Кэндис Ясперс: И солнце цвета осенних листьев.
Сегодняшний интерес писателей к теме исследования границ человеческой психики обусловлен достижениями в области психиатрии, весь двадцатый век эта отрасль медицины расширяла свои границы. Она вторглась в другие науки, в большей степени в философию, она проникла в литературу. И вот писатели, которые сами часто подходят к грани, отделяющей мир нормальный от мира безумного, уже выстраивают свои концепции, идут по своему пути познания человека, оперируя легко и свободно терминами психиатрии. В рассказе Кэндис «И солнце цвета осенних листьев» приведено определение психического заболевания, академическому определению дан и некий – пусть простит меня автор – иллюстративный материал. Однако этот рассказ – не история болезни. Я никогда не читала историй болезни в дурдоме, но почему-то считаю, что это не самое увлекательное занятие.
Кэндис Ясперс рассказывает историю взаимоотношений матери и дочери, и мы рассматриваем ее сквозь призму болезни матери. Вариантов репрезентации этой темы множество. Припоминаются произведения Людмилы Петрушевской, которая легко реализует сложные темы различных психических отклонений и моральных уродств в рассказах, пьесах и романах, которые читающая публика в кулуарах и не только говорит «чернуха». Я спокойно могу прочесть одно такое произведение, но далеко оно меня не уведет, ибо чрезмерная увлеченность бытом, словно бы не пускает дальше. Чрезмерная увлеченность бытовыми деталями всегда ограничивает пространство текста. Не мне судить, конечно, кому-то комфортнее в запертой комнате, кому-то комфортнее в тексте, сдавленном рамками скрупулезных описаний.
Мне больше нравятся тексты, где нет определенности. В этом рассказе очень много деталей, но их «отправляет» на задний план яркая надпись «Ад» (Hell) сразу, как появляется, и бесповоротно.
Интересно, что автор, осознанно или нет, преподносит нам псевдопроблему. У меня даже возникло желание сначала написать о проблеме выбора в этом произведении. На самом деле поступок Кристины – это поступок человека, пребывающего в измененном состоянии сознания, она в какой-то момент сомневается: не больна ли сама. Никаких мучений, которые человек испытывает перед принятием серьезного решения, у Кристины нет. Таким образом, автор как бы издевается над определенными литературными приемами и стереотипами. Но никто ведь не скажет, что это запрещено, не так ли? В последнее время все только и заняты этим. Куда все это заведет – как бы это узнать заранее?
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
И солнце цвета осенних листьев
Солнце цвета осенних листьев лежало на снегу.
Cтекая во мглу, лучи сползали по оконным стеклам.
Кристина провела по окну указательным пальцем и посмотрела на серый слой пыли на коже. Растерла в ладони, незаметно вздохнула. Блики заката вспыхивали на соседнем здании золотыми звездами - день заканчивался. Укрытое городской постелью из смога красное солнце падало за край жилого района.
Она отвернулась, задернула шторы, пропахшие дымом сигарет, и сделав шаг в сторону, уперлась лбом в дверцы настенного шкафа. С уходом солнца на крошечной кухне перестала кружиться ажурная пыль, похожая на ошметки водорослей в русле реки. Включилась хрипящая мелодия кукушки в электронных часах. Но Кристина не хотела знать, сколько времени. Мысли в голове ворочались громоздкими камнями воспоминаний.
Облупленные стены, заклеенные старыми обоями. Стол, накрытый клеенкой, белая краска наличников. Деревянные статуэтки вычурно раскрашенных африканок. Дракончики из стекла. Золоченые лапки, похожие на лапы рыси, удерживающие в полумраке хрустальный шар. Коллекцию всех этих разномастных изотерических предметов, похожих на куклы Вуду, скрывала прозрачная, разодранная с краю занавеска.
По соседним комнатам бродил домашний котяра с глазами, как обсидианы.
Это привезено из Индии, вспомнила Кристина, приблизившись к полке с «сувенирами». Она смотрела на смутно знакомую ей статуэтку танцующего многорукого бога из мифов гангского политеизма. Божок скалился, словно на резное лицо его улыбку наклеили ржавым ножом. Но сделали это ремесленники горного городка в Гималаях, настоящие тибетцы, в таких просторных оранжевых хламидах и с круглыми смеющимися лицами. Кристина была там в прошлом году – ездила за репортажем в Дели - чудовищно загазованный грязный Дели, где буйволы возлежали на разделительных полосах среди трафика улиц, а вело- и моторикши лихачили рядом с прилавками жужжащих от мух рынков. В Гималаи, высокогорную обитель изгнанных Китаем тибетцев, она поехала на экскурсию и прокляла все на свете. Но божка она привезла оттуда. Впрочем, надо же было купить хоть что-то…
Карты таро, скользили дальше ее равнодушные глаза. Какие-то деревянные дощечки в стеклянной коробке с выжженными паяльником символами.
Кот заскребся в запертые двери комнаты Адель и требовательно замяукал. Кристина замерла, ожидая, что в комнате кто-нибудь пошевелиться. Но к двери никто не подошел. Квартира в старой десятиэтажке, косо взмывающей в небо на отшибе района, молчала, как несговорчивая старуха. И она с подозрением присматривалась к чужеродному в своем чреве телу – Кристине с накрашенными в салоне ногтями.
Что ты хочешь увидеть, девочка? Кто ты такая? Чего ты ждешь от этой тишины? Ожидаешь, она раскроет тебе объятия и расскажет все тайны? Передаст в твои руки секреты?
Дзен-буддизм, абсолютно молчание, возведенное в ранг искусства. Кристина была заперта в этом тесном коридоре с одиноко повисшей трансформаторной коробкой, в этой крошечной кухне с кружками на стальной сушилке и ржавой раковиной со сломанным измельчителем. Она сама повернула в замке единственный ключ и закинула его на кухонный шкаф. Туда, куда никто бы не смог дотянуться. Жил в этой квартире один человек - в одиночестве, все эти годы. Тот человек, что находился здесь вместе с ней и теперь.
Кристина достала бумажный пакет с кошачьим кормом, присела на корточки и насыпала корм коту в миску. На звук прибежала тень, с любопытством повиливая хвостом. Тень обнюхала миску, немигающим взором смерила чужачку и, потеряв интерес, ускользнула в молчание. Кристина уселась на пол, положив бумажный пакет у ног. Она задумчиво смотрела на миску и вяло почесывала лодыжку, на которой еще остались следы от туфель.
Все двери запреты, ключи выкинуты, в прощальных отблесках солнца летают пылинки. Заплаканные глаза болят от потекшей туши. Снег по улицам валяется грязными клочьями. Кристина ведь даже не плакала, а так… Сидела за столом перед пепельницей, в которой чадила сигарета, и горячая влага сама по себе вытекала из самого сердца.
Но лирика… Кому нужна лирика?
- Мам… - Кристина подползла к дверям на коленях и уставилась в пустое пространство. Она ведь должна быть в Чикаго, делать репортаж о разнузданном бандитизме в районах для черных. Фотограф, редактор отдела городских новостей по совместительству, недавно звонил… Конечно, у редактора и без того полно дел, кроме как дожидаться, пока Кристина разгребет свою личную жизнь. Забойный получится материальчик, кивал он головой, когда Кристина не далее, чем позавчера вещала ему об идее наведаться в бедняцкие черные кварталы. Добыть колоритные интервью. И он согласился помочь - парой снимков.
Но все, как выяснилось, осталось в прошлом. В поблекшем прошлом без будущего.
Сегодня Кристина заперла себя и мать в квартире в блочной высотке, на седьмом этаже. И отсюда, если вглядываться сквозь предзакатный смог, проглядывался весь обледеневший под гнетом январских недель город.
- Мам… - затянула Кристина громче, будто хнычущий ребенок. Для любой матери маленькое тельце, вышедшее из утробы – ребенок, даже когда характер сформировался, жизнь сложилась и позади тридцать лет.
За дверью послышался шум. Шаги. Какие-то шаркающие, словно шагала усталая женщина, тянущая за плечами старый давнишний груз.
- Мама? Открой пожалуйста…
А ведь мать была легкая, как пушинка, с гладкой испанской кожей оттенка корицы и крашеными в рыжее волосами. Маленькая, как кукла, которой решили не придавать игрушечных очертаний Барби, а срисовали с оригинала, как есть, со всеми изъянами. Голос у матери, - Адель, - был прокуренный, с хрипотцой, и сиплый.
- Ты меня выселишь, Тина, я знаю. Ты хочешь отправить меня в больницу, отдать врачам. Тебе кажется, они знают лучше. Но любой психиатр сойдет с ума, если я расскажу хоть часть своих знаний... Безопаснее, если никто ничего не узнает, не будет спрашивать и не услышит ответов. Так будет лучше для всех и для тебя в том числе.
- Мама… - Кристина бессмысленно качала головой. – Я не собираюсь тебя выселять.
Шум за дверью утих.
- Девочка моя, ты не понимаешь, как я счастлива.
- Тебе только так кажется… На самом деле, это иллюзия… Ты живешь в иллюзиях, мама, ты же не ела и не спала три дня… Ты истощена физически. Позволь, я отвезу тебя в больницу.
- Капельницы… - фыркнула за дверью Адель. Кристина погладила ладонью щербатый дверной косяк. – Меня напичкают химией, и я вообще перестану соображать.
- Ты хочешь сказать, что сейчас ты соображаешь? Понимаешь, что с тобой происходит?
- Я прекрасно соображаю. И со мной ничего особенного не происходит. Это моя судьба, и ты отлично это знаешь.
- Какая судьба, мам? – Кристина удержала медленный вздох.
- Судьба… - рявкнула Адель и умолкла, будто потеряла нить диалога. Разговор распался, как бусины ожерелья.
- Ты не понимаешь, что ты несешь.
- Я понимаю.
- Ну о чем мы сейчас говорим, мама? Ты отдаешь себе отчет, какая у нашего разговора тема?
- Я не хочу есть.
- Да у тебя и продуктов то нет…
- Я пью молоко. Этого мне достаточно. В пище я не нуждаюсь.
- Да оставь ты в покое это несчастное молоко! Открой дверь!
Тишина. Вновь шаги, которые на этот раз удаляли Адель от двери, уносили ее от Кристины. Кристина пока не пробовала вызывать ни пожарных, ни полицию, ни врачей – надеялась справиться самостоятельно, вытянуть мать из безумия собственными силами. Она не хотела, чтобы Адель где-то регистрировали, ставили на учет, включали в программы социальной помощи. Но истекшие сутки, которые Кристина практически без сна провела в закрытой квартире у закрытых дверей, уже успели поколебать ее крохотную надежду вернуть все на круги своя. Поговорить с матерью, объяснить ей, что галлюцинации – просто следствие болезни, а причина – бессонница и недоедание. Да черт его знает, какие причины! Может, галлюцинации, видения, в которые Адель верила, были причиной бессонницы и недоедания, а следствием стала болезнь.
Кристина была журналистом, а не психологом-психиатром.
К тому же, пока основной задачей Кристины было открыть ненавистную дверь.
- Мама… - прошептала она, опершись щекой о доски. – Пожалуйста, выходи оттуда. Давай поговорим.
Стук упавшего на ковер стакана. Со временем, - дни или недели, - Кристина не знала, - реальность Адель, удерживающая ее рассудок в тисках ослабевшего тела, сузилась до единственной комнаты. Тесная кухня походила на коробку, которую убрали на дальнюю полку. В коридоре валялись обрывки пожелтевших газет. Только спальня, где Адель запиралась, блестела болезненной чистотой. Мать Кристины протирала в ней пыль каждый день, старой тряпкой вылизывала каждый угол. Внутри комнаты пахло китайскими палочками благовоний и потерей рассудка.
- Ты же помнишь, такое уже было. Я бывала в таких состояниях. Тогда, давным-давно. И ты побывала там со мной.
- Но ведь ты же вернулась…
- Они разрешили мне остаться. У меня была ты, и ты была маленькая. Я, твоя мать, должна была вырастить тебя.
Голос Адель стал глухим, будто таял.
- Как я выгляжу?
- Я не вижу тебя, мама. Выйди, и я посмотрю.
- А ведь ты у меня красавица...
- Мама. Хватит…
- Девочка, если я скажу тебе хоть слово о том, что я вижу, ты свихнешься.
- Но от этого есть лекарства, мама. Ты не можешь так жить. Ты умрешь от истощения…
…
- Мам…
….
- Мама…
Кристина рассматривала щербинки на стенах. Теперь уже обои не клеят, мелькнуло в мозгу невзначай… Стены теперь красят. Хотя если покрасить эти стены, будет похоже на лечебницу для душевнобольных.
- А где ты берешь молоко, мам?
Престарелая соседка Адель сообщила, что мать не выходила из квартиры уже в течении трех-четырех дней. Соседка, миссис Рэдноул, и днем и ночью слышала, как за стеной Адель ходит по комнате – как будто кругами. Как будто… от стены к окну, не останавливаясь, словно за ней гонятся демоны.
- Мама… Ты чего-то боишься?
- Все, что за этой дверью - страшно, Кристина.
- Хочешь, я вызову тебе врача? Он поможет…
- Ты упрячешь меня в психушку.
Адель подошла к двери, и Кристина услышала дыхание, в котором сквозили хрипы курильщика.
- Ты поспишь, придешь в себя.
- Я разве не сплю?
- Уже в течении трех суток.
За дверью замерла тишина.
В захламленной кладовке, где стояли баночки с растворителями, средства для чистки кухни, и лежали отвертки, Кристина отыскала жестянку с розовой краской и пару окаменелых реликтовых кисточек для малярных работ, которые пришлось размачивать в течение часа в растворителе в пластиковом ведре. Волосы Кристина повязала французским платком, снятым с плеч, чулки стянула, жакет бросила на кухонный стол. Оставшись в юбке, расшитой стекляшками, и в тонкой рубашке с коротким рукавом, с банданой на голове, стягивающей волосы на манер ирландской крестьянки, Кристина закатала рукава и торжественно опустила кисточку в краску. Та увязла и сделалась тяжелой, краска закапала пол.
Кристина поморщилась. А что, собственно, она собирается красить?
Отставив свой нехитрый малярный инструментарий, она решила начать с зачистки и стала усиленно сдирать с неровных стен ошметки обоев - ломая ногти, зарапая по крошащемуся бетону. Белесая пыль взлетала воздушными облаками и прилипала к испарине, которой покрылось лицо Кристины.
Лицо, сосредоточенное и такое же каменное, как стены вокруг.
Под стеклянным куполом остановки, по которому барабанили жесткие ломаные снежинки, не было ни души. Автобус только что вобрал в себя первых утренних пассажиров и, сбросив синий выхлоп на грязный снег, укатил дальше. Снежинки шелестели, стучась об пальто и путаясь в волосах. Мрачные облака давили на крыши кирпичных высоток.
Среди деревьев с голыми ветками и пожухлыми листьями эхо шагов как будто глотало само себя.
Адель останавливается под крышей и оборачивается вокруг. Остановка скрывает ее от голубого колючего снегопада. Она выдыхает призрачный пар и на долю секунды замирает: рядом с ней под куполом стоит девочка лет семнадцати в летнем платье. Волосы мокрые, кожа холодная и белая, как мел. Платье облепляет ее тело, как паутина - жертву.
Адель медленно отворачивается, сердце ее учащенно бьется под пальто, неслышное никому, кроме нее самой.
- Эй. Ты видела, что я здесь.
Адель смотрит, как ветер подхватывает снежинки и начинает кружить вокруг оазиса мокрого асфальта.
- Не бойся меня, пожалуйста.
Пожалуйста, не бойся…
Ты меня видишь?...
Кристина остервенело отодрала от бетона длинный кусок бумаги и остановилась, переводя дыхание. Вокруг нее уже скопился целый ворох мусора - разбросанные всюду обрывки обоев, железный мастерок, которым она отскабливала ошметки, приклеенные намертво. Мастерок, правда, давно затерялся в свалке.
А Кристина взмокла от физического труда. Пот лил с нее градом, собираясь в ямке над верхней губой.
Недолго думая, она наклонилась, раскидала обрывки, и найдя баночку с краской, аккуратно извлекла из нее кисть. Краска вновь потекла с конца кисточки, забрызгала несколько обоин. Ухмыляясь, Кристина неторопливо, будто художница, примеряющаяся к холсту, вывела по бетону первую букву. Впитываясь в стену, вниз поползли уродливые розовые потеки. Остро запахло ядовитым лаком – краска оказалась эмалевой.
H
Передохнув еще с минутку, утерев пот и бессмысленно рассмотрев заляпанную рукоять кисточки, пальцы к которой прилипали, - Кристина снова окунула кисть в банку. Она нарисовала вторую букву.
Е
Оставшаяся часть слова дописалась быстро.
ELL
HELL
Ад.
Отступив на шаг и чуть не споткнувшись, она удовлетворенно оглядела свою живопись критическим взором профессионального дизайнера-декоратора. Очень подходит по стилю квартире, решила она. В душе забурлило какое-то ожесточение, словно вот только дай ей в руки армейскую штурмовую винтовку… Чем тяжелее и мощнее, тем лучше. И она поднимет ее на уровень туловища, выйдет на улицу и будет расстреливать каждого, чей силуэт покажется из холодных вечерних сумерек. А потом напишет об этом репортаж, хороший и красочный, как сама жизнь. О моральных дефектах, антисоциальных установках в запертых на замки душах, чьи порывы примкнуть к сообществу были растоптаны. О ранах, из которых хлещет невидимая кровь, и она, как краска, заляпывает лица, одежду прохожих, перроны метро и разрисованные вагоны, в которые вечером садятся дьявольски уставшие после рабочего дня космополитичные жители городов. Кровь льется реками и водопадами. И нет никого, на чьих раскрытых ладонях не было бы багровых пятен от убийства других людей, начиная со школы.
- Мама… - хрипло выдавила Кристина в тишину, но затем прочистила горло и прокашлялась.
- Мам! – позвала она снова, оглянувшись на закрытую дверь.
- Тина? – Адель отозвалась очень тихо. Голос ее долетал скорее из-за стены, чем из-за двери.
- Мы тут вдвоем, только ты и я, - Кристина повысила голос, чтобы они могли слышать друг друга. – Поговори со мной. Расскажи, что ты с собой сделала.
В ответ молчание. Казалось, ядовитый удушливый запах эмалевой краски начинает излучать шепот – такая тишь сдавила пространство. HELL. He-e-ll… Одинокое слово на стене стучало у Кристины в голове молотком.
- Что ты сделала с собой? – выкрикнула она в пустоту, уже не надеясь быть понятой. – И что ты делаешь сейчас со мной, Адель? Ты же сводишь меня с ума! Неужели тебе наплевать на всех, кроме себя самой?
Банка с краской опрокинулась набок. Вязкая розовая эмаль выплеснулась Кристине под ноги. Обрывки обоев разлетелись подобно опавшим листьям, взбаламученным шквальным ветром. Кристина налетела на дверь и что есть силы врезалась в нее лбом. В голове зазвенело.
Кажется, она несколько раз ударила по двери кулаком. Обломки ногтей впились в ладонь. Но в груди стало легче, словно ребра перестали быть клеткой для сердца и раскрылись, выпустив его на свободу. Как птицу. Кристина перестала ощущать внутри глубокую тяжесть и сумела вдохнуть полной грудью. Ухватившись за эту возможность, она расслабилась и задышала – часто-часто, встав на колени. Левая рука машинально уцепилась за стену. Кристина удерживала непослушное тело в вертикальном положении, потому что рассудок на мгновение помутился, позволив вспышке ярости влить в кровеносные сосуды лошадиную дозу адреналина. Она ослабела, как после болезни. Остывая, Кристина продолжала дышать, и только это на какое-то время обрело для нее значение.
Самым характерным свойством параноиков является склонность к образованию так называемых сверхценных идей, во власти которых они оказываются. Эти идеи заполняют психику параноика и оказывают доминирующее влияние на все его поведение. Самой важной такой сверхценной идеей обычно является мысль об особом значении собственной личности параноика в цикловороте жизни, особом положении его среди других людей. Якобы он несет для людей какие-то знания, чрезвычайно важные.
Они убеждены, что вся социальная система работает на них или же противостоит им, что каждый охвачен мыслями о том, что делает и чувствует такой человек; им кажется, что они привлекают всеобщее внимание, и каждый их жест имеет для окружающих решающий смысл, каждое случайно оброненное слово.
Основными чертами психики людей с параноическим характером, как следствие, являются большой эгоизм, самодовольство и чрезмерное самомнение вкупе с комплексами неполноценности – раз на них устремлены все взоры, значит в эту секунду с ними, с их внешность или речью может быть что-то не так. Впрочем, на речь они обращают не особенно много внимания. Когда личность, одержимая параноидальными идеями собственной избранности, увлечена своей речью, ничто на свете не может для него звучать логичнее, убедительнее и показательнее.
Как правило, ощущение избранности в закромах психики порождается как раз противоположными истинами – в реальной жизни такой человек ничего из себя не представляет. Он скорее пустышка, чем притягивающая слушателей личность, а кругозор его в действительности имеет узкие рамки. Подсознательно он чувствует эту ничтожность, и изобретает компенсацию, уходит от реальности, возвращаясь в нее отныне лишь в качестве бескомпромиссного ментора, наставника для других.
Так могло быть написано в любом учебнике по психиатрии.
Но принять это всегда тяжелее, когда сухие термины пишут не на страницах психиатрической энциклопедии, а острием ножа на надеждах и любви к близкому человеку – к матери.
Лысоватый врач, у которого в редких волосках на темечке поблескивала потолочная лампа, разворачивал трубки капельницы. В раскрытом саквояже валялись упаковки ампул, иголок, одноразовых шприцов, бланки и ручки, аппарат для измерения артериального давления, какой-то ржавый стетоскоп, который он не преминул напялить на грудь. По правде, врач походил скорее на ординатора, только-только окончившего медицинский факультет. Чтобы вызывать его, - вызвать хоть кого-нибудь, - Кристина позвонила в наркологическую клинику. Это было полгода назад.
Полгода назад Адель уже пережила нечто подобное: трое суток не ела, не спала и была совершенно измучена. В бездонных глазах ее тогда тоже искрился кукольный блеск безумия. Но она не запиралась в спальне – она еще не догадывалась, как поступит с ней дочь. Кристина с трудом, разговаривая, будто с ребенком, убедила Адель согласиться на осмотр врача. Слабый кивок побудил ее развернуть бурную деятельность, и уже через полчаса врач-нарколог стоял у входной двери.
Док не стал представляться, перейдя сразу к делу: они вместе попросили Адель лечь на кушетку, отодвинули столик с журналами, - вернее, когда-то там лежали журналы, теперь же – пусто и чисто, как на стойке в похоронном бюро, - и сели подле нее. Прошла пара лет с тех пор, как Адель заболела манией чистоты – когда она не витала в иллюзиях и видениях, которым придавала потусторонний смысл, - смысл своей богоизбранности, - она целыми днями пылесосила выцветшие ковры, мыла полы, ползая на коленях, и вытирала пыль с каждой вещички. Она не готовила, не питалась, не ходила за продуктами: в супермаркете она покупала только всевозможные фантастические средства для чистки чего только можно.
Дышала она так, словно устала и запыхалась – нарколога это, кажется, насторожило. Он, сохраняя на лице каменное выражение, послушал пульс, смерил давление, прощупал кругляшком стетоскопа сердце, легкие, заглянул в зрачки Адель медицинским фонариком. Мать старательно делала вид, что происходящее ее не касается.
- Больно не будет, - Кристина постаралась улыбнуться, но вышло как-то кисло и неубедительно. – Всего то небольшой укол в вену. Ты даже ничего не почувствуешь.
- Что вы собираетесь делать? – Адель враждебно смерила ее взглядом.
- Витамины, - пожала Кристина плечами. – Это то, что тебе необходимо, чтобы прийти в норму. Завтра проснешься и все забудешь. Начнешь новую жизнь, поболтаешь с соседками. Как давно ты в последний раз разговаривала с живыми людьми?
Адель прикрыла веки, и Кристина многозначительно посмотрела на доктора – тот перехватил ее взор со скоростью бывалого двойного агента.
Разобрав капельницу, он аккуратно ввел в руку Адель иглу и навесил на стальной шест бутылку с физраствором. Женщина закашлялась, но он невозмутимо продолжал ломать ампулы, вбирать шприцами лекарства и вводить в трубки. Понемногу Адель начала засыпать. Она уперлась подбородком в ключицы, и из уголка ее непроизвольно кривящихся губ потекла струйка пенной слюны. Док достал пачку салфеток и стал вытирать слюну, размазывая ее по коже.
- Что мне, по-вашему, делать? – вполголоса спросила Кристина.
Он выдохнул.
- Вы сами должны для себя решить. Когда кто-то начинает разговаривать с невидимыми людьми, утверждая, что они пришли из астральных реальностей поделиться некими знаниями, у родственников остается не такой большой выбор.
- Я понимаю. Но психиатрическая лечебница – не самое подходящее для моей матери место.
- Значит, вы должны заменить ей лечебницу. Проследить, чтоб у близкого вам человека был надежный уход, внимание. Не оставлять его в одиночестве, не давать возвращаться в голову навязчивым мыслям. Все зависит от вас.
- Но у меня своя жизнь.
Врач поднял на нее любопытный взгляд.
- Адель должен осмотреть специалист, Кристина. Психиатр. Я выведу ее из состояния физического истощения, предоставлю ей возможность поспать, расслабиться. Но я не в силах вернуть ей психическое здоровье.
- А кто-нибудь вообще в силах его вернуть?
Док неопределенно покачал головой.
- Вероятно, эти состояния отторжения реальности провоцируются какими-то стрессами, вызывающими цепной механизм защитной реакции. Самозащита доводит ее до того, что Адель замыкается в иллюзиях и перестает воспринимать что либо, поступающее к ней извне. Проблема психического нездоровья тут не патологическая. Она чувствует себя несчастной в реальной жизни – вот в чем причина ухода Адель в жизнь придуманную, полную видений и мифов.
- Бог мой, ну какие стрессы? – шепотом воскликнула Кристина. – Какие могут быть стрессы, если она не выходит из квартиры неделями?
- Ее может тяготить как раз ее одиночество, - меланхолично парировал врач. Однако, вопреки интонации, его бездонные темные глаза были наполнены даже каким-то сопереживанием, напоминая грустные глаза оленя.
- Но я не могу заставить ее жить иначе, - Кристина отчаянно терла пальцами наморщенный лоб. – Не могу… От сиделки она откажется, а компаньонов я ей находить не вправе. Это может сделать только она сама, если нуждается.
- В любом случае, решать только вам, - док равнодушно пожал плечами.
- Вы не можете мне советовать, я понимаю, - Кристина задумчиво уперлась локтями в колени и, прикусив губу, начала ритмично покачиваться. Выглядела она так, словно решала профессиональную задачу, полученную от редактора отдела городских новостей.
- Как можно здесь что-то советовать? Я все-все понимаю. Ее должен осмотреть специалист, но мама вряд ли согласиться на нечто подобное. И я не в праве заставлять ее. Никто не вправе ее заставлять.
- В состоянии ли она решать сама за себя? – осторожно предположил док, краем уха прислушиваясь к размышлениям Кристины.
- Она полноценный человек, а никакая не сумасшедшая.
- Поговорите с ней.
- Я попробую. Но ответ я знаю заранее. Она ни за что не согласиться.
- Все зависит от вас, - в который раз повторил молодой нарколог и аккуратно извлек иглу из вены Адель. Та спала безмятежным сном насильственно отключенного от сознания человека.
Натянув на ноги, на которых засохли пятна розовой краски, бережно сохраненные чулки, развязав бандану и накинув на плечи жакет, Кристина принялась искать среди бумажных завалов туфли – дорогие туфли, из крокодиловой кожи – купленные в Атланте. Волосы, влажные от едкого пота, прилипли к голове. Шея чесалась. Из комнаты, где сидела Адель, не доносилось ни звука. Запахи, которые клубились по квартире туманом затворничества – слабые дымные ароматы благовоний, пыль, – сменились на острые флюиды эмалевых лаков, от которых першило в горле, крутило желудок и раскалывалась голова.
Щелчок – провернулась ручка двери. Кристина испуганно обернулась и увидела призрака – собственную мать, растерянно стоящую на пороге. Адель вперилась взором в надпись на стене, которая уже успела впитаться в бетон. Бездонное пространство безумия под сморщенными веками не отражало даже тусклого света лампочки в коридоре.
За три дня Адель постарела и как-то осунулась, будто тело ее и впрямь высыхало, как дерево под палящим солнцем.
Она и Кристина безмолвно глядели друг на друга в течении нескольких минут – за это время из-за угла объявился кот. Он застыл меж их взглядов, напоминая диковинное чучело с большими, немигающе пустыми обсидиановыми глазами.
- Выпусти меня, - прохрипела Адель, словно загнанный зверь. Собственно, они обе сидели в клетке, отрезанные от мира, в поединке один на один, подобно кошкам в подвале.
- И куда ты пойдешь? – с вызовом поинтересовалась Кристина.
- Ты сошла с ума. Что ты натворила здесь? – глаза Адель потемнели.
- Я сошла с ума?? – Кристина сорвалась на крик. – Это я сошла с ума??
- Что ты держишь меня взаперти, как взбесившуюся тварь? Я приказываю тебе немедленно вернуть мне ключи и уходить отсюда. Это тебе нужна клиника, а не мне.
- Ты мне приказываешь? – под веками Кристины защипало, и на ресницах выступили слезы. – Как ты смеешь вообще говорить со мной в таком тоне? Ты разрушаешь мою жизнь, ты не думаешь ни о ком, кроме себя. Я прилетаю по первому зову твоих соседей, которые сообщают, что ты снова закрылась в квартире. Я бросаю работу, задания, наспех делаю интервью, ругаюсь с ответственнным редактором, тяну все мыслимые сроки сдачи материала, и после всего этого ты еще смеешь меня упрекать? Называть сумасшедшей? Приказывать мне?
- Ты держишь меня взаперти, Тина, - зрачки Адель сузились. – Кто из нас сумасшедший?
Кристина задохнулась. Горло зажал спазм, и она больше ни слова не смогла вымолвить. Стараясь вернуть самообладание и усмирить ярость, она вновь глубоко задышала. Развернувшись на пятках к стене, она поглядела на надпись и незаметно утерла обжигающие, как кипяток, слезы. Однако, влага все продолжала литься из глаз, слезы переполняли ее и текли по щекам. На лице проступили красные пятна.
- Как это кто из нас?... – пробормотала Кристина, будто спрашивая себя.
Раскидывая ногами обои, Адель демонстративно прошла мимо в кухню. Кристина поглядела ей вслед.
- Мама, почему ты никого не слушаешь? – прошептала она, всхлипывая. – Я ведь забочусь о тебе…
Но мать не обращала внимания. На кухне грохнулись со стола тарелки, звон осколков смешался со стуком уцелевшей керамики. Грохот был таким оглушительным, что Кристина рефлекторно рванулась вслед.
- Что ты?... – вскрикнула было она, но осознание настигло рассудок быстрее, чем успела сложиться мысль.
Адель пыталась встать на шатающуюся табуретку, чтобы достать со шкафа ключи.
- Мама, перестань! Мама! Я достану, мама!
Кристина подхватила ее и помогла спуститься на землю. Адель нетерпеливо вздохнула, отстранилась.
- Мне нужно пойти на встречу, - лаконично отрезала она, глядя на дочь в упор.
- Куда ты собралась? С кем встречаться? – Кристина не отступала. Слезы на ресницах высохли.
- Не твое дело. У матерей всегда есть дела, о которых детям знать необязательно.
- Мама, какие дети? – Кристина вновь затряслась в отчаянии. – Мне больше тридцати лет, мама! Я просто хочу выяснить, с кем ты идешь встречаться? Ты три дня просидела без еды, куда ты пойдешь в таком состоянии?
- Не твое дело, - повторила она.
- Этот человек – он хоть реальный?
Адель презрительно фыркнула.
- Ты пытаешься внушить мне, что я сумасшедшая?
- Господи…
Кристина закрыла лицо ладонями. От пальцев несло бетоном, обоями и краской.
Адель же снова попыталась взобраться на шкаф. С внезапной злостью Кристина отпихнула ее и задрала ногу - насколько позволяла узкая юбка. Держась обеими руками за толстые дверцы шкафа образца времен Рузвельта и Черчилля, она поднялась на табуретку, распрямилась во весь рост, и высвободив одну руку, полезла ей шарить в поисках ключей. Кончики пальцев запутались в скользкой пыли, но коснулись чего-то металлического. Что-то призывно звякнуло, - ключи, - но Кристина случайно толкнула их дальше и вновь потеряла.
Адель попыталась поддержать ее за колени.
- Я сама, - огрызнулась Кристина. – Отойди. Я достану.
Шершавые ладони Адель исчезли.
Кристина тянулась изо всех сил и снова… пальцы дотронулись до чего-то прохладного. Но тут она пошатнулась, от перехлестывающих через край эмоций закружилась голова. Что нашло на меня? – со злобой на себя размышляла Кристина. Ведь все это бесполезно, как возвращать непокорных детей в отчий дом, понимая, что те одержимы навязчивым стремлением сбегать снова и снова.
Чувствуя, как от напряжения начинают ныть мышцы, Кристина собралась было передохнуть и потянуться с новыми силами, но тут пальцы вновь скользнули по связке. А дальше - звон и грохот. Ключи гулко рухнули за край шкафа, процарапав заднюю стенку. От досады Кристина стукнулась головой о дверцу и громко выругалась. Затем сникла и потерла ушибленное место.
Рука наткнулась на зудящую шишку на лбу. По нервным окончаниям играючи полоснула легкая боль. В беспамятстве она билась головой о закрытую дверь, вспомнила девушка. А ключи от квартиры провалились за шкаф, осознала она окончательно. Они с матерью заперты в квартире, продолжалась ее глухая от боли мысль.
Снег на улицах внизу посерел, потому что к окраине города подступала зимняя ночь.
Сидели они друг напротив друга в тяжелом безмолвии. Кристина вертела между подушечками большого и указательного пальцев обойный лоскуток. Адель собиралась заварить им зеленый чай, но спутала чайники, и залила листья холодной водой. Отопления не было. Квартира потихоньку промерзала.
Кристина ощущала себя как в окопе, на войне, которую она вела со всеми. Война, в которой она проиграет, предательски подползали предчувствия. Она не знала, что делать и давно потеряла счет времени. А Адель периодически щурилась и трясущимися руками тянулась искать сигареты. Сигареты в доме кончились неизвестно когда, а выйти на улицу они не могли. Шкаф, наверное, весил полцентнера - сдвинуть его в голову никому не пришло.
- Когда ты была маленькой, - путано рассказывала Адель. – Они пришли ко мне и спросили, могу ли я покинуть семью, тебя, этот мир и отправиться следом? Могу ли? Я могла все бросить, но я не смогла бы вернуться. Ты держала меня в этом мире, потому что ты была моей дочерью. Никого ведь не было, кроме меня, кто бы смог о тебе позаботиться, вырастить, обеспечить тебе достойную жизнь…
- Кто такие они, мама?
- … Они спросили меня, брошу ли я родную дочь ради знания, ради… того, чтобы слиться с совершенным эфиром. Избранные должны быть сильными, их не должно держать ничто в этой жизни. Но я оказалась слабой. Я не смогла покинуть мирского ребенка. Только ты удержала меня от ухода.
- С кем ваша мама общается, когда выходит из дома? – полгода назад молодой врач-нарколог испытывающе смотрел на Кристину исподлобья. В руках он крутил сдернутый с шеи стетоскоп.
- Я понятия не имею… - обронила Кристина.
- Она упоминает каких-то людей, с которыми встречается время от времени. Сюда кто-нибудь звонит?
- Тут нет телефона.
- Но откуда-то же ваша мать берет идеи, мысли, которые толкают ее к параноидальному поведению?
- Что значит, толкают?
- Человек не существует без информации, поступающей к нему из внешнего мира. Чтобы зародилась определенная модель патологического поведения, необходима информация, которая ее провоцирует.
- Вы думаете, это какая-нибудь секта?...
… - …Я знала, что без меня у тебя будет все отлично. Ты всегда была смелой, умной девочкой, не пасовала перед трудностями. Но я не захотела тебя оставлять. Я попросила у них еще времени.
- Мама, - решительно выдохнула Кристина. – Они – это живые люди? Настоящие?
- …Теперь меня ничто не удерживает…
- Мам, ты поесть должна.
- Они пришли ко мне снова, но я не знаю, что отвечать…
- Кто пришел к тебе? Где они? Я могу с ними поговорить?
- В холодильнике полно еды, детка.
Покосившись на холодильник ноющими и слепыми, словно от болезни, глазами, Кристина поморщилась, потому что знала – там не было ничего, кроме старой упаковки масла. Даже молока. Никакого молока там не было.
- Я так не могу больше, мам. Если ты не придешь в норму, я не выдержу, - прохныкала Кристина, глядя в потолок. Но Адель, кажется, ее даже не слушала и не слышала.
Сумерки сгустились, и они перестали друг друга видеть. Адель иногда что-то бормотала, кашляла, улыбалась в темноту глупой улыбкой. Кристина съежилась на полу и постоянно проваливалась в какой-то размазанный бред, который толкал ее в яму забвения, полную ярких, как фильмы, флешбэков, а потом выдергивал на поверхность, заставляя прочувствовать покалывание в затекших, замерзших ногах. И так снова и снова. Снова и снова. Мышцы немели, сквозняк проникал под одежду ознобом, но с места Кристина не двигалась. Она укрыла задремавшую Адель жакетом, уткнулась подбородком в колени и смотрела на издевательски танцующего индийского божка. Тут нет телефона – шептала она мысленно. Аккумулятор в ее мобильнике сел. Вероятно, редактор забрызгал слюной всю трубку стационара у себя в кабинете.
А время бежало незаметно. И понемногу Кристина начала засыпать сама: это был уже не бред, не галлюцинации, но какие-то бестелесные летучие сновидения. Ей снилась Италия, и маленькая Кристина, бродящая с матерью по галдящим вечерним улочкам Римини. А потом она взрослая, в Венеции, ищет какой-то мостик, рядом с которым ее ожидает катер редакции. Она идет вдоль каналов, по узеньким тротуарам, задевая головой вывешенное из окон белье, идет и никак не может найти этот катер. Не чувствовалось ни гнилостного запаха застойной воды, в котором отражалось серое небо, ни чуткого бриза Адриатики. Она просто не могла найти этот катер, и не знала, как тот выглядит, но внутри нее гнездилась догадка, что если она не сумеет отыскать этот маленький мостик – катер уйдет, и больше она никогда не сможет уплыть из страшного лабиринта.
Мглистое утро застало ее на кухне, и сон понемногу утек в щели грязных занавесок. Кристину трясло от холода – отопления так и не дали. Адель похрапывала под пиджаком. Первое, что пришло в голову: найти в комнате одеяло, приволочь сюда и укрыть Адель подобротнее – квартира совсем остыла. С запоздалым удивлением она обнаружила, что стена в коридоре еще блестит розовой краской, а дурацкое слово висит среди ошметков обоев, будто пояснение над невидимой дверью. Пол по колено завален мусором.
Лужа краски растеклась под бумагой.
Но Кристина не стала себя корить. Она в последний раз оглянулась на мать: мелкие морщинки, кожа оттенка корицы, натянутая на узкий череп. Спутанные рыжие волосы спустились на лоб, на щеки и плечи. Сухие губы как будто бормочут во сне заклинания. Умрет ли она или выживет… Ее выбор.
Кристину обуяло поразительное безразличие – она измоталась, извелась, в ней совсем не осталось мыслей о будущем, сил стремиться к нему.
«Все зависит от вас».
Она спускалась по лестнице – лифт отключили, как и все батареи. Утренний воздух – воздух свободы, - трепетал волосами. Опухшие больные глаза были сухими, как пустыня Негев.
За спиной осталась болтаться дверь – на одной петле, - Кристина развинтила ее отверткой. Отвертка валялась на лестнице. По полу полз ледяной сквозняк.
А Кристина спускалась, и в окнах с выбитыми стеклами занимался рассвет. Снова солнце цвета осенних листьев поднималось над бурым городом.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Кэндис Ясперс: И солнце цвета осенних листьев. Рассказ.
21.03.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|