Наталья Рубанова: На подоконнике Европы.
Стиль Натальи Рубановой - восхитительный многомерный микс, рваные смыслы, рваные даже слова, читателю постоянно приходится догадываться, работать вместе с автором - нельзя, пожалуй, спутать ни с каким другим. Говоря "стиль", коллеги-писатели разумеют обычно стиль письма, - а только и стиль мышления, позволивший автору выдумать образ "подоконник Европы", точно таков же.
Если Питер - подоконник, то Европа - окно, не так ли? Европа - большая, условно прямоугольная дырка в стене мироздания (об этой сущности окна забывают, отождествляя в русской разговорной традиции выражения "в окне" и "за окном"), сквозь пустоту которой только и проникает в тюрьму народов Россию поток света, не так ли?
Во многом я не поддерживаю отношение автора к Европе (в общем, благосклонное), к России (в общем, неблагосклонное), к Советской России (в общем, возмущённое); если я, как Наталья в предлагаемом читателю эссе, отпущу бессознательное, то поток ассоциаций на слова "Европа", "советский" и далее по тексту будет у меня совершенно иным. Но парадоксальностью образа, вынесенного в заголовок, не могу не восхититься.
Это ведь тоже своего рода окно - окно в бессознательное. Такие окна мне кажутся куда ценнее потоков этого последнего, поскольку поток - от автора, а окно - к читателю.
Ну, а фактический, вплоть до биографического, материал, использованный Натальей для написания этого эссе - он, несомненно, имеет документальную ценность.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Сергей Алхутов
|
На подоконнике Европы
Сначала только ругали: «А в проклятом Буржуинстве…». Кидались булыжниками «развитого социализма» в «загнивающий капитализм». Ненавидели и боялись «мелкобуржуазную мораль», которая может взять, да и раз-ло-жить (положить на лопатки?) не- и молодого «строителя коммунизма» с его шизофреничным «кодексом». Потом долго-долго искали компромисс, вздыхая: «Ах, Париж!» - и мечтали «достать» любой флакончик made in France, отставив сначала «Красную Москву», а потом «Лесной ландыш» с «Белой сиренью» и «Еленой», и даже (!) «Сигнатюр» - ну, с синим таким бантиком у горла, помните?… Потом - во все лопатки с лопатищами! – плыли, мчались, летали. Потом и кровью. Легко и изящно. Туристкой, невестой, бизнес-леди, профи - etc. Навсегда или на время – у кого уж как линии ладонные сошлись.
Определение «советская женщина»*, как и «советский человек» (сразу отметим бытующую классификацию женщины как «друга человека»), - незабвенно. Вероятно, должно пройти не одно еще десятилетие, когда сей – (без)вольно или невольно, но все же уродливый – дамский (?) подвид вымрет-таки. Быть может, через полвека он окончательно уступит место «бабе гламурной» (это та, что глянец – страшно подумать – перечитывает; та, которую тот еще глянец и породил). Но я, собственно, о другом. Я - о том самом отношении к засемьюпечатанной для совков и совочниц загранице, формировавшемся на протяжении всего существования самой «красной», наверное, в мире системы. Системы, пытавшейся накрыть своей костлявой ручонкой и меня, но, по счастью, агонизировавшей и вроде как (?) почившей. А по несчастью - так и не принесшей российскому «поколению тридцатиплюсминуслетних» (которые одной ногой в той могиле, другой – в этой), пресловутой свободы. Советская женщина должна была работать, рожать и молчать, постсоветская – работать, работать и работать. Чтоб потом хоть одним глазком…
Из потока бессознательного, «Европа»: недоступно, дорого, красиво, комфортно, дипломат, деньги, духи, красная черепица, кафе, капитализм, эмигранты, чулки, разврат, наркотики, посольство, проститутка, устрицы, виски, Диор, иллюминация, Феллини, Лувр, зонтик, нищета, богатые, бедные, музей, порнография, дискриминация, забастовка, Андерсен, Оле-Лукойе, Карлсон, который живет на крыше…
Мама моя, впервые попавшая в молодости в Восточную Европу, была перед поездкой, как и остальные члены группы, тщательно проинструктирована: «Вы… как советские люди… не имеете права… вы… не должны… вы не можете… вам не разрешается… советская женщина…». Солнечный берег – а то был именно он – встретил маму более чем мило: какие-то не обремененные мозгами совки выдернули из круга, на котором она плавала, чертову пимпочку, и мама, не умевшая держаться на воде, медленно и верно начала тонуть. На ее счастье, рядом оказалось двое болгар – инженеры из Софии, - благодаря которым она осталась жива. «Красивые, отличные ребята! Мои дельфины… Ждали у отеля несколько вечеров подряд, а я из номера не выходила: нельзя с иностранцами встречаться, не положено! Середина 60-х… Не может советская женщина, права не имеет… Теперь-то, конечно, смешно… А ведь все могло по-другому сложиться!…».
В группе, с которой оказалась мама, по иронии судьбы очутились не только городские совки-совочницы, но и поощренные «За добросовестный труд» председатели колхозов. «Все в черных сатиновых трусах, в сандалиях с негнущейся подошвой, в одинаковых шляпах и с одинаково свисающими животам… такая, знаешь, «футбольная команда»! – смеется. - О, как хохотали над ними французы справа! Как фыркали над русиш швайн немцы слева! У них-то и лежаки, и халаты махровые, и… русиш швайн же лежит на песке гол как сокол. А знаешь, как стыдно было за одну нашу «советскую женщину», купавшуюся в белом, не от купальника, «низе», и черном грубом «верхе»?! Пластмассовая застежка видавшего виды бюстгальтера приколота булавкой… И эта желтая пуговица на растянутой грязно-белой резинке…» - мама, вспоминая это, каждый раз качает головой и вздыхает: «Тихий ужас! Как, впрочем, и в варьете строем – кошмар… По головам нас тогда пересчитали, повторили туда нельзя - сюда нельзя, а мы и сами знаем: вход пять левов, а на деньги, которые разрешили взять, только бутылку воды и купить… Но болгары русских любили, называли нас «братушки». «Братушки» же за сувенирами насмерть давились – я никогда к этим палаткам не подходила, стыдно было! – а немцы с французами все смеялись, пальцами показывали: «Совь-е-ти-ки!». Такая вот была у меня Европа…»
Из потока бессознательного, «советский»: балет, шоколад, космос, ВДНХ, невежественный, дикий, безвкусный, народный, наивный, примитивный, двуличный, мелкий, красный, стукач, коммунист, лицемер, партийный, водка, вор, завод, начальник, дурак, психушка, «Беломор», товарищ, Гагарин, талон, снег, милиция, «Время», Шолохов, Красная площадь, миру-мир, спорт, апартеид, Африка, дружба, фестиваль, ситро, картошка, лагерь, мемуары, строй, соседи, килька, гимн, труба…
Году в 97-м моя подруга впервые открыла «окно в Париж»: уехала с будущим мужем в самую настоящую Францию на белую зависть однокурсниц – мы учились тогда в вузе, где возможность путешествий не обсуждалась: с нашей ли стипендией и зарплаткой, в самом деле? Поэтому по возвращении, ее, благоухающую «родной» Dolce vita, в пончо и безумной маленькой шлямпке, похожей на тюбетейку, замучивали расспросами «Ну и как там, в Париже?». А подруга моя с некоторым ностальгичным раздражением отвечала: «Кафе. Импрессионисты. А дворники - все в зеленом – и с зелеными метелками! Супер!». Потом ей вспомнились и запаянные – от терактов – урны… И – парижанки – просто, но с каким-то чувственным шиком, одетые. И – русские, бывшие советские – женщины, «открывающие Европу», которых так легко распознать по пакетам в руках и кричащим шмоткам… Что это? Неистребимость ситцевого белья в цветочек? Клеймо серпа и молота навсегда? «Остаток» растерянных поколений?
В бальзаковском возрасте моя хорошая знакомая взяла, да и уехала в «старую добрую Европу». Но, прожив столько лет в России-матушке, непросто даже с неплохим английским и не самым, надеюсь, плохим мужем, встроиться в чуждую «загадочной русской душе» культуру (а может, всё - миф, и никакая эта русская душа не загадочная?). «Они идиоты! – звонила мне экс-советская женщина месяцев через несколько. – Вместо того, чтоб есть натуральные продукты, жрут всякую гадость и толстеют! Полы в домах каменные, потому столько людей к 60-ти в инвалидных колясках разъезжает… Мужик мой двух шагов без машины не сделает, плюс каждые выходные ему обязательно нужно в ресторане обедать (заодно и меня всем «показывать»!) – а я эту их еду терпеть не могу, и вообще… от себя не убежишь, и – знаешь? – какие-нибудь провинциальные продавщицы, вышедшие покурить на улицу, такие же, как и в городе, в котором ты родилась: все везде одинаково… Обыватели – обыватели и есть».
С работкой непросто, особенно когда тебе за «…-цать»; курсы «нового родного» языка и горький вкусный «Гиннес» в пабе, где немало тех же русских, не панацея от того, что называется «они другие». Правда, девушка, обитающая в нескольких часах езды от Лондона, привыкла к той жизни достаточно быстро (видимо, дело в возрасте – ей нет еще 30-ти) и, окончив колледж, вполне нормально себя ощущает: если б только столица королевства была дешевле… Если б (остальное за скобками)…
Из потока бессознательного, «советская женщина»: мать, жена, ткачиха, Савицкая, учитель, героиня, доярка, лошадь, бык, баба, мужик, синий чулок, золотой зуб, политинформация, коммуналка, гвоздика, костюм, щи, ударница, дура, базар, несчастье, тюрьма, огород, автобус, собрание, «вечер отдыха для тех, кому за…»
Мое же «открытие Европы» случилось когда-то в Польше: как пела Вероника Долина, в общем, «…все дело все-таки в Польше». Быть может, это и смешно-мелко-скучно, но туалеты в электричках, и, простите, туалетная бумага… Во всех без исключения электричках - от Тересполя до Варшавы – и это было полуунизительно-полуудивительно, не как в пенатах, и невольно вспоминалась ерофеевская «Москва-Петушки» да жутенькие подмосковные поезда, в которых теперь, к счастью, не езжу… Польша заворожила своей мелодичностью, чего не скажешь о гордой, восхитительной Чехии, в которую я, несмотря на ее красоту, так и не влюбилась до беспамятства, и именно на Карловом мосту поняла, что где-то как-то хочу если не к березкам, то явно в Москву: может, из-за не очень-то гостеприимных чехов (хотя, какими им еще быть после 67-го?), может, из-за бехеровки, будь она неладна, а может просто потому, что возвращаться приходилось к "корыту" весьма унылому - п е н а т с к о м у? Бог его знает. Потом я ехала в Питер и там, по кошернейшему подоконнику Европы прохаживаясь, одним глазком все ж мечтала «подсмотреть», к примеру, за тем же Парижем – как любая «советская» когда-то и «гламурная» теперь – женщина. Я помнила, что хорошо лишь там, где нет меня – и нет меня, и пыталась забыть Г.Миллера, утверждавшего, будто «Париж прекрасен, но он смердит»…
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Наталья Рубанова: На подоконнике Европы. Очерки о культуре и искусстве.
Парадоксальный образ, вынесенный автором в заголовок эссе, может быть истолкован как окно в бессознательное читателя. Использованный автором биографический материал имеет документальную ценность
03.01.07 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|