Сергей Чевгун: За триста долларов.
Хорошо, когда читаешь текст автора, который знает, о чем писать и знает, как... Это как раз такой случай. Мне трудно комментировать рассказы, которые очень нравятся. Словом, если бы я была настоящим "бумажным" редактором, то не вычеркнула бы здесь ни одной строчки, не изменила ни единого слова.
После прочтения этого текста не остается никаких лишних вопросов. Разве что: "Не повесился ли герой по фамилии Кадман на осине?"
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
За триста долларов
ЗА ТРИСТА ДОЛЛАРОВ
Боря Кадман меня обманул. Он обещал дать семьсот - дал четыреста и улетел отдыхать в Гурзуф. Я глотал никотин в душной комнате и ругался с соседкой из-за кошки, а он валялся на пляже под зонтиком и любовался девушками top-less. Он пил сухое вино под шашлыки и объедался дешевыми фруктами, а я жевал разваренные сосиски и запивал их чем бог послал.
В конце августа я позвонил Кадману. Гудки были долгими и безнадежными, но я сидел и ждал. "Сейчас начнет говорить, что денег раньше сентября не будет", - подумал я, услышав недовольное "Алё?" на том конце провода. И ошибся: после первой же фразы выяснилось, что деньги у Кадмана есть.
- Но ты их не получишь, Митрохин. Обижайся, не обижайся... Ты их не заработал, - сказал Кадман с легкой усмешкой в голосе.
- Но ведь вы обещали, Борис Абрамович! - дурашливо заныл я на просительной ноте, на всякий случай переходя на "вы".
- Да, обещал. Но ты этих денег не отрабо... А я говорю, не отработал! Скажи спасибо, хоть четыреста получил.
- Но ведь Кослянскому ты дал девятьсот! И даже больше - девятьсот пятьдесят, - разом откинул я свои интеллигентские замашки. - Я ведь звонил ему, спрашивал... А мне, получается, облом?
- Кослянский - вол! Он - пахарь, понял? Ты ему в подметки не годишься, - с пол-оборота завелся Кадман. - К тому же не забывай, что у Кослянского - две семьи...
- Еще и дети от Серны Михайловны, - блеснул я своими литературными познаниями. Впрочем, Кадман на это не повелся и продолжал выговаривать, все так же напористо и зло:
- Ты сколько свою сюжетную линию выписывал? Две недели? А Кослянский за неделю управился. Мне и текст его править не пришлось, так сплошняком в роман и пошел... Я бы на твоем месте подумал, Митрохин, просить триста баксов или признать, что эти деньги тобой не заработаны... Нет, ты подумай, Митрохин, подумай! Ровно минуту. А я тебя на телефоне подожду.
На пятой секунде я едва удержался от желания послать Борю Кадмана, куда он заслуживает. На двадцать пятой, прикинув, чем может мне обернуться разрыв с известным писателем Москвы и окрестностей, решил пока на скандал не нарываться. А еще секунд через двадцать был вынужден признать, что схватку за триста долларов я проиграл.
- Ну что, согласен со мной? - спросил Кадман ровно через минуту, и, получив в ответ мое сдавленное "да", тут же перешел на деловой тон.
- Завтра в девять... нет, в десять жду у себя. Попрошу не опаздывать. А также с вечера пивом не баловаться, - здесь он коротко хохотнул. - А насчет денег не обижайся. Я ведь не Армия спасения!..
И отключился.
Кадман встретил меня полгода назад в буфете ЦДЛ (а где еще литератор может хотя бы на вечер почувствовать себя человеком?). Я в очередной раз ушел с работы (не поладил с начальством), и времени у меня было через край. Я почти не пил, а так - отдыхал душой и телом, искал утешения и покоя среди знакомых лиц и чужих столов.
Борис разглядел меня через весь зал и подошел, улыбаясь, словно имениннику. И даже обнял, как товарища, вернувшегося с войны. В свои сорок пять Кадман выглядел ровно на сорок пять, и не годом больше. Лицо у него было круглое и радушное, одет Боря был не иначе как из бутика.
- Я сейчас, на четыре минуты, - сказал он, и ушел. На четыре минуты. А на пятой - вернулся с коньяком и закуской. - Давай, рассказывай: как ты? Где? - и тут же меня перебил. - А я Кослянского недавно встретил. Помнишь Мишу Кослянского? Теперь у меня работает. А ты и не знал?
- Что значит - работает? Ты занялся бизнесом?
- Да что ты! Теперь я писатель. Феликс Порецкий. Слышал о таком? Двенадцать книг уже выпустил. Такие крутые детективы! Не читал? Ну еще прочтешь.
Боря Кадман - писатель Порецкий? Имя знакомое. Как же, встречал на книжном развале... Ну такая лабуда!
- Но ты ведь раньше о девушках писал? Любовь-морковь и все прочее?..
- Было, не спорю. Теперь все по-другому, - Борис плеснул мне в стакан трехзвездчатого. - Ну, за встречу... журналиста Митрохина с писателем Порецким! - и засмеялся, словно пачкой кредиток затрещал.
Потом он долго рассказывал мне, каких трудов ему стоило раскрутить литературное имя в газетах и сколько денег ушло на рецензентов. И как после нескольких романов, "написанных при помощи УК и интернета", пришла идея набрать себе помощников. Набрал. И вот теперь процветает на все сто. Помощники пишут куски и сцены, вытягивают сюжетные линии, а Боря потом сшивает все это в одно целое и как Феликс Порецкий издает.
Борис говорил, задавал вопросы и обрывал меня, не дослушав. Да он всегда был таким болтливым, еще с литинститутских времен. Мы трое - он, Кослянский и я - учились на семинаре прозы у одного, давно усопшего, классика. Вот только судьбы у нас сложились по-разному: у них - поглаже, почти без рытвин и ухабов, а у меня... Да что об этом вспоминать?
- Да нет, ты вспомни, - говорил Кадман тем же вечером, провожая меня до Покровки. - Как мы сидели втроем у тебя в комнате, еще роман писали по предложению... А помнишь, как тебе буква Й попалась, и ты чуть литр пива не проиграл?
Я вспомнил. Была у нас такая игра: с закрытыми глазами по очереди тюкать по клавишам пишущей машинки. Какая буква попалась, с такой и предложение приходится начинать. На все дается пятнадцать секунд, это как в шахматы играть на время. Кто проиграет, тому идти за пивом. Могу похвастаться: лично я редко за пивом ходил.
- "Йошкар-Ола просыпалась рано - вместе с первыми коммунистами"... - выдернул я из далекого прошлого первую строчку. А Кадман продолжил:
- "Петухи возмущались и писали в КПК заявление с просьбой прокукарекать этот вопрос на партбюро..."
- "Идя навстречу 25-му съезду КПСС, мы, бригада петухов из колхоза "Длинный путь", взяли на себя повышенное обязательство - натоптать кур-несушек на 150 процентов больше месячного задания, а группа несознательных членов партии нам постоянно мешает!", - закончили мы в один голос за отсутствующего Кослянского. И, выпив напоследок пива, расстались - до следующего утра.
Да, Кослянский... Как рассказал мне Боря на следующее утро у себя дома - в шикарной трехкомнатной квартире на Кудринской площади, Кослянский один был способен выдавать в месяц по толстому роману. И не занимался этим лишь потому, что не умел свои вещи продавать. А еще Кослянскому не хватало жизненного опыта, и это было заметно по написанным им текстам. ("Ну, теперь-то, я думаю, проблем с деталями у нас не будет!" - заметил Кадман и похлопал меня по плечу).
Ну еще бы! Трудовая книжка с двумя вкладышами - это что-то да значит... Да плюс к тому - места дальние, северные (по договору уезжал на Сахалин). А что в итоге? Комната, в свое время заработанная метлой дворника? Пара книжек, изданных еще в эпоху больших гонораров? А ведь мне уже сорок с лишним... Ни славы, ни денег, ни семьи.
- Но ты ведь, кажется, был женат? На этой, как ее... Лене?
- Ольге. Три года как развелись. Она уехала в Штаты со своим продюсером.
- Ну что же, бывает... Я, наверное, тоже туда подамся, вот только денег накоплю.
Боря подлил мне кофе и перешел к делу.
- Работать будешь, как негр на плантации, - честно предупредил он. - Но и получать, соответственно. Для начала - долларов пятьсот с каждой книги. Пойдет?
- Не мало?
- Найди больше, - усмехнулся он. - В газетке, где ты работал, сколько платили? Долларов триста, не больше? И ты весь день по столице бегал. А у меня и ходить никуда не надо, только сиди - и пиши... Компьютер-то дома есть?
- Обижаешь, корефана, - перешел я на мало известный в столице сленг. - Слава богу, еще работает.
- Дискеты я тебе дам, можешь не тратиться. И за интернет добавлю, долларов сорок. Ну, пятьдесят.
- Овес-то нынче, того... кусается, - попытался я разжалобить Кадмана, но тот оказался парнем жестким:
- На овес тебе хватит! Ты работай, работай... А там - поглядим.
Таких, как я, у Кадмана было трое. Первым номером шел Кослянский. Был он высоким, худым, в меру талантливым и жутко плодовитым. Мог за неделю выгнать четыре листа абсолютно гладкого текста, хотя жизненной правды там и на полстраницы бы не набралось. Кослянский держал жену и любовницу, ходил по субботам в боулинг, по воскресеньям ездил к тестю на дачу... И это все о нем.
Еще был мальчик Леня, студент-заочник Литературного института. Так сказать, новая генерация инженеров человеческих душ времен автосервиса и роуминга, с поправкой на раннего Пелевина и кое-что из проза. ру. Ни без способностей, но и без того умения, которое сразу же отличает профессионала от литератора-любителя. Зато в молодежном сленге он был просто неотразим. Я и слов-то таких не слышал, какие выводил мальчик Леня в своих текстах. Кадман мальчику не доверял и поручал выписывать лишь отдельные куски и эпизоды. Вообще, он держал Леню в черном теле, справедливо полагая, что голод для писателя - наипервейший помощник.
О нашей Юлии Витальевне скажу особо. Я до сих пор не пойму, где Кадман откопал такое чудо. Чтобы представить себе эту даму бальзаковского возраста, придется открыть "Справочник аптекаря" за 1976 год. Значит, Misce, Da, Signa... А дальше все просто. На три части Марининой возьмите по части Дашковой с Донцовой, добавьте немного той дуры из женского журнала, которая еженедельно страдает по своему бой-френду на пять иллюстрированных страниц. Потом добавьте сюда побольше Aqua destillata и хорошенько размешайте. То, что получится в итоге, и будет Юлией Витальевной. Да, и диплом учителя русского языка и литературы сюда же не забыть.
Писала Юлия Витальевна пространно и витиевато. Иногда ее заносило в сторону. Она могла три страницы посвятить правилам поедания омара в культурном обществе, хотя сама этих омаров, похоже, никогда не пробовала. Любила светлое пиво, курила исключительно "Мальборо" и успешно учила дочь в модной школе с дипломатическим уклоном.
Вот такие были "негры" у Бори Кадмана. Симпатичные, ничего не скажешь. Они работали и приносили Боре прибыль. И модный писатель Порецкий издавался и процветал.
Мне Борис для начала поручил разработать сюжетную линию сбежавшего с судна старпома и уголовника Серого. Я припомнил кое-кого из тех, с кем когда-то встречался в Корсакове, и выписал свой кусок за неделю.
- А знаешь, ничего получилось, жизненно, - заметил Кадман, прочитав мои первые пятьдесят страниц. - Чувство ритма у тебя потрясающее! Где ты этому научился?
Я махнул рукой в сторону Татарского пролива:
- Там. В краю короткого лета и длинных рублей.
- Ну, понятно...Вот только мата у тебя маловато. Да и Серый слишком вежливо для уголовника разговаривает. Он - что, на "зоне" филиал МГИМО заканчивал? Ты, Саша, не обижайся, но я здесь кое-что изменю. - Кадман быстро черканул карандашиком в нужных местах. - Ну, это я поправлю... вот этот кусок вообще замечательно выписан... В общем, молодец, Митрохин, работать ты умеешь, - и добавил, аккуратно складывая распечатку. - Да я в тебе и не сомневался. Иначе бы к себе и не пригласил.
Когда все куски, линии и эпизоды были готовы, Боря взялся за сшивку романа. Не иначе как в типографии подхватил он это словечко. Только сшивал он не тетрадки в книжный блок, а из отдельных кусков делал текст самой книги. И делал это, признаюсь, мастерски. Нет, не зря он Порецким стал!
Боря плел свой роман, словно чукча - ремень из оленьей кожи. Сюжетные линии свивались у него под рукой в немыслимые узоры, и мелким бисером рассыпались по тексту живописные детали, которые извлекал из своего воображения литературный негр Митрохин А.С. За первый роман Кадман заплатил мне шестьсот долларов. Я расплатился кое с какими долгами и купил на черный день несколько банок тушенки. А Кадман заключил договор с издательством на свою новую книгу и снова загрузил нас работой. Пиши, негр, пиши!
Первые два-три месяца я старался изо всех сил, точно следуя всем указаниям Кадмана. Потом случайно узнал, сколько Боря получает от продажи своих романов - и скис. Попробовал было заикнуться насчет повышения гонорара, но Кадман отшутился и денег не дал. Я по-прежнему гнал два листа в неделю и блистал своим ритмом, но прежнего задора уже не испытывал. А потом я начал тихо протестовать.
"Чем глупей, тем доходчивей!" - вразумлял нас Кадман. Я внимательно его слушал, но делал все по-своему. Мои герои были просто людьми, и писателю Порецкому это не нравилось. Боря морщился и часто брался за карандаш. В последнем романе я превзошел сам себя. Я даже пожалел, что отдаю этот текст. Боря это почувствовал и решил меня наказать.
Писатель Порецкий оказался умен и хитер. Он не стал выяснять со мной отношений. Он похвалил за текст и сказал, что давно такого не читал.
А потом кинул мне четыреста долларов и улетел в Гурзуф. А я остался.
Он валялся на пляже под зонтиком, а я...
Во вторник утром я приехал на Кудринскую. Пожал руку Борису, поздоровался с Мишей Кослянским, кивнул мальчику Лене и вежливо раскланялся с Юлией Витальевной. И скромно примостился за общим столом.
Кадман угостил нас кофе и фруктами. Закурил, выпустил щегольское колечко дыма.
- Ну что, начнем? Значит, так, - в голосе Кадмана слышалась твердость бывалого командира. - Группа террористов собирается захватить военный аэродром в Моздоке, поднять СУ-27 с полным боекомплектом в воздух и лететь в Москву, где на очередном заседании Думы собираются рассматривать вопрос о восстановлении Чеченской Республики... - ("Тебе бы карту да курвиметр в руки - ну вылитый штабист из ОГВ!" - подумал я). - Случайно бандиты выходят на одного летчика, который когда-то не поделил свою бабу с комэском, - здесь Кадман покосился на Юлию Витальевну, но та на слово "баба" не отреагировала - продолжала пить кофе. - Появляется однополчанин - бывший механик, готовый заявить куда следует, что этот летчик в девяносто седьмом разгрузился не в том квадрате, погибла наша рота... Террористы подбрасывают летчику кое-какие документы, начинается психологическая обработка... летчик отказывается... Ну, в общем, завязка вам ясна. А дальше давайте думать вместе!
С минуту каждый из нас делал вид, что усиленно думает.
- А какой будет объем?
Борис повернулся к Кослянскому:
- Стандартный. Пятнадцать листов, ну, шестнадцать. Сделать надо за три недели. Если уложитесь в две - будет просто замечательно. Лучше уложиться в две.
- И сколько? - это опять Кослянский.
- Ты ведь знаешь, Миша, трудолюбивых я не обижаю, - улыбнулся Кадман. - Ну, о гонораре мы отдельно поговорим.
Тотчас же Кослянский потер умный лоб и двинул сюжет дальше:
- У однополчанина есть любимая девушка, которая живет с матерью, предположим, в Сочи. И вот однажды туда приезжает на отдых полковник ФСБ...
- Может, лучше кто-нибудь из Генштаба? - подал голос Леня. - Ну надоели эти фээсбэшники! В каждый роман их суем.
- Ты вообще-то в Сочи бывал? Знаешь, что в санаторий Генштаба без специального пропуска не попадешь? - усмехнулся Кадман. - А теперь подумай: ну откуда бедная девушка возьмет этот пропуск? Однополчанин по почте пришлет? Нет, Кослянский прав: полковник именно из ФСБ. Живет себе тихонько на съемной квартире, случайно встречает эту девушку на пляже, она в него влюбляется...
- А у полковника есть жена в Москве! И сын от первого брака, - встряла в мужской разговор Юлия Витальевна. - Между прочим, я тоже имею сына от первого брака. Так что и выдумывать особенно ничего не надо. Как было, так я все и опишу.
- Я так понял, ваш первый муж тоже в ФСБ работал? - спросил я невинным тоном. Юлия Витальевна смерила меня взглядом василиска и нервно закурила. А Кадман поморщился и махнул на меня рукой: мол, не мешай.
- И вот эта девушка рассказывает полковнику, что у нее есть жених в Моздоке. Полковник пробивает личность этого парня по своим каналам, и тут выясняется одна любопытная деталь. У парня, оказывается, есть двоюродный брат, который якобы пропал под Аргунью в конце девяносто седьмого года. А в две тысячи втором его видели среди чеченских террористов, скажем, в Учхой-Мортане. Наш полковник срочно едет в Моздок. А потом...
Сюжет романа стремительно лепился из дымного воздуха и запаха кофе. Госпожа Известность торопливо надувала щеки. Новая книга писателя Феликса Порецкого рождалась прямо на глазах.
Разобрали сюжетные линии, обговорили основные эпизоды, разделили по кускам очередной шедевр. Даже название придумали - "Разгружаться будем в Москве!". Мне как всегда досталась самая скверная сюжетная линия. На этот раз я должен был выписать отношения бывшего летчика с террористом Ахматом, которого потом посчитают "кротом" и взорвут вместе с двоюродным братом механика-однополчанина, пропавшим под Аргунью. А кроме того, Боря мне поручил написать огромный кусок из бурной молодости этого механика (она прошла, конечно же, в Корсаковском морском порту).
- А может, для разнообразия механика куда-нибудь в Приморье пошлем? - предложил я, чтобы засвидетельствовать и свой интерес к будущему роману. - В Находку, например? У нас ведь Корсаков уже был - в "Желтом билете", кажется.
- Корсаков лучше, чем Находка. Экзотичней, понял? - возразил, как отрезал, Кадман. - И вообще, Митрохин, не возражай господину автору. Сказал Порецкий - Корсаков, значит - Корсаков. Какие могут быть разговоры?
Кослянский отреагировал на это тонкой интеллигентной улыбкой, Юлия Витальевна, напротив, злорадно ухмыльнулась. А мальчик Леня привычно промолчал.
- Пока даю двести, а дальше буду смотреть по текстам, - Кадман аккуратно отслюнил каждому по двести долларов. - К следующему вторнику желательно половину работы сделать. Митрохин, тебе я персонально говорю, при всех: будешь халтурить - на хороший гонорар не рассчитывай... Ты не обижайся, - добавил Кадман уже в прихожей, пожимая мою вялую руку. - Я ведь деньги не из тумбочки достаю!
Я буркнул что-то вроде "да ладно..." и шагнул за железную дверь.
Домой я пришел, вполне готовым к предстоящему творческому процессу. В полиэтиленовом пакете у меня лежал десяток пачек хорошего чая, блок сигарет и замороженная курица. Переступив через кошачью лужицу, я прошел мимо чужих дверей и очутился в своей комнате. Потом сходил на кухню и поставил чайник на газ.
Ну-с, начнем... Я заварил чай по-северному - прямо в кружке, дождался, пока он настоится. Включил компьютер, закурил сигарету. Хлебнул чая, лениво стукнул какое-то слово. Снова хлебнул чая. И опять закурил.
Мне было все равно, с кого начинать, и я начал с летчика. Я быстро выписал экспозицию и наметил завязку. К тому времени курица стала мягкой и вполне готовой для варки. Я кинул ее в кастрюлю и тут же вставил эту курицу в очередной эпизод. Часа через два пятнадцать страниц вполне читабельного текста были уже готовы. Я заварил очередную порцию чая и раскрыл новую пачку сигарет...
В десятом часу вечера я почувствовал, что меня заклинило. Мой летчик сидел в офицерском кафе и думал про подлеца-механика, а я курил одну за другой сигареты, уставившись в экран монитора, и мне было глубоко плевать на механика, "крота" Ахмата и всех остальных. Мне вспоминался Боря Кадман и триста долларов, которые уплыли из моих рук вместе с очередным романом Феликса Порецкого. Стыдно признаться, но я желал Кадману-Порецкому разгромной статьи в "Литгазете" или еще чего похуже. Например, банановой кожуры под ногами при переходе через улицу. Или даже маленького пожара за железной дверью при трагическом отсутствии ключей.
Я знал, что скоро это пройдет и голова станет ясной, а рука - уверенной. Еще чуть-чуть чая, еще две-три сигареты, и прямо на экране монитора я увижу малиновые буквы текста. Мне останется лишь считывать их и стучать по клавиатуре, время от времени взбадривая себя чаем и табаком - чтобы буквы не расплывались перед глазами. Сколько раз со мной было такое, сколько текстов я так написал!
Однако время шло, а дальше двадцатой страницы я так и не продвинулся. Часам к двум ночи я свел летчика с Ахматом в какой-то кафешке на окраине Моздока и без сил свалился на диван. Сердце работало, как двигатель СУ-27, выбрасывая кровь куда угодно, но только не в мой бедный мозг. Летчик посмотрел на меня сквозь дымку забытья и отвернулся, а Ахмат разлил по стаканам и сказал чеченский тост.
...Во сне я вернулся в молодость. Я работал санитаром в психиатрической больнице, и ночью был обязан дежурить, чтобы больные не разбредались по коридору и не пытались бежать. Я снова сидел на стуле у знакомой палаты № 20. Время текло, как из капельницы - долго и нудно. К утру я начал дремать, мои глаза закрывались, и свет от лампочки дробился на ресницах, распадаясь на красный и на оранжевый, на желтый и на зеленый...
Во сне я уснул.
Мое пробуждение было неожиданным, как крик или выстрел. Чувство опасности вырвало меня из дремоты, и я открыл глаза. Прямо перед собой я увидел лицо клинического идиота - бывшего бухгалтера, свихнувшегося среди цифири.
- Абракадабра, - сказал мне клинический бухгалтер, и рассмеялся, и слюна закипела в уголках его нечистого рта.
Я вскочил со стула, ухватил идиота за рукав и толкнул обратно в палату.
- Пошел на место! - сказал я бухгалтеру так, как говорят собаке. Да он ведь мог мне и нос откусить!.. Бухгалтер повернулся и пошел в душный морок аминазина, то и дело останавливаясь и пританцовывая перед каждой кроватью. А я снова присел на стул и не смыкал глаз до самого утра...
А потом я проснулся. За окном стремительно рассветало. Нужно было вставать, отходить от кошмаров ночи и снова браться за текст. Я закурил и вспомнил слово "абракадабра". Это меня слегка развеселило: да с тобой, господин Митрохин, и в самом деле можно с ума сойти!
Вот интересно, Боря Кадман тоже ночами не спит, когда чужие куски в свое единое целое сшивает? И здесь у меня в голове мелькнула какая-то глупость. Я поднялся с дивана и разбудил задремавший компьютер. Он недовольно заворчал на меня, но включился. Высветилась на экране последняя фраза: "Летчик глянул Ахмату в глаза и увидел в них горы..." Да бог с ними, с этими горами. Что я, кавказских гор не видал?
- Боря Кадман, - набрал я на экране знакомое имя. Подумал - и уточнил: - Борис Абрамович Кадман. - Потом скопировал ФИО и выстроил из него (без пробелов) целое предложение. Получилось: "БорисАбрамовичКадманБорисАбрамовичКадманБорисАбрамовичКадманБорисАбрамовичКадманБорисАбрамовичКадман... и т.д.
С минуту я сидел, пытаясь понять, зачем мне это нужно. Голова была тяжелой от чая и сигарет. Но я догадался, что надо сделать: я выделил ключевые буквы. Теперь на экране светилось то, что здесь написано: "БорисАБРАмовичКАДманборисАБРАмовичКАДманборисАБРАмовичКАДманборисАБРАмовичКАДманборисАБРАмовичКАДманборисАБРАмовичКАДман..."
- АБРА КАД АБРА... АБРА КАД АБРА... - Ну конечно же, "абракадабра" - магическое заклинание средневековых лекарей! Кажется, с арабского это переводится как "исцелил он, исцелил"...
Неожиданный экскурс к арабским лекарям, признаться, развеселил, хотя и не надолго. В дверь постучалась соседка и напомнила, что сегодня моя очередь мыть в коридоре полы.
- Да-да, обязательно. Ближе к вечеру, - легко соврал я. Доел оставшуюся с вечера курицу и окончательно проснулся. Заварил себя чая в кружке, выкурил подряд две или три сигареты. Подсел к компьютеру и снова начал вживаться в текст.
К субботе два листа текста были написаны и оставлены до понедельника - отлеживаться. В воскресенье я отсыпался, а на следующий день еще раз прошелся по написанному, сделал распечатку в рекламном бюро, что напротив моего дома. А во вторник поехал к Кадману.
Борис встретил меня с легким недоверием в глазах:
- Написал? Ну давай, посмотрю, - предложил мне войти, но дальше прихожей не пустил. В квартире пахло шампунем, духами и шампанским. Я понял, что в отличие от меня Боря эти дни провел в свое удовольствие.
- В общем-то, пойдет... Но хотелось бы чего-нибудь попроще... погрубее, что ли, - сказал Кадман, пошуршав распечаткой. - Что-то этот Ахмат мне не нравится. Совсем на террориста не похож! Да-да, конечно, сейчас ты скажешь, что Ахмат - "крот" и не хочет убивать своих, - отмахнулся Кадман от моего протестующего жеста. - Но ведь читатель-то пока этого не знает, правильно? Он только в середине книги должен понять, на кого Ахмат работает.
- И только ради читателя он должен своих убивать?
Но Кадман мою иронию не принял и продолжал говорить дальше:
- Теперь этот летчик. Он кто у тебя, капитан? Для солидности мог бы ему и подполковника дать! И вот этот эпизод, когда бывший механик напоминает ему про неудачное бомбометание, тоже придется подправить... Ты что, этот эпизод после программы "Время" писал?
Кадман издевался надо мной, как над зеленым юнцом из литературного объединения. Это меня покоробило.
- Не нравится - не бери, - я поднялся из кресла. - Только скажи по-честному: тебе-то самому гнать романы не надоело?
- Но ведь жить как-то надо? - философски заметил Кадман. - Да ты не расстраивайся, свои деньги получишь, - сменил он гнев на милость. - На сколько мы с тобой договаривались?
- На семьсот.
- Четыреста! - отрезал Кадман. - Когда вторую половину принесешь? Через неделю? Тогда и рассчитаемся, - и поднялся, чтобы меня проводить.
- Зайка, ты скоро там наговоришься? - донесся голос из дальней комнаты. Кадман открыл дверь и отступил в сторону, пропуская меня вперед. Замок выстрелил мне в спину, и все стихло. Кадман остался среди шампанского и шампуня, а я отправился в мир чая и сигарет.
Сдав последнюю сотню в обменный пункт, я отправился домой через знакомые магазины. Вечная лужица у порога оставила меня равнодушным, а ругань соседки по поводу невымытого коридора лишь подстегнула творческий процесс. К вечеру я набросал в общих чертах историю с механиком, чья молодость - по приказу Кадмана-Порецкого - прошла в портовом городке Корсакове. Стало быть, у романтического мыса Крильон.
И снова: чай - сигареты, чай - сигареты... Малиновые буквы на экране монитора - и черные строчки Times New Roman, словно бы подстрочный перевод... Писать мне было легко - я лишь вспоминал то, что было. Я погрузился в свое прошлое - и блуждал в нем до утра.
Я блуждал не один, а в обнимку со своим героем. Тогда он не был механиком-пьяницей, он был моряком, забичевавшим в Корсакове. Он ждал теплохода, чтобы уехать к себе домой - во Владивосток. И жил со мной в комнате, которую редакция газеты, где я работал, арендовала в общежитии торгового порта.
Он был в два раза старше меня и в двадцать раз опытней, но только не в денежных отношениях. В ту осень он спустился на грешную землю по трапу - и раскрыл свою душу в знаменитом ресторане "Корсаков". А через неделю безденежная его душа вынырнула из безвременья в "Поддувале", как называли местные бичи ресторанный буфет. Последний червонец горел у моряка на ладони, как ожог или мета грядущего безденежья. Но лицо у него было спокойным. И пиво он пил достойно, как человек, который просто отдыхает. Без истеричного мата над липкой столешницей и без обильных похмельных слез по растраченным деньгам.
Он приблудился ко мне, как бич или бездомный гений. Он сказал: "Я тебя не стесню, мне бы только до теплохода перекантоваться!" И попросил меня послать телеграмму во Владивосток, с просьбой прислать денег на билет. Просьбу я выполнил.
Итак, он поселился у меня на свободной койке. С утра я уходил в редакцию, а он варил немудреные похлебки из концентратов и что-то записывал себе в тетрадку. Оказалось, он пишет роман. По вечерам мы сидели по-турецки, каждый на своей кровати, и ругались до хрипоты по строчкам и эпизодам. Что там Белый Андрей со своим Петербургом! "Балтрушайтис, угрюмый как скалы, которого Юргисом звали, дружил с Поляковым..." Мой моряк не дружил с Поляковым. И в прозе он шел переменными галсами - от Охотского моря до Черного (Саши). Я никогда не читал такой прозы. И видимо, уже никогда не прочту.
Единственно, что оставалось бесспорным и не подвергалось сомнению, это ритм его странной прозы. Каждая фраза у него была на особинку, а каждый абзац отсылал меня в страну воображения, где нет ни очерков, ни репортажей, ни интервью, ни информаций, ни статей.
- Надо уметь слушать море, - говорил он за пятой кружкой чая.
- Ну конечно. Гомер тоже слушал море. Оно ему подсказало ритм гекзаметра, - отвечал я в тон.
- Гомер - салага! Что мог он услышать, сидя на берегу? Плеск волны, больше похожий на шлепок ладонью по голому заду, чем на морскую стихию? - следовала резкая отповедь творцу "Одиссеи". - Это не ритм, а мычание морской коровы...Чтобы понять настоящие ритмы моря, нужно идти в это море! И уметь его слушать, даже когда после вахты смертельно хочется спать...
Он много раз пересекал экватор и много лет бороздил моря обоих полушарий. Он рассказывал удивительные вещи про стоячие волны сейши и гигантские - кейпроллеры. Он вспоминал мыс Гаттерас, где видел волны в пятнадцать метров высотой. Он говорил о беснующихся водах Бискайского залива, вызывающих тяжелую качку судов и заставляющих даже бывалых моряков валяться с морской болезнью по своим каютам. И за каждым его предложением следовало слово "ритм".
- Перенеси ритмы моря в свою прозу - и ты заставишь читателя плясать под дудку твоих историй, - говорил он мне осенними вечерами. - И тогда читатель в штиль будет ощущать безмятежную расслабленность, в рябь - чувствовать легкую обеспокоенность. Ритм прозы, рожденный штормом в пять баллов, заставит читателя переживать за твоих героев, а баллов семь вполне достаточно, чтобы взбудоражить людей на всех материках... Но есть еще и другие ритмы, - добавлял он, закуривая двадцать пятую сигарету. - От них даже у сильных людей заходит сердце в предсмертной истоме. А самые мужественные, и те мечутся в панике по верхней палубе и в ужасе выбрасываются за борт!
Он был немного сумасшедшим, этот странный моряк, и его мысли укрепляли во мне эту догадку. Он начинал говорить про девятый вал, и тут же снова переходил на ритм.
- Каждая буква - звук, ты это знаешь, но тебе не известно главное, - говорил он уже под утро. - А главное это то, что каждый девятый звук, попадая в резонанс, звучит гораздо сильней, чем восемь предыдущих.
- Ну и что? - отзывался я, приподнимая голову от подушки. - Мне утром на работу, материал писать надо, а ты...
- Молчи и слушай! - отвечал он голосом сивиллы. - Период в прозе - такая же волна. Ищи свою девятую волну - и бросай в нее нужное тебе слово! И тогда оно будет бить по мозгам сильней, чем звонок громкого боя при пожарной тревоге, и слово это навсегда останется в чужих головах!..
Я прожил с ним неделю. Я делил с ним кров, чай и сигареты. Потом на его имя пришел денежный перевод из Владивостока, и встал на рейде нужный теплоход. Моряк ушел курсом зюйд-вест, а я отработал свой договор и подался на краболове к берегам Камчатки – слушать ритмы моря и зарабатывать на обратный билет…
С тех пор прошло много лет. С моряком я больше не встретился. А вспомнил о нем лишь потому, что пришлось писать с его судьбы заказанный мне текст.
И настало такое утро, когда я поставил последнюю точку.
Была пятница. Я спал до обеда, и никто меня не беспокоил. Потом я проснулся, поел то, что оставалось с вечера в кастрюле, и снова задремал. Голова все еще оставалась тяжелой, и сердце работало в одну восьмую такта. И слово "абракадабра", однажды вылупившись из ненавистного мне имени, рекламным дятлом стучало в левый висок.
И город Корсаков по-прежнему не давал мне покоя. Эта странная связь мне казалась отнюдь не случайной. Что-то скрывалось за воспоминаниями десятилетней давности и магическим словом "абра кад абра". Кого я должен был исцелить? И от чего?
Ближе к полуночи я открыл глаза. И снова сел за компьютер. Теперь я знал, что мне нужно сделать. А самое главное - зачем.
Я призвал себе в помощь весь писательский опыт. Восемьдесят тысяч печатных знаков были мною просмотрены с дотошностью цензора времен колбасных очередей. Я искал свои волны-периоды - и находил их, и радовался этому. И в каждую девятую волну я бросал одно-единственное слово, адресуя его своему литературному врагу.
Не помню, как прошли суббота, воскресенье и понедельник. Во вторник утром я наконец-то вынырнул из глубин текста и распахнул окно. Сентябрьская прохлада придала мне силы. Я снова перечитал написанное - и содрогнулся, ощутив силу кейпроллера - гигантской волны, рожденной у мыса Гаттерас.
- Неужели готово? Митрохин, ты меня радуешь. - Боря Кадман пожал мне руку, но дальше прихожей и в этот раз не пустил. - А знаешь, что-то в нем есть, - сказал он, бегло просмотрев текст. - Подожди.
Он ушел и долго не возвращался. Я терпеливо ждал, опершись спиной о стену. Наконец, Борис появился. Лицо у него было растерянным.
- Что-то в этом есть, - задумчиво повторил он. - Да, кстати...
Кадман сунул мне несколько бумажек. Я, не глядя, положил их в карман.
Вернувшись домой, я откупорил бутылку вина и выпил не меньше половины. Расслабленно растянулся на диване, даже не сняв пиджака.
Ах да, эти деньги... Я вынул их, пересчитал.
Двести, триста... шестьсот... Восемьсот? Быть такого не может!
Господи, что же я натворил!..
.........................
Телефон у Кадмана молчит уже третий месяц. В ЦДЛ писатель Феликс Порецкий не заходит. В последнем номере "Литгазеты" знакомый мне критик вспоминает Порецкого и задается вопросом, куда же тот исчез.
- И в самом деле, куда? - с ностальгической ноткой в голосе спрашивает у меня Кослянский. И я отвечаю:
- Он уехал. Ушел. Улетел. Он уже не вернется! И жалеть о нем будет лишь тот, кто его не читал.
авг.04 г.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Сергей Чевгун: За триста долларов. Рассказ.
11.11.04 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|