Алекс Май: Свалко-Троицкий приход.
Начало с замахом на описание красот природы. Неожиданный сюжетный поворот, удивляющий читателя. Но ощущается недоработанность текста.
Заметно прикрытое самолюбование: он и демократ - с бомжами пьёт (хоть и мало), не гнушается, и охотой занимается сам по себе, и драйвингом в мутной (пренебрежительно) воде, и щуку на три кило чуть не поймал…
Мат… Если убрать – рассказ хуже не станет. Значит, сей мат "прямой речью" – дань убогой моде.
В общем, после некоторой доработки получится очень даже хороший рассказ.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анатолий Комиссаренко
|
Свалко-Троицкий приход
Гюрза, проваливаясь в снегу, забегает далеко вперед - тщательно исследует редкие кусты, надеясь вспугнуть еще одного зайца. Хорошая собака. Энергии – как в небольшом атомном реакторе, что компенсирует полное отсутствие опыта. У нее – дебют, первый выход в поля зимой. У меня – третий. Так себе охотник. Представитель новой формации зверобоев. Девиз: “От скуки на все руки”. Настоящие, по призванию, охотники имеют полное право на легкое презрение к таким, как я. Блуждание в лесах, знание всех окрестных звериных троп; переживание своеобразного оргазмического азарта, заслышав свист вальдшнепов; лихорадка перед открытием сезона… Все это для них – настоящая жизнь. А дом, диван, телевизор – зона повышенной опасности, находясь в которой они быстрее старятся и чаще болеют. Также - раздражаются по пустякам, превращаются в нервных и пьющих. А я? Сбежав на дачу, на два выходных дня, пользуюсь наколотыми местными алкашами дровами, парюсь в протопленной местными алкашами бане. Наверное, я самый презираемый человек в мире. Местные алкаши – и те презирают. Криво морщусь от непривычных сивушных ароматов. Пью мало, по их меркам. Пью много, по мнению жены. Летом иногда рыбачу. Нравится созерцательность, медитативность процесса. Рамакришна мог бы мной гордиться. Часами концентрируюсь на поплавке, а потом, засыпая дома, пытаюсь прогнать его, словно прилипшего к сетчатке глаз. Иногда охочусь под водой. Чем-то похоже на дайвинг, только в более грязной воде. Рыбаки тоже презирают. Я их понимаю. Как можно упустить возле самого берега щуку килограмма на три? (Бля!!! Отпусти леску!!! Уйдет!!!). Они бы ни за что не упустили.
Прохладно. Снег липнет к лыжам, а ведь мазал дорогой финской мазью. Может, она для финского снега предназначена? Гюрза носится так, будто шершавые подушечки ее лап натерли самой лучшей в мире мазью. Слева от поля – изогнутое русло реки. Ненадежный лед. Думаю, настоящему рыбаку на таком льду еще интереснее ловить. Адреналин нынче в цене. Каркнула одиноко летящая в мрачном небе ворона. Интонация – не понятная. Так и не понял, поздоровалась она или выругалась?
- Каррх!!! Тоже мне охотник! Другие кабанов и лосей сейчас стреляют! Каррх!
Пальнуть в нее? Дуплетом? Не успею. Да и жалко ворону. Не павлин, не фазан, не фламинго, однако. Ворона. Вот что она в жизни видела? Приросла к среднерусской возвышенности, а ведь могла на зиму свалить куда-нибудь в Африку. Патриотка! Некоторые бабочки, и те - валят в другие страны. А летом – обратно. Хорошо им, визы выбивать не надо. А вороны – остаются. Здоровья в них - куда больше чем в скворцах, долетели бы и до Австралии. А весной – обратно. Милые, добрые и отдохнувшие, как Ростроповичи. Не хотят. Голодно, холодно. Пейзажи тоскливые, на характер скверно влияющие. Жрать, наверное, нечего. Ни в какую. Патриотки! А может, мазохистки? Черт! Ведь это, по сути - одно и то же. С другой стороны – приятно. Вокруг – никого. Только я и Гюрза. Заяц мертвый в рюкзаке – не в счет. Желтые стебли злаков пучками из снега торчат. Небо – сплошное облако, как покойник, запоздавший в могилу, сиреневое. Деревья внешне тоже мертвые. Смешай все это в кучу, серый цвет получится.
Ворона! Да, ты! Не дура ли ты? Вот на Кипре сейчас – такая палитра! А еще лучше на Канарах! Красного много, пенного, изумрудного, голубого. А ты раскаркалась тут…
Правильно меня охотники презирают. Мне бы за Гюрзой следить, вдруг заяц еще один выскочит, а я по сторонам смотрю, вороне бесполезные нотации читая. Не имея на то морального права. Сам ведь не уехал в свое время. Туда, где много красного, изумрудного и голубого. Для многих друзей – такая же ворона. Что наверху, то и внизу, так мудрец говорил древний. Прав! Одна ворона в небе. Другая – на лыжах, по полю бредет. Пищу добывает. Через несколько часов жена, в очередной раз скажет, что не умеет разделывать зайца. Дочка… Э! Спрятать надо будет зайца во дворе. Рыбу дочке не жалко, сама на рыбалку просится. А вот зверей – жалко. Тут два варианта. Подарить кому зайца, потому как свинина все равно вкуснее, или попросить ободрать его кого-нибудь из местных. Прекрасные люди. Умеют – все. А если чего и не умеют, тут же застывают на пять минут, словно внутри программа самообучения запускается. Пять минут! И уже умеют! Лыжу приделают вместо колеса, да так, что доехать можно будет до автосервиса. А там все работники в круг соберутся, языками щелкать будут, охать, ахать, да удивляться смекалке. Вау! Супер!
Два дня. За два дня надо успеть вытряхнуть на эти поля, все, что набилось в меня за пять дней в городе. Так вытряхивают пыль из покрывала. Покрепче за края взять, взмахнуть… О! Много пыли набивается за пять дней. Мусора всякого. Я знаю, как с ним бороться. Мне повезло. Те, кому не повезло, у кого нет двух дней в полях, переполняются городской пылью так, что она у них из ушей лезет. Задыхаются, бедные. Астматики мегаполисов. Офисные язвенники.
Обратно возвращаться не будем. У меня есть военная карта этих мест. Местные алкаши подогнали. Карта – подробная. Кажется, каждый куст на ней изображен. Если ей верить, то за полем – дорога, по которой можно дойти до другой дороги. Всего три километра. Если верить алкашам – на второй дороге есть движение. Настоящие охотники и рыбаки ей пользуются. Машины, хлеб по деревням развозящие. Повезет – подберут нас с Гюрзой. Не повезет, по дороге дойдем до дома. Я ведь – не настоящий охотник. Устал немного, вспотел.
Вышли на дорогу.
- Гюрза? Рядом!
Только и не дорога это, а так, тропинка, или даже – намек на тропинку. Следы человеческие. Можно сломать голову, думая над тем, кто тут ходит. Без лыж. Гюрза! Хрен с тобой! Не хочешь рядом идти, как хочешь. Только знай – настоящие охотничьи собаки тебя презирать будут. Где ты?! Накажу!
Вдруг – лай! Лай и рычание Гюрзы. Серьезно лает, словно на медведя-шатуна наткнулась. Гюрза! Не идет! Что делать? Свернул в лес, иду в сторону, откуда она заливается.
И вот что это такое? Откуда? Зачем? Вот ни черта не понимаю в увиденном. Два человека. Не от кутюр. Один в телогрейке, валенках, и ушанке, словно с Беломорканала сбежавший. Другой в пальто, из советской эпохи, шапка вязаная рядом валяется, грязная, словно ей полы мыли. Мат. Мое удивленное безмолвие. Лай гюрзы. Не гармонирует злой мат со стерильной чистой зимнего леса. Как будто прекрасный холст, бритвой кромсают. И понимаю, что человек в телогрейке не бьет даже, а пытается убить второго, более старого, который в пальто. Да, именно убить. Телогрейка. Советское пальто. Везет же мне. В такой глуши увидеть воплощение вечного конфликта пролетариата и интеллигенции. Причем, как всегда, интеллигенция – проигрывает. Если дело до физического столкновения доходит. А Гюрза бегает вокруг них, броски делает, как змея, покусывает и того, и другого. Есть мудрая пословица: “Двое дерутся – третий не мешает”. Так ведь не дерутся. А пословицы: “Один убивает другого – третий не мешает” я не слышал. Нет такой пословицы. Видимо, процесс убийства увлекает, вводит в транс. Не замечают меня! Пришлось тоже полоснуть пару раз матом по зимней картинке. Громко и грозно. Ноль внимания! Лишь после того, как выстрелил в воздух, они немного пришли в себя. Человек в ватнике поднялся с обладателя пальто, зло посмотрел на меня. Я на него, через прицел. Он поднял руки. Второй, не то, что руки, сам подняться не смог. Лицо – словно фарш для пельменей.
- Убери собаку! – прохрипел первый.
- Гюрза! Быстро! Ко мне! – позвал я ее. Она поняла, что происходящее – не забава, не игрушки. Повиновалась, рядом со мной села, язык – наружу, пар изо рта валит.
- Ты кто? – вызывающе спросил первый. – Какого хуя тебе надо?!
Классика жанра, иначе не назовешь. Смотрю в его закопченное, почти черное лицо. Глаза сверкают. Коричневые зубы – прорежены, как старый гребень крепостной крестьянки. Сальные волосы из-под ушанки выбиваются. Щетина. И пар изо рта, как у Гюрзы.
- Мы, блядь, с тобой на брудершафт не пили, - ответил я ему. Классически ответил. По всем канонам. – Не тычь, понял? А то заебешься дробь из костей выковыривать. Усек?
А он руки расставил и на меня идет. Вот что делать? Знаю – не выстрелю. Психологически не готов. Чтобы в зайца выстрелить и то, подготовка была нужна. А тут – человек. Две большие разницы. Максимум что я мог сделать, и что, разумеется, сделал – ткнул его прикладом в живот. Стукнул. Он в снег сел, дыхание у него перехватило. Замер. Гюрза тут же принялась лизать его лицо.
- Фу! – говорю ей. – Еще заразишься чем-нибудь.
Достал телефон из кармана. Посмотрел на дисплей – связи нет. Все верно. Зачем она тут? Эсэмэски воронам отправлять? Стрелки с волками забивать? Рыжим лисицам любезности по ночам шептать? Есть территории в России, совершенно неподвластные Службе Спасения.
- Эй! Зачем ты его? Что не поделили? Какой пень? – спрашиваю.
- Тебе какое дело? – бурчит он в ответ. – Иди своей дорогой.
- И все-таки, я настаиваю на ответе, - говорю я. – Давай я тебе аптечку дам, а ты своего друга обработаешь. То есть перебинтуешь чего, йодом польешь.
- Давай, - неожиданно согласил он. Я даже не поверил. А у него – словно запал прогорел. Покорным стал.
Отошел я подальше, одной рукой ружье держу, другой пытаюсь рюкзак снять. Не вышло. Еще дальше отошел, в палках, в ружье, в лямках путаюсь. Достал все-таки аптечку. Кинул ему.
- Водки нет? – спросил он.
- Водки – нет. Шампанского тоже нет. Спирт есть. Но не дам, пока не скажешь, что произошло.
- Из-за бабы, - лаконично ответил он.
Вот вы еще не поняли? Честно? Плохо у вас с мозгами. Пыль надо выбить. В полях. Я про то, что как можно рвануть туда, где красное, изумрудное и голубое? Когда здесь, в серой среднерусской возвышенности такое происходит? В лесу! В глуши! Битва! За даму! Не на жизнь, а на смерть. Ведь, согласитесь, прекрасно сие! Давно вы такое видели? Впрочем, молчите. Все реже и реже такое случается, благодаря прогрессирующей проституции в пыльных городах. А вот в лесу – можно и наткнуться.
Агрессия несостоявшегося убийцы сошла на нет. Снег пошел, крупный, с пятирублевую монету. Налил я ему спирта из фляги в стаканчик. Он еще больше подобрел. Принялся друга “обрабатывать”, вину искупать. Гюрза разошлась, бегает, под руки лезет, пришлось привязать ее к березе, украшенной трутовиками.
А интеллигент в пальто только мычит, да вскрикивает, когда йод на раны попадает. Подумал – хорошая картина бы получилась. Красивая. Что-то вроде “Охотников на привале”.
- Тебя как зовут, - спросил я его.
- Витька, - нехотя ответил он.
- А этого, раненого?
- Гришка.
- А барышню, из-за которой сцепились?
- Наташкой.
Вот он – вечный любовный треугольник. Витька. Гришка. Наташка. Классика жанра.
- Знаешь, мы с Гюрзой пойдем. Нам пора. Не бей его больше. Пусть Наташка ваша сама определится. Сама выберет. На фиг его убивать? Не будешь?
- Подумаю, - многозначительно пообещал Витька.
- Нет, - говорю. – Не пойдет так. Ты пообещай, что не будешь его убивать.
Он задумался на несколько секунд.
- Ну, не буду.
- И не надо, - сказал я ему напоследок.
То есть я думал, что “напоследок”. Только идти собрался, крик услышал. Странный.
- Витька! Окаянный! Опять за старое! Господи Иисусе, помилуй его, прости прегрешения. Обыскался вас!
Вижу – еще один мужик с пригорка сбегает, в нашу сторону. Я ружье на изготовку. Мало ли что. Вдруг у них не треугольник, а самый настоящий четырехугольник. Он меня увидел, остановился, перекрестился зачем-то. Дышит с трудом. Нелегкое это дело – зимой по лесу без лыж бегать.
- Брат! Опусти ружье, ради Христа.
Странная фраза. Ставшее неоднозначным слово “брат” воспринимается в современной России по-разному. Спасибо бандитам! Впрочем, не тянет на бандита. Борода клочьями. Шапка вязаная. Явно китайский пуховик времен приватизации и обнищания масс.
Подбежал он к Гришке, Витьку оттолкнул, на колени встал, заохал, запричитал, потом посмотрел на меня и говорит:
- Слава Богу, на них все как на собаках заживает! Живучие!
- А вы кто? – спрашиваю его.
- Я отец Федор, пастырь их, - ответил он.
- Здорово, говорю. Вы что в лесу живете? Раскольники?
- Нет-нет, - улыбнулся он. – Не раскольники. Мы на свалке живем, тут свалка недалеко. Я у них пастырем работаю.
Удивился я. Про свалку знал, а том, что люди там живут, да еще и с пастырем штатным – не слышал такого.
- Вам командировали? Армия спасения? – спросил я.
- Нет, это долгая история. Я… живу с ними. Меня отлучили от церкви. Я по призванию – священник.
- Вы живите с бомжами? С этими душевнобольными?!
- Знаете, молодой человек, один умный человек сказал, что даже больная душа не перестает от этого быть душой. Вы не поможете нам довезти Григория, до поселения нашего? Его можно положить на лыжи.
Я посмотрел на часы. Часа через полтора – стемнеет. А! Черт с ним! Выберусь. Свалка – рядом с основной в этих местах дорогой. Связали крепления, уложили Григория. Отец Федор отказался от моей активной помощи. С помощью ремня, и веревки, которой опоясывался Витька, сделал что-то вроде упряжи. Они впряглись. Пошли. Странное и страшное зрелище, наверное. Если со стороны посмотреть. Через каждые три метра приходилось что-то поправлять, толкать, класть на место свалившегося Гришку, который был, как выяснилось, еще и пьяным до усрачки.
- Вот здесь у нас кладбище, - показал рукой на небольшую поляну отец Федор. – Только холмиков нет. Охотники не так поймут. У нас разное происходит. Скоро придем.
Вначале я увидел свалку. Небольшую. Что поделать - провинция. Ближайший райцентр – небольшой мрачный городок, больше похожий на деревню. Отец Федор убежал, вернувшись с двумя молодыми ребятами. Не от кутюр. Ребята ловко подхватили Гришку, и понесли его в сторону дымящегося мусора. Витька ускорил шаг и пошел за ними.
- Машина приедет после шести часов, - сказал отец Федор. – Я знаю округу, вы, наверное, дачник. Вас довезут.
- Спасибо, - поблагодарил я его, и немного испугался того, что мне придется часа три ждать машину.
Люди. Рваные, ободранные люди. Кто-то ковырялся в мусоре, кто-то что-то тащил на ржавых санках. Стаи ворон. Показались первые хибары. Лачуги? Шалаши? На меня никто не обращал внимания. Правильно. Для них я – потусторонний. Призрак из другого мира. Дети. Шести-пяти лет. Не понять, мальчики или девочки. Унисексуальный стиль одежды. Не от кутюр. Запах горелой пластмассы. Стараюсь дышать неполной грудью, чтобы меньше канцерогенов проникало в легкие. Гюрзе – раздолье. Гоняет ворон с веселым визгом. Отец Федор намекнул, что собаку могут и убить, чтобы съесть. Щелкнул карабином. Поводок. Гюрза обиделась.
- А вот здесь у нас – лазарет, - показал отец Федор на маленький сарай, сколоченный из досок и фанеры. – У нас медсестра есть, настоящая. Наташка. Божий человек. Видишь? Суетятся. Гришку лечить будут. Пойдем, познакомлю.
На хуй кутюр! Шерстяной платок. Искусственная черная шубейка. Лет тридцать. Лица тут у всех не совсем чистые, мягко говоря. Но ведь глаза не пачкаются! Вот что важно. И плевать, что волосы не каждый день можно мыть, хотя отец Федор говорил, что у них и баня своя есть. Глаза! Словно Господь кисточкой поводил в небе, над Испанией, над Италией, а потом нарисовал глаза Наташке. Худющая. Хлопочет возле Гришки. Отдал ей аптечку, она сказала спасибо, а мне захотелось плакать, но я сдержался. Все правильно. Понимаю. И Гришку, и Витьку. Ее бы в салон, на пару часов. А потом – туда, где красное, изумрудное, голубое. Даже на свалках у нас самые красивые женщины в мире.
- Она у нас и роды примет! – похвалился Наташкой отец Федор. Только дерутся из-за нее часто. У нас ведь разная публика живет. Пойдем, я тебе наш храм покажу. Я назвал его Свалко-Троицким приходом. Я все службы соблюдаю! Все таинства. Отпевание. Брак. Евхаристию. Изобретать много чего, правда, приходится. Мирры – нет. Так я смолу сосновую в воде развожу.
Полная ирреальность происходящего. Храм. Лачуга. Деревянный крест, несколько икон. Подозреваю, кем-то из местных художников написаны. Богослужение на свалке. Священник.
- Вот так вот и живем. – Развел руками в стороны отец Федор.
Я чуть было не сказал что-то вроде: “Так жить нельзя”. Не сказал. Они живут. Значит – можно. Кто-то добывает из окурков табак, сушит. Кто-то опаливает на костре проволоку. Цветной металл. Кто-то рожает. Кто-то умирает. Кто-то женится. Кто-то разводится. Кто-то бьет морду кому-то из-за Наташки. Кто-то молится и исповедуется отцу Федору. Кто-то уходит в городок на заработки. Символизм… Если бы не мусор вокруг. Убери его. Такая же жизнь получится, как везде. Более тяжелая. И вот, оказавшись, там, откуда упасть можно уже только в могилу, они… Хрен его знает, более сильными становятся? Не знаю. Ничего не знаю. Я просто вижу. Людей. Ворон. Мусор. Даже Гюрза, побродив тут, испуганно притихла. Задумалась? Мы с ней на пару задумались. Только плохие думы, когда бессилие осознаешь. Полное. Слабые? Не пожелавшие грызть чужие глотки? Подставившие свои? А потом приползшие сюда? Я просто вижу. Я забыл, что надо меньше канцерогенов вдыхать. Не контролирую дыхание.
Отец Федор что-то расспрашивал обо мне, о моей семье. Я нехотя отвечал. Что я мог ему сказать? Что, убегая от скуки, стреляю по полям зайцев? Что рассуждаю о том, почему скворцы тикают с первыми холодами, а вороны – остаются. Что купил дом, в который можно убегать от пыльных городских бурь?
- Ты заходи в гости, - сказал отец Федор. – На Рождество служба будет.
Уже – темно. Только костры, как цыганские, в ночи. Машина свалит очередную кучу мусора и отвезет нас домой. Я отдаю отцу Федору зайца, может суп сварят. Отдал Наташке сигареты. Спирт тоже отдал. Робко наговорил ей каких-то комплиментов. Все правильно. Она даже покраснела. Да, еще как покраснела. Я это понял, хоть и стемнело к тому времени.
Фары высвечивали темную колею, по краям дороги рослы мертвые деревья и кусты. Шел снег. Меня ждали дома. Вернулся поздно. На улице похолодало. Добычи – не принес. Не зря меня презирают настоящие охотники. Уставшая Гюрза наелась сухого корма и уснула возле камина. Дочка просила почитать сказку. Сил на это почти не осталось. Жена задавала риторические женские вопросы:
- Что же это за охота? Где дичь? Может, ты не охоте был?
Классика жанра.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Алекс Май: Свалко-Троицкий приход. Рассказ.
14.01.07 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|