Вадим Шамшурин: Гюнтер.
Лет пятнадцать назад старший сын - любитель кино - показал мне фильм Романа Полански "На грани безумия". Я потом приходила в себя неделю. Примерно такое же действие оказывали на меня когда-то романы Достоевского - очень давно, в молодости.
Мне нельзя смотреть такие вещи. Слишком резонирует.
Рассказ Вадима Шамшурина - странный, как все его тексты - о том же...
Редактор отдела прозы,
Елена Мокрушина
|
Гюнтер
Все засуетились, забегали. Машина подъезжала. Старенький москвич выворачивал из леса. Рядом с этой машиной все становилось странным, но быстро подстраивалось и поворачивалось другими углами и шестерёнками, образуя новое взаимодействие, новую картинку. И вот «Москвич» застыл. Стало сразу очень тихо. Проступили птичьи голоса. Дверь со стальным визгом распахнулась и Гюнтер стал выбираться из салона.
-Боже мой, - с улыбкой, с явным акцентом, сказал он.
Вперед вышла Тамара и первой его обняла, остальные в нерешительности стояли и не знали, как приветствовать гостя.
Тамара же взяла Гюнтера за руку и повела ко всем. Он шел, глядя по сторонам, осматривая округу, останавливая взгляд на домах, деревьях и столбах. Но подойдя ближе ко всем, отпустил руку Тамары и стал обнимать каждого. Что-то проговаривая на немецком. Все обмякали в его объятьях и говорили что-то в ответ на самим себе неизвестном языке, уж точно не русском, немецком или английском. Но желая показать, что они тоже очень рады.
Гюнтер не долго всех дурачил, и уже без акцента спросил:
-А теперь кто мне покажет дорогу к сортиру?
-Коля, - сразу же велела Тамара, - покажи.
Коля, кузнечиком запрыгал впереди, а Гюнтер шел следом и смеялся, подбадривая юную прыткость.
Сели пить чай. Конечно же из самовара. Пусть и электрического. Гюнтер шутил и что-то оживленно рассказывал. Но все чувствовали себя странно. Даже маленький Коля сидел тихо и, не отрываясь, смотрел Гюнтеру под нос. Его завораживало то, как шевелятся его усы. И ему казалось, что это именно они приводят в движение этого долговязого и шумного незнакомца.
Тесть все хмурился. Он держал руки на коленях, сцепив между собой, и не шевелился. Смотрел в окно. Тамара на него поглядывала. Она все что-то то убирала, то доставляла на стол. Отвечая что-то Гюнтеру, даже если вопросы были обращены не к ней. Все по-прежнему не могли выдавить из себя ничего внятного, словно он по прежнему изъяснялся на каком-то заморском языке. Теща сверяла выражение своего лица с выражением лица Тамары, в отражении то вскидывала брови, то расплывалась в какой-то бессмысленной улыбке.
Тесть не выдержал и вышел. Тамара быстро справилась с минутной растерянностью. Сделала вид, что так и надо.
Гюнтера пригласил я. Вовсе не Тамара. И только ради меня она так держалась.
Человек сходит с ума. Когда ты юноша, это кажется таким романтичным и желанным. Сумасшествие в представлении юнца такая оригинальная возможность найти собственные границы и выйти за них, это освобождение от гнета общества, его правил и обыденности, противопоставление себя серой людской массе, возможность быть эксцентричным, надменным, непоследовательным. Сойти с ума можно от любви, от одиночества, от тоски по чему-то, чему не можешь дать название. Обычно засоряешь словами о нем или блокноты или чьи-то уши. Только все это не имеет к сумасшествию никакого отношения.
Совсем иного свойства ужас, от которого волосы становятся дыбом, на лбу выступают капли пота, и сердце замирает в груди. И мир врывающийся в твое сознание и твои сны. Стены нависают над тобой, тебя раздувает до огромных размеров, и одновременно смыкает в точку. Таблетки рассыпаются по полу. Не отдавая себе отчет в происходящем, в отчаянии понимаешь, что это больше никуда не уйдет. Теперь все это будет определять твою действительность. И ужас крепнет. Ужас растет.
И только потому что Тамара держит тебя за руку, ты еще жив.
Я стал переводить книги Гюнтера несколько лет назад. Мне позвонили из нового издательства. Я не раздумывая принял предложение так как, конечно же, слышал о нем, и даже читал в чужих переводах.
Дело двинулось споро. Было начало декабря. К стеклу липли хлопья снега. День выныривал в сумерки. Я становился за старую конторку, которую приобрел давным-давно, еще в студенчестве, в комиссионном магазине и начинал работать (мог концентрироваться только так, стоя). Подбегали дети, а с ними волною накатывал шум, теребили меня и делали все, чтобы привлечь к себе внимание, приходила Тамара и отгоняла их от меня. Но они вовсе не мешали мне. Погружаясь в текст, я перемещался словно в параллельное пространство.
Я перевел первую книгу. Сдал работу в издательство. Получил гонорар. Все хорошо.
Тесть лежал и вслушивался в тишину. Дом спал. Коля, ворочался и постанывал во сне, словно щенок, иногда его коленки ударялись в оббитую вагонкой стену. Теща очень старательно сопела повернувшись к стене, но тесть знал, что она не спит. Вот слышится, как встает с кровати Тамара и идет в детскую, она поднимает Колю и усаживает на горшок, доносится ее тихое: «Пись, пись, пись…». Журчит струя. Тамара укладывает мальчика обратно в его кровать и поправляет одеяло. Снова тишина. Дом замирает. Осторожно и медленно, но упругие доски прогибаются под весом шагов, шлепают голые ступни. Приглушен мужской шепот и первые отрывистые поцелуи. «Не надо, не надо», - тихо. Дыхание учащается. Подминаются пружины. Тесть не дышит от неловкости. Задержала дыхание и теща. Через некоторое время все наверху затихает.
Гюнтер приехал в город. Меня как переводчика пригласили на официальную встречу. Действо происходило в Доме современной литературы и книги на набережной Макарова. Зал был наполнен народом. Меня усадили за стол на сцене. Гюнтер сидел тут же. Отвечал на вопросы. Он мне кого-то напоминал. У него были большие уши с длинными мочками. Но я представлял его выше ростом. В общении с журналистами он вел себя непринужденно, позволяя шутливые ответы. Ведущая вечера, словно вдруг вспомнив обо мне, стала спрашивать меня про работу над книгами Гюнтера, я краснея и нервничая, мямлил о великой чести. Вопросы вновь посыпались на него, а я сидел и думал, что веду себя словно школьник. Мне было стыдно и хотелось, чтобы все это скорее закончилось. Я проклинал себя за то, что согласился принимать в этом участие. Но вопросы вдруг закончились, все стали подниматься со своих мест. Отмахиваясь от людей облепивших все вокруг своими лицами, Гюнтер вдруг пробрался ко мне, крепко и ободряюще пожал руку. Я почувствовал сухую и шершавую ладонь, словно затвердевшую глину, но теплую и живую. Мои плечи расправились и я ощутил легкость и благодарность. Сразу же все эти люди вокруг потеряли силу надо мною. Для них не существовал я, и они заняли свои естественные места, перестали давить на меня своим присутствием. Я поднял глаза, но Гюнтер уже отпустил мою руку, его влекли куда-то и пытались завладеть его вниманием. Люди оттеснили меня. Я остался стоять. Но теперь уже это не было важно.
Какого цвета безумие? Паутина на потолке. Она свисает тонкой нитью, с налипшей на нее пылью. А остальное все белое. Простыня, решетки на окнах, мои пальцы с едва заметно пульсирующими венами. Раз. Раз. Раз. Вздрагивает пульс, словно заело. Раз. Раз. Раз. Капает капельница. С подбородка срываются слезы и впитываются в пододеяльник. Тамара стоит у окна, смотрит на далеких птиц. Исчезает. Раз. Раз. Раз. Прыгают на одной ноге дети, играя в классики. Только у Коли ничего не получается. Дима учит его, раздражается. Раз. Раз. Опускаются мои веки от тяжести. Раз. Я в темноте, пристегнут ремнями к кровати, но они меня не спасают от черного ужаса, затекающего в окно, подминающего меня и несущего и кружащего и орущего. Раз, раз, раз. Камни падают на нарисованное мелом солнце. Какого цвета отчаяние? Отчаяние. Отчаяния. Дима. Дима. Ты должен быть осторожен. Дима оборачивается. Машет рукой. Он не слышит.
Я представлял, как мы идем с Гюнтером по улице и оживленно разговариваем. О разном. Я рассказываю ему про свою семью, он говорит о том, как становится все меньше воздуха в Европе, все вязнет в медленной повседневности. Слонялся по улицам.
Дима прыгает у подножья гаражей. Мальчишки сплевывая, один за другим забираются на крышу, переругиваются, и смеются. Скрываются там в вышине. Диме ничего не видно. Он говорит Коле, чтобы тот ждал его тут. И он лезет за ними. Он добирается до края крыши, хватается за него. Подтягивается. Макушка и глаза уже видят, что там наверху. Мальчишки далеко, они так и шагают по крышам дальше и дальше. Дима закидывает один локоть на крышу, видит, как через трещину в шифере пробивается тугой пучок травы. Тело его дрожит от напряжения. Ему не за что ухватится и пальцы сами обхватывают траву. Ноги теряют опору, он зависает в воздухе, подтягивается, но некому его подтолкнуть, подтянуть, ему не хватает сил. Только судорожно сжимают траву пальцы.
Пальцы было не разжать даже, когда приехала скорая. Сверху с крыши испуганно смотрели мальчишки. Его положили на носилки, такие огромные. И накрыли простыней, напитавшейся сразу кровью у изголовья.
Так я потерял ребенка.
В квартире было все также тихо. Я становился за конторку и смотрел в окно, на крыши гаражей. Мне нужно было продолжать переводить. Но ничего не получалось. Говорил, не оборачиваясь.
-Я не могу больше.
-Можешь, - отвечал он.
-Я не выдержу, - кривился я.
Тамара приводила Кольку. Он смотрел на меня, как я бормочу что-то. И очень пугался. Прятался лицом к ней в ноги.
-Гюнтер, - говорил я, - Гюнтер, сделай что-нибудь?
Он клал мне руку на плечо, чуть сжимал. И уводил из комнаты Тамару с сыном.
Первенец. Когда у тебя появляется первый ребенок, мир становится огромен. Он разрастается вширь и вглубь. А потом сжимается в чем-то одном, сердце замирает от новостей со всего света. Эпидемии, войны, катастрофы. И ты как отец здесь, чтобы противостоять всему этому. Ты между своим ребенком и любой опасностью. Любой. И поэтому вновь и вновь Дима падает с крыши, снова и снова, не успевая даже испугаться, умирает. И эту череду не остановить, и не важно открыты твои глаза или закрыты, ты видишь это.
Я стоял и смотрел на Гюнтера. Хотя было бы правильнее сказать, в моих глазах отражался он. Не весь, его лицо. Его усы. Обрамляющие губу, прикрывающие ноздри, жесткие, словно ненастоящие. Он тоже смотрел на меня. И это продолжалось долго, так долго, что начало казаться, что я просто смотрю в зеркало. Я нахмурился. Это движение отразилось на его лице. И я почувствовал, что мои мышцы ведут себя странно. Они были, словно после ледокоина, совершенно не слушались меня. Но вдруг стоило улыбнуться ему, они тут же отозвались. Я не хотел улыбаться, но стоял и улыбался, потому что это делал он. Это продолжалось очень долго, до тех пор пока мои мышцы полностью не освоились с чужой волей. Он кивнул. Кивнул и я. Он заговорил, но его голос вырвался не из его рта, а из моего. Я не удивился. Мысленно, очень тихо и слабо, я только и смог сказать:
-Спасибо, Гюнтер.
А сам исчез. Растворился, чтобы не чувствовать больше ничего.
Занавески, пропитанные солнцем, чуть шевелятся. Чирикают птицы. Чирик-чирик. Колька смотрит на кровать Димы, но кровать со вчерашнего вечера нетронута. Колька думает о том, чтобы Дима уже ожил, сколько можно. Без него скучно. Встает с кровати, и шлепая, спешит в комнату мамы. Но вместо мамы он видит этого человека. Застыв, долго смотрит на него. Подозрительно. Замирая от страха, но движимый какой-то убежденностью, что по-другому нельзя, Коля подкрадывается к тумбочке и достает из верхнего ящика ножницы.
-Что ты делаешь?! – вскрикивает за его спиной Тамара.
Я просыпаюсь. Мои пальцы ощупывают губу. Усы уничтожены.
Пора возвращаться.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Вадим Шамшурин: Гюнтер. Рассказ.
Странный, как все тексты Вадима, рассказ о безумии и реальности...
28.04.13 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|