Нина Первушина: Строки из жизни.
Зелёный горошек в глазах у селёдки на столе. Ария Мистера Икс в развеселившейся компании родителей и их друзей. Шикарный – настоящий! – веер… из пластмассы. Танцы под «Кукарачу». Новогоднее платье из марли…
Замечательные рассказы о детстве. Они вернули меня в далёкое прошлое. Хотя у меня никогда, разумеется, не было платья из марли. У меня-то в Новый год регулярно появлялись заячьи уши на голове.
А вот ещё близкая мне тема – изнанка московской жизни: живучие, как клопы, столичные алкаши; безденежье, неустроенность, попытка найти работу любой ценой, желание зацепиться за этот город хоть как-то… «Наши добрые родители радовались в тихом городке за милых чад, они ведь знали только прекрасное, торжественное лицо Москвы, и то издалека, нам же довелось познакомиться с ее шутовскими ужимками. А может быть, мы просто выпали из какой-то настоящей жизни столицы?»
Эти рассказы написаны наблюдательным человеком, и в них много тепла к людям.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров
|
Строки из жизни
Увидеть Париж и умереть.
Тихон Похлебкин дремал и видел во сне свое неказистое село, летом пыльное, зимой и осенью непролазное, свою конюшню, в которой за сорок лет его работы сменилось несколько поколений крыс. Видел родные морды старых лошадок, они тянулись к сену, взглядывали на него и подмигивали карими глазами. Тишка удивлялся, но тоже подмигивал и угощал их кусочками сахара...
«Мсье, проснитесь, пристегните ремни, скоро посадка в аэропорту Шарля де Голя!» Тишка открыл глаза и обнаружил, что он протягивает к.носу соседа недоеденную куриную ножку, а тот вжался в сидение и из деликатности долго не смел потревожить сон блаженно улыбающегося русского. «Простите, Христа ради!» - сконфузился Похлебкин, засуетился, неловко завернул остатки обеда в фольгу и сунул их в карман. Француз посмотрел на него с одобрением и помог пристегнуть ремни. Самолет трясло, но Тишку трясло ста крат сильнее. Мечта его жизни сбывается! Вот, вот оно счастье! Вечный праздник, сверкающий фейерверк, вожделенный город с самыми красивыми женщинами мира. Увидеть хоть одним глазком и умереть.
Тихон с детства собирал вырезки о Париже, фотографии французских актрис и иногда в пьяную минуту показывал сокровища приятелям. И скоро уже все село хранило его тайну. Воображаемая недоступная столица мира, настолько контрастировала с его скучной деревней, что мало-помалу Похлебкин стал себя чувствовать несчастнейшим человеком. Кто-то зло пошутил: « Если дать человеку крылья, они будут мешать ему ползать». Наверное сходное чувство испытывал и конюх Тихон. Жизнь монотонно двигалась к закату, и вдруг его племяш Валерик, то ли шутки ради, то ли из жалости преподнес ему сюрприз - по интернету опубликовал данные дядьки-романтика, представив его как почтенного русского бизнесмена. Первое же приглашение было из Франции от дамы элегантного возраста. Тихон потерял дар речи на несколько дней, а когда пришел в себя, не раздумывая продал дом и отправился навстречу судьбе, в Париж, к настоящей француженке.
На подгибающихся ногах он долго шел по крытому туннелю и, наконец, увидел толпу встречающих, в глаза бросился плакат « Мсье Похлебкин, сюда!» Его держали две почти одинаковые пожилые дамы (одна чуть постарше, наверное, мама «невесты»). Тихон приосанился, выглядел он щеголем. На нем ловко сидел новехонький кримпленовый костюм василькового цвета, который провисел в сельмаге, ожидая достойного покупателя 30 лет. Никто не смел купить себе такую красоту. А Тихон решился. Знай наших! В городе у вьетнамцев он купил настоящую французскую футболку аж за 100 рублей. Племяш отдал почти новые белые кроссовки, председатель совхоза расчувствовался и вручил Похлебкину свою любимую фетровую шляпу, а вдовушка Настя, соседка, смущаясь подарила оранжевую куртку, чтобы он не потерялся в Париже.
Тихон никогда не чувствовал себя таким эффектным. Реакция парижанок превзошла все ожидания - дамы смотрели на него завороженно. Да какие дамы! Разве можно их сравнить с деревенскими старушками? « Бонжур мсье Похлебкин!» - какая сладкая музыка! Невеста приятно краснела
и кокетливо поглядывала па Тихона. Маман благожелательно улыбалась. Спустя полчаса они сидели в удивительной гостиной. Похлебкину казалось, что он не только в другой стране, но и в другой эпохе. Мебель напоминала декорации из фильма « Граф де Монте Кристо». Аккуратные старушки на каблучках сновали по холодным комнатам и нанесли массу красивых тарелок, в которых скудно, но очень вдохновенно были разложены кусочки сыра, лягушачьи лапки и мидии. Дамы держали в руках словарики и сыпали наперебой: « Не стесняйтесь, мсье Похлебкин! Кушать! Это вкусно! Обед только в 8 вечера! Сейчас идти в Лувр! Первое воскресенье каждый месяц вход бесплатный!»
Тихон наслаждался каждым мгновением. Он держал невесту под локоток и три зала музея прошел с энтузиазмом. Через четыре часа Похлебкин понял, что даже от красоты можно устать - он валился с ног, а его дамы бодро перебирали сухонькими ножками. Но наконец, и они решили отдохнуть, заскочить в кафе. Невеста выразительно посмотрела на Похлебкина. Тихон почувствовал себя Бельмандо. Заказал при помощи дам три кофе, три пирожных, купил две розы и удивился, что деньги от проданного дома кончаются. Дамы не торопились. Тихон тоже. Бельмандо так Бельмандо. Это были блаженные минуты. Его мечта осуществилась. Пока он джентльмен, только не думать о том, что дальше. Увидеть Париж и умереть. Скоро все поймут, что он нищий. Кто-то из дам посмотрит в словарик и скажет: « Мсье Похлебкин, вы - побирушка!» А может быть в их словаре нет такого слова, и невеста скажет культурно: « Несостоятельный человек.» Но концовка будет известной... Но не сейчас, не сейчас, не сейчас.
Старушки оказались добрыми женщинами и продержали его у себя целых два дня, сначала искренне хваля за бережливость, когда же поняли в чем дело, то с сожалением и участием проводили его восвояси.
Какой бодрящий ветерок, однако!
Ну вот, теперь можно вдоволь насмотреться на Париж и знаменитых француженок. Впрочем, белых лиц что-то не было видно. Стеной шли негры, арабы, японцы, китайцы. Изредка попадались парочки стройных старушек -француженок, похожих на его бывшую невесту, но они быстро ныряли в кафе и оттуда с бокалом красного вина наблюдали броуновское движение Парижа. Но все же ему повезло и он несколько раз повстречал на Елисейских полях (кстати, это оказался просто большой проспект с магазинами по сторонам) и молодых парижанок, но к его изумлению они были некрасивы, страшно худы и чем-то напоминали орлиц из городского зоопарка, может быть надменным выражением лица и большими носами с горбинкой?
Он шел по узким улочкам, среди одинаковых серых домов, частенько исписанных подростками несмывающейся краской, часто попадая ногами в собачьи кучки - сюрпризы.
Прохожие шли мимо, навстречу и тускло смотрели сквозь него, хотя он так выделялся в серо-черной толпе в своем прекрасном голубом костюмчике. Да только брюки вскоре до колена забрызгали машины (в Париже постоянно шел дождь), и Тихон нравился себе все меньше. «Да, черт, ветер мог бы быть и послабее. Все кости заледенели, кажется, в России и при морозе так не замерзаешь.» Он заходил погреться в дорогие бутики. Продавцы смотрели на него безразлично, что-то спрашивали, он гордо чеканил назубок выученную фразу: «Же не парль па франсе!» Его мягко
подталкивали к выходу, и он снова оказывался на пронизывающем ветру в равнодушной толпе, он шел словно среди теней и чувствовал ледяное одиночество.
Тихон уже стал сомневаться - человек ли он, может он тоже только тень в этом чужом странном мире. «Увидеть Париж и умереть» - бубнил он непослушными губами.
Он зашел в метро, там было также холодно и плохо пахло. На газетах расположились нищие арабы. Один из них привычно протянул было к нему руку, да сразу опустил, вытащил из кармана кусок булки и подал русскому клошару. Тихон ел первый раз за неделю, ел и плакал. Подошел полицейский, арабы рассеялись, а у Похлебкина не было ни сил, ни желания бежать. «Же не парль па франсе» - прошептал он. Полицейский повел его с собой, в холодном помещении его вяло ругали по-французски и по-русски, а может быть и не его, потому что французы смотрели .как всегда мимо.
Наконец его депортировали на родную сторонушку. Похлебкин добрался до села, поселился в конюшне и какое-то время чувствовал себя как зомби, если бы он смог найти слова для определения своего состояния, словно его душа затерялась где-то в вожделенном Париже; но с некоторым запозданием она догнала непутевого хозяина, и Тихон, наконец, ощутил себя живым и даже чувствовал бы себя счастливым, если бы не сны - кошмары, где он снова был в Париже, бродил среди теней, и одиночество душило его. Вот и сейчас! Он открыл глаза , на нем примостилась, чуть ли не на шее огромная крыса и смотрела ему прямо в глаза черными бусинками. Боже, он у себя дома! «Ах, дура, нашла место!»- беззлобно смахнул Похлебкин глупую животину и сладко потянулся. «Какое счастье быть дома!»
Ностальгия за чашкой чая или моя Москва.
Да, надо отдать должное моему ангелу-хранителю - свою миссию он выполняет отлично, хотя, наверно, нередко морщит лоб и погружается в задумчивость. И есть от чего! Легко ли опекать особу, состоящую из мутной смеси крайностей: то беспомощную и застенчивую до придурковатости, то отчаянно уверенную в себе с повадками продувной бестии и увесистым грузом загадочных планов, приступов куража, вдохновения и разумеется вечной любви. Наверное, особенно было тяжко бесплотному покровителю в период становления своей протеже, когда юная романтичная провинциалка, напряженно бычась от волнения, явилась в Московский ЖЭК, отважно претендуя на место дворника и вышла оттуда почти москвичкой с ошеломляющим ощущением новизны и праздника. Впереди - свобода, театры, музеи, учеба! Но главное- что Москва, Москва-красавица, некий абсолют совершенства.
Для полноты жизни не без труда я сманила в столицу сестру, подругу и жениха. Все мы худо-бедно рисовали и видели себя в будущем студентами худграфа, а вынужденную метлу воспринимали тепло, как большую кисть. Каждому из нас дали по служебной комнате в разных коммуналках, но похожих как близнецы. Мой оптимизм слегка поколебался, когда я увидела свою обитель, что находилась в центре коридора-чулка. Словно по проспекту по нему церемонно прогуливались облезлые коты, деловито шмыгали мыши, бодро рысили тараканы двух видов, скакали блохи, а в тенёчке, из щелей благожелательно поглядывали клопы. В довершении ко всему в противоположных концах коридора проживало по соседу-алкоголику. Чаще всего им лень было подходить друг к другу, если только их надрывные переговоры, часто в ночное время, не требовали аргументации действием. На мои робкие попытки успокоить оппонентов, они резонно заявляли: «Ничё провинция, выспишься! Где ты еще умные вещи послушаешь?»
Иногда соседи благородно пытались привить мне простейшие житейские навыки. Почуяв запах еды, они с благостным видом подтягивались к кухне: «Ну,молодежь! Кто же варит курицу целиком? Дураку известно, надо разломать ее на кусочки, и через пять минут супчик готов!» Действительно супчик варился быстрее, но что-то мне подсказывало: запчастей курицы явно не хватило бы для воссоздания тушки.
На работе все складывалось отлично. Мы научились шикарно гонять окурки и чертили полукружия с законной профессиональной гордостью, чувствуя как бы со стороны свою ловкость. С приходом осени эйфория стала убавляться обратно пропорционально прибывающей листве, которую нельзя было ни жечь, ни засовывать в бак, но предписывалось избавляться от неё под страхом увольнения, каким-то таинственным образом.
Мы становились все более глубокомысленными, и, наконец, с тихим умилением встретили снег. И напрасно обрадовались - вот уж белая смерть! Лимитчикам выдавалось по два участка, чтобы не забывались. Вставали в четыре утра и, как зомби, начинали скрести снег до асфальта, постепенно просыпаясь от теплых пожеланий нам и нашим родственникам, что доносились из форточек нижних этажей. Иногда какой-нибудь жилец с наиболее утонченной психикой устраивал нам душ из чайника или запускал огрызком яблока. В шесть ноль-ноль была передышка - из женского вытрезвителя выпускали растерянных дам, и приходилось им растолковывать, как добраться до метро. Вскоре у магазина уже тосковала обязательная кучка помятых горожан. Значит время к восьми. Кто-то наименее угрюмый удостаивал нас вялой шуткой, остальные, слава богу, целеустремленно смотрели на закрытую дверь. Работали мы в охотку, пока не отваливались руки. Наши коллеги, крепенькие старушки, сочувствуя, приглашали в свои коморки расслабиться «Столичной» под хрустящую капустку, но мы ползли домой, с удивлением вспоминая, что когда-то любили снег.
Наши добрые родители радовались в тихом городке за милых чад, они ведь знали только прекрасное, торжественное лицо Москвы, и то издалека, нам же довелось познакомиться с ее шутовскими ужимками. А может быть, мы просто выпали из какой-то настоящей жизни столицы?
Постоянным чувством того времени было недоумение. Казалось, мы попали в театр не на тот спектакль: настроились на искрометную оперетту, а пришлось смотреть горьковское «На дне», и как-то неловко было выйти посреди спектакля. Напротив, мы все больше втягивались в силовое поле Москвы, стараясь воспринимать неизбежное с юмором и обрастая новыми работами и увлечениями.
Наша основная художественная мастерская была в Доме Культуры, куда во время праздников мимо изящно-нервного директора к нам несли бесконечно длинные транспаранты со всех окрестных предприятий. Наверное, он догадывался, что плакатов мы пишем явно больше, чем для завешивания его клуба сверху донизу, но мрачно терпел нас, потому что раньше здесь работал художник, которого несчастному директору приходилось поддерживать за спину во время его творений, дабы он не рухнул вместе с кистью и надеждой получить афишу вовремя. Так что на любое замечание шефа, мы парировали безотказно действующим: « Зато мы не пьем!» Красные транспаранты несли и ко мне домой под хохот алкоголиков со всех этажей и тихие стоны сестры, ведь ей приходилось разделять последствия моего энтузиазма.
Несмотря на нашу кипучую деятельность, деньги утекали сквозь пальцы, и частенько килька с картошкой в мундире была настоящим лакомством. В один из таких « несытых» дней у нас на глазах с подоконника открытого окна огромная ворона утащила серый кулек с килькой и только взлетела с добычей в клюве, как подмокшая бумага прорвалась, и жирные рыбки рассыпались по всему двору, тут же набежали коты, и в мгновение ока асфальт был чист. Немая сцена... Ни вороны, ни котов, ни обеда, только наш запоздалый смех.
Неким оправданием нашей бестолковой жизни в столице были занятия у новомодного йога, который тщетно пытался привить нам отвращение к еде, да научил делать замысловатые фигуры из собственного тела. И основное -это занятия у репетитора, маститого художника, в котором все дышало недосягаемым достоинством. По каким-то законам подлости, недоступным нашему пониманию, мы вечно опаздывали к нему, что-то мямлили в свое оправдание, любезный старик брал деньги, и ободренные этим добрым знаком, мы начинали точить карандаши, основательно устраивались за мольбертом и только принимались вдохновенно срисовывать череп, как он ехидно заявлял: «Время окончено. Общий поклон!», и отправлял нас, посрамленных, восвояси. Но и в следующие разы мы с утомительным однообразием приходили на полчаса позже, прячась от его изумленного взора. На улице печально хихикали, одновременно ободряя и проклиная себя...
Да, кажется, мои московские годы можно воспринимать только с иронией. Но отчего же накатывает это неуместная тоска, когда я ненароком попадаю в бессознательный поток воспоминаний? Откуда это отчаянное желание увидеть снова Москву моей юности, ее уютные улочки со старинными домами, тихий сквер с яблонями и прудом, мой любимый Новодевичий монастырь, гулкие залы музеев с интеллигентными старушками- смотрительницами и метро с непременно читающими москвичами и растерянно-суетливыми приезжими?
Чай остыл.
Сквозь непрошенную пелену я снова вижу прекрасное лицо Москвы.
Старая фотография.
Это мои родители, компания их друзей, а толстый довольный ребенок - это я. Да, да, точно, именно в этот день к нам пришел удивительный Дед-Мороз в байковом халате с грелкой на поясе вместо мешка с подарками. Он молча слил содержимое всех рюмок в приятно раздувшуюся грелку и удалился также загадочно, внеся приятное оживление в застолье. Я была в восторге. А мама бросила отцу: «Вася, что у тебя за сотрудники!» Я представила папу в окружении Дедов Морозов, уж это повеселее, чем ходить в детский сад.
А вот справа - тетя Аля. Она была предвестником праздника, стоило ей впорхнуть в наш дом в облаке духов «Красная Москва», все менялось. Да что там, она была самим праздником! Я обожала в ней все: слишком светлое от пудры лицо, мелкие кукольные кудряшки, ботиночки на немыслимых каблуках, капроновые чулки со стрелкой в любой мороз, клешеное габардиновое пальто, на котором ловко висела лиса! Да, самой восхитительной была именно лиса, которая обвивала шею тети Али, вольно раскинув лапы, и с любопытством смотрела на всех хитрыми глазами. Я помню, эта лиса так же сильно нравилась друзьям отца, которых он странно называл вечными холостяками. Они наперебой бросались к даме, якобы помочь снять пальто, но я то понимала, что они просто хотели потрогать замечательную лису. Кто же не захочет? Наконец, когда пальто было торжественно повешено на плечики, нас ожидало еще большее потрясение - на прозрачной кофточке нашей гостьи красовалась сверкающая брошь непереносимой красоты. Тут уж голову сломаешь - лиса лучше или брошка? Да только через миг я видела одни спины в зеленых и коричневых пиджаках. Вроде бы другим людям не хочется посмотреть необыкновенную брошку, тем более что тетя Аля еще не успела мне дать обязательный кулек с брусочками трехслойного мармелада. Как дети, ей богу! Отошли бы подальше, всем было бы прекрасно видно хрустальную веточку... Вот мамины подруги всегда сдержаны, мало ли что кому нравится! Ну, брошка... Ну, лиса... Чуть кивнули и дальше носят тарелки. Уважаю...
Кстати, как вкусно пахнет! Это мы с папой все готовили, я, например, вставляла селедке глаза из зеленого горошка, ну и еще много полезных вещей делала, сразу не вспомнишь.
Но конечно, моей главной обязанностью был концерт. Гордостью родителей была песня «Матушка», которую я умудрялась исполнять на два голоса - басом и фальцетом. Сначала гостям приходилось помаяться, чтобы не обидеть родителей, и уломать меня встать на табуретку и начать петь. Когда же им, простодушным, наконец, удавалось победить мою природную скромность, тут наступало для них истинное испытание, помимо русских песен и городских романсов им приходилось выслушивать весь современный репертуар легкой музыки и согнать меня с табуретки можно было, только поманив тортом. Но десерт еще далеко, к вечеру. Под занавес я исполняла отрывок «Казнь Стеньки Разина» из поэмы Евтушенко, предусмотрительно разученный мной и сестрой к празднику, который тянул еще на час гостевого времени.
Ну вот, только все вздохнули и принялись за еду, как мужская половина компании вздумала тоже показать свои таланты: ну не дети ли! Кто-то гремел арию Мистера Икса, кто-то сладко читал бесконечные басни Крылова. Отец в другой комнате долго готовил маленький спектакль, в котором он всегда играл роль неустрашимого партизана. Его партнер по игре (отрицательный герой) брал отца за подбородок, и одной рукой лупил по своей же руке, а отец в такт безвольно махал головой и так стонал, что у меня заходилось сердце. А дамы смеялись: «Ну что же ты, партизан, так орешь?» «Да, что-то я перестарался» - улыбался немного пьяненький отец и начинал вдохновенно монолог Чацкого: «Не образумлюсь, виноват».
Потом были танцы. Я смотрела на всех, блаженно улыбалась, забравшись с ногами на диван. Глаза слипались от избытка впечатлений и этот многоцветный радостный день под «Кукарачу» отлетал на свою полочку в небесный архив.
Страна Детства.
Сегодня - воскресенье. Мы с папой, нарядные и торжественные, едем на грохочущем трамвае в гости к чудесным людям, нашим бывшим соседям. Скоро, скоро, скоро! Только доползет трамвай, только кончатся эти запутанные улочки. Ну вот, наконец – то- знакомый дом! Тетя Тоня открывает дверь, бросается ко мне целует, кружит, я вбегаю в комнату, где дядя Сеня с сияющим лицом ждет нас на диване. У него нет ног, но я никогда не видела его грустным, рядом сюит квадратная доска на колесиках, покрытая черной кожей. Пока взрослые весело переговариваются, подготавливая праздничный обед, я потихоньку выкатываю маленькую тележку в длинный коридор. Разогнавшись, заскакиваю на нее и качусь в неописуемом восторге, со всего маха врезаясь в противоположную стену. Быстро разворачиваюсь с горящими глазами, чтобы повторить маневр, но тут из комнаты выскакивает побледневший отец. Всегда спокойный и добрый, он почему-то начинает ругать меня, чуть не заикаясь: «Тебе уже четыре года, а ума никакого!» Дядя Сеня смеется: «Пусть ребенок потешится!» Но тележка водворяется обратно. Отец не смотрит на меня. Вот беда! Но, погоревав несколько минут, я переключаю внимание на запахи и краски стола. Вот уж скатерть - самобранка! Желтая, дымящаяся картошка, крупные бочковые помидоры, крепенькие зеленушки с луком, розовые брусочки сала, фигурный графинчик для мужчин, а для меня - компот с целыми грушами. Тетя Тоня смотрит на меня, как добрая фея: «Кушай, а потом сказки почитаем!» Ну, возможно ли столько счастья сразу? Сказки! Наевшись, я отправляюсь с тетей Тоней в маленькую комнату, устраиваюсь на кровати, так уютно в груде подушек, и, слушаю, чуть дыша, слушаю про знакомые чудеса, пока плюшевые коврики и вышитые салфетки не поплывут перед глазами. Доносится сквозь сон тихое: «Вася, ну оставь у нас Ниночку на денек!» «Нет- нет, ей завтра в садик». Чуть не плача, я плетусь одеваться. Разве сравнится этот чудный дом с садиком? «Мы скоро еще приедем» - обещает папа. Ну, что жесли так... В садике, конечно, бывает иногда неплохо. Меня отвозит туда сестра. Мы с ней смешная пара. У обоих волосы соломенные, только одна -маленькая, толстая, а другая — вытянувшаяся тростинка, девятиклассница. Входим. Нас обволакивает всегда одинаковый теплый, кисельно - кулешный воздух. С удивлением слышу свой голос: «Это моя мама!» и уже с гордостью смотрю на сестру. Нянечка невозмутима: «Ну, известно, мама. Иди, раздевайся, сегодня твоя любимая запеканка! » и подталкивает меня к шкафчику, на котором обиженно стоит пузатая бутылка рыбьего жира. Раздеваюсь, и начинается обычный, длинный, детский день, немного омраченный тихим часом. Так утомительно столько времени смотреть в потолок, но что поделаешь, это очень полезно для здоровья, к тому же можно подумать о чем-нибудь хорошем. Например, как было бы замечательно, если бы меня звали Стелла Хрусталева. Да, именно так! Насладившись этой приятной мыслью, я перекидываюсь к размышлениям о практических вещах. Вот, взрослый мальчик Коля из старшей группы обещал достать совершенно необходимую мне вещь - веер, складной из пластмассы! Это вам не гармошка из газеты. Странный мальчик, не дерется и все время красный, наверно болеет. Хоть бы не соврал…
О чем бы еще помечтать? А! Вот, если бы стать девочкой Таней, которую недавно привели в садик. Она такая красивая, как новая кукла в витрине магазина, и умудрилась не запачкаться, когда мы закапывали в цветочные горшки свои секреты, фантики и золотинки под стеклом, а что же делать, на улице - снег. Такой же красивой я себя чувствовала только один раз - на Новый год, когда на мне было платье из марли, а на нем звезды из фольги, а на голове обруч с месяцем. Я даже боялась пошевелиться от восторга! Правда, все девочки были такими же, а мальчики были зайцами, смешными, послушными. Вот бы так всегда!
А про деревню - то я чуть не забыла помечтать. Летом мы поедем с папой в Березовку. Я на чьих-то коленях, а папа на одной ноге, потому что вторую некуда поставить, и будет мне подмигивать из-за платков и кепок. И будут долго-долго проноситься мимо меня маленькие домики, крытые соломой, задумчивые коровы, кудрявые, словно игрушечные овечки, пруды с утками, огромные поля, церкви, на которых почему-то вместо крыши растут деревья. Потом будет долгая дорога пешком через заброшенные сады, луга с высокой травой, цветами, бабочками и стрекозами. А может быть, нас подвезут на телеге, добрая лошадка пойдет медленно- медленно. Я буду лежать на сене и смотреть на облака и птиц. А в деревне нас обнимут сухонький невесомый дедушка и круглая, крепкая, как орех, бабуля. Дед начнет причитать: «А мы с утра ждем - ждем, все глазоньки проглядели. Мать, набери в огороде, что есть, а я побегу в магазин!» Отец захохочет, потому что магазин далеко, один на три деревни и начнет доставать городские гостинцы. Соберется родня, все высокие, красивые, с синими глазами и веселыми морщинками. Будем обедать на улице за длинным столом. Что за чудо душистая уха с укропчиком и лаврушкой! А яйца с оранжевым желтком, лук, огурчики с грядки, горячие оладушки! Куда там городской колбасе тягаться! Как хорошо смотреть на веселую родню, раскачиваясь на нехитрых качелях-вожжах, привязанных к старым яблоням! А слушать страшные истории, рассказанные шепотом здешними детьми в шуршащем шалаше. А откусывать со ствола вишни застывшую смолу? А разве не замечательно держать в руках крошечного, желтого цыпленка, словно ожившую игрушку? Правда, этот беспомощный комочек может вырасти в рыжего злого петуха, который будет гонять меня по всей деревне, но это когда еще будет. Вот гусей я тоже не люблю, от них добра не жди, как от мальчишек в садике...
Ну что ж, еще я могу помечтать... О лесе! Как осенью, ранним утром мы поедем по грибы. И только подойдем к опушке леса, я затяну привычное: «Давайте есть!» Зная, что покоя не будет, отец, вздыхая, достанет из корзины снедь. В семь утра, конечно, есть не хочется. Но на пеньке! Под шум сосен и птичий свист мы сметем все сразу. Теперь уж можно спокойно собирать грибы. Хорошо бы немножко бояться - лес все-таки, дремучий! Но рядом идет такой некстати спокойный отец в синем прорезиненном плаще, с изнанки в черно- белую клеточку, деловито вороша грибной тросточкой сосновые иголки. С легким разочарованием оглядываю «нестрашный» лес. Да только скоро мы увидим грибы! Много, словно огурцов на грядке! Мы веселеем, предвкушая победное возвращение домой. Здорово! Да...
О чем же я еще не мечтала? Ну, как же! Ведь раньше всего наступит 1 Мая! Парад! Сначала, конечно, придется делать генеральную уборку вместе с мамой и сестрой, но зато как приятно, когда все сверкает, топорщится и хрустит, и всю эту красоту заполнят шумные нарядные гости. На улице с раннего утра загремит музыка, ведь мимо нашего дома проходит демонстрация. Парад начнут военные, но сначала они долго будут стоять под нашими окнами, ожидая приказа. Когда в открытом окне появиться наша первая гостья из Грязей, прекрасная тетя Аля, и нечаянно уронит первый шарик, добрая половина военных забеспокоится, как бы вернуть потерю. Ах, тетя Аля! Ну, что вы все шарики - то теряете?! Но дуться я буду недолго, воздушные шары так весело прыгают по головам военных, тем более, что гости принесут скоро еще целую связку. Ах, скорее бы, скорее!
«Подъем! Вставай, вставай пышка! Размечталась опять! Сейчас принесем пончики с киселем. А потом откроем ваш любимый сундук, - нянечки загремели раскладушками. Сундук! Что ж, это дело! Там лежат атласные юбки, платки, кокошники. Воспитательница сможет вздохнуть спокойно - мы будем поглощены переодеванием вплоть до прихода родителей. Чудо-сундук наши девочки предпочитают потрепанным зайцам и мишкам, не говоря уже о скучных машинах и паровозах. Нянечки обносят нас рыбьим жиром, заверяя, что все мы полетим в космос, если выпьем по столовой ложке. Что-то мне не хочется в космос, но подумать об этом, конечно, можно.
Пришла сестра раньше, чем обычно и ...протягивает мне веер! Розовый! Кружевной! Царский! Нет, такого не бывает! На ватных ногах я выхожу из садика, веер трепещет на мартовском ветру. Довольная моим потрясением сестра улыбается : «Такой ты хотела подарок?» «Да!» - шепчу я. Боже! Ведь завтра у меня день рождения! Как же я об этом не помечтала?
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Нина Первушина: Строки из жизни. Рассказ.
09.05.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|