Сергей Алхутов: Ленинизм.
Пожалуй, впервые в сетевой литературе встретила рассказ, который разбудил во мне ностальгию по студенческим временам, по практическим занятиям курса "Введение в литературоведение". Думаю, что и другие бывшие студенты-филологи увидят сходство этого рассказа с теми текстами, которые обычно выбирают преподаватели для анализа прозаического произведения. Рассказ "Ленинизм" - короткий. Мифологичный или псевдомифологичный (здесь можно долго спорить), композиция текста при всей его простоте достаточно сложная (диалог, портрет итд - полный набор элементов, несвойственных для сетевой прозы). Можно рассматривать и субъектную организацию текста: повествование от первого лица, по жанру близкое к сказу или рассказу-анекдоту. Очень похоже на шукшинские и чеховские тексты с незамысловатым сюжетом, да и читается так же легко.
Я, естественно, не буду досконально исследовать рассказ Сергея Алхутова, это - всего лишь предисловие, а предисловия, как правило, уступают практическим работам студентов-филологов:). Но, надеюсь, что те аспекты возможного анализа текста, которые я здесь набросала впопыхах, помогут читателям "увидеть" и оценить рассказ. Желаю всем приятного чтения.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
Ленинизм
Знаете такое? - стоишь путником на краю северной деревни, и кажется тебе: там, за холмом, ещё одна, а за другим третья, и везде люди, люди, дома, своё молоко в стеклянных бликующих на солнце банках, жирное, густое - хоть ложку втыкай, и везде электричество, а где-то и телефон, коль провода целы, и уж дорога - дорогу в лом цветных металлов не сдашь, хотя подмыть, конечно, может. Стоишь себе, открытый всем кажимостям, потом глядь в карту - а нет за холмом никакой деревни. Тайга одна. Триста километров тайги. И ведь знал.
Собственно, туда и собирался.
Поэтому ищешь местных жителей и начинаешь их выспрашивать... нет, этого вы уж точно не знаете, так что поведу-ка я рассказ от первого лица.
Деревня та называлась, точно помню, Михайловка - впрочем, Михайловок на Руси не меньше, чем улиц Ленина. Река, что текла под холмом, осёдланным Михайловкой, тоже как-то называлась. Вожеть, Вытежь... Кижеть... Вот Жэ какое-то было, а больше, убейте, не помню. Холм, пожалуй, не назывался никак. Недостаточно крут для имени собственного - так, холм. Погода тоже никак не называлась; точнее, я боялся назвать её солнечной - можно и сглазить. Да ещё вон то облачко сизое, в коричневу, да ещё ветерок какой-то... неправильный, что ли... Безымянной была и тайга.
Словом, речка Жэ была практичесвки гранью миров - названного и неназванного.
Выспрашивал я у михайловских, конечно, переправу, и распросы подвели меня к существованию лодочника именем Михалыч. То есть отчеством, конечно - все звали его по батюшке, уважительно, имени же не знал никто. Впрочем, последний из расспрошенных, сухонький одноглазый мужичок без мизинца на левой руке, сказал, понизив голос: "Имя у него чудное, на Жэ начинается, а только Михалыч он, ты понял?"
С "понял" я спорить не стал и, следуя разъяснениям расспрошенных, нашёл Михалыча. Пока искал, осознал, между прочим, что же такое в ответ на вопрос об имени его испуганно прошипела мне первая из опрошенных, бабка в синих резиновых сапогах: "Ты имени его не знай!"
Михалыч неожиданно оказался довольно молодым, лет тридцати, гладко выбритым, худощавым и белобрысым дядькой с губами такими, будто чьи-то нивидимые пальцы растягивали его усы в разные стороны (разумеется, невидимые усы - ведь он был выбрит). Сходство усиливалось тем, что он плохо говорил "у" - выходило похоже на "ы". Носил Михалыч серый пиджак поверх рубашки, чёрные брюки, кирзачи и разве что с последними, да и то с трудом, сочетающуюся панаму-афганку ("Не, в Афгане не слыжил. Один тырист забыл"). Общий его вид выходил каким-то нелепым, неуместным в этом мире, но вполне безобидным, и я по контрасту с тем, как пугались местные разговоров об его имени, решил, что всё у нас с Михалычем хорошо.
Мы договорились, что он переправит меня за две бутылки водки (дороговато, подумал я, мог бы за поллитру, ну да ладно - мне ещё возвращаться, а он тут один). Михалыч, впрочем, особо не настаивал - назвал цену и упомянул какой-то калинов мост в тридцати километрах ниже по реке. "Или, - добавил он, - обходи по верховьи, птенчик, это километров сорок, там брод. Или, опять же, две бытылки". На птенчика я не обиделся - звучало заботливо.
И вот мы уже садимся в его лодчонку. "Да пошыстрей, - торопит Михалыч, - гроза быдет, не застала бы на реке. На нос садись, птенчик". Сам широко шагает на корму, толкается веслом от берега.
И едва мы успели отчалить - грянул в отдалении гром.
Михалыч, уже перетёкший через руки в вёсла, весь отдавшийся труду гребли и сросшийся с лодчонкой, стал немногословен. Он молвил только:
-Ленин пердит.
Ей-Богу, я чуть за борт не свалился. Но шутка была произнесена с лицом настолько каменным, что, казалось, даже невидимые пальцы вместо того, чтобы растягивать невидимые усы Михалыча, прижимают их к его губам.
-Хорошая шутка, - сделал я серьёзное, насколько мог, лицо.
-Какие шытки, птенчик, ты хоть раз грозы на воде заставал?
Я вспомнил что-то из листовок о спасении на водах и при поражении молнией и, кажется, нашёл в этом воспоминании повод стать серьёзным.
-То-то, - заметил Михалыч, - Ленин не шытит.
На этот раз мне стало страшно, и я остался в безмолвии. Михалыч грёб. Вода тревожно плескалась под вёслами.
И не то чтобы становилось темно. И не то чтобы ветер затих. Но следующий гром ударил ближе.
-Птенчик, где моя водка? - бросил вёсла Михалыч.
Страх не давал мне удивляться - кроме того, Михалыч вёл себя уверенно. Я распаковал верх рюкзака, сунул руку в его чрево и достал из складок спального мешка бутылку "Привета".
-Не палёная? - спросил Михалыч.
-Так себе, зато не подделка, - ответил я, не зная, какого ответа он ждёт, что собирается делать дальше, и доставать ли вторую.
-На борт клади, - скомандовал Михалыч, - горлом внытрь и вниз и держи за него. Только крепко, - он достал весло из уключины, - Смотри за борт не пролей. Да донцем самым на борты держи. И наклон поболе.
Я напрягся, направил внимание на бутылку - зато, кажется, перестал бояться. Темнело. Гром грянул совсем близко. Сразу вслед за ним лопасть весла, обитая жестью, сколола донце бутылки. Почти срезала. Михалыч здорово владел веслом - и не только в гребле.
-Ны, давай сида.
-А что бы обычно не открыть? - осмелел я.
-Молчи, давай сида и ладошкы подставь.
Гром ударил ещё ближе. Я вздрогнул - удары были уже слишком громкими, - отдал сосуд и подставил ладонь.
Рядом оказалась ладонь Михалыча. Он плеснул себе и мне в чаши рук, бросил коротко: "Обожди", затем куда-то вверх, громко:
-Батишка Ильич, мы двое, быдь межды нами третьим! Пысти нас на твой берег!
И мне коротко: "Пей! Пей с ладони!"
Ветер подхватил его слова - тот ветер, что перед бурей.
Я как мог аккуратно вылил водку в рот - рот скривило. Михалыч своё уже допил. Теперь он раскручивал сколотую бутылку над головой - и вдруг резко выплеснул её содержимое прямо в небо!
Гром бабахнул совсем рядом. И - то ли показалось? - выплеснутое вспыхнуло, и моментом полох схлопнулся.
Прошло секунд десять. Ударил гром - мне послышалось, дальше, тише. Тьма длилась, дождь не начинался.
Секунд двадцать спустя гром ударил ещё дальше - зато красиво и пугающе раскатился по всему небу.
-Только честно, - сказал вдруг Михалыч, - сам бы такыи стал пить?
-Да я вообще не любитель.
-Ладно, - извинительно-ободряюще махнул он пустым уже стеклом, - неважно, водка-то ыже моя была.
Гром ударил ещё дальше. Отступала и тьма.
-Зажигалка есть? - спросил Михалыч. Я кивнул. - А деньги? - продолжил он. Я вновь кивнул, и он жестом потребовал выдачи. Я безропотно отдал ему кошелёк и зажигалку.
-Сколько не жалко? - спросил он, возвращая мне так и не открытый портмоне.
-Пятьдесят.
-А шестьдесят?
-Жалко, - посомневавшись, говорить ли, но решив быть искренним, сказал я.
-Вот и хорошо. Давай, птенчик, шестьдесят.
Я дал. Михалыч чиркнул колёсиком, язык пламени расцвёл на зажигалке.
-Батишка Ильич, ты видел: птенчик жалел, птенчик отдал. То тебе и спасибо, и зарок. Ыж возьми, - две купюры занялись, Михалыч бросил на дно лодчонки зажигалку и прикрыл пламя ладонью. Вдалеке удирал гром, пророкотал по части неба - кажется, закатился куда-то за горизонт, под землю.
-Ны, птенчик, коли веришь словам, скажи спасибо.
-Спасибо, Михалыч.
-Что Михалыч, дырак ты! Ильичы спасибо.
-Знаешь, Михалыч... Давай не верю я словам. А расскажи про него... про Ленина.
-Так не веришь же, птенчик, - впервые улыбнулся Михалыч. Затем склонил голову, видимо, что-то прикидывая, и, наконец, выдал решение:
-Впрочем, потомы и расскажы, что не веришь. Только на том берегы его имя скажешь - всё, не жилец ты, птенчик. А тыт вода, моя власть. Только про него ведь много не скажешь: Ленин и есть Ленин. На небе живёт, - Михалыч смолк и взялся за вёсла.
-А в мавзолее кто же лежит? - аккуратно спросил я, не дождавшись продолжения.
-Ыльянов, конечно, - даже, кажется, удивился моей недогадливости Михалыч, - Был он Ленин, пока был жив, и то не сразы. И как ымер, ещё лет сорок Ленин был. Вроде как Ленин на земли спыстился и Ыльянова нашёл, а потом выходил потихонькы обратно. А небесный-то Ленин всегда живой. Хотя... есть ещё подземный Ленин - тот всегда мёртвый, не ожил ни разы.
-А в воде Ленин есть? - спросил я, когда молчаливые размышления Михалыча вновь показались мне затянувшимися.
-Ты, птенчик, воды не трожь, это моя власть, - отрезал Михалыч. Затем смягчился:
-Неты в воде Ленина, хоть сейчас кыпайся, ныряй, пока я тыт, никто не тронет. А на небе - о-о-о!... Был ы нас тыт один... лётчик, - он вновь замолчал.
-И что же лётчик? - как можно аккуратнее спросил я.
-Да что лётчик? Ы Ленина знаешь какая елда? Вот он елдой-то этой... тьфы, дельтаплан и пропорол. Может, подымал, целка на раме натяныта.
-А лётчик? Разбился?
-Хрен разбился. Полкилометра вниз как ы Ленина на ладошке, на земли лёг целый, живой, только седой и чокнытый. Так что небесный Ленин хороший. Вот подземный - с тем лычше вообще дел не водить. Ты, птенчик, на том-то берегы, слышь, колья в земли не вбивай, костёр на земле не жги, камешки подкладывай. Ксли что - лезь на дерево. Ссать-срать тож не стоит - только на камень либо брёвнышко. Ны а если совсем припечёт - зови не Ленина, зови Ильича.
-А что так?
-А то так, птенчик, ты хый хыем не всякой бабе назовёшь, а еврей Бога Богом не зовёт. Может слышал слово - табы.
-Мудрёное слово знаешь, Михалыч.
-Как не знать? Я сколько книжек про это дело читал, а только ведёт меня так, что иной раз и в книжке не найдёшь. Книжки - так, вот вроде тебя тыристам словами сказать, что тыт делается; для самих-то дел - нет, не годятся. А иные и Ленин читать не велит.
-Это какие же?
-Ычебники, скажем, не либит. Мне доставали - ожоги ы меня от них. По всемы телы так и ходят, так и ходят, пока в лес к немы не снесёшь. А там, в лесы, серпы, серпы медные. Положишь на камень - так и режыт пополам. И ожоги как рыкой. Да ыж... Такой он, Ленин. Строгий.
Михалыч замолчал. Мы приближались к берегу. К тому берегу.
-А революция, большевики? - поспешно спросил я.
-Не знаю, - пожал плечами Михалыч, - должно быть, Ыльянов. Не ленинское это дело - револиция. И вообще, хватит, - он поморщился. Затем, видимо, нашёл в себе ещё порцию сведений, нужных для меня, и сказал:
-Мыжики говорят, был тыт Ыльянов в конце девятнадцатого века. Не жил - так, заездом. На этот берег - и назад. А один - Федька кривой, что без пальца - вообще, говорит, и не причалил. Так, до середины довезли.
Лодка уткнулась носом в берег.
-Знаешь, птенчик, если ещё что сказать надо, договориться - давай в лодке. А на берегы лычше молчи, - Михалыч говорил вполголоса.
И я вполголоса принялся говорить о том, когда ему меня забрать.
Мне нужны были коренья. Мне не нужен был Ленин. Но с ним стоило считаться.
Я не знаю, зачем я изложил всё это на бумаге. Говорят, некто Эвгемер создал сочинение, в котором описывал найденные на неком острове Панхайя могилы Зевса, Крона, Аида. Кто помнит Эвгемера? - все знают Платона, Аристотеля, Эпикура.
Так вот, я - анти-Эвгемер, и меня тоже запомнят немногие, ненадолго. Но прошу вас, не произносите в тайге имя Ленин. Если вы последуете моему настоянию, задача этого текста будет выполнена.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Сергей Алхутов: Ленинизм. Рассказ.
25.08.04 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|