Иван Мельник: Поход на восход.
В советской журналистике был очень популярен жанр "очерк об интересном человеке". Мне искренне жаль, что эта тема уходит в прошлое, в историю журналистики и ее академическое прошлое, что ее, как любопытный вариант журналистского подхода, будут изучать на журфаках, но вряд ли применят на практике, ибо очерк об интересном человеке безапелляционно вытесняют "интервью со звездами"...
Не желаю никого умалить и возвысить. Просто сожалею оттого, что единственными достойными внимания прессы "интересными людьми" считаются артисты. Реже - политики. Еще реже - писатели и прочие "интеллектуалы" (хотя слова "писатель" и "интеллектуал" давно перестали быть синонимами). И очень хорошо, что остались люди, способные увидеть интересную судьбу в человеке, не блистающем на подиуме - и порталы, вроде нашего, способные опусы про таких людей напечатать.
Конечно, тенденциозность очерка о фронтовом поэте бросается в глаза... Сегодня стиль изложения Ивана Мельника может показаться чужеродным. В нем очень многое заимствовано из передовиц "Правды" и "Красной Звезды". Но знаете, иногда журналист для описания героя подсознательно выбирает стиль речи, соответствующий тому, и это, мне кажется, тот случай. Сдержанный пафос очерка Ивана Мельника следует считать еще одним из не больно-то и мудреных ключей к прочтению образа Александра Плотникова. Это, если угодно, художественный прием. И лично я воздержусь от того, чтобы бросать в автора камень. А герою Мельника дай Бог долгих лет жизни в таком же искреннем, незамутненном состоянии, о котором говорит очеркист.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Елена Сафронова
|
Поход на восход
Русский характер... Сколько попыток раскрыть его суть, охватить, описать... Не только скульпторы - любит ученая братия, отсечь все лишнее, оставить типическое: вот, смотрите, он самый и есть! Говорят о доверчивом смирении с судьбой, отказе от погони за внешним жизненным успехом, о довольстве умеренным достатком, о вере в Бога и в Вождя. Выделяют сострадательность, готовность помогать другим, делясь своим насущным, способностью к самоотвержению и самопожертвованию.
Всё так и есть. Но вот живой человек, две восьмерки, поставленные рядом – его долгая жизнь. Она намного богаче, разнообразней и никак не хочет укладываться в разработанную кем-то схему. А если повернуть эти восьмерки, положить боком, получаются две бесконечности...
Жил паренек с царским именем Александр в старинном селе Абрамово, в десяти верстах от Арзамаса. Живой, пытливый, работящий – сын кузнеца. От немногословного отца своего принял он в наследство любовь к книге, к точному, хлесткому слову. Неожиданно для него самого мысли в голове и движения души стали складываться в рифмованные строчки – рождались стихи.
Неизбалованный достатком, неиспорченный бездельем, помогал старшим, учился в школе, занимался физкультурой. Писал стихи, не без риторики, восхищался мужеством и смелостью героев-полярников, мудростью вождя, был активистом по жизни. Главной опорой характера юноши стала вера в справедливость нового общественного строя, который нужно защищать от врагов, и в светлое будущее, которое могут построить только сильные, убежденные в своей правоте люди. А коли так, решил он, нужно воспитывать в себе качества защитника на деле - закаляться физически и морально, быть пропагандистом-агитатором, приравняв, как сказал поэт, к штыку перо. И когда пришла пора идти в армию, был готов нести тяготы воинской службы лучше многих.
Путешествие к месту службы предстояло неблизкое: на границу, где «тучи ходят хмуро», на самые дальние рубежи. За долгие три недели пересек Александр Россию с запада на восток, проехал девять тысяч километров. Оставил на закате место, где родился, мать, родных, могилу отца. Расстался с друзьями, с девушкой - первой любовью, с жизнью, не безоблачной и беспечной, но ясной.
Как и его товарищи, не жаловался, терпеливо сносил «неудобства» путешествия в «телячьем» вагоне, впитывая в себя впечатления от открывшегося огромного мира, необъятных российских просторов.
По пути на восток не миновал «славное море священный Байкал»:
...Байкал в гранитной колыбели
Покачивается, и в момент
Качнувшись, выплеснет на берег
Сто удивительных легенд...
Путь проходил у самого берега, поезд остановился. Саша спустился к озеру. Вода как стеклышко, все видно, волна качает - камешки качаются на глубине. Набрал ведро воды - студеная... Постоял, огляделся вокруг, подумал: какая красота!
...Чтоб никогда не расплескал он
Той первозданной красоты,
Чтоб из священного Байкала
Потомок мой, испил и ты.
А ведро воды новобранцы выпили как лучшее вино...
Казалось, так далеко уехали от родных мест, Дальний Восток, по карте, должен быть совсем рядом. Ан нет, путешествие продолжалось еще не один день. И вот, наконец, восход – Приморье, где все не такое, как в родном Абрамове: высокая трава, огромные кедры и даже листья липы такой величины, что водой с одного листа можно умыться.
В 12 километрах от воинской части на речке Люторге – село Чернушка, где бывал Александр Фадеев. Людей не хватало, солдат послали убирать кукурузу, сою. Работали вблизи реки. Шестьдесят километров до океана, а из него приплывает на нерест горбуша. В реке камни, рыба будто сходит с ума, разрывает о камни живот, выпуская икру, и всплывает наверх. А на берегу уже сидят рыбаки, вытаскивают ее небольшим багром, отрезают голову, посыпают солью и укладывают в бочку.
Красноармейцев девятнадцать человек, на уборке сои рядом с этой речкой. Девчата местные прибегали, встречались с молодыми солдатами – можно было...
Во время уборки печи топили. Набирали девочки сою в карманы, бросали её на горячую плиту. Соя лопалась, и масло проступало... Обжигаясь, брали на ладони и ели. Бойцам давали котелок мёду, резали овец. Отъелись на уборке солдатики за милую душу. Но человек не верблюд и не боров, впрок не наестся, а служба не посиделки в клубе - всё сошло, когда в часть возвратились.
Служба в артиллерии началась с учебы: освоение материальной части, стрельбы, марши, дежурства, дозоры, рытье окопов до изнеможения. Учился в полковой школе восемь месяцев. Находил время для стихов, писал письма родным, друзьям, где, конечно же, о том, что все хорошо, служба идет нормально.
Учебный марш-бросок на 24 километра с полной выкладкой стал настоящим испытанием. Не все смогли вынести такую нагрузку, не были подготовлены физически. Многие сошли на половине дистанции. Вот где Плотникову помогло увлечение физкультурой – не без напряжения, но прошел весь путь и даже помогал товарищам.
Покой тревожен и непрочен,
И мгла проколота штыком.
Таежные пропахли ночи
Солдатским потом и дымком.
Густая дымка – заволока
Тайги угрюмая стена.
И не на западе далеко,
А рядом, вот она, война.
Молчат заставы и поселки.
И сопки словно на часах.
Звезд раскаленные осколки
Не остывают в небесах...
В упомянутом селе Чернушка жил парнишка четырнадцати лет, Колька. Учился в школе, любил стихи и сам пытался писать. Узнал, что Саша стихи пишет, пришел поговорить, познакомиться, и потом приходил к месту расположения взвода, когда можно было. А Саше уж больно поохотиться хотелось. Дал ему Колька ружье, патроны. Пошел Плотников охотиться. Старожилы предупредили, что в тайге медведи и только 16 верст пройти можно, а дальше деревья заваленные, хода нет...
Идет Саша тропинкой. Вдруг видит: дуб, и два медвежонка. И уши, и нос как будто разглядел, и глаза... Подумал: вот появится медведица, как старики говорили, и задерет. Надо бы вернуться, а ноги сами не назад, а дальше, вперед несут. Все же вернулся. Идёт назад - солнышко из-за спины светит прямо на дуб, и видит Саша: нет медвежат, за детенышей звериных принял он два нароста на дереве! Отошло, успокоился. Разозлился, однако, охотник: ни медвежат, ни медведицы, но и охоты тоже нет. Птицы летали, сойки, шустрые и крикливые, вроде сорок. Так Александр со зла, с досады в одну пальнул. Не убил, только пух и перья полетели. Птичка крыльями затрепетала и бежать, а он поймал, в руки взял, пожалел и отпустил...
Услышал три выстрела неподалеку. Оказалось – охотники медведя убили. К лошади, вожжами к хомуту, прицепили, везет лошадь медведя, везет, по кустам тащит, а медведь, бурый таежный, огромный, метра три длиной, весом в двенадцать пудов, клыки у основания шириной в два пальца. Ударом огромной своей лапы такой зверь переламывал шею лошади или коровы...
Чуть в стороне две лошади наготове стояли с бочками, чтобы на месте разделать медведя, всё в эти бочки сложить и в деревню отвезти. Саша попросил: «Вырубите мне клык! И коготь». Вырубили. С собой забрал, надеялся домой привезти показать, но всё украли потом, после войны уже, и подарки родным, и маузер трофейный украли, так и не привез.
Медвежатину попробовал, ничего, но сала больно много.
А на охоту больше не ходил ни разу.
В то время, осенью, было в южном Приморье три месяца необыкновенной тишины, безветрие. Спичку зажжешь – пламя не качается. Лист падает – слышно. Удивительно было все это. Трава выше пояса, летом в траве цветы – пионы розовые, бело-розовые. Кедры – 30 метров высоты. На кедрах лианы, виноградная лоза – как в Крыму. Можно запросто ведро винограда набрать. В родном краю такого не было.
В сорок первом направили артиллерийскую часть Александра на границу - там японская армия, самураи против нашей армии стояли. На западе уже гремела война, немцы рвались к Москве. Выехали, заняли места, и окопы копать - все, все кто был! Два года окопы копал красноармеец Плотников. Двадцать окопов выкопал, не меньше. Шакалы бегали, видел, когда на посту стоял, слышал: выли как-то странно, не боялись никого.
А японские дивизии так прямо перед нашими войсками стояли, но не стреляли, и хорошо, и наши бойцы не стреляли. В то время комсомольца Александра Плотникова, как грамотного человека и агитатора часто в штаб приглашали. Дали перископ, в него все видно было, что у японцев делалось.
...Грозятся пушками японцы
Из темных нор из-за реки.
Мы утром видим как на солнце
Сверкают плоские штыки...
И снова - ясность цели, объект для острого пропагандистского слова: солдаты вражеские, до пояса раздетые, офицеры в белой форме. Но высмеивали тогда немцев, а японцев - так, маленько.
Известно, что снять часового с поста может только тот командир, кто ставил. Поставили часового, а к нему подчаском Плотникова охранять парк техники: трактора и пушки. Метров 50 между ними было. Александр был дальше, его и забыли. Забыли! Ночь, холод, осенью дело было. Была у него малая саперная лопатка – вырыл окоп. И вот уж не может стоять, совсем не может, помирает. Присел, и встать не может. Всё, всё! Помирать надо. Холод! Дошел до края. Еще маленько и не встанет, совсем. Всё!
Встал Саша и пошел с поста, решил, все равно: или расстреляют, или он тут подохнет. Думал, что-то случилось, с командиром. Идёт и видит: бойцы, его товарищи внизу палатку, печку поставили. Они там топят чем-то, им тепло. Слава Богу, дошел. Подошел, в палатку заглянул, видит, командир – лейтенант в лице изменился: «А мы тебя и забыли!» Винился. И никому ничего не сказали тогда, и Александр никому не жаловался.
Зима пришла, а солдаты не в доме – в окопах. Ни согреться, ни переодеться в чистое. Вши. Голодно. Работа до изнеможения. Опять же, русскому человеку по природе его сподручней работать «не тяжем, а рывом», а тут – постоянная готовность нужна во всем, война в любой момент могла начаться. И снова выручало Сашу то, что физкультурой дома занимался, «солнышко» на турнике крутил, здоровье крепкое. Боевое орудие – гаубица 203 мм, снаряд 6 пудов. Плотников заряжающим был, то есть: и заряжал, и затвор заворачивал, и за шнур по команде дергал. Как сил на всё хватало...
А ведь, кроме того, на позиции окоп и для гаубицы рыть приходилось. До крайности доходило: готов был лечь от усталости, от изнеможения, и пусть в окопе рядом с пушкой хоть землей засыпают...
Как переживали зиму? Сами удивлялись. Рядом озеро, бойцы до морозов еще дерн нарубили и что-то вроде дома сложили. Грязь, вши – баня позарез была нужна. Нашли котел пустой, нашли доски, настил сделали, стены водой полили, мороз ударил – вода застыла, и кое-как чем-то прикрыли сверху. Воды в котел налили, прямо под ним костер развели... все сняли с себя, холодно, конечно было, но ничего никому... Ни один не болел, ни один! Почему-то люди не болеют в таких условиях.
Все бы ничего, да вот беда: продовольствие перестали подвозить. Морозы ударили – хлеб доставляли хоть и замороженный, рубили топором, но всё ж таки еда. А тут – месяц-полтора ничего из еды не возили, совсем ничего! И опять, как раньше, дома, ясность цели, вера в мудрость вождя и его соратников не давала Александру расслабиться, усомниться в справедливости происходившего: нет еды, значит, происки диверсантов, а может, свои враги народа – предатели... Сомневаться в честности командиров не было оснований. Да и говорить об этом было нельзя, слухов таких не было. Командиры, конечно, знали, что люди голодают, но и им жаловаться было нельзя и некому.
Сурепку находили, варить пробовали, было какое-то масло. У всех животы заболели, понос начался. На стрельбы ходили, свеклу находили мороженую, подбирали, ели. Желание поесть, особенно у молодых, самое сильное. Когда кормили чёрте-чем, нельзя было кричать: «Невкусно!» А Александр все же написал и товарищам прочитал:
Ныне суп – мудистика,
Да, да, да!
Два лавровых листика
И вода.
И туда не крошено
Ничего,
Лишь одна картошина
Там всего...
Слава Богу, никто никуда не доложил, не донес. Ребята были хорошие, не стукачи, не предатели, не трусы. Несмотря на все беды, полк был патриотическим. Командир хороший был, с Волги, чуваш. Жалел солдат. Учил портянки навертывать, солдатской премудрости выучил. Сорок второй год шел. Рвались на запад, с немцами воевать. Просился и Александр, а ему, как многим другим, отвечали: «Кто здесь дыру заткнет?». Но все же кого-то отправляли, а потом часто приходили сообщения: погибли.
Известно, в семье не без урода. Было двое уродов в полку. Один проштрафился – в тюрьму пошел, другой, вор Владивостокский, трус, воевать боялся, самострел устроил. Винтовку приспособил, на спусковой крючок нажал как-то, руку прострелил, не кость, мягкие места. Расстреляли...
Русское долготерпение известно, и даже осуждаемо. Но проистекает оно больше от смирения, чем от страха перед властвующими. Не выдержал Александр, написал коллективную докладную командиру полка: дескать, погибаем от голода напрочь, и подпись первый поставил. Вызвал его командир, боец докладывает:
- Сержант Плотников по вашему приказанию прибыл!
- Присягу принимали? - спрашивает.
- Так точно, принимал, - отвечает.
- Где ваше место?
- У гаубицы, стреляющий.
- Вот и отправляйтесь туда, а в следующий раз писать вздумаете – десять лет!
Вывели тогда всех из строя, вывели, вывели! Какой солдат, когда сил нет. Вот чуть-чуть наверх выйти, на сопку, сто метров – никак. На Александра две винтовки навешивали: вторая того, кто сам едва передвигался. Он, хоть отощал, как все, весил к тому времени всего 52 килограмма, физкультурник был, сильный человек, закаленный.
Тогда, в сорок втором, пугали: «Сталинград падет, и Арзамас возьмут». Не вражеская пропаганда, наши писали.
В сорок третьем году в артиллерийскую часть, где Плотников служил, прибыл генерал и спрашивает: «Кто умеет газету делать? Война уже давно идет, и тут скоро бои начнутся, а газету некому делать...». Патриотические стихи, сатиру Александра Плотникова печатали чуть ли не во всех дальневосточных газетах, читали в местных клубах. Выяснил генерал про Плотникова – приказ поступил перевести в 9-ю Воздушную армию внештатным корреспондентом газеты «Боевой курс».
Он не протестовал. Служил так в газете два года, потом перевели в штат, стали даже платить какие-то деньги. При воинском звании старшего сержанта, все было офицерское - и права, и обмундирование. Последним пользовался при поездках во Владивосток, чтобы патруль не останавливал, рисковал, конечно...
В газете «Красное знамя», с ребятами подружился. Познакомился с писателем Дмитрием Нагишкиным, автором известного романа «Сердце Бонивура».
Приезжает как-то, в конце войны, военкор Плотников во Владивосток, в редакцию, и видит: сидят работники – один на подоконнике, другой так, третий – этак, и вид какой-то у всех странный... Спрашивает:
- Что тут у вас случилось?
- Ужас один, - говорят, - букву неправильно поставили!
- Какую букву?
- Лозунг в газете должны были дать: «Работать так, как горняки Приморья», а у нас в слове горняки, вместо «Р» буква «В». Шрифт крупный «дубовый»...
Сейчас это, конечно, смешно, а тогда главного редактора газеты сняли, хорошо под суд не попал.
В армейской газете Плотникова тоже курьезный случай был. Набор, понятное дело, от руки, буквы свинцовые на деревяшку крепили, одна буква в названии оторвалась, получилось: «Боевой кур», вместо «Боевой курс». Напечатали весь тираж, не заметили. Летчик из эскадрильи прилетел, пачку газет в досаде кинул: «Заберите своих «кур»!».
Обошлось, никого не наказали.
Друг Плотникова, земляк из села Водоватова Иван Птицын, танкист, ещё когда воевал на западе, писал: «Немцев разобьем, к тебе на танке приеду!» И ведь сказкой кажется, чудесным подарком судьбы, а и в самом деле – приехал, когда фашистов разгромили! В июле 45-го раздался рокот мотора тридцатьчетверки. Выглянул Александр из окна, а это друг на танке – радость неописуемая!..
Закончилась страшная война, отгремели бои и на западе, и на востоке. Вернулся в родные места Александр Плотников, слава Богу, целый и невредимый. Встретил настоящую любовь на всю оставшуюся жизнь. Учительствовал. Вырастил детей и внуков. Боролся с несправедливостью: не молчал, когда другие слово боялись сказать, исключали из партии – не исключили, высылали из родного села – не выслали...
Осужден как деспот и тиран народа вождь и правитель огромной страны, преданный своими соратниками, но любовь и уважение к нему, как и многие другие граждане, сохранил в душе Александр Иванович. Отошел в прошлое строй, которому бескорыстно служил поэт и пропагандист Александр Плотников. Но он и раньше служил не власти, не строю, а своей Родине.
Верность правде, которая олицетворяет для русского человека и истину, и личную нравственность, и общественную справедливость – в 88 лет не дает ему спокойно жить. Он говорит свое острое и горькое слово осуждения и тем, кто бессовестно грабит и ворует, и тем, кто, наделенный властью, позволяет это делать. К счастью, никто особенно не угрожает ему расправой, не грозит пресловутыми «десятью годами».
Одну из книг Александра Ивановича запросили в США – в библиотеку Конгресса. Отослал, и оттуда ответ пришел, что получили...
О главном в жизни Александр Иванович говорит так: «Патриотизм – любить своих родителей. Быть добрым к людям, которые окружают. Христос или Бог – это есть добро. Любить людей, любить Родину, какая бы она ни была, не власть, нет. Государство это не Родина. Родина – место, где родился. Кто не любит свой родной уголок любить целый мир не может».
Две восьмерки, стоящие рядом – если повернуть, положить на бок, превращаются в две бесконечности. Что это: бесконечная вера, бесконечное русское терпение, жертвенность... или что-то другое?
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Иван Мельник: Поход на восход. Очерки о судьбах людей.
Стиль "ретро" на Точке Зрения - интересная идея!..
29.06.08 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|