Лус: Чок.
Это произведение соответствует жанру, название которого не встретишь в классической филологии. Это - психотерапевтическая сказка.
Сначала герой попадает в стрессовую ситуацию, к которой не может адаптироваться:
"Если бы он мог, то он бы подумал, что этот мир не так уж счастливо устроен, как может показаться на первый взгляд. Но Чок, родившийся под утренней радугой и тёплым дождиком, не мог подумать такого ни в коем случае. Он считал, что сам виноват во всём".
Затем герой находит внутренний потенциалл для саморазвития:
"Чок чувствовал, что не может позволить темноте завладеть травами и цветами, которые так красивы, что должны быть видны и днём и ночью.
Чок весь напрягся, вытянулся в струнку и — засветился!"
После чего стрессовая ситуация преодолена:
"И рядом, совсем близко от Чока, кто-то такой же крохотный, делал то же самое — отвоёвывал у ночи, у тьмы, маленький кусочек пространства.
А вокруг появлялись всё новые и новые живые огоньки, с которыми в ночной тьме было не страшно и не одиноко, потому что это были друзья, промаявшиеся, как и Чок, весь долгий день, чтобы накопить света, встретиться в ночной темноте и наконец узнать друг друга, осветив вместе этот мир, прекрасный, несмотря ни на что, даже после захода солнца".
Но это если исходить из психологии. А если из всего остального, то это просто замечательная сказка! Спасибо!
Редактор отдела критики и публицистики,
Алексей Караковский
|
Чок
Он родился, как и все хорошие дети, в капусте, на рассвете, после того, как по грядке пробежался тёплый дождик и капуста, ещё не успевшая завить кочаны, стояла стройная и кудрявая, вся в нежных листьях, на которых капли сверкали, словно самоцветы.
Новорожденный Чок выкатился на капустный лист и тоже засверкал под утренней радугой. Он был ещё совсем прозрачным и еще не обрёл устойчивой формы, словно капля, пробирающаяся между травами и листьями.
Солнечные лучи собирались в глубине его маленького тела в яркую точку. Там билось полное восторга сердце Чока.
Первой его мыслью было — как хорошо, что он попал в такой красивый, такой разнообразный, такой светлый, так прекрасно устроенный мир.
Да, мир светился и ликовал, и Чок тоже был готов светиться и ликовать. У него ещё не было собственного света, но он нисколько из-за этого не огорчался, потому что было солнце, была радуга, была юная зелень кругом — свежее летнее утро.
И ничего, что солнце иногда пряталось, кругом становилось холодновато и мгновенно блекли радостные краски. Оно снова выбиралось из-за облака, и Чок, согревшись, катился с одного листа на другой, весело скользя по гладким капустным жилкам, как дети, бывает, скатываются по перилам школьной лестницы. Только детям в школе это строго запрещено, а Чоку разрешалось всё, и поэтому он был полон доброты и любви.
Этим достоянием ему хотелось поделиться со всем миром. Он был уверен, что мир ответит ему тем же. Не совсем понятно, с чего он это взял, но Чока не интересовали истоки его радостного настроения. Он жил, двигался, он ждал интересных встреч.
И дождался.
Когда он уже довольно далеко укатился от родного капустного растения, на его пути появилась круглая зеленая глыба. Чок пригляделся к ней повнимательней и понял, что она живая. Справа и слева в Глыбе темнели два глаза, они пристально смотрели на Чока и не мигали. Потом что-то зашевелилось под ними и вкрадчивый, немного гнусавый голос ласково спросил:
— Куда ты собрался, малыш?
— Гулять! - весело ответил Чок.
— Один? Без мамы? А где же твоя мама?
— Мама... мама... — Чоку очень нравилось повторять это слово. — Мама, моя мама — вон где!
— Покажи, покажи мне твою маму, - просительно гнусавила Глыба, двигаясь за Чоком по рассыпчатой влажной земле.
— Вот моя мама! — с гордостью сказал Чок, показывая на грядку, где росла его красивая молодая родительница.
— О-о-о, какая хорошая у тебя мама, — сказала Глыба. — Надо нам с ней познакомиться поближе... А ну, малыш, отойди-ка чуть в сторону...
И Чок отодвинулся, пропуская Глыбу, которая двинулась прямиком к грядке.
Чок открыл рот от удивления: оказывается Глыба была головой. За ней двигалось, сокращаясь и растягиваясь, как гармошка, длинное жирное тело на крохотных, но проворных ножках с лоснящимися пальчиками-коготками.
Вот Глыба придвинулась почти вплотную к нижнему листу капусты, приподнялась и закачалась у его края, шевеля большим длинным ртом, но не говоря больше ни слова, а только слегка посапывая боками.
Чок подумал, что Глыбе очень понравилась его мама и что Глыба захотела его маму поцеловать.
Чок был в восторге от этого, и он погладил Глыбу по одной из её подвижных, нетерпеливо скребущих землю ножек.
Внезапно небо над Чоком потемнело, что-то быстрое мелькнуло над его головой, что-то щёлкнуло, и Глыба вместе со всеми своими ножками и гармошками вознеслась в воздух, крепко перехваченная поперёк туловища кривым клювом.
Смышлёный Чок не испугался. Он догадался, что за Глыбой прилетел её крылатый друг и взял её с собой на чудесную воздушную прогулку.
Чок даже позавидовал Глыбе, что у неё есть такие друзья.
— Скорей возвращайся! — крикнул он ей вслед.
Может быть, Глыба и ответила Чоку, но её голос потерялся в шелесте воздуха, рассекаемого крыльями.
Мама-капуста, как показалось Чоку, была не меньше его потрясена случившимся. Она, наверное, жалела, что такое приятное знакомство оказалось таким коротким. Она даже вся сжалась от огорчения и края её кудрявых листьев приметно дрожали.
Чок улыбнулся ей и снова пустился в путь.
День набирал силу. В поле становилось шумно и жарко. Кругом летали, ползали, перекатывались и перепрыгивали тысячи больших и маленьких созданий, и каждое торопилось жить, спешило высказать всё, что у него на душе, старалось дотянуться, добраться как можно дальше, как можно больше узнать, увидеть, пощупать и попробовать на вкус.
Чок осторожно, стараясь никого не толкнуть, не задеть, не обидеть, пробирался в этой сутолоке, радуясь такому обилию существ, с каждым из которых — он был в этом убежден — можно завести замечательную игру, подружиться и повеселиться вместе.
Он уже добрался до полосы зелёной травы между полем и лесом, когда встретил большого жука, закованного в металлический, чёрный с синим отливом, панцирь. Жук сидел на четырёх лапках, приподняв передние и словно поджидал направлявшегося прямо к нему Чока.
— Тебе не жарко? — спросил Чок Жука, остановившись перед ним и доверчиво глядя ему в глаза.
— Ж-ж-жарко! - ответил Жук, приподнимая металлические надкрылья.
— И мне жарко, — сказал Чок.
— Ж-ж-жаж-ж-жду! — басом прожужжал Жук и придвинулся к Чоку.
— И мне пить хочется, — сказал Чок.
— Что?! — удивился Жук и вдруг цапнул Чока за щеку.
Чоку сделалось больно, но он не подал виду и засмеялся, думая, что так полагается по правилам игры.
Жук немного отодвинулся, как бы для разгона, и ринулся на Чока.
— Ха-ха-ха! - смеялся Чок, увёртываясь от чёрных металлических челюстей, а Жук, одышливо пыхтя, старался достать его.
Неизвестно, чем кончилась бы эта игра, но Чок, прыгая и увёртываясь, не заметил глубокой канавки в траве, и, конечно, свалился в неё. В этот же момент сверху спланировал большой лист и накрыл Чока.
Чок вскочил на ноги и закричал Жуку:
— Я тут, я тут!
— Ж-ж-ж-жу! — раздалось над головой Чока и затихло где-то далеко в поле.
Жук улетел и Чоку пришлось самостоятельно выбираться из канавки. Это оказалось трудным делом. Несколько раз скатившись по крутому откосу, Чок решил пойти по дну в поисках более удобного места, чтобы выбраться.
Жук очень хотел пить, рассуждал про себя Чок. Жук очень сильно хотел пить, поэтому он и улетел. Если бы Жука не мучила жажда, он бы, конечно, не улетел бы, не оставил Чока одного.
А может быть, — думал Чок, - может быть, Жук решил, что я сбежал от него? Он такой неуклюжий, может быть, ему показалось, что я смеюсь над ним и обиделся... Надо же, как неловко получилось!..
Додумавшись до этого, Чок так расстроился, что даже стал непрозрачным, но потом он утешился и прояснился снова. Он решил, что они с Жуком ещё встретятся и снова будут играть.
Канавка была длинная и сырая. Чок шёл по утоптанной тропинке, чуть выше дна и ему долго не попадалось ни попутчиков, ни встречных. Он уже начал уставать и немного соскучился в одиночестве, как вдруг впереди показалось что-то золотисто-рыжее, живое, валиком перегородившее тропинку.
Чок радостно запрыгал вперёд и увидел большого толстого слизня. На его жирной спине вспыхивали и гасли крохотные искорки испаряющейся воды, а по телу проходили медленные волны — следы какого-то внутреннего движения.
Сначала Слизень испугался Чока и мгновенно втянул рожки в голову, а голову в туловище, так что перед Чоком оказался лишь бесформенный холмик влажного вещества. Чок осторожно протянул руку, чтобы погладить его, но тут же отдёрнул её и стал торопливо вытирать об траву — рука попала в холодную липкую слизь, покрывавшую тело этого диковинного существа.
Слизень полежал некоторое время неподвижно, потом, очевидно, понял, что ему не угрожает никакая опасность, и снова выставил голову, из которой по одному выступили рожки с глазками на концах каждого рожка.
Слизень повернулся к Чоку.
Голос у него был такой же холодный и сырой, как его кожа.
— Раз уж ты тут, — произнёс Слизень, — помоги мне достать вон то, — и Слизень показал рожком на спелую ягоду, висящую над самой тропинкой.
— Сейчас! — охотно согласился Чок, и, взобравшись повыше по крутому склону, налёг на тонкий стебель. Ягода качнулась и легла на тропинку.
Слизень немедленно надвинулся на нее и стал с видимым удовольствием погружаться в сочную мякоть.
Чок почувствовал, что проголодался.
— Можно мне попробовать этой вкусной ягоды? — вежливо спросил он у Слизня.
Слизень вдруг весь передёрнулся и вспотел от возмущения. Он выставил на Чока все четыре рожка и, торопливо чавкая, проговорил:
— Ни в коем случае-чав-чав! Это моя ягода! Я съем её сам, чав-чав! А тебе стыдно, чав-чав, пристраиваться к чужому, чав-чав-чав-чав!..
Чоку стало так стыдно, что он не знал куда деваться, и, понурив голову, голодный, он пошёл прочь, не найдя в себе смелости даже попросить прощенья у рыжего Слизня, который, похоже, правда, в том и не нуждался, лишь бы не трогали его с его ягодой.
Когда же кончится эта канава? — с отчаянием думал Чок, уставший от долгого пути в сырости и темноте. Он был не только голоден и посрамлён, но еще и очень страдал от одиночества.
Если бы он мог, то он бы подумал, что этот мир не так уж счастливо устроен, как может показаться на первый взгляд. Но Чок, родившийся под утренней радугой и тёплым дождиком, не мог подумать такого ни в коем случае.
Он считал, что сам виноват во всём. Его никто не толкал в канаву — сам свалился, да ещё и обидел при этом Жука. Он пытался напроситься на чужое угощенье и ему объяснили, что так поступать стыдно. Это уроки, которые дала ему жизнь, и он, Чок, должен усвоить их навсегда.
И если ему это удастся, жить станет легко и приятно. Может быть, даже он, Чок, удостоится дружбы крылатого летуна, такого, как тот, который унёс в небо его первую знакомую, которая хотела завести дружбу с мамой-капустой.
Вспомнив о маме, Чок совсем загрустил и тихо заплакал, пробираясь по тропинке вдоль канавы.
Но вот впереди, ещё очень далеко, появился солнечный просвет и грусти как не бывало! Канава, как и все канавы на свете, оказалась не бесконечной.
Чок прибавил шагу. Он устал без солнца, без друзей, без неба.
Тропинка во многих местах была завалена буреломом — веточками, сосновыми иголками, кусочками старой коры. Чок весь исцарапался, пробираясь сквозь них, но солнечный просвет понемногу приближался, склоны канавки становились всё ниже и наконец обессилевший Чок выкатился на лесную опушку, где было полно света и жизнь била ключом.
Тропинка вывела Чока к широкой, крепко утрамбованной дороге, по которой бегали туда и обратно деловитые чёрные насекомые. Это были муравьи.
Они не обращали на Чока внимания и даже друг с другом разговаривали коротко и только о деле: встретятся, сблизят на секунду головы, пошевелят усиками, покачаются на ножках и сразу разбегаются, каждый в свою сторону — дело прежде всего!
Чок смотрел, как хорошо налажена у муравьёв работа.
Вот чёрный силач выволок на дорогу огромное дубовое бревно. Какой бы он ни был сильный, видно было, что одному ему это бревно далеко не унести. И тут из встречного муравьиного потока к нему вышел другой силач и стал помогать.
Они трудились с таким азартом, что Чоку, несмотря на усталость, захотелось поработать вместе с ними. Он подхватил бревно посередине и потащил его, стараясь попасть в ногу с муравьями-силачами. Они были столь заняты, что не сразу сообразили, отчего им стало легче справляться с тяжёлой ношей.
Но вот один из них заметил старательного Чока и крикнул сквозь сжатые челюсти что-то вроде “Давай-давай!”.
Чок налёг на бревно с удвоенным старанием, но тут внезапно оба муравья выпустили бревно и оно упало, так что Чок еле успел отскочить.
Решили отдохнуть, - сообразил Чок и подошёл к муравьям.
— Тебе что тут надо? — угрюмо спросил его муравей.
Чок растерялся.
— Я хотел вам помочь, — робко сказал он.
— Без тебя справимся, - буркнул муравей. — Эй, взялись!
И снова вцепился в бревно.
Чок хотел тоже взяться, но второй муравей, оттолкнул его на обочину.
— Отойди, не мешай, - сказал он миролюбиво, но решительно, и неприветливые силачи потащили бревно дальше.
Но почему? — недоумевал Чок. Он ничего не понимал. Он же действительно хотел помочь.
Чок не знал, что у муравьёв считалось зазорным принимать помощь от чужих, для Чока сами понятия “свой” и “чужой” не существовали. То есть он думал, что кругом все свои, родные — и мама-капуста, и жуки, и все другие тоже. Они все свои, потому что живые и живут все вместе на одном поле, в одном лесу, под одним небом, под одним солнцем.
Бедный Чок! Ему пришлось мучиться из-за своей наивности, но такова судьба всех наивных и доверчивых, тех, кто родился под радугой, а не в сырой подземной норе, не под трухлявым пнём, не в гнилом болоте, наконец!
Что поделаешь!
Зато у Чока, как у всех, кого нашли в капусте, есть твёрдая уверенность в том, что мир устроен прекрасно и уж её-то не поколебать никаким неприятностям-превратностям.
Конечно, после случая с муравьями Чок стал совсем непрозрачным. Это означало, что Чок повзрослел. Тело его оделось тонкой, но достаточно прочной серой кожей, оно уже не пропускало, как раньше, солнечные лучи.
Какой я стал некрасивый! — подумал Чок, — но ничего не поделаешь, я, наверное, старею. А как всё-таки хочется светиться, как... как светятся лепестки вот этого цветка. Чок глядел на большую радостную ромашку.
Свет, отражаясь от её длинных белых лепестков, устраивал весёлую игру над жёлтой серединой цветка, где ныряли и выныривали в тонких трубочках три чёрные мошки — любительницы сладкого сока.
Вдруг что-то страшно зашумело и на муравьиную тропу ступила огромная босая нога. Такая же огромная рука протянулась из поднебесья и, ухватившись за стебель, вырвала ромашку с корнем.
Раскатами грома сверху донеслось гулкое бормотание “любит... не любит... к сердцу прижмёт...”, и лепестки по одному, смятые и жалкие, падали в траву, а под конец на землю упал надорванный стебель с крошками земли в корешках и голой сердцевинкой, в которой оцепенев от страха, чудом держались мошки-сладкоежки.
Босая ступня оторвалась от земли и шумно опустилась где-то в стороне, постепенно шум, шорох и шелест травы затихли в дальнем конце опушки.
Едва живой от страха Чок увидел на дороге знакомых муравьёв-силачей, помятых и зашибленных свалившейся с неба напастью.
Он было кинулся к ним, но его оттолкнули в сторону другие муравьи, спешившие на помощь пострадавшим. Они осторожно подняли их, выправили и разгладили им ножки и усики, немного посуетились вокруг, и вот уже оправившиеся силачи снова как ни в чём не бывало подхватили бревно и заковыляли с ним к муравейнику.
Они не нуждались в сочувствии Чока. Он это понял и заплакал, коря себя за то, что ему сейчас жалко не столько помятых муравьёв, сколько самого себя, целого и невредимого, но такого неприкаянного и никому не нужного.
Чоку расхотелось путешествовать.
Он забрался на мохнатый лист манжетки и замер на нём, безучастно наблюдая, как удлиняются тени, слабеет солнечный свет, бледнеет небо над головой, всё ярче разгораются, а потом тускнеют облака над западным краем поля, как в небе появляются блестящие, но очень-очень далёкие точки звёзд.
Он вспомнил, что когда-то давно, в детстве, днём, ему самому хотелось излучать свет, чтобы пополнить запасы радости в этом радостном и, несмотря ни на что, прекрасном мире.
Он сам виноват, что не сумел. Но его немного утешало сознание того, что это могло делать солнце, и он восхищался им изо всех сил своего маленького разума.
День закончился.
Стало совсем тихо и совсем темно.
И тут Чок почувствовал, что с ним происходит что-то странное, что-то такое, чего прежде никогда не происходило.
Было очень темно вокруг, и какая-то сила не давала Чоку смириться с наступившей темнотой, безропотно принять её страхи и глухоту, дать окончательно заблудиться в ней маленьким существам, которым днём было так весело, а сейчас, наверное, не до веселья.
Чок чувствовал, что не может позволить темноте завладеть травами и цветами, которые так красивы, что должны быть видны и днём и ночью.
Чок весь напрягся, вытянулся в струнку и — засветился!
Он разгорался, как маленький ночной фонарик, как звезда в темнеющем небе. Сначала лишь слабо обозначились волнистые края листа манжетки, на котором он сидел, но потом свет стал таким ярким, что стал видна каждая ворсинка на этом листе и мелкие капельки по его контуру заискрились, заблестели, как роса.
И рядом, совсем близко от Чока, кто-то такой же крохотный, делал то же самое — отвоёвывал у ночи, у тьмы, маленький кусочек пространства.
А вокруг появлялись всё новые и новые живые огоньки, с которыми в ночной тьме было не страшно и не одиноко, потому что это были друзья, промаявшиеся, как и Чок, весь долгий день, чтобы накопить света, встретиться в ночной темноте и наконец узнать друг друга, осветив вместе этот мир, прекрасный, несмотря ни на что, даже после захода солнца.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Лус: Чок. Сказки и притчи.
07.12.04 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|