67

Она была крупной, полной, избыточно жизнерадостной: точно воспринимала исключительно световую сторону действительности.
Дочка партийного босса, она приехала в Москву и легко, без протекций поступила в Институт культуры, работала всю жизнь в библиотеках, и с мужем, казалось, были счастливы.
Единственная дочь, хотя хотели много детей – когда-то, когда Союз был незыблемым.
Кошки, всегда кошки, сразу по две; и рассказы про них – забавные, смешные.
-Знаешь, - говорила, - соседка с третьего этажа заходит – уже третий раз – не ваша кошечка мимо окна пролетела? Спрашивает. Тишка любит на подоконнике лежать, и вот…
-И… как же?..
-А ничего. Падает и сидит на земле, ждёт когда за ним придут.
Потом – про того же Тишку: как выскочил за дверь, но дошёл только до мусоропровода: сидел там, ждал…
Она была гуманитарной интеллектуалкой, и, не смотря на пласты проеденной литературы, сохранила к ней интерес и после шестидесяти: старалась за всем следить, много перечитывала.
Дочь – с её помощью – поступила в вуз, где мать заведовала библиотекой, быстро вышла замуж.
Жизнь, переориентированная на деньги, оказалась в кассу: дочь после учёбы стала много зарабатывать, зарабатывал и её муж, появилась возможность путешествовать, расширить жильё…
Папаша, как называла мужа, пил, потом начались проблемы с сердцем, потом – умер.
Она не унывала: выйдя на пенсию, почувствовала себя вдвойне счастливой: путешествовала с дочерью, читала, возилась с кошками.
И радовалась, радовалась, радовалась жизни…

На подмосковном кладбище, в августовскую жару, под соснами, истово рвущимися в отцеженную золотистую синь небес, вспоминал кусками то это, то другое, спросил у дочки, сколько было лет: никогда не знал.
-67, - ответила, и добавила что-то про болезнь, про неунывающий мамин характер.
67.