Владимир Гладких: чЁсное октябрятское 19-го второгоднее.
Разоблачить этих господ нетрудно.
Достаточно сравнить тятьянинскую любовь и «науку, которую воспел Назон», с проектом закона о браке, прочесть про пушкинский «разочарованный лорнет» донецким шахтёрам или бежать перед первомайскими колоннами и голосить: «Мой дядя самых честных правил».
В.Маяковский
Вообще-то говоря, пылкие слова В. Маяковского, вынесенные мною в эпиграф, нынче воспринимаются не без улыбки. Постмодернизм уже несколько десятилетий стойко удерживает завоеванные позиции, и читающая публика давно привыкла к тому, что поэтический рассказ о первомайской демонстрации начинается со слов "мой дядя самых честных правил", а само повествование представляет собой своеобразное лоскутное одеяло, где цитаты Назона соседствуют с современными лозунгами или обрывками брачного законодательства; блестящие эскапады, достойные владельца "разочарованного лорнета", мирно уживаются с шахтерским жаргоном.
Все это лексическое изобилие неплохо представленно в «" чЁсном октябрятском». Автор легко и непринужденно переходит от олбанского сленга, которым виртуозно владеет, к фрагментам стилизаций под «высокий штиль» со многочисленными вкраплениями цитат великих предшественников. Одной моей скромной эрудиции хватило, чтоб распознать смысловые мостики-аллюзии к произведениям Жуковского,Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Горького, Блока, Гамзатова; но их, скорее всего куда больше. Порою цитаты эти нелегко распознать - они редко встречаются в их первозданном, неизмененном виде, но каждая вносит новый штрих или смысловой оттенок в повествование, работая небольшим но надежным кирпичиком в общем построении.
Говоря о небольших кирпичиках, нельзя обойти вниманием две основные литературные параллели, роль которых столь значительна, что их можно уподобить двум опорным несущим балкам всей стихотворной конструкции. Первая - с Пушкинским стихотворением «19 октября», замаскированную аллюзию к которому можно отыскать в самом названии поэмы “…октябрятское 19-го». Вся поэма начинается со строки из этого стихотворения и строкою из него же она завершается; оно же по-своему определяет и круг вопросов, которые будут рассмотрены, пусть даже по принципу «от противного»: если у Пушкина дружеские взаимоотношения с лицеистами (по сути - литературной средoй, в которой он вращается) описываются с лирической грустью и ассоциируются с насыщенной яркой жизнью, то в «чЁсном октябрятском» сетератрурное общение нечто вроде чистилища или ада, а виртуальное существование – подобие загробной жизни. И хоть слова эти нигде в тексте не встречаются, образ этот непременно возникнет и закрепится в сознании читателя за счет постоянных, по всему тексту рассыпанных отсылок к Божественной комедии. Это и остроумно видоизмененные фразы («жизнь "юзера" пройдя на две вторые»), и символичный образ леса, где блуждает лирирический герой, и сама структура построения текста со сквозной нумерацией терцин, которые затерялись бы в прозаически отформатированном массиве, и в наименовании глав строками из соответствующих глав-песен великого флорентийца.
Разумеется весь этот «громокипящий кубок» иронии, скрытых смыслов, реминисценций и авторских рассуждений рассчитана на эрудированного читателя, готового проверить хотя бы некоторые свои предположения с помощью гугла. Читатель не столь искушенный вполне может счесть все написанное за хулиганство бывшего второгодника-октябренка, сосредоточившись в основном на образе Онегинского дяди, назначенного автором за приверженность к «честным правилам» их хранителем-критиком. Но в этом, пожалуй, и заключается основная прелесть этой поэмы: все время остается ощущение, что есть еще не один слой контекстов, над которым стоит задуматься.
Интересного чтения, уважаемый читатель!
Редактор отдела поэзии,
Марина Генчикмахер
|