Дмитрий Королев(Украина, Киев)Вообще-то никакой я не писатель. Во всяком случае, естественная скромность, налагаемая на человека хорошим воспитанием, не позволяет мне говорить об этом вслух. Ведь это громкое имя должен произнести читатель, а не автор самонадеянных слов. Но, с другой стороны, если сочинительству посвящаешь все свои мысли, а публика заговорщицки молчит... Вот, например, Франц Кафка, он кто? Неприметный почтовый служащий? Да нет, конечно. Таким его знали коллеги по штемпелю, так сказать. А был он писателем, и стал им не тогда, когда опубликовали рукописи, а гораздо раньше. Есть ли разница, находиться ли в штате почтового ведомства, состоять ли в союзе писателей, быть ли скромным диктатором или же специалистом в области построения алгоритмов, чтобы заниматься сочинительством?.. Пожалуй, единственное, что может убить творческий дух, так это увязка его с коммерцией. Первые строки, принадлежащие моей руке и достойные упоминания, были написаны в нежном возрасте, когда, тоскливой осенью, меня угораздило заболеть; вот что из этого получилось: Хожу по дому, смотрю в окно, Снаружи – сыро, внутри – темно. Отрывочные стихи, детские и неуклюжие по форме и не имеющие глубокого содержания; во всяком случае, оно не глубже очевидного. Тем не менее, они обнажают противоречие между мыслями автора и наблюдаемой действительностью – а ведь именно оно, подобно кровоточащей ране, и побуждает писателя находить гармонию между собой и миром в сочинительстве. Но, если как следует подумать, весёлого в этом куда больше, чем грустного – в конце концов, даже юмористы – народ предельно серьёзный, рождению жанра басни мы обязаны несимпатичному человеку, жизнь проведшего в рабстве, а вершины искусства достигаются от несчастной любви. Кстати, недавно, спустя многие годы, увидел одну знакомую девушку – она шла по февральской улице с клюшкой в руках, мне навстречу. Мы улыбнулись, сказали друг другу «привет» – и, по обыкновению не замедляя шаг, я не стал даже оборачиваться. «О, вы познакомились на ледовом катке?» – пошутил идущий рядом со мной приятель. «Нет, – говорю, – этой девушке когда-то в первый раз я признавался в любви. Тогда она ещё ходила без клюшки. Но всё проходит». И мы зашагали дальше. Эх, а сколько стихотворений было посвящено её зелёным глазам! ... Но если тех, кого мы любим, В реальном мире просто нет, Я всё равно теперь не знаю, Уже устав, ещё любя, Куда бежать мне от себя. Творчество – это вызов, который человек бросает другим. Хорошо помню своего литературного наставника. Наши семьи дружили, и он с удовольствием занимался моими художествами. Тогда я сочинял так называемые «фантастихи», то есть фантастические стихотворения. Обычно они, кстати говоря, были длиною в 13 немаленьких строф. Нравилось мне число 13. Между прочим, одно из подобных произведений я, под впечатлением второго тома «Мёртвых душ» Гоголя, собственноручно сжёг. О чём же там было написано, теперь и не припомню. Да, так насчёт наставника. Он имел философское образование и был человеком широких интересов; его несколько уроков ответственного отношения к поэзии и языку многому меня научили. В частности, как сейчас вижу и слышу, как он, сидя на стуле и положив ногу на ногу, на кухне, в далёких 80-х годах XX века, декламирует мне Заболоцкого. Как-то по предмету литературы задали писать сочинение на тему «Слова о полку Игореве». По рассмотрению работ мне было неловко разговаривать с учительницей: она говорила, мол, что это, товарищ ученик, ты принёс? переписал, понимаешь, из какой-то книжки! Безобразие!.. – Долго мне потом пришлось ей втолковывать, что это довольно объёмное сочинение в стихах – моё. Позже она решительно отказалась от своих планов перейти к преподаванию в других классах и вела занятия с нами до окончания школы. В те же юные годы, в самиздате у меня вышла книжечка стихов (с которой, заметим вкратце, меня приглашали на литературные конкурсы молодых талантов, и даже ставили другим в пример). Тогда же состоялась и первая публикация в малотиражной прессе, но меня это отчего-то совсем не интересовало, и я даже не держал в руках исторического номера безвестной газеты. Не только противоречие с окружающей средой заставляет человека творить. Однажды, проведав о моих литературных фокусах, школьный завуч, дама в теле, указующим перстом назначила меня сочинителем текстов для выступления нашего класса на выпускном представлении. Потом мне было довольно любопытно смотреть на сцену, где оживал мой замысел в исполнении такой знакомой и не знакомой труппы. Помнится, были там такие строки: Встал Михалыч из тумана, Вынул «Правду» из кармана, Прослезился в меру сил, Повздыхал и закурил. Это про учителя истории. Время, кстати говоря, было сложное, переходное. Перестройка, новое мышление, головокружение от свободы. Михалыч (он настаивал, чтобы ученики так его и называли, и обращались на «ты») был либерал, справедливо ругал всё, что ругать было можно, однако, что интересно, Ленина не трогал и даже защищал, приговаривая: «Детки, ну должно же быть что-то святое». Позже, когда СССР развалился, директор школы спился, а школа перешла на украинский язык обучения – Михалыч устроился преподавать в каком-то лицее. В этом стихотворении первоначально с нарочитым нарушением ритма имена преподавателей были выписаны полностью, с именем-отчеством. Например, было так: От зенита до надира Знает небо наша Мира Фёдоровна. Или же так: Что такое восемь бит? – Игорь Ягудаевич говорит. Но цензура в лице всё той же общественной организаторши это дело заметила и справедливо пресекла. Была у стихотворения философская концовка, также безжалостно вырезанная цензурой, нечто с прямой ссылкой на Блока, на его поэму «Двенадцать». Довольно путанная, да настолько, что я сейчас её припоминаю смутно, так что, вероятно, как обыкновенно и случается в цензурном деле, дама в теле была права. Заказные стихи не бывают хорошими. Так же, как не бывают хорошими стихотворения, сочиняемые серьёзными дядями по случаю праздника восьмого марта или Нового года – ведь чтобы написать достойное четверостишие, которое не стыдно мельком показать милым дамам, нужно до этого исписать несколько толстых тетрадей своими ученическими каракулями, затушёвывая неудачные строки, чёркая страницы. Но и после этого стихи, написанные для случая, даже самые лучшие, останутся пустышкой, не имеющей глубины. Посмотри, как зима осмелела, Расстилая повсюду снега И реки обнажённое тело Загоняя опять в берега. Что поделать: студёные воды, Надевая узорный венец, Подчиняются воле природы И не слышат биенья сердец. Наступила пора студенчества, появились новые впечатления, свежие лица, невиданный мир. Где-то в районе третьего курса мне вздумалось написать рассказ. Начало пошло довольно бойко, но дальше я вдруг понял, что не могу толком разобраться с прозаическим сюжетом – это настолько меня удивило, что мне ясно стала видна вся непохожесть прозы на поэзию. Рассказик я дописал через несколько лет, когда уже более-менее стал ориентироваться в технологиях построения сюжетов. Сейчас, иногда посматривая на «Студента Отвёрткина», вспоминаю его с лёгкой ностальгией – когда-то я был таким. Тогда я и не предполагал, что со временем стану писать роман. Однажды, ведя нескончаемую дискуссию с группой товарищей в одной из электронных телеконференций, я вдруг столкнулся с непарламентской манерой вести спор. Виртуальная битва длилась едва ли не полгода, и, в конце концов, один из наиболее последовательных моих оппонентов перешёл все мыслимые культурными людьми рамки приличий. Я был впечатлён. Мне нужно было найти адекватный ответ, не роняющий, вместе с тем, моего достоинства до означенного уровня. Три дня тишины ушло на подготовку ответа, и вот – негодяю сносят голову в небольшом рассказике. Манера собственного изложения мне настолько понравилась, что тут же я написал ещё один рассказик. И ещё. И вдруг я понял, что пишу нечто большее, что случайно я коснулся огромной темы, которую теперь придётся охватить целиком, высечь её из каменной породы, заранее не зная, сколько потребуется времени, сколько потребуется сил. Так появились «Беседы с Жоржем», ненаучный нефантастический роман. Так появился писатель.
|
