Любовь не ищет своего…
А ты, браток, по нарам, знашь-ка,
что воля, что неволя – на кой ляд,
когда бы не ждала Наташка,
вполоборота взгляд:
был брудершафт, ей рюмка, мне стакашка,
а дальше – больше, брат,
она вальяжная, Наташка,
а без неё и воля – на кой ляд?!.
Хотя чего, она -- далече,
сама с собой,
её любить – так сердцу легче,
а не любить – а нелюбим любой…
Чем до неё, отсюда ближе до Японии,
а если так,
какая разница, забыла или помнит –
пустяк:
при ней качок -- при тачке и при даче,
и всё путём, не кавардак,
и я счастливый, чаяния паче,
что так.
Чем до неё, отсюда ближе до Аляски,
знать, зря влюблён на странный лад
в Натальины вполоборота глазки,
а без неё и воля – на кой ляд…
Отсюда я желаю ей удачи,
на май слетать в арабский эмират,
а я иначе -- прочь из незадачи,
хотя на кой она, Аляска, ляд?!..
Ива и клён
Ива и клён
Фамилия Натальи Ива-Нова,
звучит почти как коза-ностра,
она – мираж блаженства неземного,
плюс бес под рёбра косо-остро.
Её пути – то ввысь, то под уклон,
под вечер весела, с утра ленива,
она – плакучая плюс Питерская ива,
а я, как клён.
Весна на ней сменила споро
на декольте пушистый шарф,
с ней не распить ли в Питере ликёра
на брудершафт?!.
Хотя и тут
меж пышных крон
одна
пышнеет польской паншей,
а я на фоне крон, как “клён,
заледенелый и опавший”.
И только на отшиб,
чуть вопли ветра
становятся сильней,
спешат шаги в крутые недра
“кленовых и решетчатых сеней”.
Слова, слова – во рту картон,
весна заботами тосклива,
отзимовали:
на Ходынке клён,
а на Неве Наталья Ива…
Клён-клон
Мы были б не значения, нули,
когда бы не было меж нами Natali!
Она красотка – форменный забой,
вся ввысь и тянет за собой,
она – ижористых кровей
из рода шведский королей,
и у неё мой стих имел успех
похлеще всех,
я за неё лез в гущу свар,
а после руку целовал…
К Москве-реке, влюблён,
клонился Клён,
а на Неве-реке век без отрыва
любила Ива,
сама стройна, глаза – с Луну,
и трепетна, как тронули струну.
За Иву положил земной поклон
однажды Клён …
.. на месте Клёна, коренаст, теперь
влюблённый пень…
Вода захрясла бы со зла,
когда б над нею Ива не росла!
Клён – Иве, классным, тем ещё размером…
В окне в Европу - Natali
Мои порывы втуне не пропали,
и я в струе, не в стороне,
и Natali в шикозном пеньюаре
во сне является ко мне.
В окне в Европу Natali,
себе и ей -- уже налил
шипучее вино
и подаю бокал в окно!
Со страсти -- то в озноб, то в пот,
покуда Natali со смаком пьёт,
ты на чуть-чуть свидание продли,
красотка Natali!
К утру на закусь стих надыбал,
сними-ка пробу!
Но точно шторкой серым дымом
подёрнуто окно в Европу...
Стихами ли согреть холодный Питер?!
Эти волосы цвета соломы
разметай, расстели!
Устояли подножкам назло мы,
как на льду, с Natali.
Эти волосы цвета соломы,
им ни моли, ни тли,
мал-помалу спрямила изломы
Natali.
От прикола до хохмы,
как с похмелья во рту,
эти волосы-лохмы
упущу – не найду,
а сочиню, мотая нервы,
себя не чуя, как о чуде,
из жизни Золотой Венеры
в хантайском чуме,
о том, как модные пленили сапоги
во глубине нехоженой тайги…
22-го сентября, не ЦДЛ
Не Любовь ли, как пиво и мёд по усам,
всё не в рот, и ни дна, ни поблажки?!
Что ли рижский и чёрный бальзам
дам попить приболевшей Наташке.
Раскрасавица Ива-ижора,
я ж за стуком вставных челюстей
не отъем, не такой и обжора,
неотъемлемых нежных частей.
Эрогенная зона офф-шора --
как сверкнула в зазор из-за штор,
рюмку шлёпнул -- слюной изошёл,
подогрела ижора…
Амаретто ди Саронно
Не балабол Арбатского салона
у праздных Дам на поводке
с бокалом Amaretto-di-Saronno
в руке;
Не Ферт фуршета,
Лит-тёршам люб
с бокалом всё того же Amaretto
у праздных губ --
Тщеславясь, я бы
не стал бы лезть
не за любовь, за лесть,
как в яму – в ямбы…
Но нет надрыва,
и тот – пиит,
кого под утро Дева-Ива
себе приснит!
И это так, как если поутру
из фляги -- браги,
“и руки сами тянутся к перу,
перо к бумаге…”
И в час, как сумерки упрячут Иву
в лиловый пеньюар,
глазами не скользи по чтиву,
оно – пиар:
мозгам ли пудра
писак синклит,
когда тебя себе под утро
Она приснит!
Ни пеньюара, ни халата ...
Мир эфемерный парфюмерный,
эфир и фимиам,
мир-транс, таз медный,
мираж мирам.
По мере и лимит имеем в мире,
мир -- миф,
в миру меня намедни истомили
мои Эсфирь, Юдифь и Суламифь.
Мир меркантильный, мир по мерке:
мотает мот, жмёт жмот,
но мира блеск не меркнет --
в кружок и жёлт.
Мир мимо, как в метро матрона,
вся - месяц май с лица,
в жим одержим джин-тоник томно,
смесь - смейся матрица.
Фанера фатума-фантома,
халат и фартук и матрас,
мир - миру дома,
смысл смылся в транс.
На крест наезд нахала ада,
а здесь - десерта фрукт-халва
"без сюртука и без халата,
шинель -- и прямо в рукава"
Завет заведом - обыватель,
и горя голь дели на два
"в фуражку тёплую на вате,
чтоб не зазябла голова"
Я зубом цикну, как упырь,
во вред в ответ по букве буркну,
тоску купил, тоску упил
по Минску и по Петербургу!
Патрицианка и плебей
Cказки Булонского леса
Небрежно на цыпочках к цыпочке
лёт на бреющем небритых губ --
вдоль по Невскому Муза в на бёдрах цепочке,
а на голое тело -- тулуп.
Круто -- не криво,
не играй, если глух или глуп,
Натали -- Муза Питера, Ива,
на мурашки тулуп.
Пеньюар -- причиндал Парижа,
а для наших нехилых халуп
и элитных хижин --
нараспашку тулуп.
Холодрыга под утро,
лето -- труп,
голая тундра,
и туман, как тулуп.
Париж -- фанера,
а ты, грей-гори,
Северной Пальмиры Венера,
Ива Натали!
Куда от рынка рыка?!
Рынок слез с нар ...
Вдосталь талии холодрыга,
зане испод -- пеньюар!
Поподробнее в губы,
ором рот - речи врач,
загзаг прелюбы --
не лаваш, а калач...
Мать-моржиха
Визгливо
мозгляк мозжит,
зыбь Финского залива
полна моржих...
-- Водица как, скажи-ка,
млея на мели,
ижорочка-моржиха,
красотка Натали?
-- Жжёт, как аджика,
морозцем изнутри, --
в ответ мечта-моржиха,
русалка Натали.
Ню-обнажёнки джига,
ужимки до зари,
во ржи волос -- моржиха,
наяда Натали.
Мужик, морж кряду,
ласк ласты натори,
обдай наяду,
моржиху Натали!
Изысканного сорта --
вельможней надо ли? --
вельми красотка
плюс Муза - Натали!!!..
На хлебный Спас визгливо
морской мозгляк мозжит,
зыбь Финского залива
полным-полна моржих ...
Александр Денисов: Ива и Клён.