Елена Мокрушина: Мишка.
Когда-то читал, что парадоксальное начало "Зависти" Ю. Олеши ("Он поёт по утрам в клозете") привело в восторг читавшего повесть редактора. А вот первая фраза рассказа Елены Мокрушиной: "Мы Мишку не заводили – он завёлся сам". После неё входишь в текст, как в гости к старому другу: с удовольствием. И забавные приключения "мелкого" аристократа, дарящего радость своему окружению с момента появления на свет, радуют, как будто речь о собственном ребёнке. Такова сила материнской любви: Елена сделала своего Мишку нашим, "всехним". Здорово!
Редактор отдела поэзии,
Борис Суслович
|
Мишка
Мы Мишку не заводили – он завёлся сам.
Иногда мне казалось, что он из какого-то двадцатого измерения долго выбирал способ своего появления в этом мире, как потом брюки в магазине – с примерками, обстоятельно. И наконец решил родиться именно у нас, третьим и сильно младшим. А когда решил – не оставил нам шансов отвертеться. Весь первый год своей жизни Мишка сиял, как медный чайник. Даже во сне с его физиономии не сходила улыбка победителя.
Уже были двое детей-школьников, к тому же – мальчик и девочка. Куда ещё третьего? Но Мишка с первых дней беременности ухитрился подарить мне такое странное, никогда – ни раньше, ни позже - не повторявшееся физическое блаженство, что все сомнения мгновенно отпали.
Мужу я сообщила новость в форме вопроса: «А если… ты от меня не сбежишь?» Он ответил «ну конечно», что можно было понять двояко. Но по сути поддержал полностью.
Хуже было с мамой. Я ничего ей не говорила, пока – уже на пятом месяце – не услышала вопрос: «Лена, а ты не…?». Утвердительный ответ вверг маму в классическую истерику – всего в третий раз на моей памяти. Два предыдущих случая были связаны со змеями, которых мама боялась панически – прыгала на месте, визжа на весь лес, а слёзы непостижимым образом выбрызгивались из её глаз на полметра.
Её можно было понять. Мы жили все вместе в «брежневке» с пятиметровой кухней. Четыре поколения. Семь человек в возрасте от десяти до восьмидесяти семи лет.
С появлением Мишки население нашей квартиры дошло до восьми. Его старший брат спал теперь в проходной комнате вместе с моей мамой. Каждое утро его кресло-кровать приходилось складывать и сдвигать в дальний угол - единственное место, где оно могло поместиться.
Мама читала по вечерам, прикрыв лампу старой ночной рубашкой. Считалось, что старший внук при этом спит, что было не так. Он никак не мог привыкнуть к новому месту. Ложился рано – и читал в постели. При появлении бабушки делал вид, что спит, но под первые звуки её храпа зажигал под одеялом фонарик – и продолжал читать. Его зрение стремительно портилось. Начитавшись, он тихо вылезал из постели и открывал форточку – иначе не мог заснуть. Потом вставала бабушка и её закрывала. Утром голова болела у них обоих.
Несмотря на малогабаритность, наша квартира имела четыре комнаты и довольно большой метраж по советским меркам. Чтобы встать на очередь хотя бы в кооператив, мне надо было родить не меньше пяти детей. Другой путь - идти в райком и просить. Не мне, конечно, а моему отцу. Ему бы не отказали – как профессору, завкафедрой и лауреату Государственной премии. Тем более что секретарь институтского парткома был его учеником.
Но папа терпеть не мог просить что бы то ни было. А уж райком вызывал у него стойкое отвращение. Он никогда не ездил за границу – именно из-за категорического неприятия райкомовских иностранных комиссий.
- Я эти рожи видеть не могу. Непременно скажу там что-нибудь не то.
Во всём огромном институте он был единственным беспартийным завкафедрой. Ему регулярно предлагали вступить в партию, но он всегда отвечал, что не чувствует себя достойным такой чести.
Мечта разъехаться с родителями не покидала меня все долгие годы нашего совместного проживания. Но никому и в голову не приходило просить папу похлопотать об этом. Некоторые вещи в нашей семье были как бы запрещены изначально – как табу в Полинезии.
Но третий внук перевернул даже папино сознание. Его собственные жилищные условия, правда, не изменились: и после Мишкиного рождения наш Дед продолжал обитать в своей заставленной книжными стеллажами отдельной комнате Но и оттуда было видно, что перенаселенная квартира превращается в сумасшедший дом, а любимый и чем-то похожий на него старший внук хиреет и чахнет без своего угла.
Отец пошёл-таки в райком, его тут же поставили на очередь, и через полгода заветный дом уже начал строиться. После первого взноса Советский Союз развалился, стоимость денег стала стремительно падать, но цены на уже предоставленное жильё не изменились, хотя на новое - возросли до полной недоступности. Можно сказать, что родителям эта квартира досталась почти даром – и к тому же в самый последний момент.
Моя мама иногда начинала:
- А вот если бы дед тогда не пошёл…
- Не продолжай, - просила я. – А не то я упаду в обморок.
Мне действительно страшно было это представить.
Всё последующее «лихое» десятилетие друзья не переставали удивляться моему сияющему виду.
– Мы вчетвером в четырёх комнатах, - отвечала я. - А всё остальное – мелочи.
Я мечтала об этом семнадцать лет и теперь никак не могла привыкнуть. Шли годы, но чувство Своей Квартиры всё не теряло свежести, окрашивая каждый день радостью.
Умение всегда появляться вовремя сродни таланту. У Мишки этот талант проявился необычайно рано.
Он очень точно выбрал время своего появления на свет.
Новорожденный Мишка оказался самым толстым малышом в роддоме и сразу очаровал всех. На второй неделе земной жизни он уже улыбался и строил глазки приходившим гостям.
Одна наша знакомая определила коротко:
- Он весь как импортный.
В то время это звучало высшим одобрением.
Кроме обаяния и врождённого умения нравиться Мишка получил от природы бессознательную, звериную жизненную цепкость. В морозные ночи мы брали его, крохотного, к себе в постель – а утром просыпались, стиснутые вдвоём на трети её ширины. Всё остальное жизненное пространство занимал сонный девятимесячный клоп, разлёгшийся поперёк кровати. Окажись он на месте Маугли – всех волчат расшвырял бы, добираясь до тепла и пищи.
Чуть не с рождения он везде чувствовал себя как дома, умел понравиться каждому и не знал, что такое застенчивость.
Поход в магазин с двухлетним Мишкой превращался в цирк. Он тут же находил кондитерский отдел и брал его приступом, обходя прилавок или влезая на него сверху. Далее следовал вопрос:
- Тётя, а у тебя конфеты есть?
И ни одна продавщица…
Но тем, кто вырос после краха Союза, надо объяснить, что советские продавщицы сильно отличались от современных, дежурно повторяющих «спасибо за покупку, приходите ещё».
Для иллюстрации расскажу историю из собственного детства.
Мне было восемь, когда мы переехали из Петроградского района в «хрущёвку» на окраине Ленинграда. Через неделю мама послала меня в булочную — пять минут от дома — наказав купить «халу». Полиэтиленовой плёнки, в которую сейчас упаковывается всё, тогда ещё не было, хлеб открыто лежал на стеллажах с наклонными полками, рядом висели большие двузубые вилки — с их помощью полагалось проверять свежесть товара и перемещать его в свою сумку. Я подцепила что-то подходящее и предъявила кассирше, высыпав на блюдце все выданные мамой монетки.
-Мало! - рявкнула та.
- Как же… Хала стОит…
Надо сказать, что цены тогда не менялись. Вообще. В течение десятилетий.
- Это не хала! Это плетенка с маком! Она стОит больше.
Я повернулась, чтобы положить батон обратно на полку, но застыла от крика кассирши:
- Ты своими грязными лапами взяла — и обратно кладёшь? Кто после тебя это купит?
- Можно, я её сюда положу, в сторонку, - залепетала я, - и сбегаю домой за деньгами? Тут близко.
Но кассиршу не интересовали мои копейки — она жаждала развлечения.
- Валя, - позвала она, - смотри, тут какая-то идиотка пришла!
Из подсобки выплыли две внушительных размеров тётки и грозно уставились на меня. Утроение сил противника повергло меня в ступор. Я прочно замолчала и только переводила взгляд с одной работницы прилавка на другую, прижимая к груди злополучную плетенку. А тётки орали — то хором, то по очереди:
- Смотри, ещё и к пальто прижимает! А туда же — обратно класть хочет! Да она сумасшедшая!
Наконец одна из них забрала у меня батон и толкнула к двери.
В последующие посещения булочной я старательно делала вид, что реплики кассирши «Валь, смотри, эта придурочная опять явилась» относятся не ко мне.
Думаю, теперь вы поняли, что среди советских продавщиц попадались настоящие монстры.
.Но ни одна из них, даже самая злющая, не зашипела на Мишку, не рявкнула «мамаша, заберите ребенка!». Все поголовно расплывались в улыбке и дарили маленькому нахалу конфетку. А мне приходилось покупать ещё целый кулёк.
Впрочем, его врождённая уверенность в собственной неотразимости временами приносила пользу.
Это было в последний год СССР, на пике тотального дефицита. Сентябрьским утром мы со старшим сыном спешно побежали занимать очередь к фургону с картошкой, оставив дома Мишку и забытый не плите чайник. Чайник нагрелся и засвистел. За четыре года своей жизни Мишка ни разу не имел дела с газом и не знал, как он выключается. Он вышел на лестничную площадку и деловито позвонил в три соседние квартиры, каждый раз вставая на прихваченную с собой маленькую скамеечку. Соседей дома не оказалось, и Мишка отправился было на другой этаж, но в это время по лестнице шла какая-то женщина. Он тут же завёл её в нашу кухню, и газ был выключен.
Но главную свою победу Мишка одержал на два года раньше.
При поступлении в детский сад его записали в ясельную группу – младше двух лет. Он всегда водился со старшими, и я попросила перевести его хотя бы к ровесникам.
- Идите к воспитательнице, - сказала заведующая. – Если она возьмёт…
- Нет! - отрезала та. - У меня и так детей слишком много.
Воспитательница походила на располневшую Снежную Королеву, не желающую допустить в своё ледяное царство ни одного лишнего жителя.
Но у Мишки были другие планы.
- Здравствуйте, - произнёс он с непринуждённостью молодого аристократа, только что представленного хозяйке светского салона. – Я Миша, два с половиной года.
Хозяйка посмотрела на мелкого гостя с хмурым недоумением, как на внезапно заговорившую табуретку. А Мишка продолжал:
- У вас игрушки интересные. Можно посмотреть эту машину?
Королева растерянно кивнула. Мишка снял машину с полки, оглядел со всех сторон, покатал по полу и аккуратно поставил на место.
- А трактор - можно?
На лице воспитательницы медленно проступало выражение продавщицы кондитерского отдела. Через пять минут остатки её ледяной брони растаяли и окончательно испарились. На месте Снежной Королевы сидела обыкновенная женщина средних лет в белом халате и белой косынке.
- Ну, этого я бы взяла… - сказала она задумчиво, словно размышляя вслух.
Назавтра я прибежала днём, чтобы забрать Мишку сразу после обеда. Всё-таки первый день в садике. Но вытащить его из группы оказалось не так-то просто – он был занят чем-то увлекательным в самом дальнем углу комнаты.
- А чего ты пришла так рано? – заметил он меня наконец. – Я здесь до вечера останусь!
Я удивилась гораздо меньше, чем воспитательница, привыкшая к малышам, плачущим в коридоре в ожидании мамы. За Мишкой в два с небольшим можно было вообще не смотреть – на даче я отпускала его после завтрака, весь день он бегал по посёлку со старшими ребятами, и я знала, что скорее солнце встанет на западе, чем ему придёт в голову отправиться куда-то одному. Главной задачей было обнаружить ребячью компанию, где на этот раз пребывал Мишка, извлечь его оттуда и привести к обеду, что входило в обязанности старшего брата.
В любой компании Мишка оказывался самым младшим.
В три года он добился уважения Андрюши и Коли, шестилетних соседей по даче. После долгих и безуспешных попыток подразнить малявку им пришлось признать поражение, ибо этот клоп тут же придумывал свою, ещё более изощрённую дразнилку. А два года спустя пятилетний Мишка сообщил по секрету:
- А я Коле говорю, что Андрюша нехороший, а Андрюше – что Коля…
- Что ты, как так можно!
- Да они же поссорились. А я хочу и с тем, и с другим играть.
Три года спустя он выручал меня, проявляя чудеса дипломатии по отношению к старшему брату, который возился с ним в детстве. Во второе Мишкино лето сажал его, ещё толком не умеющего говорить, на детское седло, специально приделанное к раме велосипеда, и они уезжали на старый карьер. Там можно было прыгать с обрывов на кучи мягкого, очень тонкого песка, или кубарем скатываться с осыпающихся склонов.
Однажды их застала гроза. Вернулись под дождём, Мишка – в одном сапоге.
- В песке потеряли, уже некогда было искать. Он грома испугался, - говорил брат с гордостью старшего. – Как грохнуло, так и бросился ко мне. .
Братья были антиподами. Старший, природный самоучка, интроверт и социофоб, чуждался компаний и жил в каком-то своём, одному ему присущем ритме. Он бросил институт после первого курса, несмотря на блестяще сданную сессию. Пытался осуществлять какие-то свои идеи, но без особого успеха. И периодически впадал в депрессию, неделями не разговаривая ни с кем.
Если старший брат, обиженный на весь мир, в очередной раз запирался в комнате, Мишка наставительно говорил:
- Ты неправильно с ним разговариваешь. Вот я пойду – он сразу дверь откроет и суп возьмёт.
Когда я была на работе, а старший сын – в очередной депрессухе, этот третьеклассник сам грел ему обед, приносил в комнату и молча ставил на тумбочку – иногда братец ел, не вставая с кровати.
Ссориться они начали позже, когда Мишка стал подростком.
А потом старший брат женился, причём Мишка сыграл очень важную роль в этом событии. Можно сказать, решающую.
Но это уже совсем другая история…
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Елена Мокрушина: Мишка. Рассказ.
После первой же фразы: "Мы Мишку не заводили – он завёлся сам" - входишь в текст, как в гости к старому другу. При чтении иногда кажется, что читаешь о своём ребёнке. Такова сила материнской любви.
10.02.16 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|