К 70-летию Михаила Анищенко

1
Артюр Рембо, заходя в деревню со странным названием Шелехметь (новая правильная рифма к слову «смерть»), перекликался со студенистыми, зигзагами чертившими воздух стрекозами, и, навещая Михаила Анищенко, повествовал ему о плаванье пьяного корабля.
Шекспировская бездна раскрывалась в небесах, и звёздчатые чудеса, мерцая самоцветами, сходили в строки видящего вечность одинокого, как крест на горе, поэта.
Он был из народной бездны, из самой гущи её и плазмы; что не мешало ему, сочетая разные линии, заваривать крепкий, культурологический бульон, добывая словесную руду, там, где казалось порой, её и быть не может.
Необычные, алогичные повороты внутри строк становились основополагающими векторами развития звука и смысла: Я волк, убивший человека/ всю жизнь писавшего стихи…
Нет у меня даже звука, / чтобы исторгнуть его…
Так не напишешь: можно только услышать, подчиняясь силе и самому-то не очень ясного дара, в котором от кары столько же, сколько и от кармы.
Одной из вершин поэзии Анищенко зажглась мистическая поэма «Суд синедриона», где Евангельская правда точно увидена по-новому, через свою призму, сквозь тайны кубических, гранёных веков; и Христос становится ближе нам, как будто расстояние между ним и нами снизилось до нуля.
Анищенко зажигал даже не факелы, но звёзды стихов.
Он был мрачен.
Он был трагичен.
Жизнь – часто неоправданно и непонятно щедрая к людям бездарным, типа Пригова, ему не оставила вариантов; но за любым из самых скорбных изломов его стихотворений мерцало синее небесное золото, тайным счастьем пролитое в строки и строфы: и мерцание это невозможно не почувствовать, соприкоснувшись с ним, погружаясь в великолепные словесные слои, созданные поэтом.


2
Парадоксальность строки свидетельствует о парадоксальности мышления, - что, как ассиметрия симметрии, намного интереснее линейной гладкописи:

Встань, пройди по черноталу
И, планиду не коря,
Полюби свою опалу,
Как награду от царя.

Но стих Анищенко гармоничен и мелодичен, какие бы интеллектуальные и этические парадоксы не прокалывали его стихотворения, оставляя ощущение запредельности: так нельзя написать, можно только услышать…
От кого?
От ветра, Гамлета, космоса, слоёв истории, вечно колышущихся рядом, перетекающих в настоящее, живущих в нас…
Стихи Анищенко трагичны – и вместе светлы, есть в них та мера счастья, что серьёзнее пряников и премий: прикосновение к коловращению мирового духа…
Почти всегда нечто неожиданное поджидает читателя в строфе: никакой прямолинейной логики:

Я жил над родною разрухой немея,
Атланты в церквах не вставали с колен.
На месте убитого льва из Немеи
Возникло смердящее царство гиен.

Будучи человеком из плазмы народной, М. Анищенко столь густо насыщал стихи культурологическими ассоциациями и аллюзиями, что, казалось, прошёл многие образования насквозь…
Однако, скорее дело было в чтение: лихорадочном и беспорядочном, обогатившем необыкновенно ум и душу поэта…
Он расшифровывал свою душу, подключаясь к Блейку, мистикам, Булгакову, и всё, разумеется, проводя через собственные бездны, звенящие тяжёлыми дисками.
Его поэма «Суд Синедриона» горела призмою призм, предлагая увидеть Иисуса по-новому: дерзновение поэта не знало границ.
И смерть не поставила их: стихи растут, прорываясь, продираясь сквозь наше глухое к художественному слову, кровоточащее от идиотского прагматизма время, к сердцам людей, окончательно не уничтоженных тотальным потреблением…