Михаил Филиппов: Путешествие часового мастера.
Эти три рассказа неторопливы, глубоки и почти бессюжетны. Для тех, кто привык, чтобы проза «цепляла» с первой же строки и сходу увлекала сенсационной фразой, парадоксальностью и интригой – чтение будет непростым.
«Путешествие» – это, на мой взгляд, что-то вроде стихотворения в прозе, где чётко и точно обозначен резкий контраст между жизнью осёдлой и жизнью в движении.
Рассказ «Сад» (если, читая, прислушиваться, присматриваться, задумываться и искать параллели с жизнью) страшноват и трагичен. Человек, чтобы не делиться обильным урожаем собственного сада с соседями и друзьями, попросту спилил плодовые деревья и навсегда ушёл из деревни в город. «Он закрывается руками и быстро шагает вперёд. А потом переходит на бег. До города осталось совсем немного». Что это – ещё одна история о скупости? Нет, всё гораздо серьёзнее. Однажды М. Филиппов навсегда уехал из родного села, чтобы поселиться в небольшом городишке и скучать по дому. «Быть свидетелем мелких и глупых событий, случающихся в жизни людей – значит быть сопричастным к мелкому, глупому».
Рассказы этого сборника печальны, философичны и несколько пессимистичны. Каждый читатель поймёт их по-своему. «Знание времени никому не принесло счастья. Поверьте мне. Наблюдение часов – самое печальное занятие в мире». Не думаю, что это – парафраз грибоедовского «Счастливые часов не наблюдают». Время всё же больше уносит, нежели приносит…
«Человек, вы спрашиваете меня, чиню ли я часы. Нет, я их ломаю... В этом мире кто-то должен их останавливать, потому что в противном случае ваше существование теряет всякий смысл…»
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров
|
Путешествие часового мастера
2005Путешествие |Часовой мастер |Сад
Путешествие
Путешествие. Путешествие? Путешествие!
Изумительное слово. Означающее «шествовать в пути». Именно шествовать, задрав голову и распахнув глаза во всю ширь земного шара. Уважая себя при этом за пока ещё неубитую страсть к дорогам и перемене мест, за любовь к вокзалам и нежданным приключениям, за смелость, наконец. За то, что сумел вырваться из привычного хода похожих друг на друга дней. Ты не знаешь, в какую сторону понесёт тебя судьба, и определяешь маршрут и конечную станцию только в очереди у билетной кассы.
Пару дней назад, когда ты и не догадывался ещё о том, что тебе захочется уехать, твой быт определяли полки с книгами, продавленное кресло со скрипящими пружинами, диван, телевизор, нечитанные и наваленные грудой газеты, невкусный суп на газовой плите. Телефон молчал, понимая, что тебе хочется перемен. Молчала входная дверь, и звонок был мёртв, потому что к тебе не шли те, кто тебе дорог. Любовь? Боже мой! Она забыта, растерзана ревностью к предшественникам. Ты слишком любишь себя, чтобы позволить другим испытывать это чувство.
Сигареты исчезают в пепельнице одна за другой, и мучают слащавые песни радиопередачи. Брошенная книга с модным романом наводит на мысль о собственной исключительности и о том, что тебя не понимают окружающие. За окном утомлённый день прячет солнце за стены многоэтажных домов. Впереди целая ночь!
Уже загорелся жёлтым светом фонарь у твоего дома, бабочки бьются в стекло, из тьмы доносятся пьяные крики и собачий лай. Шаги по асфальту – стук каблуков, шуршание подошв – страстный визг автомобильных тормозов... Нежданные звуки время от времени проникают в квартиру через балконную дверь. Квартира изнемогает от твоего присутствия – потрескивает обоями, постанывает деревянными полками, звонко плачет незакрытым краном...
И вдруг!.. Вагон, купе на двоих, чай на столике, потёртые коврики на полу. Сердечные толчки поезда. На перроне оставлены улыбки и глаза. Ты слышишь запоздалое окончание фразы: «...отправляется с пятого пути». Эти слова принёс тебе ветер с вокзала. Процесс мышления похож сейчас на чтение первых абзацев книги, которую ты оставил на диване.
Ночью плохо, когда ты растерян и одинок. Оглушив себя снотворным, ты стелешь простыню, твои ноги как ватные, а тело чуть покачивается в ожидании сна. Растревоженная совесть, которая обычно напоминает о себе ночью, на сей раз тебя не беспокоит, откладывает свою работу на потом. В первобытном состоянии тела, когда не воспринимается ни вкус, ни свет, ни запахи, ни мысли, есть что-то угрожающее и опасное. Тело отдыхает, отказавшись от любой работы. Тихий ангел забвения летает неслышно, прикладывая прохладную ладошку к твоему потному лбу. В яме утробного покоя нет времени, оно приходит к тебе под утро, когда начинают проникать в сознание картинки-сноведения, каким-то образом связанные с тем миром, в котором ты живёшь. Ещё один бесплодный и беспокойный день внесён в календарь, и хронометр чуть сдвинул стрелку к пустой отметке. В ощущениях и чувствах многое изменилось, но что-то осталось прежним. Что? Нам не дано узнать.
Существуют самые разные путешествия, которые связаны нитью синкретизма друг с другом: это неторопливое путешествие памяти, когда в полном одиночестве (обязательно в одиночестве!) рассматриваешь старые фотографии и перечитываешь дневники, написанные тобою в восемнадцать лет...
Но ты хочешь побега! В предутреннем пробуждении разума подсознание рисует тебе три круга: квартира, работа, город... Они расслаиваются и накладываются друг на друга. Путешествие – прямая линия, рассекающая лабиринты этих кругов и уводящая за границы дозволенного и отмеренного. Побег обещает полное освобождение, но таких гарантий не даёт, ибо свобода неразрывно связана с твоим пониманием этого слова.
Итак, путешествие!
Утром ты пьёшь кофе и тайком признаёшься себе, что тебе уже за тридцать и тебе неинтересно собственное прошлое, и вряд ли долгие годы впереди принесут тебе радость... Перетряхивая себя, словно карманы забытого кем-то пиджака, ты морщишься от табачного дыма.
На кухне, за оконной циновкой, спасающей от прямых солнечных лучей, свет плавает полосками, и воздух нарезан тонкими дольками – светлыми и тёмными. Четвёртый день отпуска, четвёртый день ещё не начавшегося путешествия. Оно уже захватило тебя почти полностью, но утомление, появившееся после одиннадцати месяцев труда, который тебе не нравится, ещё владеет тобой. Вырванный из привычного хода вещей, то тоскуешь и эту тоску называешь усталостью.
Звонит телефон. Опрокидывая стул, ты бежишь к нему и поднимаешь трубку. Долгое напряжённое молчание, а потом короткие гудки, ты же, застыв со спазмой в горле, не успеваешь даже сказать «слушаю!». Эта комната, наполненная мебелью и книгами, – квадрат пустыни с репродукцией Сальвадора Дали... Ты почему-то думаешь, что надо включить радио, но не делаешь ни шагу. Сердце бьётся иначе, чем это было час или день назад. Бремя привычки отступает.
За день до путешествия становится почти весело, только какой-то неопределённый туман неудовлетворённости выталкивает тебя из квартиры, и, блуждая по городу, ты замечаешь, что скоро наступит осень и тогда придётся надеть тяжёлое пальто.
В кафе ты заходишь случайно. Садясь в углу за столик со стаканом сока в руке, ты как будто бы впервые видишь бумажные белые салфетки в стеклянной вазе, тёмный крест оконного переплёта, посетителей, покупающих пирожные... Круглый аквариум с подсвеченной водой напоминает о детстве. Волна памяти уносит тебя к началу жизни. Яркие пятна – белое, синее, зелёное, жёлтое – сливаются в этом кафе в невиданный узор. Распахивается пространство, и три круга трансформируются в спираль. Ты едва сдерживаешься, чтобы не крикнуть: «Свободен!».
...А на другой день в очереди в кассу ты размышляешь над тем, куда взять билет. И вокзал провожает тебя чужими улыбками и слезами на перроне.
Путешествие началось... Часовой мастер
Тихая часовая мастерская в конце улочки не имеет даже вывески. На пыльном стекле окна нарисован циферблат – вот и всё. Я тяну на себя дверь, которая противно визжит древними несмазанными петлями.
В маленьком зале ни души. В окне конторки видна седая голова часовщика. Он пинцетом возится в механизме карманных часов фирмы Буре. Рука с сетью вековых морщин держит пинцет осторожно, но крепко.
-У вас можно починить часы?
Старик словно не слышит меня. Он ковыряется в колёсиках и винтиках, отсвечивающих стальным и медным блеском. Тягучесть его движений похожа на неторопливый ход часовой стрелки.
-У вас можно починить часы?
Он, не выпуская тонкого, как комариное жало, пинцета из правой руки, левой сдвигает присоску-монокль на лоб и, не поднимая головы, говорит:
-Зачем вам время, молодой человек? Вы же ещё так молоды...
Слова его разворачиваются, как рулон бумаги: с шелестом, неспешно.
Я не нахожу, что ответить. На стене конторки висят старинные часы. Они стоят. Напрягшийся купидон с луком в руке на часовой стрелке вот-вот выпустит стрелу в яблоко на минутной. 8.35, застывшее время... Утро? Вечер?
-То есть как «зачем»? – мне становиться смешно. Чудной старик. – Чтобы знать...
-Знание времени никому не принесло счастья, – теперь голос его хрустит пергаментом. – Поверьте мне. Наблюдение часов – самое печальное занятие в мире. Я много жил и знаю это. И чем больше живёшь, тем печальнее следить за временем...
Он не поднимает глаз, седая голова с редкими волосами неподвижна. Только рука с пинцетом машинально водит в глубине старинных часов.
-Открою вам секрет, молодой человек: моё время остановилось сто лет назад. И всё оттого, что оно застыло в механическом чреве сломанных часов, которые вы можете видеть на этой стене. И с тех пор я, выбитый из привычной колеи секунд, минут, дней и лет, тащу на себе вечность судьбы. Вы не поймёте это, человек...
«Сумасшедший!» – думаю я и только теперь замечаю, какой в мастерской толстый слой пыли на стенах и на полу. Мои шаги оставили отпечатки, идущие от двери до кабинки старика. Докучливый осенний день. Мутный прогорклый свет сочится через стекло... Как странно, что всё это я заметил только сейчас!
-Мне не интересно то, что там, – рука с пинцетом указывает на окно. – Быть свидетелем мелких и глупых событий, случающихся в жизни людей – значит быть сопричастным к мелкому, глупому. Это – истина. Поступок не имеет ни цены, ни объективности. То, что было ложью, становится правдой. Я отказался быть судьёй: не хотел стать раскаявшимся палачом – это было сто лет назад. Человек, вы спрашиваете меня, чиню ли я часы. Нет, я их ломаю... В этом мире кто-то должен их останавливать, потому что в противном случае ваше существование теряет всякий смысл, – его голос уверенно крепнет, в этом звуке угадывается полуночный бой курантов.
Старик поднимает голову, я заглядываю в его слепые глаза, затянутые бельмами. Купидон на циферблате выпускает стрелу в яблоко – мы оба вздрагиваем от жестяного свиста распрямившейся тетивы...
«Несчастный старикан, – думаю я, шагая по тесной улочке, залитой живым дождём и движением. – Разве кто-нибудь сумел когда-нибудь похоронить время?..» Сад
Чёрные кошки перебегают вечернюю дорогу, и жёлто-зелёный свет их глаз медленно гаснет, когда они бесшумно исчезают в кустах. Чёрные кошки – предвестники неудач. Надо бы вернуться назад, чтобы роковая примета не сбылась, но... кошки перебегают дорогу и сзади. И он шагает вперёд, переступая грани бед и печали и неизбежно приближая к ним себя самого.
Сегодня он спилил свой яблоневый сад. Старые деревья, в силу возраста своего забывшие о плодоношении и цветении, мягко падали на землю. Сердцевина у многих была поражена гнилью, и только кора, белеющая в раненых местах, свидетельствовала о жизни. Сад мог бы ещё постоять бесплодным лесом года два-три, но хозяин больше не захотел смотреть на постепенно отмирающие ветки деревьев и спилил их. Было ли ему жалко? Наверно, было, но его совесть до поры до времени дремала, чтобы пробудиться потом, во время бессонницы.
Он купил этот сад вместе с домом пятнадцать лет назад, когда появилось внезапное желание пожить в деревне. Эта мысль всецело захватила его. Видимо, он всегда хотел одиночества в деревенской глуши, а свободное время и некоторое количество денег заставили его сделать этот выбор. В нём никогда не было ни сентиментальности, ни практической хватки. Он просто захотел иметь деревянный домик и цветущий сад – и купил всё это в деревне, где уже тогда были всего три двора, если считать и его собственный.
...От опилок шёл дурманящий скипидарный запах – это был запах старости. Пила шла легко, но лёгкость работы, впервые, может быть, не доставляла ему удовольствия.
Когда на землю свалилось последнее, пятнадцатое дерево, а небо впервые за долгое время просветлело, он долго переводил свой взгляд с серых предосенних облаков на хаос и разруху в саду. Что-то теперь было потеряно... но он никак не мог понять, что. И только в доме, ступив на простой, вручную окрашенный половик, он увидел пустоту за окнами, выходящими в сад. Но ведь это глупость, возразил ему рассудок, за всю жизнь ты едва ли посадил два дерева, теперь же вырастишь целый сад вместо утерянного. И опять беспокойство охватило его, хотя мозг снова и снова приводил доводы в оправдание случившемуся.
Всегда трудно расставаться с прошлым, если это даже безнадёжно больное прошлое, как были больны прогнившие деревья. Оно, это прошлое, не зависит от настоящего и будущего, а неотвратимость утраты только прибавляет печали. Он старался не думать о том, как войдёт в деревянный, обездоленный уже домик в следующий раз. А ведь надо ещё обрубить сучья и расчленить стволы...
Ему представилась такая картина: августовские яблоки падают на крышу, и жестяная её поверхность гремит от тяжести пепинов и синапов, а он слушает этот стук и улыбается... Лучше всего было в саду осенний утром, когда туман был словно распят на кривых ветках, а набухшая от сырости паутина задевала лицо – это напоминало ему мокрые после купания волосы девушки, которую он когда-то любил.
Осенью сад желтел, но облетал не сразу, а сначала становился рябым от зелени, желтизны и багрянца. И среди этой пестроты белыми и красными мячикам висели на ветвях яблоки. Не зная, что с ними делать, не умея торговать, он сгребал их в кучи граблями, чтобы потом без малейшего сожаления раздать знакомым. Но так было недолго. Спустя три или, может быть, четыре года он уже перестал отдавать их – просто засыпал в ящики и ставил в гараж и подвал, чтобы потом долго дышать ароматом порчи и гниения. Он и сейчас не понимает, с чего это началось... Теперь, когда он шагает по вечерней дороге прочь от спиленного сада, к нему приходит ощущение того, что сад стал новой точкой отсчёта, границей отчуждения между ним и другими людьми. И приходит к нему неприязненная и непонятная мысль: «А ведь он не посадит ни одного нового дерева».
В мыслях он называет себя в третьем лице – «он». Неуловимая граница между «я» и «он» очерчена одной единственной фразой, сказанной друзьям лет десять или одиннадцать назад: «А в этом году сад не уродил». Это была ложь! Но именно в ту осень яблоки показались ему горькими. Солгал именно «он» – тот, которого раньше в нём не было и не могло быть, тот вездесущий, ожидающий своего часа маленький человек, заполнивший сразу всё его существо и заразивший его жаждой обладания.
Семь лет назад он поставил вокруг сада глухой забор из прочных двухметровых досок. В деревне тогда уже оставались только два дома. Один дом принадлежал ему, а в другом жил старик, который из упрямства не желал переехать к дочери. Но всё равно казалось, что в сад могут залезть другие и отрясти, обломать деревья. Он, конечно, смутно понимал, что всё это глупость и дикость, но собственник в нём только тогда вздохнул с облегчением, когда была сделана калитка. Раздвоенность его души не раз и не два заставляла его совершать непредсказуемое. А потом, приезжая в сад, он видел на земле гнилые плоды, и его захлёстывала тяжёлая волна утраты и раздражения, а ещё чувство злости к тому миру, что остался за забором. А яблоки лежали на земле и портились...
Уже ночь. Он шагает по дороге, а одичавшие кошки шуршат в придорожных кустах, высверкивая горящими во тьме глазами. Убийство, которое он совершил сегодня, не тяготит его виной, но он вспоминает, как в первые годы радовался, когда работал в саду, и ему отчего-то становится стыдно и тяжело.
При первом свидании сад поразил его своей заброшенностью и одичанием. Крапива, лопухи, высохшие стебли тмина и спутавший всех воедино вьюнок... В этом запустении виделась ему царственная, бесконтрольная власть естества над человеком, который стремился облагородить сущность самой природы. И бесполезно было в этом саде отделить полезное от вредного. Вредное и полезное всегда шли здесь рядом и даже менялись местами... Так думал он, хозяин сада, подрубая лопатой одеревеневшие стебли и выкашивая косой чертополох. И ещё он думал о том, что у каждого человека должно быть дело, приносящее удовлетворение и оставляющее след на земле.
Жизнь всегда напоминала ему гостиницу, из которой он не сегодня завтра должен съехать в другую. Потому, наверно, что прежде у него никогда не было чувства собственного дома, чувства хозяина. Интернат, общежитие в институте, а потом на работе, государственная квартира – и ощущение неприкаянности, растерянность, полное отсутствие корней... Всё это сформировало в нём характер гостя, воспринимающего текущие дни и года фрагментарно. А когда он купил сад, что-то начало меняться в его жизни, что-то стронулось с места. Тому нет определения в его смущённой переменой впечатлений душе. Но ведь когда находишь одно, неизбежно теряешь другое...
Казалось бы, что могут изменить в человеке дела его рук? Ему необходимо было утверждение собственного «я». Ему нужен был участок той земли, где он мог бы остаться один. И этот сад разделил целое на две части, на два местоимения – «я» и «он». Сад стал свидетелем его поражения в борьбе за независимость от окружающего мира. Нужно было ответить на вопрос: «Отчего яблоки, ради которых и выращивают сады, должны гнить и пропадать, не доставаясь никому?» Он не знал ответа. Ему хватало всего, а он стал хуже и гаже других...
Это полупризнание-полураскаяние замедляет его шаг, и его освещают автомобильные фары. До города осталось совсем немного – всего десять минут ходьбы до автобусной остановки. Два столкнувшихся в нём начала всё ещё спорят, оправдываются, обвиняют. Он напуган самораздвоением. Оказывается, никто не знает своего лица, не знает своего будущего и настоящего.
Сад перестал существовать, и теперь вдруг хозяину становится понятно, что он спилил его не только потому, что сад постарел. Это была лишь видимая причина, весомый предлог для заранее обдуманного убийства деревьев. Сад погиб от жадной подозрительности своего хозяина! И теперь этот человек останавливается на дороге, зигзагом уходящей к границе освещённого города. Этот человек купил сад пятнадцать лет назад – но не для того, чтобы получать плоды, нет. В тот день он обрёк сад на гибель, потому что хотел владеть им безраздельно и всегда... Пещерное сознание! Он взрастил сад, чтобы уничтожить его!
Мысли оглушают своей прямотой. Теперь он никогда не сможет простить этому саду того, что с его помощью открыл себя заново. Он оборачивается назад и смотрит туда, где неподвижный воздух ночи и запахи предстоящей осени.
Что-то подсказывает ему, что скоро начнётся дождь. И дождь в самом деле начинается. Первый порыв ветра со стороны города приносит мелкие брызги влаги. Свет впереди желтеет и смазывается. Вот уже брызги заливают ему лицо и одежду. Он закрывается руками и быстро шагает вперёд. А потом переходит на бег. До города осталось совсем немного.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Михаил Филиппов: Путешествие часового мастера. Сборник рассказов.
20.03.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|