Крис парня. – В городе ни у кого нет.
- Дай списать, - попросил парень.
- Блокированный диск.
- Взломать не пробовал?
- Пробовал. Полный голяк. Но я могу достать ещё один. Правда, недёшево обойдётся.
- Сколько?
- Тройной тариф.
Парень подумал некоторое время. Тройной тариф, это круто. Но зато ни у кого такого музона нет.
- А как группа называется?
- "FECAL MATTER", - без задержки придумал название группы Крис.
- " FECAL"… Что-то с дерьмом, что-ли, связано?
- Наверное, - пожал плечами Крис. – Нет, если дерьмо, я не навязываюсь. Ты сам попросил.
- А ещё сможешь достать? – спросил второй парень. – Я чувихе подарю. Она любит такой музон.
В течение недели Курт и Крис тиражировали диски с неведомой группой "FECAL MATTER". Крис поставил на оригинал утилитку, которая препятствовала перезаписи музыки.
- Неужели на самом деле нельзя эту штуку обойти? – удивлялся Курт. Он в компьютерах не волок совершенно.
- Для продвинутого юзера убрать утилиту пара пустяков. А этих, - Крис презрительно кивал в сто-рону окна, - она держит наглухо. Они же тупые, в две клавиши одновременно попасть не могут!
К концу недели умельцы взломали утилиту и FECAL MATTER пошла с рук на руки. Но "студия звукозаписи" успела срубить бабок столько, сколько Курт в аптеке не заработал бы и за год.
- Ну чё, - чесал репу Крис, покуривая анашу. – Народ клюнул на наш музон. Надо состряпать группу, да попробовать вживую играть. Психоделический панк-рок, как у Курта Кобейна.
- Тут чё сыграло, - сомневался Курт. – Они ж думают, что это на самом деле крутая группа. Да ты на компе подправил звучание.
- Нет, ну попробовать же – руки не выдернут! Или ты хочешь идти дворником в аптеку? Иди, если нравится!
Физическая работа Курта не прикалывала. Больше удовольствия ему доставляло "попиливание" на гитарке и питьё пива.
На следующий день Крис привёл тощего, сутулого и угрястого парня с ногами как у кузнечика, "коленками вперёд".
- Это наш клавишник, Энди, - представил он парня.
Энди не обратил внимания на Курта и, не спрашивая разрешения, потопал к музыкальному цен-тру. Профессионально включил аппаратуру, вытащил из кармана носовой платочек, широким театраль-ным жестом вытер клавиши, театрально же положил его в нагрудный карман рубашки, переключил не-сколько тумблеров, взметнул руки, как дирижёр перед оркестром, замер на мгновение – и обрушился на клавиатуру. Мощнее, чем моторы десятка "Бентли", "Мерсов" и "Ягуаров" взревели динамики, в комна-ту не уместилась торжество начальных аккордов органной токкаты ре-минор Баха. Музыка ударилась прибоем в окна, в стены слишком маленькой для неё комнатёнки, но, укрощённая длинными мосласты-ми пальцами прыщавого, чуть ли не горбатого органиста, поплыла вдруг  светом фар мчащегося по ноч-ному шоссе красавца-лимузина…
- Чёрт возьми!.. – только и смог вымолвить Курт, когда Энди закончил играть. – Это самая крутая вещь, которую я слышал за свою жизнь! Вот это психоделия! Ты где так научился по клавишам бегать? В консерватории?
Энди вздохнул.
- До консерватории меня не допустили. В музыкалку почти два года ходил. Попёрли за то, что не марши и гимны играл, а внепрограммные вещи. На риталин хотели подсадить. Ну, я и сдёрнул.
- О, по этому делу мы с тобой родня. Я тоже на риталине сидел.
- Нет, я сразу забастовал. Как почувствовал, что тупею с него, музыку не чувствую, так и забасто-вал. Мать и уговаривала, и плакала, и бить пыталась. И в школе прессинг был жуткий. Я как просёк, что обложили меня, вены исполосовал прямо на глазах у матери. Не хочу, говорю, зомби стать.
Энди показал внутренние поверхности предплечий, на которых грубо вздувались багровые рубцы.
- В школе сказали – или проходишь курс лечения в психушке, или вон. Я выбрал свободу. В каба-ке подрабатываю. Вроде тапёра.
- А нас туда не возьмут? – Курт загорелся желанием сыграть группой.
- Нет, они мне-то платят еле-еле.

За неделю трио отработало девять вещей Курта. Получился неплохой концерт. Крис, совмещав-ший должности ударника и менеджера группы, договорился выступить в клубе студенческого городка.  
Первый концерт не удался. Публика принимала группу без энтузиазма, народ был либо пьян, либо обдолбан. Но Крис не давал приятелям падать духом. На следующей неделе он получил разрешение "разбавлять" выступления девушек в стриптиз-театре ресторана "Бездна". Курт с пол-оборота завел пуб-лику, умудряясь в проигрышах исполнять головокружительные акробатические па. Падение на колени и музицирование в положении "гимнастический мостик" было самым простым из выкрутасов Криса. Он задирал ногу на стену чуть ли не до шпагата и, уронив туловище вниз, солировал на гитаре в непонятной позе "наизнанку". Причём, играл в основном на одной струне – не зря год практиковался на "однострун-ной" гитаре. Правда, в раж вошёл Курт после того, как капитально накурился травки.
Публика аплодисментами отдавала предпочтение музыкальной группе, а не раздевающимся де-вочкам. Девочки были все одинаковые, приевшиеся, а группа вытворяла что-то необычное.
Всё лето группа гастролировала по ресторанам и клубам. У Криса появилась возможность выби-рать престижные места и хорошо оплачиваемые предложения. Курт, как музыкальный руководитель, переименовал группу сначала в "SKIN HED", затем в " WINTOPLJASS".
Появились деньги. Ребята стали жить в удовольствие. Курт продолжал сочинять песни. Их набра-лось уже с дюжину. Манеру пения "с надрывом" он перенял у своего тёзки – Курта Кобейна.
Пора было брать постоянное название для группы. Курту хотелось, чтобы название было звучным, красивым, но спорным в плане его толкования.
В конце концов, Курт не стал изобретать велосипеда и окрестил группу "NIRVANA-RUS".
Ребята пахали на износ. Контракты шли один за другим, группу рвали из рук в руки. Музыканты торчали на сцене ежевечерне по четыре - пять часов, даже в сортир сходить было некогда. А днём – ре-петиции.
Неожиданно сломался Энди.
- Мужики, я не мыслю себя без музыки, - пьяно стучал он кулаком себе в грудь и жаловался с над-рывом, - но играть каждую ночь два месяца подряд, это слишком. И конца не видно!
Уход Энди проблем не создал. Крис сделал пару звонков и сообщил Курту, что нашёл толкового парня.
Нового клавишника звали Фостер. Правда, в паспорте назывался Фёдором. Одевался в кожу и снисходительно смотрел на цветные тряпки и балахоны Криса и Курта.
- Курт, у тебя никакого имиджа! – заметил он Курту. – Полупанк, полухиппан - полудурок, коро-че. Но музыка твоя мне нравится, поэтому я тебя уважаю.
На первом же концерте Федя-Фостер обдолбался вусмерть и забыл не только про имидж, но и про самого себя. На следующий день он впал в крутой депресняк, что, впрочем, не мешало ему на после-дующих концертах выдавать соответственно настроению такие импровизации, каких Курту не приду-мать бы ни в жизнь.
Группу пригласили выступать в ночной клуб "Нирвана". В "Нирване" выступает "Нирвана"! Это бал крутой пиаровский ход для клуба. Впрочем, музыкантам такая реклама во вред тоже не пошла.
На одном из концертов Курт играл на гитаре, прислонившись к стене, но… стоя на голове! Это было потрясающее зрелище. Причина такой эпатажности была всё та же: перед концертом Курт и Федя обкурились анаши.
Дальше Курт вёл себя непредсказуемо. Он порвал все струны, кроме одной и выдал на сохранив-шейся виртуозное соло. Потом буйное состояние Курта вдруг сменилось апатией и он попросту ушёл со сцены. Музыканты играли минут десять, дожидаясь солиста. Курт вернулся, как ни в чём не бывало, и продолжил петь. В конце концов, он снова вошёл в раж и разбил гитару о колонки.
Курта поддержал Федя и переломал ножки у всей "стоячей" аппаратуры. Такого погрома на сцене "Нирваны" ещё никто не устраивал, поэтому подпитые зрители тащились со страшной силой.
С этого дня за Куртом закрепилась кличка "Убийца гитар".
От работы на износ ребята устали и начали ссориться. Впрочем, дело было не только в накопив-шейся усталости и раздражении. Курт всё чаще придирался к Фёдору, который "совсем разучился дер-жать мощный драйв".
Крис в свою очередь орал на Курта:
- Я не могу смотреть, как ты издеваешься над гитарой, выдирая из неё внутренности! Каждый ин-струмент имеет свою душу, и твой вандализм вызывает у меня желание дать тебе по башке. Играть в од-ной компании с сумасшедшим меня совсем не прикалывает! Мы выглядим на сцене, как пациенты дур-дома!

                                                          =3=

Курт сосал коктейль в баре "Нирваны" перед очередным ночным концертом. Друзья сидели здесь же. Настроение поганое, все устали, были недовольны друг другом. Любое слово или предложение вы-зывало раздражение, поэтому сидели врозь и молча.
За стойку рядом с Куртом подсела девчонка, заказала апельсиновый сок. Посасывая через трубоч-ку, с живым любопытством косила глазом молодой серны. Она явно знала Курта, но не приставала с же-ланием поговорить или познакомиться.
Курт откровенно разглядывал девчонку. Симпатичная. Какая-то изящная, как искусно сделанное украшение. Большие влажные глаза, тонкий прямой нос, возбуждающие губы под "мокрой" помадой, аккуратный подбородок. Чистая, по-детски нежная кожа.
Курт не удержался и прикоснулся пальцем к щеке девушки. Соседка дрогнула глазом, но не от-странилась. По едва шевельнувшимся губам можно было догадаться, что она сдержала улыбку.
Курт провёл пальцем по плечу девушки, по предплечью, тихонько прикрыл её ладонь. Спросил:
- Пойдёшь ко мне на концерт?
- Пойду, - кивнула девушка.
- Я скажу, чтобы тебя… - начал Курт, но девушка прервала его.
- У меня есть билет.
Курт опечалился, что у девушки есть билет, и он не может позаботиться о ней. Ему вдруг со страшной силой захотелось о ком-то заботиться. Он добился успеха, он популярен, его уважают, у него есть деньги, он снимает хорошую квартиру… А для кого всё это? Пить, жрать надоело. Одноразовые девчонки?  Федя называл их пиявками, Крис – эксплуататорками. Все они хотели денег.
- Подождёшь меня после концерта? – неожиданно для себя спросил Курт. Чуть ли не умоляюще спросил.
- В качестве грелки на ночь я не гожусь, - подумав, решила девушка.
Курт тяжело вздохнул. Сказать, что он не хотел эту куколку, значило бы соврать. Но желание об-ладать телом девушки на сегодня было не главным его желанием.
Крис согласно качнул головой.
- Да, мне нужна грелка.
Девушка презрительно сощурилась.
- На душу.
Девушка удивлённо посмотрела на Криса.
- Как тебя зовут? – спросил Крис.
- Кэтрин Лав.
- Кэтрин Лав. Это для публики. А на самом деле? Катя?
- Да, Катя. Лаврентьева.
- Устал я, Катюш.
Крис не стал объяснять, от чего устал.
- Понимаю, - помолчав, качнула головой Катюша. Крис почувствовал, что она на самом деле по-нимает его.  
- Замотался я на концертах. Мужики, и те бастуют. Какая, к чёрту, говорят, это жизнь, когда всю ночь на сцене убиваешься, а днём отдохнуть невозможно. А я, к тому же, ансамбль тяну. Солист, руко-водитель. Обратился к психологу, помоги, говорю, расслабиться. Он назначил какую-то гадость. Вроде и расслабляла поначалу. А потом то же самое. И, чувствую, подсел я на неё, хуже, чем на наркоту. Же-лудок болеть начал…
Девушка выпростала ладошку из-под ладони Криса, положила её сверху. Крису стало так бал-дёжно, как не бывало от дозы анаши. Он ощутил заботливость женщины о себе, нежность матери к ус-тавшему от беготни ребёнку.
- Только я волчица. И хожу сама по себе. И не прощаю тех, кто пытается обидеть меня.
- Обижали? – без любопытства спросил Крис.  
- Пытались. Не смогли. А кто сильно пытался – до сих пор жалеет. Я гордая волчица.
- А я волк. Загнанный. Хочется ткнуться мордой в заботливый тёплый бок, закрыть глаза, и чтобы такая вот ладошка…
Крис наклонился и поцеловал кончик душистого пальца.
- Но не больше, - серьёзно предупредила Катюша.
- Зуб даю! – щёлкнул пальцем по зубу Курт и поцеловал девичий палец у основания.
Девушка погрозила пальцем.
Курт поднял руки вверх, сдаваясь на милость девушки.
- Сегодня я буду петь для тебя, - пообещал он. – Подождёшь?
- Как будешь петь. Может, подожду.

Курт в эту ночь пел так лирично и сексуально, что к финальным композициям весь зал, разбив-шись на пары, обнимался в медленных танцах и беспрерывно целовался. Почти в каждую песню Курт умудрялся вставить имя Катя, Катюша, Кэтрин или Кэт.
После концерта Курт повёз Катюшу к себе.
Первая же попытка обнять и поцеловать девушку была яростно отбита. Курт едва упросил девуш-ку остаться, клятвенно пообещав, что ничего подобного не повторится.
- В общем, так. Последнее предупреждение, - негромко и задумчиво проговорила Катя, и Курт по-нял, что это предупреждение на самом деле последнее. – Третьего раза не будет. Малейшая попытка и… Я предупредила тебя, что в качестве ночной грелки я не гожусь.
- Всё, Катюш! – так же спокойно и на полном серьёзе поднял руки вверх Крис. – Я понял тебя. Ты не из тех, кого снимают. Мы просто посидим тихонько, помолчим или поговорим.
- И никакого спиртного, - добавила Катя. - От спиртного парней на приключения тянет. И мне то-гда придётся убить тебя, а парень ты, вроде, неплохой, да и музыкальные надежды подаёшь.
В знак безоговорочного согласия Курт приложил руку к сердцу.
Начала Катя с того, что собрала разбросанное по квартире шмотьё в кучу и запихала всё в шкаф.
- Как ты можешь в такой свалке жить? – искренне удивилась она.
Курт тоже удивился. Потому что по мере передвижения Катюши по квартире жилище как-то пре-ображалось, становилось уютнее.
Пошарив на кухне, Катюша нашла молотый кофе. Понюхала, восторженно воскликнула, что кофе натуральный, а не смесь желудей, цикория и жареного ячменя.
Налила воды в стеклянный графинчик и поставила его на огонь.
- Не лопнет? – опасливо покосился на огонь Курт.
Катюша с улыбкой упрекнула Курта:
- Глуп-пый! Это же кофейник, и предназначен для варки кофе!
- Вот не знал… - удивился Курт. – А я всё думал, на кой чёрт такой маленький графинчик?
- Коньяк есть?
- Ты же сказала, без алкоголя.
- Глуп-пый! Если коньяк стаканами глотать, как вы делаете, тогда от него дуреешь. А когда ло-жечку в чашечку – это для вкуса и для истомы в усталом теле и мозгах.
Курт пошёл в зал за коньяком.
- Открой бутылку там, я в зал принесу кофе, - распорядилась Катюша вдогонку. – И музыку вклю-чи спокойную.
Скоро по квартире распространился запах кофе.
"Странно, - подумал Крис, - я тоже пытался варить кофе, но он никогда не был таким ароматным".
Катюша принесла в зал кофейник, чашки, сахар, поставила на стул рядом с диваном, разлила по чашкам. В каждую чашку плеснула немного коньяку.
- Катюш, можно я сяду рядом с тобой на полу, - попросил Курт.
- Са-ади-ись! – с улыбкой щедрой царицы снисходительно пропела разрешение  Катя.
Курт сел у ног девушки и осторожно прислонил голову к её коленям. Протянул руку к кофе и за-мер, словно выжидая, какой будет реакция девушки.
Реакция была спокойной.
- Ладно уж. Но не больше! – остерегла Катюша и ласково дёрнула Курта за волосы.
- Это может показаться странным, но у меня в жизни никогда не было девушки, которой я мог бы положить голову на колени и успокоиться. - Курт вздохнул. – Устал я, Катюш!
Девичьи пальцы взъерошили волосы Курта, заботливо накрыли лоб.
Курт чувствовал, как благодатное тепло струится из Катиной ладошки через лоб прямо ему в го-лову.
- Боже, ты целительница! – восхитился он негромко. – Никакие таблетки не действовали на меня так успокаивающе, как твоя ладонь!
- Ужас какой! – шутливо возмутилась Катя. – Девушка действует на него, как снотворное!
Крис дёрнулся, но Катина рука из успокаивающей моментально превратилась в укрощающую:
- Тих, тих, тих… Я пошутила! Пациенту в данный момент нужны покой и расслабление!
Крис поудобнее устроил голову на коленях девушки.
- Я о тебе ничего не знаю. Не похоже, что ты из глупых фанаток.
- Мне нравится, как ты поёшь, но я не экзальтированная фанатка.
- Ну а вообще, кто ты?
- Обычная девчонка. Мать психологом работала. Но больше, по-моему, мужиков тестировала, чем… В общем, надоели мы друг другу и мирно расстались. Теперь живу самостоятельно. Иногда забе-гаю к матери. Работала стриптизёршей… Но хозяевам мало, что ты трясёшь телесами перед пьяными мужиками. Надо, чтобы они тебя заказывали. А я на неоговорённые в трудовом договоре услуги не шла. Поэтому часто меняла места работы. В школе немного музыкой увлекалась. С подругами группу орга-низовали, вроде начали раскручиваться. Но продюсер, сука, сам понимаешь… С подружками-то у него тихо-мирно прошло, они не сильно брыкались. А когда меня пытался завалить в постель, я немного по-хулиганила. Продюсера – в больницу, меня – слава богу, не в тюрьму. Но из группы ушла.
Катюша умолкла, вспоминая пережитое. Её пальцы медленно плавали в волосах Курта. Курт бо-ялся пошевелиться. Сидеть вот так, приклонив голову к бедру девушки – это мечта.
- Не любишь ты мужиков, - сказал, наконец, Курт.
- Не люблю сволочных мужиков, - поправила его Катя. – А к нормальным отношусь нормально.
Она осторожно ухватила и потрясла его за волосы.
- Хочешь, я тебе песню спою? – спросила вдруг, и потянулась за гитарой, стоявшей сбоку от дива-на. – Садись рядом, а то я тебе по барабану гитарой…
- Готов предоставить тебе свою голову в качестве ударной установки, - согласился Курт.
- А зачем вы инструменты бьёте на концертах? – спросила Катюша, перебирая струны и прислу-шиваясь к звучанию гитары.
- Понимаешь, чтобы публика вспоминала концерт и говорила потом знакомым: "Супер!", надо за-вести их… Чтобы драйв был… Чтобы уходили с концерта с визгом в душе. Вот мы и заводим их. А что-бы завести, надо самим завестись. Без куража трудно. Нас однажды поставили на разогрев перед груп-пой "SONIC YOUTH". Ну а перед концертом мы изрядно загрузились дурью и начали выступать, что наша группа круче, и это их надо ставить на разогрев публики перед нами. В общем, дело дошло до кру-той разборки, до показательных кулачных боёв на сцене. Там ещё одна группа была, совсем отстойная, кинулись нас разнимать. Публика тащилась, ты бы видела! Ну, мы чуток расквасили друг другу носы, а потом по очереди исполняли песни. Публика на ушах! Визжат, если у кого песня круче. А потом вместе что-то забацали. Это был полный финиш! А эти, на подпевках которые, хотели обмыть свой дебют, на-лили ведро шампанского… А мы подошли и написали им в ведро.
- Какая гадость, - буркнула Катя.
- Да я понимаю, что гадость. Но когда сам куражишься, когда видишь, что публика в раж входит, тут иногда неадекватные вещи творишь. Крис однажды выдал крутое соло и подбросил гитару вверх. А она ему на башку грохнулась. Отвезли беднягу с мозготрясением в лекарню. Я так думаю, - Курт заду-мался, формулируя мысль. – Рок-музыка – это очень своеобразная музыка. Это часть жизни молодёжи, образ жизни. Битьё гитар и морд на концертах, это своего рода имидж рок-музыкантов и групп. Так же, как наркота… Так же, как… гибель музыкантов.
- Типун тебе на язык.
- На самом деле. Знаешь, наверное, сколько рок-музыкантов погибло. Они - жертвоприношения рок-музыке…
Курт умолк.
Катя тихо перебирала струны.
- А что человек чувствует, когда его считают первым номером среди музыкантов? – спросила она с интересом.
- Да то же самое, что и номер десять. Разве что больше людей стараются вылизать ему задницу.
Катюша запела высоким и чистым голосом. И играла она не "в три аккорда", а довольно профес-сиональным перебором. И песня была не знакома Курту. Довольно сложная, она хорошо бы вошла в их психоделический концерт.
- Классная песня, - похвалил Курт. – Не слышал раньше.
- Это моя песня.
- Твоя?! – поразился Курт.
- По виду не скажешь, что я могу написать песню? – посмеялась Катя.
- Я скажу, что ты самая чудесная девушка из всех, кого я встречал в жизни! – воскликнул Курт и чуть не кинулся на Катю с объятиями. Но, увидев остерегающий взгляд, остановился "на взлёте", вздох-нул и "оплыл на подходе".
- Ладно, хорошее должно кончиться до того, как начнётся плохое, - вздохнула Катя. – Вызови мне такси, поеду я.
- Как… Уже? – удивился Курт. – Ты меня сначала за ручку провела в рай, а теперь бросаешь…
- В серый быт, - прервала его Катя. – Курт,  всё будет хорошо. Я обязательно приду к тебе и… сбу-дутся твои мечты. Не гони лошадей.
Катя чмокнула Курта в щёку.
Курт накрыл место поцелуя рукой и замер в грустной задумчивости.
- Слушай, я скажу ребятам, что у тебя есть классная песня, мы аранжируем ее, и ты выступишь вместе с нами! Согласна?
- Согласна, - засмеялась Катя. Так смеются взрослые, обещая ребёнку подарок за его обещание вести себя хорошо. – Я не потеряюсь, Курт, не бойся. Вызывай такси.
                                                          =4=

После отъезда Кати Курт до того затосковал, что хлобыстнул полстакана коньяку. Потом у него разболелся желудок. Тоже, наверное, с душевного расстройства. Вообще-то желудок у Курта частенько побаливал. Чтобы приглушить боль, Курт, как обычно в таких случаях, заправился кокаином. Потом до-бавил ещё дозу. Боль стихла, но без Катюши ему стало до того тошно, что он вышел проветриться. Шёл по улице, бормотал что-то себе под нос. "Катя, Катенька, Катюша…" – негромко распевал имя, стараясь придумать из него песню.
Вдруг уткнулся во что-то холодное, кожаное. Сфокусировав глаза и настроив сознание на приём, увидел перед собой двух милиционеров.
- Кто такой, куда, документы! – не сказать, что сердито, скороговоркой потребовал тот, в которого уткнулся Курт.
Курт бессмысленно порастопыривал пальцы, сделал сожалеющий жест – извините, мол. Глубоко вздохнул. Ему было хорошо от того, что он познакомился с прекрасной девушкой, с Катюшей. Но было очень плохо, что она ушла. Но она обещала вернуться, и это было чудесно. Но придёт она неизвестно когда – и это отвратительно…
- Катя… - смог выдавить Курт из себя и вложил в прекрасное имя всё хорошее, что он прочувст-вовал за сегодняшнюю ночь, и все те прекрасные ожидания, которые его будут томить до следующей встречи.
- Катя? – усмехнулся милиционер. – Что-то ты, Катя, небритая сегодня какая-то.
Второй милиционер приблизил голову и принюхался.
- Водкой не пахнет. Обдолбанный. Повезли к нам.
- Пойдём, Катюш, - заботливо взял Курта под руку первый милиционер и повёл к стоящей рядом машине.
Слово "Катюша" для Курта было тем золотым ключиком, сказав которое, любой человек мог за-браться к нему в душу и приказывать что угодно.
- Катюша… - блаженно повторил за милиционером Курт и без сопротивления побрёл в машину.

Через несколько часов он очнулся в милицейском обезьяннике.
Жутко болел желудок, в голове полнейший кавардак…
"Катя!" – вдруг вспомнил Курт.
В клетке вместе с ним сидели два грязно одетых мужика, наверняка бомжи.
Курт встал, подошёл к решётке. Поодаль виднелся стол дежурного, но милиционера за столом не было.
- Есть кто живой? – позвал Курт и постучал кулаком по решётке.
Судя по светлому окну, на улице была не ночь. Курт глянул на руку, но часов не нашёл. Да и были ли…
- Эй! – громче крикнул и постучал Курт.
- По башке постучи! – донеслось откуда-то сердитое предложение.
- Я извиняюсь… А сколько времени?
- Шесть.
- А… Дня или вечера?
- Какая тебе разница! Утра.
- А можно мне выйти?
Курт имел в виду, чтобы его отпустили.
- Приспичило, что-ли?
- Да, да… - ухватился он за чужую мысль. Хотя бы это, чтобы, наконец, появился человек, от ко-торого зависело его пребывание за решёткой.
Выговаривая многочисленные цензурные и нецензурные недовольства, к "обезъяннику" подошёл немолодой милиционер с прапорщицкими погонами, погремев ключами, открыл дверь.
- Выходи, стой здесь, лицом к стене, - указал Курту.
Курт послушно стал, где ему приказали. Раз служит прапором, значит из простых. Как к нему об-ращаться? Решил никак не обращаться.
- Можно я уплачу штраф и пойду домой? – спросил Курт.
- А у тебя и бабки есть? – живо заинтересовался милиционер.
Курт пошарил по карманам, но кошелька не обнаружил.
- Были… вроде, - расстроился он.
- Значит, не были, - подвёл итог милиционер. – Ты в сортир идёшь или нет?
- Иду, - согласился Курт,  соображая на ходу, как ему выбраться отсюда. – А можно позвонить? Приедут друзья, привезут деньги…
- Взятку предлагаешь? – остановился милиционер и угрожающе уставился на Курта.
- Нет, нет, нет, не взятку. Я оплатить штраф!
- А что, в чём-то виноват?
- Ну-у… Раз здесь, значит в чём-то виноват… - рассудил Курт.
- Правильно рассуждаешь, - рассмеялся милиционер и подтолкнул Курта. – А в чём виноват? Мо-жет, ты человека убил!
- Не-е-ет… - категорически отверг страшную мысль Курт. – Тогда бы меня в тюрьму увезли.
- Прямо сразу и в тюрьму? – усмехнулся милиционер.
- Ну, я не знаю. Но не к бомжам же…
- А сам-то ты не бомж? – подколол милиционер.
- Не-ет, я музыкант, - успокоил милиционера Курт.
- Музыка-ант? – с подчёркнутым уважением насмешливо повторил милиционер. – И где же ты му-зыку играешь?
- В "Нирване".
- Что ты в нирване, это мы видели. А сегодня, похоже, ломка. Да?
- Группа "Нирвана" называется.
Милиционер был пожилым и слышал что-то в своей молодости о модной группе "Нирвана".
- Это у которых солист? Как его… С немецким именем… Курт, как его?.. – покрутил милиционер пальцем перед Куртом.
- Курт Коби, - подсказал Курт.
- Точно! Курт Кобин! – обрадовался милиционер. – Ох и нарезали мы под этого Кобина.
- Так это же я и есть, - снисходительно сообщил Курт.
Милиционер остановился. Взяв за плечо, остановил Курта. Подозрительно вгляделся ему в лицо.
- А сколько тебе лет? – задал он откровенно провокационный вопрос.
- Двадцать один.
- И ты лидер группы "Нирвана"?
- Да.
- Курт Кобин?
- Курт Коби.
Курт снисходительно смотрел на милиционера. Как приятно быть популярным. Вон как у служи-вого крышу от восхищения снесло!
- Ну ладно… Начальство разберётся, - как-то не очень фанатски решил милиционер.
Не успели она сделать и нескольких шагов, как навстречу вышел молодой капитан.
- Куда? – спросил он недовольно.
- Приспичило. Ночью задержали, - пояснил прапорщик.
- Нарушал? – строго спросил капитан.
Курт устал, у него жутко болел желудок. Он почти не слушал, что говорили между собой служи-тели порядка.
- Наколотый, вроде. А сейчас, похоже, ломка. Да и… музыкантом представляется.
- И кем же? – усмехнулся капитан.
- Во времена моей молодости была группа, "Нирвана" называлась. И лидер у неё Курт Кобин… Парень, - дернул прапорщик за локоть Курта. – Ты в какой группе играешь?
- А? – очнулся Курт.
- Ты в какой группе играешь?
- В "Нирване".
Милиционеры многозначительно переглянулись.
- А звать тебя как?
- Курт Коби. Я прошу прощения… - Курт схватился за живот и мучительно сморщился. – Можно, я позвоню ребятам из группы, они привезут деньги, чтобы заплатить, если я чего нарушил… Желудок у меня болит жутко…
- А документы у него есть? – спросил капитан прапорщика.
- Нету.
- Ну, тогда до выяснения.
- Я прошу прощения… - Курт ни в коем случае не хотел "нарываться". Он знал, что с "блюстите-лями" скандалить – себе дороже. – У меня желудок болит… Мне на репетицию надо. Мы сегодня соли-стку должны принять…
- Ну что,  - решил капитан. – Если человеку плохо, надо его проконсультировать у врача.
- Понял! – бодро согласился прапорщик. – Щас свозим!

Завели в кабинет. Курт потом вспомнил, что на двери была какая-то табличка, но что написано, не обратил внимания. Кабинет строгий, ничего лишнего. Крашеные грязно-розоватые стены, кушетка под светлым дерматином. За письменным столом кухонного цвета спиной к высокому зарешеченному окну –старушка в белом халате. Коротко стриженые под антикварную "комсомолку" седые волосы. Папиро-ску бы ей в зубы.
Не глядя на вошедших, шевельнула пальцем, указала на стул перед столом:
- Садись.
Голос надтреснуто-сухой, безразличный.
Один из санитаров сел на табурет сбоку стола. Расторопно открыл папочку с бумагами, насторо-жился писать. Так охотничьи собаки вытягиваются в стойку, чуя добычу.
Второй замер у двери в позе охранника.
Случайно глянув на стул, Курт увидел торчащий из сиденья гвоздь. Не успев удивиться, осторож-но сел на край стула. С опаской ухватился за гвоздь пальцами. Если на такой сесть с размаху, мало не покажется.
- Сел на край стула, что говорит о неуверенности пациента, - безразлично прокомментировала ста-руха.
Секретарь-охранник с педантичностью автомата записал комментарий.
- Пардон, мадам, из стула гвоздь торчит… - подчёркнуто вежливо возразил Курт. – Если сесть "уверенно" – работы двум хирургам на час хватит…
- Конфликтен, - автоматом отреагировала на возражение пациента старуха. - Сочетание неуверен-ности в себе и конфликтности делает субьекта неуживчивым в обществе.
Курт тяжело вздохнул, открыл было рот, но решил отмолчаться. Больше молчишь – меньше ком-ментариев от старухи.
- Спиртное часто употребляешь? – скорее утверждая, чем спрашивая, буркнула старуха.
- Раньше пиво пил. Теперь не пью, - слукавил Курт.
- Сокрытие факта употребления  является свидетельством наличия заболевания, которое субъект пытается скрыть.
- Я не скрываю, у меня желудок болит, - пожаловался Курт. Перекинув ногу через гвоздь, он сел удобнее, прислонившись к спинке стула.
- Подчёркивает, что может быть самоуверенным и развязным, - тут же отреагировала на перемену позы старуха.
- Так сидеть нельзя, так нельзя! – не сдержался Курт. – Подскажите, как надо сидеть, глубокоува-жаемый специалист по сидению!
- Прямо, сдвинув коленки, - безэмоциональным автоматом отреагировала старуха. И так же равно-душно вынесла приговор: - На обследование в стационар.

                                       Часть третья. АКТРИСА.

                                                         =1=

Виктория…
Изящная, необычно хрупкая, и в то же время женственная. Длинные, розово-жемчужные, пугливо-доверчивые пальцы на чутких руках. В обрамлении пышных, головокружительно пахнущих волос удли-нённое, бесконечно милое лицо с благородно совершенным носом, волнующе-припухлыми, чувственно очерченными, упругими в поцелуе губками. Желанно-округлый, изысканно миниатюрный подбородок. Шея… Точёная? Лебединая? Всё не то. Восхитительная! Бледная, очень нежная кожа. Широко распах-нутые изумрудные глаза… Очи! То неспокойные и своенравные, сияющие жизнью и соперничающие с учтивой невозмутимостью светских манер, то прячущие тайну… Ласкающие и влекущие! Каждый муж-чина, погружаясь в их изумрудную глубину, слышал призыв, видел, что именно его она ждала всю жизнь! Безукоризненные ноги... Белого мрамора? Слоновой кости? Японского фарфора? Невозможно насмотреться – время неудержимо, а желание не насытишь зыбкими видениями... Шёлковый голос див-ной сирены. Уникальный и неповторимый. Пленительный… Чарующий! Манящий, радостно пьянящий, волшебно завораживающий! Насылающий блаженную истому…
Зрители считали её чудом.
Сногсшибательная блондинка и талантливая актриса, Виктория завоевала популярность и стала звездой в семнадцать лет. Отпечатки её рук и ног украсили бетон на Аллее Звёзд.
Да, она была сказочной звездой. Но жила в реальном мире.
Контракт с киностудией обязывал Викторию поддерживать физическую форму в означенных пре-делах: вес, объём груди, талии, бёдер. В случае уменьшения груди или превышения других параметров она лишалась гонорара.
- Настоящая звезда отличается от прочих актрисок. настойчивостью, способностью не обращать внимания на неудачи и житейские трудности вроде скудного питания или отсутствия крыши над голо-вой, - поучал Викторию её продюсер, толстозадый пятидесятилетний Грюнберг. Сам он жить не мог без уютных глубоких кресел, вонючих сигар и тёмного пива. –  Настоящая актриса упорно стремится к сво-ей творческой цели и несёт людям искусство, в каких бы тяжёлых условиях ей не приходилось работать. И, конечно же, хорошая актриса должна обеспечивать себя, чтобы быть независимой!
Грюнберг дымящимся огрызком сигары подчеркнул возведённые над своей очень неглупой, как он считал, головой без сомнения мудрые слова. Глянул на Викторию скучными глазами человека, для которого главное - доходный бизнес и солидное положение в обществе. И возмутился, взбросив коро-тенькие ручки вверх:
- Звезда просто обязана хорошо зарабатывать, потому что нельзя быть леди, не имея денег!
Он начертил сигарой круг в воздухе, иллюстрируя неразрывную связь "люди-деньги – леди",  и за-вершил изложение аксиомы, поставив в круг внушительную точку:
- Та ещё задача, доложу я вам.
Виктории, семнадцатилетней девчонке, жутко повезло –  с ней заключили контракт не на один фильм, и даже не на сериал. С ней заключили контракт на фантастический для начинающей актрисы срок, на три года! Но, с другой стороны, держаться три года в девчоночьих параметрах и не прибавить ни грамма?! Мороженое, пирожное, шашлыки или отбивные – всё пересчитывалось на калории и диети-ческие баллы. Съела шоколадку – лишилась ужина. Побаловалась мороженым – обед без второго.
- Да, это трудный путь, - соглашался продюсер, мусоля сигару. – Но таков путь артиста! Очень немногим удаётся выделиться в толпе и создать яркий, неповторимый образ, - продюсер дымящимся окурком нарисовал в воздухе лохматый образ, - который по праву назовут гениальным.
Грюнберг разглядел в нарисованном образе и в стоящей перед ним девчонке талант. И в тайне от коллег радовался удачному приобретению. Так опытный фальшивомонетчик  радуется качественному инструменту, с помощью которого он наделает много бумажек, неотличимых от настоящих денюжков. Кипы, пачки, чемоданы приятных на ощупь, чудно шуршащих, возбуждающих неповторимым запахом дензнаков.
- Жизнь артиста неспокойна, а временами бурлива. Бремя успеха ложится на его плечи непомер-ным грузом, - рассыпал сентенции перед ошалевшей от счастья девчонкой продюсер, изображая умуд-рённого жизнью, заботливого папочку. - Чтобы стать великим художником, надо быть чуточку сума-сшедшим…
Впрочем, говоря о великом художнике и небольшом сумасшествии, Грюнберг имел в виду себя, скромнейшего. "Только истинный художник, - молча гордился он собой, - не побрезгует разглядывани-ем помоек и подберёт из кучи мусора загорающуюся звёздочку".
Грюнбергу понравилась мысль о помойке. Девчонка без роду и племени жила у дальних родст-венников, которые актёрство считали не работой, а баловством, и мечтали сбагрить с рук нахлебницу. Грюнберг же считал её врождённые, непонятно откуда взявшиеся артистизм и аристократизм потреби-тельски привлекательным, выгодным товаром. К тому же её полная неприспособленность к жизни уп-рощала использование девчонки в коммерческих целях.
Но делать ставку на нераскрученную актриску, пусть и талантливую - это полное безрассудство!
- Кстати… - Грюнберг усмехнулся, - трудно играть умную леди, не понимая, что это такое, быть умным. Ты книжки читаешь?
- Нет, я телевизор смотрю… - растерянно призналась девчонка.
- Читай книжки, - коротко посоветовал Грюнберг.
Он не стал распространяться, зачем ей надо заниматься тем, чем большинство молодёжи не зани-мается… со времён его молодости.
- А что читать? – ещё больше растерялась девчонка.
- Что любишь, то и читай, - рассердился Грюнберг. Он уж и не рад был своему бесплатному сове-ту.
- Я сказки люблю, - сморозила глупость девчонка.
- Вот и читай сказки! – окончательно рассердился Грюнберг. – Когда твой желудок… - продюсер постучал пальцем по лбу, - насытится этим попкорном, он затребует более серьёзной пищи.

Жизнь Виктории круто изменилась. Диетологи разрабатывали для неё малокалорийные диеты. Костюмеры и визажисты ломали головы над одеждой, причёсками и макияжем.
- Это платье снимай, то одевай! Причёску меняем! Ногти перекрашиваем! Туфли вон те!
Что играть – решал за неё продюсер. Как играть, знал режиссёр.
Сутки расписаны не по часам – по минутам! Съёмки кончились - бегом на презентацию. После презентации – встреча с гламурной прессой. Поздно ночью – быть украшением стола министра.
Её проблемы стали проблемами суетящихся вокруг неё людей – за это они получали деньги. Она лишь играла, играла, играла…
В семнадцать лет тело растёт, требует пищи. К тому же во время съёмок Виктория тратила столь-ко физической и психической энергии, сколько не тратят иные спортсмены.  Она постоянно хотела есть. Уловив запах свежего пирожка, становилась рассеянной и не могла войти в образ. А если во время съё-мок приходилось сидеть за столом с бутафорской пищей, смотрела на "игрушечную" еду, как голодная нищенка на источающий ароматы жареный кусок мяса. Мысли о еде стали навязчивой идеей Виктории.
Изматывал профессиональный стресс, расстраивали неудачные романы. Настроение менялось не-предсказуемо. Безо всякой причины Виктория могла заплакать, а через секунду истерически хохотала. После съёмок или спектакля она долго не могла заснуть, да и спала очень плохо, мучили голодные спаз-мы и кошмары. Иногда уснуть помогало чтение сказок.
Для подавления аппетита ей прописали амфетамин. Для улучшения настроения и сна – антиде-прессанты и снотворные. Одни лекарства менялись другими, но ни старые, ни новые не помогали вы-спаться. Наглотавшись в ночь таблеток, она чумела, а сон не шёл. Утром чувствовала себя разбитой. Раздражительности и мрачного настроения не могла прогнать до обеда.
Виктория изо всех сил держала вес, а визажисты лезли из кожи вон, чтобы придать живость её из-мождённому лицу и спрятать тёмно-синие круги под глазами. Спрятать голодный взгляд было сложнее.
Виктория могла закатить истерику прямо на съёмочной площадке. Продюсер настойчиво реко-мендовал ей пройти курс психоанализа, чтобы дать выход скопившемуся напряжению.
Во время первой же беседы психолог заявил, что у госпожи Виктории проблемы с психикой, и они могут усугубиться, если не оказать безотлагательную помощь.
- Источник ваших проблем - врожденный артистический невроз, - глубокомысленно рассуждал психолог, вальяжно развалившись в кресле, отбросив руку на стол и поигрывая мышкой спящего ком-пьютера.
-  Врождённый? Артистический? – нервно засмеялась Виктория. – По вашему, когда я родилась, своей врождённой патологией была обречена стать актрисой?
- Вы не сведущи в психологии, и многое из того, что я говорю, кажется вам странным… - снисхо-дительно отклонил скепсис Вики психолог.

Виктория играла, играла, играла… Играла на телевидении, в кино, на сцене, перед журналистами, бизнесменами и политиками…
Прошло не слишком много времени и Виктория стала подозревать, что она автомат, который дёр-гают за рычаги известные и неизвестные ей важные люди, заставляя делать то, что ей вовсе не хочется делать! А потом она почувствовала себя элитной бурёнкой, которой давали корм, витамины, лекарства, возили на выставки, на случки – лишь бы гнала продукцию. Да и в романах о богеме, к чтению которых она пристрастилась, Виктория часто встречала героинь, похожих на неё.

                                                         =2=

Она работала по методике Станиславского. С теорией методики Виктория познакомилась в старых книжках по сценическому искусству. Режиссёр же сделал из этой методики душедробительную выжим-ку. Чтобы войти в образ, он заставлял актрису использовать аффективную память, память чувств. Вик-тория сосредотачивалась, вспоминала терзавшие её когда-то переживания, создавала нужный настрой. Вроде бы безобидные воспоминания… Но Виктория то и дело с головой погружалась в болезненные си-туации из прошлого и застревала в них. Она настолько отдавалась роли, что каждое выступление дово-дило её до изнеможения. Проходило время, спектакль убирали из репертуара, а созданный образ не от-пускал актрису. Вне сцены Виктория продолжала жить, как на сцене, не могла забыть ни строчки текста! Продолжала жить чужой жизнью.
Спектакль "Последний трамвай" дался Виктории очень тяжело. Она играла психологически слож-ную роль. В финале её героиню необоснованно признавали сумасшедшей и забирали в психиатрическую лечебницу.
После окончания первого спектакля Виктория впала в ужасное состояние. Лицо её исказилось, по-синевшие губы дрожали, тело тряслось, будто она увидела что-то страшное. Она хватала режиссёра, го-товившегося выйти с актёрами на сцену для прощального поклона, безумно заглядывала в лицо, и, не дожидаясь ответа, лихорадочно переспрашивала:
- У меня всё было в порядке? У меня всё было в порядке?
Потом со стоном великого горя пожаловалась:
- Эта роль доведёт меня до безумия! Я совершенно не помню, где была, что делала и как играла…
Съёмки фильма "Пират" истощили Вику окончательно. Настроение менялось, как весенняя пого-да, приступы веселья сполохами молний прорывали свинцовые тучи меланхолии.
Перед очередным дублем Виктория сидела в костюмерной. Вошёл ассистент.
- Виктория, пора на съёмочную площадку, - напомнил он и повернулся, чтобы выйти.
Виктория хотела встать, но её остановила костюмерша:
- Мне кое-что подправить надо…
Лицо Виктории вдруг безобразно исказилось.
- Вечно у тебя ничего не готово! - визгливо закричала она. И тут же голос актрисы сломался до низкого, стал жёстким и хриплым: - Не справляешься с работой, найди занятие полегче!
- Нет, ну… Зачем кричать… Это не проблема, - попытался успокоить актрису ассистент.
- А ты вообще молчи! Дармоеды! Присосались к нам…  - зарычала Виктория.
С неистовостью истерички она молча кинулась на ассистента. То было страшное молчание. Жут-кие глаза и взгляд дикого человека.
На шум прибежали другие участники съёмок.
Так же внезапно Виктория очнулась и  разразилась слезами.
- Я не помню, что творила! Простите меня, пожалуйста! – раскачиваясь из стороны в сторону и обхватив щёки ладошками, стонала Виктория. – Я не помню, что творила!
Ей рассказали, как она себя вела.
- Ой, как мне стыдно! – плакала Виктория. – Извините меня все! Извините! Скажите мне, пожа-луйста, перед кем я должна извиниться!
Вечер она провела с бойфрендом, Алексом Бордовским. Впрочем, Алекс, модный сорокадвухлет-ний режиссёр, был скорее влюблённым в неё опекуном.
Алекс отменил все поездки на ближайшие два дня, и решил, что тихий домашний ужин поможет Вике расслабиться после стресса и немного отдохнуть.
Полумрак гостиной… Старый добрый саксофон страдает тихой музыкой… Трепетное пламя свечи золотым мотыльком порхает над столом…
Они мило беседовали, неторопливо и доброжелательно, обсуждали моменты съёмок фильма.
- В эпизоде с побегом из плена ты была хороша! – похвалил Алекс Викторию. Положив ноги на журнальный столик, он раскинулся в кресле и время от времени щекотал язык холодным шампанским. – Энергичная, в меру жестокая. И главное, - пошутил он, - в прорехи "от кутюр" в нужное время выгляды-вали нужные части оч-чень соблазнительного тела!
Алекс ласкал глазами стройную фигурку Виктории, терпеливо ожидая минуты, когда его ладони скользнут по изгибам её шелковистого тела.
- Тебе бы только части тела выглядывать! –  неожиданно вспылила Вика. Настроение её резко из-менилось. – А ты мне хоть раз помог на съёмках? Требуешь, требуешь… Прошла не выразительно, села не зажигательно!
Резким голосом Вика предъявляла Алексу претензию за претензией.
- Вика, дорогая, ну ты же понимаешь, это рабочие моменты, обычные для съёмочного процесса! – пытался успокоить разбушевавшуюся девушку Алекс. – К качеству твоей игры они не имеют отноше-ния! Это технические мелочи! Типа замечания: "Войди в кадр!" Они абсолютно не умаляют твоего та-ланта!
- Мелочи? У тебя всё мелочи, кроме постели! - истерично закричала Вика, а потом и вовсе кину-лась в драку.
Алекс впервые в жизни не знал, как вести себя с неадекватной девушкой, кого звать на помощь. Истерика длилась около часа, и это время показалось Алексу вечностью. В конце концов, Вика рухнула на пол, сжалась в комок и разрыдалась.
- Вика, дорогая… Успокойся, пожалуйста… Давай я тебе помогу, - склонился Алекс над девуш-кой.
- Не трогай меня! Не прикасайся! - Вика истошно визжала, будто отгоняла приближающегося на-сильника.
Когда приступ кончился, Виктория опять ничего не помнила.
Вика ласкалась к Алексу, как ребенок. Они оба были перепуганы. Они любили друг друга.
Возможно, на волне жалости Алекс предложил Виктории выйти за него замуж. Наверное, со стра-ху Виктория согласилась.
Свадьбы не было, лишь для близких друзей молодожёны устроили небольшую вечеринку.

Накануне рождественских праздников Виктория снова закатила мужу истерику.
- Тебе надо обратиться к психиатру, - не глядя на Вику, мрачно произнёс Алекс, когда она успо-коилась и перепуганным котёнком забилась в угол кресла.
- Не надо… - вяло отказалась Вика. – Просто я устала, нервы расшалились.
- Вместо того чтобы "просто" отоспаться, ты читаешь ночи напролёт, - упрекнул Вику Алекс, яз-вительно передразнив её интонацию. - Твоя усталость неистощима, и нервы у тебя шалят бесконечно. Только причина нервности не в усталости, а в болезни. Тебе пора обратиться к психиатру.
- Ты считаешь меня ненормальной? – обиделась Виктория. – Я пашу как лошадь! Мне просто надо расслабиться!
Она тяжело встала, подошла к бару, налила изрядную дозу коньяка, выпила глоток, с фужером в руках вернулась в кресло.
- И прекрати пить! – брезгливо прошипел Алекс. –  Нет отвратительнее зрелища, чем пьяная жен-щина. Посмотри на себя – ты же спиваешься! О боже! – он сжал кулак и уставился в потолок. – За что ты меня наказал! Никогда не думал, что…
- …Что у тебя будет психически ненормальная жена, да ещё и алкоголичка, - язвительно перебила мужа Вика. Спиртное быстро ударило ей в голову, она опять стала агрессивной.
- Да, я не хочу, чтобы моя жена стала алкоголичкой, - серьёзно подтвердил Алекс. - Именно по-этому ты должна обратиться к психиатру и остановить то, что пока не зашло за черту непоправимого.
Алекс подошёл к Виктории, присел на подлокотник кресла, аккуратно обнял её за плечи, мягко отнял фужер.
- Ты нужна мне, - признался он, словно взывая о помощи. - Здоровая, спокойная, трезвая. Я хочу, чтобы ты родила мне ребёнка, - шептал он мечтательно. - Сына. Я хочу, чтобы ты радовалась жизни, любила меня… Может бросишь, к чёрту, актёрство? – загорелся он "новым проектом". - Отдохнёшь… Станешь нормальным человеком, нормальной женщиной!
Алекс утопил лицо в волосах Виктории.
- Я актриса… - беспомощно заплакала Виктория. - И не могу без сцены…
- Тогда лечись! – Алекс встряхнул её за плечи, настойчиво посмотрел в глаза. – Лечись! Или по-гибнешь!
- Хорошо, - вдруг как-то по-детски покорно согласилась Виктория.

Теперь Вика как все, два раза в неделю, консультировалась у модного психиатра Ральфа Гринсона. Частые визиты к психотерапевту и психиатру были  неотъемлемой частью гламурного стиля жизни.
Гринсон  назначил Виктории множество психотропных лекарств. В высших артистических кругах Виктория со знанием дела рассказывала о пилюлях, дозах, транквилизаторах, амфетаминах, барбитура-тах и других символах благополучной жизни, обсуждала эффективность и ощущения после их приёма.
- Да, милочка, все думают, что у нас шикарная работа, - сочувствовали друг другу женщины выс-шего общества, - а как мы изматываемся на этих шикарных работах! Без транквилизаторов не обойтись! А вы не пробовали "Скорость"?
- "Скорость"? Что это?
- О-о! Это такая прелесть! Последняя разработка Гринсона…
Скоро и для Виктории самым желанным стал укол препарата "Скорость". После укола появлялось чувство интеллектуального величия, ощущение прилива энергии и уверенности в себе, снижалась по-требность во сне. Вику охватывало состояние неестественной эйфории. Но прошло время и "Скорость" вместо эйфории и прилива энергии стала приносить сонливость. Развилась очередная депрессия. При-шлось увеличивать дозу.
Многие артисты и политики их круга хвастали Виктории, что употребляют "Скорость".
"Чем хвастают? – горько думала Виктория. - Психиатры попросту делают из нас наркоманов. Пы-таются лечить наши души, а результат… Результат как у мясника, взявшегося оперировать больного…"

На раут, устраиваемый каким-то министром, Виктория идти отказалась.
- Сходи без меня, - закрыв книжку, попросила она мужа, болезненно морщась и растирая грудь рукой. – Я очень плохо себя чувствую.
- Но министр просил, чтобы ты обязательно была! – раздражённо потряс руками Алекс. – Он него зависит финансирование моего проекта!
- Я очень плохо себя чувствую. Неужели не видно, что я болею!
Алекс сердито взглянул на жену, жавшуюся в угол дивана.
- Болеть стало твоим нормальным состоянием! Болеть и читать книги!
Виктория на самом деле выглядела болезненно – бледная, глаза тусклые, мученические, губы вы-цветшие, пальцы дрожат. И не похоже, что пила сегодня.
- Книги отвлекают меня, - зябко кутаясь в халат, пожала плечами Виктория.
- Таблетки принимала? – миролюбиво, но всё ещё недовольно спросил Алекс.
- Горсть утром, две в обед, - невесело усмехнулась Виктория и растёрла грудь ладонью. – Щёлкаю, как семечки. На ночь десертную тарелочку насыплю, не забуду.
Мучительно болело всё тело, давила одышка.
Виктория обманывала мужа. Улучшения самочувствия лекарства не приносили. К тому же она поняла, что стала зависеть от таблеток, как от наркотиков. Более того, Виктория чувствовала, как они разрушают её организм физически. Второй день Виктория не принимала лекарства.
Муж собрался молча, ушёл не попрощавшись.
Боль усиливалась, накатил очередной приступ удушья. Виктория вспомнила астматиков с их от-вратительно хриплым, сдавленным дыханием. Испугалась.  
С Гринсоном говорить не хотелось, но она всё же набрала его номер.
- Ральф, болит всё! Я задыхаюсь! – пожаловалась Виктория.
Гринсон молча сопел в трубку. Фоном звучала музыка, голоса людей. Наверное, тоже на каком-нибудь рауте, сволочь!
- Ральф, ты слышишь меня?! – окликнула она его, как в лесу.
- Слышу, - не сказать, что сердито, но всё же с явным недовольством отозвался Гринсон. - Ты ле-карства принимала?
- Принимала, - с лёгким надрывом и слезой в голосе соврала Виктория.
- Точно?
- Да принимала! – раздражённо крикнула Виктория  и едва сдержалась, чтобы не расплакаться. - Ральф, я задыхаюсь! – жалобно попросила она помощи.
- Это синдром отмены, -  безэмоционально констатировал психиатр. –Лекарства отменять надо по-степенно, обязательно под наблюдением врача. А ты отказалась от всех, и сразу, - читал нотацию Грин-сон. И между прочим сообщил, как провинившейся школьнице: - Резкий отказ от транквилизаторов приводит к эпилептическим припадкам и смерти.
Виктория бросила трубку, упала в кресло и разрыдалась.
Болело всё мучительнее, дышать становилось всё труднее. Это походило на самый настоящий ас-тматический приступ.
Виктория снова позвонила Гринсону.
- Ральф!..
- Ты лекарства принимала? – без капли сочувствия спросил Гринсон. Таким тоном допрашивают мелких правонарушителей в милиции.
Виктория обречённо положила трубку. Пошла в спальню, принялась выковыривать из упаковок таблетки и капсулы разных цветов. Зачем-то пересчитала их. Восемнадцать разноцветных блестяшек.
Её болезнь требовала лекарств. Без лекарств не стало жизни. Лекарства назначал Гринсон. Значит, Гринсон повелевал её жизнью. Круг замкнулся. Гринсон загнал её в ад.

                                                         =3=

Гринсон с молодым коллегой сидели в ресторане "для приличных людей". Ровно гудели мужские голоса,  изредка всплескивал женский смех. Негромкая музыка превращала ресторанный шум в ненавяз-чивый фон.
Серж Петрофф стажировался у Гринсона и взял за правило раз в неделю угощать шефа обедом.
Гринсон захлопнул книжечку мобильника, укоризненно, словно малому дитяти, покачал телефону головой, положил его в карман.
- Кто вас так настойчиво достаёт, шеф? – полюбопытствовал Петрофф.
Гринсон на мгновение скривился: да так, мол. Подсосал воздух в щель между зубами, нащупал языком кусочек мяса. Неторопливо вытряхнул из пенальчика зубочистку, поковырялся во рту. Сообщил о незначительном:
- Виктория.
- Что за Виктория? – спросил Петрофф.
- Ну, мой юный друг, - укорил шеф ученика. – У нас что, много знаменитых Викторий? Ты же зна-ешь, я занимаюсь преимущественно кинозвёздами.
- Та самая Виктория?! – удивлённо восхитился Петрофф.
- Самая, - скомкав фразу, подчёркнуто безразлично, как бы между делом вспомнив обузу, устало подтвердил Гринсон. – Нда-а-а… - протянул задумчиво. – Тяжёлый они народ, кинозвёзды… Их невоз-можно лечить!
- Но вы же лечите! – уважительно опроверг заявление шефа Петрофф.
- Лечу… Но не потому, что вылечиваю, - вздохнул Гринсон. –  И убеждение в том, что актёра не-возможно вылечить, не мешает мне выставлять им счета за бесполезное лечение, - наклонившись к сто-лу, в полголоса сообщил молодому коллеге страшную тайну Гринсон. Резко откинувшись на спинку, громким хохотом он испугал посетителей за соседними столиками. Водка и хорошее настроение изряд-но ударили в голову Гринсону.
Несмотря на доходы, позволявшие ни в чём себя не ограничивать, Гринсон любил вкусно поесть и хорошо выпить за чужой счёт.
Петрофф довольно оглянулся. Ему льстило сидеть в компании человека, позволявшего себе нару-шить этикет "клуба избранных".
- Понимаешь, - Гринсон снова доверительно наклонился к собеседнику, - наша психиатрия – не-пролазно тёмное дело.  Ни в одной психиатрической болячке до сих пор никто ещё толком не разобрал-ся. Время идёт, одна теория меняет другую. И ни одна не вносит в наше дело ясности.
- Нет, ну почему же… - попробовал возразить молодой коллега.
- Все они основываются только на предположениях людей, придумывающих эти теории! –  гром-ким восклицанием осадил Гринсон ученика, широко и категорически махнув рукой.
Соседи недовольно покосились на несдержанного подвыпившего мужчину.
- В медицине установлены четкие критерии, при которых то или иное состояние можно назвать заболеванием, - рассуждал Гринсон, помахивая вилкой на манер дирижёра. - Озноб и жар - это симпто-мы гриппа, например. Кроме того, заболевание подтверждается анализами. Известна причина гриппа – вирус.
Гринсон сделал паузу и, подняв руку на манер пророка, известил:
- Ни причины, ни физиологическая сущность психических симптомов неизвестны. Ни анализы крови, ни другие тесты не подтверждают наличие или отсутствие психического заболевания. В психиат-рии нет заболеваний, в психиатрии есть только расстройства!
Гринсон налил водки, насмешливо отсалютовал рюмкой молодому коллеге и плеснул жидкость в рот. Прислушался, как холодная жидкость скользнула по пищеводу и разлилась внутри приятным теп-лом, удовлетворённо вздохнул.
- Как же вы лечите? – растерялся Петрофф.
- А лечим мы по принципу: "Придумай расстройство и убеди пациента, что он им страдает", - с видом сытого кота подвёл итог Гринсон  и рассыпался мелким визгливым смешком.
- Да-а-а... Слишком многим человеческим тревогам, к нашей пользе, - Гринсон поднял указатель-ный палец вверх и сделал паузу, подчёркивая важность замечания, - придан характер заболеваний. И мы успешно используем людские тревоги для решения участи людей! Мы, психиатры, мой юный друг, ве-ликая сила! Думаю, со временем мы, а не политики, будем править страной!  
- Говорят, эта Виктория – девица себе на уме? Самостоятельная, - засомневался Петрофф в мелких частностях, не уловив важности последней фразы Гринсона. – Соскочит с крючка!
Он позволил себе панибратски подмигнуть шефу. А что, шеф с ним так откровенничает!
Гринсон с удивлённым пренебрежением взглянул на подмастерье.
- Соскочит? У меня? – он сделал губами "фи" и продолжил: - Виктория полностью зависит от ме-ня. Я назначал ей слоновьи дозы препаратов, они лишили её воли, сил и способности заботиться о себе. Вон, звонит – плохо ей. А почему плохо? Да, - согласился Гринсон, - хотела соскочить с крючка. Дня два, наверное, не принимала таблетки. И теперь у неё ломка похуже, чем у наркомана. Соскочит… - Гринсон обиженно покосился на Петроффа. – Я, конечно, усердием и заботливостью не отличаюсь, - он усмехнулся. – Но тщательно слежу, чтобы пациенты соблюдали лекарственные диеты. Не-ет, мой юный друг, - убедил себя и коллегу Гринсон, - я устанавливаю над своими пациентами полный и безоговороч-ный контроль!
Петрофф задумчиво поковырял вилкой в тарелке, мельком, как-то испытывающе, глянул на Грин-сона. Решившись, спросил:
- Скажите, шеф… Без протокола, как говорится… Между нами… Виктория психически больна?
Гринсон с интересом покосился на коллегу, серьёзно задумался. Поджал губы, покачал головой, пожевал, словно разговаривая сам с собой.
Пауза затягивалась. Но стажёру это молчание казалось скорее торжественным, чем тягостным.
Наконец Гринсон уныло посмотрел на Петроффа и скучным тоном, не допускающим неискренно-сти, сказал:
- А кто её знает!

                                                         =4=

Сколько ни лечил Гринсон Викторию, а приступы истерии продолжались. И смесь алкоголя с ле-карствами только усугубляла их.
Виктория перепробовала массу антидепрессантов и антипсихотиков. Её утро начиналось с коктей-ля из горсти таблеток. Гринсон прописывал то валиум, то торазин, а однажды назначил сорок таблеток риталина в один день. Такое впечатление, что он попросту назначал очередной препарат по списку, ко-гда предыдущий оказывался неэффективным. Загруженная лекарствами, Виктория часто не понимала, что делает. После того, как Гринсон назначил ей таблетки "Депакот", у неё появилось навязчивое жела-ние выпрыгнуть из окна.
Виктория прекратила бороться и подсела на кокаин. Это удивительно, но наркотик помог ей со-скочить с лекарственной диеты! Как только Виктория почувствовала, что может обходиться без табле-ток, она отказалась от услуг Гринсона. Но теперь ей надо было лечиться от наркомании.
Муж нашёл другого психиатра. Назначенный им препарат вызвал у Виктории токсический психоз. Муж расценил это, как возврат старой болезни.
В феврале, после того, как Виктория перебрала с алкоголем, кокаином и психоактивными лекарст-вами, муж уговорил её вновь обратиться к Гринсону. Своё возвращение Гринсон обусловил возможно-стью полного контроля над всеми аспектами жизни Виктории и попросил за услуги полмиллиона долла-ров. Через год Гринсон потребовал ещё денег. Виктория окончательно смирилась с мыслью, что ей при-дётся жить в тюрьме, которой правит Гринсон. В ужасной тюрьме без стен и решёток. И никакой надеж-ды на побег.
В отчаянии Виктория передала Гринсону право на четверть своих доходов.
Муж взбесился, когда узнал о размере "гонорара", отписанного Викторией Гринсону.
- Ты сам заставил меня обратиться к Гринсону, - безразлично жала плечами Виктория. – И вернул меня, когда я попыталась отделаться от него.
- Нет, она сумасшедшая! – запёршись в кабинете, Алекс разговаривал сам с собой, яростно расха-живая от стены к стене. – Без сомнения, она психически больна! Нормальный человек не может столько читать! – вспомнил он одну из "вредных привычек" жены. - Она только и делает, что читает! Все спят, а она читает! Как мне всё это надоело! С этим надо кончать… Развестись?
Алекс метался от письменного стола к двери и обратно, задевая за углы мебели, ушибаясь и не чувствуя боли.
- И что мне даст развод? Покой? Покой, покой… Покой нам только снится… У неё огромный счёт в банке, идут гонорары от проката фильмов… Нет уж, чёрта лысого! Никакого развода! Я не дурак, что-бы отказываться от денег, которые сделаны не без моей помощи!
Алекс обеими руками нервно ерошил волосы. Он  походил на учёного, в голове которого проклё-вывалось решение важной научной проблемы.
- Двадцать пять процентов всех доходов! За что?! – громко возмущался наглостью психиатра Алекс. - За то, чтобы назначить по телефону горсть таблеток взамен тех, которые не действуют?!
Остановившись и воздев руки кверху, Алекс с недоумением смотрел в потолок.
- Не-ет, с этим надо кончать… Да, с этим надо кончать… Отказать ему? Но у них контракт, бумаги подписаны… Я не могу расторгнуть их договор! Но сделать это надо. Где гарантия, что сумасшедшая жёнушка не отпишет психиатру половину своих доходов? Или три четверти!  Как расторгнуть договор с врачом? Жена полностью под его контролем…
Алекс вдруг прислушался к себе.
- Да очень просто! Усугубить её состояние, довести до госпитализации, признать лечение неква-лифицированным, а больную недееспособной, в судебном порядке взять опекунство над ней…

Предчувствуя надвигающийся приступ, Виктория звонила друзьям и подругам, срочно звала их к себе, устраивала шумные приемы, длившиеся ночи напролёт. На вечеринках она придумывала экстрава-гантные игры. Однажды довела экстравагантность до абсурда и, словно делая вызов общественному мнению, предложила игру "убить младенца". Участникам предлагалось изобразить какой-нибудь способ избавления от нежеланного младенца. Общественное мнение не смутилось, посмеялось, и даже нашлись желающие играть! Лишь уточнили:
- А от какого младенца надо избавиться? Который ещё не родился, или который уже есть?
Виктория надевала откровенные наряды и напропалую кокетничала с молодыми людьми. Патоло-гически обострённая сексуальность была одним из симптомов болезни. Алекса бесили неприкрытые ин-трижки жены, он постоянно устраивал скандалы. Да и Виктория за бранным словом в карман не лезла.

В разгар лета Виктория улетела на съёмки в Сочи.  Она страдала от влажной жары и одиночества, всё переносила очень тяжело.  К концу натурных съемок у неё начались галлюцинации. Она бродила ночами, принимала служащих отеля за Алекса, пыталась их соблазнить. Наверное, это ей часто удава-лось. Поползли слухи, появились грязные статьи в прессе. Режиссёр разорвал с ней контракт, Виктория полетела домой.
В самолёте у Виктории случился приступ.  Она вела себя, как буйная сумасшедшая, пыталась по-рвать на себе одежду и выпрыгнуть из самолета.
Дома одна из подруг, Лизхен, рассказала, что можно погрузиться в сон, а когда проснёшься, все проблемы останутся в прошлом. В общем, не лечение, а отдых. Не дожидаясь, пока Виктория оконча-тельно согласится, Лизхен созвонилась со знакомым из психиатрической клиники, договорилась о вре-мени госпитализации.
- Ну вот и всё, милочка! – радостно сообщила Лизхен. – Собирайся, завтра едем. Я тоже заскочу домой, побросаю кое-что в сумку. Бай-бай!
Лизхен вышла из дома, достала мобильник.
- Алло, Алекс! – деловито заговорила она, сбросив с лица легкомысленное выражение. – Она со-гласна. Да, я поеду с ней, сдам с рук на руки…

                                                         =5=

Несмотря на возражения Виктории, Лизхен проводила её в тот городок, на окраине которого рас-полагалась психиатрическая клиника. Двести с лишним километров по хорошему шоссе показались для Лизхен не утомительнее киносеанса.
Утопающее в зелени деревьев, не окружённое забором жёлтое трёхэтажное здание без решёток на окнах походило на санаторий.
Лизхен распорядилась шофёру ждать, и по красиво вымощенной дорожке под раскидистыми де-ревьями вместе с Викторией пошла к главному входу.
Дачная тишина густой ватой заложила привыкшие к городскому шуму уши. Птичьи голоса в кро-нах деревьев раздавались оглушительно громко, словно крики спортсменок в гулком спортзале. Вдали, эхом повторяя саму себя, куковала кукушка. Волшебно пахло грибами и прелыми листьями. Солнце ви-село в зените, но в тени деревьев воздух был свеж и вкусен.
Вместо приёмного покоя Виктория и Лизхен попали в просторный холл, уставленный современ-ной кожаной мебелью. Навстречу вышла молодая женщина в униформе, не похожей на медицинскую. Несмотря на стандартные параметры тела и правильное, словно нарисованное лицо, она производила какое-то антисексуальное впечатление.
- Мы… - хотела представиться Лизхен.
- Мы в курсе, - уверенно прервала её женщина на удивление жёстким командирским голосом. – Вас ждут.
Она указала Виктории, в каком направлении её ждут.
- А вас доктор просил поблагодарить, - повернулась она к Лизхен. -  Он извиняется, что не встре-тил и не может проводить лично…
Чмокнув на прощанье подругу, Лизхен направилась к выходу. Обернувшись у двери, улыбнулась и помахала рукой:
- Бай-бай!
Откуда-то возник мужчина, похожий на служащего отеля, унёс саквояж Виктории.
- Прошу вас, - пригласила Викторию сотрудница и пошла вперёд.  
В лифте они поднялись на второй этаж, вышли в длинный коридор, похожий на коридор хорошей гостиницы. Пол коридора устилала ворсистая ткань, поглощавшая звуки шагов. Неяркие модные све-тильники пятнами расцвечивали стены в богатых обоях.
- Почему нет людей? – от нечего делать  и, чтобы выказать расположение к сотруднице, поинтере-совалась Виктория.
- Это не лечебный корпус, - сухо ответила сотрудница.
Она отпёрла дверь без таблички, пропустила в комнату Викторию. Богатая полированная дверь с фурнитурой из жёлтого металла, более подходившая для делового кабинета важного руководителя, не соответствовала тому, что Виктория увидела внутри.
Пол и стены комнаты были отделаны кафелем. За ширмой у стены слева виднелась"лейка" душа. У окна стояли белый стол и стул из пластика. У другой стены – кушетка и высокий шкаф.
- Разденьтесь, - служащая указала на кушетку, - примите душ.
Она села за письменный стол, ключом открыла ящик, достала какие-то бумаги. Не обращая вни-мания на Викторию, начала перебирать листки.
Виктория с задумчивой улыбкой разделась, аккуратно сложила одежду на кушетку. Приятно хо-лодил стопы гладкий пол. Воздух был свежий, вероятно, душевой пользовались редко. В общем, Викто-рии здесь нравилось.
За ширмой на полочках лежали одноразовый кусочек мыла, шампунь в крохотной, на один раз, мягкой пластиковой подушечке. На вешалке поодаль висело полотенце.
После дороги Виктория чувствовала себя потной и грязной, поэтому с удовольствием сполосну-лась.
Выйдя из-за ширмы, она снова увидела прямую спину сотрудницы за столом. Но вместо снятой одежды на кушетке лежало свёрнутое большим квадратом что-то другое.
- Вашу одежду почистят и сохранят, - сообщила сотрудница. – Оденьте то, что лежит на кушетке. Идти можно босиком, пол у нас очень чистый.
Виктория надела что-то наподобие ночной сорочки до колен из хлопчатобумажной ткани соло-менного цвета, с широким вырезом для головы и длинными рукавами. Ни единой пуговицы, застёжки или завязки.
Сотрудница убрала все бумаги, кроме одного листка, в ящик стола. Из-за её плеча Виктория успе-ла прочесть свою фамилию, заглавие – "Лист назначений", и пару необычных слов из текста ниже: "…асенсорный сейф…".
Виктория шла по коридору, с любопытством разглядывая висящие на стенах художественные ми-ниатюры в рамках, красивую мебель в холлах.
"А что, - думала Виктория, - клиника на самом деле похожа на санаторий. Расположена за горо-дом, в лесочке. Тишина, хороший воздух. Можно побродить в лесу…"
- Побудьте в этой комнате, - распорядилась сотрудница. Она отпёрла ключом дверь и немного приоткрыла её.
- Хорошо, - согласилась Виктория и шагнула в комнату. Дверь за ней тут же закрылась.
Стены и пол комнаты походили на огромный диван – большие упруго-мягкие квадраты под цвет её "ночнушки". Несмотря на то, что комната была просторной, с хороший кабинет, и совершенно пус-той, стены, пол и потолок словно давили на Викторию. И какой-то синтетический запах. Помесь запаха мебели дешёвого магазина и дезрастворов больницы. Непривычный запах окончательно отнимал ощу-щение свежести, пережитое на улице, и… свободы.
Виктория оглянулась. Если бы она только что не вошла сквозь эту стену, ни за что не разглядела бы двери – настолько однородно было  "диванное" покрытие.
Виктория ступила на середину комнаты. Все стены совершенно одинаковы. Высокий потолок све-тился ровно и матово, ни одна его часть не отличалась от другой.
Прошло, наверное, немало времени. Виктория устала стоять и ходить, села на кожано-диванный пол. Подождала ещё какое-то время. Когда же за ней придут?
Она глянула на ту стену, где была дверь. Или дверь была на другой стене? Чёрт! Она забыла, сквозь какую стену входила!
Виктория тщательно обследовала стену. Никаких признаков двери! Осмотрела другую стену. И здесь ничего! Чёрт!
Виктория со злостью пнула стену. Ей показалось, что свет в комнате стал чуть тусклее.
Чёрт! Чёрт! Чёрт!
Виктория забарабанила в стену кулаками.
- Эй, кто-нибудь! Выпустите меня!
Испугавшись своего голоса в тишине, Виктория на мгновение замерла и прислушалась, вглядыва-ясь во все углы потолка. Ни звука. Только сердце – бух! бух! бух! И сдавленное дыхание. Её перепуган-ное дыхание.
Виктория снова забарабанила кулаками в мягкую стену. С каждым ударом свет становился чуть тусклее.
- Да чёрт побери! Я же не в приюте для умалишённых! Выпустите меня!
Разозлившись, Виктория повернулась к стене спиной и стала бить пяткой.
В комнате становилось всё сумрачнее.
Виктория запаниковала.
- Я требую встречи с врачом! – кричала она, яростно боксируя стену локтями и кулаками. – Да выпустите меня, чёрт вас побери!
Она почувствовала, как саднят её кулаки. Приглядевшись, увидела, что костяшки сбиты.
- Сволочи…
Виктория заплакала и бессильно сползла на пол.
- Мне в туалет надо! – крикнула она сквозь слёзы, излив остатки ярости. – Сволочи…
Потолок едва флюоресцировал.
"Сволочи, - обиженно думала Виктория. – Это у них, похоже, наказание такое, чтобы пациент не дебоширил. Если бьёшь стены, то свет уменьшают. А если ругаешься".
- Сволочи! – крикнула она, чтобы проверить, правильно ли рассуждает.
Свет погас.
"А без света можно бесноваться сколько угодно?" – подумала Виктория и ударила локтем в стену.
Вроде ничего не произошло. Или произошло?
Виктория прислушалась. Нет, что-то произошло, но она не могла понять, что. Какое-то беспокой-ство появилось. Может, кто вошёл в комнату, а она не знает?
Виктория затаилась. Прекратила дышать. Напрягая зрение и прислушиваясь, ворочала головой из стороны в сторону. Но слышала только буханье сердца.
- Тихо ты! – вслух произнесла она. И рассмеялась. Она приказывает сердцу стучать тише! Докати-лась…
Комичность ситуации немного успокоила Викторию.
Она вновь замерла, прислушиваясь к тишине и вглядываясь в темноту помещения без единой ще-лочки и мельчайшей лампочки. Ничего не видно, ничего не слышно. Но что-то действует на неё. Что? Что-то постороннее…
Виктория стала раздумывать о неприятном, что может оказаться вместе с ней в тёмной комнате. Её сознание породило образ крокодила… "Чушь какая! Откуда здесь крокодил?" – одёрнула себя Викто-рия. Сознание послушно убрало крокодила и услужливо подсунуло картинку змеи. "Фу, какая гадость!" – прошептала Виктория и поджала ноги. Картинка змеи была ненатуральная, из детской книжки, и виз-жать Виктория не стала. Нет, всё-таки здесь что-то есть. Маленькое и неприятное… Бр-р!
Виктория прижалась затылком к мягкой стене, повернула голову в одну сторону, разглядывая в темноте разноцветные круги и неясные вспышки, рождаемые лишённой света сетчаткой глаз, повернула голову в другую сторону… Что-то маленькое и неприятное должно быть здесь… По шее Виктории буд-то кто прополз… Маленький! Неприятный! Прополз! Паук!
Виктория истерично  завизжала, конвульсивно задёргалась, пытаясь сбить с шеи членистоногое. Но ладонь зажала всего лишь локон волос, коснувшийся её шеи.
Виктория снова замерла, сжатая страхом, перекрученная отвращением. Что-то стало более явст-венным…
Она поняла. Она различила едва слышный звук. Очень высокого тона, тоньше комариного писка.
Разгадав загадку, Виктория успокоилась.
Вспомнилась запись из листа назначений. "Асенсорный сейф". Асенсорный, значит без чувств. Сейф – и ежу понятно, в него запирают. Вот она и сидит в асенсорном сейфе. Дура. Зачем кому-то со-вать тебе крокодилов, змей и тараканов? Это же психушка!
У Виктории разом пропало всё уважение к заведению гостиничного типа. Психушка, она и есть психушка. Ну что ж, господа психиатры. Похоже, вы ничуть не лучше моего Гринсона! Ну а на ваш асенсорный шкаф мне наплевать. Интересно, когда вы включите свет? Да плевать! Раз темно и делать нечего, лягу ка я спать!
Виктория улеглась поудобнее и довольно быстро уснула. Благо переезд её изрядно утомил.

                                                         =6=

Когда она проснулась, брезжил рассвет.
Виктория удивилась, что проснулась так рано. Обычно она просыпалась ближе к двенадцати. Пробуждение было, как всегда, неприятным. Настроение ни к чёрту, побаливала голова. Да и лежать не-удобно.
Она лежала не укрытой,  одеяло, вероятно, сползло на пол.
Виктория пошарила рукой вокруг, но одеяла не нашла. К тому же, вместо привычного шелковис-того белья она обнаружила под собой что-то вроде обивки жёсткого дивана. Может, она уснула на дива-не? Но у них нет такого дивана!
Виктория задумалась. Где она? Перепила в гостях и её уложили спать, не отправив домой? Нет, в гости она не ходила, это точно. Она приехала со съёмок, Алекса дома не было…
Потолок флюоресцировал ровным неживым светом. Такой свет показывает себя, но не освещает ничего вокруг.
Да где она, чёрт побери?! И утро ли сейчас? Может вечер?
- Алекс! – позвала она негромко и испугалась непривычного звучания голоса. Или в том была ви-новата комната, где она находилась?
Виктория решила встать и сходить… А куда идти, если она не знает, где находится и вокруг тем-нота? Да куда угодно! Наткнуться, в конце концов, на что-нибудь, уронить или расколоть что угодно! Поднять шум, чтобы определить, где она ночевала.
Виктория пошарила вокруг рукой, потом ногой, стараясь нащупать край дивана. Края не было!
Что за чушь? Может, она спит? Только во сне бывают такие непонятные ситуации…
Виктория стала на четвереньки и, тщательно проверяя рукой пространство перед собой, поползла вперёд. Скоро она уткнулась лбом во что-то, на ощупь похожее на то, по чему ползла! Спинка огромно-го дивана? Чушь… Не сошла же она с ума! Не стала же она величиной с кошку! На людоедском дива-не…
Виктория медленно поднялась на ноги, ощупала то, что находилось перед ней. Это была стена, хоть и не похожая на обычную стену…
- Ч-щёрт! – Виктория хлопнула себя по лбу. Да она же в психушке! И её заперли в… Как его… В асенсорный шкаф. Нет, в сейф. Вот сволочи! Пить охота. И прочие дела пора делать, какие все нормаль-ные люди делают по утрам.
- Эй! – произнесла негромко Виктория, стесняясь нарушить облекавшую её тишину.
Прислушалась. Только отзвуки собственного голоса в мозгу.
- Э-эй! Есть кто живой? – смелее произнесла Виктория. – Я пить хочу! И в туалет! Не хотите же вы, чтобы я изгадила вашу изысканную тюрьму?
У противоположной стены будто светом ночника высветился унитаз.
- Вот сволочи! – восхищённо выругалась Виктория и направилась к унитазу. Сев, задумалась. И услышала тонкий писк.
"Ага, это они обиделись, что я назвала их сволочами! – догадалась Виктория. – Включили пищал-ку".
Унитаз был оригинальный. Весь настолько закруглённый, что взяться за что-либо невозможно. И не каменный, а упруго-жёсткий. На плоской, утопленной в стену панели, располагались кнопки и кар-тинки-подсказки: смыв, брызги вверх, воздушная струя… Ага, понятно… Все удобства и удовольствия, но псих сломать аппарат или пораниться им не сможет.
- Пить хочу! – смело потребовала Виктория, закончив "работу" на "универсальном приспособле-нии".
У противоположной стены аналогичным образом высветился сосок-поилка.
- Что делают, а? Сволочи!.. – зло восхитилась Виктория, направляясь к поилке.
Попив, она обернулась к стене с унитазом. Унитаз исчез. Виктория повернулась к поилке. Поилка свернулась трансформером и спряталась в стене.
- Ну, прямо фантастика! – горько воскликнула Виктория. – Эй, открывайте! Я не в тюрьме, в конце концов! Поговорить надо! Я вам за такие эксперименты ни черта не заплачу, слышите!
Виктория замерла и прислушалась. Может, раздастся звук шагов с той стороны? Или звяканье ключей, лязг замка? Или чей голос?
Тишина. Только прерывистое дыхание человека, попавшего в ловушку. Её дыхание.
- Ну и чёрт с вами! – крикнула что есть сил Виктория, оглушив себя. – Фиг вы от меня чего дождё-тесь! Может вы хотите, чтобы за тюрьму я сама и платила? Вот вам!
Виктория стукнула кулаком по согнутой руке, выказывая самое грубое презрение, какое только могла придумать.
Она опустилась на пол.
Ну и пропади всё пропадом. Подумаешь… В тишине побуду. А то всё шум, гам, гонки, суета! От-дохну хоть…
Отдыха-а-ать… Отдыха-а-ать… Чёрт, как болит голова! И воздух какой-то… неживой. Дышать тяжело. Свистит или нет? Кажется, нет… Свистит, сволочь, свистит! Едва слышно, но свистит! Или мне это кажется? Нет, не кажется. Свистит. Почти неразличимый тонкий, тоньше комариного, свист, но бес-покоит, зараза… В больной голове как иголочкой ковыряется. Интересно, сколько времени прошло? Полчаса? Или час? Судя по тому, что есть охота… Я на свободе всегда завтракала часа в два… Как на-доел этот писк! Кыш! Может, комар залетел?
Бархатная чернота колыхалась вокруг, пучилась и вздувалась мягкой ватой, лезла в глаза, в уши, в рот, в лёгкие, затрудняла дыхание. Темнота ворочалась, как пена в ванной, как чёрная пена в чёрной во-де и в чёрной комнате. И свет чёрный. Густой чёрный свет, вспыхивавший масляной плёнкой в местах переплетения лучей. Чёрный свет не шелестел и не лопался, как белая пена, а пучился беззвучно, пожи-рая все звуки, поглощая их своей глубиной. Все звуки, кроме комариного писка. Ватной черноты было очень много. Она заполнила комнату, перевалила через её края, а может, раздвинула стены – она ведь очень сильная, эта чернота, хоть и кажется мягко-бархатной! Чернота расползлась по коридорам пси-хушки, поглотила красивые светильники и модную кожаную мебель. Чернота заполнила многоэтажный дом психушки, вылезла чёрными клубами и жирными языками из окон и дверей здания, развалилась чёрной неудержимой пеной по окрестностям. Какой маленький домик! И деревца вокруг, как сухая травка! Всё залила чёрная пена! Только комариный писк: пи-и-и-у! пи-и-и-у! Комары, как истребители, прошивают чёрную пену. Пи-и-и-у! Тучи истребителей! Пи-и-и-у! Пи-и-и-у! Пи-и-и-у! Как иглы впива-ются в барабанные перепонки, больными стрелами пронзают мозг… А-а-а!
Виктория схватилась за голову, попыталась зажать уши руками.
- А-а-а!
Она испугалась крика.
Кто кричит?!
Чернота. Молчание. Тишина. Или кто-то здесь есть?
Виктория прислушалась, напрягла зрение. Вон, что-то видится, напротив… Или это галлюцини-руют глаза, лишённые света? Нет, кто-то сидит в темноте …
Виктория изо всех сил вглядывалась в неясную тень напротив. Точно, кто-то сидит!
- Эй! – негромко позвала она.
Тень шевельнулась.
- Ты кто?
Молчит.
Виктория качнулась вперёд, чтобы разглядеть того, кто сидел у стены.
Фигура испуганно дёрнулась.
- Ты кто? – ещё раз спросила Виктория, и почувствовала вдруг, как пересохло у неё во рту.
Вообще-то, фигура находилась раза в два дальше, чем была противоположная стена. А чему удив-ляться! Они здесь, похоже, моделисты-конструкторы. То унитаз секретный покажут, то поилку-трансформер. Так что, раздвинуть стены для них, вероятно, проблем нет.
Виктория протёрла глаза, чтобы исключить случайные видения.
Фигура встала!
- Ты кто? – чуть не плача от неизвестности и страха, вопрошала Виктория. – Ты мужчина или жен-щина?
Молчит.
Одета в какой-то балахон. Волосы длинные, грудь, ноги… Похоже, женщина…
Незнакомка медленно протянула руку навстречу Виктории, начала плавно и странно жестикули-ровать. Как в японском театре. Затем медленно пошла вдоль стены.
Виктория упала на колени… Одновременно с незнакомкой. Взмахнула руками…
- Да это же я! – горько рассмеялась Виктория и заплакала.
Значит, она или умерла, или сошла с ума. Но если она умерла и её душа покинула тело, то душа должна видеть неподвижно лежащее тело. Мёртвое тело! Значит, она не умерла. Это легче. Но если не умерла, значит, сошла с ума. Раздвоение личности – она видит себя со стороны.
Виктория тихонько плакала и рассуждала. Слёзы всегда помогали ей в сложных ситуациях. Все думали, раз она плачет, значит, утонула в слезах и ничего не соображает. А она в это время как раз и со-ображала. Так, Викуся, соображай дальше!
"Значит, у меня раздвоение личности и я вижу себя со стороны. Значит, я сошла с ума. Сбрендила. Крыша у меня поехала. Но всем известно, что психи не признают, что сходят с ума. Только здравомыс-лящий человек усомнится в своём психическом здоровье. Значит… С моим чердаком всё в порядке! А что же за хрень напротив меня? Да очень просто выяснить, что это за актриса так удачно меня копиру-ет!"
Виктория вскочила и, вытянув руки, чтобы схватить незнакомку, кинулась к ней. Но, не пробежав и половины расстояния, с размаху врезалась в стекло, больно ушиблась и рухнула на пол.
- Вот сволочи! – выругалась негромко.
Это было обыкновенное зеркало.
Виктория потрогала своё отражение.
С боков на стекло ширмами наползали стены.
- Идиоты! – пробормотала Виктория, окончательно успокаиваясь и  возвращаясь в тёмную реаль-ность.

                                                         =7=

Проснулась она, почувствовав укол в руку.
Виктория открыла глаза и в сумеречном свете увидела склонившуюся над ней женщину в зелено-ватой униформе. Одной рукой женщина смазывала ваткой плечо Виктории, в другой руке был странной формы довольно большой пистолет. Ватка пахла спиртом.
- Я сделала укол, - женщина качнула "пистолетом". – Начинаем терапию глубокого сна…
Жуткий коктейль из снотворных и успокоительных средств отключил сознание Виктории.

Она опять не понимала, где находится, и как сюда попала.
Довольно убогая комнатёнка, четыре кровати вдоль стен. Какие-то женщины на кроватях. Каждый раз испуганно оглядываясь на дверь, редко перешёптываются. Не сказать, чтобы… В общем, на улице у таких она не стала бы спрашивать, как пройти по незнакомому району. То ли не совсем здоровые голо-вой, то ли сильно не умные… Воздух как в туалетном конце дешёвого общего вагона – сквозь резкий запах хлорки или чего-то подобного пробивается застойный запах мочи. Далеко за дверью, должно быть в коридоре, женский голос негромко, но требовательно что-то скомандовал. Воробей за окном скандалит громко и беспрестанно, с настырностью базарной бабы в трамвае. Слабость, как после тяжёлой болезни, руки не поднять, глаз не повернуть. Дышать тяжело.
"Ты же ни разу тяжело не болела, откуда знаешь, какая слабость после такой болезни?" – сонно рассуждала Виктория. И тут же вяло подумала, что не надо болеть, чтобы догадаться, как чувствует себя человек после тяжёлой болезни.
"Где я? Что это за убогая больничка… А почему ты решила, что это больничка? Да потому… Че-тыре кровати, больные женщины… Зачем я здесь? Нюхнуть бы кокаину… Умереть бы… Закрыть глаза, и тихо умереть, чтобы никто не заметил… Пришли бы, а ты уже холодная… Надо вспомнить, где я и почему здесь… Нет сил мозги напрягать…"
Вошла женщина в белом халате.
"Значит, я всё-таки в больнице, - нехотя признала Виктория. – Как я сюда попала? Руки-ноги це-лые, ничего не болит, значит, операций не было… Тогда зачем я в этой дыре?"
- Проснулась? – скорее констатировала факт, чем спросила женщина в халате. – Как чувствуешь себя?
По интонации вопроса чувствовалось, что ответ не нужен.
- Слабость… - прошелестела Виктория.
- Естественно, - усмехнулась женщина. – Три недели спала, ничего не ела.
- Три недели! – заставила себя тихо ужаснуться Виктория. – Зачем?
- Ну… У тебя же были проблемы… - женщина опять усмехнулась. – Переутомление, нервные сры-вы… Истерики.
Виктория начала вспоминать. Да, у неё были истерики… Она лечилась у психиатра… Как его… У Гринсона… Нюхнуть бы сейчас, взбодриться… Да! У неё была наркотическая зависимость… От кото-рой она легла подлечиться в клинику… Нюхнуть бы… И которая осталась при ней… Но то была ши-карная клиника! А это – какая-то затрапезная палата для бедняков…
- Почему я здесь? – спросила Виктория и обвела взглядом пространство перед собой. – Я же должна быть в клинике! Там… другая обстановка.
- Ты в клинике. Там было обследование, здесь – лечебный корпус. Да, здесь попроще. Обычная палата для обыкновенных больных.
Женщина пожала плечом и усмехнулась.
- Я… не обыкновенная больная, - осторожно возразила Виктория. – Я… актриса.
- Для нас все больные – обыкновенные, - стандартно усмехнулась женщина. – Есть актрисы, есть учёные. И президенты. Даже инопланетяне бывают.
- Я хочу выписаться, - тихо, но решительно сказала Виктория, поняв, что её держат за сумасшед-шую. – Я хочу домой.
- Это невозможно, - с холодной улыбкой отвергла желание Виктории женщина.
- Почему? – с мрачно спокойной настойчивостью спросила Виктория.
- Ну, хотя бы, потому что… после трёхнедельного голодания нужен трёхнедельный восстанови-тельный период. Особая диета, наблюдение врачей.
- Переведите меня в одноместную палату с удобствами. Я оплачу, - тихо потребовала Виктория.
- Невозможно, - усмехнулась женщина. – У нас все палаты стандартные.
- Ладно, - тихо согласилась Виктория, немного подумав. – Начинайте свою диету, а через пару дней решим…
- Решать будет доктор, - всё с той же безразличной технической улыбкой сообщила женщина. По-хоже, её не волновало, как воспринимает пациентка излагаемую информацию.
- А вы кто?
- Я медсестра.
О докторе женщина сказала интонацией, какой говорят о власти большой, но далёкой. Себя же представила, как власть не менее большую, но реальную.
Заявление, что решение об "освобождении" принимает доктор, а не пациент, который платит за лечение, Виктория не восприняла никак.
Потеряв интерес к персоналу, Виктория подняла руку, взглянула на пальцы. Тонкие и до больни-цы, они стали полупрозрачными. Тонюсенькие палочки, обтянутые белой, с голубоватыми прожилками, кожицей. Да, похоже, она долго голодала. Какая отвратительная слабость! Умереть бы… Или кокаину… Чёрт! Она же легла в клинику, чтобы отвыкнуть от наркотиков! Нюхнуть бы…
Медсестра, не дождавшись от пациентки никакой реакции на последние слова, с едва заметным разочарованием покинула палату.
Надо позвонить Алексу, чтобы он забрал её отсюда…
Медсестра вернулась. Молча достала из кармана халата яйцо, плебейски стукнула им о тумбочку, принялась чистить.
- Что это? – брезгливо поморщились Виктория. Хотя бы на блюдце каком-нибудь принесла, для приличия. В кармане… Фу!
- Сырое яйцо. Твой завтрак, - сообщила медсестра с той же едва заметной улыбкой.
Пальцем прорвала в яйце плёнку, и вместе с тянущейся слизью шмякнула плёнку на крышку тум-бочки.
Викторию передёрнуло от отвращения.
- Я не ем сырых яиц… Тем более, в такой форме, - отрезала она и отвернула лицо к стене.
- У нас ты будешь есть и пить всё, что назначат.
В улыбке и голосе женщины появилась жестокость.
Виктория шевельнула кистью. Таким незначительным жестом отсылают провинившихся офици-антов.
Медсестра настойчиво поднесла вскрытое яйцо к лицу Виктории. Виктория презрительно скосила глаз на женщину.
- Вы что, не поняли, что я таких… - Виктория подчеркнула интонацией, каких, - яиц не ем?
- Это ты не поняла, что находишься в лечебном учреждении, и назначения врача здесь выполня-ются неукоснительно, - с железной ноткой в голосе произнесла медсестра. – А диетическое яйцо – это лечебное назначение.
От обращения посторонних лиц к себе на ты Виктория давно отвыкла, и тыканье медсестры коро-било её.
- Подите вон, - тихо выдавила Виктория. Ей показалось, что она уловила запах несвежего яйца.
Медсестра с сожалением взглянула на непокорную пациентку и молча вышла. Но тут же верну-лась в сопровождении двух мужчин в голубоватых куртках и штанах. Надо думать, это были санитары.
Не сказав ни слова, санитары моментально прихлестнули руки и ноги Виктории кожаными рем-нями к краям кровати.
- Что вы делаете! – возмутилась Виктория, осознав себя позорно связанной.
- Хочет больной или нет, но лечебные назначения у нас выполняются обязательно! – жёстко ска-зала медсестра.
- Я не больная! – возразила Виктория, извиваясь и пробуя освободить руки от ремней. Но лишь причинила себе боль.
- Приступаем, - скомандовала медсестра.
Один санитар вытащил из кармана что-то вроде лейки с широким раструбом и ловко вставил рас-труб глубоко в рот сопротивляющейся Виктории. Виктория почувствовала инородное тело во рту, её чуть не стошнило.
Второй санитар пережал нос Виктории, заставив её дышать через рот. Женщина шлёпнула вскры-тое яйцо в лейку и Виктория ощутила, как холодная слизь скользнула ей в глотку.
- Стоило поднимать бучу из-за мелочи, - без эмоций проворчала медсестра.
- Вы что делаете! – возмутилась Виктория, отдышавшись после "процедуры". – Вы что себе по-зволяете? Вы знаете, кто я такая?! Я знаменитая на всю страну актриса! Дайте телефон, я позвоню Алек-су и он заберёт меня отсюда! Вы ни копейки не получите за ваше… ваше…
Виктория до того возмутилась, что не могла подыскать замены для так неподходящего здесь слова "лечение".
- О, милочка! – снисходительно посмотрела на пациентку медсестра. – Подумаешь, актриса. Я ж тебе говорила, что у нас и великие писатели лежат, и художники, и сам господь бог. Подумаешь, актри-ска какая-то…
- Дайте телефон! Дайте мне телефон! – кричала Виктория. – Я позвоню мужу и он заберёт меня отсюда!
- Хватит орать! – прикрикнула на Викторию медсестра. – Муж не заберёт, потому что именно он сдал тебя в клинику. И никто не заберёт до тех пор, пока доктор не решит, что твоё поведение безопасно для общества!
- Муж?!
Поражённая Виктория надолго замолкла. Она не могла допустить мысли, чтобы муж, Алекс… Да, в последнее время отношения у них были не сахарные, но сдать в психушку?! Нет, он не мог этого сде-лать.
Женщина усмехнулась и вышла из палаты, забыв развязать Викторию. А может, умышленно оста-вив её привязанной. За ней ушли молчаливые санитары.
Да врут они всё!
- Дайте мне телефон! – закричала Виктория. – Мне надо поговорить с мужем! Врёте вы всё! Раз-вяжите меня!
Соседки по палате боязливо забились под одеяла, отвернулись к стенам, даже головы накрыли одеялами. Похоже, шумное поведение было очень непривычным для данного заведения.
Минут через пять в палату вновь вошла та же медсестра.
- Успокоилась бы, - недобро усмехнувшись, посоветовала она.
- Развяжите меня! Дайте мне телефон! Я позвоню, чтобы меня забрали отсюда! Это не клиника! Освободите меня, чёрт возьми! Это тюрьма! Психушка! – бесновалась Виктория.
- Ну что ж, приступим к физиотерапевтическим процедурам, - пожала плечами сестра. – Ребятки!
На зов вошли санитары.
- Зафиксируйте больную для транспортировки в физиотерапевтическую комнату, - скомандовала она с усмешкой.
Санитары отвязали Викторию от кровати, связали руки и ноги. Один подхватил её, как нелюби-мую куклу, поперёк пояса, понёс по коридору вслед за сестрой. Сопротивляться у Виктории сил уже не было.
Принесли в душевую, бросили на кушетку. Санитар задрал ей рубашку на голову, оголив тело до самых плеч. Виктория попыталась сопротивляться, но руки запутались в задранной рубашке, с ногами быстро справились сильные мужские руки. Причём, хватали она не только за голени, но и за бёдра, и между бёдер, и за тело, и за груди. Виктория дёргалась, чувствуя такое же омерзение, как если бы её щупал прокажённый.
Санитары гыгыкали и удовлетворённо уркали, как большие обезьяны, нашедшие много вкусного.
Обессилев, Виктория безнадёжно заскулила.
Её вдруг окатили ледяной водой. Дыхание перехватило, сердце замерло то ли от неожиданного испуга, то ли от запредельного холода. Потом её завернули в мокрую ледяную простыню. Мышцы от холода стали твёрдыми, потеряли способность сокращаться. Потом по телу пробежала дрожь, Виктория затряслась от холода. Дрожь, вероятно, помогла телу немного согреться, но едва Виктория почувствова-ла, что простыня начала согреваться телом, как её снова облили. Виктория опять ощутила холод прору-би.
И так несколько раз.
Неизвестно, сколько прошло времени. Виктория замёрзла до такой степени, что не могла шеве-лить не только руками и ногами, но даже языком. Её развязали, сдёрнули с головы мокрую рубашку, го-лой отнесли по коридору в палату, бросили на кровать.
Укрыться у Виктории не было сил.
Соседки боялись не то, что помочь Виктории, глядеть в её сторону опасались.
Через какое-то время Виктория немного согрелась и почувствовала, что может шевелиться. Она с трудом забралась под одеяло и уснула.

Виктория не знала, когда она проснулась – утром, днём или вечером, сколько она спала… Разбу-дила её всё та же медсестра.
- Завтрак! – с полуулыбкой сообщила сестра, держа в руках два уже вскрытых яйца.
У изголовья и у ног кровати стояли готовые к "удержанию" санитары.
Виктория окаменела. Она понимала, что сопротивляться бесполезно, но и добровольно выпить эту гадость тоже не могла. Она лежала молча и неподвижно, плотно стиснув зубы.
Сестра наклонилась и приблизила яйцо ко рту Виктории. Виктория только плотнее сжала губы.
Сестра скривила губы в улыбке и наклонила яйцо. Прозрачная слизь потянулась к губам Викто-рии… Коснулась губ. Виктория вздрогнула от отвращения. И неожиданно для себя плюнула в лицо из-девающейся над ней женщины.
Сестра была готова к агрессивному поведению подопечной и легко уклонилась от плевка.
- Ну и глупо, - сказала она, леденея глазами, выпрямляя спину и делая знак санитарам.
Один санитар рывком сдёрнул с пациентки одеяло, навалился на тело Виктории, схватил её за ру-ки и похотливо прижался лицом к животу актрисы. Другой зафиксировал голову и разжал рот. Сестра зажала нос Виктории и вылила сырое яйцо ей в рот. Рука санитара держала рот широко открытым, и вы-пихнуть слизь языком Виктории не удавалось. Помучившись без воздуха, она с отвращением проглоти-ла яйцо. Сестра тут же залила второе.
- Сама мучаешься, нас утруждаешь, - безразличным голосом упрекнула Викторию медсестра. – Что, так и будешь вести себя?
- Так и буду! – крикнула сквозь спазмы в горле Виктория. – Сволочи! Изверги! Выйду из вашей тюрьмы, всех засужу!
- В бассейн её, - скомандовала сестра. – Полный курс гидротерапии, чтобы злости поубавилось.
По пустым коридорам голую Викторию притащили в какую-то сырую подсобку, похожую на бой-лерную в подвале. У одной стены громадился довольно ржавый металлический чан с водой.
Положили на что-то вниз лицом, умело привязали за руки и за ноги, перехлестнули за талию, словно приготовили к четвертованию. Санитары поощрительно похлопали Викторию по ягодицам и спиной вниз плюхнули в чан.
Тело Виктории окаменело до состояния автомобильной покрышки на морозе. Мозги в черепной коробке сжались до величины грецкого ореха и потеряли способность соображать. Лёгкие превратились в недублёную сухую шкуру и потеряли способность к движению и дыханию. Сердце холодно окамене-ло. Спустя вечность сердце через силу шевельнулось, тело закололо миллионами иголок, и Виктория поняла, что вода в чане ледяная.
- Охолонись манеха, - с доброй улыбкой проворчал санитар, погладив Викторию по голове, и за-ботливо убрал мокрую прядь со лба. – Успокойся.
Раздумывая уже о других больных и других лечебных процедурах, "медперсонал" неторопливо покинул "бойлерную".
Металлическая решётка, к которой привязали Викторию, под сорок пять градусов уходила в воду. Над поверхностью оставалось только лицо "больной".
"Чёрт! Они надолго ушли?" – запаниковала Виктория, обретя через некоторое время способность дышать, и почувствовав, что сердце, наконец, медленно, но ритмично забилось в застывшей груди.
Перетянутые в запястьях и в лодыжках конечности моментально замёрзли и онемели. Виктория пыталась шевелить пальцами, но не знала, шевелятся ли они.  Прошло минут десять или пятнадцать, миллион иголок затупился, перестал колоть тело. Зубы выстукивали мелкую дробь, тело дрожало. Через какое-то долгое время поверх мелкой дрожи нахлынули волны крупной тряски. Глядя на содрогания те-ла, можно было подумать, что у "подопытной" начались предсмертные конвульсии. Прошло ещё какое-то немалое время, губы стали каменно жёсткими. Потом тело устало трястись, и расслабилось. А может, наоборот, замерло, сократившись – Виктория не понимала, что чувствует её тело, в каком оно состоя-нии, сколько времени прошло, где она и что с ней творится. Вместо сердца у себя в груди она ощущала крупную ледышку. Белый, покрытый инеем ледяной комок холодил её тело. И если убрать лёд из груди, она бы согрелась в тёплой воде, в которой она лежала.
Потом тело исчезло. Неприятно стало от льда, что скопился в черепной коробке. В голове было до того холодно, что во время дыхания изо рта шёл пар и осаждался инеем на лбу и между волосами. Воло-сы, воткнутые в кожу, причиняли ей боль. Потом время замёрзло и остановилось. И мысли останови-лись. Замерли на полуслове. Лишь звуки шевелились вокруг световыми отблесками. Редко и звучно ка-пала где-то вода, отдаваясь далёким, как в тяжёлом сне, громким эхом. Но сквозь лёд замёрзшего време-ни звукам было очень тяжело пробиться в её сознание.
Кап! Грохнулась капля, как камень о молодой лёд. И эхо побежало трещинами по тонкому чёрно-му льду застывшего времени…
Кап! Трещины скользнули по замёрзшему времени, коснулись её ледяной головы  и стеклянного от мороза сознания…
Кап! Трещина лопнула в мозг, ножом полоснула поперёк глаз…
Ещё одна капля-камень, и голова расколется…
Бум! Громыхнула дверь.
Тихо вы!..
Ч-щ-дах! Ч-щ-дах! Ч-щ-дах! Шаги. Какие громкие шаги! Шипят, как наждаком по мозгам! Гремят, как огромным листом железа по голове! Тише, у меня же голова ледяная! Расколете!
- Живая?
- А что с ней сделается…
- Ну вытаскивай, а то смену сдавать.
"Смену сдавать? Смену сдавать… Утром смену не сдают… И в обед… Вечером смену сдают…"
Вытащили из чана, положили на пол, стали отвязывать. Не чувствует ни пола, ни прикосновений чужих рук.
- Ты гляди, какое тело жёсткое! Как у мёртвой!
- А сиськи, гля! Не пошевелишь!
Не чувствует ничего.
- Руки не согнёшь, как у трупа.
- Чёрт с ней, пусть в раскорячку.
Отнесли в палату, бросили на кровать.
- Вы бы хоть вытерли её!
Это голос сестры.
- Чё её вытирать…
- Тело как деревянное! Укол не сделаешь!
- Согреется, и сделаешь. А что ты колоть собралась?
- Да я ничего не собралась. Это доктор назначил. Антибиотики, чтобы воспаления лёгких не было. Что-то для разжижения крови… Убери это мокрое и накрой одеялом. Грелку под спину.
- Чё мы канителимся с ней…
- Делай, что тебе говорят! Доктор сказал, чтобы жива осталась!

Несколько дней Виктория не соображала, где она, что она. Её бросало то в жар, то в холод, трясло неудержимо, вместе с кроватью. Ей казалось, что трясётся палата. Согреться не помогали ни одеяла, ни грелки, ни горячий чай. Распоряжения сестры и санитаров она выполняла автоматически, не осознавая их смысла.
Наконец, отпустило.
Состояние было странное. Тело до предела слабое, а в голове, на фоне бездонной слабости, воз-вышенное просветление. Она чётко понимала, что находится в психушке, что она психически здорова, что никогда в жизни больше не будет употреблять наркотики, что истерики, которые она закатывала – детство по сравнению с тем, что она перенесла. Что лекарства Гринсона и сам этот клоун – детские за-бавы. И что сознание и воля её крепки, как алмазный камень.
Виктория заставила тело встать. Мышцы болели, суставы болели… Это мелочи. Плевать. Что та-кое боль? Всего лишь выдумки мозга.
Соседки на кроватях глядели на неё, как глядят на вставшего из гроба мертвеца.
Виктория усмехнулась.
Соседки спрятали головы под одеяла.
Виктория подошла к окну. Взялась за спинку стула. Напряглась что есть сил, и швырнула стул в окно.
На грохот прибежали санитары, мигом уложили Викторию на место, пристегнули ремешками.
- Тю, ты, скаженная! – удивился один из санитаров. – Глякось, встала! А зачем мебель кидаешь? Чи не знаешь, шо стёкла у нас неразбиваемые? Теперь доктор за твоё бунтарство инсулиновый шок на-значит!

Утром следующего дня медсестра вошла в палату со снаряженным шприцем. Её сопровождал са-нитар.
- Доктор укол назначил, - буднично сообщила медсестра. – Заголяй седалище.
Виктория лежала без движения, уткнув голову в подушку.  
Санитар задрал ей подол, другой с интересом наблюдал, как и куда колола сестра.
Через несколько секунд Виктория почувствовала слабость, очень сильно захотелось есть. Так сильно, будто она голодала много дней. Она, конечно, и голодала много дней, но новый голод был ка-кой-то звериный. Хотелось вцепиться зубами в собственную руку и пить горячую кровь. Вырвать кусок мяса и жевать…
Сестра, понаблюдав за тем, как Виктория жадно озирается, сглатывая голодную слюну, усмехну-лась и кивнула санитару. Санитар внёс поднос с завтраком.
Увидев пищу, Виктория быстро села на кровати, жадно облизнулась.
- О! Наша пациентка есть захотела! – посмеялся санитар, устраивая поднос на колени Виктории.
Виктория мела пищу, не разбирая, что лежит на тарелках, запивала тушёную капусту сладким ча-ем и глотала суп из тарелки через край, как из большой кружки.
Следующим утром медсестра увеличила дозу лекарства. После волны голода быстро наступило состояние оглушённости. Через два или три часа сознание прояснилось, Викторию покормили.  
Прежде чем ввести инсулин на третий день, санитары зафиксировали Викторию ремнями, сестра наладила внутривенную систему, хорошо привязала руку, чтобы игла не вышла из вены.
После укола на Викторию сначала накатило, как вчера и позавчера. Звериный голод сменила лёг-кая оглушённость. Затем Викторию стали раздражать и медсестра, сидевшая рядом, и санитар, уставив-шийся на неё, и перепуганные, как всегда, соседки.  Она почему-то запьянела.
- Что вы-ы… со мно-ой… сде-е… - хотела спросить Виктория, но язык отказался ей повиноваться.
Мышцы вдруг мелко задрожали, кожа покрылась обильным потом. Сердце затрепыхалось, как на верёвочке, душу защекотал страх. В глазах стало двоиться, кровати и люди поплыли.  А сердце, перепу-гавшись непонятного, притаилось, замерло. И дыхание стало ненужным, поэтому Виктория перестала дышать. Челюсти плотно сжались, язык окаменел. Тело вдруг странно изогнулось и замерло в судороге. Потом спину перекрутило в другую сторону. Ноги стали дёргаться как у зайца, которому палкой разби-ли голову. Изо рта потекла слюна. Виктория отключилась.
Сестра тут же впрыснула в вену полный шприц раствора глюкозы. Виктория раздышалась.
На второй неделе Виктория запуталась, сколько ей сделали "процедур". В инсулиновый шок её вгоняли почти каждый день, причём дозировки "лекарства" всё повышались.
- Полный курс, - радостно сообщил санитар, - состоит из тридцати, а то и сорока сеансов. Это как доктор назначит!
Голос санитара переполнялся уважением к доктору и верой в спасительную действенность проце-дур.
Пищи на восстановление сил после каждого сеанса не хватало. Виктория ела всё, что приносили санитары, собирала корки хлеба в соседних палатах. Не разговаривая, она механически выполняла всё, что требовал от неё медперсонал. Она ждала.
Однажды, в свободный от шока день, Виктория услышала, как в коридоре санитар спросил, где ключ от чёрного выхода. Другой санитар ответил, что ключ висит на своём месте в биндежке.
Поздно вечером, уже после отбоя, санитары побежали успокаивать кого-то в мужское крыло. Вика вышла из палаты. В коридоре было пусто. Она кинулась в санитарскую комнату. Дверь оказалась не за-пертой! Проскользнула внутрь, оглянулась по стенам. На гвозде рядом с дверью висел ключ! Схватив ключ, и не веря удаче, Виктория метнулась к чёрному выходу. Сунула ключ в замочную скважину… Так не бывает! Так людям не везёт! Дверь не должна открыться!
Но дверь открылась.
Куда бежать? К городу? Естественно, когда обнаружат её побег, в первую очередь кинутся искать по дороге к городу. В противоположную сторону? Она без сил... Когда её не найдут по дороге в город, устроят облаву в лесу. Далеко уйти она не сможет.
Виктория побежала в сторону шоссе.
Пропустив несколько легковых машин, кинулась навстречу грузовику. Заревев сиреной, грузовик вильнул, объезжая Викторию. Она успела заметить перекошенное злобой лицо водителя.
Пропустила ещё несколько легковушек и лёгких грузовиков. Заметив мощные фары крупнотон-нажной фуры, спокойно стала на обочине и подняла обе руки вверх.
Грузовик остановился.
- Ты откуда, подруга? – высунулся из кабины водитель. – Друга ищешь?
Виктория молча забралась в кабину.
- Но я не обещал тебя подвезти! – весело возмутился водитель.
Лет ему было за тридцать, он оценивающе оглядел наряд Виктории.
- Ну и прикид у тебя… Неформалка? Откуда сбежала?
Водитель переключил скорость, машина громко зашипела, словно вздыхая перед тяжёлой доро-гой, негромко зарычала и покатила по дороге.
- Можете не поверить, но я сбежала из психушки, - честно призналась Виктория.
Водитель с опаской посмотрел на Викторию, сбросил газ, машина притормозила.
- Я похожа на сумасшедшую? – спросила Виктория.
Водитель молча разглядывал беглянку.
- Я тощая и бледная как смерть, потому что меня три недели заставляли спать снотворными уко-лами. Если вы меня не увезёте, меня поймают, - сердито, словно отчитывая водителя, говорила Викто-рия. - У меня нет сил бежать, потому что две или три недели почти каждый день мне делали инсулино-вые шоки, от которых меня до потери сознания били судороги. Мне сказали, что в психушку меня от-правил муж. Мне надо разобраться, так ли это.
Виктория тяжело вздохнула и вдруг попросила, словно милостыню:
- У вас не найдётся конфетки или кусочка сахара? Или немного хлебушка…
Водитель внимательно посмотрел на Викторию, откуда-то из-за спины достал горсть карамелек, протянул беглянке. Виктория торопливо разворачивала конфеты, жадно совала их в рот, плохо проже-вав, глотала.
- Кем ты работаешь? – спросил водитель, переключив скорость и прибавляя газу.
Виктория пожала плечами. Странный вопрос для данной ситуации.
- Неважно. Я хорошо зарабатываю. Точнее, зарабатывала. Очень хорошо зарабатывала. Я могла позволить себе очень многое. Но я много работала, жутко уставала… У меня были срывы…
- А муж много зарабатывал?
- Достаточно для хорошей жизни, но меньше меня.
- Он может не обрадоваться, увидев тебя, - вздохнул водитель.
- Думаете, мне говорили правду о нём?
- Я не знаю твоего мужа, я не знаю тебя, но люди из-за денег творят много зла, - водитель сочувст-венно посмотрел на Викторию. – Говоришь ты как нормальная… Но какая ж ты тощая! Как из концла-геря!
- Не то слово… - пробормотала Виктория. От глюкозы, моментально всосавшейся в кровь из кон-фет, её непреодолимо потянуло в сон. А может быть, это была нервная разрядка.
- Скажи, куда тебя подбросить, и лезь спать.
Водитель кивнул головой назад, где занавеской  была задёрнута полка для отдыха.
Виктория назвала адрес их загородного дома в пригороде столицы.
- Да, эта деревня не для пенсионеров-дачников, - пробормотал водитель.
- Я заплачу, если придётся делать крюк, - забеспокоилась Виктория.
- По пути, - отмахнулся водитель. – Полезай спать, я разбужу, когда приедем.
- Я хорошо заплачу, - пообещала Виктория.
- Помочь человеку в беде – святое дело, - как библейскую истину, изрёк водитель. -  Тогда можно надеяться, что и тебе помогут. Нам, дальнобойщикам, это очень надо. А деньги… Мне своих хватает. Лезь, отдыхай.
Заметив, что Виктория сомневается, успокоил:
- Не бойся, не сдам.
- Спасибо, - искренне поблагодарила Виктория. – Среди моих знакомых таких нет. В моём обще-стве, если споткнёшься, подтолкнут.
- Не хотел бы я жить в твоём обществе, - покачал головой водитель. – Спи, беглянка!
Впервые за много месяцев Вика спала крепко, безмятежно и сладко.
- Да проснёшься ты, наконец, горе луковое! – услышала она и почувствовала, как её трясут за пле-чо.
- Я проснулась… Извините…
Придерживая подол больничной рубашки, Виктория спустилась на нижнее сиденье.
Машина стояла напротив их дома.
Водитель испытующе глядел на беглянку. Узнает она дом или спросит, где они.
- Мой дом, - едва взглянув на улицу, кивнула головой Виктория.
Ей так не хотелось выходить из кабины! В машине было надёжно и безопасно.
- Я, конечно, сильно изменилась за последние два месяца. Да и… прифуфыренные мы выглядим совсем по другому. Но если вы внимательно посмотрите на меня, то узнаете. Актрису… - Виктория словно споткнулась, словно собиралась с силами, перед тем, как назвать своё имя, - Викторию знаете?
- Викторию? – переспросил водитель, пригляделся к лицу Виктории, даже наклонился к ней. И, кажется, с трудом, но узнал. – Боже мой… - недоверчиво протянул к ней руку, словно хотел убедиться, что это не призрак знаменитой актрисы.
- Такая вот она, наша жизнь, - горько усмехнулась Виктория. – Достойная пера Шекспира.
Водитель недоверчиво качнул головой.
- Пойду я? – попросилась Виктория.
Водитель лишь молча развёл руками.
- Спасибо вам.
Виктория открыла дверь и спрыгнула на землю.
Водитель смотрел, как Виктория дошла до невысокого забора, окружавшего дом, как открыла ка-литку, как позвонила в дом. Неужели это на самом деле та Виктория, а не сумасшедшая, возомнившая себя знаменитой актрисой?
Из двери выглянула женщина, вероятно, домработница, всплеснула руками.
Водитель покачал головой сначала утвердительно, затем с видом человека, увидевшего нечто не-правдоподобное. Хмыкнул. Завёл мотор, переключил скорость, нажал на газ.  

                                                         =8=

- Ты-ы-ы?!
Алекс поразился так, словно увидел человека, вернувшегося с того света.
- Не ожидал увидеть? – Виктория испытующе смотрела на мужа.
Алекс растерянно уставился на её странный наряд.
- Но тебя же не должны… - Алекс осёкся.
- Значит, всё-таки это ты, - горько усмехнулась Виктория.
Алекс постепенно справлялся с шоком.
- Нет… Просто ты должна пройти весь курс лечения, чтобы вернуться домой совершенно здоро-вой! – наконец, воскликнул он.
- А откуда ты знаешь, что курс лечения не закончился?
Виктория насмешливо взглянула на мужа.
- Ну-у… Доктор сказал, что полный курс лечения займёт около полугода…
Алекс с трудом соображал, что ему говорить.
- А мне сказали, что лечение может затянуться на неопределённый срок, - усмехнулась Виктория.
- Ну-у… Это зависит от хода твоего выздоровления, - быстро прокомментировал заявление Алекс.
- Я пошутила! – исправилась Виктория. – Лечение было очень эффективным, и меня выписали досрочно.
- Этого не может… - снова не удержал восклицания Алекс и осёкся. – Я хотел сказать, что… Тебя не могли выписать в таком странном наряде!
- Значит, всё-таки ты, - вздохнула Виктория.
- Ты бы… приняла ванну, переоделась, - вдруг забеспокоился о жене Алекс.
Виктория молча пошла к себе в комнату. Да, вымыться и переодеться надо.
Когда она вышла из ванны, Алекса дома не было.

Утром, как всегда, она спала долго. Разбудила её домработница.
- К вам пришли.
Со сна Виктория не обратила внимания на странные интонации в голосе домработницы.
- О, чёрт, кого там принесло…
Домработница заметила, что изъясняться Виктория стала менее аристократично.
- Алекс дома?
- Нет, он не приходил.
Виктория набросила халат, спустилась в гостиную.
В креслах сидели два прилично одетых мужчины. Один встал при появлении Виктории, коротко представился.
- Я судебный исполнитель.
- Дрянная профессия, - не удержала сарказма Виктория. Она поняла, что хорошего от исполнителя ждать нечего.
Не тратя времени на экивоки, исполнитель вытащил из папочки лист бумаги и зачитал:
- Согласно постановлению суда от сегодняшнего числа ваш самовольный уход из психиатриче-ской клиники считается незаконным. Учитывая состояние вашего здоровья, суд признал, что вы нуждае-тесь в прохождении полного курса реабилитации, для чего возвращаетесь в клинику. В случае отказа от добровольного возвращения, суд вынес решение о вашем принудительном водворении в лечебное учре-ждение.
Виктория почувствовала слабость в ногах и, чтобы не упасть, села в кресло.
- Вот сволочь! – произнесла она негромко.
Перепуганная домработница сочувственно смотрела на Викторию.
Исполнитель молча щёлкнул пальцами, из коридора в гостиную вошли два санитара со "снаряже-нием" в руках.
Виктория горько усмехнулась: кожаные ремни, смирительная рубашка… Сопротивление беспо-лезно.
- Сами пойдёте или… - спросил исполнитель.
Виктория молчала.
Исполнитель щёлкнул пальцами, указал на "предмет конфискации".
Санитары подхватили Викторию под руки и почти вынесли на улицу. Ноги не держали её.

Поместили Викторию в ту же палату. Соседки испуганно шарахнулись под одеяла, едва увидели беглянку. При каждом движении Виктории женщины закрывались руками, словно ожидая удара.
"Приведения, явившегося среди дня, боятся меньше", - горько подумала Виктория.
Весь день её никто не беспокоил.
Виктория лежала на кровати, смотрела в потолок. Она чувствовала себя как никогда здоровой. Психически здоровой. Ясное сознание, чёткое мышление. Крепкие нервы, или как там говорят…
Алекс её сдал. Значит, придётся рассчитывать только на себя. Что делать? Наблюдать, собирать информацию. Выполнять их "лечебные" назначения. За исключением поедания таблеток. Без таблеток она стала чувствовать себя очень хорошо. И ждать момента. Он обязательно должен подвернуться. Ка-кой? Она не знала. Но он наступит.
Вечером Виктория пошла в душ.
Она стояла с закрытыми глазами, подставив лицо под струи горячей воды. Расслабилась. Горячий душ очень помогал расслабиться.
Виктория вдруг почувствовала, что рядом кто-то стоит. Испуганно открыла глаза… Псих! Небри-тый, ухмыляется, жадная слюна изо рта.
Виктория не успела ни отшатнуться, ни закричать. Ударом в живот псих лишил её возможности дышать. За волосы вытащил из душевой кабинки, бросил на кушетку. Жестоко изнасиловал.
Виктория едва раздышалась. Лежала на кушетке испоганенная, не имея сил шевельнуться.
В душевую вошла медсестра, презрительно спросила:
- Ну и чего ты развалилась?
- Меня псих изнасиловал.
Нет, Виктория не жаловалась. Она понимала, что жаловаться бессмысленно. Скорее всего, надру-гались над ней с ведома персонала. Но и молчать она не могла. Смолчать – значило смириться.
- Что ж, - усмехнулась сестра и безразлично пожала плечами. – Псих, он и есть псих. Сама сказала: "псих". Он не отвечает за свои поступки. Здесь никто не отвечает за свои поступки. Все вы здесь… пси-хи.
- И я?
- Ну, раз ты помещена в клинику по решению суда, значит, и ты.
- В клинику… В тюрьму-лечебницу, - усмехнулась Виктория. И продолжила задумчиво: – Значит, не отвечаю… И если я грохну того насильника, то не буду отвечать за свои действия?
- О-о, подруга… - укоризненно, с ноткой сочувствия протянула сестра. – А вот это ты зря. Это на-зывается навязчивая идея совершения деяний, опасных для общества. Это очень сильно лечить надо.  

                                                         =9=

Утром вошла медсестра, привязывать почему-то не стала, как обычно делала перед инсулиновым шоком.
"Может, дозу уменьшили?" – удивилась Виктория.
После укола голода она не почувствовала. Сразу накатила сонливость, успокоение.
- Что вы мне… - начала спрашивать Виктория.
Но медсестра не стала дожидаться, пока Виктория добормочет вопрос и утолила её любопытство:
- Метогекситал, снотворное.
- Зачем… Я хорошо… сплю… - едва прошелестела в полусне Виктория. Она пыталась бороться с накатывающей на неё сонливостью.
- Премедикация, - непонятно изрекла сестра и радостно сообщила: – Доктор назначил тебе оч-чень эффективное лечение!
"Чему радуется?" – вяло подумала Виктория.
- Санитары! Каталку! – скомандовала сестра.
Санитары переложили Викторию, быстрым шагом погнали каталку по коридору к грузовому лиф-ту.
Привезли в просторную, обделанную кафелем комнату, посреди которой стояло приспособление, похожее на операционный стол. Перекинули на стол, зафиксировали ремнями за руки, за ноги, поперёк груди и за талию так, что не пошевелиться. Ногу зачем-то перетянули жгутом.
Вошли три мужчины в белых халатах, с лицами под марлевыми масками.  
- Сукцинилхолин! – непонятно скомандовал один из мужчин.
Другой подкатил к Виктории столик на ножках, взял с него шприц, сделал внутривенный укол.
- Сестра, знаете, как придумали электрошоковую терапию?
- Откуда мне знать, доктор, - безразлично отозвалась сестра.
- В девятьсот тридцатых годах психиатр Уго Черлетти, председатель Департамента душевных и неврологических болезней римского университета, экспериментировал на собаках. Он помещал один электрод в рот, другой – в задний проход животного, давал напряжение…
- Фу, какая гадость! – буркнула сестра.
- Половина собак погибала от остановки сердца. Однажды Черлетти занесло на скотобойню, и он увидел, как, прежде чем перерезать свиньям глотки, мясники "успокаивают" их электрическим шоком. Работник бойни зажимал голову свиньи парой больших электрических щипцов с металлическими дис-ками на конце. Разряд, и парализованное животное падало на землю. Вдохновившись увиденным, Чер-летти не стал отрабатывать методику на собаках, а сразу же отдал распоряжение провести в клинике эксперимент на человеке. На заключённом, кстати говоря. Вот так, коллеги. Не забреди итальянский психиатр на скотобойню, мы до сих пор могли бы не знать такого эффективного способа лечения пси-хических больных.
Доктор благодушно рассмеялся.
Виктория хотела пошевелить ногой, чтобы уложить её поудобнее, но нога не слушалась. Попробо-вала шевельнуть рукой… С тем же успехом! Тело совершенно не слушалось её!
Виктории вдруг стало не хватать воздуха. Она попыталась вздохнуть поглубже, но вдох тоже не получался! Грудная клетка вообще не хотела дышать!
Виктория запаниковала.
А что толку, она даже моргнуть не могла.
- Ну ты чего не дышишь? – упрекнул один из докторов, вероятно, старший, коллегу.
- Успеется, - буркнул другой, подкручивая что-то в дыхательной маске с мешком.
"Как успеется! Я же не дышу!" – метались мысли в голове Виктории.
Доктор накинул маску на лицо Виктории, сжал резиновый мешок, вгоняя воздух ей в лёгкие.
"Ещё!" – молча требовала Виктория.
Но доктор дышал за неё как-то неторопливо, можно сказать, лениво и скучно.
Наконец, Виктория почувствовала, что перестала задыхаться.
Третий доктор подкатил к голове Виктории аппарат, похожий на аппарат УВЧ, с похожими элек-тродами.
- Как делать будем, билатерально, или с одной стороны? – спросил он коллег. Виктория назвала его "электриком".
- Какая разница, - отмахнулся старший.
- Унилатерально, вроде, более щадящий метод.
- Оба они… Хм… Щадящие, - усмехнулся старший.
Виктория почувствовала, как виски помазали чем-то влажно-холодным, прилепили какие-то ре-зинки, пристегнули ремнём. Везде ремни!
Тот, который занимался дыханием, снял с лица Виктории маску, воткнул в рот жёсткую мокрую резинку, снова надел маску.
- Со скольки начнём? – спросил электрик.
- С двухсот, - распорядился главный.
- Готовы? – спросил электрик, щёлкая тумблерами. – Убираем руки… Разряд!
Электрический разряд опалил внутренности черепной коробки. Виктории показалось, что её голо-ва доверху наполнена больными зубами, и все их начали сверлить одновременно.
Ужаснее боли Виктория не знала.  
После этой процедуры у неё на голове остались шрамы от электроожога.
Шоковая терапия подействовала на Викторию странным образом. Что-то с её сознанием произош-ло. Трудно сказать, что именно, но что-то в голове сильно изменилось.

                                       Часть четвёртая. БЕДЛАМ.

                                                          =1=

- Фамилия? – требовательно спросил мужской голос.
Колька открыл глаза и увидел склонившегося над ним крупного, упитанного мужика в похабно натянутой на бритый череп выцветшей зелёной тюбетейке медицинского происхождения. Грубое, плохо выбритое лицо и неласковые глаза интеллектом не отсвечивали. Глухой, линяло-зелёный, вроде как опе-рационный, а может - древнефельдшерский халат с завязками на спине делал мужика ещё более грубым и тупым. Перед собой мужик бережно держал поднос, на котором лежали кучки разноцветных таблеток, торчали стопарики со снадобьем прозрачно-водочного, жёлто-ликёрного и тёмно-бальзамного цветов. Под каждую кучку и стопарик подоткнута бумажка с фамилией больного.
"Такому мясо на базаре рубить, - подумал Колька, - а не официантом в медучреждении работать".
А думать Кольке не хотелось. Не хотелось шевелиться и даже отвечать.
Вчера по приказу рассердившейся "механической старухи", "экспертизовавшей" Кольку, ему влу-пили "в четыре точки". Потому что её вердикту насчёт госпитализации Колька, естественно, возмутился.
Нет, он не скандалил с бухты-барахты. Возражать начал постепенно, чтобы не сердить старуху. Для затравки попробовал объяснить, что в ресторане его ждут пацаны, что у него репетиция, что кон-церт вечером.
- С группой "Нирвана"? – спросила старуха и её губы, сделанные из сморщившегося от старости коричневого дерматина, искривились с едва заметным презрением.
- С "Нирваной"! –  аналогично искривил свои губы Колька.
- В которой ты главный, - почти откровенно запрезирала Кольку старуха. – И зовут тебя Курт?
- Да, Курт Коби, - так же презрительно ответил Колька старухе. – Только я не главный, я солист.
- А кто же у вас главный? – делано удивилась старуха.
- Я главный, - рассердился Колька. После ночного "передоза" у него болела голова, болел желу-док, и вся эта канительная хрень со старухой усиливала мучения. – Но я солист.
- Понятно, - удовлетворённо кивнула старуха и многозначительно посмотрела на сидящего у две-ри санитара. – Ты главный неглавный. И солист. А документы у тебя есть? – резко переменила она тон на ласковый.
- Дома лежат, - дёрнул плечом Колька. – У нас не военное положение, и я не обязан, выходя из дома, брать с собой удостоверение.
- И в паспорте прямо так и написано: Курт Коби, солист ансамбля "Нирвана", год рождения тыся-ча девятьсот… какой там? Сороковой или пятидесятый?
- Во-первых, паспорт не трудовая книжка, и в нём не пишут про "Нирвану", - вспылил Колька. Старуха, похоже, откровенно издевалась над ним. – Во-вторых, в паспорте написано, что я Николай Ко-белев. А в третьих, мне двадцать лет, а не сто двадцать, как некоторым!
- Понятно.
Старуха выпрямилась и, затрещав костями, расправила плечи. Как-то вдруг потеряла интерес к общению,  скучно зевнула, прикрыв дырку рта пергаментной лапкой. Насчёт подкола про сто двадцать лет она замшелыми мозгами не просекла.
- Раздвоение личности, спровоцированное передозировкой наркотиков и злоупотреблением алко-голя, - подвела старуха итог  разговору и продублировала ранее изречённый вердикт: - В стационар его.
Тут Колька не выдержал. А зря.
Опытные мужики-санитары такого поворота событий ждали с нетерпением. Неизвестно, откуда в их руках появилась смирительная рубашка, и через миг Колька в повязанном состоянии имел возмож-ность рассуждать об удивительной скорости "паковки" борзых пациентов. Старуха даже не шевельну-лась, так была уверена в профессионализме своих "руковыворачивателей". Только приказала сердито:
- В четыре точки ему!
Не тратя времени на раздевание и смазыание спиртом, Кольке влупили четыре укола прямо через одежду. Два в ягодицы, два в плечи.
То, что уколы больные, Колька зря расстраивался. Потому что несколько мгновений спустя он по-нял, что настоящая боль, от которой орут благим матом, является позже, от малейшего движения рукой или ногой. Болело так, будто вместо лекарства в ягодицы и в руки ему воткнули раскалённые докрасна железяки.
Колька растопырился, сколько позволяла смирительная рубашка, и окаменел.
- Пациент готов к употреблению! – удовлетворённо проурчала старуха. По её урканью Колька по-нял, что следующим этапом будет транспортировка оцепеневшей человеческой тушки, то есть, его, на кухню этой ведьмы, разделывание молодого тела с лишением вырезки, и изготовление из него фарша и отбивных котлет. А кости сгодятся на холодец.
- Не будешь баловаться? – заботливо спросила старуха, подходя к Кольке вплотную и заглядывая глубоко в глаза, словно намереваясь определить, соврёт пациент или скажет правду.
Колька хотел дёрнуться, но, опережая его незавершённое желание, ведьма пошуровала раскалён-ными шампурами в Колькиных ягодицах и плечах.
- Нет, - коротко и предельно искренне пообещал Колька.
- Не врёт, паршивец, - усмехнулась старуха, увидев сквозь дно его глазниц в глубине бунтарских мозгов правду, и скомандовала подручным: - развяжите его.
Санитары развязывали Кольку раз в сто дольше, чем вязали. Может, вязали на совесть, а может, тащить в отделение смирительную рубашку вне тела больного не хотели.
- Ну, кольните ему… - снисходительно разрешила старуха.  
Колька с ужасом посмотрел на ведьму.
- …Чтоб поспал, - усмехнулась она, взглянув на перепуганную физиономию Кольки. – Пусть Му-зыкант отдохнёт.

                                                      =2=

- Фамилия! – сердито и требовательно повторил мужик в халате.
- Кобелев, - буркнул Колька. Он понял, что этого пахана злить – себе дороже.
- О! – расплылся в грубой улыбке мужик. – На поправку Музыкант пошёл! А всего-то пару суток дремал.
"Ни черта себе! – удивился Колька. – Пару суток!"
- Ладно… - стимулируя мыслительные процессы, мужик почесал репу под вяло-капустной тюбе-тейкой.
"В юности занимался боксом или борьбой, за что его часто били кулаками по голове или головой о пол, - посочувствовал Колька. - Теперь проблемы с арифметикой".
- Ладно! – мужик решительно стукнул кулаком себе по лбу, словно хотел таким образом запустить отказавший механизм, - прибережём снотворные для других. А тебя переведём на вольный режим. Но не вздумай дурить, а то опять в четыре точки схлопочешь!
Колька вспомнил о старухе, с которой беседовал в момент поступления сюда. Вспомнил "очуче-ния" от "четырёхточечного успокоения", с опаской пошевелился. Ягодицы болели, но терпимо.
- Да нет, - миролюбиво успокоил он пахана-санитара, или кем он там был, - это я перебрал чуток, вот меня с похмелки и повело на плохое настроение. А так я мирный.
- Ну и ладненько, - обрадовался за выздоравливающего пациента мужик. Хоть и больной, а гово-рил о знакомом! – От эти таблетки съешь…
Он заботливо, как коллекционер, отобрал дорогие ему блестяшки-таблетки, нежно загробастал в ладонь-ковш и протянул Кольке.
Колька сыпанул таблетки в рот, и, сделав вид, что проглотил, спрятал их под язык.
Мужик хитро погрозил Кольке пальцем и протянул мензурку с жидкостью цвета мочи.
- Запей-ка!
Колька нюхнул мензурку. Пахло чем-то горьким. Выпил. На самом деле, горьковатая вода.
- Предъяви! – потребовал мужик и наклонился так решительно, словно намеревался осмотреть Колькин желудочно-кишечный тракт от зубов и до самого прямого выхода.
Колька прижал языком таблетки и открыл рот.
- Язык подними, - потребовал мужик, внимательно приглядываясь к глубинам Колькиного зева.
Колька на мгновение прикрыл рот, перекинул таблетки наверх, прижал их к нёбу и снова открыл рот.
Мужик убедился в отсутствии таблеток, хмыкнул недоверчиво.
- Так… Слушай, что тебе можно. Тебе можно гулять в палате, выходить в коридор, заглядывать в комнату отдыха с настольными играми и телевизором.
- А играть в настольные игры можно? – не удержался от подкола Колька.
- Чего? – недовольно переспросил санитар.
- Ну, заглядывать в комнату отдыха можно, а играть можно?
- Не умничай, - натужено подумав, обиделся санитар. И продолжил: - Естественно, можно в сор-тир… Душ, если сестра не возражает…
Мужик ещё раз, на этот раз безнадёжно, задумался.
- Всё, кажется.
- А телефон здесь есть? – спросил Колька.
- Тебе разрешается делать только то, что я перечислил. Если не перечислил, значит нельзя.
Таблетки под языком начинали таять, поэтому Колька изобразил на физиономии абсолютное по-нимание вопроса  и умолк.
Санитар раздал лекарства остальным больным и вышел из палаты.
Колька огляделся. Кроме него в палате лежали ещё три человека. Напротив, у двери мужчина лет тридцати, с тощим лицом в щетине. Наблюдал за Колькой. Чтобы увидеть двоих у окна, пришлось бы задирать голову. Драть голову не хотелось, да и от раскисающих таблеток пора было избавляться.
Колька увидел полотенце, висящее на спинке кровати, схватил его за конец и поднёс ко рту, наме-реваясь выплюнуть в него таблетки.
- Иди зубы почисть, у тебя изо рта воняет, - проговорил тот, что наблюдал за Колькой.
"У тебя самого воняет, псих", - недовольно подумал Колька, задерживая движение с полотенцем. Он сердито взглянул на психа и снова потянул полотенце.
- Прежде чем воспользоваться полотенцем, надо воспользоваться раковиной, бестолочь, - упрек-нул псих.
Колька хотел рыкнуть на психа, но… Чёрт возьми! Это же он подсказывает тебе, дураку, что… Цветные таблетки наверняка испачкают полотенце! Кто из персонала увидит – не похвалят.
Колька хлопнул по лбу ладонью, благодарно посмотрел на психа… Псих… Этот псих, похоже, умнее его.
В закутке за дверью Колька открыл кран, сполоснул рот, выплюнул воду вместе с таблетками  в слив. Умылся, пальцем протёр зубы, вернулся к кровати. вытерся полотенцем, сел на кровать.
- Сколько времени? – спросил, повернувшись к соседу.
Сосед пожал плечами.
- Кому как. Мне долго, но не бесконечно. Тебе ещё не определено. Но неопределённое хуже, чем длинное,  - глядя в никуда, задумчиво пробормотал сосед. И вряд ли его бормотанье предназначалось ушам Кольки.
Смысла сказанного Колька не уловил, поэтому ещё раз утвердился, что сосед – псих.
- Извини, друг, - снова обратился он к соседу. – Я сначала не понял…
- Все мы тут психи, - прервал его сосед, словно угадав мысли Кольки. – И каждому из нас к его двум ушам прилагают по одному дополнительному. А каждой голове – глаз за затылком. А кто о том не помнит, страдает. Потому что у одних язык большой, как у хамелеона, а у других раздвоенный, как у змеи. Ты попал в дом скорби, парень, веди себя осмотрительно, оглядывайся, даже когда встаёшь с уни-таза.
"Псих, - снова подумал Колька про соседа. Но увидев насмешливые умные глаза, задумался. – К двум ушам прилагаются дополнительные. И глаз за затылком. Дурак я! Это же он открытым текстом го-ворит, что за нами подсматривают и нас подслушивают!"
- Понял… - проговорил Колька и увидел, что сосед закрыл свой рот ладонью и незаметно сдавил губы пальцами. И закончил: - Все мы тут… с глазами и ушами.
Сосед улыбнулся глазами. Затем взял полотенце, стакан, подошёл к раковине, стал полоскать гор-ло. Колька заметил, что изо рта соседа сильным потоком льётся содержимое его желудка! Так это он промывает желудок!
Утирая лицо, сосед вернулся  на кровать.
- Следи за ротовой полостью. Рано или поздно стоматолог увидит больные зубы, - проговорил со-сед с улыбкой, подмигнув удивлённому Кольке, – и выдерет их вместе с хитрым языком.
"Не-ет, улыбка у него совсем не дурацкая! – подумал Колька. – А насчёт стоматолога… Это же он предупреждает, что в другой раз таким образом таблетки мне спрятать не удастся!"
- Да, пожалуй, ты прав, - осторожно заговорил Колька. – С зубами можно и пролететь.
Сосед удовлетворённо кивнул.
- Меня Николаем зовут, - представился Колька. – А тебя?
- Санитар назвал тебя Музыкантом, а значит, это правильно. Меня они назвали Говоруном.
- Но это же они тебя назвали, - попытался воспротивиться Колька.
Говорун прервал его:
- Никогда не возражай санитарам. Даже если они скажут, что ты горшок, и стукнул тебе кулаком по лбу, не поленись сказать "Бум!". Врачи приходят редко и всегда уходят, а санитары здесь вечно. Хо-чешь жить спокойно, слушайся санитаров.
- Непривычно как-то… Говорун…
- Здесь всё непривычно. Дом скорби… Ты не был в таких заведениях?
- Первый раз, - почему-то испугавшись, поторопился уверить соседа Колька.
- Что тебе можно, санитар объяснил. Остальное – нельзя. Запомни, чего сильно нельзя - за это мо-жешь поплатиться здоровьем. Нельзя пробовать уйти из отделения или искать связи с внешним миром, в том числе по телефону, письмами и записками. А уж нельзее нельзямого – перечить санитарам. А так же медсёстрам. Кто этого не понимает – остаётся психом навечно.
- А врачам можно перечить? – насмешливо спросил Колька.
- Врача здесь увидеть – к несчастью. К шоковой терапии, например. Или к лоботомии.
- Шоковая терапия, это я немного соображаю, с шоком связано. А лоботомия что такое?
- Лобо, оно и есть лобо. Это когда в области лба кусок мозгов вырезают, чтобы меньше шустрил.
- Как это… вырезают. Тут же лоб!
- Есть умельцы. Набили руки.
Говорун усмехнулся.
- Понял, - качнув головой, грустно вздохнул Колька. Весёлый парень, подумал он про соседа. – Неудачно я загремел сюда. У нас с концертами как раз наладилось. Жалко, ребята без меня там…
- Раздвоение личности в отделении считается одним из самых неизлечимых заболеваний, - пере-бил его Говорун. – Воздержись от разговоров о том, за кого тебя здесь не считают. Пойдём, я тебе пока-жу местные достопримечательности. Отвлечёшься.
- Какие достопримечательности? – хотел отказаться Колька, но подумал, что Говорун не дурак, и если что предлагает, надо соглашаться.
- Туалет, телевизор, сестринский пост, комнату санитаров.
Говорун на секунду замолк, но тут же добавил:
- Чтобы ты по ошибке туда не забрёл.
Колька взглянул на соседей, что лежали у окна. Один приподнялся, сел на кровати. Лицо старче-ское, глаза стеклянно распахнутые, взгляд пустой, без эмоций и мыслей. Тело непроизвольно пошевели-валось, руки и голова колебались, словно кто-то ритмично дёргал их за верёвочки.
- Это Серёжа, - представил Говорун соседа. – Ему и сорока нет. Он хроник. У него шизофрения была.
- А сейчас нету? – усмехнулся Колька.
- Сейчас?
Говорун задумался.
- Трудно сказать, что у него сейчас. В славные прошлые времена шизофрения беспокоила только его, окружающие почти не замечали странностей. А сейчас… Чтобы избавить Серёжу от маленьких странностей, психиатры назначили ему транквилизаторы. Малые, как здесь говорят. Странности утухли, но появилась апатия, депрессия. Присоединили антидепрессанты. Но депрессия, как это ни странно, сменилась нервозностью. Да, такое вот побочное действие! Своего рода передоз. Нервозность выросла до возбуждённого состояния. Потом наложилась бессонница, ночные кошмары, бред. Потеря ориента-ции во времени и пространстве, галлюцинации. Одним словом, время идёт, лечение успешно продолжа-ется. Это вроде как про того несчастного, которому, чтобы он не маялся от сухих мозолей на мизинце, сначала палец отрезали, потом ногу.
- У меня… нет… сухих… мозолей, - монотонно возразил Серёжа.
- Я знаю, Серёжа, - доброжелательно откликнулся Говорун. – У тебя нет сухих мозолей. Я пошу-тил. Ну а здоровье как? Голова не болит сегодня?
- Голова? Голова? Голова? – повторял Серёжа, будто поломанный аппарат. – Тошнит меня… Тош-нит… Слабость… Спать хочу… Спать… Не помню… Жить не охота… Ничего не помню…
- Ложись, отдохни, Серёжа, - Говорун подошёл к больному, помог ему прилечь, укрыл одеялом.
- У нас с тобой клички, а ты его по имени называешь, - упрекнул Говоруна Колька, когда тот вер-нулся на место.
- Серёжей его санитары называют. Значит, это правильно.
Сосед Серёжи дёргался гораздо сильнее. Да и лицо его корчилось в зловещей гримасе. Он произ-водил впечатление стопроцентно душевнобольного и даже буйно помешанного.
Говорун заметил, что Колька с опаской косится на "коллегу", усмехнулся.
- Это Эй-парень. Так его санитары зовут. Поэтому и мы так зовём. У него дискинезии – судороги и спазмы, и акатизия. Тоже осложнение от лекарств.
- Акати… Это что за премудрость?
- Проще говоря, крайнее беспокойство, внутренние мучения. Человек переполняется страхом, ужа-сом, гневом, становится агрессивным и склонными к буйству. Большинство драк в палатах психиат-рических больниц связано с акатизией. Иногда Эй-парень бьётся головой о стену и кричит: "Я хочу из-бавиться от этого чертова тела!" Такие больные прыгают из окон, вешаются или режут себя. Ладно бы себя калечили… В общем-то, всё это у них развивается после длительного приёма нейролептиков. Смыслом жизни у таких больных становится разработка планов убийств. И не просто убийство, а… Как бы это сказать… Красочных, театральных, если так можно выразиться. Такой вот результат лечения.
Эй-парень приподнялся с кровати и, сделав жуткую физиономию, указал пальцем Кольке, что бу-дет говорить.
Колька недовольно отвернулся.
- Если Эй-парень хочет что-то сказать, лучше его выслушать, - тихо предупредил Кольку Говорун.
- Сначала я пил нейролептики, - начал говорить Эй-парень. Речь его то и дело прерывалась спаз-мами и гримасами. -  Появилась дрожь и сильнейшая тревога. Меня трясло от возбуждения. Я не мог спокойно сидеть и часами расхаживал взад-вперед.
Эй-парень сильно дёрнулся и выпучил глаза, словно дразнился. Посидев неподвижно несколько секунд, продолжил:
- В мозгах шумело, и с каждым днём всё сильнее. Я постоянно чувствовал себя на взводе. Голова жутко болела, накатывало неистовое желание напасть на кого-нибудь, броситься на любого, кто нахо-дился рядом, убить этих ублюдков, заставивших меня так мучиться. Мне казалось, удовлетворение моих желаний… - Эй-парень резко встал, передёрнулся, будто съел лимон, так же резко сел, - …избавит меня от мучений. В конце концов, я не смог удержать себя, набросился на свою собаку и убил её.
Эй-парень схватился за горло с таким зверским выражением лица, будто хотел себя убить. Тут же сникнул, скис, и страдальчески сообщил:
- Дальше я ничего не помню. Говорят, меня видели голым в парке. Там я пытался изнасиловать женщину. Женщину отбили прохожие. Я побежал вниз по улице и вломился в дом, в котором жила ста-руха, жестоко избил её. Затем принёс с кухни ножи, и все воткнул в её тело. Нет, не все. С какими-то ножами я выбежал на улицу. Столкнулся с женщиной, гулявшей с ребенком.  Порезал и её, правда, не до смерти. Потом напал на другую женщину, избил и ранил её.
Эй-парень расстроился так сильно, будто его задавила вина за содеянные беды.
- Акатизия выворачивает человека наизнанку, - помолчав некоторое время, продолжил он с горе-чью. - Препараты, которыми нас пичкают, не успокаивают нервы. Препараты атакуют нас.
Эй-парень пожестикулировал над головой, подбирая слова к рвущимся мыслям.
- Атакуют из глубины мозгов.
Он отрицательно замахал рукой с вытянутым указательным пальцем почти перед лицом Кольки.
- Вы не можете обнаружить источник боли…
Сжал кулак и угрожающе затряс им.
- Ваши челюсти сводит, вы кусаете щеки изнутри и стискиваете зубы. Боль сотрясает вас. Ваш по-звоночник деревенеет до такой степени, что вы с трудом поворачиваете голову. Внезапно спина сгиба-ется в дугу… Боль грызёт тело… Вы не можете сидеть спокойно и вынуждены постоянно двигаться, расхаживать взад-вперед… Но как только вы начинаете двигаться, сразу чувствуете потребность сесть и отдохнуть. Туда-сюда, сели-встали… Мучительная, постоянно грызущая вас боль, источник которой вы не можете обнаружить. И это бесконечно!
Эй-парень всё более возбуждался… И вдруг бессильно ослаб, сгорбился, будто убитый горем.
- И тревога, мучительная тревога…
Колька едва заметно улыбнулся. Подумаешь, тревога!
Больной, словно почувствовав улыбку, зло посмотрел на Кольку.
- Это не та тревога, которая царапает, когда блуждаешь ночью в бандитском районе. Это тревога от надвигающейся вселенской катастрофы! От жуткого по силе беспокойства ты готов вылезти из кожи!
Эй-парень обиженно отвернулся к стенке.
- Когда они сюда поступали, были очень даже ничего, - кивнул в сторону соседей Говорун.
Колька намёк понял. Лечение подействовало.
Говорун приложил палец к губам, указывая на Эй-парня, и кивнул на выход:
- Ну, пойдём, прогуляемся. В коридоре, кстати, можно говорить. Негромко. А вообще, выработай привычку разговаривать тихо. Здоровее будешь.
Вышли в длинный коридор, освещённый лампами под широкими плафонами. Почти напротив их палаты, в центре коридора стоял стол, за которым женщина в белом халате перебирала бумажки, неко-торые клеила в истории болезней.
- Стол дежурной сестры, - громко сказал и почтительно кивнул в сторону женщины Говорун.
Сестра вопросительно уставилась на Говоруна.
- Новенькому показываю места общего пользования, - уважительно доложился Говорун.
Сестра молча вернулась к своим делам.
- Там женская половина, здесь мужская, - указал Говорун.
- Мужчины и женщины вместе? – удивился Колька.
- Мужчины и женщины, - подтвердил Говорун. – И подростки. Но если у тебя заметно поднимется интерес к женскому полу, сестра назначит дополнительные лекарства и твой интерес моментально увя-нет, - в полголоса успокоил Кольку Говорун. – И вообще, возьми в привычку подавлять живость взгляда и любопытство ума. Эти особенности характера здесь не приветствуются. От тех таблеток, которые тебе дают, ты должен выглядеть вялым, сонным, апатичным, без интереса к радостям жизни.
- А то что?
- А то повысят дозу. А если опять не подействует, будут колоть. Результат ты видел у нас в палате.
- Почему в коридоре пусто? – всё же проявил интерес Колька.
- Чем меньше попадаешься персоналу на глаза, тем крепче здоровье, - усмехнулся Говорун. – По-этому, как любят говорить наши санитары, контингент должен сидеть по норам.
- Ну, а вообще, ходить по отделению можно? – спросил Колька.
- Ходи, конечно, - пожал плечами Говорун. – Только, чтобы тебя не видно было, и чтобы у персо-нала под ногами не путался. Да, вот ещё что… Здесь ты много всякого увидишь, но не вздумай во что-либо вмешиваться. Всегда помни о тех двух, которые лежат в нашей палате. Вот здесь, кстати, комната игр и просмотра телевизора.
Он приоткрыл дверь, предлагая Кольке заглянуть внутрь.
- А почему нет никого? – удивился Колька, увидев пустую комнату.
- Просмотр с восьми до десяти вечера. В десять отбой. Здесь, кстати, мужчины и женщины смот-рят телевизор вместе. Остальное раздельно. Туалет, душ… Столовая за пределами отделения. Но можно заказать в палату, это персоналом приветствуется. Да и больные не любят друг с другом встречаться. Они вообще не любят из нор выползать.
Пошли дальше.
- А ты, я заметил, не норный зверь? – спросил Колька и искоса посмотрел на Говоруна.
- Я не норный зверь. Я тихий зверь. Есть такие.
- Тигр, например, - усмехнулся Колька. – Тихо-тихо ходит… Слушай, а ты сегодня мне насчёт… - Колька замялся, раздумывая, как бы сказать про таблетки. – Насчёт чистки зубов подсказал… Зачем?
- Ну… Парень ты ещё молодой, жалко, если останешься без зубов.
- А тебе какая от этого выгода?
- Эх, молодёжь! Всё выгоду ищите. Сказал же, жалко тебя. Без выгоды! –Говорун вздохнул и по-влёк Кольку дальше. – Вон там, рядом с чёрным входом, комната санитаров. Смотри, не забреди туда случайно. Это самое запретное место в отделении. Даже запретнее, чем процедурный кабинет с сейфом.
Говорун сложил руки крестом, показывая, насколько санитарская комната страшное место.
- Там душевые и общая умывалка, - указал Говорун, - там туалет, там бытовая комната, можно кое-что подремонтировать. Трудотерапия медперсоналом приветствуется. Все кабинеты работают с восьми до десяти вечера.
- У вас всё с восьми до десяти вечера?
- Теперь, дорогой, "у нас". В остальное время лечебный процесс.
Вдруг громыхнула дверь, из какой-то палаты с криком выскочил щупленький пацан лет двенадца-ти, следом за ним два санитара. Один санитар, более проворный, чем его грузный коллега, догнал паца-на, схватил за шиворот, рванул на себя. Пацан дёрнулся, как тряпичная кукла.
Говорун прижался спиной к стене, рукой прижал Кольку.
- Молчи! Ничего не говори, молчи! – зашептал он, опустив голову вниз. – Сделай вид, что ничего не видишь, нагни голову! Если не хочешь, чтобы из тебя сделали дебила, молчи!
Колька наклонил голову, но краем глаза наблюдал за происходящим.
Санитар - это был тот, что приносил Кольке таблетки – тряхнул не перестающего визжать пацана так, что тот закрутился юлой и потерял устойчивость. Затем кинул мальчишку на пол, вывернул руки назад и придавил спину коленом. Пацан хрипло заскулил – настолько сильно санитар придавил ему грудную клетку. Подскочила медсестра, через штаны воткнула в ягодицу укол. Через несколько секунд мальчишка затих.
Второй санитар принёс одеяло. Завернули беглеца, как рулон линолеума, туго перетянули ремня-ми. Подняли "рулон", понесли в душевую комнату.
- Куда они его? – прошептал Колька, не поворачивая головы.
- Это Вовка Смирнов, - чуть помолчав, проговорил Говорун. – Безобидный парень…
- У него что, с головой не в порядке?
- У кого с головой не в порядке, тех санитары уважают, - горько произнёс Говорун. – Тут у нас женщина молодая лежит. Симпатичная! – Говорун длинно вздохнул, то ли от зависти к чужой красоте, то ли от жалости. – Все её актриской зовут. Трудно сказать… Но стоит на своём железно. Глупая… Од-нажды умудрилась сбежать. Принудительно вернули в больницу. Говорят, муж постарался. Один из па-циентов изнасиловал её. Когда она сообщила об этом сотрудникам больницы, ей сказали, что этот чело-век просто болен. А с больного что взять? Того, который изнасиловал, санитары уважают. А её, с нор-мальными мозгами, не уважают. Достаётся ей, бедняге.
Говорун цедил слова, будто у него зубы болели.
- У нас какая система… Преступников переправляют в психиатрический центр, чтобы получить заключение об их  "душевной болезни". Эксперты "рекомендуют" суду признать человека вменяемым или невменяемым раньше, чем суд выяснит, было ли преступление, был ли подозреваемый вообще на месте преступления! Решение по уголовным делам принимает не суд, а психиатры. Наша судебная пси-хиатрия - это силовая структура, которая решает, сидеть человеку за решёткой или гулять на свободе. Экспертизы исполняют роль судов, больницы с санитарами-надзирателями – роль тюрем. Беспредела санитаров боятся даже матёрые уголовники и предпочитают сидеть на зоне, чем "лечиться". Здесь нет законов, здесь приговоры не подлежат обжалованию. Человек, названный психбольным, никогда не до-кажет обратное. Преступник, которого психиатрия "отмазала" от наказания, не боится судебного пре-следования: с диагнозом шизофрения в тюрьму он никогда и ни за какие преступления не сядет.
- А пацан? – возвратил Говоруна к прежнему вопросу Колька.
- Пацан? Пацан не жилец, - мрачно проговорил Говорун. С видом человека, потерявшего надежду, он распластался спиной по стене, откинул голову назад и обратил лицо с закрытыми глазами к потолку. Тяжело вздохнув, отстранился от стены и повлёк Кольку в сторону палаты.
- Замордовали его.
- Забили?
Говорун сдавил руку Кольки, принуждая молчать, потому что они шли мимо медсестры, подозри-тельно глядевшей на больных.
- Избиение пациентов, как это ни грязно, не смертельно, - вздохнул Говорун, когда они отдалились от сестринского поста. - Здесь бывает и хуже. Как-то пришла утренняя смена персонала, а мужик в од-ной палате лежит вниз лицом в кровати. Мёртвый. Вечером его пристегнули к кровати кожаными рем-нями, а он ночью каким-то образом сумел повернуться лицом вниз и задохнулся. Списали. Зимой стару-ху нашли в больничном туалете мёртвой. Спустя две недели после того, как сотрудники больницы со-общили родным о её исчезновении!
- Представляю запах, – качнул головой Колька.
- Зимой в туалете холодно. Бабка запёрлась в кабинке. Да и сухая была, как мумия, так что не очень воняла. А сортиры у нас больные моют. Как в армии, в виде наказания. Чем бы ни пахло – при-учены молчать.
- И что… - Колька показал ладонью полёт в сторону окна, - никак?
- Безнадёжно. Если ты попытаешься возмутиться или выступить в защиту кого-то, к тебе применят меры стеснения. Привяжут к кровати, к каталке, запакуют, как Вовку, в одеяло и бросят на полу. Да и персонал провоцирует больных, а потом применяют меры стеснения. Вяжут, проще говоря.
- Зачем? – поразился Колька.
- А затем, что за применение мер стеснения выплаты по медицинскому страхованию увеличива-ются до тысячи  долларов в день за одного больного.
Собеседники задумчиво помолчали.
- А пацана куда понесли? – настойчиво добивался ответа Колька.
- Насиловать понесли, - прошептал Говорун, едва они вошли в палату. – Говорю тебе это, чтобы ты понял, куда попал, и не наделал глупостей по неосмотрительности.
Колька остолбенело уставился на Говоруна.
- И ничего?
- И ничего... Кстати, на будущее, - предупредил Говорун Кольку. – Не дай тебе бог оказаться по-близости от умершего или избитого пациента. Чужой грех спишут на тебя. Порядки у нас такие, что присутствие человека на месте преступления приравнивается к факту совершения преступления. Да это, собственно, не только здесь, это характерно для всей страны. У нас, если органы обвинения положили глаз на простого человека, он будет виновным в любом случае.
Говорун убеждённо покачал головой.
- Независимо от того, признает свою вину, или нет.
Подумал, и добавил тоскливо:
- Признает вину, сожгут быстро, не признает – медленно. Оправданных не бывает. В средневеко-вье это называли инквизицией.

                                                      =3=

Лекарства Колька получал регулярно. Во избежание фатальных случайностей честно глотал таб-летки, ждал, когда санитар уйдёт из палаты, потом шёл "чистить зубы". Говорун подсказал, как нужно блевать и не давиться.
- Выпей стакан воды, расслабь глотку и напряги пресс. Содержимое легко пойдёт наружу, - учил Кольку Говорун. – Почему люди давятся и страшно стонут, когда блюют? Потому что сдерживают рвотный рефлекс. А ты расслабься и вылей из себя всё, как из бурдюка. У меня приятель был, - рассмот-рел он случай в обратную сторону, - который мог пить не глотая. На спор заливал в глотку бутылку вод-ки без единого глотательного движения!
Пару дней Кольку ломало, болел живот.
- Перетерпи, - убеждал Говорун. – Ты на свободе наркотой баловался, да ещё психолог тебя на транквилизаторы посадил, а от них похуже наркоты ломка.
Через пару дней боль на самом деле успокоилась.
Проглотив вечерние лекарства, Колька заторопился в душевую, промыть желудок и помыться.
Срыгнул разноцветный "винегрет" таблеток, попил, ещё раз срыгнул. Стоял под разбрызгивате-лем, с удовольствием ловил горячие струи то лицом, то спиной, то грудью.
Входная дверь хлопнула. Судя по разговору, вошли двое. Колька выглянул из кабинки.
Два санитара внесли завёрнутое в байковое одеяло тело.
Сначала Колька подумал, что они принесли пацана. Но завёрнутый в одеяло человек был длиннее ребёнка и не шевелился.
"Мёртвый!" – похолодел Колька.
Он вспомнил предупреждение Говоруна о том, что, не дай бог, очутишся рядом с грехами санита-ров.
Санитар увидел мокрую голову психа, высунувшуюся из кабинки.
- Исчезни, чтоб я тебя не видел! – гаркнул сердито.
Колька дёрнулся было выскочить из кабинки, но другой санитар пинком загнал его назад:
- Сиди там – и чтоб не звука!
- Зачем он нам? – удивился первый.
- Зачем, зачем… - проворчал второй. – Если что, скажем, психа зашухарили.
- Ну ты мудёр! – восхитился первый. – Эй, псих! – обратился он к Кольке. – Размажься по стенке,  чтобы мы тебя не видели!
Санитары положили тело на лавку у стены. Лежавшая там Колькина одежда упала на мокрый пол.
Колька прижался к задней стенке душевой, замер. Потом тихонько сел. Подумав, сдвинулся так, чтобы в щель наблюдать за происходящим.
Санитары развернули одеяло, извлекли из него бесчувственное тело девушки, а может быть то-щенькой женщины.
Колька скользнул глазами по голому телу. Рёбра, как у заключённой концлагеря. Ноги очень длин-ные, но тоже неимоверно тощие, торчали из таза некрасивыми мослами. Растительность… Нет, всё-таки беззащитная голая женщина выглядит ужасно!
Разложив женщину на лавке, один санитар деловито и без подготовки принялся её насиловать. Другой  придерживал тело.
- Ах, хороша артисточка! – вцепившись в груди и натянув женское тело на себя в последней кон-вульсии, прорычал санитар.
- Не оторви, мне тоже охота подержаться за сиськи знаменитости! – хохотнул второй, выталкивая приятеля и пристраиваясь на его место.
Изнасиловали спереди, перевернули, изнасиловали сзади. Поизвращались для хохмы, как могли. Могли не много. Устав, перекурили.
- Эй, псих! – позвал санитар, вспомнив, что они здесь не одни. – Хочешь актриску попробовать?
- У меня от успокоительных таблеток ничего не работает, - пробурчал Колька.
Санитары довольно заржали.
- Будешь ещё? – спросил коллегу один санитар.
- Да ну её к чёрту, - лениво отнекнулся другой. – В следующий раз. Лежит, как дохлая, никакого кайфа. Хоть бы посопротивлялась.
- Посопротивляешься с такой дозы! – хохотнул первый. – Сам просил сестру влупить побольше, чтобы не дёргалась. Ну, пойдём на службу!
- А её?
- Пусть валяется. Очухается, сама доплетётся.
Санитары ушли.
Колька посидел ещё некоторое время, осторожно выглянул, затем вышел из кабинки. Подобрал с пола одёжку и, пугливо оглядывая краем глаза обнажённое, разбросанное по лавке истерзанное тело, то-ропливо оделся. Застёгивая пуговицы, пригляделся к лицу. Лицо приятное. Утончённое, изящное. Ка-кое-то аристократическое.  Кожа тонкая, чистая. Губы чётко прорисованы. Сколько ей? Лет двадцать пять. Или меньше – здешнее лечение год за два засчитывать можно. А то и за три. Молодая, в общем.
Помочь несчастной, или поскорее сдёрнуть, от греха подальше, пока его не застукали, да не при-паяли насилие?
Девушка уронила руку, то ли коротко простонала, то ли вздохнула. Тело поползло с лавки.
Колька подхватил падающее тело, подвинул девушку, чтобы она не свалилось на кафельный пол. Глаза в очередной раз скользнули по тощенькой груди, но картина его не взволновала.
Девушка вдруг открыла глаза, шевельнула пересохшими, как у тяжелобольной, губами. Некоторое время бессмысленно смотрела в никуда, потом взгляд скользнул по своему телу, сконцентрировался на Колькином лице, осмыслился, в глазах появилась боль. Пересохший язык попытался произнести какое-то слово. Голова качнулась: "Нет!" Глаза взмолились.
Колька метнулся в душевую, принёс в ладонях воды, осторожно слил в рот девушки. Она судо-рожно сглотнула пару раз и закрыла рот. Вода заструилась по лицу.
Девушка насторожённо смотрела на Кольку.
Колька спохватился – она же голая! Схватил одеяло, накрыл девушку, подоткнул одеяло под бока.
Веки благодарно шевельнулись.
Колька не удержался, погладил страдалицу по щеке.
Глаза как бы грустно улыбнулись.
Такое впечатление, что он хорошо знает эту девушку. Может, встречались где? Вряд ли… Надо отнести её в палату.
Колька встал, подхватил девушку в охапку, как ребёнка. Да в ней и весу, как в ребёнке.
Лицо девушки протестующее напряглось.
- Нель… зя… - выдавила она. – Тебе… Нельзя…
Подумав, Колька положил девушку на лавку, сел рядом. Успокаивающе положил руку на плечо.
- Сама… - проговорила девушка и уплыла в небытиё.
- Куда ты, бедолага, сама, - сочувственно буркнул Колька. И тут же подумал, что не дай бог, вой-дёт медсестра. Да и больные заглянут, тоже ничего хорошего. Многие рады заложить соседа для отмазки от неприятных процедур, которые персонал назначает больным время от времени, чтобы жизнь сахаром не казалась. Чтобы было, чего не хотеть, как говорила одна медсестра.
Колька снова посмотрел в лицо девушки. Красивая. Да, такая может быть актрисой. Как сильно она похожа на… Нет, чушь собачья. Та – звезда, известная на всю страну. Её министры под ручку води-ли, по телевизору показывали. Но как похожа! Наверное, у этой от похожести на звезду чердак поехал.
Девушка шевельнулась, открыла глаза. Долго соображала, где находится.
- Надо… идти… - выговорила непослушным языком. – А то… вляпа… ешься… из… за… - она, видно устала от длинной фразы. Отдохнув некоторое время, закончила: - из-за… меня.
Попыталась встать, но тут же уронила тело на лавку. Глаза наполнились слезами. Но плакала она не от бессилия, а как-то по-другому, как бы сердясь на себя за слабость.
- Может под душ тебя сунуть? – предложил Колька. – Быстрее отойдёшь.
- Давай, - прошептала девушка. Мыслями она уже пришла в себя. Осталось заставить работать те-ло.
- Только… - Колька смутился. – Раздеть тебя придётся.
- Ты ж не стервятник, - прошептала девушка и слабой рукой попыталась высвободить край одеяла.
Колька обнажил девушку. Как ребёнка, поднял на руки. Девушка уронила голову на грудь Кольке.
- Бедняга… - прошептал Колька, тихонько похлопал её по спине.
Похоже, он первый раз в жизни искренне жалел немощного постороннего человека.
Колька остановился у душевой кабинки, не зная, что делать.
- Помоги встать, - прошептала девушка.
Колька опустил её на пол. Припав лицом и грудью к стенке душевой, девушка стояла, покачива-ясь. Колени её подгибались. Колька поддерживал слабое тело за подмышки.
- Сейчас… - хрипло проговорила девушка. Даже слабый, хриплый голос её был приятен.
"Знакомый тембр! – переполошился Колька. Он не мог не доверять своему музыкальному слуху! – Но если это она… Что она делает в заштатной больнице? Она же… Она же и лечиться должна в элитных клиниках!"
- Привяжи меня к трубе, - попросила девушка. Голос её постепенно нормализовался. – А то… упа-ду.
Колька опустил девушку на пол, кинулся искать, чем привязать её к трубе. Схватил полотенце, вернулся в кабинку. Скрестил кисти рук девушки, восьмёркой перехватил у запястий, "подвесил" к тру-бе.
- Хорошо, - одобрила она действия Кольки. – Включи воду. Сначала прохладную. Но не холод-ную. Я ненавижу холод. Меня помногу часов держали в ледяной воде. С "лечебными" целями.
Колька включил воду, отступил, чтобы не намокнуть самому.
- Чуть прохладнее, - попросила девушка.
Колька прибавил холодной воды.
Девушка медленно оживала. Она стояла почти сама. Шаталась, но не падала.
- Горячее сделай, - попросила.
Колька прибавил горячей воды.
Девушка стояла почти уверенно.
- Отвяжи, а то руки затекли.
Колька закрыл воду, развязал полотенце, помог девушке уцепиться руками за смеситель.
- Включи ещё раз горячую, - попросила девушка.
Колька включил.
- Оживаю… Оживаю… - удовлетворённо бормотала девушка. Голос её очистился, стал мелодич-ным, приятным.
"Это она!" – похолодел Колька.
Он мельком взглянул на её спину. Тощенькая, но изящная. Теперь, под душем, она словно отмы-лась от грязи, в какую окунули её санитары.
"Да, это она… Только не актриска, а Актриса!"
Актриса уже сама регулировала воду. Прибавила ещё горячей воды, из кабинки пошёл пар.
- Осторожнее, не обваритесь, - испугался за девушку Колька.
- Живём, парень, живём, - упрямо убеждала себя Актриса. – Как тебя зовут… И почему ты ко мне на "вы"?
- Колькой зовут, - подавленно проговорил Колька. - Музыкант…
- О… коллега, - слабо усмехнулась Актриса. – А меня зовут Актриска…
- Я буду звать вас Актрисой, - заупрямился Колька. – Это же… вы?!
Актриса тяжело повернула лицо в Колькину сторону. Сквозь струи воды было видно, как серьёзно она смотрит на Кольку. Грустно усмехнулась.
- Не ломай мозги, парень. Этим здесь занимаются специалисты. Спасибо тебе.
С той стороны двери послышались шаги, шум.
- Иди к двери, одевайся, - скомандовала Актриса. – Про меня ты не знаешь, ни во что не вмеши-вайся...
Колька метнулся к двери, сел на край лавки, стал медленно застёгивать рубашку.
В двери появилась медсестра.
- А ты чего тут делаешь? – удивилась. Она явно не ожидала увидеть в душевой Кольку.
- Одеваюсь, - безразлично ответил Колька, сонно застёгивая очередную пуговицу.
- Почему одежда мокрая? – требовательно спросила, заметив мокрые рукава на куртке и мокрые пятна на Колькиных штанах.
- Упала, - пожал плечами Колька.
- А там кто моется? – спросила подозрительно, кивнув на кабину с шумящей водой, у задней стен-ки которой спряталась Актриса.
Колька безразлично пожал плечами.
- Не заглядывал. Моется кто-то. Спать хочу.
Смерив испытывающим взглядом Кольку с ног до головы, сестра вышла.
Колька кинулся к Актрисе.
- Ничего, Музыкант… Ничего, Коля… Жить будем, - словно что-то доказывая самой себе, прого-ворила она. – Доведи меня до лавки…
Колька выключил воду, помог Актрисе дойти до лавки, накинул ей на плечи одеяло.
- Спасибо, парень. Хороший ты человек. Таких здесь… почти нет. А кто есть, тех быстро переде-лывают. Не видела я тебя раньше.
- Я неделю всего.
- Новенький… А я здесь года три.
- Вот почему я давно вас не видел… - с мрачной задумчивостью проговорил Колька.
- Ладно тебе, - упрекнула Актриса Кольку. – Мы же с тобой ровесники.  Тебе сколько?
- Двадцать… почти.
- Ну вот… А мне двадцать один. Так что давай на "ты".
Актриса вытянула вперёд руки, медленно поработала пальцами, проверяя, как она владеет руками.
- Иди, пока эти сволочи очередную гадость не придумали.
- А ты?
- И я немного погодя. Приходи завтра в комнату отдыха, поделюсь опытом, как в Бедламе выжить.
Колька сжал руку Актрисы повыше локтя. Одобрительно, сочувственно, поддерживающе… В об-щем, постарался вложить в пожатие все хорошие чувства.
- Иди, иди, - с благодарной улыбкой кивнула Актриса.
Колька вышел из душевой.
Дежурная сестра встрепенулась. Сейчас пойдёт в душевую, застанет Актрису. Она же знает, что санитары там изгалялись над ней. По их же просьбе накачала Актрису лекарством. Женщина в мужском душе – это серьёзное нарушение режима!
Колька схватился за живот и направился прямо к сестре.
- Живот болит очень сильно! – пожаловался он. – Дайте таблеточку, пожалуйста, от боли, и успо-каивающую.
Сестра недоверчиво глянула на Кольку, потом на дверь душевой. Наверняка подумала, что Актри-са лежит там без чувств.
Решив, что никуда бесчувственная не денется, пошла в процедурку.
- Или две успокаивающих, - громко просил Колька в надежде, что Актриса услышит его.
Персонал любил, когда больные просили успокаивающие таблетки.
Сестра отпёрла процедурку, вытащила из сейфа таблетку анальгина, два каких-то ярких драже, высыпала Кольке в руку. Колька кинул таблетки в рот.
- А водички можно? – попросил он, затягивая время.
Сестра сердито подала ему не очень чистую стеклянную банку, указала на раковину.
Повернувшись спиной, Колька сплюнул таблетки в руку. Пока наливал воды и тщательно полос-кал банку, сбросил таблетки в раковину, смыл струёй. Выпил воды, повернулся к сестре, раскрыл рот, демонстрируя, что во рту таблеток нет, замер, ожидая "отмашки".
Сестра недовольно поморщилась.
Колька сходил к столику, поставил банку, вернулся к раковине, протёр брызги тряпочкой.
- Да иди ты, наконец, надоел уже! – недовольно воскликнула сестра.
Колька вышел из процедурной.
По коридору, завёрнутая в одеяло, низко опустив голову и сильно ссутулившись, шатко брела Ак-триса.
- Эй, ты куда? – невпопад окликнула её сестра.
Актриса остановилась, медленно развернулась в сторону сестры, ответила, словно удивившись:
- В палату.
- Где была? – сердито спросила сестра.
Актриса пожала плечами:
- Вы ж мне… - изобразила жестом укол. – Теперь ничего не помню…
- А мокрая чего? – указала сестра на мокрые волосы Актрисы.
- Не знаю… Дождь, наверное, шёл. А я без зонта… Не помню.
- Ладно, иди… Дура! - рассердилась сестра.
"Ах, молодец!" – порадовался за Актрису Колька, закашлялся и закрыл лицо рукой, чтобы сестра не увидела его довольной улыбки.
- Иди в палату, чего мотаешься по отделению! – сестра перекинула недовольства на Кольку.
Колька потопал к себе.
Свет в палате был притушен, Серёжа и Эй-парень спали.
- Где бродишь? – шёпотом спросил Кольку Говорун.
Колька развесил мокрое полотенце на спинку кровати, сел на пол рядом с изголовьем Говоруна.
- Ты Актрису знаешь? – спросил он возбуждённым шёпотом.
- Какую актрису? – насторожился Говорун.
- Ну, из женской половины!
- Из женской половины? Актриску, что-ли?
- Какая она тебе актриска! Она Актриса! – рассердился Колька.
Говорун повернул голову и внимательно посмотрел на Кольку. Вздохнул.
- Я с ней разговаривал! – возбуждённо прошептал Колька. – Её санитары в душе насиловали!
- А ты чего радостный? Помогал? – с брезгливой подозрительностью спросил Говорун.
- Да не радостный я! – рассердился Колька. – Они её лекарствами накачали до бесчувствия, и как резиновую куклу… Я помог ей потом… В чувство привёл, в душе искупал… Слушай, это же Виктория, да?
Говорун уставился в потолок.
- Виктория, - проговорил после долгого молчания.  

                                                      =4=

Следующим вечером Колька и Говорун сидели в комнате отдыха, смотрели телевизор. Сидели од-ни. Изредка в дверь заглядывали больные, но, увидев, что в комнате кто-то есть, пугливо захлопывали дверь.
Ведущие новостей бодро сообщали о многочисленных убийствах и катастрофах, хвастали, как правительство гигантскими темпами улучшает и повышает уровень жизни населения. Политобозрева-тель разъяснял бестолковым телезрителям, что инфляция в стране не высокая, всего девять процентов. Есть незначительное повышение стоимости отдельных товаров. Мяса, например, и масла на пятнадцать процентов. Но  зато на полтора процента понизились цены на ананасы, киви и огурцы. А квартплата по-вышена на тридцать процентов с целью улучшения качества обслуживания жильцов.
Реклама с помощью газировки и пива вдалбливала зрителям, что "лучше молчать, чем говорить", залихватски разъясняла молодёжи, что самый крутой парень – у которого из кармана джинсов торчит бутылка пива. И не важно, что ты тупой урод – зато крутой! А крутым парням за пивом бегают умники и красавчики. Кстати, Васе пятнадцать лет, он знает восемь языков и собирается защищать кандидат-скую… Ну и что! Пей Бриджес, и ты с одним языком будешь круче восьмиязыкого очкастого ботаника Васи!
Говорун рассказывал Кольке о психиатрии вообще и больнице, в которой они находились, в част-ности. Говорил, тупо глядя в телевизор, почти не шевеля губами. Лицо его не выражало эмоций. Он и Кольку научил так разговаривать. Потому что везде понатыканы камеры слежения, и если больной про-являет излишнюю активность или более эмоционален, чем обычно, это привлекает внимание.
- Слушай, а можно как-нибудь через адвоката отказаться от лечения? – спросил Колька.
- В пятой статье Европейской Конвенции по правам человека сказано, - едва слышно бормотал Го-ворун, - что каждый, кто лишён свободы в результате ареста или заключения под стражу, имеет право на безотлагательное рассмотрение судом правомерности его заключения. У нас тысячи людей помещены в психиатрические больницы без разбирательства, в соответствии с законами о принудительном заключе-нии. И мы, заключённые психиатрических лечебниц, бесправнее преступников. Нам не разрешат обра-титься к адвокату.
В комнату вошла Актриса.
Колька радостно дёрнулся, но Говорун схватил его за руку:
- Сидеть… - процедил он сквозь зубы, не глядя на вошедшую, и не меняя выражения лица.
- Это же… Виктория! – радостно прошипел Колька.
Девушка была умыта, причёсана, аккуратно завёрнута в халат, узенькую талию перехватывал по-яс.
- Чем меньше положительных эмоций на лице, тем более спокойна твоя жизнь.
Актриса безразлично прошла к стульям, села позади Кольки и Говоруна.
- Привет, страдальцы, - едва слышно проговорила она.
Колька дёрнулся, чтобы повернуться, но Говорун опять сжал его руку.
- Привет, - не поворачиваясь, радостно проговорил Колька. – Как ты?
- Оклемалась манеха. Два дня поживу спокойно.
- Почему два? – удивился Колька.
- Потому что у тех уродов дежурство через два дня на третий. Давай тему сменим, а?
- Давай…
- А лучше вообще помолчать, - недовольно буркнул Говорун.
- Чего ты… - обиделся Колька. – В отделении нормальных людей – все здесь собрались…
- Именно поэтому надо молчать. Мы с тобой в одной палате лежим, так что общаемся естественно. А когда мужчина проявляет симпатию к женщине, это подозрительно и наказуемо.
- Говорун у нас очень осторожный пациент, - насмешливо проговорила Актриса.
- Поэтому живу долго, - перебил её Говорун. – И собираюсь выйти отсюда, избежав лоботомии. Дела у меня на свободе ещё не закончились.
Актриса тяжело вздохнула.
- Он прав.
- Ладно, вы шепчитесь, а я пойду, - решил Говорун. И предупредил Кольку: - Не поворачивайся, не радуйся. В общем, помни, чему я тебя учил.
Колька помолчал, ощущая спиной положительные флюиды.
- Ты ведь… Виктория? – не удержался он от вопроса. – Но почему ты здесь? Тебя что, упрятали?
- Виктория, - вздохнула девушка. – Да это, в общем, не секрет… Кто хочет – знает. Другим безраз-лично. Кому здесь интересно, кто я? Здесь я такая же ненормальная, как и прочие… заключённые. Я не-нормальная по кличке Актриска.
- Ты не актриска. Ты Актриса. Ты хорошая актриса!

                                                      =5=

- Я знала, что я хорошая актриса и старалась играть искренне… - рассказывала Виктория. Она ра-довалась возможности поговорить с нормальным, незапуганным человеком. -  Но часто не могла побо-роть свою фальшивость. Бывало, выхожу на сцену. Занавес поднимается. От меня ждут свежей и убеди-тельной игры… А я чувствую себя вялой, скованной, деревянной, неживой. Не игра, а набор клише. Ко-гда же играла хорошо, мне становилось страшно – я не могла отличить себя от моих героинь, не могла разобраться, где моё истинное "Я"!  Я физически чувствовала, что приближаюсь к грани безумия! А психоаналитик на каждой встрече выкапывал из закоулков моего сознания неприятные воспоминания и переживания из прошлого, ворошил мусор сомнений, растил неуверенность в себе.
- Чего сомневаться? – пожал плечами Колька. – Чувствуешь правоту – дави всех, как танк. Глав-ное, раж поймать, а там понесёт…
Виктория на реплику не ответила. Рок-музыка и сценическое искусство так далеки друг от друга! Офелию на кураже не сыграешь!
Выплеснув яростным полуголосом мучившие её чувства, Виктория замолчала. Молчал и Колька. Наверное, творчество актёра и творчество рок-музыканта всё же отличаются, думал он. Там сомнения, мучения, переживания… В рок-музыке – ритм, драйв… Бей попсе по мозгам! Вставай на голову, круши гитарой мебель! Вот уж зритель и на ушах… А у актёра – шёпот… вздохи… Молчаливое страдание на лице… Но он, конечно, тоже выматывался! Да ещё как выматывался!
- Любой хороший артист работает на пределе, - проговорил Колька. - А находиться в центре вни-мания публики и жить в ореоле славы… - он на секунду  задумался, - лёгкости к жизни не прибавляет...
- Для "быстрой разгрузки" психиатр назначил мне какие-то мощные лекарства... – продолжила Виктория.  
- Когда бесконечные концерты довели меня до срыва, психолог и мне назначил "колёса", - под-твердил Колька.
- Но транквилизаторы губят наши творческие способности, лишают способности осознавать про-блему, снижают самоконтроль. – Виктория вздохнула. - Все талантливые артисты боятся провалов, все мы боимся конкуренции, всех выматывают физические перегрузки. И многие из нас позволяют продю-серам манипулировать нашей карьерой. Мы надеемся на помощь, а получаем предательство…
- Чтобы тебя не предали, надо иметь дело только с проверенными друзьями! – безапелляционно заявил Колька. И тут же подумал, а много ли у него друзей, на которых он может опереться в трудную минуту? Вряд ли кто положит за него руку  в огонь. Разве что Крис?
- Не у всех есть надёжные друзья, - подтвердила сомнения Виктория. – Много наших знакомых паразитируют на взаимоотношениях с артистами. Те же продюсеры. Они зарабатывают на нас деньги. Есть завистники, которые жаждут лишить нас энергии и творческих способностей. У художника найдёт-ся "друг" или критик, который за его спиной отзовётся уничижительно о таланте или уменьшит цен-ность картины. Завистливый редактор упрекнёт писателя в неправильной пунктуации. "Доброжелатель" посочувствует, что ты слишком много работаешь, и посоветует расслабиться  водкой или травкой. Зави-стливый режиссёр "не увидит" лучший дубль актёра, и попусту загоняет его до изнеможения.
- О чём беседуем? – внезапно открыла дверь и стремительно вошла в помещение медсестра. Она подозрительно уставилась на одиноко сидящих больных.
Несмотря на внезапность появления сестры, ни Колька, ни Виктория не пошевелились.
Колька сидел, понурив голову и прикрыв глаза.
- Что? – словно проснувшись, переспросил он, удивлённо глянув на сестру.
- О чём воркуем? – повторила сестра провокационный вопрос.
Колька посмотрел справа, слева от себя, никого не увидел. Что Виктория сидит сзади, он словно бы не знал.
- Телевизор смотрю, - пожал плечами.
- И что показывают? – полюбопытствовала сестра.
Колька сонно зевнул, не потрудившись прикрыть широко и надолго раскрывшуюся пасть.
- Новости, наверное. Я спал.
- А подруга сзади тебя?
- Какая подруга…
Колька оглянулся и словно впервые увидел Викторию.
- А, эта… Нет, она не мешает… Тихо сидит. Бормочет что-то себе под нос. С головой, наверное, не в порядке…

                                                         =6=

Второй вечер подряд Вика разговаривала с Колькой "про жизнь". Они, как и вчера, сидели в ком-нате отдыха, перед включённым телевизором.
Почему она разоткровенничалась с этим парнем? Ей нравилось, что Колька не был испуган ситуа-цией, в которую попал. Но в то же время вёл себя осторожно, чтобы попусту не нарваться на неприятно-сти. Этот парень нравился ей простотой и отсутствием двоедушия. Такие не продают.
- Я была на гастролях почти во всех крупных городах страны. И знаешь, что бросалось в глаза? Страна будто погрузилась в грандиозную затянувшуюся пьянку с танцами до упада и свободной любо-вью для всех. Пить - весело, развратничать – приятно! Те, кто сумел хапнуть жирный кусок, восторга-ются рыночной свободой, захлёбываются счастьем демократии, объедаются либеральными ценностя-ми… Веселье через край! Дурацкие комедии в кинотеатрах, шутовские передачи на всех каналах теле-видения. Даже министр культуры надел шутовской колпак и выступает клоуном! А украшением свобод-ного веселья и разврата стал мир актёров. Ничего удивительного, "Фабрики Грёз" кино и фальшивая жизнь в "домах" телевидения всегда были неумеренным и преувеличенным отражением жизни любой страны!
- Чтобы радоваться жизни у нас, - недовольно пробурчал Колька, - надо или хапнуть слишком большой кусок, которым подавятся завистники, или быть в тугой обойме крупнокалиберным патроном. В обойме ты кому-то нужен, людишки крутятся вокруг тебя, ты связан множеством обязательств. Но стоит разорвать паутину связей или выпасть из обоймы, и ты превратишься во вторсырьё. И сильные мира сего переработают тебя в полезное для высшего общества удобрение. Или сделают из тебя очень нужную, качественную, нежную туалетную бумагу. Единственная свобода, которой ты можешь вос-пользоваться, если не захочешь стать мягкой туалетной бумагой – свобода сдохнуть.
- Можно подумать, ты был в числе сильных мира сего, - усмехнулась Виктория.
- Жизнь сильных мира сего – это жизнь слабых мира сего через увеличительное стекло. Одна страна, одни законы. И в бизнесе, и шоу-бизнесе – везде есть сильные и богатые, слабые и нищие. Толь-ко те, кто наверху – богатое подобие тех, кто внизу. Потому что предки тех, кто наверху, совсем недавно были братьями тех, кто сейчас внизу.
- Но люди искусства должны чувствовать ответственность перед обществом за свою деятельность, - словно не замечая пессимизма Кольки, продолжала рассуждать Виктория. -  Я много читала… Именно люди искусства мечтают о будущем общества и создают реалии завтрашнего дня. Конечно, это относит-ся и к политикам, и к бизнесменам. Но создаваемое ими будущее - это будущее  материального благопо-лучия. Артисты же, художники и музыканты воодушевляют людей, заставляют их плакать и смеяться, формируют духовное будущее народов, будущее цивилизации. Поэтому люди искусства ценятся во всём мире на вес золота.
- Только не в нашей стране, - буркнул Колька. – Да и… Ты говоришь о людях искусства. Где они? Я видел только шоуменов, хапающих деньги.
- Какое будущее пророчим мы своему обществу?  Какое будущее уготовано нашему народу? – не услышав реплики Кольки, горячо шептала Виктория. - Пока что его ведут в "дивный новый мир" разру-шенных семей, загубленных жизней, в мир самоуничтожения, где на любой случай есть таблетка или укол. Фабрики Грёз кино, фальшивые теледома и пропаганда внушают народу, что секрет счастливой жизни кроется в чудесных препаратах, дающих наслаждение. Началась эра наркотиков выписываемых человеку по рецепту. Мы с тобой тоже приложили к этому усилия. Я – в кино и в театре. Ты – пропаган-дируя образ рокера, которому жизнь без наркоты – не жизнь. Твоя музыка, рок-музыка, она своей сутью, своим нутром ведёт слушателей к наркожизни!
- Рок многообразен, - обиделся на Викторию за своё искусство Колька. - Рок не только барабаны и рёв гитар.  Это и проникновенные баллады, это и соло под акустическую гитару, и потрясающее двухго-лосие. Рок - это оригинальнейшие мелодии и гармонии, над которыми ломают голову специалисты и не могут понять, как подобное великолепие могли сочинить музыкально безграмотные люди. Многие рок-музыканты самоучки, и они же - виртуозы, мастера своего дела. Рок - это свой взгляд на жизнь, особая жизненная философия, прежде всего в текстах. Рок - молодая энергия, особый способ самовыражения, своеобразная форма музыкального искусства и, между прочим, нередко качественная поэзия. Это соци-альный протест, бунт против навязываемых стеротипов и рутины. Рок очень часто - передовые взгляды молодёжи, неприятие "старой плесени". Многие рок-песни стали музыкальной классикой.
- Но этих "классических" песен так мало! – возразила Виктория.
- Но и хороших фильмов, ставших классическими, не много! – усмехнулся Колька. – Валом идут мыльные оперы, дешёвые боевички и страшилки. Вот из тех фильмов, в которых ты снялась, много хо-роших?
Виктория промолчала.
- Если актрисе посчастливится за свою жизнь сняться в одном фильме, который потом назовут классикой, наверное, она будет счастлива. Так же и у музыкантов! Если ты сделаешь одну песню, кото-рую будут петь десятилетиями, это уже грандиозный успех!
Из коридора послышался детский визг, шум, топот ног. Что-то с грохотом упало. Колька бросился к двери.
- Не выходи в коридор! – остерегла его Виктория. – Ты всё равно ничего не сможешь изменить!
- Сама ты не очень послушна, - огрызнулся Колька, выглядывая в коридор через приоткрытую дверь.
- Если ты противишься из-за себя, персонал воспринимает это как допустимый протест. Если ме-шаешь персоналу из-за других – это уже бунт и наказывается очень жестоко. Что там?
- Вовка Смирнов… - вздохнул Колька.
Санитар стоял на пути бегущего по коридору пацана. Куда мальчишка хотел убежать? Места для бега – от конца до начала коридора.
Санитар спокойно дождался, пока мальчишка поравняется с ним, взмахнул рукой и подсёк беглеца поперёк живота… Мальчишка переломился, наткнувшись на тяжёлую мужскую руку. Санитар схватил пацана за запястья рук, скрестил их на груди, дёрнул тельце вперёд, перехватил руки за спиной беглеца. Одновременно сшиб мальчишку с ног и коленом прижал к полу вниз  лицом.
Подбежал другой санитар, поставили на Вовку кресло без ножек, сел в эту "давилку".
- Отак от, сынок, давай отдохнём, - удовлетворённо буркнул, вытягивая ноги.
Вовка под тяжестью девяностокилограммового седока дёрнулся, длинно и сдавленно, будто упус-кая неподъёмный груз, нечеловечески вскрикнул и мелко засучил ногами.
- Ты бы поаккуратнее, - с опаской заглянула в лицо мальчишки подошедшая сестра. – Это ж тебе не взрослый. Чёт он ногами задёргал как-то…
- Да припадочный, вот и дёргает! – недовольно проворчал санитар и похлопал Вовку по лицу. – Ты там не того, не балуй!
Вдруг санитар насторожился, нащупав рукой что-то неприятное.
- Сблевнул, что-ли? Не дай бог, сучёнок, руку мне изгадил, я ж тебя…
Он брезгливо поднял руку, разглядывая, во что испачкался. Кончики пальцев были красные.
- А, ч-щщёрт! – выругался санитар, неуклюже встал с кресла, ещё более придавив грудную клетку мальчишки. Откинул кресло в сторону.
Вовка не шевелился.
Санитар небрежно перекинул тельце мальчишки на спину. Изо рта тянулась полоска светлой пе-нистой крови.
- Ладно, пусть лежит, - отмахнулась сестра. – Оклемается. Они живучие.
Санитар оглянулся вдоль коридора.
Из палат выглядывали больные.
- А ну, геть по норам, крысы! – гаркнул сердито.
Двери испуганно захлопали, пряча трусливых больных.
- Пойду в шприц чего-нибудь наберу, - недовольно проговорила сестра и направилась в процедур-ный кабинет.
- Ты "давилку" отнеси, а я за ведром и тряпкой схожу, - проговорил санитар, обращаясь к коллеге. – Нагадил, сучёнок!
Дождавшись, когда коридор опустеет, Колька бросился к Вовке, приподнял его за голову.
- Вовка! Ты чего, Вовка…
Вовка дышал с трудом и едва сконцентрировал взгляд на лице склонившегося над ним Кольки.
- Они… меня… в палату… к дебилам, - тяжело захрипел мальчишка. -  Ненормальные все… Го-лые ходят! Обкакаются… и лежат… в собственной грязи. Я не хотел в этой палате… Сопротивлялся… Они меня… раздели и голого… привязали… Дебилы меня грязными руками… Я два дня… Тоже… А санитары дебилов насиловали… Сергею, брату… расскажи…
На последнем дыхании Вовка прошептал адрес и затих.
- Коля, бегом ко мне! – яростно зашептала Виктория из комнаты отдыха. – Придут, на тебя всё свалят!
Колька бросился в комнату отдыха.
В щелку они продолжали наблюдать за коридором.
Вернулся санитар с "инструментом". Ногой отпихнул тело в сторону, вытер шваброй пол.
Подошла сестра со шприцом.
- Давай кольнём.
Санитар склонился над телом.
- Зачем колоть, он уже окочурился, - проговорил удивлённо, глядя то на тело, то на сестру.
- Положено колоть, вот и уколю.
Сестра воткнула иглу сквозь штаны в ягодицу, выдавила лекарство в мёртвое тело.
- Вот теперь пусть окочуривается. Оттащите в кладовку, утром оформим буйное поведение и ле-тальный случай.
Санитар поднял труп за шиворот, как большую куклу понёс в дальний конец коридора.
Виктория отошла от двери. Безнадёжно всплеснув руками, села в кресло. Колька мрачно опустил-ся рядом.
- Если бы кто-то носился по улицам, кидался на прохожих за то, что ему не нравится их поведе-ние, сажал людей под замок, мучил электрошоком и наркотиками, - возбуждённо заговорила Виктория, - общество бы негодовало. За нападения на людей и нанесение увечий бандита посадили бы в тюрьму. А вот эти зверства, - Виктория кивнула на дверь, - закон называет "заботой о психическом здоровье" и "правом пациента на лечение".
Голос её слабел и замедлялся. Она говорила, словно каждым словом преодолевала боль.
- У нас психиатры имеют законное право силой хватать и удерживать любого человека, даже ре-бёнка!..
- Киднэппинг, - прокомментировал Колька.
- …Причинять ему душевную и физическую боль…
- Пытки.
- …И все это без всяких доказательств, что человек совершил преступление!..
Не глядя друг на друга Колька и Виктория долго сидели молча. Вздыхали, качали головами, вяло шевелили руками, словно разговаривали про себя. Со стороны это выглядело, как монологи глухонемых.

- Но должен же быть хоть какой-то минимальный порядок в этой долбаной больнице! Хотя бы ви-димость порядка, чёрт возьми! – едва сдерживая ярость, прошипел сквозь зубы Колька на лежащего Го-воруна, вернувшись в палату.
- Какой порядок! О чём ты говоришь! – приподнявшись на локте, Говорун удивлённо, словно ви-дел Кольку первый раз, посмотрел на него. Со вздохами и кряхтеньем старого усталого человека сел. - Поступил сюда как-то семидесятичетырёхлетний дедок.  Полная развалина, из-за сердечной недостаточ-ности не расставался с кислородной подушкой. Утром того дня, когда он к нам поступил, его домашняя медсестра спросила, чувствует ли он себя подавленным. Нормальный вопрос, да? Ты же не удивишься, если я спрошу тебя, как, мол, настроение. Вот и дед, не имея причин хохотать, сказал медсестре, что на-строение у него так себе, хреновенькое.
Говорун усмехнулся, безнадёжно покачал головой.
- В течение тридцати минут прибыл служащий психиатрической больницы. Дед, естественно, от-казался ехать с ним. Служащий вызвал участкового. Участковый отобрал у деда кислородную подушку, обыскал на предмет оружия… А вдруг он захотел покончить жизнь самоубийством – подавленным же чувствует себя! Запихнули деда в машину и увезли в поликлинику. Приписали суицидные наклонности и отправили в стационар.
- Жуть! – возмутился Колька. – Даже старик, даже дома, даже разговаривая со своей медсестрой, должен следить за тем, что говорит! Вот она, свобода слова в высшем проявлении!
- Деда "спас" инфаркт, из-за которого его перевели в обычную больницу, - продолжил Говорун. -  Ну а там, на счастье деду, сделали заключение, что больной не нуждается в психиатрической помощи. За "спецлечение" медицинская страховая компания списала со счёта страдальца четыре тысячи долла-ров. И восемьсот долларов дед выложил из своего кармана.
- Дед хоть живой остался. А сегодня они убили мальчишку – и за это им ничего не будет? – пора-жался Колька, глядя расширенными глазами в лицо Говоруна.
- Ничего, Коля, не будет. Думаешь, первый раз? Несколько месяцев назад к нам поступил молодой мужчина. Он уже где-то лечился, вёл себя чуть вызывающе, ему, естественно, назначили халдол. А му-жичок знал, что на халдол у него реакция, стал возражать. Но кто к его возражениям прислушается? Са-нитары накинули на голову одеяло, повалили на пол. Весь персонал стоял рядом, со смехом наблюдали, как больного "стреноживают" кожаными "держалками".  Принесли "давилку", сели сверху, как сегодня. Вкололи халдол. Мужик кричал, что не может дышать, что ему больно… Через пару часов он был мёртв. То ли от аллергии задохнулся, то ли с "давилкой" перестарались.
- Тот хоть больной, - сожалеющее вздохнул Колька. – А мальчишка…
- Кто знает, больной, или с плохим характером. Ты вот, больной?
- Не-ет! – удивлённо протянул Колька.
- А я больной?
Колька вздохнул.
- И большинство других, которых здесь "лечат", такие же.
Говорун обхватил лицо ладонями, затем сцепил пальцы на затылке.
- У психиатров есть библия, "Диагностическое и статистическое руководство по психическим рас-стройствам". С его помощью спецы определяют, можем ли мы иметь семью, быть родителем, способны ли выполнять работу, имеем ли право голосовать. Руководство используют, чтобы держать людей в тюрьме или отпускать убийц на волю. С его помощью аннулируют завещания и расторгают контракты. Ужасно, что одна книга обладает такой силой.
Говорун сидел на кровати низко ссутулившись, как сидит обременённый непосильными заботами человек.
- Диагнозы, перечисленные в руководстве, смешно сказать, определены голосованием членов Американской психиатрической ассоциации.
Говорун удивлённо всплеснул руки вверх.
- Примитивизм! Так решают, в какой ресторан пойти на вечеринку. Вы, мол, любите итальянскую кухню, а мы – китайскую. И чтобы никого не обидеть, голосуем за греческую.
Говорун покачал головой, безнадёжно шевельнул рукой.
- Толстая книжка с перечислением болячек есть. А единства понимания патологии нет! Они до сих пор спорят, что это за расстройство, "шизофрения". Его ведь не определишь и не подтвердишь ни анали-зом крови, ни микроскопией мочи… Но если "болезнь" невозможно измерить с помощью рентгенограм-мы, энцефалограммы или другим объективным способом, значит, слово "болезнь" здесь не более, чем метафора. И  "лечение" таких "болезней" - ненаучная деятельность!
Горящими глазами Говорун уставился на Кольку, ожидая от него подтверждения. Колька согласно кивнул. Говорун с недоумением продолжил:
- Психиатры говорят о расстройствах математических способностей, лунатизме, расстройствах, связанных с отвыканием от никотина, связанных с переходными этапами в жизни. Нет, я не говорю, что у людей не бывает проблем – все мы испытываем душевные страдания и огорчения. Но если человек воспринимает себя несчастным, это проблема, а не болезнь. Горе от несчастной любви – это не болезнь! А у нас пытаются лечить любую модель нежелательного поведения, от серийного изнасилования до не-желания ходить в школу. Скоро нежелательным поведением для наших правителей станет вся наша жизнь.
- И все молчат! – поразился Колька. – Где бы что ни творилось – все молчат!
- И все молчат… - безнадёжно согласился Говорун.
- Молчат, как заколдованные. Как зомби!
- Да уж… - подтвердил восклицание Кольки Говорун. Но было видно, что он размышлял о чём-то своём. – Ты никогда не задумывался, почему наше телевидение показывает бесконечные сериалы о ма-фии, о "зонах" на фоне отупляющих юмористических программ и мыльных опер? Почему нас беспре-станно пичкают информацией об убийствах, катастрофах, о пороках? Ведь, рассказывая о нескончаемых преступлениях, о том, что "мафия бессмертна", что не переводятся "оборотни в погонах", телевидение рушит в людях веру в хорошее, в правильное, рушит наши устои.  К чему эта постоянная дискредитация жизненных ценностей на фоне пустых слов правителей о культуре и справедливости?
- Ну… Наверное, потому, что такие передачи и сериалы нравятся телезрителям, - неуверенно предположил Колька.
- Тебе нравится? – насмешливо спросил Говорун.
- Дребедень, - отмахнулся Колька.
- А смотришь?
- Смотрю, - пожал плечами Колька.
- А зачем смотришь?
- Чёрт его знает! Делать нечего, потому и смотрю. Уставлюсь в экран, ничего не соображаю, но смотрю. Как зомби.
- А ты знаешь, что сделать из человека зомби – это не фантастика, а работа для знающего специа-листа?
- Наверное… Если знать как, почему не воспользоваться знанием. Только кто же знает, как сде-лать из человека зомби? Колдуны, наверное?
- Какие, к чёрту, колдуны! Это работа для психиатра средней руки!  Чтобы сделать из человека зомби, его изымают из привычной среды. Ему полностью меняют распорядок жизни. Новый образ жиз-ни должен целиком идти вразрез с прежними привычками. Объекту создают невыносимые условия... А теперь вспомни историю нашей страны…
- О-о… - протянул разочарованно Колька. – У меня в школе успехи были очень некудышние!
- Ну, про то, что в нашей стране когда-то был социализм, слышал?
- Да, читал.
- Народ при социализме жил не богато, но социальная защищённость была – позавидуешь! Все ра-ботали, ни одного беспризорного ребёнка…
- Да ладно! – недоверчиво покосился на Говоруна Колька. – Как это, чтобы ни одного беспризор-ника!
- Поверь на слово, Коля, не было беспризорников. А потом жителей целой страны "изъяли" из привычной, социально защищённой жизни и бросили в дикий "рынок"! Чем не первая ступень зомбиро-вания?
- Да уж…
- Вернёмся к нашему человеку, объекту, из которого хотят сделать зомби. Спецы провоцируют не-доверие объекта ко всему, что его окружает, создают негативные ситуации. Его нагло обманывают, фальсифицируют данные, ему угрожают, его запугивают. Не правда ли, очень похоже на наши новост-ные и политические телепрограммы, фильмы о мафии, о "зонах"?
- Да уж…
- Дискредитируют и подтасовывают жизненные ценности объекта – возлюбленная, якобы, стано-вится проституткой, новый друг сдает его милиции, маньяк насилует сестру. Высмеивают всё, чем чело-век дорожил. Не правда ли, похоже на "слабые звенья", "грязные стирки" и подобные наши ток-шоу? Или на рекламу про то, что "Вася знает пятнадцать языков и защитил диссертацию - ну и чё?! Пей "Ду-рапакс" - ты будешь круче!"  Или на соревнования по поеданию прямой кишки свиньи и ковыряние но-сом в живых опарышах?
- Точно, - мрачно подтвердил Колька.
- Кормят зомбируемого углеводной и безбелковой пищей, подмешивают отупляющие сознание препараты. Думаю, у нас полстраны питается макаронами и кашами без мяса. И, прислушиваясь к рек-ламе, сдабривают углеводы пивом. И у всех работа, работа, работа на двух работах, подработки... Одной зарплатой семью не прокормишь!.. Работа до отупения...
- Точно, - согласился Колька. – Если работать на одной работе, хватит только, чтобы хлеб запивать дешёвым пивом.
- Когда объект достигает состояния тупого безразличия, спецы проводят требуемое психокодиро-вание приёмами активного внушения. Скоро выборы. Зомби-электорату внушат: "Голосуй сердцем!" и укажут, в какой графе ставить галочку. И ведь проголосуют за продажных, за бандитов, за недоумков!
- Слушай, Говорун, откуда ты всё это знаешь? – подозрительно спросил Колька. – Нормальный человек… Ну, в смысле, не специалист, такого знать не может! В общем, что-то ты слишком хорошо разбираешься в этих болезнях и лекарствах.
- Так я же врач, - усмехнулся Говорун.
- Врач?! – поразился Колька.
- А это не секрет. Просто никому дела нет до моей профессии. Да и ты не спрашивал.
- Что, и врачи сюда попадают? – посочувствовал Колька.
- Сюда все попадают, - подтвердил Говорун.
- Что… - Колька красноречиво пошевелил ладонью над головой.
- А у тебя? – с интересом спросил Говорун.
Колька смутился.
- А как же ты попал сюда?
- Я детским врачом работал в поликлинике. В общем, допустил небольшую диагностическую ошибку, не повлиявшую на ход лечения. Но пришёл папочка загорелой национальности и сказал, что "эслы с рыбёнкам чьто слючицца, я тэбья виэбу". Он меня в коридоре перехватил, народу вдоль стен много, все смотрят… Я ему говорю, что задержка с постановкой диагноза на лечение не повлияла… А он: "Эслы чьто слючицца… виэбу "
- Представляю… - посочувствовал Колька.
- Меня взбесило это… Я, в общем-то, не считал себя специалистом, каких называют халатными. Совет, говорю, бесплатный. Когда приедешь к себе на родину и придёшь домой, повтори это своей ма-ме.
- Ну, ты отколол! – Колька восторженно хлопнул рукой по колену.
- Да, всем известно, как реагируют такие "жигиты" на свою маму.
- Ага, если он тебя, то можно. А если ты советуешь ему те же слова повторить своей матери, то это уже оскорбление! – возмутился Колька.
- Ну, а что дальше, догадаться не трудно. Он бросился на меня. Я руки держал в карманах халата, и, к несчастью, в одном кармане лежали ножницы. Естественно, когда я сжимал от злости кулаки, нож-ницы оказались в кулаке. А когда я врезал ему по шее, ножницы воткнулись в шею. В сонную артерию.
- Но это же самооборона! – возмутился Колька. – Он же бросился на тебя!
- Поди, докажи…
- И что, не было выбора? – Колька обвёл руками вокруг.
- Ну что ты, было несколько выборов. Первый – родственники погибшего убивают меня и, мягко говоря, причиняют неприятности моей семье. Второй вариант – меня сажают в тюрьму и там, после дол-гих или не очень, мучений, убивают. Третий вариант – попасть сюда за совершение убийства в состоя-нии психического нездоровья. Здесь я от посягательств извне наиболее защищён. Да и родственники убитого удовлетворены – русский псих… Попал я сюда "на льготных" основаниях. Обещали относиться снисходительно, если не стану вмешиваться в жизнь отделения. Я "вмешался" несколько раз. Теперь "лечусь" на общих основаниях.

                                                         =7=

- Три недели я лежала, как спящая красавица. Многих пациентов в  наркотической коме обнажён-ными привязывают к кроватям, делают электрошок. Больные приходят в себя с повреждёнными мозгами и необратимо изменённой психикой, с воспалением лёгких и закупоркой сосудов. Некоторые вообще не просыпаются. Пока я здесь, несколько человек погибли от такого лечения.
Виктория шептала Кольке, как её лечили сном.
- Я не знала, что директор клиники Гарри Бейли учился в Великобритании и Канаде у психиатров, которые работали над программами по контролю разума в ЦРУ и других разведслужбах.
- Какого чёрта он делает у нас? Чего ему не сидится на своём Западе?
- Значит, есть интерес. При встрече надо будет спросить, - усмехнулась Виктория. -  Пока я не ви-дела его ни разу.
- Я тоже ни разу не видел докторов.
- И, думаю, не увидишь. Личной аудиенции удостаиваются только избранные. Как я, например.
Виктория опять усмехнулась.
- Ты же известная актриса, - искренне прошептал Колька.
- На актрису им наплевать, - Виктория тяжело вздохнула. – Я из разряда неподдающихся.
- А если надавят так, что… На самом деле сломают…
- К тому идёт, - безразлично согласилась Виктория.
Колька покосился на Викторию. Прищуренными глазами девушка словно разглядывала вдали что-то печальное.
- А если притвориться… Будто ты вылечилась. Ну, вести себя так, как они хотят? Выйти отсюда, а там…
- Я отсюда не выйду, Коленька, - с неприкрытой тоской, на длинном вздохе прошептала Виктория. – Поэтому  я ограничена выбором в пределах стен этого учреждения. С перспективой превратиться в зомби.
Виктория вдруг разозлилась.
- Но я докажу им, что есть люди, неподвластные их программам контроля! Сдохну, но докажу.
- Если бы я был на воле, такую волну фанатов поднял бы!..
Глаза у Кольки загорелись, он резко повернулся к Виктории.
- Тихо, дурачок! Громко говорить вредно для здоровья! – Виктория стукнула Кольке ладошкой в лоб и предостерегающе указала пальцем вверх.
Колька отвернулся, но сел не сгорбившись, как всегда, а, раскинув руки на спинки стульев, как крылья птицы.  
- Ты не представляешь, какие они благодарные, фанаты! Достаточно мне на концерте крикнуть…
- Да успокойся ты!  Звезда фанатичная!
- Это правда, Вика. Я серьёзно. Подумай, это твой шанс. И мой, конечно. Но я не знаю, как отсю-да…
- Да заткнёшься ты, наконец! Или не пройдёт и двух дней, как во избавление от революционных мыслей ты будешь лежать на койке и бессмысленно таращить глаза на санитара, пихающего тебе в рот манную кашу немытой ложкой!
- Мы же не в той клинике, где заведует твой цереушник, - примирительно зашептал Колька.
- В той, Коленька, в той.  
- Как… в той?
Дверь скрипнула, Колька и Виктория замолчали в неподвижности.
- О! И вправду, здесь! – ухмыльнулся санитар, заглянув в дверь комнаты отдыха. – Вдвоём ворку-ют! Сестра говорит, они теперь каждый вечер новости вдвоём смотрят, там их ищи. Актриска и Музы-кант. Профессионально-шизофренический дуэт. Актриска, иди на процедуры! Тебе доктор укол пропи-сал. У тебя сегодня повышенная доза.
Санитар довольно хохотнул.
- Щас приду, - деформированным голосом мрачно отозвалась Виктория. Таким голос становится, когда от сильного волнения во рту пересыхает.
- Приходи, милая, приходи, - слащаво попросил санитар, глянул на неё, как сытый кот на не особо вкусную добычу, и серьёзно посоветовал Кольке: - А ты, Музыкант, иди баиньки. А то, говорят, у тебя по вечерам возникают дурные желания купаться.
Санитар исчез.
Виктория вздохнула, длинно и прерывисто.
- Я же говорила, два дня мне отдыхать… Ты, Коленька, - попросила она, - не вмешивайся. Потому что предотвратить ничего не сможешь, только жизнь себе попортишь… Не вмешивайся, ладно?
Колька молчал, насупившись.
- Иди в палату, Коля…
Виктория положила ладонь Кольке на голову, ободряюще взъерошила волосы.
Колька вдруг почувствовал, насколько много она старше его!
- Иди, Коля. Глупо плечом останавливать наезжающий на тебя поезд. Ляг, прижмись к земле… И постарайся к следующей встрече выкопать под рельсом яму. Не успеешь к следующей встрече, выкопай к третьей, к десятой. Поезда глупые, ходят по расписанию!  
Виктория наклонилась, чмокнула Кольку в щёку.
Ушла.

- Слушай, ну есть же какие-то права! – возмущённо шипел Колька, вернувшись в палату.
- Какие права, - усмехался Говорун. – Наши права давно стали фикцией, на которую никто не об-ращает внимания. Наша Фемида - боевой андроид.  Не рассуждающий, крушащий всех, на кого его на-травят стражи "государственного порядка".
В коридоре послышались приглушенные радостные голоса нескольких мужчин.
Колька подскочил к двери, выглянул в коридор.
- Что там? – спросил Говорун.
- Солдаты из чёрного хода идут в комнату санитаров, - удивлённо доложил Колька.
- Солдаты? – Говорун тоже удивился.
- Солдаты, - подтвердил Колька.
- И много их? – спросил недоверчиво Говорун.- Вооружённые? Может, получили информацию, что нас заминировали?
- Да нет, не такие солдаты. Без оружия, раздолбаи какие-то… Человек десять зашло уже.
- Санитары очередную афёру затеяли…
- Сбегаю в бытовую комнату, там из двери в дверь что-нибудь услышу или увижу.
- А медсестра?
- Ушла куда-то.
- Естественно ушла, раз санитары что-то задумали. Зачем ей видеть лишнее.
Говорун помолчал, раздумывая, затем попросил:
- Сидел бы в палате… Застукают, что после отбоя по отделению ходишь, хлопот не оберёшься.
- Я же в бытовую комнату. Если что, пуговицу на штанах оторву, скажу, пришить зашёл.
- На кой чёрт тебе… Меньше знаешь – крепче спишь.
- А когда больше знаешь – крепче на ногах стоишь.
Колька выскользнул из двери и, оглянувшись в обе стороны, быстрым шагом заторопился в быто-вую комнату.
Дверь комнаты санитаров была полуоткрыта, солдаты теснились спинами к выходу.
Колька метнулся в бытовушку, замер, прильнув ухом к двери.
- О-о-о! – послышался хор довольных голосов.
- Сержант, долго ты работал! – одобрил выделившийся из хора басок.
- Так, мужики, - хозяйски встрял голос санитара. – Давайте побыстрее. Не могу же я вас здесь до утра держать!
- Дружан, мы тебе бабки заплатили!
- Да я ничего, но если начальство заглянет, будут неприятности. И у вас, и у меня. Вы же не хотите из гостей превратиться в обитателей моего заведения?
- Это ты на что намекаешь?
- На сексуальные излишества.
- Пошёл ты!
- Второй отстрелялся! – радостно доложил ещё один голос. – Следующий! Пристраивайся…
- Ты что-то быстро…
- Да я как увидел её, как вспомнил, что она знаменитость… Только глаза закрыл, так она и выплы-ла из какого-то фильма… А я приплыл!
Солдаты довольно загоготали.
- Держи ноги, неудобно же!
- А я держать не нанимался!
- Раз денежки взял, должен обслужить по полной программе!
- Это ты мальчику когда заплатишь, ему и предъявляй претензии…
- Дружан, многовато ты с нас содрал. Кругленькая сумма получается!
- Да бутылка хорошей водки дороже стоит! – возмутился санитар. – Зато будет что вспомнить! Знаменитость трахал!
- Следующий, мужики! Я что-то с двух качков… Даже удовольствия не успел заметить. Слушай, дружан, давай второй раз за полцены, а?
- Нет, за полцены не могу! Это же знаменитость! Имидж надо держать.
- Какая, к чёрту, знаменитость! Лежит полудохлая, как резиновая кукла. Мы за такие деньги взвод резиновых купим!
- Не полудохлая, а спящая… Красавица. Нет, за полцены не пойдёт. За полцены бери на прокат ре-зиновую.
- Мужики, дайте взаймы бабок, у кого есть…
От ярости, которую нельзя выпустить наружу, у Кольки ослабели ноги, он бессильно сполз по двери на пол.
- Сволочи! – простонал он сквозь зубы. – Сволочи! Не-ет, надо делать ноги отсюда! Ох, в кого вы меня превратили! Вот теперь, когда я выйду на свободу, я буду настоящим психом! Неудержимым!
- Так, мужики, у кого есть деньги на второй заход? – послышался деловитый голос санитара. – У троих? Давайте по-быстрому… Остальные, если что, приходите через два дня. Мы снова будем дежу-рить.

                                                  =8=

Следующим вечером Колька, как всегда, отправился в комнату отдыха. Долго ждал, не надеясь, что Виктория придёт.
Виктория пришла заторможенная, плохо соображающая.
- Сволочи, я с их лекарств отупею окончательно, - пробормотала она, сев позади Кольки.
- Вика, мне надо сдёргивать отсюда! – яростно зашипел Колька.
- Тихо ты, дурачок, - на удивление быстро отреагировала Виктория. – За такие мысли можно и под лоботомию попасть.
- Никого же нет! Никто ничего не слышит! – нетерпеливо шипел Колька.
- Услышат, если будешь в полный голос орать, - сонно пробормотала Виктория.
- Вика, не могу я! – чуть не заплакал Колька. – После вчерашнего…
- Что с тобой случилось вчера? – безразлично прошептала Виктория.
- Со мной ничего не случилось. С тобой случилось.
- Со мной тоже ничего не случилось.
- Я знаю про солдат…
- Про каких солдат? – насторожилась Виктория.
- А ты ничего не помнишь? – удивился Колька. – Они же тебя использовали… вместо секскуклы!
- Кто… они? – насторожилась Виктория.
- Санитары привели несколько солдат. Я из бытовой комнаты слышал, как солдаты в санитарской комнате… И не по одному разу.
- Вот сволочи… - с нехорошей задумчивостью пробормотала Виктория.
- Санитары приглашали солдат на послезавтра ещё раз.
- Вот сволочи… - медленно повторила Виктория. – Нет, это переходит всякие разумные границы.
Она встала и пошла к двери.
- Ты куда? Виктория… Не глупи! – громко произнёс и вскочил с места Колька.
- Коля, сядь! – так же громко потребовала Виктория. Она остановилась и повернулась к Кольке. – Не ввязывайся.
- Но ты же ввязываешься!
- Мне отсюда не выйти, меня здесь сгноят! Мне терять нечего!
Они говорили всё громче.
Дверь открылась, в комнату заглянул санитар.
- Чего расшумелись? – недовольно спросил он. – Не сидится молча, разбегайтесь по норам!
Виктории было совершенно безразлично, что этот санитар не из вчерашней смены. Она кинулась на него с кулаками.
- Сволочь! Ах ты сволочь!
Санитар легко оттолкнул Викторию, она упала. Колька вскочил с места, подбежал к Виктории, схватил её в охапку. Санитар захлопнул дверь.
- Виктория, прекрати! Ты однажды бежала отсюда, значит, есть возможность, скажи, какая! – шептал он ей. – Или скажи, как мне связаться с друзьями. Они на уши поставят всё! Они разгромят больницу, вытащат нас отсюда…
Прибежали два санитара и медсестра со шприцом.
- Не надо! Ничего не надо! – кричал Колька. – Я её успокоил! Она просит прощения! Она спокой-на!
- Отпусти! – билась Виктория. – Сволочи! Ублюдки!
Санитары вырвали Викторию из объятий Кольки. Медсестра с размаху воткнула иглу ей в ягоди-цу. Через пару секунд девушка обмякла.
- Отпустите её, пожалуйста… - просил Колька.
- Нападение на персонал возбуждённым пациентом требует применения средств стеснения, - с до-вольной улыбкой сообщил Кольке санитар, на которого кинулась Виктория. – Завтра мы сообщим об инциденте доктору. Он назначит Актриске шоковую терапию. Или что покруче. Ты, по-моему, тоже что-то имел против нас?
Санитар с усмешкой посмотрел на коллег.
- Нет, нет, я ничего не имел. Я наоборот, держал её, когда она кинулась на тебя!
Колька умоляюще сложил руки на груди.
- Ладно, - смилостивился санитар. – Ты, вроде, безобидный псих. Живи покеда.
Викторию закрутили в принесённое одеяло, перепоясали несколькими ремнями, унесли.
Колька вернулся в палату.
- Да что же это творится! – шипел он, сидя рядом с Говоруном. – Они обещали Виктории шоковую терапию. И более радикальное средство.
Говорун помрачнел, тяжело вздохнул.
- Это он насчёт лоботомии грозил. Не пустые угрозы.
- Надо же что-то делать!
- Здесь ничего нельзя сделать. Мы заложники персонала.
- И что теперь, пусть Виктория гибнет?
- Если ей от этого станет легче, мы можем погибнуть с ней за компанию. Проявить агрессию по отношению к персоналу и, получить коллективное предписание на лоботомию. Стать дебилами вместе с ней. Мы ничего не можем сделать!
- Мои друзья смогут!
Колька прильнул к уху Говоруна.
- Если сообщить моему другу, что я здесь и что нам грозит опасность… Надо сказать ему, чтобы собрал рокеров и разбомбил к чёрту эту больницу. Я найму хороших адвокатов, нас переосвидетельст-вуют и признают здоровыми! Мы купим врачей, деньги есть!
- Замолчи!
Говорун отстранился от Кольки и задумался.
- Ты сколько здесь? – напирал Колька. – Год? Два? Три?
- Больше… - вздохнул Говорун.
- Ты уже своё отсидел. Пора выходить на свободу! Ты официально выйдешь! Тебя признают изле-чённым!
- Ни слова больше, если не хочешь погибнуть и погубить меня!
Говорун яростно сверкнул глазами.
Колька дёрнулся сказать ещё что-то.
- Замолчи, я сказал! – по-змеиному зашипел Говорун.
Колька сник.  

        Часть пятая. ЛИБЕРАЛЬНО-ПСИХОДЕЛИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ

                                                             =1=

Гарри Бейли приехал в клинику точно к десяти утра. Ему было сорок шесть лет, он тщательно следил за своим здоровьем, держал тело в спортивной форме и одевал его в очень хорошие костюмы. Настолько хорошие, что людям, "покупавшим" костюмы, а не "одевавшимся у кутюр", лучше было не знать об их стоимости. Галстук Бейли обходился дороже, чем костюм иному предпринимателю из "среднего класса". Положение директора клиники обязывало на мелочах не экономить.  
В предбаннике кабинета ждали дежурный врач в белом халате и два молодых человека в ширпот-ребовских костюмах. "Стиранные и глаженные", - поморщился об их галстуках Бейли. При виде дирек-тора все почтительно встали.
- Здравствуйте, господин директор, - склонил голову дежурный врач. Молодые повторили движе-ние. – Разрешите доложить о ночном дежурстве?
- Да, - разрешил Бейли, проходя в кабинет. – Эти ко мне? Чего им нужно?
- Практиканты, - сообщил доктор, закрывая за собой дверь. – Выпускники мединститута. Специа-лизации по психиатрии и психологии не имеют. В свободном поиске, так сказать. После доклада сможе-те поговорить с ними? Или назначите на более удобное время?
- Давай сейчас. Пусть слушают доклад, а я присмотрюсь. Может на что сгодятся.
Бейли был неплохим психологом и, поговорив с человеком, мог составить довольно точный его психологический портрет.
Доктор пригласил молодых людей.
Практиканты сели к столу на указанные места. Чуть отвернув лицо, Бейли наблюдал за их движе-ниями.
Сидят прямо, уверенно, но не расслабленно, не на всём сиденье. Руки на коленях, колени чуть врозь. Лица повёрнуты в сторону шефа, но контакта глазами избегают. Внешность у обоих неброская, стрижки аккуратные. Чисто выбриты.
Ну что ж… На первый взгляд не скрытны, знают своё место, к начальству настроены почтитель-но…
Бейли вопросительно посмотрел на того, что сидел ближе.
- Ник Малахофф, - представился молодой человек, вставая с места и  склоняя голову.
Бейли кивнул, разрешил пальцем сесть, посмотрел на второго.
- Питэр Кучман, - поднялся второй.
Бейли кивнул, разрешая сесть, задумался. С первым всё понятно, Николай Малахов. Возможно, Никита. А у второго что за странная фамилия? Кучман… Манн… Окончание для простофиль, конечно, звучное. Но таких фамилий не бывает.
- Ты кто по национальности? – без церемоний спросил Бейли у практиканта.
- Отец – украинец, - чуть покраснев, торопливо ответил Питэр.
"Понятно, - усмехнулся про себя Бейли. – Отец был Кучмой, сына сделал Кучманом. Так сказать, чтобы в жизни легче пробивался. Ну что ж, похвально…"
- Докладывайте, - разрешил он дежурному.
- Ночь прошла спокойно, без смертельных случаев… - начал доктор, открывая папку с документа-ми.
- Без случаев, так и упоминать не надо, - недовольно проговорил Бейли.
- Извините, господин директор, - доктор встал, склонил голову, снова сел.
- Продолжайте.
- Двое из "размораживаемых" готовы к "изменению". Один "изменённый" готов к "повторному за-мораживанию".
Практиканты удивлённо хлопали глазами, переводили взгляды с директора на доктора и обратно. С такими странными терминами они в мединституте не встречались.
- Мы работаем по программе "тренировка чувствительности", - пояснил молодым людям Бейли.
Клиника разрабатывала программы контроля разума. Те, кто намекал, что  Бейли выполнял заказы ЦРУ или других разведслужб, конечно же лгали. Бейли не только не работал по указке каких-либо раз-ведслужб, но и, как убеждённый глобалист и нтернационалист, не состоял в партиях и не выказывал приверженности какому-либо правительству. Другое дело, что он продавал результаты своей деятельно-сти тем или иным правителям или их службам. Но это уже чистый бизнес, и Бейли совершенно не инте-ресовало, какая спецслужба купит его разработки. Бизнес есть бизнес!
- Ищем возможности надёжного манипулирования людьми, - продолжил Бейли. -  Конечный ре-зультат нашей работы -  разрушение индивидуальности,  отказ от своего "я", выработка чувства пренеб-режения к нравственным ценностям и  потеря ответственности за свои поступки.
Бейли помолчал некоторое время, медленно растирая пальцы. В голове у него кружились два сло-ва: "разрушение индивидуальности… разрушение индивидуальности…  разрушение индивидуально-сти…".
Доктор и практиканты почтительно молчали. Стеклянно уставившись перед собой, краем глаз на-блюдали за шефом.
- В нашей клинике два отделения, - вновь заговорил Бейли. - Пациенты поступают в лечебное от-деление, где за ними, согласно разработанным стандартам, производит уход младший и средний мед-персонал. В течение некоторого времени мы наблюдаем за новичками, отбираем тех, которые годны для работы над сознанием. Затем переводим в производственное отделение, где изменением их психики за-нимаются доктора.
Бейли подумал о том, что для штатных врачей клиники увеличивающаяся нагрузка стала обременительной. Даже то, что вся черновая работа выполнялась средним и младшим персоналом, не помогло в достаточной степени разгрузить врачей. С основной работой, с "промыванием мозгов", психиатры уже не справлялись. Требовалось расширять штаты. Ребятки, вроде, адекватные, думал Бейли, разглядывая практикантов. Неизвестно, насколько умные, но на тупых не похожи. Взять их к себе, научить… Учить новичков легче, чем переучивать сложившихся специалистов…
- Мы работаем по трёхступенчатой программе воздействия на сознание, - продолжил Бейли. - Первая ступень, "размораживание", направлено на физическое отстранение человека от повседневных дел, источников информации, социальных отношений, от структур, которые его поддерживают. Один из способов подготовки к дальнейшей работе – многодневное содержание в асенсорном сейфе. Можно ра-ботать и другими способами. Главное - прервать контакты объекта с его бывшим окружением, нарушить привычный образ жизни. Провоцируем недоверие объекта ко всем, кто его окружает. Обман, угрозы, высмеивание всего, чем он дорожил. Важно дискредитировать жизненные ценности объекта. Например, сообщить и, по возможности, доказать фотографиями, видеосъёмкой, документами, что его возлюблен-ная - проститутка, что его друг - предатель… И не важно, что фотографии – монтаж, а видеосъёмка - иг-ра актёров! Путем непрерывного воздействия создаём невыносимые для объекта условия. Даём отуп-ляющие лекарства или наркотики. И обязательно недосыпание. После того, как пациент созреет, дойдёт до края, его подвергают унижению, чтобы он почувствовал свою ничтожность. Это побуждает его к "изменению". Естественно, всё перечисленное применяется в индивидуальной последовательности и "дозе". Когда объект достигнет состояния тупого безразличия, проводится заключительный этап, "по-вторное замораживание".  В то, что осталось от личности, интегрируют нужные установки.
- А какова цель такого изменения? – спросил Кучман.
- Как показал опыт, объект с расщеплённым сознанием - идеальный материал для подготовки эф-фективного разведчика или диверсанта.
Бейли чуть не сказал "убийцы", но вовремя сдержался. Он ещё не определился, можно ли говорить с молодыми людьми столь откровенно.
- Подготовленный таким образом объект мы передаём спецслужбам.
- Долго идёт процесс "размораживания" пациентов? – задал дельный вопрос Кучман.
- Это зависит от стойкости психики объекта. Большинство удаётся сломить за несколько дней, с некоторыми мы работаем месяцы и даже годы.
- Есть смысл тратить на один объект годы?
"Молодец, студент, - Бейли взглянул на Кучмана одобрительно. – Деловой подход".
- Дело в том, что процесс назад повернуть сложно. Прервать на середине, сами понимаете… По-луфабрикат… Непредсказуемость дальнейшего поведения. Поэтому работаем до конца.
- А если пациент всё же не поддаётся обработке? – Малахофф тоже заинтересовался теорией ма-нипулирования сознанием.
- Если не действуют психологические методы, подключаем химиопрепараты. Сами по себе, без направленных внушений, препараты действуют на разум случайным образом. Но в сочетании с внуше-нием очень эффективны.
- А если, тем не менее… - настырно добивался ответа Малахофф.
- Бывают и такие случаи. Но мы идём до конца. Другой вопрос, каков конец. "Неудачные случаи" мы загружаем транквилизаторами, и они становятся постоянными жильцами нашей клиники.
- Насколько это целесообразно экономически? – спросил Малахофф.
Бейли одобрительно качнул головой.
- На содержание такого пациента деньги нам перечисляет страховая компания, так что мы ничего не теряем.  
- Виктория, кстати, вчера проявила агрессию по отношению к санитару. Персонал применил меры стеснения, - заметил дежурный врач.
- Да, Виктория – это как раз тот случай, - задумчиво проговорил Бейли.
- Санитар пригрозил ей шоковой терапией. Или более действенными методами.
- Ну что ж, ну что ж… - Бейли задумчиво побарабанил пальцами по крышке стола. – Надо обду-мать предложение наших младших сотрудников. Нельзя маяться с ней бесконечно. Электрошок, говори-те, обещал? Для неё это пройденный этап…
- Извините, господин директор, а как действует электрошоковая терапия на клеточном уровне? – осмелился перебить рассуждения шефа Малахофф.
- Ну, дорогой, - Бейли понял, что практикант задал вопрос для красного словца и перешёл на шут-ливый тон, - откуда мне знать, как она действует! Я же не электрик! – усмехнулся он, и тут же посерьёз-нел. - Но эта  процедура каким-то образом… хм… действует на больных. Дело в том, - Бейли снова при-нялся рассуждать, - что психически ненормальные люди в большинстве подавленные люди. А подав-ленные люди, как правило, чувствуют себя виновными. Возможно, электрошоковая терапия удовлетво-ряет их потребность в наказании.
Молодёжь не поняла, шутит шеф, или говорит серьёзно.
- Электрошоковая терапия - столкновение с судьбой, краткий, но решающий перелом в жизни че-ловека. Эти несколько секунд кардинально изменяют жизнь больного. Трудно сказать, что происходит с людьми в результате шокового лечения… Но оно разрушает их агрессивные стремления, делает людей пассивными. Это положительный фактор для правового общества. Правда, электрошоковая терапия по-нижает их жизнеспособность, но это уже, как говорится, издержки производства.
- С помощью шоковой терапии память можно стереть начисто и начать всё с белого листа, - вос-торженно вклинился в монолог директора Малахофф.
Бейли посмотрел на Малахоффа, усмехнулся и подумал: "Попрыгунчик. Так и норовит выделить-ся. Второй посерьёзнее и поделовитее".  
- Рассказы о переписанной начисто памяти настолько же правдоподобны, молодой человек, на-сколько успешны попытки вырастить человека из ампутированной ноги. Понижение разумности – вот единственно важный фактор в процессе исцеления буйных пациентов… Наилучших для общества ре-зультатов мы достигаем, доведя буйных пациентов до слабоумия. А что вы, конкретно, знаете о шоко-вой терапии? – задал неожиданный вопрос Бейли и требовательно взглянул сначала на одного практи-канта, затем на другого.
- Техника электрошока применяется для разрушения памяти в ходе зомбирования, - осторожно проговорил Кучман, быстро и с опаской взглянув на Бейли.
- Хм… Для зомбирования… - Бейли усмехнулся, внимательно глянув на Кучмана из-под полупри-крытых век. – Электрошок в первую очередь применяется для лечения больных. Ну и для… форсиро-ванной обработки подсознания человека, в результате которой объект теряет направляющий контакт со своим прошлым и начинает безоговорочно подчиняться приказам нового хозяина. Что у неспециалистов именуется зомбированием.
- А разница в методиках применения есть? – поинтересовался Кучман.
- Для разрушения нейронов памяти при… э-э-э… как вы сказали, зомбировании, через голову па-циента пропускают электроимпульсы мощностью в десятки раз больше, чем при обычной судорожной терапии.
- Наверное, не приведи господи, ощущения, - с неуместно задором восхитился Малахофф.
- Основоположник шоковой терапии Черлетти проводил свой первый опыт на заключённом. Когда электрический разряд прошёл через голову испытуемого, тот жутко кричал. Надо думать, ощущения были… э-э… очень неприятны, как вы правильно заметили, молодой человек.  
- Опыт прекратили? – полюбопытствовал Малахофф.
- Не удовлетворившись результатом, Черлетти приказал увеличить напряжение и повторил проце-дуру.
- И каков был результат? – поинтересовался Кучман.
- Результат? Ну… - Бейли снисходительно улыбнулся. – Сами понимаете, неотработанная методи-ка… Кажется, они перестарались. Но, пишут, что заключённый стал послушнее слабоумной старушки из приюта.
- А ваши больные как реагируют на процедуру? – спросил Малахофф с таким интересом, с каким расспрашивают вернувшегося из дальней поездки туриста. Да и похож он был на любопытствующего школьника – рот открыт, глаза расширены, блестят.
- Никак не реагируют, - думая о своём, - меланхолично ответил Бейли. – Перед процедурой мы вводим пациентам релаксанты, которые полностью исключают возможность малейшего движения.
- Но ведь в ходе эксперимента нужно следить за артериальным давлением, за расширением зрач-ков! – распалялся Малахофф.
- Молодой человек, мы не экспериментируем, - вздохнул Бейли. Назойливость практиканта уто-мила его. – Мы работаем. А за давлением и зрачками следит реаниматор. И единственная информация, которая нам от него нужна – можно ли продолжать, как ты сказал, эксперимент.
- Но они же рассказывают потом что-то про свои ощущения?
- Один из пациентов сказал, что ощущения таковы, будто его черепную коробку тщательно обра-ботали изнутри паяльной лампой.
- А если применить общее обезболивание? – настаивал Малахофф.
- В определённой степени мы применяем обезболивание. Но не полное блокирование боли. Тогда нарушилась бы сама идея шоковой терапии. Шок – это запредельная боль.
- Сильно изменилась технология электрошока со времён Чарлетти? – спросил Кучман, тем самым заставляя Малахоффа замолчать. Он заметил, что расспросы его приятеля раздражают директора.
- Что-то изменилось. В прежние времена шоковая терапия сопровождалась конвульсиями, пациен-ты закусывали языки, ломали зубы, челюсти, позвоночник. Благодаря мышечным релаксантам, отклю-чению мышц, мы избегаем подобных осложнений. Но действие электрического разряда, проходящего через мозг, осталось прежним.
- Даже под обезболиванием – как паяльной лампой! – восхитился Малахофф.
- Сегодня у нас, кстати, запланирована шоковая терапия, можете присутствовать, - сообщил Бей-ли, проигнорировав восхищение Малахоффа.
- Вы проведёте сеанс пациентке, которая напала на санитара? – заинтересовался Малахофф.
- Нет, у нас не удалось "повторное замораживание" пациента. Точнее, удалось, но… Не в той фор-ме, в которой надо. Мы изменили сознание пациента, но он остался неподконтролен нашим приказам. Представляете, что значит – неподконтрольный убийца? Придётся стирать, как вы сказали, его память до белого листа.
- И писать заново? – живо спросил Малахофф, радуясь, что его вопрос нашёл подтверждение.
- Ну что вы, коллега! – Бейли добродушно рассмеялся. Вы путаете меня с Творцом!  Память несо-стоявшегося диверсанта останется девственно чиста.
- А вчерашняя нарушительница? – настойчиво допытывался Малахофф. – Ведь она проявила аг-рессию к персоналу!
Бейли почувствовал нотку кровожадности в голосе Малахоффа. Похоже, этот подойдёт для "рабо-ты с электричеством", подумал директор.
- К Виктории мы применим более радикальный способ лечения. Лоботомию.
- Почему? Она из буйных?
- Я бы сказал, из непокорных.
- Вы примените химическую лоботомию?
- Нет, мы применим добрый старый метод, хирургическое разрушение части лобной доли… Тут, знаете ли… - Бейли негромко хохотнул, - старая любовь, так сказать. Исходя из чего, я проведу лобото-мию самым надёжным способом – хирургическим. Всякие там электрошоки и химиолечение не гаран-тируют от восстановления сознания через какое-то время. А хирургическая лоботомия – это навсегда. О лоботомии вы, надеюсь, более начитаны?
- К сожалению, господин директор, очень поверхностно, - признался Кучман. – Если вы не сочтёте нас навязчивыми, и если у вас найдётся чуточку времени, мы с большой пользой для себя получим ин-формацию о лоботомии от специалиста, который применяет эту методику на практике.
Бейли польстила вежливость молодого человека. Этот поумнее своего товарища. Его можно при-влечь к исследовательской работе.
- Современная психохирургия зародилась более века назад, - начал Бейли рассказ тоном, каким рассказывают интересные истории. –  Сначала были эксперименты и единичные операции. Одни паци-енты умирали, у других развивалась эпилепсия, параличи, третьи переставали понимать и использовать речь. Но хирурги считали операцию успешной, если получали "тихих" пациентов.
Бейли сделал небольшую паузу, словно отделяя один период истории от другого.
- В девятьсот тридцать пятом году профессор из Лиссабона Эгаш Мониц впервые удалил части лобных долей у нескольких больных. Результаты были так себе, но Мониц получил Нобелевскую пре-мию. Кстати, через несколько лет Моница подстрелил один из его недовольных пациентов, доктора па-рализовало. А спустя шестнадцать лет другой пациент "дострелил" Моница окончательно.
- Да уж, - хохотнул Малахофф, - с недовольными пациентами лучше не встречаться.
- А лучше их не плодить, - поправил приятеля Кучман.
- Самым знаменитым "лоботомистом" тех времён был американский психиатр Фримен. Через кость глазной впадины он вколачивал в мозг острый конец топорика для колки льда и разрывал ткани лобных долей.
Бейли показал на себе, в каком направлении от угла глаза "лоботомист" вбивал острый конец то-порика и как двигал, разрывая ткани мозга.
Малахофф брезгливо поморщился.
- Фримен путешествовал по Штатам в автофургоне с названием "лоботомобиль", и рекламировал лоботомию как чудодейственное средство от психических болезней. За три года Фримен выполнил сам или контролировал проведение трёх с половиной тысяч операций. Он проводил операцию в театрализо-ванном стиле, в присутствии зрителей. Часто случались кровоизлияния в мозг,  нагноения мозга и кос-тей черепа, менингит. У половины пациентов развивались эпилептические припадки, многие больные переставали контролировать мочеиспускание и испражнение. Каждый четвёртый пациент превращался в тихое домашнее животное. Каждый пятый умирал.
- Сейчас ведь таких осложнений нет?
- Да, психохирургия совершенствуется. Но на Западе люди до сих пор относятся к лоботомии с предубеждением. В России, с предубеждениями легче. На частные мнения здесь не обращают внимания. В Институте мозга в Санкт-Петербурге, например, проводят операции для избавления подростков от наркозависимости.
- Насколько эффективна психохирургия при лечения наркомании? – полюбопытствовал Мала-хофф, внимательно разглядывая стол перед собой.
Бейли молча отмахнулся. Подумал и задал неожиданный вопрос:
- А надо ли лечить наркоманов?
Малахофф и Кучман удивлённо уставились на Бейли.
- Ну как же… - промямлил Малахофф.
Бейли жестом остановил молодого человека.
- Не утруждайся повторением пропагандистской чепухи, которую льют на вас политики. Скажите мне, пожалуйста, кто такие наркоманы?
Бейли выжидательно смотрел на практикантов.
- Ну… - не выдержал молчания и первым попытался собраться  с мыслями Малахофф, - больные люди…
- Это по мнению обывателя, - пренебрежительно шевельнул рукой Бейли. – А если взглянуть с профессиональной точки зрения, наркоманы – готовый материал для переделывания подсознания…
- Для зомбирывания, - осмелился поправить шефа Кучман.
- Пусть будет зомбирывание, если тебе больше нравится, - уступил Бейли. – Сознание наркомана практически отключено от восприятия реальности, загружено мыслями о наркоте. Подсознание открыто для воздействия на него, и, более того, химически подготовлено для воздействия!
- А вы… Если не секрет, конечно! Вы в своей клинике занимаетесь зомбирыванием? – загорелся Малахофф.
- Психохирургия – лучший способ зомбирования электората, - сделал неожиданный вывод Куч-ман.
- Ну что ты, коллега! – шутливо возмутился Бейли, но продолжил серьёзно. - Компьютерные игры – вот лучший способ зомбирования! Ведь, основная задача зомбирования - проникновение в подсозна-ние, минуя сознание. Как раз во время компьютерных игр центры мозга, отвечающие за активность, за-няты. Доступ к подсознанию открыт. Все детские игры нашпигованы зомбирующими элементами! Иг-рая в стрелялки-убивалки,  игрок получает награду за то, что кого-то убивает и калечит. Человек вырас-тает, но реальную жизнь продолжает воспринимать как компьютерную игру. Только награда за насилие в реальной жизни реальная - деньги! Стимул для совершения насилия?
- Стимул! – радостно откликнулся Малахофф.  
- Кроме того, на игрока воздействует множество спецэффектов - ритмичные изменения масштаба изображения, яркости, контрастности, смена цветовой гаммы, модуляции звука и тому подобное. Пер-выми масштабный эксперимент по воздействию мультфильмов на психику зрителей провели японцы. В девяностые годы прошлого века в пятисекундном эпизоде мультика резко и с заданной ритмичностью менялся цвет неба. После фильма тысячи японцев обратились к врачам. У многих мультфильм спрово-цировал приступы эпилепсии.
- Круто! – восхитился Малахофф. – А у нас не делают таких экспериментов?
- У вас не делают экспериментов, - Бейли насмешливо посмотрел на Малахоффа. – У вас давно прошли эту стадию. Если у ваших телезрителей снять энцефалограмму, она покажет изменения, соот-ветствующие режиму восприятия гипнотического внушения.
- То есть… Проводится гипнотическое внушение через телепрограммы? – удивился Малахофф.
- А ты не знал? – усмехнулся Кучман. – Я со школы телевизор не смотрю.
- Да, проводится гипнотическое внушение. И особенно, когда идёт реклама или говорят политиче-ские обозреватели.
- Прямо психологическое оружие! – воскликнул Малахофф.
- Нет, оружие – это нанесение вреда организму. Приблизив частоты изображения и звука телепе-редачи к биоритмам человека, можно вызвать сбои в сердечно-сосудистой системе и изменить сознание, вызвать припадки, как после японского мультфильма, спровоцировать даже остановку сердца!
- Жуть! – поразился Малахофф.
- В те же девяностые годы появился компьютерный психофизический вирус 666. Этот вирус гене-рировал на экране компьютера вставки, не воспринимаемые сознанием человека. Комбинации цветовых пятен вызывали резонанс в кровеносной системе головного мозга, провоцировали перепады давления вплоть до разрывов сосудов и кровоизлияний. Итог - тяжёлые формы инсульта. Кстати, - Бейли усмех-нулся, - вы не слышали, что инсульт в последнее время сильно помолодел?
Малахофф смотрел на Бейли широко раскрытыми глазами.
- В двухтысячном году в одной из азиатских стран был создан вирус 25-th Century Fox, предназна-ченный для подрыва российской экономики. Вирус активизировался при работе с программами делово-го характера - текстами, таблицами, бухгалтерскими программами. Воспринимая на подсознательном уровне одну из фраз, которые вирус подсовывал в каждый двадцать пятый кадр изображения, пользова-тели компьютеров нервничали, производительность труда у них падала. Можете посмеяться, но одна из внушаемых фраз требовала: "Кончай работать, выпей пива!" Статистика подтверждает, что именно то-гда в России возросло потребление пива.
Бейли подумал и задорно посмотрел на молодёжь:
- Как вы относитесь к различным заговорам, я имею в виду колдовство?
- Чушь всё это, - не задумываясь ответил Малахофф.
Кучман задумчиво промолчал. Просто так вопрос о колдовстве шеф задавать не станет.  
- В Интернете мы сталкиваемся с лексическими кодами, - разъяснил Бейли, - с определённо вы-строенными словами, буквосочетаниями и звукосочетаниями. То есть, с теми самыми ведьмиными заго-ворами! И велика вероятность резонанса генетических программ с этими кодами, то есть, возможность изменения наследственных программ через словесное воздействие! Между прочим, в российском Ин-ституте квантовой генетики успешно экспериментировали с модуляцией словесных структур и превра-щением их в поля, аналогичные тем, которыми оперируют клетки в процессе волновых коммуникаций. Генетический аппарат организма узнаёт такие "волновые фразы" как собственные, и поступает в соот-ветствии с речевым приказом.
- Вы хотите сказать, что словами можно заставить клетки человека… - Кучман с трудом подбирал слова, чтобы высказать мысль.
- Совершенно верно! – опередил его Бейли.
- Скажите, господин директор, - Кучман задумчиво глянул на Бейли. – Учитывая, что средства массовой информации в определённой степени воздействуют на наше население… Учитывая, что в на-ших школах широко развита психологическая… э-э… помощь…
Бейли хмыкнул, заметив, как Кучман запнулся на определении работы психологов в школе. "Мо-лодец парень, - похвалил он его. – Реально оценивает деятельность школьных психологов".
- Учитывая, что психика детей более подвержена внешнему воздействию, я полагаю, что и раннее воздействие на психику принесёт большие плоды… э-э-э…
Кучман снова не мог подобрать слов, чтобы завершить свою фразу.
- Я тебя понял, - прервал мучения Кучмана Бейли. - Сотни тысяч детей участвуют в боевых дейст-виях на стороне террористов по всему миру. Террористы подсаживают детей на транквилизаторы, раз-рушают их память и превращают в механических убийц, не знающих жалости. Мы же на государствен-ном уровне контролируем психическое здоровье детей, выявляем потенциально опасных, и своевремен-но воздействуем на их психику в нужную для нас сторону. Если субъект не поддаётся воздействию, мы всё равно делаем его полезным для общества. По программе "тренировка чувствительности" перекоди-руем сознание, и он становится хорошим солдатом для спецподразделений. Вообще, - Бейли задумался и усмехнулся сам себе, - психиатры сейчас становятся важнее и сильнее политиков. Эта тенденция харак-терна для всего мира. Суды подчиняются рекомендациям психиатров. Огромное количество людей за-висит от психиатрической службы. Большинство политиков пользуются услугами психиатров и не мо-гут жить без препаратов, назначаемых психиатрами.
Бейли снова задумался.
- Если бы меня интересовала политика, - продолжил он с усмешкой, - я бы организовал новую пар-тию. Либерально-психоделическую.
Все удивлённо посмотрели на шефа.
- Да, психоделическую. И членами этой партии стали бы все наши пациенты, не лишённые граж-данских прав. Это была бы самая крупная партия в мире. А почему нет? Были же в России партия пен-сионеров, партия любителей пива. Партия проституток, кажется, была…
- Нет, партии проституток не было, - возразил Малахофф, немного обидевшись за страну.
- Ну, это я не так выразился, - широко улыбнулся Бейли. – Эта партия называлась по-другому. Она обслуживала правительство, с помощью которого мы получили в этой стране возможность использовать нашу психиатрическую программу.
- А вы стали бы руководителем этой партии и президентом страны, - польстил шефу Малахофф.
- Нет, молодой человек, - серьёзно возразил Бейли. – На роль руководителя сгодился бы один из моих пациентов. Достаточно агрессивный в политическом плане, интересный для электората, раздаю-щий множество обещаний народу. Напоить всех бесплатной водкой, например. Или дать всем квартиры. Воздвигающий грандиозные планы для страны. Построить империю от Тихого до Атлантического океа-нов, например. Или омыть сапоги с берегов Индийского. Но абсолютно управляемый. Надо спокойные переговоры с руководством  некоей страны – добавили транквилизаторов в диету президента. Надо чуть-чуть агрессии в поведении – убавили дозу транквилизаторов. И он начинает швырять стаканы в лицо политического противника. Или, прилетев в некую страну, спускается с трапа, расстёгивает ши-ринку и мочится на… куда-нибудь, в знак "глубокого уважения" к данной стране.
- Хотел бы я заняться этой программой, - негромко проговорил Кучман.
- У вас будет возможность проявить себя, - серьёзно пообещал Бейли.
- Господин директор, почему вы работаете здесь, а не в одной из клиник Запада? – спросил Мала-хофф.
- Здесь можно экспериментировать, и в случае неблагоприятного исхода не надо платить миллио-ны по страховке. Здесь правительство благорасположено  к нашим методам лечения и влияния на массы. Здешнее правительство закупает у меня разработки, позволяющие влиять на умонастроения "электора-та".
- А зомбированием вы занимаетесь? – не подумав, спросил Малахофф. И тут же испугался своего вопроса.
- Занимаемся, - как-то буднично ответил Бейли. – Это одно из главных направлений нашей рабо-ты.
- Шутите? – недоверчиво взглянул на Бейли Малахофф.
- Я похож на шутника? – улыбнувшись одной стороной рта, серьёзно посмотрел на практиканта Бейли. Малахофф не выдержал взгляда, опустил глаза.
- Вы спрашивали, почему мы маемся с некоторыми пациентами помногу лет. Дело в том, что есть "мягкий" и "жёсткий" способы зомбирования.  "Мягкий" способ зомбирования мы используем редко. Работа над подсознанием по этой методике крайне трудоемка и требует огромных затрат человеческих ресурсов, времени и денег. Однако возможности объекта после такой промывки мозгов умопомрачи-тельные. Зомби совершенно не отличается от обычного человека и не знает, что его психику серьезно изменили. По этой методике мы работаем со "штучным товаром" – с известными людьми, с актёрами, политиками, например. Используя "мягкое" зомбирование, можно устроить субъекту реальное раздвое-ние личности.
- А можно сделать "разтроение" личности? – спросил Малахофф.
- Да хоть "раздвадцатирение". Для специалиста это дело времени. Днём такой объект законопос-лушный гражданин и добрый семьянин, а по ночам или после кодового словосочетания становится жес-токим убийцей. Каждое ложное "Я" объекта можно включать в заранее запрограммированный момент. Или же нужное "Я" включат соответствующие люди, знающие код включения.
- Кодовое слово? – опять вмешался с вопросом Малахофф.
- А это зависит от того, как запрограммировать субъект. Ключом может быть определённая фраза – слово использовать слишком рискованно. Отдельное слово может прозвучать случайно из уст посто-роннего человека. А необычную фразу произнесёт только человек, знающий её.
- А как проводится такое зомбирование? Это секрет?
- Это не секрет. Как не секрет, что в состав сверхпрочной стали входит железо и известный набор лигирующих добавок. А вот технология изготовления той стали – это секрет. Так и у нас. Ключевые мо-менты общеизвестны, но методикой перекодирования, технологией зомбирования владеют только спе-циалисты. О "мягком" зомбировании, о "размораживании-замораживании", я уже рассказывал. "Мягко-го" зомби выявить невозможно. Разве что, если повезет, и ты застанешь его в момент активизации пси-хопрограммы. Допустим, сидите вы c новым знакомым в кафешке, мило болтаете. Вдруг к вам подбега-ет маленькая девочка, которая дергает твоего знакомого за рукав и произносит странную фразу типа: "Не ешьте много салями, оно с гвоздями!" И вы вдруг видите, как у вашего собеседника расширяются зрачки, вздуваются вены, он вскакивает, выхватывает из сумки автомат и начинает крошить всех напра-во и налево.
- Совершенно невозможно выявить?! – поразился Малахофф.
- Есть косвенные признаки. Например, зомби безоговорочно подчинён закодированному внуше-нию на уровне подсознания. И если в процессе зомбирования хозяин сказал, что солнце крутится вокруг луны, а Земля полая, значит так оно и есть. Для зомби, естественно. И любая попытка опровергнуть пус-тотелость Земли или луновращение вызовет недетский сбой в его мозгу и припадок ярости. Если у вас есть знакомые, которые находятся под влиянием какой-нибудь секты, вы могли заметить, что они за-щищают сомнительные постулаты своих гуру с озлобленностью голодной самки медведя-гризли, у ко-торой заканчивается весенний гон без встречи с самцом.
- А "жёсткий" способ? – спросил Малахофф.
- "Жёсткое" зомбирование? – Бейли усмехнулся. – Ну, это работа с помощью лома и кувалды. Без церемоний чистим память, ломаем временно-пространственные ориентиры, создаём безразличие к про-шлому и к будущему. Затем кодирование - активное внедрение в психику нужных идей и представле-ний.
- Чистка памяти без церемоний – это электрошоком? – спросил Малахофф.
- Можно электрошоком. Можно другими способами. Или в комплексе, для эффективности. Боль-шими дозами снотворных, например, погружаем объект  в непрерывный длительный сон, дней на де-сять-пятнадцать. Два раза в сутки проводим сеанс мозгового электрошока по принципу судорожной те-рапии. Круглые сутки через наушники объекту прокручиваем магнитофонную запись необходимого внушения. Для большего восприятия и закрепления внушения после каждого повтора записи подвергаем объект дополнительному электрошоку. После выхода объекта из состояния сна, держим его на нейро-лептиках или наркотиках, подавляющих волю. На этом фоне проводим многочасовые беседы, во время которых проверяем, насколько хорошо усвоено внушенное, и отрабатываем модели поведения в задан-ных ситуациях. "Жёсткий" зомби напоминает творения африканских колдунов. Поэтому "жёсткому" зомбированию мы подвергаем малоценный материал.
- Такой должен и внешне отличаться от обычного человека, - предположил Кучман.
Бейли одобрительно кивнул. Молодой человек нравился ему всё больше.
- Да, подобный объект сильно отличается от обычных людей. Он не может самостоятельно ухажи-вать за собой, беседовать на простейшие темы. Ему нужен хозяин, который даёт ему приказы даже для выполнения простейших действий – поесть, искупаться, лечь спать. Внешне это аутичный товарищ с вя-лым голосом, спутанной речью, странным блеском глаз и навязчивой параноидальной идеей.
- Таких по вечерам у подъездов пачками тусуется, - усмехнулся Кучман. – Ширнутся и плывут.
- Да, я уже говорил, что наркоманы – готовый материал для нашей работы. Ну, добавь ещё неспо-собность сосредоточиться, жуткие провалы в памяти, однонаправленость и стереотипность поведения, полное отсутствие реакций на эмоциональные раздражители. Ему наплевать на красивых девочек, пусть они даже голышом перед ним гуляют и подмигивают сразу всеми глазами. Ему наплевать на пиво и на бесплатный косячок.
- Ох и тупой же он наверное! – восхитился Малахофф.
- Совершенно верно, такого дешёвого зомби нельзя использовать в требующих интеллекта целях. Максимум, на что годен такой "продукт" - замочить на митинге какого-нибудь политического лидера, не больше.
- Качество продукта соответствует количеству вложенных в него средств, - пожал плечами Куч-ман.
- Ну ладно, молодые люди, - Бейли встал. – Заговорился я с вами, а дела сами не делаются! Мне было приятно беседовать с вами. И, признаюсь, я уже имею некоторые планы относительно вашего бу-дущего в моей клинике.
Стажёры торопливо встали, поблагодарили шефа.
- Доктор, захватите стажёров на шоковую терапию.
- Насчёт Виктории что?
- Да, я помню… Она на самом деле была агрессивна к персоналу?
- Я смотрел видеозапись. В комнате отдыха бросилась на санитара.
- Мотив какой?
- Судя по выкрикам во время эксцесса, Музыкант рассказал ей о её "размораживании" солдатами. До этого они общались шёпотом, записать разговор не удалось.
Бейли сдержанно улыбнулся.
- Да, узнать о таком от близкого человека очень неприятно. Подобное легче переживать в реально-сти. А в данном случае она, как личность, отсутствовала во время процедуры "размораживания"…
Стажёры слушали докторов и ничего не понимали.
- Ну что ж. Если вместо ожидаемой покорности мы получили взрыв агрессии, можно сказать, что пациент для процедуры изменения сознания не годится. Остаётся одно – сделать его безвредным для общества. Если она не хочет поступиться частью своих принципов, потеряет всё.
- Эрнест Хемингуэй покончил жизнь самоубийством после того, как подвергся сеансам электро-шока, - заметил Кучман. - А если ваш больной покончит самоубийством, клиника понесёт ответствен-ность?
- Нет. Мы всего лишь совершаем убийство души человека, а данный акт законом не осуждается. Если больной решится на убийство своего тела – это его выбор. Мы считаем, что самоубийство, после-довавшее за операцией, своего рода успешный результат лечения.
- А если подвергнуть Викторию "жёсткому" зомбированию? – деловито спросил Кучман. – Зачем бесполезно терять материал?
Бейли постоял молча, подумал.
- Нет… Простите за слабость… Знаете, это как старая любимая игрушка у ребёнка. И рука оторва-лась, и глаз выпал, а выбрасывать жалко. Пусть останется у нас. – Бейли повернулся к доктору. - Скажи-те Виктории, что завтра мы проведём ей лоботомию.
- Думаю, она воспримет это очень… э-э-э… негативно, - предположил доктор.
- Да, наверняка. Но обойдитесь без лекарственных методов стеснения. Пусть осознает в полной мере, что она завтра потеряет. Заставьте её прожить эти сутки в здравом уме и хорошей памяти.
Бейли усмехнулся.

                                                  =2=

Колька стоял в холле коридора у окна, за большой пальмой. Процессией с гордыми лицами про-дефилировали санитары и медсестра.
"Чего это они так торжественно? – подумал Колька. – Наверняка какую-нибудь грандиозную па-кость задумали".
Он не ошибся. Прошло совсем немного времени, и из женской палаты раздался истошный крик. Голос был страшно деформирован, но Колька понял – кричала Виктория. Кричала долго и не переставая. Странно, что ей позволили кричать, а не успокоили уколом и не наложили стяжку на рот.
Медперсонал вышел из палаты, когда Колька уже измучился от крика близкого ему человека, от бессилия, что помочь ничем не может. Шедший последним санитар остановился рядом с пальмой.
- Красиво поёт девка! –  он победоносно улыбнулся и кивнул в сторону женской палаты. – По-следний день поёт.
- Почему? – удивился Колька, и коленки у него ослабли от нехорошего предчувствия.
- Завтра ей лоботомию сделают, - радостно сообщил санитар. – Ты следующим будешь.
- Почему? – испугался Колька.
- Ну как же… Дружан!
- Ну и что? Я тихо себя веду! Даже помогал держать, когда она на санитара напала.
- Правда, что ль? – удивился санитар.
- Спроси у своих, - перекрестился Колька. – А что вы ей укол не сделаете, чтобы не кричала?
- Господин директор не велел. Сказал, чтобы последний день провела в доброй памяти. Чтобы на-сладилась разумной жизнью напоследок. А то после операции станет кукла куклой. На горшок и то её придётся кому-то сажать.
Виктория продолжала истошно кричать.
- Разреши поговорить с ней, - попросил Колька. – Больно уж сильно кричит. А я, может, успокою.
- Не успокоишь. Она же понимает, что завтра убьют её душу. И будет её грязное безмозглое тело перерабатывать макароны сам знаешь во что. Если тебя к смерти приговорить, разве ты успокоишься?
- Меня не за что.
- Как будто её есть за что, - ухмыльнулся санитар. – Да вот, приговорили. Судьба такая!
- Ну разреши попробовать!
- Попробуй, - смилостивился санитар и ушёл к себе.
Колька заторопился в женскую палату.
Виктория лежала, закрученная в байковое одеяло, перетянутая ремнями и привязанная к кровати. К окну испуганно жались три женщины.
Увидев Кольку, Виктория на секунду замолчала, посмотрела на него совершенно разумными гла-зами, и коротко позвала:
- Иди сюда!
И снова завопила. Громко, до звона в ушах.
Колька подошёл, склонился над Викторией.
- Скажи Говоруну, что мне на завтра назначена лоботомия.
И снова закричала.
Колька разогнулся, посчитав, что разговор закончен.
- Стой! – остановила его Виктория. – Расскажи про своих друзей и про твой план. Иди!
И продолжила истошно вопить.
С трудом сдерживаясь, терзая дрожащие пальцы, Колька направился в свою палату.
- Ну что, не слушает уговоров? -  со смехом спросила сестра, когда он проходил мимо стола.
Колька непонятно прожестикулировал.
- Говорун, Виктории назначена лоботомия, - зашептал он, подсев на кровать соседа. – Она велела сказать тебе.
Говоруна новость словно по голове ударила. Расширенными глазами, не веря, он молча смотрел на Кольку. Лицо его побледнело, губы затряслись.
- Санитар сказал, что следующим буду я, - решил усугубить ситуацию Колька, почувствовав, что от Говоруна что-то зависит. – Есть возможность освободить нас, если дать информацию моим друзьям. Виктория велела тебе сказать.
Колька рассказал Говоруну план освобождения.
Говорун задумался.
- Надо действовать! – поторопил его Колька.
- Не гони коней! – сердито осадил его Говорун. – Есть одна, очень ненадёжная возможность. Если она не удастся, другой не будет.  
Они посидели молча. Говорун мучительно над чем-то раздумывал.
- План такой, - заговорил, наконец, он. – Я сейчас схожу в одно место. Минут через пять приду в бытовую комнату. Ты тоже приходи зашить что-нибудь… Твоя задача – не допустить, чтобы в течение десяти минут персонал застукал нас в бытовушке.
- Как? – растерялся Колька.
- Ну как… Ври, отвлекай, скандаль, в конце-концов!
- Насчёт пы-ылана, это ко мне, - жутко гримасничая, страшно улыбаясь и дёргаясь, вдруг сказал Эй-парень. – Сколько я планов пе-ередумал… Этот – проще простого! Я на полчаса всех са-анитаров со-оберу!
Говорун внимательно посмотрел на Эй-парня.
- Как я их ненави-ижу! – скривился Эй-парень. – Они ни разу меня не выслушали! А вы постоянно слушали!
- Полчаса не надо, - поднял руку Говорун. – Десять минут достаточно.
- Пятнадцать минут га-арантирую, - скривился в жуткой улыбке-гримасе Эй-парень.
- Я загляну, когда время считать, - сказал Говорун и вышел из палаты.
- Если бы ты знал, как я их не-енавижу! – передёрнувшись, словно от отвращения, ещё раз сказал Эй-парень. – Я же был нормальным человеком!
- И меня посадят, если я отсюда не вырвусь, - убито покачал головой Колька.
- Есть план? – спросил Эй-парень, дёрнув кровать обеими руками.
- Всё так ненадёжно… - пожаловался Колька.
- Любой ненадёжный план можно развить по ходу событий! – хищно улыбнулся Эй-парень. – Главное – поставить задачу. Какая задача на сейчас?
- Десять минут… - повторил Колька. - И остаться свободным, чтобы действовать потом.
- Останусь, - осклабился Эй-парень.
В дверь заглянул Говорун.
- Пойдём, - кивнул Кольке. И напомнил Эй-парню: - Через минутку смотри в коридоре. Если кто пойдёт в сторону бытовки, отвлеки. Мне нужно десять минут.
Говорун вышел, следом пошёл Колька.
- Куда? – подозрительно спросила сестра, когда они проходили мимо стола.
- В бытовку. У парня резинка в трусах порвалась, надо вставить, - буркнул Говорун.
Едва зашли в бытовку, Говорун вытащил из кармана мобильный телефон с зарядным устройством, воткнул шнур в розетку.
- Стой у двери. Никого не пускай, пока я не подзаряжусь и не позвоню. Хоть костьми ложись.
Оба замерли. Говорун – уставившись на телефон и нервно ожидая, когда индикатор просигнали-зирует, что батарея заряжена. Колька – чуть приоткрыв дверь и наблюдая за коридором.
Время двигалось тяжело, как мельничные жернова. Каждый удар сердца, надрываясь, вращал не-подъёмные колёса времени на долю миллиметра.
Вдруг Колька заволновался.
- Иди, иди отсюда! – проговорил он громким шёпотом кому-то за дверью.
- А он не пускает! – обиженно проговорил больной за дверью, обращаясь, по-видимому, к медсе-стре.
- Здесь мужик без трусов! – громко, рассчитывая, что медсестра услышит, крикнул в ответ Колька. – Подойди через пять минут.
- А мне сейчас надо! – закапризничал больной.
- Ну подойди через пять минут! – злым шёпотом увещевал больного Колька.
- Вон сестра идёт, она сейчас разберётся, - зловредно пообещал голос за дверью.
Говорун покрутил головой – нельзя впускать!
Вдруг откуда-то издалека раздался грохот – что-то упало. Затем послышался крик. Это кричал Эй-парень.
Говорун одобрительно улыбнулся. Затем кивнул на дверь, спрашивая, что делает надоеда. Колька махнул рукой: ушёл смотреть дебош.
Телефон, наконец, мигнул индикатором.
Говорун нажал несколько кнопок, прислушался.
- Это я. Слушай и не перебивай. Пойдёшь по адресу… - он назвал адрес Криса. – Передашь ему, что Курт Коби в психушке… Да, в клинике за городом. Пусть срочно соберёт толпу фанатов, рокеров, кого хочет… Большую толпу, порядка ста человек, чем больше, тем лучше. И до полуночи возьмёт больницу. Не перебивай! Разбомбить больницу они должны быстро, за пятнадцать-двадцать минут. И вытащить из неё Курта и несколько человек с ним. Иначе парням смерть. Смерть! Всё, прощай.
Говорун отключил телефон, торопливо спрятал в карман.
- Снимай штаны! – скомандовал он. – Быстро!
Едва Колька снял штаны, как в бытовку ворвалась медсестра.
Колька недовольно отвернулся и стал медленно одеваться.
Сестра осмотрелась по сторонам, взглянула на спокойно стоящего Говоруна, на Кольку, застёги-вающего штаны. Подозрительно уставилась выше колен Говоруна – не оттопыривается ли там кое-что. Не заметив ничего предосудительного, для острастки сердито глянула на больных, вышла из кабинета.
Говорун без сил опустился на пол.
- Ну, теперь только ждать, - выговорил он измученным голосом человека, тяжело и долго рабо-тавшего физически.
- Откуда у тебя телефон? – спросил Колька.
- Тихо ты! – Говорун подозрительно огляделся. – От верблюда! В прошлом году новенькую при-няли на работу. А она, в нарушение правил, принесла с собой телефон. Оставила на посту заряжать. Эй-парень уворовал. А я у него увёл, спрятал в сортире. Девчонка стала искать телефон, а больные сказали ей, что если начальство узнает про потерянный телефон, у неё могут быть очень крупные неприятности. В общем, она промолчала и скоро уволилась. А телефон ждал своего часа. Точнее, своей минуты. Пой-дём, посмотрим, что там Эй-парень вытворяет.
- Спрятать надо аппарат, - подсказал Колька.
- Да, сначала спрячу.
В коридоре они встретили санитаров, вышедших из их палаты.
- Что там за дебош? – спросил Говорун.
- А чёрт его знает! – недовольно пожал плечами один из санитаров. – Эй-парень разбуянился. Ни-кто и не понял, из-за чего.
- Повязали?
- Да нет, сам утих. Лежит, носом к стенке отвернулся.
Говорун пошёл в туалет, а Колька в палату.
- Спасибо, Эй-парень, ты нас выручил, - поблагодарил Колька соседа, лежащего на кровати лицом к стене.
Эй-парень повернулся к Кольке, сел на кровати, дёрнулся, будто гигантски икнул, криво ухмыль-нулся.
- Они ни-ичерта не поняли! Стояли, гла-азами хлопали… Гы-ы…
- Молодец, парень… Слушай, а как тебя зовут по настоящему? Меня Колькой.
- Зна-аю. Меня Се-емёном. Если какой план надо разработать, ты скажи. Я много над этим думаю. Помогу.
- Спасибо. Наверное, скоро твоя помощь понадобится.

Виктория кричала, пока были силы. Устав, отдыхала какое-то время, потом кричала снова.
Санитары и медсестра ходили довольные. Они считали, что крик непокорной пациентки на пользу остальным. Народ в отделении нервничал.
- Люди дёргаются, - сообщил Колька Говоруну, вернувшись из туалета. – Устали от крика.
- Это хорошо, - решил Говорун. – Чем напряжённее в отделении обстановка, тем легче подтолк-нуть их на нужное дело, когда придёт время. Чем-нибудь ещё бы встряхнуть народ.
- Есть пла-ан! – восторженно крикнул Эй-парень и так дёрнулся, что чуть не упал с кровати.
Он вытащил из тумбочки упаковку жвачки, дал по одной пластинке Кольке и Говоруну, приказал:
- Жуйте!
Колька с Говоруном удивлённо вытаращились на соседа.
- Жуйте, жу-уйте! – ухмыльнулся Эй-парень.
Из щели в задней стенке тумбочки он вытащил палочку бенгальского огня.
- Магний! – показал палочку соседям.
Согнув несколько раз проволоку, раскрошил магниевую начинку. Завернул начинку в бумагу и ножкой стула раздавил в порошок.
- Да-авайте, - протянул руку за жвачкой.
Всыпал магниевый порошок на лепёшку из жвачки, тщательно размял всё до однородной массы. Отдал лепёшку Кольке.
- Я увожу медсестру в процедурную, ты, - он указал на Говоруна, - контролируешь санитаров. Ты, - он указал на Кольку, - выкручиваешь лампочку на столе у сестры, вставляешь в патрон лепёшку, снова вкручиваешь. Сестра включает лампу, короткое за-амыкание, магний взрывается, шум, дым, сестра виз-жит, больные выбегают в коридор, паника… А? План!
Говорун хмыкнул, крутанул головой.
- А чёрт его знает! – решился он. – Давай попробуем!
Процедура "минирования" настольной лампы прошла гладко. Ждать результата "минёры" решили в палате, не выходя и не выглядывая из двери, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания. Ждать при-шлось долго. Все уже расслабились и почти забыли, чего ждут, как вдруг в коридоре послышались сначала удивлённые восклицания, затем испуганный возглас и, наконец, крик ужаса. Все выскочили в коридор.
Пластиковый патрон, в который вкручивалась лампочка, был расплавлен, деформирован и дымил-ся, источая вонь горелой пластмассы. Медсестра, перепуганная взрывом, лежала на полу и, закрыв голо-ву руками, орала. В коридор из всех палат выскочили больные. К месту "теракта" бежали санитары.
- Марш по палатам! – кричали они. – Марш! Разойдись!
Но никто не двигался с места.
Эй-парень заговорщески глянул на Кольку и усмехнулся, при этом угол рта у него подвело к уху. Затем подмигнул, дёрнув головой, как от крепкого хука под челюсть. Колька приложил палец к губам. Тихо, мол.
Санитары выдернули шнур лампы из розетки, осмотрели расплавленный патрон, но ничего кри-минального не нашли. "Жвачно-магниевая" начинка сплавилась с горелой пластмассой в единый конг-ломерат.
В женском конце коридора кричала Виктория.
Санитары руганью и пинками разогнали больных по палатам.
Народ нервничал.
- Сколько времени прошло, как мы… - начал Колька  и осёкся.
Говорун понял его.
- Часа два. За это время ничего сделать невозможно. Если что и случится, то только после оконча-ния рабочего дня. А если твои друзья умные, то и вообще ночью.
- Думаю, они не дураки, - вздохнул Колька. – Тяжело ждать. А ждать неизвестно чего – ещё тяже-лее.
- Да, ждать и догонять… - согласился Говорун.

Едва дождались обеда. Для вида поковырялись ложками в мисках, но пища в рот не лезла.
Устав слушать крики, санитары нахлобучили Виктории на голову ведро, и крики резонировали так, что барабанные перепонки Виктории грозили лопнуть. Виктория умолкла.
Народ в отделении будоражился.
- Чёт сегодня психи какие-то возбужденные! – поделился наблюдениями санитар с медсестрой. – Может, магнитные бури какие? Ты по телеку не слышала? Прям, нарываются все…
Колька не находил себе места, нервно расхаживал по палате, то и дело выглядывал в окно. А вы-глядывать не было смысла – окно выходило  на хоздвор.
- Да сядь ты, наконец! – рассердился Говорун, которому надоели дёрганья Кольки. – Толку от тво-ей беготни никакого, да и заводишь ты нас всех! Вон, Эй-парень волноваться начал!
- Меня зо-овут Семён! – сердито поправил Говоруна Эй-парень.
- Я знаю. Извини, Семён, - приложил руку к груди Говорун. – Дурная привычка.
- Ла-адно, сам такой, - примирительно махнул рукой Эй-парень. Махнул, словно бросил тяжёлый булыжник.

К концу рабочего дня всё было так же безнадёжно тихо.
Колька прислушивался к каждому звуку с улицы. Ждал, что раздастся рёв моторов, что на мото-циклах приедет толпа фанатов, освободит их…
Ничего на улице не ревело, никто не приезжал.

К отбою Колька потерял всякие надежды. Лёг на кровать, свернулся калачиком и отвернулся ли-цом к стене. На вопросы Говоруна не отвечал.
- Коль, если твои друзья умные, ждать их надо только с этого времени! – убеждал Говорун Кольку. – Зачем поднимать дебош днём, когда и персонал на работе, и милиция, и пожарные. Так что успокойся, и начинай ждать. Ты зря перегорел за день…
Колька угрюмо молчал.

Сестра скомандовала отбой, отделение утихало непривычно долго.
От безысходности и бессилия Колька молча плакал.
Говорун тоже молчал. Наверное, и он потерял надежду.
Виктория негромко, сколько позволяло надетое на голову ведро, стонала у себя в палате. Но по молчащему отделению стоны разносились отчётливо.

Колька задремал, потом проснулся, испугавшись чего-то. Прислушался. Нет, отвратительная ти-шина… Виктория тоже молчала.

Потом он долго не спал. Наверное, и Говорун не спал, потому что слишком уж тихо дышал, вре-менами скрытно вздыхал. Колька ничего не спрашивал его. И Говорун молчал. А о чём говорить? От них абсолютно ничего не зависело. Развязать Викторию и попытаться уйти силой? Чушь. Санитары в деле пресечения противоправных действий профессионалы, быстро повяжут. А если и сможешь вы-рваться из клиники, всё равно поднимут тревогу, поймают на улице. Тогда шоковой терапии и лобото-мии точно не избежать.
Бедная Виктория…

                                                  =3=

В очередной раз Колька очнулся под утро. Что-то было не так. Он прислушался. Тихо. Даже Вик-тория молчала. Устала, бедняга. Или потеряла надежду.
Колька встал, выглянул в коридор. Сестры на посту не было.
- Что там? – шёпотом спросил Говорун.
Колька молча пожал плечами. Что-то было не так… Запах! Пахло горелым!
- Горит где-то! – прошептал он удивлённо, и смело шагнул в коридор. Принюхался. В коридоре пахло сильнее. Да, это был запах гари.
Вслед за Колькой вышел Говорун. Тоже принюхался.
- Да, горит где-то… А где… - он указал на сестринский пост.
- Откуда я знаю! – раздражённо буркнул Колька.
Говорун метнулся к окну. Красные отблески…
- Горит где-то! – зашептал он восторженно. – Просто так не может загореться! Это было бы слиш-ком дикое совпадение! Что делать?!
Он нервно потёр обеими руками голову, встряхнул сжатыми кулаками, вопросительно посмотрел на Кольку.
- Шуметь или молчать?
Колька был так же растерян, как и Говорун.
Да, это было бы слишком дикое совпадение!
- Интересно, где санитары? – спросил он.
- Идём, посмотрим! – решился Говорун. – Если что, скажем, дым унюхали…
Колька и Говорун побежали к санитарской биндежке. Следом, дёргаясь и кривляясь, зашагал про-снувшийся Эй-парень.
Санитарская комната была заперта!
Говорун осторожно постучал. Тишина!
Приковылял Эй-парень.
- Ни-икого? – спросил со зверской гримасой.
Говорун растерянно пожал плечами.
Эй-парень потянул носом.
- Па-алёным па-ахнет!
- Да, где-то горит… - растерянно подтвердил Говорун.
- Есть пла-ан! – скривился Эй-парень.
Колька и Говорун удивлённо повернулись к Эй-парню.
- Раз где-то горит, надо что-обы и у нас го-о-о-рело! – выродил он из себя длинное предложение. – А там видно бу-удет.
- Спичек нет, - вздохнул Колька.
Эй-парень задумался.
- На-адо кэзэ сделать.
- Что? – не понял Колька.
- Кэзэ. Ко-ороткое замыкание. Выбьет предохранители, станет темно. А там видно будет.
Колька растерянно оглядывался, выискивая, что бы засунуть в дырки розетки.
- Тьфу! – сердито плюнулся Эй-парень, и слюна повисла у него на подбородке.
Он выдернул ящик стола медсестры, покопался в лежащем там барахле, вытащил шпатель, кото-рый суют в рот, чтобы осмотреть горло. Замер в задумчивости.
- Нет! – сказал решительно, и торопливо заковылял в палату. Тут же вернулся с проволокой от бенгальского огня.
- Ничего нельзя выбрасывать! – сообщил товарищам. – Всё пригодится!
Согнув проволоку дугой, взял через бумажку, сунул проволоку в дырки розетки. Заискрило, за-пахло горелой оплёткой.
- И-и-а-у-о! – восторженно зарычал Эй-парень, восхитившись искрившим в его руке проводом.
Свет в отделении погас.
Поддев шпателем край розетки, Эй-парень выворотил её наружу. Оторвал розетку от проводов, скрутил провода вместе. Нащупал руку Кольки, сунул в неё шпатель.
- Беги в бытовку, выковырни розетку, скрути провода. А то автомат скоро сработает, опять вклю-чит свет.
Колька помчался в бытовку.
- Потом к Виктории! – громко зашипел ему вслед Говорун.
Эй-парень ещё что-то то ли сломал, то ли оторвал.
- Ты чего? – спросил Говорун.
- Бумаги в розетку напихал! – сообщил Эй-парень. – Когда автомат включится, может вспыхнуть. Иди к Актриске. То есть, к Виктории.
Говорун побежал в палату Виктории. У двери столкнулся с Колькой.
- Сделал! – доложил Колька.
- Где же санитары? – забеспокоился Говорун.
- На улице отблески сильнее! Пожар! – радостно сообщил Колька.
Они одновременно подбежали к кровати Виктории.
- Ребятки, что там? – хриплым голосом спросила Виктория. – Должно что-то случиться, иначе ут-ром я погибла!
- Будем надеяться…. – буркнул Колька, отстёгивая ремни, удерживающие Викторию.
- На улице где-то горит, - сообщил Говорун, помогая Кольке.
Наконец, Виктория встала с кровати.
- Хорошо бы и у нас сделать пожар! А почему света нет?
- Мы закоротили провода, короткое замыкание. Спичек нет, поджечь…
- Слушай! – Колька хлопнул себя по лбу. – Автомат включится, провода заискрят, надо, чтобы от них загорелось что-нибудь…
- Семён бумаги напихал в розетку, - сообщил Говорун.
- Нет, не загорится. Надо что-то… На столе спирт! Полить розетку!
- Беги, пока не заискрило! – подтолкнул Кольку Говорун.
Колька помчался к сестринскому столу. Нащупал пузырёк со спиртом.
Вдруг в отделении заморгали лампочки. Колька торопливо открыл пузырёк, плеснул спиртом в полыхнувшие провода… Спирт загорелся слабым голубоватым пламенем, огонь пополз по стене вниз. Колька пододвинул к огню бумаги, лежавшие на столе. Бумаги загорелись.
Свет в отделении снова погас.
Колька разорвал и сунул в огонь журнал, бросил пластмассовые ручки, карандаши, линейку.
Откуда-то приковылял Эй-парень с огнетушителем.
- Ты чего! – возмутился Колька, думая, что Эй-парень хочет затушить огонь.
- Ну ты ду-урак! – удивился Эй-парень. – Надо огнетушители разрядить, пока санитаров нет, что-бы тушить нечем было. И народ на уши поставить. Диких пси-ихов из горящего отделения по-любому эвакуируют! Поддай огоньку!
Эй-парень стукнул в дверь ближайшей палаты ногой, включил огнетушитель и, направив струю в проём двери, завопил диким голосом:
- И-е-е-а-у-а-а!
В палате тоже закричали. Из двери выскочили четыре перепуганных психа.
- Поддай о-о-гоньку! – крикнул в полный голос Эй-парень. – У чёрного выхода ещё один огнету-шитель! Обезвредь его! – крикнул он Кольке.
" Гладко заговорил! – усмехнулся Колька. – Похоже, дебош пошёл тебе на пользу!"
Он помчался в процедурку, выбил плечом дверь, схватил из стеклянного шкафчика двухсотпяти-десятиграммовый флаком со спитром, вернулся к огню, выплеснул спирт в пламя. Огонь громко пых-нул, опалив Кольке лицо, охватил весь стол.
Это был уже небольшой пожар.
Колька бросил на горящий стол два стула.
В коридоре метались разбуженные больные. За ними, устрашающе крича, с огнетушителем метал-ся Эй-парень.
Колька побежал к чёрному выходу, сорвал со стены огнетушитель. И услышал, как по лестнице, громко разговаривая, поднимались санитары.
Колька стал на изготовку. Едва дверь открылась, как Колька открыл вентиль огнетушителя. Струя углекислоты с громким шипением плюнула в лицо вошедшего санитара. Санитар громко завопил, бро-сился к Кольке. Ударом огнетушителя по голове Колька сшиб санитара. В проёме двери появилась вто-рая фигура. Схватив баллон огнетушителя обеими руками за горловину, Колька что есть сил врезал по голове и второму. Прислушался. На лестнице стало тихо. Колька побежал в отделение.
В отделении творился хаос. Одни ломали мебель, другие кидали обломки в огонь. Все метались по коридору, кричали…
- На выход! По чёрной лестнице на выход! – гаркнул Колька.
Народ ломанулся на выход.
Колька увидел Говоруна и Викторию, схватил их, вытащил из толпы, прижал к стене.
- Подождите, пусть схлынут! Успеем! Нам надо отдельно от толпы! Где Эй-парень?
- Щас найду!
Говорун кинулся в дымный коридор.
Через некоторое время притащил за руку Эй-парня.
- Кочегар чёртов! – ругался он с улыбкой. – Горит плохо, говорит…
- Пора бежать! – скомандовал Колька.
Следом за последними больными они заспешили к чёрному выходу. Нокаутированных санитаров у выхода уже не было.
На улице больных перехватывали медики, сгоняли в кучу.
- Нельзя на улицу! – вовремя заметил опасность нового пленения Говорун.
Беглецы прижались к стене, спрятались в темноте у самого выхода.
- Все, что-ли? – спросил голос с улицы.
- А чёрт их знает! – отозвался другой. – Вроде никто не бежит. Если два-три сгорят, небольшая потеря!
- Ведите их в главный корпус! Что-то пожарные не едут!
- Что-то задерживаются. Минут пятнадцать уж, как вызвали…
Дождавшись, пока двор опустеет, Говорун вышел наружу, огляделся, махнул друзьям рукой:
- Пошли! Чисто!
- А куда идти? – растерялся Колька.
- Все ушли к главному корпусу налево. Нам, значит, направо, - хрипло скомандовала Виктория.
Беглецы пугливой цепочкой заспешили вдоль стены из двора.
Едва свернули за угол, как услышали короткий свист. Все испуганно замерли. Свист повторился. Колька вопросительно посмотрел на Говоруна. Если это враги, они не стали бы осторожничать, гаркну-ли бы "Стоять!" или "Лежать!"… Значит…
Сердце Кольки затрепыхалось. Неужели…
- Курт, чёрт тебя побери! Долго я буду ждать?! – услышал он недовольный голос.
Даже в темноте было видно, что Говорун изменился в лице. Он понял, что их обложили…
- Это меня! Это меня! – восторженно зашипел ему Колька. – Крис! Чертяка! Спасай нас! – сдав-ленным восторженным голосом воскликнул он.
Из темноты вышел Крис.
- Где вы?
- Крис! Крис! - Колька рванул к Крису, затем кинулся к другу в объятия. Крис не ожидал такой сентиментальности, растерянно похлопывал Кольку по спине.
- Чё ты, Коль? Ты чего?
Колька плакал.
- Крис! Ты не представляешь, Крис! Ты нас от смерти спас!
- Да ладно… - растерянно бухтел Крис. – Подумаешь…
- Крис… Бежать отсюда надо! Бежать! А то они догонят!
- Да кому ты нужен? – Крис смотрел на бессвязно лопочушего, заплаканного друга и сомневался, в здравом ли тот уме? Может, не зря его в психушку запятили?
- Не был ты здесь, парень… - буркнул из темноты Говорун.
- Они с тобой, Курт? – насторожился Крис.
- Со мной, Крис, со мной. Если бы не они, я бы погиб. Пошли отсюда быстрей, я потом расскажу.
- Много их? – с опаской спросил Крис.
- Нас четверо, - справившись со слезами, сказал Колька. – И мы вместе.
- Ладно, уместитесь, - успокоился Крис. – У нас там машина, пошли.
Он торопливо вывел друзей на просёлочную дорогу. На небольшой полянке у дороги была спря-тана машина.
- Залезайте на заднее сиденье, - скомандовал Крис.
Мужчины сели рядом, Виктория примостилась на колени Кольке. Бессильно опустив голову ему на плечо, она тихо плакала. Колька осторожно прижимал девушку к груди, успокаивающе гладил её по голове.
- Кажется, вырвались! – шептал он. – Кажется, вырвались!
Крис захлопнул дверь с Колькиной стороны и громко, но коротко свистнул. Тут же издалека раз-дался ответный свист. Через некоторое время к машине подбежал незнакомый парень, плюхнулся на си-денье водителя, завёл мотор. Крис сел рядом.
- Всё по плану? – спросил парень Криса, оглянувшись на пассажиров.
- Да. Поехали.
Машина тронулась.
- Наши парни уйдут? – спросил Крис водителя.
- Да, сигнал все слышали.
- Не перехватят нас? – опасливо спросил Колька.
- Да кому вы, к чёрту, нужны, - лениво проговорил водитель.
- Эх, ребятки… - тяжело вздохнул Говорун. – Вот эту девчонку должны были утром казнить…
- Да ладно! – обернувшись, засомневался Крис, а водитель недоверчиво уставился на пассажиров через зеркало заднего вида. Спасли психов, теперь плетут незнамо что!
- Он не врёт, Крис, - негромко подтвердил слова Говоруна Колька. – Если бы ты знал, как он не врёт!
- Ладно, мужики… - Криса мучили сомнения. – Главное, мы вытащили вас. И никто нас не оста-новит.
Сзади издалека засветили две фары.
- Погоня! – испугался Колька.
На заднем сиденье встрепенулись.
- Это наши! – воскликнул Крис, боковым зрением заметив, как переполошились беглецы. "Пси-хи!" – подумал он. – Это наши парни на мотоциклах едут!
Четвёрка на заднем сиденье, не поверив Крису, напряжённо вглядывалась в приближающиеся ог-ни. Наконец, стало видно, что их догоняют два мотоцикла. Все облегчённо вздохнули и, расслабившись, сели удобнее. Виктория, как ребёнок, опять прильнула к Колькиной груди.
- Ну, вы, ребята… - не сдержал удивления Крис, - перепуганы до выше некуда!
- Тебе ж го-оворят, девушку завтра казнить должны были! – рассердился Эй-парень и так дёрнул-ся, что чуть не столкнул сидевшего рядом Говоруна.
- Что-то вы заливаете, ребята, - сумрачно проговорил Крис. - Может, вас там таблетками перекор-мили?
Виктория прижала кулаки к лицу, словно закрывалась от обидчиков, и тихонько заплакала.
- Успокойся, Вика, успокойся, - гладил её по голове Колька. – В общем, так, Крис, - решительно сказал он. – Когда мы с тобой на сценах выступали, у меня с чердаком как было? Я много заливал? Я походил на сумасшедшего? Ты мне верил?
- Верил, - подтвердил Крис. – И с чердаком у тебя было в порядке.
- И сейчас я говорю правду. Все мы говорим правду. И с чердаками у нас всё в порядке. И у Семё-на с чердаком всё в порядке, а то, что он дёргается, это не от чердака. Но мы теперь и мыши боимся. По-тому что… Нет, ты всё равно не поймёшь. Сейчас я тебе одну вещь скажу, совершенно невероятную. Но ты не подумай, что я свихнулся. Просто поверь – это правда, друзья подтвердят. И Говорун, и Семён. Ты Викторию, актрису, помнишь?
- Которая в "Пирате", что-ли, играла? Кто ж её не знает, - усмехнулся Крис.
- А теперь слушай, и молчи. Девушка, которая сидит у меня на коленях, та самая Виктория.
Крис дёрнулся, хотел обернуться назад, хотел что-то сказать, но Колька остановил его.
- Молчи, Крис, молчи. У меня с чердаком всё в порядке. Так вот, ей на завтра была назначена ло-ботомия. Слышал про такую операцию?
- Не-ет… - протянул Крис.
- Операция не сложная. Вырезают кусок мозгов, и пациент становится тихим, как домашнее жи-вотное. Крис! – воскликнул Колька. – Это Виктория! И ей на завтра назначена лоботомия! Была назна-чена! – выкрикнул Колька, всё более раздражаясь.
Виктория на его коленях испуганно вздрогнула. Колька теснее прижал девушку к груди и успо-каивающе покачал, как баюкают ребёнка.
Обернувшись вполоборота, Крис удивлённо смотрел на Кольку и на девушку.
- Да, парень. Без вранья, - мрачно подтвердил Говорун.
- Без вра-анья, - подтвердил Эй-парень, чуточку дёрнувшись и скривившись в гримасе.
- А теперь успокой нас, что мы не вернёмся в психушку, Крис. Я тебя умоляю! – проговорил Колька.
- Зуб даю, мужики, - серьёзно пообещал Крис. – Всё под контролем. Акция проведена тихо, о том, что мы вас умыкнули, никто не знает. Вас не ищут, нас нигде не ждут. Расслабьтесь.
- Они вызывали пожарных. Мы можем с ними встретиться… - предположил Колька.
- Мы же не настолько тупые, чтобы возвращаться в город кратчайшей дорогой. Проедем по объ-ездной, в город войдём с тыла, - пошутил Крис.
Некоторое время ехали молча.
- Как мы вас ждали! – с мученической интонацией выстонал Колька. – Если бы вы знали!
- Я же говорил, что днём ждать бессмысленно! – обрадовался Говорун. – Я же говорил, что умные проведут акцию ночью! Но твои друзья оказались даже умнее, чем я думал!
- Это почему? – польщено спросил Крис.
- Колька… Да и я, ждали рёва множества моторов, осады, шума. А вы сделали всё тихо.
- Мы сразу отказались от нападения толпой. Устроили маленький пожар и стали ждать, пока вы там дотукаете, что надо делать ноги.
- Могло и не получиться, - вздохнул Колька. – Могли пожарные приехать раньше времени.
- Не могли, - беззаботно хохотнул Крис. – Их капитально тормознули километрах в пяти отсюда.
- Как? – заинтересовался Колька.
- Да какая разница! Главное – сработало!

                                                  =4=

К зданию психоневрологического диспансера подъезжали мотоциклисты. У главных ворот они глушили моторы, вели машины во двор и ровными шеренгами выстраивались на площадке перед цен-тральным входом. Заполнив территорию внутри двора, стали занимать территорию вокруг диспансера.
Мотоциклы были разные – спортивные, байкерские, обычные, на которых ездила небогатая моло-дёжь. Мотоциклисты тоже были разные – и в кожанках, и в спортивной одёжке, и в костюмах. Но вели себя очень тихо, можно сказать, даже подчёркнуто спокойно. Было заметно, что подчинены они единой воле.
К десяти часам  в диспансер приехал главврач. Он удивлённо оглядел мотоциклетное скопище во-круг диспансера, прошёл по тихим коридорам, занятым в основном молодёжью мужского пола и редки-ми девушками в кожах и джинсе. В предбаннике кабинета его ждала растерянная секретарша и два муж-чины. Один крупный, с пивным брюшком, в кожаных штанах, в кожаной безрукавке с множеством ме-таллических бляшек, застёжек и заклёпок, в кожаной же косынке, в тёмных очках, в огромной бороде и усах, с безобразной пиратской серьгой в правом ухе. Возраст из-за усов, бороды и тёмных очков опреде-лялся с трудом. Второй мужчина лет сорока пяти, в костюме и при галстуке, с папочкой для бумаг на коленях. Если бы и обратил на себя внимание в общественном месте, то только своей интеллигентно-стью.
Увидев главврача, оба вежливо встали, поздоровались.
- Прошу прощения, Михаил Юрьевич, - уверенно последовал за главврачом в кабинет мужчина в костюме. Бородач вошёл следом. – Я адвокат, не буду утомлять вас представлениями, это чуть позже. Очень коротко суть дела.
Главврача покоробила бесцеремонность странных мужчин. Но он подумал, что, возможно, тот, что в костюме, адвокат того, который в коже, и жестом предложил мужчинам сесть на стулья у стола. Сам сел в кресло, выжидательно и чуть снисходительно уставился на посетителей. Возможно, "кожа-ный" – один из недовольных пациентов, решил предъявить счёт за некачественное лечение или что-то в этом роде.
- Байкеры просят вас провести сегодня профосмотр членов своего клуба.
- Но… - попробовал возразить главврач, разочаровавшись в так банально открывшемся "деле".
- Всё организовано и устроено очень аккуратно, - остановил его жестом адвокат. – Уже подъехало около двухсот человек, должно подъехать ещё столько же. Как вы заметили, - адвокат замолчал и под-нял палец кверху, призывая и других прислушаться, - в вашем заведении… Прошу прощения, в вашем учреждении полная тишина и порядок.
Главврач прислушался. Да, тишина поразительная. В обычные дни пациенты вели себя гораздо шумнее.
- Но… - снова попробовал возразить главврач.
И снова адвокат жестом успокоил его:
- Поверьте мне, как адвокату, Михаил Юрьевич… Всё под контролем! Пациентам у ворот сооб-щают, что сегодня у вас диспансерный день и просят прийти завтра. Да вы сами подойдите к окну!
Не дожидаясь главврача, адвокат подошёл к окну.
- Пойдёмте, пойдёмте, прошу вас, - поторопил адвокат главврача, который раздумывал, идти ему или сидеть на месте. Или вызвать милицию.
Главврач нехотя встал.
- Вы когда-нибудь видели такую организацию? – указал адвокат на ровные ряды мотоциклов и си-девших на них мотоциклистов.
Главврач хмыкнул. Да уж…
- Более того, - продолжил адвокат. – Продемонстрируй, Вова!
Толстяка в коже, оказывается, звали Вовой.
Вова подошёл к окну, поднял руки вверх, словно пытаясь достать верха рамы. Живот его почти уткнулся в стекло.
Мотоциклисты почти одновременно слезли с мотоциклов.
Вова опустил руки… Главврач вздрогнул от рёва двух сотен мотоциклов, заведённых единым движением.
Вова снова поднял руки вверх. Наступила тишина.
- Как видите, всё под контролем.
Вова и адвокат сели на прежние места, выжидательно уставились на главврача.
Главврач тоже вернулся в кресло. Задумчиво поднял телефонную трубку. Телефон молчал.
- Порыв на линии, - беспечно сообщил адвокат. – Я тоже хотел позвонить от секретарши, но не получилось.
Главврач неторопливо вытащил мобильник, стал набирать номер.
Вова тоже неторопливо вытащил откуда-то небольшую металлическую коробку, нажал кнопку.
Главврач приложил мобильник к уху. Но услышал ровный непонятный шум.
- Наверное, вспышки на солнце, - пожал плечами адвокат. – У меня тоже не работает. Михаил Юрьевич, давайте перейдём к делу.
Адвокат пересел ближе к главврачу. Сел неприятно близко. Вторгся в его личную зону, как сказа-ли бы психологи.
- Уверяю вас, ничего противоправного. Сколько стоит водительское переосвидетельствование?
- Сорок девять долларов.
Главврач нервно поглядывал то на телефоны, то на дверь.
- Ну, для простоты подсчёта, скажем, пятьдесят. Двести человек уже здесь. В ближайшее время подъедут ещё двести. А триста можем? – спросил адвокат у Вовы.
Вова задумался.
- Сейчас нет… Но до обеда сможем, - кивнул он уверенно.
- Таким образом, доктор, пятьсот переосведетельствований по пятьдесят долларов – это двадцать пять тысяч долларов. Хорошая сумма. И ничего противоправного! Для того, чтобы не задерживать ва-ших сотрудников надолго, оформить документацию можно потом. Вы сами понимаете, доктор, как трудно держать в узде таких разгильдяев!
Адвокат панибратски хлопнул Вову по животу. Вова на хлопок не отреагировал.
- Вова главный над этими разгильдяями, - между прочим сообщил адвокат.
Главврач неопределённо повёл плечами.
- Ну вот и хорошо, - адвокат воспринял движение главврача, как согласие. – Да, и ещё одна ма-ленькая просьба. Тоже ничего противоправного. Но это уже по страховой медицине. Вам придётся осви-детельствовать четырёх пациентов. Лично или комиссионно – решите сами.
- По какому поводу? – насторожился главврач.
- У них были незначительные расстройства. У одного, если я не ошибаюсь, лёгкое расстройство коммуникации. Девушка проходила реабилитацию после того, как успешно излечилась от кокаиновой зависимости. У одного пациента вообще, кроме гиперкинеза ничего нет. И у одного тоже что-то незна-чительное. Они лечились у ваших коллег, благодарны им за излечение. Но требуется документально подтвердить, что теперь они совершенно здоровы.
- Где они лечились? – спросил главврач.
- В клинике доктора Бейли.  
Главврач дёрнулся и удивлённо посмотрел на адвоката.
- Всё в пределах закона! – успокоил его адвокат. – Ночью в клинике случился пожар, слышали, наверное?
- Не-ет… - растерянно протянул главврач.
- Ничего страшного, - успокоил его адвокат. – Сгорела какая-то подсобка, и не очень сильно выго-рело отделение, в котором находились пациенты, о которых я вам говорил. Сами понимаете, вернуться туда теперь невозможно. По крайней мере, пока Бейли не отремонтирует отделение.
Главврач испуганно затряс головой.
- Михаил Юрьевич, - с доброй интонацией, очень настойчиво проговорил адвокат, - поверьте, лучше, если вы исполните свой врачебный долг. Правильно я говорю? – адвокат повернул голову к Во-ве.
- Да уж, - уверенно покачал головой Вова. - Для здоровья будет лучше.
- Для здоровья моих протеже, - неторопливо поправил Вову адвокат. – Я думаю, коллегиально этот вопрос решить проще, - подсказал он главврачу. – И профосмотр полутысячи байкеров. Представ-ляете, как они будут недовольны, если сказать им, что… Ну, вы сами понимаете.
- А какая связь… - мрачно спросил главврач.
- Связь? Да никакой, - легкомысленно отмахнулся адвокат. – Впрочем, один из освидетельствуе-мых, если я не ошибаюсь, играет в каком-то рок-ансамбле. Байкеры, знаете, любят рок-музыку. Девчон-ка, кажется, из актрисок. Тоже популярная в байкерской среде. А вообще, байкеры сами по себе. Но ка-кой они тяжёлый народ, если бы вы знали, Михаил Юрьевич! Они же по улицам носятся, сколько наро-ду от них пострадало! Если не проверить их на психическую пригодность, какой-нибудь псих сядет на мотоцикл и задавит… Нас с вами! Шучу, шучу, - засмеялся вовсе не смешным смехом адвокат.

К вечеру у Кольки, Говоруна, Виктории и Семёна-Эй-парня были на руках комиссионные свиде-тельства о том, что они успешно прошли курс реабилитации в клинике доктора Бейли и теперь полно-стью здоровы.



                              Глава шестая. ШАХМАТИСТЫ.

                                                                          =1=

Кафе, что стояло у жиденькой рощицы на въезде в город, посетители не баловали. Спасаясь от тоски перед одинокой ночью, а может, лелея надежду согреть холостяцкую постель с помощью случай-ной подруги, в это кафе на окраине по вечерам заходили не успевшие устроиться в хлопотливой жизни нестарые ещё мужчины. В этом кафе допоздна, а то и всю ночь, сидели те, у кого было с избытком лиш-него времени по причине отсутствия работы. Интересно, откуда они брали деньги на выпивку? В это кафе шумной гурьбой заваливали рокеры-байкеры и прочие неформалы. Бармена и местных завсегдата-ев, впрочем, они не доставали. Заведение славилось тем, что здесь, несмотря на разность интересов, все считали друг друга своими. Но стоило в кафе появиться горлопанам "чужой раскраски"... Даже момен-тальный вызов блюстителей порядка не спасал от скоропостижного беспощадного мочилова.
Пятеро молодых в кожаном "обмундировании", щедро пробитом множеством никелированных и медных заклёпок, в тёмных очках не по времени, чёрными воронами расселись на высоких подставках у стойки бара, горлопанили, пили водку, закусывали пивом.
- Чопал я фчера па канальной берегухе, мля, где чмары подешовке сдаюцца, - с гордым видом кру-тым сленгом рассказывало затесавшееся среди чёрных существо, предположительно, мужского пола, с длинными немытыми патлами в клёвом прикиде серо-зеленого цвета, похожем на спецуху штурмовика. Существо весило от силы килограммов пятьдесят, что и для юноши не было обнадёживающим факто-ром, а при виде его козлячьих ножек к тому же возникало опасение, что тонкие коленки вывихнутся от первого же прыжка, и заблеет сомнительнополое существо жалобно от боли.
- Настроение чумовое, ф карманах полный дефолт. Хуже тока у нашего правительства. Йопана! На траиктории кореш рисуицца. Здаров, гаварю. Дню абзац, а ты, мля, трезвый чота. Где ба полирнуть гор-ла пефком, да грамм пяздесят нахаляву дёрнуть? Не таракань мозги, говорит. Идём в клупп, пить вотку малыми дозами в больших количествах. Там оттапыримси.
Четверо крепких парней с лицами работяг лениво переговаривались, тихонько отхлёбывая пиво за столиком у окна, расслаблялись после работы. Потёртые, но чистые джинсы, свежие ковбойки с зака-танными до локтей рукавами. В жилистых, крепче ножек любой девицы, руках с кулаками
"по чайнику" посуда казалась игрушечной. Парни без усилий мяли опорожнённые пивные банки в дет-ские блинчики и швыряли их в мусорку.
Такие посетители никому хлопот не причиняли: они или уже повязаны семьями, или собираются жениться, а значит, властям на заметку попасть не хотят.
- Фзяли мы предварительнава зажигалова в виде фляшки каниака, мля, и папивая ево, почопали до клупа "Mezzo Forte"... Или "Mother Fucker", чот заклинило, матьиво, - медленно, словно прожёвывая и выплёвывая слова, почти по слогам рассказывал козлоногий. -  Каниак выпилси быстрее, мля, чем мы пришли. Перет фходом ф клупп гранзиозный тусняк челов с тёлками. В основном дрочеры ф кожах и заклёпках с небальшым дастатком и бальшим либидом. Мы фейсами скисли, мля, и стали ф очередь жрать жевачку.  
"Кожаные" слушали козлоногого с неприкрытым скепсисом. Но козлоногий, увлечённый расска-зом о круто проведённом вечере, скепсиса не замечал.
- Стоя ф очериди аж полцыфербладта часофф, на меня пялились два интеллигента в пинжаках с удавлом на шеях, мля. Случайные здесь и трезвые, потому как нищие духовно и матерьяльно. Стопудо-во - партнёров искали, мля.
- Омерико открыл! Точняк, млин, пидары, мужиков снимали! – одобрил мнение козлоногого один из слушателей.
- Один стал амёб разводить: "Подскажытте пожалувсто, мля, тут ваще…ну, типа... Музон клё-вый?"  - не заметив реплики, самозабвенно излагал козлоногий. – Полный ацтой, гаварю. Крута. Круче тока тваи варёные яйцы. Кстате, я патомак великага Нострадавуса, и чую, не любят в этом клуппе галу-бых пинжаков.
- Ну ты, млин, выдал, песатель! Круче, чем Пушкин Анегина! – ухмыльнулся сосед козлоногого.
- А эт чё за чуваки? – насторожился козлоногий.
- Эт не чуваки, - успокоил его сосед. – Эт прекол такой. Типа, чувак Пушкин каковата Анегина крута паимел.
Чёрно-кожаные металлисты своим беспокойным поведением обычно мешали только окружаю-щим, для властей же были безобидны: живут сегодняшним днём, в "кожаных" головах от отсутствия дум и забот приятная лёгкая прохлада. А если и зародится где зачаток мысли, тут же выскакивает нару-жу недоношенным посмешищем. Отследить, "поправить" или нейтрализовать подобное беспокойство органам безопасности не составляло труда.  А вот у других, спокойных, мысли копошились глубоко в черепах, наружу почти не выползали. И если такие что замысливали, то власти их "мысли" потом рас-хлёбывали ой как долго!
- Што не по кайфу, - пожаловался козлоногий, - у фхода слабые на головы стражи  либеральных ценностей держались за рукоятки увесистых демократизаторов. Меня абыскали, мля, кабуто я фпатай-онном кармане гераин заначил. Ахранник, сцуко, вроде свиду не пидар, мля, но, пахож, латентный, ага. Я, мля, даже район мудей руками накрыл ат иво прыти. Он на меня исчо: "Какова фуйа?" Типа, не жмись, тут фсе пацанки свои. Прешось абиснить, што и какова размера у мине там весит, мля. Сцукощ-чуп триперный, мля, падла казлинная, - искренне разгневался козлоногий, намекая на грандиозные раз-меры того, что у него кое где висело. Впрочем, кто её, мать-природу, знает! Иногда она шутила, и, оби-дев своё творение в одном, давала с избытком другого…
- Разговаривайте на официальном языке! – негромко прикрикнул бармен, плотный мужчина зрело-го возраста, он же - хозяин кафе. И было заметно, что ему совершенно без разницы, на каком языке раз-говаривают клиенты - да хоть на зулусском! – но, коли власть требует общаться на официальном языке, бармен и делал замечания каждый раз, когда слышал звуки местного диалекта.
Закон есть закон, и хозяин не собирался терять лицензию на заведение, приносящее доход не только Внешним Управляющим, но и ему, из-за того, что поленился бы лишний раз пошевелить языком. Впрочем, сам он тоже был местным. Но, даже, когда в зале сидели только его знакомые, он делал заме-чания. Комитет по Надзору запросто мог насовать в заведение "жучков".
- Ф клуппе нарот бухал  яростно и со вкусом. Жизнь удалась, патаму как фсе абдалбались дури ис-чо да входа. А мы пашли сматреть, как деффки тёрлись оп штанги пелотками и трясли дойками, ага. Абычнаго фтыкателя, мля, какой использует голову по назначению, тоись, ест ей, а также ржот на ане-гдоты, такая канитель, мля, зажигает. Нам тож понравелос.
- СПИДометры показывайте, - напоминал бармен вновь пришедшим. И лишь мельком взглянув в развёрнутую книжечку с фотографией, и убедившись в наличии штампа о проверке крови на ВИЧ-инфекцию в квадратике последнего месяца, а затем, нажав на кнопку радиометра, проверявшего, "фо-нит" клиент или чист от радиации, наливал выпить. В городке имели право жить только здоровые. Зара-жённых и облучённых увозили в реабилитационную зону. Так говорили власти. Ни одного излечивше-гося или просто вернувшегося из той зоны никто и никогда не видел.  
- Извини, отец, дома книжечку забыл, - попробовал отговориться молодой прыщавый парень. - Налей кружечку пивка!
- Я против тебя ничего не имею, парень, - тихим доверительным голосом буркнул молодому бар-мен, взглянув на бледное лицо и отметив лихорадочный блеск глаз. - Шумаром хватай банку и делай но-ги от греха подальше, пока ребята из службы реабилитации не завалили сюда искать беглого спидонос-ца. Мне неприятности с властями не нужны.
Парень согласно кивнул головой, заплатил за пиво и торопливо выскочил на улицу.
- Эт было тока начало ирекции, - вальяжно рассказывал козлоногий с видом знатока. Выглядело это до того комично, что слушатели едва сдерживали смех. -  Штоб поддержать состояние стояния, мы пашли в зал, где, типа, сушы дайут. Но сушей не было, как и другой закуси. Удачно подвернулся  крутой кореш, мля, с баблом и падругами. Кореш снял стол за три с палавинай штуки. Тиха-тиха! Не арать "нифуйасибе!!!". Па маим падщотам это на трицать пять штук пива с воткой в прицеппе. Ага. Так што, дешевле, чем штуками брать. Ну, сначала выпили за сбычу мечт, потом за бапп. Потом исчо за чёт. Без закуси, мля, после шестой прицепы в рот лезли криво. Вопщем напились чуток. Тут ди-джей скоманду-вал забаву: "Каждой тёлке, залесшэй на сцэну и разогревшэй талпу оголением сисек - футболка бесплат-но!"
По телевизору шла "Боль сердца", музыкальный подарок для того света, как по-чёрному шутили местные, - песни по заявкам родственников в память тех, кто умер от СПИДа или погиб при "неизвест-ных обстоятельствах". Погиб, не потеряв чести. Это была единственная программа на телевидении, в ко-торой разрешали транслировать отечественную, или, как выражалось правительство Временного Окку-пационного Режима, туземную музыку. Правительство разрешило эту  программу, потому что, по его мнению, память о большом количестве умерших и убитых аборигенов только подчёркивала силу власти и бессилие народа.
"Русский плач" - так называл эту программу народ.

Когда это началось? Наверное, всё же - после катаклизма на Волге. Что там случилось, толком ни-кто не знал. Было землятресение, было извержение вулкана... Вулкан - на Волге?! Но ещё более непо-нятно, что огромная территория, изуродованная землетрясением, и ещё большие площади вокруг оказа-лись заражены радиацией!
Страны Глобального Союза дали России кредиты, чтобы локализовать последствия катастрофы и не допустить распространения радиации на свои территории. А потом предъявили больной стране иски за экологический урон, нанесённый Глобальному Союзу. С таким ударом правительство России не справилось. Тем более, что члены правительства, потомки разбогатевших во времена перестройки и ди-кой прихватизации нуворишей, имели двойное гражданство, фактически жили в западных столицах, а в Россию приезжали лишь "порулить". Рождения на земле своих отцов они стеснялись, как родства с убо-гими.
"Скоропостижно" умер Президент, который пытался что-то сделать для своей страны. За те по-пытки, похоже, и настигла его "скоропостижная"...
Вместо Президента Совет стран-кредиторов назначил Генерального Внешнего Управляющего, ко-торый жил где-то в Америке.
Страну разделили на сектора пропорционально долгам стран-кредиторов, и кредиторы принялись досасывать из своих "кусков" остатки чужих жизней.
Совет кредиторов обнародовал план экономического развития страны-должника на ближайшие пятьдесят лет. За это время эксперты предполагали развить экономику секторов до такой степени, что внешние долги примут тенденцию к уменьшению. Для облегчения финансовой и экономической дея-тельности, для унификации всех информационных систем в стране ввели официальный язык - англий-ский. А со временем разговаривать на местных диалектах стало нарушением режима...

- Первая была совсем йуная егаза. Сиськи торчачие, мля, нетоптанные. Стоя в отдалении, было приятно сасать пивко и зырить, как неумелая, мля, но падожранная танцоффщица элегантно меняет свой беспантовый дарагой блузон на задалбаццо стильную майку цыной в банку пива! Ну, а ходе маих риаль-ных мыслей, пацаны, дагадацца нетрудна. У сцены ужратая  в сопли, слюни и протчие выделения мала-дёжь - день, видать, с утра не задался – тянула к ней руки, арала "ДАААЙ!!!". Фсе брызгались пивом, счупали друг друга… Пахож, приплыли фсе. Вопщем, истерика невротичецкая, мля. Ну низя сибе так вести, не дети жэ малые, йапонарот… Вопчем, плохова поведения была многа.
Козлоногий укоризненно, как познавший жизнь учитель в разговоре с глупыми учениками, пока-чал головой.
- Кароче, деваха шумахером сдёрнула, мля, пака её хором не аттрахали прям на сцэне. А на сцэ-ну… Клёвое слово, на сцуко пахожэ… - с удовольствием заметил козлоногий, -  на музыкальных но-гах…
- Тонкие, как струны, штоль?
- Не, толстые и кривые, как у рояля. Вопчем, на сцену торжественно, как павшие героини лучшива солдатскава борделя, выплыли… мля… фффууууу… вот такие, ага… - козлоногий сколько мог развёл руки в стороны, - вот такие две, сцуко, принцэсы цырка после мести факира… Салокоманда, йоптть, мя-сомолочного направления… Дрожащий холодец и студень фтолстом жире…
Козлоногий изобразил, как ему было противно смотреть на толстых девок. Сосед насмешливо на-блюдал за представлением козлоногого. Остальные давно перестали обращать на него внимание.
- Глядя, как трясут салами те свиньематки в лесби-танц-шоу, у меня желудок поднялся к гландам. А маргариновые дюймовки  решили раздецца! Верх сняли с малым трудом. Здесь кто не успел, фсмысле – сдёрнуть от такова цырка, тот наблевал. Я тоже пиво на пол выплюнул и протрезвел. Народ гасился в угаре, орал: "Кантуй бочки сала дамой! Слезь сосцены, блевать нечем!"  
Козлоногий безнадёжно махнул рукой и укоризненно покачал головой.
- Чувак, щас хуже будет, мля, крепись! Эти разожратые тёлки с бешенством матки исчо и штаны разогрелись снять, с трусами, верняк! По их припадочным колебаниям все поняли, щас начнёцца хард-рок. Сабалезную тем, кто остался на фрик-шоу – верняк, в ренимацыю папали! Меня конкретно застре-мало, и я побрел пить. Пил многа и устроил жестокую пиянку. И не жалею об этом нискока.
Трое парней за "рабочим" столиком допили пиво, пожали руку четвёртому и вышли. Через окно было видно, как они прошли по освещённой площадке перед кафе и направились на остановку у шоссе, чтобы уехать в город.
К оставшемуся парню в ковбойке, не спрашивая разрешения, подсел молодой мужчина из дальне-го угла кафе. Прислонил к ножке столика увесистый пакет. У мужчины было интеллигентное продолго-ватое лицо с тонкими чертами, длинные пальцы на руках, явно не способные к тяжёлой работе. Одет в костюм и светлую рубашку с галстуком.
- Здорово, Говорун, - радостно поприветствовал его парень.
Говорун кивнул и указал в крышку стола. Затем сделал пальцами кольца и растопырил остальные, изображая уши-локаторы.
- Ну что? – спросил он парня.
- Бойскауты собрались в поход, - сообщил парень.
- Полезно для здоровья… И родители будут довольны, - улыбнулся Говорун. – Пусть марганцо-вочки захватят, ранки протирать. И настойку для примочек.
Он скосил глаза на пакет, пожал руку парню и ушёл.
- Выходя из клуппа, - голосом великого чтеца, завершавшего рассказ о важном для истории собы-тии, закончил козлоногий, - видел, мля, безвольно раскинувших руки героев, павших в неравной борьбе с зелёным змием. У меня на чердаке пыталась шевелиться мысль, но, шевельнувшись, сдохла, отравлен-ная алкоголем…


                                                 =2=

Ресторан "Бездна" считался самым крутым в городе. Стриптизёрши в каждом зале, официантки топлес, номера для обеда, номера для "отдыха", номера с ванной, номера с сауной, с бассейном, массажи и массажистки для самых прихотливых клиентов и клиенток.
Цены в "Бездне" астрономические и выше. В "Бездне" собирались избранные. "Бездна" - клуб для нуворишей.
Случайных проституток с улицы охранники гоняли, потому что у ресторана свои на любой вкус и цвет, проверенные. На мальчишек же смотрели сквозь пальцы. Пацаны протирали стёкла лимузинов, обмахивали ботинки мэнов, были готовы сбегать, принести, позвать.
Пацан в мешковатых потёртых джинсах с множеством карманов спереди и сзади, над и под коле-нями, в синей футболке и тёмной, непонятного цвета бейсболке, незаметно проверял, заперты ли у ма-шин крышки заливных горловин бензобаков. Нашёл незапертую, выкрутил наполовину, оглянулся. К машине тут же подбежал мальчишка в заношенных, но чистых штанах, в клетчатой рубашке и в очках. Вытащил из кармана презерватив, в котором был насыпан тёмный порошок. Из шприца без иголки плеснул в презерватив бесцветной жидкости. Ловко завязал презерватив узлом, кинул в заливную горло-вину, закрутил крышку. Оглянулся по сторонам, убедился, что манипуляций никто не заметил.  
Его приятель уже стоял у другой машины. Очкарик кинулся к нему, вытаскивая на ходу презерва-тив и шприц.  
К "Бездне" подъехал приземистый, округлый, чёрно-блестящий, похожий на тяжёлый снаряд ав-томобиль. За рулём молодой плейбой в шикарном костюме и тёмных очках. Тонкие губы с опущенными вниз уголками делали лицо презрительно-злым.
Несколько пацанов лет пятнадцати бегали вокруг, стреляли друг в друга из водяных пистолетов. Трое подростков постарше держали в руках воздушные шары, налитые водой. Один подросток кинул шар, шар взорвался, облив пробегавшего мальчишку водой. Охранники криво усмехались, наблюдая за шалопаями.
Двое подростков с шарами подскочили к мэрсу с плейбоем. Сунули головы через опущенные стёкла в салон. Один бросил шар плейбою на колени, другой швырнул на пол салона. Шары лопнули, салон заполнила бензиновая вонь.
- Не шевелись, красавчик, а то подожгу, - предупредил водителя рыжий вихрастый парень и про-демонстрировал коробок спичек. Ловко вытащил спичку, прижал её к боку коробка и щелчком стрель-нул перед ветровым стеклом.
Парень у противоположного окна, широко улыбнувшись и показав дыру вместо передних верхних зубов, тоже вытащил спички и, словно в отместку, стрельнул в рыжего.
Горящие спички с жужжанием летали перед ветровым стеклом.
- Не надо… Не надо! – с ужасом бормотал водитель. – Вы же подожжёте… Это же бензин!
- Да, это бензин, - согласился рыжий. – И, если поджечь, полыхнёт так, что пожарники не помогут.
- Что вы хотите? Денег? Хотите, сто баксов дам…– взмолился водитель.
- Экий ты, красавчик, жадный. При твоих-то миллионах… - посетовал рыжий. – А с жадюгами мы не разговариваем. Атас!
Он бросил горящую спичку на пол салона.
Парни кинулись врассыпную.
Из кабины машины с рёвом ракетного двигателя вырвалось пламя.
Жуткий вопль сгорающего заживо человека умолк раньше, чем к автомобилю успели подбежать охранники с огнетушителями. Перепуганные, они издалека брызгали пеной в бушующее пламя.
Из ресторана высыпали сытые мужчины и подвыпившие женщины, официанты в бабочках и офи-циантки, прикрывающие голые груди подносами.
- Опять разборки! – предполагали зеваки, глядя на пылающую машину.
- Новый передел, что-ли? Вроде ж поделили сферы влияния…
- Атас! Взорвётся! – пронзительно закричал пацан из толпы.
Уронив огнетушители, охранники кинулись прочь.
А пацан был прав. Раздался взрыв, задок машины приподняло над асфальтом, машина нереально медленно перекувыркнулась и с лязгом груды металла громыхнулась вверх горящими колёсами на со-седнюю машину.
- Щас колёса лопнут! – крикнул другой мальчишеский голос.
Звуком чуть тише орудийного горящая машина четырежды отсалютовала своей гибели.
- Запаска должна быть! – крикнул мальчишеский голос.
- Может, не накачана, - возразил мужской голос.
Рванула запаска.
- Щас вторая машина рванёт, - предположили зрители.
Вторая машина собиралась взрываться с полминуты.
Взорвалась, но высоко подпрыгнуть ей не дала лежавшая на ней первая погорелица.
Хозяева и водители кинулись  к другим машинам, торопливо выруливали с парковок.
Четыре пацана издалека с восторгом наблюдали за пожаром и переполохом у ресторана.
- А у вас как? – спросил рыжий, гордо ткнув очкарика локтем в бок.
- Две зарядили, - деловито отчитался очкарик. – Но по времени…
Договорить он не успел. Рванула ещё одна из отъезжающих машин.
- …трудно сказать, когда бензин разъест презерватив, - закончил очкарик фразу.
- Один ражъел, - удовлетворённо констатировал факт беззубый. – Надо попробовать две режинки одевать. Чтобы сегодня засунул, а завтра рванула.
- Разбегаемся, - деловито скомандовал очкарик. – И так нарушили… Серёга Смирнов что сказал? Зарядили машину – и в кусты, нечего глазеть…


                                                 =3=

Колька минут пятнадцать уже наблюдал за парнем, нервно расхаживающим по аллее парка.
Ни к чёрту у пацана нервы, думал Колька. От волнения совсем ничего не соображает. Стоит ли привлекать его к делу? Сказали, что парень надёжный, умный. Что же он так нервничает?
Парень дошёл до конца аллеи, вскинул руку, посмотрел на часы. Ему велели прийти к трём часам, а сейчас уже половина четвёртого.
Колька усмехнулся. Интересно, на сколько хватит терпения у парня? Когда он плюнет на всё и уй-дёт?
Парень постоял некоторое время, повернулся и снова пошёл в глубь парка.
"А сам ты давно такой осмотрительный и выдержанный?" – укорил себя Колька.
Скамейка, на которой сидел Колька, стояла в кустах, незаметная для прохожих. Судя по вытоп-танной земле, россыпи окурков и помятым банкам из-под пива, по вечерам здесь  тусовалась молодёжь.
Парень прошёл по дорожке метров сто, остановился, огляделся по сторонам. Ни души. Взглянул на часы. Колька тоже посмотрел на часы. Сорок минут сверх назначенного времени.
Потеряв надежду дождаться кого-либо, парень разочарованно махнул рукой и быстрым шагом на-правился к выходу из парка. Когда он подошёл к воротам метров на тридцать, из них вдруг выскочил пацан и с разбегу наткнулся на парня.
Колька улыбнулся. Всё произошло совершенно естественно.
Парень сердито огрызнулся на пацана. Отскочив от парня, мальчишка дал стрекача в кусты.
Колька знал, что мальчишка успел сказать парню: "Вернись. Пятая лавка справа, сядь". Ну, а если парень не понял команды, никто не виноват, что он такой несообразительный.
Пацан уже исчез, а до парня только дошёл смысл приказа. Он растерянно повернулся и медленно зашагал назад. Прошёл мимо четырёх лавок, подошёл к пятой, остановился. Пострелял глазами в разные стороны, никого не увидел, сел.
Он не заметил лавки, стоявшей в гуще кустов, всего в полутора метрах от него. На той лавке "при-лёг отдохнуть" Колька. Так что если бы парень и умудрился разглядеть скрытую густой листвой и тенью лавку, то за её спинкой лежащего человека увидеть никак не мог.
Колька осторожно приподнялся.
- Сиди, не оглядывайся, не поворачивайся, - проговорил он негромко.
Парень дёрнулся, но остался сидеть.
- Веди себя спокойно, отвечай негромко, вопросов не задавай. Почему ты решил поддержать нас?
- Старшего брата отправили на переделку, - сквозь зубы зло ответил парень и тряхнул головой.
Понимает, что брата ему больше не увидеть, сочувственно подумал Колька. По крайней мере, здо-ровым.
- На переделку, это как? – всё же спросил он.
- В центр здоровья…
Колька помолчал некоторое время.
- Но мы ведь занимаемся тем, что… правительство не одобряет, - продолжил он через минуту.
- Мне передали, что брат уже… всё. Зомби.
Ещё помолчали.
- Если тебя поймают…
- Я знаю, - перебил Кольку парень. – Тогда меня отправят вслед за братом. Но я постараюсь не доставить им такого удовольствия.
- Постараешься не попасться, или…
- Постараюсь не попасться. Ну, а если случится, то… Не дамся. По любому жизни нет.
- Иди в наёмники. Интересная жизнь, приключения, развлечения.
- Какой из меня наёмник! Да и… Что-то ни один из наших не вернулся оттуда. Даже весточки ни-кто не подал.
- А у нас надо быть втрое лучше наёмников.
Парень вздохнул, плечи его опустились.
- Ну а сам-то, чем хотел бы заняться? – спросил Колька.
- Я бы хотел… в Москву!
- Мало там своих нищих…
- Нет, в Москау-сити!
- Эко тебе губу раздуло! – восхитился Колька. – Москау-сити закрытый город. Туда простых не пускают. Вот если, не дай бог, тьфу-тьфу-тьфу, попадёшься, перепрограммируют мозги, может, и отпра-вят туда, мусор за мэнами убирать.
- Нет, так не пойдёт, - буркнул парень.
- Ладно, - сжалился Колька. – Для Москау-сити у тебя подготовка… никакая. Здесь сгодишься. Боевик из тебя тоже никудышный, сам должен понимать. Поэтому бить, взрывать и поджигать тебе не придётся.
- А чем же мне заниматься? – разочарованно протянул парень.
- Дети разные нужны, дети всякие важны, - пошутил Колька. - Найдёшь пятерых парней. Надёж-ных парней…
- Да я больше найду! – обрадовался парень.
- Запомни на будущее очень хорошо, чтобы потом не повторять. Если сказано пять, значит пять. Когда надо будет шесть, тебе скажут шесть.
- Извините…
- С парнями разговаривать, как я с тобой. Они не должны знать ни о тебе, ни обо мне…
- Как же я предложу им… - растерялся парень.
- А вот над этим как раз и подумай. Я же нашёл способ вызвать тебя и поговорить! Можешь ска-зать им, что есть сильная организация, и рассказать о тех акциях, о которых знает весь город. Сколько времени тебе понадобиться, чтобы организовать команду?
- Ну… Несколько дней.
- Несколько дней – это не срок. Учись думать конкретно, учись руководить и быть ответственным за людей и за поступки.
- В неделю уложусь, - поправился парень.
- Пройдёт немного времени, и каждый из твоих парней организует свою пятёрку. Чтобы ты понял, что вступаешь в серьёзную организацию, посчитай. У тебя будет пять парней. А скоро – двадцать пять. У меня таких как ты тоже пять. И таких, как я, у того, кто надо мной, тоже, надо думать пять. Если с арифметикой в порядке, посчитай, сколько народу уже объединено одной целью. Ты меня не знаешь, найти не можешь. Я своего командира тоже не знаю и найти не могу. Понял, какая растворимость орга-низации?
- Понял.
- Одним словом, даю тебе две недели. Всё. Через две недели встретимся.
- А где я вас…
- Ты нас нигде. Когда надо будет, мы тебя найдём. Всё, иди.
Парень ушёл.
Колька осторожно пробрался через кусты на другую аллею и направился к дополнительному вы-ходу. В кармане зазвонил мобильник.
- Привет, Музыкант! – услышал он в трубке голос Виктории.
- Привет, Актриса! Рад тебя слышать!
- Слушай, Николай! Семён и Крис тут над шахматным этюдом сидели два дня. Такое красивое решение нашли! Великолепная многоходовка, ни единой фигуры не теряется, абсолютно неожиданный подход. Они просили зайти, чтобы ты оценил. В общем, парни в восторге. Сказали, что с таким этюдом не грех и в столицу съездить.
- Да ты что! Я представляю… Эй-парень дока в деле решений шахматных этюдов.
- А у тебя как сегодня?
- Нормально, Вик. Пацан очень любит играть в шахматы… Думаю, сможет организовать свою ко-манду и выступить за наш клуб…
- Катюшке позвони, беспокоится человек.
- Да, позвоню сейчас…

Код для вставки анонса в Ваш блог

Точка Зрения - Lito.Ru
Анатолий Комиссаренко
: ЛППР – НАШ РУЛЕВОЙ. Роман.

02.03.06

Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275 Stack trace: #0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...') #1 {main} thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275