* * *
][color=green]НАЧАЛО И КОНЕЦ[/color]
Трудно начать – я слыхал от начавших –-
проще продолжить: начало–то есть!..
Может, и так. Но значительно чаще
главная трудность, конечно, конец.
Мало сыграть в окончательный ящик.
Стих –- мой пожизненный ангел и бес –-
он и посмертно мне ЗАГС и СОБЕС,
телохранитель и душеприказчик.
Трудно начало?!.. –- Присутствуя днесь,
мысль извращая посредством словес,
выйду ль за рамки, и где –- настоящий?..
Только конец, точно телекинез,
нерукотворно взметнёт до небес
прах и низвергнет в пучины смердящи.
* * *
* * *
Форма, видите ли, срослась с содержанием,
но страдает содержания недержанием.
Льётся оно наудачу из формы...
Вот и я придерживаюсь той же платформы.
* * *
Сажусь на своего конька
(дракон подземный еле тащится),
ещё мне рифма –- злая падчерица:
батрачит, но –- без огонька.
Уймись, боязнь бумаги девственной
и не измаранной нимало.
Ни дня без этого,
не то -- пиши, пропало,
и – где Поэта сан торжественный?..
Ни дня без рокового шага,
и в переполненном троллейбусе
неодолимо, хоть убейся,
да прошуршит моя бумага!
И даже если голос внутренний
плутает в мясе и не слышен,
мы всё-таки ещё попишем,
намаз езды исполнив утренний.
А там –- дороги панацея,
а там, глядишь, раскочегарится,
и с рифмой мы уже товарищи,
и –- чем случайней, тем вернее.
* * *
Неважно, о чём. Вернее тем, чем случайней.
Чем зеленее, тем и съедобней плод.
Строка за строкой –- и сам я себе начальник.
Строфа за строфой –- и нету иных забот!
Диктует стопу кувырканье колёс трамвая.
Забыть обо всём, а особенно –- о плохом.
Я выпал из мира. Выдумываю слова я.
Вот в кучку сложу их и объявлю стихом.
* * *
* * *
Понять, кто талант, кто бездарный,
что съесть всех собак на Руси!
Поэзия так элитарна,
что прямо хоть стих выноси!
И вот его в жизнь выношу я,
в житьё, извиняюсь, бытьё,
простейшую речь ритмизуя,
вводя поэтизмы в неё.
Что жизнь – только пиво да воды,
квартира, карьера, фирмА...
А жизнь со стихами –- Свобода
(хотя, может быть, и тюрьма).
Я в тайную дудочку дую,
секреты метафор ищу,
как жалкий несун –- в проходную
стихов сочлененья тащу.
Вот-вот зазвенит и забьётся
над строчками солнечный нимб,
и небо над ним развернётся,
и бездна завоет под ним...
Но прозу и небо, и бездна
(особенно бездна!) –- страшит!
И внутренний цензор (О, бездарь!)
на страже комфорта стоит.
В ПОЕЗДЕ
ГЕРОЙ
Лирический... да нет, он саркастический,
ну, мой юмористический герой,
способен, гад, талантлив –- фантастически,
весь заряжён божественной искрой.
Пока кусаю бороду и чёркаю
(то то -- не так, то это -- кое-как...) –-
он хмыкает над каждой оговоркою
моей, да вслух, ведь нет, чтобы в кулак!
А стоит мне немного успокоиться,
решить, что всё, нет вопиющих мест –
он тут как тут: на разговорной скорости
импровизирует довольно складный текст.
Он помышляет только о возвышенном:
без разницы – Олимп или Сион!..
Все козыри мои он фоской вышибет,
и мне конец, когда начнётся он.
КАК ПРИНЯТО...
Как принято у нас на Востоке,
который, как и Запад, ни с места,
любая маломальская песня
имеет посерёдке цезуру,
похожую на маленький синус
в его неположительной части,
дотошно соблюдающий фазу
движения в двугорбом режиме.
Как принято у нас, у приматов,
в приличных и порядочных стаях,
уныло, как студентки N-фака,
где N определяется ночью,
выходят от и.о. Гутенберга
на волю –- чистой повестью тексты,
крутящие в районе Динамо
свои договорные сюжеты.
Как принятая вовремя доза
от холода спасёт и от СПИДа,
фигура умолчания смысла
восполнит недержание слова.
Как принятый в почётные члены,
миг, якобы прекрасный, недвижим,
и прыгают по строчкам поправки,
как принятые в первом же чтенье.
ИГРА
Что значит “творчество”? Оно -- игра.
Не надо морщиться, водить пора.
Не жалкой салкою, не в домино,
а –- вроде сталкера (см. кино).
В ночи торжественной, как балдахин,
жужжат торгующие барахлом:
–- Да это ж лежбище баллад и схим...
–- Нет, это гульбище шарад и хохм...
–- Ах, это поприще ума и чувств!..
–- О, вакханалия слогОв и нот!..
Да это, знаете, –- мура и чушь.
Кому не нАлили, тот и не пьёт...
Цугцвангом шествуя из бара в холл,
упал вистующий: был мал да хил...
Там и торгующие барахлом,
где храм торжественный
как балдахин.
А в утлой хижине, ковчеге дум,
как неподсвеченный, бледнеет ГУМ,
летают чижики, свистит лапта,
и лунным светочем ночь залита.
В сиянье месяцев, в потёмках дней,
миры мерещатся миров чудней.
Они реальнее вещей и тел.
Не тьма анальная, а леса тень.
Не скрежет лифта и не шины всхлип,
не ворон, каркая, роняет сыр,
а –- шорох лиственниц, рыданье лип,
дриада арфою струит эфир...
Эфир, как плазма, а душа – фужер,
да не преполнится ея объём!..
Наглядным пламенем из фибр, из жерл
да вспыхнет Творчество –- Игра с Огнём!
* * *
Когда под кнутом вдохновенья
уложены буковки в ряд,
и ангелов сложное пенье
не ранит взыскательный слух,
тогда возникают из мрака
кудрявые тени коряг,
которые терпит бумага
без, вроде бы, видимых мук.
Я, стихотворенья директор,
умеренный прапорщик слов,
вхожу, как простой вивисектор,
с метафорой наперевес.
Я что-то кромсаю и чищу
и определяю на слом.
Перо в моих грубых ручищах
работает, как Днепрогэс.
И вот интенсивно коснеет
крылатое тело стиха,
его амфибрахий тускнеет,
и ритму хребет перебит.
И вот, в результате творенья
совместного: мной и в верхах,
вы видите стихотворенье.
Приятен ли вам этот вид?
* * *
Поставил дату –- как груздём назвался.
Грех упускать пустую электричку,
предпочитаемую авторучку
и записную, как нарочно, книжку.
Грех упускать летящую природу
и шум дождя, а, главное, –- свободу,
когда стихи стихийно происходят
подобно муравьиному дыханью.
Вот, я -- пишу, хоть, как заметил выше,
мог не писать бы.
Впрочем, отчего же...
[color=darkblue]ПЯТЬ СТРОФ[/color] ПЯТЬ СТРОФ
Не пройтись ли по карте морскими путями,
с верхотуры упав на тропу авантюр?
Сшить Атлантику Зингером, выйти к Панаме
и по Тихому тур предпринять в Порт-Артур...
Курс рассчитан по лампам в плафоне каюты.
Под надёжным компасом –- надёжный топор.
Сорок градусов ром, и четыре минуты,
чтоб сверстать всех навеки в единый набор.
О, чугунная матрица в форме матраца!
Напряжённый Гантмахер* строки и столбца!..
Представления групп**...
Матросня будет драться.
Ну, не глупо ли, братцы, стоять до конца!..
Но бессовестно бдит комендор бесноватый,
отпивающий склянку в назначенный час
(да, про ром уже было...), и близится к пятой
и последней строфе земноводный Пегас.
Вот она.
Одинокий мой парус прочертит
незабвенный пунктир в нереальной дали,
и на карте проступят, как водится, черви –-
то ли знаком любви, то ли страхом земли.
_________________________________________
* См. Ф.Р.Гантмахер, Теория матриц, М.,ФМ,1967.
**См. М.А.Наймарк, Теория представлений групп, М.,"Наука",1976.
В ТРАМВАЕ
Провожу, не скучая, досуг скоростной
на гремящей трамвайной корме.
То пленяюсь в окошке мелькнувшей красой,
то играю в уме в буриме.
Тополиные пыльные перья летят
(так и хочется крикнуть: как снег!)
А кругом – то кулисы, то сцена... Театр.
Тот, в котором актёр –- человек.
У вокзала толпа, торопясь на перрон,
замедляется всё же у касс.
И орёт гегемон, что ему не закон
пресловутый глупейший указ.
Хорошо гегемону! Но вялый экспресс
тарахтит всё вперёд и вперёд.
Вот целуется пара. Вот банк. Вот собес.
Вот и кладбище: вдруг кто помрёт.
Вот влезает в трамвай старичок инвалид,
а за ним толстячок норовит.
–- Вот вам и перестроились, –- он говорит.
–- Да, уж, точно, –- старик говорит.
Школьник старцу дал место. Умолк разговор.
Уступить толстяку, или нет?..
Тут, доселе незримый, встаёт ревизор:
–- Попрошу проездной документ!
ПО СПИРАЛИ
Творец –- теоретик скорее, чем практик.
Венец арифметик –- скопленье галактик.
Но график развития космоса в точки
по мере прогресса подтянет виточки:
Земля – не звезда же! Пустыни и горы
за место в пейзаже не кончат раздоры,
пока не покажутся –- как в окуляре –-
двуногие злые смышлёные твари.
Под ними скребутся невинные мышки,
беседуют буквицы с буквами в книжке,
которые молча строчит авторучка
(такая писучая тонкая штучка).
Ползёт паучок по седой паутинке,
качается пчёлка на тощей былинке,
красивая бабочка крыльями машет,
полезный микроб создаёт простоквашу.
Урчит протоплазма в невидимой клетке,
молекула страстно прильнула к соседке,
и вирус становится собственным братом,
и непредсказуемо крутится атом.
Протоны вращаемы (судя по спинам!)
и неисчерпаемо антинейтрино...
Но даже ему не прорваться на волю –-
за рамки единой теории поля!
СЛУЧАЙ
Дует весенний безлиственный ветр.
Гонит весеннюю жгучую пыль.
Гонит “жигуль” в некрасивый кювет.
И –- кувыркается автомобиль.
От головы у водителя враз
кепки летит пёстрокрылый мотыль.
Лик его тут же меняет окрас:
розовый –- сер стал и красен чуть-чуть.
Дядя водитель! Постой! Я сейчас!..
Нет... Он навеки отправился в путь.
Он улетает в бездонный эфир.
И –- не догнать его, и –- не вернуть.
Ветром он сдут. А вот в лучший ли мир?
Точно ли вечен там –- демисезон?
И исчерпал ли он скучный лимит
В городе пыльном, в доме седом?
БЫТИЁ И СОЗНАНИЕ
* * *
Какое имеешь ты право
быть лучше, чем кто-то другой,
из общего скомканный праха
и общей набитый трухой!
Но даже затуркан в массовках,
не смеешь быть хуже других,
из личного пламени соткан
и личную трель протрубив.
* * *
Лелею обособленность души.
Из злых глаголов выставил охрану.
Моя дорога к храму не спешит,
а именно -- проходит мимо храма.
ЛОВЦЫ ЧЕЛОВЕКОВ
То в кодексе ветхом, то в юном завете,
но в моно-, то в многопартийном труде
ловцы человеков расставили сети:
то эти – то эти, то эти –- то те.
В скрижаль этой жизни я вписан навечно,
но с неба, конечно, хватать не готов
ни пентаконечных, ни гексаконечных,
ни тетраконечных (заплечных) крестов.
Плыву между ними беспечною рыбкой,
кощунствую грязно в бесплотной душе.
А внешне я – паинька с робкой улыбкой,
“пардон", –- говорю, –- “у-тю-тю", и вообще...
В скрижаль этой жизни я вписан навечно –-
не в кучке-могучке, а сам по себе.
Прощайте, ловцы даровых человечков.
Завидую вашей посмертной судьбе.
ОТ ИОНЫ
ВСЁ НЕ ТО
ЛИНИЯ ЖИЗНИ
Имея левую руку
с извилиною громадною,
я уважаю науку
оккультную: хиромантию.
Она объясняет веско,
что жизнь мне дана не наскоро,
что много в ней счастья, блеска,
что бабами вся заласкана.
Мне хиханьки всё да хаханьки,
мне до ста –- тосты да танцы...
Но кто это там, такой махонький?..
Клешнёй к извилинке тянется...
БИОРИТМЫ
Кто другой –- так, навряд бы, и вынес,
пальцем ткни –- он и то заорёт.
А во мне бултыхается синус,
мельтешит то назад, то вперёд.
Интеллект ослабел –- ну, так что же!
Я ж за это изящен душой!
Огрубел? –- Но, как синус, под кожей
круто пучится бицепс большой.
То прогнусь я в немыслимом висе,
то в науках проснусь корифей,
то, как птичка, я плаваю в выси,
то бряцАю струной, как Орфей...
Если ж промах, то в этаком разе –-
что Сион мне, Олимп да Парнас!
Ну, немножечко сдвинусь по фазе,
амплитудой проткну резонанс!..
Жизнь скользит, словно волос по бритве,
с каждым мигом всё меньше права.
И качают её биоритмы.
А качаться она здоровА!
НА ПРИЗНАНИЕ АСТРАЛА
Казалось, всё –- мура, а вот те на: телекинез!
Кто телепат, тому астральное открыто.
А нам талдычили всегда –-
мол, гуманизЬм, прогресс...
А вот, что оказалось –- без Главлита!
Внушаются отличникам пятёрки в дневники,
гнушаются уборщицы сортиром –-
метла летит по воздуху с совком вперегонки,
и мысли мудро управляют миром.
Себя телепортируют с базара на балкон
домохозяйки, а из школы –- внуки.
Бредут автоконвоем преступившие закон,
и Совесть им выкручивает руки.
Гипноз –- почти ликбез,
когда знаком от сглаза код.
Спиритуальность укрепляет волю.
Разумно-добро-вечное само собой взойдёт,
когда медитативно биополе!
ПОДЛИННЫЙ СЛУЧАЙ
ДЕМОНЫ
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ТЕЛ
Внешне с виду я как-будто спокойный,
нет в помине ни апломба, ни гонора.
А душа моя –- фантом преисподней,
прямо, в точности Медуза Горгоновна.
Я чего-то вычисляю про атом,
я рифмую, развлекаюсь верлибрами.
А она – всё кроет внутренним матом
без зазрения чего бы то ни было...
Вот когда мы с ней расстанемся в бозе,
я отправлю своё мясо бессмертное:
пусть маленько пошукает в обозе,
где пылятся запасные да сменные.
Может, выудит какую поплоше,
там, б/у от душегуба партейного,
или, может, от Тотоши с Кокошей
с сохранением их лика портретного.
У злодея-то: на морде –- злодейство,
А в уме, поди, цветочки пахучие...
Вот сольюсь с его душою совместно –-
буду жить цельный век в благополучии.
Ничего-то мне не надо иного.
Кыш протоны да нейтроны с верлибрами!..
Но не скажет никакой Иегова,
то ли самое нам даст, что мы выбрали.
Может, это ещё всё под вопросом –-
в отношении замены на лучшее...
Но с каким же мы останемся носом,
если туловища мрут вместе с душами!
ПОБЕДА НАД КОЩЕЕМ
–- На что иголочка Кощею,
для штопки шапок и вещей?
–- Нет! К голове надёжней шею,
Кощей, иголочкой пришей!
В его иголочке таится
та искра, из которой вмиг
огонь огромный разгорится,
и в том огне сгорит старик...
И он, бессмертный лишь условно,
всегда бежит, всегда дрожит
и утверждает уголовно
возможность вечность пережить.
Иван-царевичей с десяток
голов натыкал на шесты.
Он помнит, как был резв десятый,
и позабыл войну с шестым.
Но вот одиннадцатый скачет
и грозной палицей трясёт.
Ах, это значит, это значит,
что роковой подходит счёт.
Остались два шеста пустые,
светила не замедлят ход,
и кровь змеиная застынет,
когда двенадцатый придёт.
Он всё свершит с великим толком –-
по предсказанью и судьбе.
Но ту Кощееву иголку
не сломит, а –- возьмёт себе!
ЕЩЁ О НЁМ ЖЕ
Яйцо –- начало и основа,
в нём жизнь и смерть для всех вещей.
Сломай иголку, и Кощей
умрёт, бессмертный лишь условно.
Как будто некий Вечный Жид –-
за грех наказан вечной жизнью.
Но –- отражён в яйце, как в линзе –-
и смерти он не избежит.
Мы все -- немножечко кощеи,
что наша жизнь? –- Одна мура.
Напрасно ищут топора
податливые наши шеи,
напрасно нам покой сулит
наган (и пули боевые)...
–- Нет! Только иглотерапия
нас, как кощеев, исцелит.
[color=indigo]ОБМЕН[/color]
Со столбов обрываю
листки телефонного кода.
Ты готов на обмен?
Предложения жажду и жду.
Мне желателен рай
с безраздельною райской свободой
за кромешную тьму,
совмещённую с пеклом в аду.
Пусть отныне кружат надо мной
мои синие птицы,
пусть топырит смешно
простодушные перья фазан.
Не взглянуть бы назад
и от жалости не обратиться
в камень или бревно,
не рвануться бы только назад!
Ты готов на обмен?
только честно! Отдам без обмана
за любовь каламбуры,
в которых считался мастак,
за снижение цен –-
Ювеналовы стрелы (с колчАном!)
и бесплатно –- от юмора: чёрную метку и флаг.
Разве розы мои рождены из паров керосина!
Разве выживу –- злясь,
выражением общим безлик!..
Жало злыя змеи возвращаю теперь Серафиму
за непламенный взгляд
и за свой, хоть и косный, язык.
* * *
* * *
Остановясь на полушаге,
глазами список пробежала
тех, чей фонарик из бумаги
раскрасить тушью надлежало.
Вдруг иероглифов зигзаги
на миг иначе увидала:
–- Мы рядом здесь, –- она сказала.
А он добавил: "На бумаге..."
Слова свистели как свистульки
и как дробинки или пульки,
и как синичка в тёмной сини
свистит на шёлковой картине.
Как в море тающий кораблик.
Как улетающий журавлик.
* * *
Бессонница. Комар. Такая полоса.
Я списывал рецепт и, изучая вина,
последствия сравнил, как будто полюса,
и вышло, что на всех одна и та же льдина.
Бессонница. И вот –- бессилен сам Морфей.
Напрасно бьёт крылом, выделывая пассы,
напрасны все ходы, что у него в запасе,
и заклинательная музыка морфем.
Я думал, музу призову, и вот –-
закончен с ней роман (когда он не приснился!)...
С бессонницей легко бы справился Эрот.
Но, к сожаленью, он не появился.
NOBODY
* * *
Один на скамье полумягкой.
Один, как в метро и квартире,
как точка в дискретном пространстве,
как финик, на пальме забытый.
Один на скамье подсудимых.
ЛИРИЗАЦИЯ
[color=darkred] РАСПАЛАСЬ СВЯЗЬ ВРЕМЁН[[/color]
Распалась вся связка.
Времена, как баранки,
раскатились под шкафы и диваны.
Вот Футурум цепляется за ноги.
Вот Перфектум –- в состоянье нирваны.
Беззвучно беснуется Императив оголтелый.
Св. Деепричастие –- в обмороке за буфетом.
А на чердаке –- окаменелый, как Доротея –-
корячится обессиленно Плюсквамперфектум.
В атмосфере плавает
восхитительное Безвременье:
Ренессанс вперемешку с Ампиром и Кичем...
Остановитесь, пожалуйста,
многоуважаемое Мгновение.
Вид Ваш очень уж необычен.
ТРУБА
Скучна бытия церемония:
труба к обеду и к бою,
труба картавит и хрюкает:
зовёт служить алтарю.
И мы, излучая зловоние,
строем прём за трубою
и то же самое хрюкаем –-
верно вам говорю!
А тех, кто потупились лицами
и думали –- улизнули,
чей умысел –- не соваться
под гусеницу судьбе,
тихонечко за кулисами
сажают на кнопку в стуле,
смеясь, гримируют ваксой,
посыпают “Циклоном-Б.
О, алгебра и гармония,
разность потенциалов!..
Труба, короткая юбочка,
конклав, ассамблея, съезд...
Скучна бытия церемония.
Фортуна, потанцевала б!
Труба, да трубка, да трубочка...
Глядишь –- духовой оркестр.
КОГОТЬ
Индейка держит коготь на курке:
царапнет –- и её в расход, как мавра.
А у меня –- бубновка на виске (как на висте)
и –- на песке –- прогноз на завтра.
Я думаю: “Не тронет чертежей
легионер, и не сгнию в оковах".
А между тем, истец его законов,
клинок тяжёлый, нитку рвёт уже.
Не как когда-то Парка-ротозейка,
на службе, а со спицами в руке –-
индейка держит коготь на курке...
Да он увяз! Подать к столу злодейку!
И –- специи на языке горят,
и повар, как авгур, покончит с птицей...
Я, правда, не сторонник ауспиций,
но закусить (и выпить!) был бы рад.
Индейка держит коготь на курке.
Жаль, без меня произойдёт застолье.
Но я взмахну крылами –- налегке,
исправив горб отверстием игольным.
ПЛАТФОРМА... БОЛОТА
Мы в общем неплохо сыграли в Игру,
хотя и получше могли бы.
Тепло нам и сухо, и мечут икру
для нас наши красные рыбы.
Мы славно сражались –- пора отдыхать,
пока ещё живы и в форме.
И весело нам хохотать и махать
и песни орать на платформе.
И радостно смрадный покинуть вагон,
а поезд –- пускай (по спирали)
со свистом и воем уносится вон,
в свои неприятные дали!..
И вот мы в тиши, далеко от Москвы,
кругом комары да болота.
Мы машем руками вокруг головы.
Молчим. И невесело что-то.
И кажется, наш паровоз не ушёл,
и дым его с нами навеки,
и единогласно жужжание пчёл,
и люди не все –- человеки.
И что не под силу куснуть комару –-
пустяк для лавины и глыбы.
И что –- архиплохо вели мы игру
и лучше едва ли смогли бы.
КОМПОЗИТОРЫ И ПОБЕДИТЕЛИ
Композиторы живут – в мире закорючек.
Лапки кверху – ножки вниз, tra-la-la-la-laj!
Их скрипичные ключи до чего скрипучи –
прямо хочется на них запереть рояль.
А кругом идёт борьба в мире капитала.
И – где капитала нет – тоже всё борьба.
Каждый каждого тузит, лупит чем попало.
Всякий гнёт свою спираль, pa-ba-ra-ba-ba!
Победители живут в мире авторучек:
то автограф подпиши (прописью, в рублях),
то в блокнотик адресок (так, на всякий случай).
Или – к бомбе приравняй: кинул, и – ba-bah!
Композиторы живут в мире нахлобучек:
победителям н е т а музычка нужна.
Ой, лабайте вы не рок, а кантату лучше,
или будет вам bo-bo, na-ni-na-ni-na...
* * *
Победитель – всегда похититель,
он с победы имеет трофей.
Им обобран правитель и житель.
Ключ от города, девственность фей –
всё его теперь, даже de jure,
ибо он неподсуден теперь.
Ибо этой великой фигуре
небожители ныне родня.
Перст творения – он. И натуре
просто незачем делать меня.
БУДИЛЬНИК
Счастливые будильников не ставят.
А если ставят, значит, не заводят.
А если и заводят, то – на поздно.
А если и на рано, то – не встанут.
Счастливые будильников не ставят.
Они кладут будильник под подушку.
Они – если будильник их разбудит –
его швыряют прямо за окошко.
Счастливым невдомёк, что за окошком
несчастные торопятся на службу.
* * *
Ничего не слышно, кроме
мата, глупостей и лжи.
Вот трамвай, десятый номер,
на площадке кто-то жив.
В ЗАВОДСКОЙ СТОЛОВОЙ
Матюгов над щами реяли демоны
с никотином пополам.
Начальник, сильно разгневаны,
повторяли: план, план!
Токарь и швея-мотористка
касались коленками. Бугор врал:
– Нам не надо безумного риска,
в понедельник общий аврал...
КОНФОРМИСТЫ
Бригадир овощеводов из башкирского совхоза,
тунеядец без приводов, исцелённый от психоза,
продавщица в магазине, члены МОСХа, ССП,
воры, гении, кретины, генералы и т.п.
* * *
Старую бормотуху – в новенькие мехи.
Старенькому супругу – новенькие грехи.
Старенькую верёвку – новенькому крюку.
Новенькую метёлку – старенькому совку.
* * *
Когда совок совокупляется с совчихой,
ему в ночи, в ея начале, нужно слово.
И из динамика какой-то копенгаген
– Россия знает, – говорит, – своих евреев.
* * *
Мысль о том, чтоб был к порядку
призван каждый иудей,
входит в первую десятку
государственных идей.
* * *
Мы по кругу в потёмках бредём,
он очерчен давно был.
Да не тем, Ильичом –
“Красным Солнышком”! –
Смех да и только...
И двуглавость орлов
нам веками вещала Чернобыль.
И каре Декабря –
БТР августейшего толка...
И природа над нами
кружила сугробом угрюмым,
городила Кавказы
и рай заслоняла буграми.
Почему ж мы штурмуем
крутые азы ледорубом!
Нет бы выйти на берег,
где ласковый стелется гравий...
Плыть – куда ж нам!
Сачок капитан и матросы нешустры.
Пару футов под киль бы,
а то ведь пропорем обшивку...
И осталось – в зубах
проворачивать кислые шутки
и судьбу поминать поминутно,
индейку, паршивку.
ПЬЕСА
РОДИНА
Родина моя, Месопотамия,
Атлантида, Северный приют!
О мои Кентукки, о Москва моя,
о – тригонометрия Бермуд!..
О моя увядшая ботаника,
бледноледовитый сопромат...
Тонут мои личные титаники
от моих же ледяных громад.
Воздух ли вдохнуть ещё ворованный *,
или сразу – кануть как балласт,
стеллеровой дойною коровою
покопытно вымерев как класс?
Эмбрионом жизнь прожить ли начерно
в бытовом чаду, с нетленкой врозь,
ближний космос, спутниками траченый,
попарсечно вымерив насквозь?
Или – воротясь с Альдебарана
блудным, инфернально молодым –
вывернуть из пыльного кармана,
вытряхнуть в отечественный дым –
к радости планетки-хулиганки –
ядерные штучки бытия?..
О Россия, пригород Таганки,
маленькая родина моя!
___________________________
* видимо, у Мандельштама...
ВРЕМЯ НЕПРОСТОЕ ВРЕДНОГО ЗАСТОЯ
Дамы, кавалеры, драмы, адюльтеры,
бодрые попойки, добрые помойки,
нудного ученья трудное мученье,
дальние походы, ранние восходы,
горные восторги, гордые мосторги,
памятные ночи... Молодость, короче.
[color=orange]ОКОТ СОЗНАНЬЯ[/color]
Окот сознанья, о котором
предупреждали прохиндеи,
произойдёт в конце недели
он по расчёту моему.
Употребляйте пасту с фтором.
Приобретайте орхидеи.
Не верьте этой ахинее,
а также мне и никому.
Но я заметить должен сразу,
что образ бритвой рта разрезан,
что электрическим фарезом
больной навеки сна лишён.
Лампады луч – заноза глазу –
торчит предстательным железом.
Он виноват, но бесполезен
тому, кто плачет нагишом.
СВЕТОФОР
Зелёный это цвет движенья:
жизнь зеленеет, как безмен.
А жёлтый цвет – предупрежденье
давно намеченных измен *.
А ярко-красный цвет застоя
должны приветствовать мы стоя.
____________________________________
Вариант: Жизнь зеленеет, как бревно –
измен, намеченных давно
БОЛЕЗНЬ ЛЮДОЕДА
Он жевал да глотал, утирая уста.
Смолотил крикунов и тихонь.
Только вдруг – осознал?
– подавился?
– устал?.. –
перестал. Отрыгнулся в ладонь.
Но иллюзиями неоправданными
не утешиться, дело не в том!
Людоед обожрался согражданами,
вот и мается он животом.
Мы свободны теперь. Мы величественны.
Не подать нас уже на фуршет.
И пора вспоминать героическое,
романтическое, прошлых лет...
Мы ж добры! И ничуть не озлобленные.
Не отгрыз он души нашей, гад!
“Зуб за зуб” – не для нас, мы – особенные!..
Он же – стар, инвалид, седоват...
Он, мужчинами полон и женщинами –
лопнет же!..
И гуманно летит
к брюху оному с клизмой торжественной
добрый доктор. Такой Айболит.
У больного потрескался кафель лица...
(Спрятал доктор коньяк чаевой.)
В острых отблесках скальпеля капельница.
Сон. Диета...
Пройдёт, ничего.
* * *
* * *
Большевики! Ужели бремя власти
вам стало непосильно? Красный стяг,
набухший кровью, вас к земле сгибает,
и совесть непомерная велит
уйти не подобру, так поздорову?
Ужели вы готовы допустить
крамольное влиянье православной
религии? И даже – плюрализм?..
Возникновнье партии ‘зелёных’
вас не тревожит? Пресловутый брейк?
А – ‘металлисты’, ‘рокеры’?.. А – ‘Память‘
(замечу в скобках – вскормленная вами
в райкоме на Пречистенке... пардон –
на улице Кропоткина Петра,
при жизни анархиста; кто теперь он –
не знаю...)?!
Неужели вы и впрямь
уйдёте добровольно, и народы,
вздохнув, приступят к жизни и труду?..
– Конечно, нет! Затем ли выдвиженцы
‘испанские’ тачали сапоги
и иглы подноготные точили!
Напрасно что ль кровавый Джугашвили
сплетал интриги в праздничном Кремле
и девять грамм на миллионы множа,
ловил свинцовый кайф социализма!
И для того ли Молотов кровавый
дружил с кровавым Геббельсом, и сам
кровавый Гитлер, (может) целовался
с кровавым Кагановичем, я знаю!?..
Нет, вам уйти – слабó. Но что же, злоба дня –
арена ускорений потогонных?
А Гласность – серп, которым будет срезан
причудливый букет из ста цветов?
И значит, вновь – безвременно рыдать
нонконформистскими застольными слезами.
1988
* * *
Плач начётчика, камлающего бубен:
– Быть пророком выйдет боком, как и богом.
Без заветов и скрижалей, не по книгам,
перед Первым путь по минам незнаком.
И не столько почитаем, как оболган,
крылья за спину водимый по мякинам,
как непризнанный какой-то копенгаген,
фатерляндом шкандыбаешь босиком...
АЛЕКСАНДРУ ГАЛИЧУ
Итак, Вы вернулись. Но так ли
Вам грезился этот возврат!
Вы с нами, но – в виде спектакля.
Аншлаг, и места нарасхват.
Порывом бумажного шквала
в печать Ваше имя внесло.
Вы с нами. Но – в виде журнала.
Какого? – Вам было б смешно * ...
Вам фирмы грамзаписи рады,
Вас любит советская власть,
и к Вам на приём без доклада
уже нипочём не попасть.
Блатные к Вам в очередь встанут –
цековская шваль и Совмин –
и, дёрнув лосьону, Осанну
споёт Вам бессмертный Кузьмин.
И свалку, где рвут контрамарки,
увидев, приезжий решит:
“В занъюханний ихь Сапермаркет
опьять завъезли Деффисит!
Есть новий мышление столько
кароший и прафильный слов...
Ого, как шагай Перестройка!
Виват, Камарад Корбатшофф!"
_______________________________
* Октябрь”, N4, 1988
ХРОНИКА ПЕРЕСТРОЙКИ
СОВКИ И ЧАЙНИКИ
Кто любит кухарку! –
она же пропахшая луком.
Она же пропащая
в скрежете сальных кастрюль!..
Ей дворник подстать.
Он куражится в ватничке глупом
и машет метлой
весь январь, и апрель, и июль.
Да, пара они хоть куда:
поварёшкой супруга
любовно взрыхляет
бурлящие ляжки борща.
Ему же навьюжила
снежную женщину вьюга,
чтоб хладныя перси
лопатой ласкал, трепеща.
Тем самым, они –
как вода, извиняюсь, и камень,
как с прозою стих,
или – огнь в ледяных языках.
Однако, сошлись. Расплодились.
И будут веками
совместно сиять, как совки.
Или чайники как.
21 СЕНТЯБРЯ 1993
Число, войдёшь ли ты в историю,
иль просто попадёшь в неё?
Тебе какие цифры вторили,
внушали как бы бытиё?
Не то же самое ли августа –
2 года с месяцем назад?
Или – “очко”?.. И, может, правда всё,
что карты сдуру говорят?..
Мы по дороге непроторенной
бредём в иные времена...
Число, войдёшь ли ты в историю,
иль мимо пролетит она?
* * *
Переменам – решительный бой
(бибабошек, чьи кудри из пакли).
Оставаться самими собой –
хорошо это? правильно? так ли?..
Или лучше – обличье сменив,
перекрасившись, морщась от страху,
затянув как бы новый мотив
(и потуже!), рвануться – в атаку?..
* * *
Когда пришёл Советам глубокий полный крах –
процесс пошёл – возврата разных древних.
Завидую дворянам, гуляющим в садах
из генеалогических деревьев.
В моём роду, наверно, у пращура изъян
в анкете – он стать пэрами не дал нам...
Завидую маркизам, эсквайрам и князьям,
графиням, баронетам и идальгам!
Дворяне процветают и как гербы растут.
Последний герцог Герценом разбужен.
Ах, стать бы мне бароном, евреям ведь дают.
Вон Ротшильд, например, меня не хуже.
У каждого – карета (борзые рысаки),
цыганки, эполеты и лакеи.
Усадьба на пригорке в излучине реки
и с девками дворовыми затеи...
Как выберут в бароны – забуду моветон
и весь в бомонде, в кайфе кофеина
увижу в перспективе награждение крестом
(болгарским, как сказала бы Фаина).
Короче, я согласен принять такую честь.
Пусть префикс “де” моё украсит имя.
– А правда, что бесплатный проезд для баронесс?
– А запись где на замок с крепостными?
* * *
Иллюзии! Куда попрятались?
Где всё, что в юности хотелось?..
Ах, эта чёртова порядочность,
интеллигентность, мягкотелость...
Гремя картонными доспехами
по затрапезным Зурбаганам,
Мы за туманами всё ехали.
Приехали. Теперь – куда нам?
[color=darkblue]МАКЛАЙ[/color]
* * *
Секунды притворяются невредными,
но щёлкают зубами-карабинами,
как индикатор радиоактивности,
мигают многоточиями красными.
Минутки притворяются нестрашными,
малютками повышенной красивости,
компьютерами в ваннах керосиновых
лелеют постулаты Архимедовы.
И предстают смертельные заведомо
week-end’ ы байбаками безобидными,
карманными такими пятилетками,
урывками дискретного столетия.
* * *
Как игрушечка нам космос упакован.
Мирозданье, как лакей предупредительно.
Окна-двери облицованы подковой
(а лягнёт – так ведь для пользы и развития).
Все персты укажут путь, идти куда нам.
Что ни нотка, то аккорд или мелодия.
Кажный кустик расцветает икебаном.
Всяка буковка чичас из-под Мефодия.
Так и двигаемся в нужном направленье
с подходящими знамёнами и песнями,
авангард очередного поколенья,
неизбежно выбирающего пенсию.
ПРЯНИЧНЫЙ ДОМИК
Не осталось мне радости, кроме
как уродовать ямб и хорей.
Приюти меня, пряничный домик,
Робинзона в толпе дикарей.
Под твои шоколадные своды
тихо-тихо пройти разреши.
Дай мне капельку сладкой свободы –
скрыться в тёплой ванильной тиши.
Позабыть безобразную прозу,
внешний мир, неуклюжий, как шкаф,
чтобы мне – только сладкие розы
в разноцветных конфетных горшках.
И – где вафли паркетные сохнут –
в мармеладовом кресле лежать
и смотреть в леденцовые окна,
и сквозь них ничего не видать!
ГОЛОЛЁД
Ещё на двух ногах, живой и целый,
с двумя глазами (минус полтора)
я тороплюсь всё к той же самой цели,
к которой торопился и вчера.
Мне эта цель – как яблочко мишени,
в упор раску-сы-вае-мое мной –
пока сервиз не кокнули колени
на плоскости наклонной ледяной...
Ещё по скользкой я качусь дорожке,
смакую предпоследний пируэт,
а за углом уже дежурит неотложка
и шеф огрызок выбросил в кювет.
МИНОР
Постарел и в поликлинике
я дышу едва-едва.
Разучилась лира лирике,
только буквы да слова.
Только рифмы да созвучия...
А продуктами труда
я всё родственников мучаю,
да знакомых иногда.
В голове, как гнезда галочьи,
чёрной зависти комки.
Состязаться бы мне с Галичем,
да кишки, видать, тонки.
Прокричать обериутом бы!..
Нет же, старость, враг уму.
В лире струны перепутаны.
Где настройщика возьму?
ЗАВИСТЬ
Становится ясно, что, кроме воды кипячёной
и рифмы, ничто – сотворённая мною строка.
И белая зависть, темнея, становится чёрной,
и грудь каменеет, и тянется к яду рука.
Но всё-таки зависть ещё не смертельна, пока
ответствует разум эмоции этой никчёмной.
И я не Сальери какой-нибудь недопечённый.
Я благоразумен, и мне не свалять дурака.
Мне – литеры вновь перемешивать вплоть до нуля,
забить кулаками как тесто распухшую зависть.
Амбиции в сторону! Ступу заправить, не зарясь,
водой, и толочь её – лишь развлечения для...
Но ступа взлетает, и я на борту её – заяц.
И чёрная зависть, как ведьма стоит у руля.
ИГРОТЕКА
Симпатичный ветеран
в игротеке служит.
Кому даст аэроплан –
тот над миром кружит.
Кто получит самокат –
носится по парку,
и проводит время вскачь
выбравший скакалку.
Кто куличики печёт,
кто тележку тащит...
Мне же добрый старичок
выдал карандашик.
Я спешу строку писать,
ибо жизнь – игрушка.
Игротеку закрывать
тащится старушка.
* * *
Теперь, когда и секс идёт на убыль,
когда и пища вызывает скуку
(любовь и голод не владеют миром!)
осталась мне гармония одна.
Я не алкал гармонии в природе,
я не шукал гармонии в бутыли,
я не искал гармонии в работе
и в алгебре её я не нашёл.
И стал я стар, и вот я понимаю:
гармонию искать уже не надо.
Она теперь нигде не обитает.
Она была лишь в хлебе и любви.
Александр Воловик: СВЕРСТАТЬ ВСЕХ НАВЕК.