Пламень ледяной
Февраль – мессия, маг, палач, хранитель мёртвого музея
(Родная, в прошлом феврале мы были там обручены…)
Огромным рыжим ярлыком плывёт на запад Мангазея –
Над нею пламень ледяной; и все приборы включены.
Фарватер кончился. На дне живут жуки и акваланги.
И не растопишь ледника, хоть обрати в дрова тайгу.
А на мизинце февраля не достаёт одной фаланги.
Пошёл по радиусу ток; не зря ты выбрала дугу.
У трёх колодезных могил в дублёном зареве друиды
Решают, быть или не быть. Коллегиальный перст судьбы.
Глядели смелые, смеясь, твои подруги…
Без обиды.
Их больше нет, а вместо них гранитом щерятся столбы.
Не отзывайся именам.
Мессия, маг, хранитель – шулер.
Плыви под парусным письмом на грустном ялике одна.
Как быстро тает стеарин… Постскриптум вряд ли допишу я.
И оборвутся в темноту на полуслове письмена…
Мальтийский мир
Уходи, дурак, в отрыв
Вверх.
Пересохшие стихи
Прячь.
А как левое крыло – смех.
А как правое крыло – плач.
Прянул яблоневый лист –
Пыль.
Просвистел из-под руки
Нож.
А как чётная строка – быль.
А нечётная строка – ложь.
У семи вороних стай –
Пир.
Сколько русских полегло
Зря!
Наступил мальтийский мор –
Мир.
И жирует саранча.
Тля.
Не колеблясь, отожги
Высь.
Стропы, ниточки, родство –
Режь.
Через чёрную грозу
Рвись.
Это только и земля.
Ешь.
Поднимается в зенит
Стерх,
Обгоняя облака
Вплавь.
Без начала и конца
Cнег,
Словно саван, застелил
Навь.
Белый бубен
Бремя буден.
Сердце в лентах пулемётных.
Белый бубен
Окропи водою мёртвых.
На востоке
Серебрятся стрелы ружей.
Кровотоки
Отворяются наружу.
Разыскать бы
Тонкий след, изгиб тропинки.
После свадьбы
Сразу справили поминки.
За порошей
Полегла ночная стая.
Позаброшен
Дом, и лестница – пустая.
Жду расплаты.
Купина и купол серный.
Виноваты
Каждый первый, каждый верный.
Брызжет злоба
Режет небо на торосы.
Льды до гроба.
Вековечные вопросы.
Разве чудо
Свинтит с курса провиденье?
Ниоткуда
Упаду в безбрежный день я.
Белый бубен
Рвёт ветра, рождая ритмы.
Мы не будем
Бормотать твои молитвы.
Неподсуден
Диалог живых и мёртвых.
Бремя буден
Книга судеб перемётных.
Родительский день
Родительский полдень. Смирение скорби.
Имеем – не ценим…
Тоскуй, не тоскуй – не воротишь обратно
Родных –
И не верьте.
Цветы на могилах - цветы-поцелуи.
Вы, бывшие – целым
Теперь оказались по разные стороны
Жизни и смерти.
Тяжёлые плиты,
Кресты или звёзды,
Гранит или мрамор.
Начертаны даты, откуда докуда,
Отколе доколе
Искрилась река, танцевала снежинка…
Не выйти из рамок.
Что им монументы? У них ни пространства,
Ни времени боле.
Точёные камни, слова эпитафий,
Цветы, обелиски
Себе! – воздвигаем, в надежде задобрить
Слепящую совесть.
Читает ночами кладбищенский ветер
Ряды, словно списки,
Где в каждой строке недопетая песня,
Истлевшая повесть.
Родительский день. Синева ясноока.
Светло и печально.
Струятся резные дубовые листья
Приветно и просто.
Исход неизбежен, да ниточка рвётся
Нежданно, случайно.
Мы пьём за помин, не сближая стаканов,
Без звука. Без тоста…
В три затяжки...
Кавалькада стальных червяков. Электрический рельсовый трассер.
Снова шёлковый жизненный путь пролегает по гребням сердец.
Тормози мою смерть, машинист! –
Я свои купола не раскрасил;
Никому не признался в любви;
Не увидел Париж, наконец.
В три затяжки летит «Беломор».
В три секунды летит с турникета
Дионисия влажная гроздь, виноградная руна-рука.
Истекают тягучие дни. Истончается имя валета.
Остальные прошли в короли, не берут одного дурака.
Словно запонки лисьих следов, я читал потайные приметы
Самой горькой мечты, и круги
Всякий раз выводили туда,
Где сплетаются нервы дорог, и с ума шелкопряды-ракеты
Рано, поздно ли – сходят пешком
На бензиновый берег пруда.
Несчастливый овен
Разлюбить, разувериться, выжечь, порвать,
Распроститься, избегнув разряженных слов.
Дорогие иллюзии позабывать,
В океан возвращая богатый улов.
Ослеплённым бежать, куда ноги несут,
Кровь пульсирует в такт барабанами вен.
И, сорвавшись с обрыва, как хрупкий сосуд,
Разлететься в куски…
Несчастливый овен.
Городской этюд
Что ни дом – ослепший циклоп.
Окна – словно шрамы от ран.
Новостройки лаковый гроб
Сочиняет башенный кран.
Вмуровали в город-подвал
Ледники потерянных душ.
Осыпает мусорный шквал
Берега химических луж.
Царствует за каждым углом
Тёртый пластик смрадных реклам.
И добро становится – злом,
Выгребною ямою - храм.
У костра из плачущих книг
Между двух обугленных лип
Молит на коленях старик,
Чтобы вырос ядерный гриб.
Страницы
Переписываю набело страницы,
Вспоминая снова празелень причала.
Журавлиным оперением… синицы
Изумлённый, я смотрел, как ты молчала.
Огорошенный, застыл на новой ноте,
Бросив тот час же вымучивать героя.
Рисовал тебя фломастером в блокноте.
Морвокзал кренился пыльной кобурою.
Протянув тебе рисунок торопливый,
Ни на что, ни на кого не уповая,
Услыхал твой голос шелестом оливы:
«Восхитительно. Спасибо. Как живая».
Повернулась, пошагала, удаляясь.
Цепенея, не посмел тебя окликнуть.
Просто так стоял, волнуясь, умиляясь
Трепетавшему теряемому лику.
Просто так стоял, покуда не стемнело.
Ты была внутри, а я хотел – снаружи.
Всё вовне, как океан, обледенело:
Камни, пирсы, катера, дорога, лужи.
Что-то важное иссякло – не душа ли?
Пустота – тетрадь в линеечку косую.
Ни фломастерами, ни карандашами
И ничем иным я больше не рисую.
С той поры по эту сторону границы –
Цифры с буквами да точки-запятые.
Заполняю мелким почерком страницы,
Где всегда одной тебе дарю цветы я.
Тонкой тенью...
Тонкой тенью на промокшем тротуаре
Девушка, невеста, Сольвейг, Чайка,
Чио-чио-сан, Ассоль, Изольда…
Зря тебя по имени позвали.
Всё закономерное – случайно.
Радости цена четыре сольдо.
До утра останешься дождливой,
Слёзною, нечаянной, нежданной,
Опустевшей… нет, опустошённой.
Разве это сложно – стать счастливой?
Богоданный вдруг – неблагодарный?
Промолчишь на ветер отрешённо.
До утра часа четыре, и не важно
Сколько там тебе недосказали.
Влажные ресницы. Вуалетка.
Не вчера, не завтра, но однажды
Всё сошлось бы.
Пусто на вокзале.
Поезда не ходят.
Или – редко…
На Север
Улетаю на Север; зашёл на минуту – проститься.
Поцелуемся; знать, мы не скоро увидимся впредь.
Золотое вино по бокалам – пора причаститься.
Завяжи узелок – вспоминая, не скучно стареть.
На чугунных перилах зигзаги мерцающей лампы.
Тень моя просочится насквозь, а твоя – не пройдёт.
Мы устали держать равновесие, горе-атланты.
Колоннада не выдюжит, арочный обруч падёт.
В океанскую бездну уйдёт, будто бриг, Атлантида
До последней песчинки на гребне последней скалы.
Не суди меня в дым, лучезарная кариатида,
Фатум бьёт наугад, но всегда забивает голы.
Обещаю звонить; уповаю скорей воротиться.
Но конкретику дат второпях обсуждать не готов.
Хитромудрый таксист старомоден, как синяя птица.
А машина его – из породы сибирских котов.
На зелёном глазу придыханье мотора: скорее!
Говоришь за окном, точно рыба – сквозь мартовский лёд.
Моё место теперь – возле самого сердца Борея.
Мой Пегас-альбатрос – реактивный дракон-самолёт.
У пяти лампад
Если хочешь, возьми меня, отрази в окне.
Зеркала твоего трюмо в пелене снегов.
Раствори все тревоги-сны, к золотой луне
Уплывает тайком апрель,
Крестоцвет богов.
Пламеней, Артемида-ночь, и когда решишь
Слабой быть, я тебя саму залучу, возьму
В жаркий сон.
По пустыне – стон.
Караван-гашиш.
Надо лечь в вертолётный луч.
Все пути – в тюрьму.
Вместо времени – пепел, плен, пелена, пожар.
Мы не ангелы; кровь за кровь – или к плоти плоть.
Стены рушатся в солнце стрел…
От любви дрожа,
Я кричу же, возьми меня –
На потеху хоть.
Солона без тебя земля, словно вражий след.
Тяжела без тебя судьба, как заплечный ад.
В триединую тьму трюмо улетел ответ.
Угасают глаза мои у пяти лампад.
Иван Рассадников: Где сплетаются нервы дорог.