Николай Заусаев: Эвтаназия.
Сказать что это смешно? Да, но не в этом смысл. Не для этого писались рассказы сборника.
Сказать что это грустно? Да, вероятно, грустно. Но и в этом тоже особого смысла нет.
Я скажу, что это – жизненно. Это о том, что мы, торопливые и жестокие, урбанизированные и циничные, трудолюбивые и подленькие одновременно, замученные проблемами и рутиной бешенного ритма жизни, бьемся, вертимся, изворачиваемся, приспосабливаемся… не замечая, что рядом есть другая жизнь. Пусть не такая важная и, может даже, уже никому не нужная, угасающая, но все же - жизнь!
Оглянитесь в своем беге, обратите внимание на тех, кто рядом!
А о Николае Заусаеве скажу только одно: это – профессионально! И спасибо ему за то, что будит в некоторых совесть. Наверно в этом и есть предназначение писателя.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Юрий Лопотецкий
|
Эвтаназия
2005Ночь перед выборами |Иуда |Эвтаназия
Ночь перед выборами
Ночь. Тишина в доме. Лишь натужно тикают старенькие часы, пытающиеся из последних сил доказать хозяевам свою профпригодность, да где-то за окном горланит «За нами Путин» пьяный.
Серафиме Семеновне не спалось. Разные мысли лезли в голову. Все больше о завтрашних выборах в местные органы.
- Дед, а дед, - толкнула она в бок мужа. - Спишь?
- Да так, дрема какая-то, - ответил спустя минуту Федор Андреевич. - Не заснуть никак толком. Думаю. Вот ты, старая, завтра за кого голосовать пойдешь?
- Ой, не знаю даже, - вздохнула Серафима Семеновна. - За Хренкова Анатолия, наверное. Видный муччина. Молодой. Симпатишный к тому же.
- У-у-у, бабья кость, - насмешливо протянул старик. - Тебе в твои-то годы уже о месте на кладбище думать пора, а она все на мужиков заглядывается. Видный... Скажите пожалуйста. Ты,чай, дурья башка на выборы идешь. Не на блядки. А политика - дело сурьезное. Здесь ошибку допустишь, потом сколь лет маяться будешь. Я вот за Передрищева Ивана Олеговича проголосую.
- Тьфу ты, прости господи, - перекрестилась старуха. - Одна фамилия чего стоит. Видела я на плакате в лифте твоего Передрищева. Мало того, што ни кожи, ни рожи, так ишшо и нам в ровесники годится. Скоро на погост понесут, а туда же, во власть.
- Зато Иван Олегович нам всем подарки выдал, - возразил Федор Андреевич. - Чичас тебе смешно. Конешно дело, чего не поиздеваться, когда муку его, да макароны уже слопали. А человек с душой подошел. Другие, вона, языком мелют. Мол, выберите нас, так мы о всех пенсионерах позаботимся. Куда там. Нешто один человек сможет столько человеков во внимание взять? Тут в одном городе-то нас не перечесть. А они сказанули: обо всех. А вот Передрищева еще не выбрал никто, а он уже конкретную помощь оказал.
- Так и Свистунов нам подарки давал, - припомнила Серафима Семеновна. - Ежели ты из-за подарков выбираешь, так на корысти счастья не заработаешь.
- Да понимаю, - прокашлялся дед. - Вот только устроен я так: коли мне доброе дело сделают, так не могу я в ответ кучу положить. А вопрос насчет Свистунова меня давно гложет. Веришь, когда от него продухты принесли, так я даже брать не хотел. Как теперь быть? Кабы только Иван Олегович, все понятно было. А теперича и Свистунова обидеть нехорошо.
- Смотри, старый, не разорвись меж двумя, - хихикнула жена.
- Ага-га! Только бы поскалиться. Зря гогочешь. Надумал я все ж. Пойду за Передрищева, - решительно выдал Федор Андреевич. - Во первых, его подарок первым был. А может этот Свистунов не от чистого сердца? Вызнал как, да чего. Дай, думает, и я подарками подкуплю. А во-вторых, Иван Олегович помимо макарон, «Геркулеса», да муки ишшо и бутылку ентой самой «Пепси» положил. Вещь, сама знаешь, не из дешевых. Поедим, да запьем лимонадчиком. Обо всем позаботился. Это, значит, от всей души. А у Свистунова, этого, всухомятку все выходит. Не подумал, а, стало быть, наплевать ему сверху на нас. Так, отмазаться лишь бы. Ну, убедил я тебя?
- Так-то оно, может и так, - вздохнула Серафима Семеновна. - Только вспомни, четыре года назад наш нонешний тоже всем чиколат, да пряники раздавал. А тебе, старый, даже чекушку вложил. Как ты радовался? И што таперича? Чекушки той уж и в помине нет. А жить лучше не стало. Нет уж. Пойду я за Анатолия. Он все ж молодой. Может, деньги не так нужны. Воровать меньше будет.
- Да уж! Не мели не дело! - махнул рукой старик. - Молодые-то как раз и воруют. Им денег знаешь сколько надобно? У-у-у, сколько. Это нам уж и пенсии кое-как хватает. Какие у нас желания? Думаю, Ивану Олеговичу тоже много не требуется, потому как возрасту с нами он почти одинакового.
- Такие как раз ишшо старой закалки. Ты, дед, себя вспомни. Кто на прошлой неделе, когда сарай за железной дорогой ломали, две доски в дом принес? Чуть пуп не вылез, а дотащил. А почему? Потому што ничейное. А тут не сарай. Тут деньги государственные. Понимать надобно. Соблазну-то сколько. Он под старую задницу-то потащит все, што ни попадя. И надо, и не надо.
- Вот тут я с тобой совсем не соглашусь, - закипел Федор Андреевич. - Доски те я принес в плане хозяйственности. В быту все пригодится. Я, знаешь ли, человек рачительный и за дом свой всегда беспокоюсь. А ежели бесплатно на дороге хорошая вещь валяется, так чего бы ее не прихватить? Все сгодится. А ты уж сразу меня в воры записываешь. Опять же, знаешь сколь там ентих досок было? Но силы не те. Потому только две и принес. И Передрищев в таком-то возрасте много не наворует. Силенки уж сдали. А ежели чуток и возьмет, так не человек, что ли? И вообще, опосля таких твоих слов в мой честный адрес, я разговаривать с тобой больше не желаю.
Дед обиженно отвернулся от жены, и засопел в подушку. Какое-то время старики лежали молча.
- И почему это батюшку нашего, Афанасия, никто не выдвинул? - с сожалением произнесла Серафима Семеновна. - Вот за кого бы я пошла голосовать, не раздумывая.
- И-эх, темнота! - не выдержал Федор Андреевич. - Вот только бы со свечками бегать. От вашего ладана уже дышать нечем. Даже в таком сурьезном вопросе и то своего попа припомнила. Я бы таких несознательных вовсе права голоса лишал. Нашла честного. У его же будка шире окна нашего. И глаза все время бегают.
- Да уж все лучше, чем Передрищев твой, - обиженно фыркнула старуха. - А за твой язык богохульный я с тобой разговаривать больше не стану.
- Сначала вором обзывает, потом хороших людей поносит, а мне уж и слова не скажи, - заворчал дед.
Старики обиженно развернулись спинами друг к другу.
- Ну ладно, старая, чего уж там? - спустя минут пять пошел на примирение дед. - Станем мы на седую голову из-за политики ссориться? Да голосуй ты за кого хошь. Хошь за жеребца своего молодого, хошь за попа.
- Я с тобой посоветоваться хотела, а ты, - пробурчала Серафима Семеновна. - Дело-то сам говоришь, сурьезное. Корову покупаешь и то думаешь, как бы не продешевить, да на обман не попасть. А тут все ж таки, будущее свое выбираешь. Вот так вляпаешься, а потом и пожаловаться некому будет. Вона, прошлой зимой батареи отключили. Я дошла до депутата, а он мне, мол, не в моей, бабушка, компетенции.
- Тю-ю, батареи прорвало, - пренебрежительно протянул Федор Андреевич. - Нешто ему только и делов, што до твоих батарей. Ты бы ишшо трубу в туалете поменять попросила, а то третий год течет. Тут дела на государственном уровне решаются. Понимать надобно. Ясно дело на твои мелочные заботы времени не хватит.
- Так мне наплевать на енти дела государственные. Мне много-то и не надобно. Лишь бы пенсию платили приличную, да за бытом и хозяйством в доме следили, - задумчиво произнесла старуха. - Я вот тут вчерась на лавочке сидела с Тихоновной. Из сто шестой квартиры соседка проходила. Видная такая дама. Умная. Так она говорит, што вовсе голосовать не пойдет. Жулики, мол, там одни и проходимцы. Может и нам не ходить?
- Енто какая из сто шестой? Такая крашеная и форсистая? - вспоминает дед. - Ишь ты, умная. Общайся больше с такими. Она не пойдет, мы с тобой не пойдем. А кто о государстве-то позаботится? Оно о нас не вспоминает, так хоть мы вспомним. Может, и нам полегче станет, в конце концов.
Старики еще долго спорили, вздыхали, взвешивали все доступные их понятию «за» и «против», и трижды объявляли друг дружке бойкот по политическим разногласиям. От споров у Федора Андреевича даже сердце закололо. Уснули только на рассвете, оставшись каждый при своем мнении.
Ровно в семь утра дед со своей старухой проснулись одновременно. Быстро оделись и отправились к избирательному пункту. На всякий случай до открытия. Вдруг очередь за хорошей жизнью образуется? Так чтобы стоять недолго. Иуда
Эвтаназия
ЭВТАНАЗИЯ
С Михаилом Ивановичем я познакомился полтора года назад в весьма, на мой взгляд, неромантическом и неподходящем месте - продуктовом магазине. Точнее сказать впервые встретился, поскольку знакомством этот случай назвать трудно. Мой взгляд остановился на нем, когда пенсионер закрывал на специальном столике банку с развесной сметаной. Сам удивляюсь: что было такого в столь рядовом, ничем не выдающемся событии? Однако меня, будто, припечатало на месте.
Я стоял и любовался, как исполненный достоинства и величия старик в безупречно отутюженном костюме и накрахмаленной рубашке совершал этот процесс. За свою жизнь мне приходилось встречать много людей. Глаз безошибочно определил, что это очередной, позабытый обществом, детьми и друзьями, человек. Но исходившая от него аура создавала настолько профессиональную маску довольного жизнью, что я даже засомневался в своей оценке. Старик всячески старался показать, что у него все в порядке, что он не влачит оставшийся отпущенный ему небольшой срок, а именно живет. Он не нуждается в сочувствии и какой-либо помощи, поскольку сам в силах ковать свое счастье. И если уж возникают в жизни какие-то проблемы или трудности, то никто в этом не виноват. кроме него самого. Уже не очень хорошо слушающиеся его руки с трудом пытались натянуть пластиковую крышку на горловину банки. Тем не менее, пенсионер при этом гордо смотрел через витрину на улицу, словно не здоровье являлось причиной заминки, а нечто другое, привлекшее внимание где-то там, на проезжей части или газоне. Наконец, старик укротил непослушную крышку и, распрямив плечи, не спеша, пошел дальше вдоль прилавков. Я улыбнулся, и отправился выполнять поручения жены.
Так получилось, что в очереди в кассу мы оказались рядом. Я стоял через человека позади пенсионера. Вот кассир, выложив все из его корзинки, вынесла приговор: - »Сто четыре рубля». Старик выложил два полтинника, поскреб в потертом кошельке мелочь и покраснел.
- Вы знаете, не хватает двух рублей. Извините, что так вышло, - виновато улыбнулся он.
- А чего тогда ходить без денег? - гаркнула дородная дама за кассой. - Ходют тут, очередь создают. И так народу сколько, а на вас время тратить!
- На меня запишите эти два рубля, - вмешался я. - Зачем хамить?
- Скажите, заступник нашелся, - буркнула кассир. - Давайте, только побыстрее.
Я стал рыться в бумажнике, но в этот момент до моей руки дотронулся пенсионер.
- Извольте, молодой человек, соблюдать правила приличия. Вы не думаете, что в какой-то степени наносите мне оскорбление? - с некоторым возмущением в голосе произнес старик. - Девушка, скажите, могу я вернуть какой-нибудь товар?
Кассир, расплывшаяся от такого обращения, тут же сменила гнев на милость: - Я уже пробила все, но можно и так. Оставьте мне на кассе, скажем, вот этот творожный сырок.
Пенсионер что-то прикинул в уме и сказал: - Нет, пожалуй, я лучше выложу чай. Он у меня еще есть. А жена моя любит полакомиться сырками. Да, так я и сделаю. Сколько с меня?
Старик ждал на выходе из магазина. Он посмотрел мне в глаза и тихо пробурчал: - Извините меня. Очевидно, я был несколько груб. Спасибо, конечно, за заботу. Но в следующий раз подумайте: быть может, ваши добрые намерения неприятны и даже болезненны другому человеку. Еще раз извините.
После этих слов он сделал легкий кивок головой и побрел в противоположном моему направлении...
Настоящее знакомство с Михаилом Ивановичем состоялось позже, спустя месяца три, когда я приехал к нему ночью в роли врача неотложки. У его жены зашалило сердце. Пока я совершал необходимые действия, старик, облаченный почему-то в костюм, стоял в углу и внимательно всматривался в меня, одновременно зорко контролируя все мои действия. Наконец, долг медика был выполнен. Я попрощался с больной и стал собираться.
- Можно вас на минуточку, - поманил меня пенсионер на кухню, когда я вышел из комнаты. - Как она?
- Ничего страшного, все в порядке, - улыбнулся я.
- Вы говорите правду? - внимательно посмотрел мне в глаза старик. - Понимаете, кроме Анечки у меня никого нет. Я страшно боюсь какого-то обмана со стороны врачей. Сказали сейчас что-то так, для отмазки, для успокоения. А на самом деле там нечто серьезное, что уже невозможно вылечить. И находясь в неведении я буду просто не готов к беде, не смогу ничем помочь.
- Не волнуйтесь. Я говорю правду. Жена ваша уже не девушка. В таком возрасте всякое случается. Но сейчас ровным счетом никакой опасности нет. Поверьте, если бы было действительно что-то серьезное, я бы отправил ее в больницу, а не вешал вам лапшу на уши.
- Да, да, - закивал смущенно пенсионер. - Вы правы. Извините за мою подозрительность, но сейчас врачи всякие бывают. Не в обиду вам будет сказано, но некоторые ценят жизнь человека не больше, чем жизнь собаки. Умер и умер.
- Я не обижаюсь. Но зря вы так о врачах. Всего хорошего.
- Подождите, мне кажется, что мы где-то встречались. Вы не тот молодой человек, который не столь давно пытался заплатить за меня в магазине? - наморщил лоб старик.
- Он самый, - кивнул я. - Собственной персоной.
- Я долго думал тогда, - смущенно произнес пенсионер. - Наверное, все-таки я слишком замкнулся в своем мире. Нагрубил человеку, действовавшему в лучших побуждениях. Вот и сейчас... Получается, что опять обидел. Сколько себя корю за подозрительность, отторжение тех, кто абсолютно искренне пытается помочь. Но ничего не могу поделать со своим скверным характером.
- Не берите в голову, - направился я к двери. - Я все понимаю и нисколько не обижаюсь.
- Да, я не представился, - засуетился старик. - Михаил Иванович.
- Виктор, - пожал я протянутую руку, еще напоминающую о своей былой крепости.
- Может быть чаю? - предложил хозяин.
- Спасибо, но не могу, - поблагодарил я. - На работе. Сейчас много вызовов.
- Ну, тогда в другой раз.
- Лучше не надо, - улыбнулся я. - Всего доброго...
Михаил Иванович накаркал. Не прошло и двух недель, как я вновь на дежурстве приехал к нему по вызову. На этот раз в роли больного оказался сам хозяин.
- Вот, расхворался что-то, - виновато улыбнулся старик. - Не хотел никого посреди ночи беспокоить, но Анечка настояла. Вызвала-таки втихаря.
- Не переживайте. Вам сейчас требуется покой, - выписал я рецепт. - Вот это нужно будет с недельку поколоть. Завтра сходите в аптеку и позвоните в свою поликлинику, попросите прислать медсестру на дом. Скажите, что самому не дойти. Думаю, все обойдется, но если к утру лучше не станет, то вызывайте снова.
- Извините, Виктор, а может быть вы сами сможете проколоть? - спросил Михаил Иванович. - Кто его знает, что там за медсестра будет. Попадется молоденькая вертихвостка. Вдруг что-нибудь не то сделает? А к вам я все-таки питаю определенное доверие.
Не знаю почему, но я согласился: - Хорошо. Колоть нужно один раз в день. Завтра купите все необходимое, а вечерком я забегу.
- Это будет нетрудно? - обеспокоился старик. - Я заплачу за ваши старания.
- Ничего, - ободряюще похлопал я его по руке. - Мне не сложно. Я живу в двух кварталах отсюда. И давайте сразу договоримся, ни о какой оплате речи быть не может.
- Вот, Мишенька, - произнесла жена у меня за спиной. - Сколько тебе говорят, что не перевелись еще вокруг хорошие люди. Совсем к старости веру потерял.
- Спасибо вам, - заблестела слезинка в глазу пенсионера. - Буду ждать...
Вечером я забежал к пациенту. Чувствовал он себя уже неплохо, словно этой ночью и не было ничего.
- Может не стоит? Вроде бы все прошло, - бодро спросил он, укладываясь на диван.
- Стоит, - готовил я шприц. - И вообще, вам лежать нужно, а вы тут гоголем ходите.
- Не люблю киснуть, - хихикнул Михаил Иванович. - Всю жизнь считал, что если можешь ходить, то двигайся. Под одеялом болезнь не испугаешь, а наоборот, надежду ей дашь.
- Милости прошу к столу, - дождавшись окончания укола, вошла хозяйка.
- Да что вы, какой стол? - удивился я, застегивая чемоданчик.
- И слушать ничего не хочу, - замахал руками старик. - Раз денег не берете, так позвольте хотя бы угостить вас. Стол, конечно, скромный. Без излишеств. Но от чистого сердца.
В глазах Михаила Ивановича, одетого как всегда в свой костюм, и во взоре его жены, Анны Семеновны, доставшей по такому случаю, видимо, свое любимое лучшее платье с брошкой, стояла такая мольба, что у меня не хватило сил отказать старикам, хотя не в моих принципах объедать пенсионеров.
- Вот так мы и живем с дедом вдвоем, - отхлебывая чай из блюдечка сказала хозяйка.
- А что, детей у вас нет? - аккуратно спросил я.
- Есть, чего же им не быть, - гордо ответил старик. - Сын, Вовка, и дочь, Ольга. И внуков трое. Даже правнук один. Только они все не здесь живут. Кто где разбросан. Внучка, вон, вообще в Америке. Вышла замуж и укатила.
- А что же они, навещают вас? - поинтересовался я.
- Да нет. Куда там. Они все люди занятые. У них своя жизнь, - пояснил Михаил Иванович. - Но мы не в обиде. Понимаем все. Пришлют за год пару писем, и на том спасибо. Вы не подумайте чего. Они о нас помнят. Открытки постоянно к праздникам шлют, ко дню рождения. Звонят иногда. Вовка, к примеру, к себе звал жить. Но что мы на старости лет их стеснять поедем? Да еще и в Сибирь. Лягушки-путешественницы. Нет уж, нам и здесь со старухой неплохо. От голода не умираем, дети живы - здоровы. А чего еще старикам нужно?
- И давно вы вместе?
- Да вот, почитай, уж пятьдесят восемь лет, - приобнял жену Михаил Петрович. - С сорок четвертого года. Как в кино, на фронте познакомились. Анечка медсестрой была, а я к ней на восстановление попал. Тогда же и поженились. С тех пор не расстаемся. Как единое целое стали. И до сей поры любим друг друга пламенно и страстно.
- Да кто тебе такое, старый, сказал? - зарделась Анна Семеновна.
- А что, не так разве? - притворно нахмурил брови хозяин, изображая из себя этакого Отелло.
- Как знать, - игриво хихикнула старушка. - Ты за свою любовь отвечай, а за меня ненадобно. Может, по этому поводу я другие мысли имею. Не ты один такой на свете.
- Я вот тебе покажу другие, - погрозил пальцем старик. - Узнаю про какую измену, порешу насмерть. Нечего тебе на других пялиться. Ишь, на старую голову потянуло.
- Да ладно тебе ворон-то смешить, ревнивец. Шуткую я, - прижалась к нему жена. - Куда от тебя, такого бравого орла, денусь?
- То-то, - проворчал Михаил Иванович, делая вид, что еще сердится.
Эта сценка вызвала во мне и смех, и белую зависть. Смогу ли я, столько прожив со своей женой, не загасить в себе искру светлого чувства? Да и доживем ли мы вообще до таких годочков...
Еще в течение шести вечеров я исправно приходил к старикам с врачебной миссией. Каждый укол заканчивался подобным чаепитием. Причем, с каждой чашкой Михаил Иванович открывался мне все больше и больше. Будто улитка, прячущаяся в своем домике и постепенно, почуяв отсутствие опасности вокруг, показывающая свои рога.
Мы пересмотрели все фотографии из семейного альбома стариков с интересными и порой поучительными комментариями. Я прослушал наиболее любимые для них места из писем их детей. Узнал несколько историй из жизни хозяев, на их взгляд, даже пикантных. А на седьмой день, когда Анна Семеновна гладила в комнате, Михаил Иванович решил поделиться со мной своим самым сокровенным.
- Я с Анечкой, словно растение с одним стеблем, - задумчиво произнес старик. - Переруби цветок с одной стороны, рухнет полностью. Так вот и у нас. Случись что с кем-нибудь одним, второй долго не протянет. Я иногда думаю, что у нас даже кровь одна на двоих течет. Группы-то и те одинаковые. Вот, будто, как одно сердце. Боюсь я жену потерять. Что мне одному делать? Медленная, мучительная смерть. Все равно, как лежишь в палате, а тебе тихонечко кислород перекрывают. Все тяжелее и тяжелее дышать. Хватаешь урывками мелкие глотки воздуха, а еще в сознании. Нет, не хочу так. Уж умереть бы, так в один день и час.
- Думаю, все у вас будет хорошо, - улыбнулся я. - Ну, наши сеансы окончены. Завтра колоть уже не надо.
- И вы больше к нам не придете? - с неподдельным ужасом во взгляде спросил Михаил Иванович.
Мог ли я тогда попрощаться со стариками навсегда? Думаю, что мог бы. Но за эту неделю, я настолько к ним привык, что не решился вот так их бросить, растоптав маленькое счастье от общения с кем-то. Нет, я вовсе не ощущал себя этаким спасителем душ пенсионеров. На моем месте мог оказаться любой. Но поскольку эту роль отвели именно мне, то решил играть ее до конца. Эти старики напоминали мне милейших, в чем-то наивных, но чистых помыслами детей, которые неожиданно потянулись ко мне. И я без всякой задней мысли, без какого-либо дурного помысла, стал для них дорогим, если так можно сказать, человеком. И уже не имел права бросать их на произвол судьбы, возможно разуверив во всем человечестве до конца дней своих.
- К сожалению, не могу каждый вечер забегать к вам, - ответил я. - Но буду захаживать по мере возможности. Раз в неделю уж точно. Буду вашим семейным доктором.
- И другом, - добавил радостно Михаил Иванович. - Будем ждать. Наши двери открыты для вас в любое время...
До сих пор не понимаю, каким образом я смог войти в душу старика, который столько лет не открывал ее ни для кого. Вошел без всяких слов, каких-либо фальшивых поступков. Самое интересное, что мне это было абсолютно не нужно. Я совершенно не искал общения с Михаилом Ивановичем, у меня, наконец, не было ни времени, ни желания повесить на себя новую нагрузку на общественных началах. Но копаясь внутри себя, останавливался на мысли, что в этом случае данная дружба вовсе не обременяет меня, не является тяжким грузом, а, наоборот, даже приятна.
Я заходил в гости, как и обещал еженедельно, а то и два раза в неделю. Иногда со своей женой, которая пришла в восторг от этих милых людей. Михаил Иванович стал мне другом в полном смысле этого слова. Я нередко делился с ним своими проблемами, ища когда сочувствия и понимания, когда совета. Анна Семеновна с моей супругой иногда созванивались, разговаривая порой по часу. Часто жена спрашивала у старушки какой-нибудь рецепт. В общем, это была странная неожиданная дружба, но дружба. Словно все мы извлекали из нее нечто, чего не хватало нам в обычной жизни.
По вопросам болезней старики, к счастью, обращались редко. Если, что и случалось, то по мелочи. Я оставил Михаилу Ивановичу номер своей трубы. Когда в неотложке было не мое дежурство, то он всегда мог позвонить мне домой.
Беда пришла три месяца назад. У Анны Семеновны случился инфаркт. По абсолютной случайности тогда дежурил опять я, и успели мы вовремя. Все закончилось хорошо, но старушка, выйдя из больницы, резко сдала. Она теперь все больше лежала, за какие-то дни превратившись из милой пожилой женщины в умирающую старуху, из которой на глазах уходят жизненные соки. Словно подтверждая сказанные когда-то слова о растении, начал сдавать и Михаил Иванович. Он погрустнел, стал все больше жаловаться на отсутствие интереса к этой жизни. Только за последний месяц его сердце шалило несколько раз. Тем не менее, он пытался держаться, всячески оберегая и лелея свою жену.
Вчера инфаркт у Анны Семеновны повторился. Михаил Иванович вызвал меня около одиннадцати вечера. Если бы он тогда распрощался хотя бы на миг со своей дурной чертой - боязни кого-то лишний раз обременить. Решив, что у жены опять небольшое сердечное расстройство, он позвонил мне, попросив не торопиться, а прийти по возможности. Тут же он виновато пояснил, что наверняка очередной пустяк, поэтому «скорую» вызывать он не станет. Дескать, и так уже надоел. Не стал бы и мне звонить. Но на всякий случай, если нетрудно.
Когда я пришел, было уже поздно. Анна Семеновна умерла.
- Вот так, значит, - виновато развел руками старик, одетый как всегда в парадную форму. - Боялся, боялся и сам, своими же руками.
Поняв, что медицина в данном случае уже бессильна, я позвонил ребятам, заказав спецмашину со всеми вытекающими последствиями.
- Мне очень жаль, - склонил я голову. - Последнее, что я могу сделать для Анны Семеновны - это сопроводить ее до морга и позаботиться обо всем. Ну и что требуется на похороны, не обессудьте уж. Я помогу.
- Не нужно, - мрачно произнес Михаил Иванович. - Я в состоянии похоронить жену. Понимаю, что ваше, Виктор, предложение искреннее, но не надо.
- Опять за свое! - вскочил я со стула. - Ну почему вы отвергаете помощь?!
- Помогите мне лучше в другом, - продолжил старик. - Если вы считаете себя моим другом, то я нуждаюсь в ином. Возможно, вы сочтете меня сумасшедшим и слабохарактерным… Но… Есть у вас какое-либо лекарство, чтобы я тоже сейчас быстро и спокойно умер?
- Что?! - отвисла у меня челюсть. - Вы что несете?!
- То, что вы слышали, - спокойно пожал плечами Михаил Иванович. - Я говорил вам, что не смогу жить без Анечки. Так уж у нас вышло. Поэтому прошу вас не заставлять меня мучительно умирать. Я все равно долго не протяну. И сейчас понял, что это все гораздо тяжелее, чем я предполагал. А вы, как друг, можете просто избавить меня от душевных страданий.
- Ну уж нет! - резанул я. - И слышать не хочу! Я понимаю боль утраты, понимаю ваше состояние. Дружба дружбой, но убийцей никогда не стану. Поверьте, что сейчас это действительно тяжело, но время слегка подлечит вашу душевную рану. Не вылечит, но станет легче.
- Прошу вас, - с болью в глазах посмотрел на меня старик. - Так будет лучше. Не заставляйте меня прибегать к самоубийству. Всегда презирал такой способ ухода из жизни. Самоубийцы попадают прямиком в ад. А так, у меня есть надежда встретиться там с Анечкой. Если такое лекарство стоит очень дорого, я заплачу. Прошу Вас, Виктор...
- Да вы с ума сошли! - заорал я. - Придите в себя! Что вы несете?!
Но Михаил Иванович был непреклонен в своем желании. Он твердил лишь об одном. Я должен был тогда уйти, но не мог оставить старика в таком состоянии. И зря. Не знаю, как это получилось, что произошло с моими мозгами, но в какой-то момент я почувствовал, что слился с душевными переживаниями Михаила Ивановича. Я ощутил внутри себя ту старческую пустоту, когда дальнейшая жизнь страшит тебя своей громадой. Когда ты одинок и понимаешь, что надеяться уже не на что. И страстно желаешь не увидеть больше рассвета. Я понял, что смогу неожиданно для себя сделать поступок, о котором, конечно же, не раз пожалею, едва с меня спадет эта странная пелена. Но сейчас я могу это сделать.
- Вы совершите благородное дело, достойную демонстрацию наших отношений, - просяще смотрел мне в глаза внезапно сгорбившийся, уставший старик.
- Хорошо, - глухо сказал я, неожиданно для самого себя. - Только быстрее, пока никто не приехал.
- Спасибо, Виктор, - пожал мне руку Михаил Иванович. - Я лягу вместе с женой, если не возражаете. Мда, благодарю вас.
Он зашаркал ногами в комнату. Я в каком-то тумане пошел следом.
- Да, чуть не забыл, - хлопнул себя по лбу старик.
Он залез в шкаф, порылся в нижнем ящике и вытащил конверт.
- Вот, этого должно хватить на наши похороны. И за ваше лекарство уплачу. Стыдно вас об этом просить, отнимать время, но больше никого у меня не осталось, - достал деньги Михаил Иванович. - И прошу не отказываться. А теперь давайте...
- Закатывайте рукав, - хрипло попросил я, открыв свой домашний аварийный чемоданчик, выбирая подходящую ампулу и дозировку.
Старик лег на кровать рядом с женой, оголил вену на руке, а второй рукой взял пальцы Анны Семеновны.
- Вот так, значит, - повторился он. - Я готов... Да, еще хотел поинтересоваться: у вас не будет никаких проблем? Может быть мне написать объяснительную?
- Как-нибудь прорвемся, - мрачно ответил я.
- Ну и славно тогда, - успокоено закрыл глаза Михаил Иванович. - Давайте...
Одновременная смерть двух пенсионеров не вызвала, как и следовало ожидать в нашей стране, никакого интереса. Я числился на хорошем счету и просто объяснил, что инфаркт Михаила Ивановича явно был вызван трагедией с женой. Спасти никого не получилось, слишком быстро все произошло. Поскольку налицо была обычная смерть, а старики не представляли для органов никакого значения, то их даже не вскрывали. Сослались на мое заключение. Естественно, что меня больше ни о чем не спрашивали.
На похороны пришли только я с женой. Мои попытки вызвать кого-то из детей ни к чему не привели. В письмах я нашел пару адресов, по которым отбил телеграмму, но естественно никто не приехал. Да я и не надеялся, поскольку последнее послание оказалось семилетней давности. Очередная старческая ложь для самоуспокоения.
С той поры прошел месяц. Я постоянно продолжаю себя спрашивать: имел ли тогда право простой врач неотложки возложить на себя роль Всевышнего? Насколько мне, обычному смертному, тем более дававшему клятву Гиппократа, разрешено было распорядиться чужой жизнью, убить человека, пускай и по его просьбе? А можно ли вообще считать это убийством? Или все-таки я совершил спасение старика, облегчив ему душевные страдания, резко разрубив узел затянувшейся медленной гибели? Можно ли считать мое деяние одним из страшнейших грехов, и какая кара ждет меня после смерти? У меня нет однозначных ответов на эти вопросы. Часто я отвечаю на них в свою пользу, но тут же внутренний голос гнусно шепчет: «Оправдаться хочешь? А все не так». И вновь я задаю одни и те же вопросы, терзая себя. Но в одном уверен четко: прав я или нет, но старики сейчас нашли друг друга и вновь срослись в единое целое. Постаревшие Ромео и Джульета с пронесенным через всю жизнь чувством нежности и любви друг к другу.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Николай Заусаев: Эвтаназия. Сборник рассказов.
15.04.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|