Евгений Казачков: А4 (часть вторая).
"В прошлой жизни я был велосипедом. Моё бывшее тело лежит на дне реки Лек, хоть я и мечтал быть погребённым в столице, в водах Амстела, но – не буду забегать вперёд" Скоро фразу: "Первый абзац решил судьбу этого текста на нашем сайте", - нужно будет занести в сборник корявых высказываний заведующего отделом прозы. Все дело в том, что слово "Амстел" - магическое, как и слово "Мюнхен", например.
Нет, дело не в моих капризах, разумеется. Просто классные рассказы. Очень короткие и славные. Очередной сборник -мечта редактора. Впрочем, рекомендую и другим жителям сайта Точка зрения.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
А4 (часть вторая)
2005ВЕЩЬ |ЗАТЯЖКА |МОЛИТВА |ОНО
ВЕЩЬ
ЗАТЯЖКА
Рубец обозвал меня дурой, и ушёл, и не выбросил мусор, а я просила. Он совсем борзой стал. Не буду с ним больше. Пускай катится. Нашёлся тоже… Толику надо звякнуть. Что-то он мне там в пятницу моргал и жмурился. Только чёрта с два я сама звонить буду. Номерок я ему оставила. Не объявится до пяти – его проблемы. Пойду в «железку» с девками. Там уж найдутся кадры не хуже, запылиться не дадут. Чёрт! Весь лак облез. И чё теперь делать? Колготки поползли, а во флаконе уже на донышке – стрелку замазать не хватит. Значит, либо ногти облупленные – либо ляжки в синяках. Всё-таки Рубец скотина. Давно его надо было послать. Вечно своим граблям волю даёт. Горилла чёртова. Самец. У Толика руки не такие, Галка рассказывала. Он тебя всю, говорит, как шёлк через пальцы пропустит. Хорошо, что они уже разбежались. Надо звякнуть… Нет, Светка! Не будь дурой – держись. Взял номер, значит позвонит. Никуда не денется. Выбор-то у него какой? Наташка? Ленка? Ассортимент ещё тот! А с Галкой они уже всё. Это точно. Она, конечно, деваха ничего, но такого пацана ей не удержать. Бледная она, нутром бледная. Без огня баба. И парня ей нужно холодного, смирного. Чтоб дома сидел, чтоб не выдумывал ничего и на других чтоб не глазел. Из таких слова лишнего не выдавишь, и засыпают они после этого дела сразу. А я такого хуже смерти не люблю. Мне надо чтобы шустрый был, чтоб все потроха мне просолил. Люблю с норовом, которые как крючком цепляют и все жилки вытягивают, а самим будто и дела до тебя никакого. Тянет меня к таким, сил нет… Так… Затяжка ползёт… Придётся напяливать джинсы.
Мамаша достала. Со смены вернулась и сразу орать. Намалевалась, говорит, как шлюха. Поглядела бы на себя, кляча. Нормальная помада. Нормальные тени. Чё она взъелась? Есть, что показать – зачем прятать? Я сама решить могу. Не надо вопить. Я тебя не для тогооооооо… Поступила, так учииииииииииись… Хватит шастать по кабакааааааааам… Даже мууууууууууууууусор не выыыыыы… Я целый день надрывааааааааааааа… Тоже мне. Сама себе жизнь исковеркала, без моей помощи, так нечего теперь ко мне с указаниями дурацкими лезть. Я те ничем не обязана. Я тя с отцом разводиться не просила, на двух работах вкалывать не просила, квартиру менять не просила, пихать меня в колледж этот сраный тоже не просила. Не надо за свои ошибки платить моей жизнью. Я не буду жопу рвать, чтоб чужие мечты в жизнь двигать. Она не смогла, а я – вперёд. Сама-то, когда девкой была, веселилась по полной, никто у неё над душой не стоял, с кем хотела, с тем гуляла, чё хотела, то и делала. Я дуууууууууууууууура была… А щас умная. Пашет за гроши, приходит ни живая, ни мёртвая, а я как будто виновата. Себе судьбу исковеркала, а на мне отыграться хочет. Хватит! Не маленькая. С этой не водись, за бетонку не ходи, этого не смей, того не смей, по рукам получишь, по губам получишь, потом мне спасибо скажешь… Закончилось! Давно закончилось! Раньше могла друзей от меня отваживать, в четырёх стенах запирать, в тетрадки носом тыкать. Нет больше того времени. Нет и не будет. Она хочет из меня себя вытравить, чтоб я как она была, но чистенькая, как она, но без дури. А взамен что? Зубрилку из меня сделать? Паиньку? С ботанами гулять? Над книжками глаза ломать? На фига? Чтоб у неё душа не болела? А я-то здесь при чём? Мне-то что за радость? Сама-то она о жизни что знает? Чего поняла такого? Опять меня не спрашивают? Потом спасибо скажу? Нет. Поздно, мама. Не хочу. Ни как ты грязная, ни как ты чистая, ни как умная, ни как дура. Не хочу твои ошибки исправлять. Ничего твоего не хочу. Хочу сама. Воли хочу. Хочу – что хочу и с кем хочу. Не надо из меня лепить. Не надо тыркать! Не надо! Слышишь?! Не надо! Теперь сама не смей! Хватит! Хватит! Ну вот. Тушь потекла. Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Сволочь! Ненавижу! Ненавижу! Нет! Не открою! Стучи сколько влезет! И тише не сделаю!
Алё! Кто? Толик? Пошёл ты к чёрту со своей дискотекой! Ничего не дрожит. Не плачу. С какой фигни? Совсем обнаглел? Не твоё дело! Усёк? Я, блин, Рубцу скажу – он с тобой разберётся. Нашёлся тоже… МОЛИТВА
«Луна сегодня бешеная, как начищенный рубль. Она сияет холодным серебром, и не завыть на неё - выше моей волчьей власти» - вот слова, рождённые сердцем хищника. «Я наделён душою и стремленьями, ибо ни одной другой твари не дано испытать того, что переполняет меня сейчас. Тело моё не просит этого, телу плевать на мистику небесного притяжения. Круглая зараза смотрит мне прямо в середину и взывает к духу моему! И то, что рвётся из меня наружу – не просто вопль животного, ибо устремлён я не на дичь и не на самку. Сейчас я совершаю службу высшим силам. Из меня льётся ни что иное как молитва, и в этом есть моё предназначение. Служить – вот смысл бытия и вершина его. Но покуда служение доступно только мне, то значит я – макушка мира! Я наконечник на устремлённом ввысь копье природы. Без моего серого тела земля заскорбит и небо станет тусклым, ибо я не просто зверь о четырёх лапах – я бездонное вместилище предвечной благодати, я узел на пути бесплотных токов».
Как только ночь приблизилась к излёту, внутри у волка всё затихло, и он умолк, поддавшись отливу. Из него как будто вымыло ту душу, что поселилась в нём на время полнолуния. В предрассветном оцепенении он закрыл глаза, но почему-то продолжал видеть дымку, уже поднявшуюся от травы.
Ему почудилось вдруг странное: он смотрит снизу вверх на чьи-то ноги в шерстяных штанах, и горло сдавлено петлей из дермантина. Шаги хозяина остановились. Его привязывают к бетонному дереву и называют чужим мёртвым именем. К штанам подходит юбка из цветастой, но безрадостной материи, и оба удаляются куда-то вверх, размеренно шаркая по ступеням. Пёс смотрит на асфальт и думает об алюминиевой миске, и вздрагивает – неживая тишина раскалывается колокольным звоном. И до его собачьего слуха доносится густой человечий гул, сначала нескладный, а потом сливающийся в хор. Двуногие стараются отправить звуки в небо, но те лишь растекаются по земле, заливают ступени и захлёстывают его с головой. Он тонет, задыхается, скулит и перебирает лапами. Он вспоминает ночь, холодную пятиметровую кухню и четвертинку бледно-золотого диска в форточке. Тогда его заставили усвоить, что права на молитву он не имеет. Она смотрела на него через оконное стекло и говорила с ним, но он не мог ответить. Он попытался и был наказан. Двуногие не позволили душе поселиться в нём даже на одну ночь, а теперь он должен задохнуться в том, что выплёскивается из их травоядных сердец…
Закончилось. Они перестали. Отхлынуло. Он выныривает на поверхность, глотает пастью долгожданный воздух и пьёт ушами тишину. И сам собой из горла выливается протяжный вой. Сейчас на небе солнце, но где-то есть она. Зовущая, непостижимая, она, конечно, слышит и обязательно ответит. Она не может не разделить с ним эту радость. Он жив, он полон сил и он возвысил голос! «Вот я тебе!» - сапог по рёбрам. Штаны вернулись, он захлебывается отчаянием, пытается бежать, но это бег по кругу – он привязан. Радиус сужается, мелькает юбка, кто-то верещит, и вот он уже прижат к столбу тем боком, что ещё болит от удара, и душит сам себя ошейником. В глазах темнеет, он делает последний рывок и просыпается на утреннем холме.
Роса уже выпала, и ветер дует в сторону оврага.
Через месяц всё повторится. ОНО
Оно рождается в душных общагах и у костра, в пятницу вечером и на майские, в лесу, на дачах, в ночных квартирах и в пыльных пансионатах, где вентили остаются в руках и все кровати необходимо сдвинуть. Чтобы оно родилось, нужны хотя бы трое. Можно и больше, но пятнадцать – это, определённо, потолок. Для двоих рождается совсем другое, а в толпе оно либо растворяется, либо набухает и становится ядовитым. Небольшая компания для него – в самый раз. Оно раскачивает воздух, делает его плотнее, блестит глазами собравшихся, стучит их сердцами. Оно открывает им рты, заполняет мозги и желудки, раскидывает свои конечности и заставляет верить в единение душ.
В тот вечер оно не родилось. Мы сидели кто как и не могли слипнуться.
Я посмотрел на Нинку и подумал, что мы давно не были в кино. Я сказал:
– Зачем ты мне сегодня снилась?
Нинка не ответила и сделала вид, что курит.
Дрюня сказал:
– Это всё из-за музыки.
Рукава у него были закатаны. Я захотел поцеловать Нинку и вышел на кухню. Нинка не вышла. Я вернулся, но резонанса так и не случилось.
Димасик сказал:
– У меня все мысли испортились. Место в мозгах занимают, а сами пустые.
Катик засмеялась, не открывая глаз. Я нащупал книжку потяжелее, чтобы запустить в Димасика.
Нинка спросила воздух:
– Чего сейчас в кино хорошего?
Я промахнулся. Фаулз вылетел в окно, и в голове у Димасика не починилось. Талик показал пальцем на соседний дом:
– У них всё есть. Они пьют чай. Дети на юге. Зимой топят хорошо. Шестнадцать каналов плюс кабельное. Ночами говорят: «Люблю».
– Завидуешь? – Катик так и сидела с закрытыми глазами.
Талик потрогал батарею:
– Шестнадцать каналов – шутка ли?
Дрюня выключил радио. Я провёл ладонью по нинкиной тени на стене. Под обоями было негладко, клеили давно и неправильно. Димасик сказал:
– Где-нибудь всегда что-нибудь есть. Нужно сходить.
Катик поморщилась:
– Я в кино не пойду. Верните музыку.
Нинка перестала притворяться и сделала глубокую затяжку. Она рано умрёт, но не от никотина. Мне будет не хватать её.
Талик помахал рукой перед катиным лицом. Димасик лёг животом на подоконник и посмотрел вниз. Фаулз лежал на тротуаре, женщина с коляской аккуратно его обогнула.
Катик сказала:
– Перестань. Я же чувствую.
Дрюня налил себе рюмочку и зычно гикнул. Его никто не поддержал, но было видно, что Талик колеблется. Дрюня пожал плечами:
– Как хотите.
Он махом выпил, весь как-то сжался и выдал мелкую дробь кулаками по столу. Всё зазвенело. Я сказал:
– Вот тебе и музыка.
Катик промолчала, а Нинка повернулась ко мне и одними губами, беззвучно проговорила:
– Дурак.
Она очень загорела этим летом.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Евгений Казачков: А4 (часть вторая). Сборник рассказов.
04.03.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|