Польша. В застенках
Руководство автомобильного клуба "Динамо-Эскорт" любило ездить за границу. По возвращении генералы и полковники мгновенно забывали о нашем существовании и вспоминали только накануне очередной поездки. “Шишки”, в принципе не мешали, а после пересечения государственной границы, как по команде, становились какими-то беспомощными - водить машину они не умели, языков не знали, опыт пребывания на чужой земле был у них слабоват, а в ралли не разбирались вовсе. Нас не устраивали две привычки больших чинов. Во-первых, обязательное присутствие в нашем караване здоровенной машины сопровождения в виде "гаишной" Crown Victoria или BMW, в которой руководство не мыслило себе езду без включенного на всю мощь независимо от температуры окружающей среды, кондиционера, и банки пива в руке, от чего у водителей, попеременно менявшихся в этой дрыне за рулем, создавалось впечатление присутствия в пивном ларьке, расположенном на льдине, одиноко дрейфующей в студеном Карском море. А, во-вторых, отвлечение технического состава на извоз по достопримечательностям страны временного пребывания. Результатом этих экскурсий было то, что по дороге домой мы с Сашкой, видевшие за последние десять дней только дороги и стенограммы, завистливо выслушивали восхищенные диалоги и размышления механиков, имеющих три класса церковно-приходской школы на двоих о кубизме Пикассо и о преимуществе готики или рококо в европейской архитектуре.
Кроме того, все руководители, словно сговорившись, категорически запрещали демонтировать или закрывать при езде по дальнему зарубежью разнокалиберные мигалки, придававшие, по их мнению, нашему передвижению особый шарм и расставлявшие правильные акценты в извечной дилемме “who is who”.
Однажды, бодрой колонной в составе технички с гоночной машиной на прицепе, тренировочной “восьмерки” и упомянутого монстра (была BMW), мы уже почти выехали из Варшавы, когда нас нагнали две полицейские машины, надрывно завывавшие сиренами, и, нечленораздельно рявкнув по-польски из громкоговорителей бесцеремонно прижали весь караван к бордюру. Даже не взглянув на расписанный рекламой спортивный Opel, трое полицейских спешно подошли к BMW и ткнув пальцами в надписи и мигалки поинтересовались - откуда и куда мы следуем в таком непотребном виде. Путешествующий с нами от руководства Юрий Михайлович – простой, хороший человек, всегда и во всем помогавший спортсменам и, не являвшийся, в отличие от некоторых других “представителей”, откровенно лишним в делегации - грудью защитил личный состав, но из всех иностранных языков имея в арсенале только засевшее в мозгах со школьной скамьи "Dascha und Mascha baden", смог дать показания только на малопонятном языке глухонемых. Долгие двадцать минут мы объясняли, что являемся раллийной командой, принадлежащей русской полиции и едем с гонок из далекой Франции, демонстрировали добытые кубки, спортивную резину и запчасти. Полицейские стояли на своем насмерть - такая машина, по их мнению, не могла пересечь границу Польши! Наши, не лишенные логики рассуждения, что из-за отсутствия оружия и явно недостаточной штатной численности личного составамы не могли с боем прорваться на суверенную территорию Речи Посполитой, и что наличие отметок польских правоохранительных органов в паспортах убедительно свидетельствует о нашем вполне легальном присутствии на окраинах Варшавы только злили местных блюстителей порядка, имевших в этот ключевой момент вид героических защитников отечества, с риском для жизни изловивших государственных преступников.
В конце концов, отобрав у нас документы, бдительные стражи закона, не переставая оглушать город сиренами сопроводили колонну в ближайший околоток, где выбрав в заложники меня и Михалыча препроводили нас в грязную и вонючую камеру, на давно немытом полу которой лежала, принесенная ранее дама без признаков возраста и национальности. Заперев решетку на ключ, полицейские степенно удалились, оставив нас с Михалычем размышлять о превратностях судьбы и слушать хрипы и стоны, мягко говоря, подвыпившей барышни. На третьем часу пребывания в чужеземных застенках, когда Михалыч уже досконально отрепетировал будущую речь в присутствии российского консула, в коей слова "уважаемый господин консул" были единственными переводимыми на польский язык, появилась до боли знакомая бригада отважных блюстителей порядка, робко семенившая за солидным паном в "гражданке". По дороге храбрые полицейские хором нашептывали "пиджаку" разные гадости, из которых мне удалось уловить легкопереводимые слова "мафия", "злодеи" и "тюрьма". Вообще, вся их лексика навевала вдалеке от Родины грустные воспоминания об исторических событиях, связанных с взятием Бастилии, инквизиторскими пытками и Нюрнбергским процессом.
Тем временем пан, подойдя вплотную к решетке, деловито сунул руки в карманы брюк и на чистейшем русском языке спросил: "Сидите?". Так как для придания этому вопросу существа полного издевательства на нас не хватало только полосатой формы и кандалов, мы высокомерно промолчали. Пан, не поворачивая головы, протянул руку, в которую один из полицейских тут же услужливо вложил пачку наших документов. Бегло посмотрев паспорта, техпаспорта и, наконец, дойдя до “ксивы” руководителя делегации, начальник взглянул на Юрия и спросил: "Ты - полковник полиции?". Вид Михалыча, томящегося за решеткой в джинсах и свитере в окружении гоп-компании из меня и девушки на полу явно не гармонировал с его высокопоставленной должностью, поэтому наш руководитель только смущенно кивнул и тихо добавил: “начальник управления...”.
Пан повернулся к своим коллегам и неожиданно, на все подземелье заорал по-польски, отчего те присели, как лошади от пушечного выстрела. После двухминутной тирады, состоявшей в основном из радующих слух невысоких оценок умственных способностей рядового и младшего начсостава польских правоохранительных органов нам открыли дверь и повели по коридору. У выхода из здания пан любезно разрешил мне идти на улицу, а Михалыча повлек куда-то наверх по лестнице.
Сашка и механики, битых три часа строившие версии относительно нашего будущего - от расстрела до побега, встретили меня насторожено и поинтересовались относительно перспектив с выходом на свободу у моего подельщика, на что я недоуменно пожал плечами, но небезосновательно предположил, что судя по дружелюбному поведению моего освободителя Михалич едва ли в настоящий момент висел на дыбе или под дулом пистолета подписывал чистосердечное признание о шпионаже в пользу новохрюкинского отдела КГБ. Еще два часа мы находились в нервном ожидании и полном неведении. Уже стемнело, когда наконец-то отворились массивные двери и на пороге появился Михалыч под ручку с тем же паном в "гражданке". Учитывая, что оба представляли из себя дуэт нетвердыми голосами исполнявший "Подмосковные вечера" и преодолели семь ступенек за пять минут, было нетрудно догадаться, что торжественный вечер, посвященный встрече коллег на польской земле прошел успешно но, вынырнувший из-за угла VW Venta с включенными маяками заставил усомниться в искренности хозяев. Впрочем, оказалось, что "пан начальник", оказавшийся руководителем местного управления, счел своим долгом проводить высокого гостя в лице Михалыча до самой границы (200 км!), а чтобы мы ненароком снова не угодили в места не столь отдаленные призвал на помощь местное сопровождение.
Никогда я не ездил по Польше так быстро. Местные водители, в отличие от наших, при малейшем появлении полицейской машины с красными маяками вставали на обочине, как вкопанные. Наконец, мы влетели в таможенный терминал, объехав трехкилометровую очередь на границу, где поляк, “усугубив” с Михалычем "на коня" бережно передал нас в руки польских пограничников.
И до самого Минска над белорусскими полями и болотами из BMW неслось невнятное пение Михалыча, похожее на стон подбитой птицы...
Германия. Из последних сил
Германия всегда была для нас транзитной страной. Ралли, изредка навещавшие “обитель порядка”, из года в год не укладывались в наш календарь, и, по сути, Дойчланд постоянно "протыкался" нами сквозняком. Первое время мы мучались на польско-германской границе, где немецкие пограничники и полицейские, мало отличающиеся по внешнему виду от своих предшественников из Третьего Рейха, рукой в неизменной кожаной перчатке указывали нам на лишнюю банку бензина или тщательно замаскированный в беспорядке технички ящик водки и произносили короткое "nein". Изменить это решение их, похоже, невозможно было заставить даже при помощи перспективы виселицы или рытья беломоро-балтийского канала, столь успешно выполненного более ранним поколением. Наученные горьким опытом расставания с “жидкой” валютой, мы принялись форсировать польско-немецкий рубеж не напрямую, а проставляя между этими, мягко говоря, недолюбливающими друг друга странами Чехию и Словакию, пограничники которых наплевательски относились к провозу жизненноважных продуктов питания и топлива. Кроме того, маленькие горные пограничные переходы всегда были пусты и не истоптаны нашими проворными соотечественниками, вывозящими из Германии тонны металлолома в виде автомобилей, собранных задолго до падения берлинской стены.
Выехав впервые за рубеж, уже в Польше мы почувствовали разницу между ухабами белорусских трактов и ровными польскими шоссе. Взаимопонимание водителей, съезжавших на обочину для пропуска более быстрой машины и благодарность, выражавшаяся во включении “аварийки” после обгона, спокойные, чистенькие придорожные кафе с дешевой и вкусной едой - эти и другие признаки цивилизации после отечественных"бензину нету" и "из еды у нас только хлеб" произвели на нас благоприятное впечатление и породили трепетное ожидание встречи с настоящим Западом. Германия отличалась от Польши настолько же, насколько Польша отличалась от Белоруссии. Размеренно катясь по автобану колонной из семи разнокалиберных машин, мы разглядывали еще маловиденные на Руси в то время “Мерседесы” и “Ауди”, мчавшиеся с умопомрачительной скоростью и постепенно закипали желанием потягаться с ними в быстроте передвижения. Где-то за Берлином наша тренировочная "восьмерка" прощально чихнула и категорически отказалась следовать дальше. Лихорадочно вспоминая зазубренные перед поездкой правила пользования автобанами, мы проорали в рацию грустную информацию о поломке , пообещав быстро настигнуть колонну, и, выбрав место, где можно было остановиться не мешая другим, прижались к обочине. К счастью, в моторе всего-навсего слетел центральный провод и наши временные потери составили минут пять-семь, включая водопой и массовый забег в кусты для восстановления водно-щелочного баланса.
Тронувшись в дальнейший путь, я, еще веривший в могущество советской техники и помнивший, как наши деды гоняли немчуру по Европе решил тоже не ударить в грязь лицом перед вражескими “Опелями” и “Фольксвагенами”, благо отсутствие ползущей перед бампером колонны не сдерживало меня в усилиях нажимания на газ. Видавшая виды тренировочная "восьмерка" взвыла “подзаряженным” двигателем и понеслась по автобану навстречу победам советского спорта, - пусть пока не на раллийной трассе, но хотя бы на шоссе. Первое время нам многое удавалось - "зубила" превзошла саму себя и каким-то чудом набрала 165 км.час. Эта невиданная в условиях повсеместных российских колдобин и заботливо приоткрытых канализационных люков скорость сопровождалась, с одной стороны, обгоном значительного количества немецких товарищей, а с другой - страшным дисбалансом колес и усиливающимся запахом горящего где-то на коллекторе масла. Впрочем, радость победы была недолгой. Очень скоро сзади пристроился “Пассат” и, включив левую мигалку, дал мне понять, что мое место пока правее. Пропустив его, я снова принялся обставлять грузовики и никуда не спешащие машины, и вновь меня вежливо попросил посторониться очередной более быстроходный аппарат.
Так я перестраивался раз шесть, пока в очередной раз не был позорно согнан в правый ряд серебристым “Мерседесом”. Сомнений в скоростных преимуществах “бенца” у меня не было, но когда он поравнялся с “восьмеркой”, я посмотрел на водителя и обомлел. Не знаю, сколько лет самому древнему долгожителю Германии, но бабулька на “мерсе”, обставившая меня, как “стоячего”, однозначно уже достигла половой зрелости к моменту выхода в свет бессмертного "Капитала". Пережить такое позорное фиаско было абсолютно невозможно! Молодой, жизнерадостный раллист “тошнит с глазами пьяной черепахи” в правом ряду, а старая карга, вышедшая замуж на следующий год после изобретения паровоза наяривает под двести впереди! Я понял, что обогнать бабку стало делом всей моей непутевой жизни! Резко включив четвертую, я кинулся в погоню. К счастью дорога пошла под уклон, что позволило моему убогому агрегату развить совершенно ненормальную скорость - 180. Дисбаланс вырывал руль из рук, пассажиры, с ужасом взирая на происходящее, вцепились в ручки над окнами, запах масла перешел в вонь, поршни просились вон из мотора, но бампер резвой старушенции стал медленно и неуклонно приближаться! Еще чуть-чуть и я должен был ее настигнуть. Дорога еще больше покатилась с горы, спидометр “лег”, и я на последнем усилии воли, весь в холодном поту и с мертвенно бледными от ужаса перед неминуемой безвременной кончиной пассажирами настиг ненавистную старуху и победоносно включил левую “мигалку”. “Мерседес” тут же перестроилась в правый ряд, и, умоляя Бога, чтобы дорога не пошла в гору я начал его медленно объезжать. Кажется, ни до, ни после, даже стоя на подиуме и получая в руки Кубок Франции, мне не доводилось испытывать такой радости от победы! На грозящей “дать дуба” машине мы из последних сил поравнялись с престарелой гонщицей и боясь отвернуть взгляд от дороги, я все же скосил глаза направо, чтобы увидеть удивление и восхищение на ее морщинистом лице.
Но не увидел... Бабке было не до меня. Она спокойно держала руль костлявой рукой и на скорости 190 км/час разговаривала с кем-то по сотовому телефону...
Финляндия. Дед Юха
То ли из-за того, что я умудрился родиться в Эстонии, то ли из-за любви к спокойным, безлюдным местам, но в Финляндии я всегда чувствую себя, как дома. Неторопливая, сонная жизнь обитателей "северного соседа" всегда наводит на какую-то отвлеченную философию и способствует отдыху нервной системы, истощенной в вечной борьбе с создаваемыми нами самими трудностями. Исключением являются Хельсинки, но все столицы безобразно одинаковы. В то же время многие вещи , которые финны воспринимают абсолютно нормально, человека, имеющего неистребимый российский менталитет, способны просто вывести из себя или, как минимум, заставить усомниться в умственной полноценности защитников линии Маннергейма и их потомков. Почему нельзя собирать ягоды и грибы, которые на севере Финляндии не растут только на асфальте, а надо покупать их в магазине? Почему сауна в каждом жилом доме сделана так, что автоматически включается в 19.00 ежедневно, независимо от того - будет кто париться или нет, но в понедельник не включится ни за какие коврижки, даже если ты весь день работал трубочистом или добывал уголь? Почему в глухом северном финском лесу, где живого человека можно встретить только на четвертый день дороги, надо ясным днем ездить с включенными фарами? Таких, в нашем понимании, несуразностей в Финляндии великое множество, но невозмутимые, непробиваемые, будто танк Т-80, скандинавы относились к этим бытовым чудачествам, как к обычным составным частям своей скучноватой и размеренной жизни.
В августе девяносто третьего мы приехали в Финляндию впервые. Трасса ралли “Mantta –200”, на которые собирается 200-220 экипажей и обязательно участвуют две-три “звезды” мирового уровня - Мякиннен, Канкуннен, Микола, Ватаннен - была проложена на фантастических гравийных лесных дорогах и представляла из себя такую бесконечную цепь поворотов и трамплинов, что спортивные машины большей частью находились в воздухе, лишь изредка касаясь колесами грешной земли. Мы прибыли на очень приличной, только что собранной “восьмерке” с хорошим, “заряженным” мотором, подвеской отстроенной “под гравий” и, после полного фиаско в Бельгии месяцем раньше, где в буквальном смысле сожгли двигатель, преисполненные надеждой на моральную реабилитацию. Однако, черная полоса фатального невезения на этот раз была проведена жирной линией через всю Европу – от Льежа до Мэнтты, и за три дня до гонки мы опять остались у разбитого корыта - на прикидке новенький мотор “согрелся”, и головка блока стала напоминать своей кривизной извилистые спуски американских горок.. Надо сказать, что в маленьком финском городке, где мы насчитали всего три продовольственных магазина, было столько мастерских по ремонту автомобилей, что говоря языком Ильфа и Петрова, "казалось, что жители города рождались только за тем, чтобы" купить автомобиль и тут же его сломать. С головкой под мышкой мы побывали в пяти-шести таких заведениях, где слышали в ответ одно - "вам надо к деду Юхе", "только дед Юха сможет" и т.д. Когда в седьмом ремонтном боксе механики опять завели старую скандинавскую балладу о таинственном старце, в наши тупые от систематических аварий головы наконец-то закралась первая в сезоне здравая мысль - а не поехать ли нам к столь авторитетному деду Юхе и в личной беседе выяснить - почему его технический талант столь высоко ценят работники местных автосервисов? К счастью, большинство финнов говорит по-английски, и через полчаса долгих объяснений и топографических изысков мы получили на руки долгожданную схему проезда в искомую обитель, по сложности и запутанности успешно конкурирующую со знаменитым маршрутом турпохода Ивана Сусанина, заведшего группу польских товарищей в непроходимую лесную чащу.
После полутарочасового плутания в строгом соответствии с полученными чертежами и устными инструкциями, уже отчаявшись найти искомое место, мы вдруг среди глухого леса вынырнули на полянку, где обнаружили небольшой финский домик, расположенный на берегу живописного озера . Около дома стоял явно благородного раллийного происхождения Ford Escort, что дало нам веские основания предполагать, что легендарный Юха знаком со спортивной техникой не понаслышке. Потоптавшись для приличия у порога, мы постучали и попытались привлечь внимание хозяев маловразумительными криками. Накричавшись вдоволь, мы уже прикинули, как лучше ворваться в помещение, ибо даже в уме не держали после стольких мытарств возвращаться домой не солоно хлебавши, как вдруг тихонько открылась дверь стоявшего несколько поодаль большого сарая и оттуда показался маленький старикашка в очках и чистенькой спецовке. "Юха?" - спросили мы хором. Дедуган кивнул и тут же потянулся к головке, которую Сашка, устав держать, положил на траву. На наши "do you speak English" дед отрицательно покачал головой и, деловито подняв головку, поманил нас вглубь сарая. Честно говоря, это сооружение снаружи даже отдаленно не напоминало мастерскую, но войдя внутрь стало очевидно, что имел ввиду Козьма Прутков, говоря историческое “не верь глазам своим”. Под неказистый снаружи, неровно обшитый, с некрашеными стенами сарай самопальный финский умелец замаскировал целый завод. Не мастерскую, а именно завод. Станок с ЧПУ, фрезерные и токарные станки, шлифовальный, сверлильный, невиданный нами до тех пор инструмент и , приспособления, да чего только там не было! Наши жесты, напоминавшие волны Балтийского моря и одновременное тыканье пальцем в головку было воспринято Юхой с пониманием - головку он фрезернул и отшлифовал так, что мы ненароком подумали, а не придется ли тащить сюда теперь и блок цилиндров. Причем делал он все неспешно, размеренно, тихо шепелявя что-то себе под нос. Когда настал момент расплаты, Юха отодвинул руки, протягивающие доллары и марки и сказал - "автоспорт - фри". К счастью, финские таможенники при осмотре нашей технички проявили явную халатность, что позволило нам провезти в Суоми то, с чем финны давно борются, как с национальным бедствием. Увидев настоящую русскую "Столичную" Юха радостно заулыбался и поманил нас в домик.
...Потом приехал его сын, раллист (это его Форд стоял у домика), говоривший по-английски... Оставив меня "в руле", Сашка и Серега до темной ночи каждые полчаса бегали к нашему неисчерпаемому багажнику и только к утру я их привез домой от деда Юхи, с которым мы успели обсудить все, что могут обсудить нормальные люди, сидя за запотевшей бутылкой в тихом лесном финском домике.
Тогда мы стали третьими в классе. А на следующий год, приехав в Мэнтту, первым делом навестили деда и опять просидели у него до поздней ночи, переводя с финского на английский, а потом на русский и наоборот....
Швеция-Норвегия. Диверсанты поневоле
Два Михалыча - Юрий (тот самый, с которым мы сидели "на нарах" в Польше) и Виктор, бывший ТАССовец, проработавший семь лет корреспондентом этого агенства в Лондоне и высланный оттуда по причинам, о которых он не распространялся даже "после литра выпитой", ранним утром сидели на еще незаправленных кроватях в гетеборгском отеле "Евростар" и, мутным взором поглядывая друг на друга, размышляли - сгонять в ресторан за "Тюборгом" или постараться погасить вчерашние излишества без применения тактических и стратегических средств.
Извилистые дороги автоспорта завели нас в эту гостиницу для скандинавских "дальнобойщиков" по пути в Англию, куда мы направлялись за отремонтированным спортивным мотором, который надлежало забрать и доставить в Бельгию, где находилась наша спортивная машина и куда через неделю должны были съехаться остальные члены команды для переезда во Францию и участия там в очередных соревнованиях. В нашей маленькой комплексной бригаде я исполнял роль водителя и главу переговоров с Motor Sport Developments - спортивной фирмой, построившей и ремонтировавшей наш гоночный Opel, Виктор - роль переводчика, ибо разговор должен был вестись о серьезных проблемах, и моего "дворового" английского было явно мало, а Юрий - роль руководства, которую он своевременно и мудро переложил на мои плечи и катался по Европе, наслаждаясь жизнью. Паром, который должен был перевезти нас в английский Харвич, отплывал только послезавтра вечером, поэтому я первый раз за много лет испытывал радостное чувство вынужденного безделья и в отличии от остальных членов экспедиции, проведших вечер в ресторане и до глубины души потрясших официантов и администрацию редким для этих мест умением выпить два литра "Абсолюта" за полтора часа с одним салатом, а затем взять шесть пива с собой в номер и не спеша удалиться, пребывал в прекрасном расположении духа и, разглядывая карту западной Швеции, прикидывал более интересную дорогу в Осло, так как не считал возможным уплыть в Англию, не использовав имеющуюся в паспорте норвежскую транзитную визу.
Я уже успокоился от "теплого" приема шведских таможенников, выудивших нас из “зеленого коридора” прибывших на хельсинском пароме в Стокгольм, и вежливо пригласивших заехать наш Ford Escort в чистый и светлый бокс. Там с улыбками и извинениями четверо приветливых представителей власти за пару часов вывернули вещи и машину буквально наизнанку, причем проявили завидную техническую подготовку, сняв и поставив обратно ряд узлов, агрегатов и деталей салона, а также спустив и снова накачав колеса. Нашим небритым персонам тоже было уделено достойное внимание в виде детальных исследований бумажников, карманов и даже постыдного раздевания до нижнего белья. Пройдя, таким образом, одновременно технический и медицинский осмотры, мы, наконец, получили благославление на въезд в Королевство и, на ходу поправляя трусы и галстуки, спешно рванули по широкому и ровному шоссе в сторону Гетеборга.
Наконец, избрав самую короткую дорогу в Норвегию, отмеченную на карте слабым пунктиром, я предложил исстрадавшимся компаньонам посмотреть на загадочные фьорды и, вообще, использовать время ожидания парома для поверхностного изучении образа жизни и быта нашего северного соседа. Оба Михалыча согласились со мной без присущего им энтузизма, обычно бурно проявляемого у стойки бара, но все же умылись, оделись и угрюмо доложили о готовности. По дороге, около ресторана, они все же не выдержали и со словами - "ты пока прогревай" – стремительно кинулись внутрь...
…Свернув с хайвея в нужном месте, мы попали на высмотренный мной “пунктир” - узкое извилистое лесное шоссе, продвигаясь по которому, судя по карте, можно было значительно раньше пересечь жирную неприступную линию, обозначавшую в атласе государственные рубежи независимых скандинавских стран. Проехав километров сорок, я дал команду заметно повеселевшим после короткой разминки в ресторане напарникам приготовить паспорта для предъявления норвежским властям, на что оба заметили, что если и здесь, в глухом лесу местные пограничники тоже примутся изучать раскраску их исподнего, они окончательно потеряют остатки веры в свободный Запад и будут вынуждены заливать свой стыд невкусной шведской водкой вплоть до момента отплытия к берегам туманного Альбиона. Однако, километровые столбы сменяли друг друга, но ни шлагбаумы, ни вышки, никакие другие атрибуты границы не привлекали нашего внимания. Более того, полностью отсутствовали какие-либо указатели, даже в Шенгенской зоне предупреждавшие путников о приближении к рубежам другого государства. Когда по моим расчетам вышло, что Швеция кончилась километров пятнадцать-двадцать назад, мы наконец выкатились из леса и увидели одиноко стоящий у обочины красивый дом. В этом архитектурном сооружении не было ничего выдающегося, но что-то заставило меня остановиться и присмотреться к строению внимательнее. По истечении некоторого времени я понял причину своего беспокойства - на коньке дома, как в былые времена всеобщей коллективизации и бригадного подряда на сельсоветах - развевался флаг. В этой приверженности заграничного населения к повсеместному использованию своих государственных символов не было ничего сверхъестесственного, если бы не одно обстоятельство – в отличие от шведского ядовито-желтого креста на голубом полотнище, которым прощально размахивали храбрые потомки викингов, драпая от русских солдат под Полтавой, нашему вниманию был предложен стяг с похожим крестом, но выполненный в более привычных российскому глазу сине-бело-красных тонах.
- А мы уже в Норвегии…- невесело проговорил я, лихорадочно прикидывая, где мы могли проскочить мимо недремлющего пограничного ока.
На это мое замечание Виктор Михайлович тоскливо заметил, что это обстоятельство беспокоит его с двух направлений - с незаконного пересечения государственных границ сразу двух скандинавских государств и отсутствия норвежской валюты, без которой пиво в Норвегии придется вымаливать с помощью приемов нищего на паперти Елоховской церкви... Юрий Михайлович, посетивший ресторан в гостинице с особой тщательностью, в свою очередь сказал, что, во-первых, он не знает как выглядит флаг Норвегии, но то, что флаг на доме не шведский - это точно, а во-вторых, ему глубоко плевать на изменение валюты, потому что русский человек не пропадет нигде, так как наша привычка заблаговременно запасаться продуктами и товарами, будь то картошка на зиму или шампанское на Новый год неподвластна никакому капиталистическому изобилию. После этого, он торжественно достал из клеенчатой сумки, лежавшей на заднем сиденьи, две банки пива и протянул одну Виктору.
Поездив по Европе, я конечно уже не удивлялся отсутствию границ в нашем понимании этого явления - с километровыми очередями, хмурыми пограничниками, Джульбарсами и автоматчиками на последнем рубеже. Но, это было в Шенгене, куда ни Швеция, ни Норвегия в это время еще не входили, и где даже между Бельгией и Люксембургом, которые, вообще, объеденены Бенилюксом, все же существовали какие-то иммитационно-потешные пограничные сооружения в виде проходных, вывесок и объявлений о приближении к другому государству и, наконец, на мой взгляд, мы и в Стокгольм приплыли не из Урюпинска, а из столицы дружественной Финляндии, что не помешало подвергнуть нас унизительным таможенным экзекуциям. Поразмыслив таким образом, мы развернулись и поехали искать желанный столб, указатель или хоть что-нибудь врытое в землю или прибитое к дереву, что давало бы нам основания считать, что мы прибыли в Норвегию не как отъявленные диверсанты - по-пластунски через нейтральную полосу, а вполне легально. Наши поиски привели нас только к селению, у жителей которого мы узнали, что благополучно вернулись в… Швецию. На наши вопросы, относительно паспортного контроля и досмотра багажа аборигены только пожимали плечами, а заслышав слово “Норвегия”, единообразно указывали руками в сторону, откуда мы только что вернулись. И тут Виктор Михайлович задал неожиданный, но очень конкретный и емкий вопрос - а где можно обменять шведские кроны на норвежские? "А зачем?" - удивились плотно обступившие нас граждане, - "на шведские в Норвегии тоже все можно купить". "Так что ж мы стоим?" - завопили оба Михалыча и кинулись к машине. И мы полетели по шоссе к норвежским фьордам и, расположенному где-то неподалеку городу Берген…
Бельгия. Патрик
Патрик был агентом бельгийской службы безопасности (по нашему - “комитетчиком”), работавшим “под крышей” инспектора по связям с общественностью полиции Льежа. Для того, чтобы его “расколоть”, нам понадобилось пару дней и полторы извилины для обобщения наблюдений. Собственно, специально никто к Патрику не приглядывался, но это мнение возникло у многих подсознательно и одновременно. Хороший английский (что является редкостью в франкоязычных странах), повышенный, какой-то липкий интерес к нашему нехитрому, кочевому быту, небывалая отзывчивость на разного рода приглашения посидеть за рюмкой водки, желание быть в курсе всех наших дел, некоторые вольности, допускаемые Патриком в присутствии лиц на две головы выше его рангом – все это явно не гармонировало с обозначенной скромной должностью... Учитывая, что мы приезжали в Бельгию с одной-единственной целью - достойно выступить на очень трудных льежских ралли, и в наши планы никак не входили такие неординарные мероприятия, как поджег штаб-квартиры НАТО в Брюсселе и покушение на короля Бельгии Луи де Роя Второго, а располагаемые нами государственные секреты не превышали знаний о степени сжатия в моторе "восьмерки" - мы относились к постоянному присутствию “засланного казачка” в наших рядах спокойно. Бедный Патрик, вынужденный по роду службы участвовать во всех приемах русскими бельгийских друзей, сопровождавшиеся, как правило, потреблением водки в количествах, несовместимых с жизнедеятельностью слабых бельгийских организмов, регулярно увозился домой в коматозном состоянии прибывающей на выручку супругой, но верный своим должностным обязанностям появлялся на следующий день с лицом цвета морской волны, но преисполненный убеждениями, что пьянка на равных с русскими хоть и должна квалифицироваться, как попытка самоубийства, но является неотъемлемой частью священного долга по защите Отечества. За несколько лет наших регулярных посещений Бельгии Патрик значительно расширил свой кругозор в области российского менталитета, познакомившись не только с традиционным "ершом", экзотическими "Огнями Москвы" и “бронебойным” "Северным сиянием", но и вполне сносно выучив основные нецензурные слова и выражения, практически без акцента щеголял ими в присутствии своих земляков. И все же, одна мысль не давала Патрику оснований считать свое дело по охране государственных интересов до конца исполненным - общался-то он в основном с руководителями и механиками, в то время как пилоты и штурманы, занятые с утра до вечера тренировками, и, вплоть до заключительного банкета не позволявшие себе нарушений режима (за исключением банки-другой изумительного пива "Duvel" перед ужином), явно выпадали из его поля зрения. Для раскрытия истинных намерений по нанесению ущерба национальным интересам Бельгии со стороны гоночного состава коварный Патрик задумал оперативную комбинацию, которую и попытался осуществить в один из “тренировочных” дней.
…Однажды, рано утром, Патрик прибыл в наше расположение и, как бы между делом, спросил у нас с Сашкой о перспективных планах на ближайшие три-четыре часа. Так как мы в это время рассматривали “легенду” на капоте тренировочной машины и прикидывали - на какие скоростные участки нам отправляться, сомнений, что мы не навострили лыжи на льежскую "улицу любви", представлявшую из себя систему публичных домов, думаю, у него не возникало. Поэтому наше "to special stages" вызвало у Патрика закономерную неописуемую радость и внезапно возникшее непреодолимое желание поехать с нами, чтобы ощутить радость скорости и понять – ради чего люди так целенаправленно пытаются свернуть себе шеи. Ни наши убеждения, что во время тренировок нежелательно присутствие в машине пассажиров, ни предупреждение "Attention! We drive very fast" не остудило горячих намерений Патрика, и он проворно залез на заднее сиденье. В отличие от Испании или Финляндии, где тренировочный режим отслеживается очень жестко, в Бельгии на тренировках можно гонять, практически, “на все деньги”. Полицейские, учитывая, что среди участников ралли добрую половину составляют “свои”, тоже выезжающие на тренировки без навязчивой идеи выглядеть принципиальными борцами за соблюдение ПДД, стараются держаться от “допов” подальше, а изредка попадающиеся на заброшенных дорогах местные “чайники”, хоть и бросают вслед пролетающим в сантиметре от их машин спортсменам соответствующие реплики, не сопровождают свой справедливый гнев срочным звонком с сотового телефона в отделение жандармерии. За все время тренировок, мы лишь однажды имели небольшой инцидент с бельгийским фермером.
Выехав на первую в своей жизни “заграничную” тренировку, мы заприметили на краю большого поля грандиозную гору старых покрышек, при детальном анализе оказавшимися в большинстве вполне годными к эксплуатации в условиях, существовавшего в то время в России, страшного дефицита. Спешно командированные к этому очагу резинового изобилия механики, пока мы накручивали по спецучасткам круг за кругом, произвели не только тщательный осмотр и отбор наиболее приемлемых колес, но отсортировали их в комплекты по размерам и фирмам-производителям и уже приступили к погрузочным работам трофеев в пригнанную техничку, когда к ним медленно подъехал старенький “Мерседес”, и, выбравшийся из него пожилой человек в соломенной шляпе начал что-то удивленно говорить по-французски. Ничего не понимающие механики отмахнулись от деда, как от назойливой мухи, и продолжили погрузку, и в этот момент подъехали мы с Сашкой. К счастью, старичок знал несколько основных слов по-английски, что помогло нам выяснить, что он является фермером и так необходимые нам колеса являются не выброшенными на помойку, а куплены им для укладки на целлофановую пленку, которой в Бельгии принято накрывать плантации с овощами с целью сохранения этой самой пленки при внезапных порывах ветра. Удивившись столь расточительному подходу к вполне пригодным изделиям “Сontinental” и “Pirelli”, мы успокоили бельгийского колхозника, что не собираемся вывозить на Родину всю многосотенную гору колес, а ограничимся только двумя-тремя десятками, на что получили безоговорочное “добро” и уникальные по своей наивности вопросы – “на каком поле – огуречном или свекольном мы будем использовать покрышки?” и “а не далековато ли их везти и не лучше ли использовать в полеводстве утилизированные изделия российской промышленности?” Когда же дед узнал, что мы не горим желанием гробить его собственность на сельскохозяйственных угодьях, а намерены ее применять не для повышения урожайности, а по прямому, автомобильному назначению, он посмотрел на нас, как на умалишенных, забрался в “Мерседес” и укатил…
…Патрик летал по заднему сиденью, как бабочка, безуспешно пытался уцепиться за ручки, от постоянных разгонов и торможений голова его моталась вперед-назад и к исходу третьего часа его “чекистская” выдержка дала трещину, и он запросил о пощаде... Привезя его изможденное тело в клуб, мы пожелали ему “всего хорошего” и тут партийная закалка изменила Патрику, он сильно захлопнул дверь и через открытое окно мы уловили произнесенное сквозь зубы “crazy russian!”. Но уже на следующий день он снова был приветливым и улыбчивым...
Бельгия. "Бонжур, Ори!"
За границей нам помогали все. В начале 90-х, когда наши “братки” еще не вытряхивали поляков и чехов из “мерсов” и “БМВ”, когда девчонки из “жовто-блокидного” Закарпатья не закатывали толстым “бюргерам” и горячим “макаронникам” такие оргии по месту жительства, что их доморощенные “жрицы любви” безоговорочно списывались на пенсию за фригидность и профнепригодность, когда стодвадцатикилограммовые жены бывших секретарей и председателей в “Картье” и кроссовках еще не вызывали нервных конвульсий у дилеров по продаже недвижимости, покупая во Флориде дома за полмиллиона долларов и расплачиваясь наличными, принесенными в хозяйственной авовське, когда по баварским автохаусам и пенсильванским аукционам еще не носились, полностью обезумевшие от широты выбора, толпы российских граждан, бросавшихся на капоты Фольксвагенов и Шевроле с криками “Мое!”, когда фундаменты Эйфелевой башни и Колизея еще не были украшены памятными надписями “Вася из Балашихи”, а в Сан-Марино над магазинами не красовались объявления на нашем родном языке “Кожгалантерея. Русским скидки”, когда в аэропорте Кеннеди в Нью-Йорке еще не “бомбил”" на такси и карсервисах бывшие директора заводов, отвозившие вновь прибывших российских граждан в Бруклин “всего за 250 “зеленых”, когда из супермаркетов наши люди не выносили в трусах и бюстгалтерах школьно-письменные принадлежности и бытовую технику - в это “золотое” время на русских смотрели с интересом, удивлением и уважением и помогали, чем могли.
Впрочем, мы никогда, ни “до”, ни “после”, не испытывали недостатка внимания и дружелюбности. С одной стороны это было вызвано тем, что мы приезжали со специфическими спортивными интересами, а с другой - из-за умения иностранцев различать людей не по национальности, а по существу А уж когда мы пересели на конкуретноспособную технику и стали раз за разом выдавливать европейских аборигенов с пьедесталов, когда дело дошло до автографов и статей в прессе, приемов в мэриях и вручения специальных призов зрительских симпатий - тут уж от желающих “приложить к нам руку” и вовсе не стало отбоя.
Тем не менее из всех друзей и помощников нашей особенной любовью пользовался Ори. Это был молодой симпатичный голландец, живущий в Бельгии. Ори (вообще-то официально его звали Henri) сносно говорил чуть ли не на всех европейских языках и был первым, кто протянул нам руку во время нашего стартового посещения Бельгии. Размышляя над тем, почему именно Ори стал тем человеком, к которому мы привязались всей душой, я пришел к парадоксальному выводу - этот вечноулыбающийся парень по своему характеру и образу жизни удивительно напоминал не жителя Льежа, а уроженца Бирюлево или Марьиной Рощи. Принцип "не имей сто рублей (в данном случае - сто бельгийских франков), а имей сто друзей" столь близкий нашему мировоззрению, был у него основополагающим.
Создавалось впечатление, что его знают все жители города - куда бы мы не приходили с Ори - в магазин, на автомобильную свалку и в автосервис, кафе и ресторан, чей-то офис или контору по ренту машин, банк или на выставку ему тут же радостно кричали – “Бонжур, Ори”" и создавалось впечатление, что зайди сюда премьер-министр Бельгии - такого переполоха он бы не вызвал. Ори буквально летал по Льежу на своем потрепанном “Ситроене”, он всегда был в движении и не существовало проблемы, которая могла поставить его в тупик. Причем решал он вопросы не привычным для жителей Европы путем - прямым, как фонарный столб, а подходя ко всему с чисто русской изворотливостью, предполагающей тихое перешептывание с кем-то в углу, заднее крыльцо и наименьшие затраты. Пока мы договаривались с представителями автоклуба Льежа о необходимости приобретения гоночной резины и нас заверяли, что нужная нам “Пирелли” появится через 3-4 дня, Ори тихо улыбался за спиной чиновника, а потом, выйдя на улицу говорил, по-гагарински: “поехали”, и мы мчались в какой-то маленький магазинчик на окраине города, хозяин которого кричал “О, Ори!” и после их двухминутной беседы на непонятном нам французском языке мы приглашались в “закрома”, где находилось искомое. Покуда выписывался чек к оплате, Ори продолжал улыбаться, а потом забирал чек, выбрасывал его в урну и, бросив нам – “very expensive” - опять начинал о чем-то быстро говорить с хозяином, в результате чего тот громко смялся и выписывал нам новый чек с заметно меньшими цифрами. Когда вечером перед гонкой мы с Сашкой и Ори сидели в кафе за чашкой кофе, вдруг появлялись механики и понуро сообщали, что они заменили переднюю стойку и теперь “сход-развал Опеля стал никаким”, а на мягкие замечания типа “вы, что, далдоны, до сих пор сопли жевали!?”, только опускали голову ниже, Ори, улыбаясь, узнавал содержание нашей беседы, кидал на стол двести франков, опять говорил: “поехали” и объяснял куда нужно срочно привезти Опель. Мы опять летели на “Ситроене” куда-то на окраину (причем Ори относился к правилам дорожного движения, мягко говоря, попустительски), останавливались у кого-то дома и сигналили до тех пор, пока на крыльце не появлялся заспанный человек, и не кричал “Бонжур, Ори!”. А через пять минут он уже залезал в “Ситроен” и мы ехали к закрытой шесть часов назад станции техобслуживания. Человек открывал ее, переодевался, в это время приезжала техничка, и “Опель” заезжал на стенд... Категорический отказ мастера взять деньги за работу Ори пояснял коротко: “present for russian crew” и только принесенные из технички “traditional russian souvenirs” в виде матрешки и бутылки “Московской”", принимаемые с благодарностью, позволяли нам компенсировать неудобство от такого рода “презентов”.
Однажды, на техкомиссии, когда вдруг выяснилось, что требования к толщине средней дуги каркаса безопасности месяц тому назад были ужесточены, и мы уже стояли на грани дисквалификации, Ори отвел председателя комиссии в сторонку, пошептался с ним, хлопнул пару раз его по плечу, и тот вернувшись строго нас предупредил, что “в следующий раз он нас не допустит”. Даже отношение Ори к деньгам резко котрастировало с общепринятым на Западе скупердяйством и напоминало широту души нормального русского человека. Но особой отличительной чертой нашего друга была обязательность. Мы довольно скоро поняли, что разговаривая с Ори нельзя даже вскользь ставить перед ним проблемы - через какое-то время все пожелания сбывались, причем все это сопровождалось вечной улыбкой и никогда не отдавало ни подобострастием, ни навязчивостью, ни желанием услужить, а выглядело искренним и как-то само собой разумеющимся.
Как-то вечером мы сидели на лавочке на территории полицейского гарнизона, где бельгийцы нас ежегодно размещали, и разговаривали с Ори на довольно грустную и щепетильную тему - за месяц до нашего приезда жена Ори вдруг ушла от него, причем к его другу... Ори, конечно, очень переживал, но старался держаться молодцом и не пытался взвалить вину ни на друга, ни на жену, а упорно искал причины в самом себе. В разгар этой беседы мы вдруг заметили, что из корпуса, где мы жили как-то необычно тихо появились две фигуры, в которых, несмотря на сумерки, я легко узнал механиков второго нашего экипажа - Ушастого и Эдика. Надо сказать, что эти ребята, получившие воспитание на задворках московской области, при хороших руках и технической грамотности, отличались просто болезненным умением тянуть все, что по их мнению составляло хоть какую-то минимальную материальную ценность. Оставлять в их присутствии без присмотра что-либо не прибитое,не привинченное и не приваренное было столь же опасно, как сражаться голыми руками со стаей аллигаторов или бросать окурки в бочку с бензином. Но сейчас их продвижение вглубь территории насторожило меня особенно, так как даже при тусклом оранжевом свете уличных бельгийских фонарей я разгледел, что они были вооружены чуть ли не метровыми монтажками. Хотя до “домушников” и “медвежатников” “ба не дотягивали, я все же не на шутку встревожился относительно перспектив вскрытия ими какой-нибудь местной коптерки или склада. Минут через пять я сказал Ори, что пойду прогуляюсь, но он, пребывая после нашей беседы в подавленном расположении духа попросился со мной... После недолгих поисков я обнаружил Эдика с Ушастым на стоянке, усиленно что-то ковырявших фомками в асфальте и злобно проклинавших местных стрителей дорог. Когда я сообразил – что же делают оба чудака, то чуть не умер от смеха - они выковыривали из асфальта “черепашек”, которые отражают в темноте от свет фар и позволяют водителю ночью ориентироваться в дорожной разметке. Собственно –“выковыривали” -было сказано слишком громко: не знаю, как эти "черепашки" прикрепляются к асфальту, но чтобы добыть их оттуда надо, как минимум, вызывать бригаду украинцев, которым “все равно шо робить, нехай гроши платют”, с отбойными молотками наперевес. Ори не смеялся - он стоял в растерянности и задал единственный вопрос - зачем? Интересно, но объяснение вспотевших от решения невыполнимой задачи тружеников кирки о том, что они хотели бы выложить “черепашками” дорогу у далекого российского гаража, он воспринял спокойно и только пожал плечами и добавил: а сколько их надо? Мечты злоумышленников ограничивались десятью штуками, что Ушастый продемонстрировал Ори в виде растопыренных пальцев двух рук, и уныло воспринял мое твердое обещание эти самые руки оторвать по локоть... На следующий день, приехав с тренировки мы увидели знакомый “Ситроен” и нашли Ори около спортивной машины второго экипажа, в которой Эдик что-то закручивал. Рядом с машиной на асфальте лежали новенькие, явно не вырубленные из асфальта “черепашки”, а на корточках сидел Ушастый и тщательно их пересчитывал...
В 1997 году в мае мы не участвовали в льежских ралли, а в июне вдруг удалось выехать на Кубок Франции. Каково же было наше удивление, когда прибыв на место и припарковав машины, мы увидели на пороге гостиницы Formula 1 французского Шалон-сюр-Сона улыбающегося Ори.
“Hi,how are you?!” - произнес он.
“Бонжур, Ори!” - закричали мы хором...
Бельгия. Автостопом до Воттема
Мотор “гукнулся” как-то сразу. С режущей глаза яркостью вспыхнули красные лампочки на щитке, пропала тяга и исчез привычный спортивный рев выхлопа. “Приехали”, - не очень радостно сообщил я Сашке и начал прижиматься к обочине. Останавливаться на скоростных дорогах (так и не выучил, как они называются в Бельгии - пусть будут хайвеями), как известно, запрещено, но в данном случае наши действия явно квалифицировались, как “крайняя необходимость”. Остановившись, я попытался запустить двигатель, но легкость, с которой он проворачивался, подсказывала практически безошибочный диагноз - мотор уже не был укомплектован ремнем газораспределительного механизма, что влекло за собой осложнения в виде загнутых буквой “зю”, как минимум, пяти клапанов. Убедившись на всякий случай в отсутствии на положенном месте и шкива ремня генератора, и шестерни ремня ГРМ коленчатого вала, и как следствие, самих ремней, и придя к малоутешительному консенсусу, что “не поехай сейчас “прохватить” на боевой машине - это случилось бы на гонке”, мы обсудили и приняли в первом чтении план основных мероприятий по выходу из создавшейся ситуации. Во-первых, надо было как-то доставлять машину обратно к месту дислокации, что в условиях запрета буксировки по хайвеям и автобанам выглядело проблематичным, а техничка спозаранку умотала в Брюссель, оставив только совершенно без нее никчемный прицеп. Конечно, можно было, собрав все силы нашей многочисленной делегации пойти по пути знаменитых бурлаков, однако вспомнив их изможденные лица и непрезентабельный внешний вид на популярной репинской картине, мы этот вариант отмели.
- В конце-концов, - резонно заметил Александр, - даже если наше передвижение на веревке будет пресечено полицией - можно всегда прикинуться полными идиотами и круглыми дураками, что, в принципе, не так далеко от истинного положения дел.
Во-вторых, за четыре дня нам предстояло привести автомобиль к нормальному бою, что в условиях полного несоответствия нашего гоночного мотора стандартному, выглядело совершенной утопией. Впрочем, данный вопрос, чтобы окончательно не свернуть ослабевшие от навалившихся проблем мозги, мы отложили на более поздний срок и принялись решать задачу под номером три - как вообще добраться до дома? Учитывая, что с общественным транспортом в сорока километрах от Льежа было, мягко говоря, слабовато, мы решили действовать “с кондачка” и попытаться переложить заботы по переезду к нашему месту жительства на плечи местных “чайников”. Предусмотрительно оставив Сашку не столько караулить бездыханный тольяттинский шедевр от криминальных посягательств, сколько, из-за неумения произнести даже два-три членораздельных звука на французском, хотя бы намертво цепляться за ручки дверей в случае попытки переправить машину на какую-нибудь местную платную стоянку, я пересек шоссе и изготовился для остановки транспортных средств, следующих в попутном мне направлении.
Я даже не успел поднять руку, как около меня затормозил “Мерседес”. В машине, кроме водителя, молодого, лет двадцати пяти парня, находились еще пожилой господин в очках и дама такого же возраста. На французский лепет я отрицательно помотал головой и, услышав “a little” в ответ на стандартный “do you speak English”, извинился и сообщил, что несмотря на испытываемые нами трудности и необходимость попасть в местечко Vottem, я не смею беспокоить такое количество людей одновременно. Вместо того, чтобы немедленно уехать прочь от подозрительной личности с грязными, после исследования мотора, руками, да еще ловящей попутку в глухом лесу вдали от цивилизации, все трое хором на разных языках стали зазывать меня внутрь. Расположившись на заднем сиденье я еще раз уточнил необходимое мне место и мы поехали. Бабулька на довольно понятном английском принялась меня расспрашивать о житье-бытье и скоро вся семья уже знала о русских гонщиках, терпящих бедствие вдали от Родины. Так за разговорами мы подъехали к виадуку, на котором мой путь продолжался уже по перпендикулярному хайвею, и я запросил об остановке, чтобы попытаться пересесть на другую машину, на что женщина замахала руками и сообщила, что их долгом является доставка меня в необходимое место, а не выбрасывание из машины на произвол судьбы. В это время водитель машины (это был их сын)проехал съезд с хайвея, но сообразив, что промазал, хлопнул себя ладонью по лбу и, снизив скорость, взял вправо и остановился. За эту халатность он тут же получил строгий нагоняй от бабульки, которая, вернувшись к английскому, объяснила мне, что Жак всегда был рассеянным и невнимательным и она просит у меня извинения за то... ( я потянулся рукой к дверной ручке)..., что их русскому другу теперь придется... (я потянул ручку на себя) ...проехать с ними лишние пятьдесят (!) километров, так как следующий съезд с хайвея находится через 25 км, а сдать сто метров задним ходом им не позволяют действующие правила дорожного движения. Так как никакие мои возражения в расчет не принимались, и движение машины возобновилось, мне не оставалось ничего иного, как покориться судьбе и успокоить себя мыслью, что Бельгия имеет площадь, слегка превышающую Московскую область и, в любом случае, к вечеру мне удастся попасть в столь необходимый Vottem. Все оставшееся время нашего путешествия я, сгорая от стыда, выслушивал переводы извинений водителя за причиненные мне неудобства. Наконец, “Мерседес” причалил к шлагбауму перед въездом на территорию, где мы размещались. Вся семья вышла со мной из машины и женщина спросила - не стоит ли им подождать, и в случае, если у меня опять возникнут затруднения, отвезти меня в любую другую точку Бельгии? Я учтиво отказался, но в заключении допустил ошибку, от которой я испытываю сожаление до сих пор...
Я спросил - не должен ли я расплатиться за оказанную мне услугу, и если да, то в каких размерах? Надо было видеть лицо - она посмотрела на меня глазами врача психиатра из знаменитой московской клиники им. Сербского во время приема шизофреника. К счастью, перевода моей глупости не последовало, мужчины сердечно пожали мне руку, вся семья вернулась в машину и моргнув на прощанье фарами уехала...
Голландия. Прогулка в домашних тапочках
“Дело было вечером, делать было нечего...” На Воттем уже спускались сумерки, гонщики давно вернулись с тренировок, механики собрали инструмент и вся команда сидела на крылечке полицейской казармы, куда нас определили на жительство организаторы льежских ралли и, дымя сигаретами, травила старые анекдоты... “А не съездить ли нам в Голландию попить пива?” - вдруг спросил кто-то. Такое предложение не могло остаться без должного внимания. Действительно, мы находились в каких-то двадцати километрах от Маастрихта, старинного фламандского города, являющегося столицей Европарламента, что вкупе с осознанием самого факта - по-быстрому смотаться за границу, чтобы врезать по кружке ледяного “Хеенкена” - являлось колоритным катализатором в проведении вечерней экскурсии.
Забившись впятером в “восьмерку”, мы выехали за ворота и устремились в сторону границы, которая представляла из себя дорожный указатель с надписью “Нидерланды”. В километре от указателя находилась бензоколонка, где мы поменяли бельгийские франки на гульдены и с трудом оттащили истосковавшихся по женской ласке механиков от журналов с отъявленной порнухой, которые в Голландии, в отличие от Бельгии, не заклеивают в полупрозрачные в пакеты. Въехав по набережной в город, мы нашли бесплатный паркинг, и убедившись, что угнать нашу машину, убого стоящую между “Порше” и “Мерседесом”, может только полностью ненормальный человек, отправились в город. На десятом шаге Сашка Нигай вдруг ойкнул и обратил внимание присутствовавших на свои ноги, обутые в полосатые домашние тапки. Успокоив товарища рассуждениями, что Голландия - страна распущенная и свободная, а в случае, если консервативный хозяин пивной категорически возразит против посещения его заведения в столь непрезентабельной обуви, - он не останется умирать от жажды на улице, мы продолжили путь и скоро оказались под сводом широкого моста. Здесь наше внимание привлек противный металлический стук, доносившийся сверху. Присмотревшись, мы обнаружили, что вверху, на перекрытиях сидят какие-то люди численностью до взвода и методично стучат пустыми пивными банками по железным конструкциям. Не успели мы обсудить очевидную тупость этого занятия, как одна из банок вдруг упала вниз, а за ней спустился и сам исполнитель. Существо (ибо то, что это - человек, а тем более мужчина или женщина смог бы определить только врач-психосексопатолог), представшее перед нами представляло из себя нечто худое, одетое в немыслимого цвета мешок и сандалеты, по сравнению с которыми тапки Нигая выглядели модельными ботинками фирмы Topman. Голову новоявленного “нечто” украшал оранжево-зеленый гребень, а лицо было полностью изуродовано продетыми сквозь кожу иголками и кольцами. По сравнению с этим чудовищем наши доморощенные панки, хиппи и металлисты вместе взятые представляли из себя безобидный пионерский отряд во время сбора мукулатуры. “Ух, ты, блин! Ну, тебя, братан, угораздило!” - не сдержался Серега Фодин. Существо посмотрело на нас дикими, туманными глазами неандертальца, схватило банку и устремилось по конструкциям наверх.
В центре города царило полное безлюдье. Абсолютная тишина, висящая над центральной площадью время от времени разрывалась всеобщими вздохами и криками, раздававшимися одновременно со всех сторон из многочисленных питейных заведений. Войдя в одно из них, мы быстро сообразили причину этого массового психоза - Голландия смотрела футбол. Это был финал Еврокубка с участием “Аякса”. Сообразив, что в этот момент лучше никого не отвлекать (тем более, что “Аякс” проигрывал) мы перебрались в зал игровых автоматов, где по причине того же футбола было тихо, как на знаменитом бруклинском еврейском кладбище, расположеном между Ave.J и Bay Pkwy. Ни у кого у нас не было опыта неравной борьбы с “однорукими бандитами”, поэтому все, кроме Сереги Фодина, довольно скоро простились с гульденами. Наш бессменный механик в игре не участвовал, а стоял за спиной двух единственных местных посетителей заведения - старика и бабульки лет восьмидесяти с сумасшедшим азартом сражавшимися сразу с четырьмя автоматами. Серега, всю сознательную жизнь не выпускавший из рук руль или различные металлоизделия и по этой причине не имевший возможности своевременно получить высшее светское образование в Гарварде, ловко дождался, когда бабушка просадила наличные и, несмотря на возраст, шустро прошаркала менять деньги, и овладел временно освободившимся автоматом. После четвертой монетки в “бандите” что-то зашуршало и из нутра вдруг посыпались монетки. Деньги сыпались долго и постепенно почти наполовину наполнили лоханку внизу автомата. “Знай наших”, - сообщил Серега и начал набивать мелочью свои и наши карманы. Напрасно прибежавшая на звон бабулька тараторила что-то гневное по-фламандски, а потом по-английски – мы обменяли железяки на бумажные деньги и, убедившись, что футбол закончился, отправились в сторону ближайшей пивной обмывать Серегину победу...
Люксембург. Очень большое пиво в очень маленькой стране.
Руководство льежского Royal Auto Club обратилось с просьбой к участникам ралли не тренироваться в четверг в связи с проходящим во всей Европе праздником. Надо сказать, что мы и в обычные дни нигде не замечали мало-мальских признаков ударных стахановских вахт или сверхурочных трудовых подвигов местного населения, но в этот день во всей стране все было закрыто наглухо и бесповоротно. Однако, наше с Юрием Михайловичем предложение посетить Люксембург и воочию убедиться в легендарном благосостоянии местного населения, занимавшего по этому показателю первое место в мире, не нашло поддержки коллег. Механики с утра занялись ремонтом “Ивеко”, Виктор мучался с желудком и по этой причине не желал отдаляться от унитаза далее пятнадцати метров, а Сашка с Ори, объясняясь на языке глухонемых, укатили по друзьям искать то ли свечи, то ли колесные диски...
Мы же с Михалычем, оказавшись полностью не у дел, оседлав тренировочного коня, ровно в полдень по среднеевропейскому времени пересекли очередную “границу” Бенилюкса и въехали на изумительное, напоминавшее ковровое покрытие, дорожное полотно люксембургского хайвея. Сразу за указателем “Luхеmburg” мы остановились и зашли в придорожный магазин, где порадовались привычному облику “мешочников” в лице многочисленных бельгийцев, совершавших сюда набеги за более дешевыми сигаретами и вино-водочными изделиями.
Люксембург представлял из себя нечто игрушечное, нарисованное царство спокойствия и благоденствия. На нарисованных лугах паслись нарисованные коровы, чистотой и упитанностью явно отличавшиеся от своих костлявых и грязных родственниц из моей родной дмитровской деревни. Нарисованные домики, нарисованные леса, да что там, даже облака казались неестественными. Въехав в пустынный, сверкающий чистотой город мы нашли паркинг, остановились и я подошел к автомату, чтобы расплатиться за стоянку. Убедившись, что автомат принимает практически любые известные в Европе деньги (за исключением, конечно, рублей, гривен, "зайцев" и т.д.) я уже приготовил монетку, как услышал громкий окрик с другой стороны улицы. Обернувшись я увидел человека, спешащего к нам, махавшего руками и что-то испуганно кричавшего, не любивший кризисных ситуаций, насторожился, но человек уже приблизился и, убедившись, что мы его не понимаем, указав на автомат, сказал по-английски – “holiday, free parking!”. Удивившись такой заботе о сбережении наших расходов, мы направились на центральную площадь. И тут над собором Святого Петра, почти цепляясь за его кресты взлетел “Боинг” - зрелище, само по себе не представлявшее исторической ценности было настолько неожиданным и своеобразным, что я минут двадцать стоял, чтобы увидеть его повторно. Посмеявшись над украшавшими город авангардистскими разноцветными скульптурами, изображавшими некие формы, в которых угадывались то звери, то люди, мы последовательно посетили “висячие сады” и Собор, в котором шла служба и играл орган.
После этого Михалыч, плохо воспринимавший исторические, архитектурные и культурные памятники в большом количестве, запросил перерыва, и мы удобно расположились за одним из столиков, стоящих прямо на улице. Через пару минут к нам подбежал официант, которого я попросил принести кофе мне и кружку пива Михалычу. Официант услужливо кивнул, но уточнил размеры кружки: “small, big or great?”. Так как о “small” вообще не могло быть и речи, а взять “big” означало заставлять официанта постоянно бегать за новыми дозами, я уточнил у Михалыча степень его жажды и, услышав логичное мнение – “не хрен шланг мочить”, смело остановил свой выбор на “great”. В ожидании заказа мы делились впечатлениями о позолоченных уличных пепельницах, как вдруг по кафе пробежал шумок и я спиной почувствовал, что сзади происходит что-то интересное. Об этом свидетельствовали и округлившиеся глаза Михалыча, а также его сдавленный шопот : “Ты чего ему заказал?!” Я обернулся и ахнул - great beer представлял из себя хрустальную кружку литров на пять, которую официант с трудом удерживая двумя руками, торжественно нес к нашему столику. Все присутствовавшие восхищенно смотрели на это шествие и дружно зааплодировали Михалычу, перед которым и был воодружен этот пивной монстр. Михалыч, косился на меня из-за кружки и тихо проклинал мой слабый английский. “Можешь все не пить” - пожал я плечами, на что услышал твердое и непоколебимое - "еще чего, уплачено..." Примерно за час, Михалыч все же победил great beer, но торжественно отказался от предложения официанта купить на память кружку, которая была оценена примерно в двадцать пять долларов.
Мы неторопливо возвращались из Люксембурга, жители которого продолжали беззаботно отмечать свой праздник и настроение у нас было невеселое - неужели мы никогда не сможем жить нормально, как живет большинство людей в Европе.. И все наши грустные разговоры прерывались только регулярными просьбами Михалыча свернуть на очередную бензоколонку, где он стремительно скрывался за дверями с двумя нулями...
Франция. Каждый сходит с ума по-своему
Отличительной чертой Франции я бы выделил некий шарм, проявляющийся во всем: от дорожных указателей, выполненных в каком-то несерьезном стиле и импрессионистских кружочков, кубиков и пирамидок, разложенных и расставленных вдоль автомагистралей, до бургундских виноградников, высаженных с претензией на некое изящество линий. Даже в дизайн автомобилей французы умудрились, на мой взгляд, внести нечто несерьезное и романтическое, эстетически выгодно отличающее любой “Пежо” или “Ситроен” от гробоподобных немецких ящиков, надменных английских экипажей и толстозадой итальянской геометрии. Удивление и разочарование, испытанные от краха исторически сложившегося мнения о неписанной красоте француженок, на деле в подавляющем большинстве оказавшимися на два уровня ниже наших соотечественниц, в определенной степени компенсируется умением французов придавать любому сооружению, памятнику и мероприятию порой неуловимый, присущий только им игриво-ненавязчивый стиль и, если хотите, аромат. Во многом и поведение, образ жизни потомков героев французской революции и взятия Бастилии напоминает некую современную Фронду и авантюризм лионских ткачей, безвременно павших под дружными залпами земляков.
Много раз посетив Францию, я так и не понял - где проходит граница между очевидной скупостью французов и внезапными проявлениями расточительной щедрости. То наш друг и бессменный переводчик с французского на английский Франсуа Пужо, регулярно одаревыемый нами с ног до головы владелец небольшого кафе в Шалон-сюр-Соне, где мы проводили поздние вечера за чашкой кофе или рюмкой вина устраивал нам бесплатные кутежи, то его жена вдруг выставляла нам счет на несчастные 70 франков за пару сэндвичей. То организатор ралли, уважаемый в городе бизнесмен, отправлял нас на проживание в отель, по сравнению с которым Дом колхозника в Нижнеудойске выглядел “Шератоном”, то он же находил нам в России спонсоров в виде Europa Plus или подключал к нашему участию в ралли немного-немало - Credit Lionnaise. То владелец винных заводов Бургундии приглашал на презентацию в один из своих бескрайних погребов, где уважаемым гостям давали, буквально, понюхать запах настоящего “бургундского”, а за каждый следующий фужер предлагали платить, то его управляющий привозил нам в подарок пять ящиков того же вина... Во время первого посещения Франции мы еще не брали в рент тренировочную машину, по возвращении которой клерк Hertz тяжело вздыхал, глядя на расплавившиеся колесные колпаки и резину Continental, протектор которой напоминал голову вождя мирового пролетариата. Тогда наши механики еще не объясняли местным жителям - как лучше проехать в Марсель или Неаполь, а я еще так не любил минеральную воду “Перье”. В то время наша безупречно собранная "воьмерка", хоть и вывезла нас на третье место в классе, вызывала только снисходительные улыбки обладателей гоночных Клио, Меганов, Эскортов, Дельт, М3 и “разных прочих шведов”. Только через год, надышавшись выхлопа Опеля и набегавшись к нам на регруппингах для неутешительной для них сверки результатов, они восторженно аплодировали “абсолютно ненормальным русским”, получавшим Кубок Франции, а тогда мы вызывали не столько спортивный, сколько экзотический интерес цивилизованных людей к замшелым дикарям. А дикарей среди нас хватало...
Мы собрались утром в автохозяйстве и готовились ко второй поездке во Францию. Все было готово - машины заправлены, прицепы прицеплены, руководство уже приняло на “дорожку” и теперь занималось фотографированием автомобилей и себя на их фоне. Оставаться на месте нас заставляло только ожидание “примкнувшего” экипажа из одного теплого российского города, из всего состава которого мы знали только пилота по имени Федор, не имевшего в прошлом каких-то спортивных заслуг, но отличавшегося скрытным и нудным характером, который он проявил в полном блеске в ходе прошлогоднего посещения Бельгии, где все время, отпущенное для тренировок им было потрачено на тайные поиски дешевенького автомобиля, а участие в соревнованиях на ржавой “восьмерке” закончилось еще на подходе к первому “допу”, в чем тут же были обвинены все, включая механика, штурмана, начальника дистанции и местного комиссара полиции. Особый колорит создавала, прибывшая вместе с Федором многочисленная делегация, составленная из пузатых мужиков, потребляющих в невероятных количествах бодрящие жидкости и тащившая из местных магазинов все, что не попадя, включая стулья, молотки и нижнее женское белье таких несусветных размеров, что создание мысленного образа их будущих обладательниц вызывало жуткие максималистические ассоциации. Теперь, судя по документам, Федор собирался удивить Францию своим мастерством управления автомобиля в совершенно другом, но не менее многочисленном составе.
Время, отпущенное коллегам истекало, наше руководство уже расположилось в машине сопровождения и было готово одновременно с запуском двигателя врубить кондиционер, как в ворота автохозяйства въехала непрезентабельная “восьмерка”, тащившая на буксире автомобиль, в котором мы с удивлением узнали “боевую” машину Федора... В обеих машинах находилось по одному грязному и изможденному человеку, которые, выйдя на свежий воздух сообщили нам, что они являются механиком и штурманом Федора с поставленной задачей: любыми путями и с наименьшими потерями следуя в нашей колонне достичь рубежей бывшего члена Антанты, где ждать дальнейших указаний пилота.
Из сбивчивых объяснений вновь прибывших мы выяснили, что в таком непотребном виде они были посланы Федором в Москву и далее по маршруту двое суток назад, за которые проехали “в связке” полторы тысячи километров, в то время, как сам Федор со остальными членами делегации в настоящее время готовился к перелету в Орли. Такого пренебрежения и унижения к собственным соратникам по спорту мы не видели никогда. По сравнению с поведанным, некоторые нерегламентированные задачи, периодически поставляемые нашими руководителями выглядели не более, чем детскими шалостями.
Глядя на смертельно уставшие, небритые лица этих ребят мы находились в растерянности - брать их “на хвост”, состоящий их технически исправных, хорошо едущих по трассе машин, на каждую из которых приходилось, минимум, два водителя, способных достичь Франции без остановок для сна было похоже на убийство. Бросить этих парней, ни разу не отъезжавших от своего города далее ближайшего совхоза было как-то неловко... “Держитесь, мужики”! - приободрили мы и рванули в сторону западной границы…
Как сумели “веревочники” удержаться за нами до Гродно - одному Богу известно. Только перейдя границу, они заявили, что “больше не могут и дальше доберутся сами”, после чего буквально попадали на сиденья и уснули... Благополучно приехав в Шалон-сюр-Сон мы обнаружили в отведенной нам гостинице безмятежно отдыхавшего Федора, поселившего остальных, прилетевших с ним “членов делегации” в “четырехзвездочном” отеле. Через пару дней прибыла и “сцепка” с повеселевшими ребятами, за обе щеки уплетавшими еду для кошек из красивых пакетов. К тому времени Федор понес первые моральные потери... Купленная им уже до нашего приезда “девятка”, однажды утром оказалась соединенной, путем на совесть проведенных сварочных работ, здоровенным швелером с металлической мачтой освещения. Завершив ралли, как и обычно на дальних подступах к первому СУ, Федор исчез из нашей жизни и, надеюсь, навсегда..
...На рекламном щите при въезде в Шалон-сюр-Сон было написано – “водка - нет, молоко - да!”. Если бы наше руководство умело читать по-французски! Однажды с нами поехал во Францию очередной руководитель, неплохой, нормальный мужик, но становившийся совершенно неуправляемым при избыточном потреблении того самого напитка, которому французы на плакатах предпочитали продукты животноводства. Это было в ту поездку, когда мы с двумя Михалычами исследовали границу Норвегии. После посещения Англии, мы с гоночным мотором переместились в Бельгию, где в маленькой гостинице под Льежем ждали остальных членов делегации, чтобы забрать боевой автомобиль, оставленный после бельгийских ралли и всем вместе отправиться во Францию. Коллеги прибыли ночью... Когда они вошли в наш номер по их лицам и угрюмости мы поняли, что случилось нечто из ряда вон выходящее, но когда нам начали рассказывать о дорожных художествах вышеупомянутого начальника, мы слушали с открытыми ртами, не зная - плакать или смеяться... Душещипательные прощания Алексеича (так звали начальника) с белорусскими березами, срочные выходы “в туалет” из машины на скорости 120 км.час - были не самыми волнующими местами в этой истории... Как оказалось дело этим не закончилось.
После окончания ралли, как обычно, состоялся банкет. Во Франции он представлял из себя довольно грустное зрелище смеси фуршета с “шведским столом”. Снующие по залу люди с тарелками и бутылками больше напоминали не солидную “тусовку”, а американских нищих в Манхеттене, вырывающих миску с баландой из рук представительниц “Армии спасения”. Так как утром мы собирались уезжать, было принято принципиальное решение – “не засиживаться и не злоупотреблять”. Однако, через пару часов после возвращения в гостиницу мы обнаружили отсутствие в наших тесных рядах Алексеича. Подождав еще полчасика, мы с Михалычем под видом “пойдем подышим” вышли из гостиницы и выдвинулись в сторону Parc de Exposition, где были первоначально во время банкеты утеряны следы нашего коллеги. Не успели мы отшагать первые сто метров и обсудить возможные направления развития ситуации, как нашему взору предстала удивительная для здешних спокойных мест картина. Из-за угла прямо на нас с максимально возможной для человеческого организма скоростью выбежал человек. Его вид вызывал у нас мысли о возможном бегстве от стаи голодных волков или банды вооруженных до зубов грабителей. Человек бросился к нам и, задыхаясь, стал с невероятной быстротой что-то громко бормотать по-французски, указывая рукой на угол дома. Встревожившись, мы приготовились к самому худшему, но то что мы увидели превзошло наши самые смелые ожидания. Из-за угла, бегом, дыша, как паровоз братьев Черепановых, с душераздирающим криком "я вам напомню 1812-й!" с какой-то то ли оглоблей, то ли дубиной вылетел Алексеич... При его появлении француз задрожал всем телом и приготовился к очередному рывку, но мы заслонили его грудью и накинулись на своего товарища., решившего в пьяном угаре пересмотреть историческую несправедливость наполеоновского вторжения. Неимоверными усилиями нам удалось как-то скрутить Алексеича и потащить его к гостинице. По дороге он продолжал во всеуслышение вспоминать отдельные эпизоды истории победоносного шествования русской армии под предводительством Кутузова и героизм российских граждан в борьбе против французских захватчиков. В вестибюле гостиницы Алексеич вдруг обмяк, осел на пол, снял ботинки и, положив их под голову, смиренно уснул. Учитывая, что вес борца за справедливость истории Отечества превышал центнер, мы бросились вверх за помощью, но когда вернулись обнаружили, что Алексеич время нашего отсутствия не терял даром, успев за считанные минуты переколотить все стекла в вестибюле... Успокоился он только к утру, уснув безмятежным сном, крепко привязанный к кровати омологированными ремнями Sabbelt, снятыми механиками с гоночной машины...
Утром перед отъездом я позвонил Франсуа и попросил его приехать в гостиницу, так как хозяин ни слова не говорил по-английски, а уезжать втихаря после ночных актов пьяного вандализма было неудобно. Франсуа приехал быстро, и мы нашли хозяина. Я выразил глубокие сожаления по поводу ночного происшествия и попросил сообщить мне сумму нанесенного ущерба, которую мы были готовы немедленно уплатить. Франсуа все перевел хозяину. Сунув руку в карман я пощупал солидную пачку собранных франков, в основном представлявших из себя наш призовой гонорар, но хозяин повел себя очень странно. Услышав, что мы немедленно уезжаем, он сказал – “я все равно собирался все ломать и перестраивать - ничего не надо!”. Мне показалось, что он добавил – “только уезжайте быстрее ради Бога”, но этого вежливый Франсуа мне не перевел...
Англия, Кенни
Когда мы спустились к завтраку, Кенни Болл, простой английский пенсионер, вдовец, выглядящий в свои шестьдесят четыре, максимум, на “полтинник”, еще что-то стряпал в микроволновке. Завидя нас, он улыбнулся, радостно проурчал “morning!” и пригласил к столу. Впервые попав в Милтон Кейнес, городок в 40 милях на севере от Лондона, где размещалась компания Motor Sport Developments, мы по рекомендации Эдриана Скотта, директора по маркетингу MSD, поселились в доме Кенни и никогда впоследствии не меняли эту обитель на мотели и отели. Четырехэтажный дом Кенни, в котором после смерти жены он жил в полном одиночестве, как бы встроенный в ряд других похожих домов, образовывавших тишайшую улочку, был настолько типичен для английского обывателя и проникнут чисто британской традиционностью - от мебели до зимнего садика с благоухающими розами и георгинами, - что сам по себе погружал нас в английский стиль и порождал причудливый мираж созерцания. Неторопливый же английский завтрак, составленный из традиционных хлопьев с молоком, бекона с яйцом, соков, джемов и чая Twinings, вечерние неторопливые беседы с Кенни у камина или в садике, - только дополняли впечатления и эвакуировали нас в какой-то “невсамделишный”, киношно-книжный мир. Впрочем, русские остаются русскими и в английском предместье, и в люксембургских садах, и в испанских предгорьях, привнося в них свой особый жизненный тонус, своеобразное мировоззрение и немного варварские, но по-своему добрые традиции. Это не обошло стороной и Кенни...
В первый же день нашего пребывания в Англии, вечером, два Михалыча категорическим образом решили “вспрыснуть день приезда”. Из потайных углов чемодана извлекся литр “Московской”, которые доблестные шведские таможенники благородно оставили в нашем багаже, как впрочем (надо отдать им должное), и все остальное, включая и некоторый, припасенный еще в Москве “на всякий случай” провиант. Из этих атрибутов Михалычи быстренько собрали стол, а меня отправили за Кенни, который сначала вообще не понял, чего мы хотим, а затем страшно удивившись приглашению в гости в его собственном доме, согласился... Откровенно говоря, я всегда с большим опасениям относился к подобным “братаниям” наших людей с зарубежными коллегами, так как эти встречи всегда кончались для “неведавших, что творят” иностранцев полным, безоговорочным фиаско. Комиссар полиции Льежа после устроенной нами “встречи за круглым столом” на наших глазах одиннадцать раз к ряду не попал в широкораспахнутую почти двухметровую дверь Тойоты Селики; французские механики, “посидев” с нашими пару часов в техничке начали закусывать “сайрой”, вылавливая ее из консервной банки рожковым ключом на 22 и смешивая французскую речь с откровенным русским матом, а потом затихли и проспали в “Ивеке” до утра; известный Ори, уединившись на банкете после гонок с Сашкой Нигаем был торжественно унесен с поля боя за руки и за ноги, в то время, как Александр еще пытался сесть за руль, чтобы “лично, по-чемпионски отвезти домой руководство”, а затем почти дословно пересказал нам содержание беседы с бельгийским корешем, что, учитывая полное отсутстсвие каких-либо познаний иностранных языков у него, и русского - у Ори, выглядело, по меньшей мере странным (я, краем уха, слышал о чем лепетал по-английски бельгиец Нигаю, и готов подтвердить, что они друг друга поняли!). Главный инженер MSD - Вилли - после дня рождения моей жены, отмеченного в китайском ресторане английского городка Бедфорд , уходя (громко сказано!), съел цветы, стоящие на столе; владелец кафе в Бельгии, где мы “принимали” организаторов ралли, усугубив дело приготовленным “по старинным русским рецептам” нашим доморощенным коктейлем “ерш”, рухнул, как подкошенный, посреди зала и был спешно унесен официантами в подсобку; упоминавшийся Франсуа по окончании “посиделок”, пытаясь завести машину для поездки домой, к счастью, выпал из автомобиля на тротуар, где и был подобран дружелюбными прохожими; итальянцы.... ладно, хватит! Самое примечательное, что вернувшись домой с тех же самых “праздников” наши ребята хором интересовались “а у нас больше ничего нет?”, в то время, как импортные оппоненты пребывали в аритмичных конвульсиях еще в течение текущих и последующих суток...
Учитывая исторический опыт совместного потребления алкогольных напитков иностранцев с русскими и увидев, что Кенни, придя “в гости” принес собой еще четыре бутылки эля, я подумал, что ничем хорошим для него этот вечер не закончится. Узрев на столе “литр” и прочитав, написанное латинским шрифтом “original russian vodka” Кенни не на шутку испугался, и, ткнув пальцем в поллитровки, изумленно проговорил – “two?”. Мы не стали переводить ему замечание Юрия Михайловича абсолютно серьезно заметившего, к счастью, по-русски, -“не боись, дед, у нас еще есть!”. По ходу дела выяснилось, что Кенни никогда не пробовал “original russian”, поэтому после четвертой-пятой рюмки глаза его остекленели, и он вдруг поведал нам, что совершил в своей жизни тяжкое преступление... Так как английский язык в исполнении англичанина был для меня труден, я еще раз переспросил Виктора - преступление? Он подтвердил.... Оказалось, что в 1973 году Кенни Болл превысил на хайвее разрешенную скорость, был задержан полицией и оштрафован, а в его правах, представляющих в Англии лист бумаги без фотографии, появилась и сохранилась запись об этом “преступлении”, наличие которой тяготила добропорядочного британца по сей день...
...Наутро Кенни напоминал измочаленный валенок, но старался выглядеть бодрым, только на робкое предложение “поправиться” ответил судорожным иканием. Впоследствии мы неоднократно приглашали Кенни “к столу”, отмечали его день рождения, он не отказывался, но всегда, завидев очередной “пузырь”, старался держаться от него подальше, приговаривая "I can't drink to russian friends"...
Англия. По левой стороне
Англичане говорят, что Лондон построил пьяный архитектор. Отсутствие даже минимального намека на какую-либо логику, скажем, московскую радиально-кольцевую или нью-йоркскую “квадратно-гнездовую”, при попадании в паутину лондонских улиц и магистралей, подавляющее большинство из которых не имеют привычных прямоугольных пересечений, и впрямь вызывает соображения, что рукой планировщика водил не здравый рассудок, а “зеленый змий”, выпущенный на волю из бутылки “Бифитера”. К этому следует добавить левостороннее движение, алогизм которого заставляет впервые попавшего в город представителя материковой Европы постоянно задумываться на тему “а туда ли я еду” и периодически распугивать местных водителей сенсационными выездами на встречную и обгонами слева, а также непримиримую любовь англичан к своему закостенелому прошлому, в результате которой надписи с названиями улиц имеют первозданный вид и находятся не только где-попало, но и в довершение написаны таким “мелким почерком”, что требуют для прочтения феноменального зрения колумбовского моряка, некогда узревшего контуры островов Вест-Индии.
Если бы я, отправляясь на машине на поиски, затерявшегося где-то рядом с Гайд-парком, бельгийского посольства, мог предполагать, что столкнусь с таким количеством транспортных катаклизмов, , то несомненно предпочел бы метро, “пуливизаторный дизайн” станций которого отогревает сердце и душу ностальгическими воспоминаниями об общественных туалетах Казанского или Курского вокзала. Однако, оба Михалыча, любившие запить завтрак “парочкой бутылок пива “Хольстен”, заявили, что негоже им болтаться в буржуйском метрополитене, в отличие от нашей столицы не носящего гордое имя отца пролетарской революции, а Виктор к тому же обнадежил программным заявлением, что некогда прожив в Лондоне без малого семь лет, он знает “каждую улочку, как свои пять пальцев”, и мне останется лишь следить за тем, чтобы, по привычке, не начать колбасить по “стритам” с использованием лучших традиций управления машиной в городе-герое Москве. Степень своей наивности я оценил уже при пересечении Orbital, когда из запасников была извлечена карта Лондона таких выдающихся размеров, что восточная часть города изучалась Юрием в районе обогревателя заднего стекла, а западная маячила перед моим носом, мешая ориентироваться и в без того сложной левосторонней обстановке. В доверешние выяснилось, что Виктор забыл дома очки, без которых он не мог прочитать даже надписи на гигантских дорожных указателях, не говоря уже о микроскопических уличных трафаретах. Так как припарковаться и разобраться в ситуации уже не было возможности, мы отрядили на чтение названий Юрия, который за время, проведенное за границей уже научился различать некоторые буквы латинского алфавита. Для начала Виктор попросил его найти на карте Гайд-парк. Титанические усилия Юрия, в течение пятнадцати минут ползавшего по карте с заднего сиденья до ручки КПП, ни к чему не привели. К счастью, я понял причину бесплодности его поисков и, вспомнив правописание слова Hyde посоветовал: “Ищи “Худе”! Юрий тут же в полном объеме продемонстрировал навыки сотрудника органов внутренних дел, мгновенно найдя коварное “Худе” и приготовился к дальнейшим топографическим изыскам.. Тем временем, используя стоянки у светофоров и издержки местного “трафика”, я разглядел-таки название улицы, по которой мы ехали, после чего Михалычи приказали мне “лупить никуда не сворачивая”, а сами углубились в прокладывание маршрута. Наши дальнейшие упражнения в ориентировании на местности с одновременным углубленным изучением Юрием английского языка сопровождались противоречивыми указаниями моих проводников, неожиданно и громко заявлявших о необходимости повернуть налево и направо одновременно. Максимально точно выполняя их требования, мне удалось в таком количестве “навешать соплей” местным таксистам и прочей шоферне и распугать своими неадекватными маневрами такое количество пешеходов и водителей знаменитых лондонских “басов”, что этих художеств с лихвой хватило бы лет на десять безостановочной езды по московским проспектам и переулкам. В довершение мои попутчики, в ужасе вздрагивающие от ежеминутно возникающих аварийных ситуаций, вдруг принялись громко и нецензурно критиковать мои действия и даже пытаться в особо сложных обстановках ухватиться за руль. Наслушавшись непристойностей и откровенных оскорблений в свой адрес, я, наконец, остановил машину точно по центру улицы, вынул из замка зажигания ключи, положил их на “торпед”у, и, пожелав коллегам счастливого самостоятельного пути, покинул автомобиль и зашагал по улице на поиски входа в подземку. Топот Михалычей за спиной под аккомпанемент клаксонов десятков машин, которым я перегородил дорогу, раздался довольно быстро. Выслушав торжественные клятвы о невмешательстве в мои дальнейшие действия, я вернулся в машину, нашел паркинг и детально самостоятельно разобравшись в маршруте довольно быстро пробрался в необходимое место.
Припарковавшись на соседней улице у “митера” , я торжественно опустил в него фунт и мы отправились в посольство Бельгии, куда должен был прийти факс, являвшийся основанием для выдачи нам бельгийской визы. Сотрудница посольства, с удивлением разглядывая нас из-за бронестекла и с трудом сообразив, что мы от нее хотим, пообещала все выяснить и исчезла на такой промежуток времени, за который при определенной расторопности можно было неспеша пообедать, сыграть партию в бридж и наставить въездных виз в Бенилюкс всей королевской гвардии, охранявшей покои английской Королевы. Вовремя спохватившись, что время моего паркинга истекает, и по моральным и политическим убеждениям категорически отвергая возможность влиться в число британских налогоплательщиков, я кинулся к “митеру”, у которого обнаружил строгую даму в униформе с ручкой в руках, не сводившей глаз со стрелки, неумолимо приближающейся к роковой черте. Преисполненный собственного достоинства, я на последней секунде с нескрываемым презрением бросил очередной фунт в прорезь, после чего блюстительница парковочного порядка невозмутимо промямлила “о'кей” и проследовала к соседней машине. Вернувшись в посольство, я застал Виктора в яростном споре с наконец-то вернувшейся бельгийкой. Оказалось, что бельгийцы “разобрались” и выдали нам визы на въезд только в Бенилюкс, что исключало возможность нашего возвращения после окончания ралли на многострадальную Родину через Германию. Наши убеждения, что мы, конечно, можем вернуться в Россию из Бельгии через Англию, Швецию и Финляндию, полностью подтвердив народную пословицу “для дурака семь верст - не круг”", а также, что наш многострадальный Форд Эскорт едва ли примут в качестве багажа в брюссельском аэропорту не возымели никакого действия, кроме пожатия плечами. Самым абсурдным в этой ситуации было то, что Бельгия практически не контролирует свои границы и их переход сравним по сложности с переездом из Мытищ в Пушкино, но перспектива быть впоследствии выловлеными потомками Канариса на немецко-польском рубеже с последующей экскурсией в очередную заграничную тюрягу нас абсолютно не устраивала.
На улице Михалычи неожиданно вспомнили, что за четыре последних часа они практически забыли неповторимый вкус изделий местных пивоваренных заводов. Утолив жажду, мы решили больше не глумиться над столичным водительским составом и выбравшись из города рванули в Оксфорд, где Виктор обещал нам показать достопримечательности студенческого города, которыми оказались те же самые пабы, где студенты и, видимо, преподаватели поглощали в немеренных количествах пиво и орали песни. Особенно порадовали наш, отвыкший от родного быта взор отдельные представители английской студенческой молодежи, которые видимо не рассчитав своих сил беспорядочно валялись на асфальте неподалеку от пивных, удивительно напоминая внешним обликом и манерами отечественных бомжей.
Погуляв по красивому городу, мы все же решили для полноты ощущений посетить одно из местных питейных заведений. Расположившись за столиком мы взяли пару пива для Михалычей и сок для меня и начали вполголоса обсуждать полученные впечатления от памятников Оксфорда и тупости бельгийских клерков. Между тем меня заинтересовала компания, сидевшая за соседним столиком - два парня, из которых один был хоть и молодым, но почти полностью лысым англичанином, а второй - маленьким и каким-то сморщенным то ли тайландцем, то ли индонезийцем. С ними за столиком восседали две незаурядные девицы, потягивающие коктейль и с явной безграничной тоской слушавшие рассуждения лысого о последних достижениях лондонского “Арсенала”... Собственно, ничего необычного в этой компании не было, но что-то неосознаваемое заставляло меня присматриваться к ним и прислушиваться к разговору. И только когда одна из девиц, потянувшись за сигаретой, вдруг сказала подруге на таком понятном и родном русском языке: “Долго еще этот лысый козел нам мозги пудрить будет?!”, а та пожала плечами и лениво ответила: “а .... его знает”, я понял, что наш человек действительно видит “земляка издалека”. Повернувшись к компании и не по-джентельменски перебив оратора, я поинтересовался: “Привет, девушки, какими судьбами вас занесло в эти края?”. Вздрогнув и подозрительно посмотрев на меня, одна из них вздохнула и томно произнесла: “Ну, что могут делать русские девушки в Оксфорде?!” “Учатся, наверное” - безаппеляционно заявил Юрий Михайлович и потянулся за следующей кружкой...
Испания. Big Franklin
Решение выступить на этапе Чемпионата Европы в Испании с самого начала рассматривалось всеми, как авантюра. Сумасшедшие по сложности горные ралли (почти 600 км, из них 350 - СУ) за две недели до решающих гонок в Италии, на которых определялся главный вопрос сезона - выигрыш европейского Челленджа - могли разом перечеркнуть все хорошее, что по крупицам собиралось по всей Европе в течение года. Забегая вперед, скажу, что по этому трагическому сценарию все, чуть было, и не произошло - разбитый о неприступную испанскую скалу Opel чудом удалось восстановить в Италии, - но плывя на пароме из Хельсинки в Травемюнде, пересекая Францию и даже подъезжая к испанскому Овьедо, мы находились во власти куда более оптимистических мыслей и надежд. Особый комфорт доставляло то обстоятельство, что высокое руководство, поелозив пальцем по карте Европы и, сложив на калькуляторе многие тысячи километров, которые предстояло тащиться на хвосте у технички до далекой Астурии, потом через всю Францию в Италию, а затем назад в Россию, наотрез отказалось от перспектив угробить себе печень и решило ждать нас в итальянском Чивидале, где, в зависимости от обстановки - или заявить – “ну, это вы молодцы, но главное - здесь", или (что впоследствии и произошло), с видом главного конструктора Prodrive осмотреть обломки "Опеля" и, сделав вывод, что превращение "надежды русского автоспорта" в груду металлолома произошло исключительно в результате нашей самодеятельности и отсутствия надлежащего контроля с их стороны - торжественно возвести нас на эшафот. Справедливости ради надо сказать, что немыслимое количество руководителей разного уровня, слетевшееся в Италию, наоравшись сначала на нас до полной потери голоса, нашло в себе силы делать все возможное (главным образом - не мешало), чтобы мы нормально выступили в решающих гонках...
Впрочем, я уже забежал на месяц вперед, а пока мы затаскивали прицеп с "Опелем" в Перинеи и любовались изумительными горными пейзажами, относительно которых, обладающий писсемистическим юмором Сашка, сказал: "через месяц, мы будем кричать - ура, равнина!". Как оказалось, в этой шутке была очень большая доля правды - когда спустя четыре с половиной недели мы преодолели многочисленные горные туннели Северной Италии и Австрии и спустились, наконец, с гор - именно эти слова и были произнесены. Не рискую спорить с В,Высоцким, что "лучше гор могут быть только горы", но, видимо - это удел альпинистов, а не автогонщиков...
... Организаторы ралли "Principe de Asturias" поселили нас в маленькой гостиничке с каким-то морским названием в небольшом горном городке Вилавикоза, где никто не говорил по-английски, магазины закрывались "на обед" с 13 до 17, горничные во время уборки номеров с ужасом разглядывали электроплитку, на которой экономные механики варили обед и ужин, а развернутые во дворе ремнотно-подготовительные работы собирали толпы зевак, что-то подсказывающих на режущем слух испанском. Жизнь этого провинциального захолустья вызывала ассоциации с дон Кихотом, пытавшимся разорить испанскую хлебопекарную промышленность и Колумбом, умудрившимся спутать Америку с Индией, а никак не с Веласкесом или Альбенисом... Несомненными плюсами нашего пребывания в Вилавикозе являлись ее непосредственное нахождение на трассе ралли, что было удобно в тренировочном плане, и близость Бискайского залива, куда мы периодически опускали свои изможденные тела под пристальными взорами местных жителей, передвигающихся, ввиду окончания купального сезона, по пляжу в пальто... Впрочем и оазис местной цивилизации - Овьедо, несмотря на обилие парков и памятников архитектуры, среди которых выделялась фундаментальностью скульптура "Материнство", изображающая сидящую женщину, размерами и мускулатурой удивительно напоминавшую "колхозницу" Мухиной, - сильно отличался от французских, английских или бельгийских городов - и проступающей из углов бедностью, и какой-то угрюмостью населения, и явным запозданием прибытия в эти места прогресса и эволюции...
Однажды утром я печально констатировал, что в бюджете экипажа, после покупки новых омологированных ремней безопасности и одного комбинезона, окончательно закончились песеты. Необходимость съездить в Овьедо, чтобы посетить автомобильный клуб в связи с этим оказалась, как нельзя, кстати, так как местные вилавикозские банки, удивительно напоминавшие скромностью убранства родные сберкассы, отличались маниакальной любовью к испанским деньгам, отчего курс доллара в них напоминал наш кровный рубль в период очередного кризиса. Я достал из бумажника только что введенные американцами в эксплуатацию новые сотенные купюры, бегло подсчитал, что обмен ста долларов должен нам обеспечить сносное существование в течение пары ближайших дней, сообщил Сашке, что тренироваться поедем после обеда и отправился в Овьедо. Побывав в клубе, я убедился, что никаких изменений по трассе нет, получил стартовые номера и рекламу и, узнав у секретарши президента клуба Оливии (единственной, кто говорил по-английски!) адрес ближайшего приличного банка, вышел на улицу и бодро зашагал в нужном направлении. Банк оказался маленьким и безлюдным. Найдя клерка, который занимался обменом валюты и, на удивление, смог произнести "yes" на мой вопрос о владении английским, я достал из кармана видавший виды потрепанный паспорт и, сунув в него "сотенную", переправил через стойку. Худенький клерк в очках с дежурной улыбкой принял мои документы, но когда он развернул паспорт его лицо вдруг перекосилось от удивления, сменившегося каким-то страхом, выражавшемся в дрожании рук и покраснении физиономии. Думая, что он впервые держит в руках "краснокожую паспортину" , я с удовольствием вспомнил Маяковского - "берет как бомбу, берет как ежа, как бритву обоюдоострую" - и проникся глубочайшей гордостью за свою великую державу, умудряющейся даже в нынешнем положении нагнать страха на чужестранцев. Однако, присмотревшись, я обнаружил, что клерк держит в руках не мой паспорт, а деньги. Он пристально вглядывался в еще пахнущую краской новую американскую купюру и подозрительно сопел. Наконец, налюбовавшись изображением и, видимо, переведя сообщение "hundred dollars", он поднял на меня совершенно ошалевший взор и выдавил - "big"! "Что " биг", - не понял я? "Big Franklin..." - заикаясь сообщил клерк. Несмотря на мое уважение к американским президентам в целом и к г-ну Франклину, в частности, я не считал, что он более "big", чем Линкольн или Рузвельт. Кроме того, мой слабый английский позволял мне перевести это слово и как "большой", и как "великий", и как "выдающийся", но в любом случае мне показалось странным, что едва завидев портрет заокеанского президента, местные клерки впадают в такой умопомрачительный экстаз. И тут мой собеседник, открыл мой паспорт и начал быстро и непонятно говорить. Из его сбивчивого монолога, состоящего из смеси английского с испанским, я понял следующее: он много читал в прессе и смотрел по телевизору о том, что русские любят подделывать доллары. Но он крайне удивлен, что в такой большой стране умудряются печатать фальшивые деньги, не зная как выглядят настоящие! С этими словами он достал из стола старую стодоллароую купюру и продемонстрировал ее, как образец полиграфической подлинности и финансового целомудрия, добавив, что он предлагает мне оставаться на месте до прибытия полиции.
"Little Franklin!" - радостно заключил он, тыкая пальцем в устаревшее изображение многострадального президента. Сдерживая смех, я попросил его до начала волнующей процедуры моего ареста и препровождения в местную каталажку, проконсультироваться с более опытными коллегами относительно размеров товарища Франклина, так как в России, не в упрек испанским банковским служащим, любой ученик первого класса знал об изменении вида стодолларовых бумажек за квартал до их появления и за полугодие до изучения букваря. Мои уговоры возымели действие, и по призыву клерка был созван целый консилиум, в котором приняли участие, по-видимому, все работники учреждения. К счастью, некоторые из них слышали о введении в далеких США новых денег и после консультаций по телефону и многократного засовывания сомнительной купюры в проверочный аппарат и мазания его карандашами, несчастный Франклин был признан годным к эксплуатации и, после кратких извинений, мне, наконец-то, торжественно вручили долгожданный песетовый эквивалент.
Уже в горах, остановившись у магазина и покупая продукты, я вдруг вспомнил лицо клерка и на меня напал смех, граничащий с истерикой. Испугавшаяся продавщица сбегала за стаканом воды и, отпаивая меня, что-то спрашивала по-испанскими, а я, давясь водой, продолжал смеяться и повторять "big Franklin, big Franklin..."
Италия. Реанимация
Первым, кого мы увидели с Сашкой, въехав на стоянку гостиницы в Чивидале был руководитель делегации. Он стоял на балконе, удивительно напоминая члена Политбюро лицезреющего первомайскую демонстрацию с мавзолея и в его перекошенном от злобы лице, угадывались мысли о суде Линча и Кровавом воскресенье. Механики, отправленные из Испании коротким путем, судя по располагавшемуся на паркинге прицепу с искореженным “Опелем”, уже прибыли и , по-видимому, получив свою испепеляющую дозу возмущения, слюнявя пальцы и сопя от напряжения, пыжились в номере над заявлением об уходе. Мы же с Нигаем, пробиравшиеся в Италию через Мадрид, где сажали на самолет в Москву мою жену, и далее - через юг Франции, и по этой причине с задержкой прибывшие на основную часть расправы, как главные сценаристы и исполнители испанской “лебединой песни” боевой машины, в лобовую приложенной в непоколебимую скалу, еще только ждали часа неминуемой расплаты, в предвкушении которого не спеша и без всякого желания подниматься наверх, вынимали из тренировочной машины вещи. Вышедший из гостиницы наш менеджер Тимофеич, полушепотом сообщил нам номер нашей комнаты, и добавил – “руководство в шоке”.
“Шоковая терапия” началась, едва мы переступили порог командирского номера с фразы “доездились, голубчики!”, после чего последовала длинная речь, по смыслу и содержанию сводившаяся к мотивам известной картины “Утро стрелецкой казни”. Наши робкие попытки возразить, что автоспорт не бывает без аварий и неудача в Испании не только добавила опыта, но и позволит в дальнейшем избежать более серьезных ошибок, были восприняты рыком “молчать!” и бросанием в нас газеты с надписью –“русские проиграли итальянцам... не выступавшим в Испании”. Наконец, руководство выдохлось, подохрипло и сделав нам жест рукой проворчало – “идите и думайте, неделя у вас есть, хоть на метле, а стартовать надо”...
Механиков, не теряющих аппетит ни при каких обстоятельствах мы нашли в ресторане за яростным поеданием спагетти, Неунывающий Серега сообщил, что с утра он объездил всю округу и на паре местных станций нашел стапели, но из-за полного отсутствия познаний в итальянском договориться о чем-либо не смог. “Что такое “крэш”? - спросил он. “Авария, а что?” - поинтересовался я. “Вот, гады! Они мне все – “руссо Опель крэш!”, и большой палец показывали, а я то подумал, что хвалят Опель...” Учитывая, что местное время приближалось к семи вечера, и ехать объясняться с местными жестянщиками уже не имело смысла, мы с Сашкой поднялись в номер и завалившись на скрипучие кровати со словами “утро вечера мудренее” попытались компенсировать полторы бессонные ночи, проведенные на дорогах Испании, Франции и Италии... Однако, как только мои невеселые мысли начали терять стройность и гнетущую прямолинейность в дверь робко постучали. Так как руководство вряд ли стало бы столь тихо просить аудиенции, а наверняка ворвалось в номер вместе с дверной коробкой, я, не отрывая головы от столь желанной подушки прокричал “открыто” и попытался разодрать глаза. Дверь приоткрылась и в щель просунулась голова с лохматой черной шевелюрой и в золотистых круглых очках, сидевших на кончике носа. “Руссо?” - спросила голова. “Нет, китайцы…" - проворчал Сашка и сел на кровати, - “заходи”. Человек зашел в номер и представился: “Марко”. Затем на очень плохом русском языке он добавил: “я знать ваши проблем с машина, мой друзья смотрел машина и помогать вам ремонт. Они ждать ресторан”.
В ресторане, куда мы спустились вместе с Марко нас ждали двое ребят и девушка. Одного из них тоже звали Марко, он оказался владельцем местной станции ФИАТ. Другой - Себастьян - бывший автогонщик, потерявший в тяжелой аварии глаз, занимался тюннингом машин. Об этом нам поведала девушка, оказавшаяся женой Марко. Звали ее Жанна и родом она была из Санкт-Петербурга. Жанна объяснила нам, что попросила Марко и его друзей помочь землякам, они посмотрели машину и завтра утром ее следует отвезти на станцию ФИАТ, а после того, как там сделают кузов - перевезти к Себастьяну для установки мотора и прочих доделок. На вопрос о стоимости работ Жанна махнула рукой и со свойственной нашим женщинам беззаботностью произнесла – “не знаю”... После подтверждения перегона Опеля на станцию Марко-ФИАТ и Себастьян, попрощавшись уехали, а мы еще долго сидели с Жанной и ее мужем и говорили “за жизнь”...
...Утром нас разбудили механики, уже отогнавшие прицеп с Опелем на станцию. Тимофеич принес легенду и мы с Сашкой, не дожидаясь подъема руководства и не желая снова выслушивать “замечания и предложения”, ретировались тренироваться. За горы, в которых проходила вся гонка основательно зацепились свинцовые тучи, сделавшие, и без того навороченный, серпантин мокрым и скользким. Трасса петляла в горах, то взлетая к вершинам, то опускаясь к подножью и отражаясь в стенограмме поворотами, трамплинами и восклицательными знаками. Вернувшись вечером и узнав, что работа над Опелем идет полным ходом, а руководство постепенно меняет гнев на милость, чему во многом способствовало посещение им Венеции, где были досконально осмотрены каналы и гондолы и накуплена необходимая сувенирная продукция, мы окончательно успокоились. На следующий день многострадальный Опель, ровный, с новым крылом, выправленными лонжеронами и капотом сошел со стапели и перекочевал в мастерскую Себастьяна, где мы, отменив тренировки, вместе с механиками за три с небольшим часа засунули в него двигатель. Итальянцы, не мешавшие нам во время окончательного ремонта и появившиеся в знаменательный момент самостоятельного выезда Опеля из мастерской немало восхитились скоростью нашей работы. Приехавший Марко-ФИАТ, без тени улыбки сообщил нам, что когда нам надоест жить в России и пытаться свернуть себе шею на гонках, он готов предоставить нам места механиков на своей станции. Одарив итальянцев сувенирами, среди которых была отмечена особая ценность традиционных русских напитков, мы загнали Опель на прицеп и поспешили в гостиницу. Около входа мы застали руководство, с восторгом испытывавшее на местных деревьях садовые ножницы, купленные в местном хозяйственном магазине. Узнав о совместных российско-итальянских трудовых победах, руководство сменило гнев на милость и высокопарно простило наши испанские художества, отнеся их на отсутствие надлежащего высокопоставленного контроля. Кроме того, нам было заявлено, что на прием, который был назначен в местной мэрии мы можем не ездить, так как этот самый трудный и объемный вопрос руководство целиком и полностью берет на свои плечи. Это заявление было озвучено в столовой, после чего руководство направилось к стойке и попыталось самостоятельно купить мороженое. Однако, бормотание “битте” и тыкание пальцами в искомое кушанье только смущало продавщицу все больше и больше. Апофеозом этих мучений стало произнесенное по слогам и зачем-то с акцентом слово “мо-ро-жье-но-ийе”, от чего механики прыснули в спагетти, а я не выдержал и быстро уладил вопрос с “strawberry icecream”...
... Ралли в горах под проливным дождем прошли нормально - не имея ни малейшего желания “списать” всю испано-итальянскую компанию, мы ехали уверенно, не рискуя, и добились необходимого результата. Вечер и ночь после гонок были проведены с нашими итальянскими спасителями в одном из баров, где в течение всей грандиозной по масштабам и количеству выпитой водки, граппы, мартини и пива побывал чуть ли не весь город... Итальянцы, сколько мы их не убеждали, так и не взяли с нас денег за ремонт машины, а Себастьян, сверкая единственным уцелевшим глазом, перебрав “русской” плакал и проклинал свою аварию, которая лишила его возможности снова сесть в гоночный автомобиль...
Италия. Кубок Pirelli кисти Дали
Поступившее по факсу приглашение в Венецию на награждение победителей Челленджа-96 пришло сразу после Нового года. С одной стороны, перспектива провести неделю в Италии без машин, стенограмм, гаечных ключей и бесконечных мотаний по одной и той же трассе выглядела заманчивой, с другой - было жаль тратить на эту экскурсию спонсорские и собственные деньги, которые можно было пустить на подготовку к новому сезону. Решив не ломать попусту голову, я перепоручил эту альтернативу, вместе с факсом, руководству, успешно совмещающему высокую должность с президенством в автомобильном клубе. На размышления, в отличие от меня, у "главнокомандующего" ушло минимальное количество времени, вполне соизмеримое со скоростью звука. В течение минуты был и определен состав делегации - я, Сашка Нигай и переводчик, желательно с итальянским языком. Возглавлять этот десант для придания ему должной представительности и солидности на столь важном международном форуме президент, отличающийся небывалой скромностью, назначил себя. Созвонившись с Лешкой Щукиным, ушедшим к тому времени из команды Газпрома и в совершенстве владеющим итальянским и английским, я получил его согласие и, сообщив Сашке о необходимости отглаживания вечернего костюма и быстрого изучения хотя бы "здравствуй" и "прощай" по-итальянски, отправился покупать билеты на самолет...
В Венецию мы летели на "Люфтганзе" с пересадкой во Франкфурте. После краткой рекогносцировки в ирландском баре Шереметьево-2, проведенной президентом, мне, как единственному внештатному представителю Общества трезвости, была отведена почетная роль управления машиной, которую мы собирались взять в рент по прибытии на итальянскую землю. Остальным участникам предлагалось действовать "по обстановке", после чего командир, с напутствием "поднимем настроение перед полетом", личным примером увлек присутствовавших к стойке бара. Надо сказать, что мероприятия по "улучшению тонуса", плавно перешедшие на борт "Боинга", затем в помещение франкфуртского аэропорта и завершавшиеся в салоне А300, показали, что все члены делегации имеют отменную физическую и морально-психологическую подготовку и полную боеготовность к выполнению задания Родины во время официального заключительного банкета, предполагаемого к проведению по окончании официальной части награждения. В венецианском аэропорту мы взяли в рент совсем новенькую "Вектру", отсутствие кондиционера в которой вызвало возмущение руководства, хотя температура окружающей среды в районе 7 градусов по Цельсию давала скорее основания для использования печки.
Изрядно поплутав по пригороду Венеции, мы наконец нашли гостиницу, предписанную итальянцами. В принципе, гостиницей в общедоступном понимании, это учреждение, в котором и предполагалось в конце недели проводить празднества, не являлось, а представляло из себя роскошную виллу с парком, "четырехзвездочное" происхождение которой полностью подтверждалось внутренним убранством и умопомрачительными расценками, к счастью для нас, сведенными организаторами к чисто символическим. Гостиница была абсолютно пустой и нам отвели два роскошных двухкомнатных номера, только "санузлы" которых превышали по площади мою скромную московскую квартирку. Особое впечатление на моих коллег и, в особенности, на руководящий состав произвели холодильники, битком набитые различными напитками - от пива и Кока-Колы до коньяка. Интересно, что в дальнейшем, номер, где мы ночевали с Лешкой, объединенные из-за любви выкурить сигарету-другую, был избран "штабным", в результате чего у администрации отеля, по-видимому, возникло предположение, что в нем поселились два полностью потерянных для общества алкоголика, ежедневно сводившие содержимое холодильника "к нулю", в то время, как апартаменты, где обитали Сашка с президентом, являлись олицетворением трезвости и моральной устойчивости.
Пять суток до дня награждения прошли в точном исполнении мероприятий, спланированных решительной руководящей рукой и лишь слегка отредактированных опытным Щукиным, имевшим гигантский заграничный опыт.В первый же день мы поехали в Венецию. Побродив по узким улицам "утопающего города", отбив руководство от напавших на него с уговорами по-зимнему безработных гондольеро и продегустировав в маленьком ресторанчике, "под лозанию", полдюжины различных вин, мы уже порядочно отошли от San Marco, как я заметил на стене объявление о выставке Сальвадора Дали. Испытывая давнюю любовь к сюрреализму, я потащил соратников к входу, убеждая их в необходимости если не насладиться, то хотя бы ознакомиться с безумными творениями великого художника. Президент, пребывающий после обеда в респектабельном расположении духа и многозначительно ковыряя зубочисткой в зубах, согласился с моими доводами и "дал добро" на осмотр экспозиции. Пройдя в залы музея, я принялся осматривать знакомые и незнакомые произведения. Президент же, едва войдя в первый зал, остановился как вкопанный около скульптуры слона, конечности которого включали в себя семь или восемь суставов, отчего слон больше походил на жирафа. Руководство, сложив руки за спиной, с видом художественного критика несколько раз обошло скульптуру, заглянуло слону под брюхо и, многозначительно произнесло: "бедное животное", после чего попыталось проникнуться сущностью мировоззрения художника с помощью надетых очков. Тем временем Сашка, полазив в каких-то объявлениях, подошел ко мне и сообщил, что на его взгляд неплохо бы купить картину "Тайная вечеря", которая судя по вывешенному прейскуранту стоит всего 150 долларов. Успокоив друга, что здесь висит копия этого шедевра, так как оригинал, во-первых, значительно больше по размерам, и, во-вторых, был мной виден в музее "Метрополитен" в Нью-Йорке, я поспешил на выручку президенту, пытавшемуся сломать себе шею в попытке рассмотреть одну из картин, висевшую, по его мнению, "вверх ногами". Несмотря на сложность восприятия сюрреалистических творений, руководство прониклось близостью к искусству и по дороге домой развело целую дискуссию о живописи, темами которой являлись давнишняя кража старинной иконы у его прабабки и постулат о том, что "наши рисуют лучше". В заключении обсуждения президент между делом поинтересовался у Щукина - нет ли в Сан-Марино, куда мы собирались отправиться на следующий день, аналогичного музея, например, Пикассо или "еще какого-нибудь ван Гога", и, получив отрицательный ответ, окончательно успокоился.
...Торжественное вручение наград победителям Челленджа было обставлено в лучших скупердяйских западных традициях - поздравительные речи представителей различных стран, раздача кубков и призов, и скромнейший по русским меркам праздничный ужин с минимальным количеством алкогольных напитков, ассортимент которых был, к счастью, дополнен из наших доморощенных запасов. Руководитель нашей делегации, произнеся речь "от всех российских автогонщиков", в которой дипломатичный Лешка сгладил "острые углы", типа - "в следующем году мы вас вообще задавим", и "русские всегда будут первыми в Европе", занялся более существенным вопросом предварительного распределения получаемых нами кубков между руководящим составом нашей конторы, причем основными критериеми этого сложного процесса были цвет обоев в том или ином кабинете и соответствие высоты призов рангу их предполагаемого обладателя. Так как нас с Сашкой гоняли в президиум для очередного награждения в классе, абсолюте, личном и командном зачетах и т.д. каждые три минуты, кабинетам руководителей грозило быть заставленными вазами до потолка. Особо покорил президента кубок, абсолютно ненормальных размеров, которым фирма Pirelli, не знаю из каких побуждений, наградила меня, субъективно назначив лучшим спортсменом Челленджа. Этой амфоре, в которой легко умещался баскетбольный мяч, руководство, за выдающиеся заслуги по развитию автоспорта, моментально определило место в своем кабинете...
...Венеция будто не хотела нас отпускать. В день отлета над городом навис непроглядный туман. Самолеты не летали. Промучавшись двенадцать часов в аэропорту, мы наконец-то были отправлены во Франкфурт, где, опоздав на стыковочный рейс на Москву, определены "Люфтганзой" на ночевку в "Шератон", что стоило этой авиакомпании, по-моему, больше, чем выделение нам отдельного лайнера. Когда утром мы наконец-то расположились в креслах и пристегнулись ремнями, а стюардесса попросила у нас тот самый Кубок Pirelli, который не уместился в багаже и перевозился в руках, чтобы показать пилотам, я не думал, что в наступившем 1997 году мы сможем только дважды, с огромными организационными проблемами выступить в соревнованиях, что то же руководство, сидящее в кабинетах в окружении добытых нами наград будет отмахиваться от нас, как от надоевших мух, что, добившись авторитета и уважения спортсменов европейских стран, мы будем вынуждены отвечать на еженедельно приходящие приглашения стыдливыми отговорками "из-за сложной финансовой обстановки...", что мастер спорта международного класса Сашка Нигай, которому французы предлагали кольцевую машину и контракт на выступление за их клуб, и механик с золотыми руками Серега Фодин, с ходу перебирающий ни разу не виденный ранее фордовский мотор или ниссановскую автоматическую коробку, будут реанимировать в гараже уделанные "чайниками" машины, а моим основным занятием, позволяющим сводить концы с концами, кроме надоевшей до чертиков работы с задержками мизерной зарплаты, станет покупка и перегон американских машин... И меня не успокаивает, что это не только наша судьба (да что мы - мелкий фрагмент!) - хоккейные клубы не могут участвовать в Чемпионате России, борцы и легкоатлеты уезжают на Чемпионат мира за свой счет, лучшие футболисты и хоккеисты гурьбой сбегают играть в Европу и США, боксеры лупят конкурентов в международных профессиональных ассоциациях, автогонщики, унижаясь перед спонсорами, правдами и неправдами вырываются на Чемпионат мира...
Мы живем в удивительной стране, словно исковерканной безумной кистью Сальвадора Дали. Стране, которая не уважает ни себя, ни своих людей, даже тех, которые пусть понемногу, по крупицам, по чуть-чуть, жертвуя своим временем, здоровьем и благосостоянием, но поднимают и поднимают с колен ее минимальный престиж, не рухнувший окончательно только из-за еще не проданных ядерных боеголовок. Неужели никому это так и не станет надо? Неужели мы, имеющие народ, терпению, доброте, таланту, разносторонности и профессиональному мастерству которого нет равных в мире, обречены на жалкое существование и прозябание?!
Лучше В.Высоцкого не скажешь: "... мне хочется верить, что это - не так, что сжигать корабли скоро выйдет из моды..."
Вот только веры остается все меньше и меньше.
США. Язык
На этот раз "Боинг" был набит под завязку. Я протиснулся на свое место в конце салона для курящих и с трудом затолкал под сиденье ручную кладь в виде пары блоков Milde Seven, бутылки дорогого виски для Никитича, всегда встречающего меня у трапа в Шереметьево, и разных нью-йоркских безделушек, в спешном порядке набранных в "дьюти фри" шикарного терминала "Delta" бескрайнего аэропорта Джона Кеннеди. По незаметно установившейся традиции мы с Женькой пообедали в "зеленом" ресторанчике, столь любимым улетающими в Россию по той причине, что заказать и оплатить надо было только изумительно приготовленное мясное блюдо, а все остальное - салаты, бульоны, сыры, овощи и даже пирожные - входили в его стоимость. Так как доступ к бесплатным лакомствам был совершенно неограниченным, мои соотечественники, как могли, боролись с этой вопиющей бесхозностью и непродуманной ценовой политикой владельцев данного учреждения американского общепита. Вот и сейчас неподалеку от нас пировали пятеро каких-то совершенно одинаковых мужчин, в которых, не слыша языка, по манерам, одежде и присутствовавшему на столе гигантскому ассорти из "халявы" и литра "Абсолюта" однозначно угадывались наши соотечественники. Самым же занимательным было то, что впоследствии, в самолете те же дяди с каменными лицами, заблаговременно, как по команде нацепившие на головы идентичные ондатровые шапки, не моргнув глазом, проглотили и символический аэрофлотовский обед, запивая его, правда, уже "Смирновской".
Частые десятичасовые мучительные перелеты через океан постоянно ставили задачу убийства времени, проводимого в малоудобном для столь длительного полета кресле "эконом-класса". Правда, когда я улетал из до боли родного Шереметьево, Никитич, многозначительно переговаривал с девочками на регистрации, после чего я оказывался в "бизнесе", где первые два часа отбивался от стюардесс, убеждая их, что ни в каком виде не употребляю спиртное и знаю, что за него не придется платить. Постепенно, от перелета к перелету, я выработал некую стратегию, помогающую преодолеть страдания бездеятельности - в нее входили и искусственная недостаточность сна перед полетом, и плотный обед или завтрак, и заполнение всех документов на машины, специально оставленное на "время в пути". Это было тем более актуально, что в самолете мне никак не удавалось сосредоточиться на чтении или просмотре видеопрограмм, разнообразностью которых "Аэрофлот", мягко говоря, не отличается.
Почему-то почти никогда не приходилось и поболтать с попутчиками, - отчасти от того, что мои путешествия почти всегда проходили вне "сезона", когда самолеты заполнялись едва на треть и люди рассаживались поодиночке, а, отчасти, от моей нелюбви к дорожному общению. Сейчас моей попутчицей оказалась красивая, светловолосая женщина лет тридцати пяти, одетая по-дорожному аккуратно и продуманно и расположившаяся у иллюминатора с журналом в руках и пачкой стомиллиметровых Marlboro Lights на откинутом столике. Наличие сигарет указывало, что она попала в этот салон не по причине отсутствия мест для некурящих, и мне не придется ежечасно смотреть на ее кислое выражение лица или бегать дымить в другой ряд. Наконец, самолет вырулил на взлетную полосу и занял место в хвосте длиннющей очереди таких же "Боингов", ДСов и А300 , готовящихся к старту. 767-й долго разгонялся, нехотя и тяжело оторвался от земли и, ворвавшись в облака, скрыл от нас, уже ставшие игрушечными, картонные домики Лонг-Айленда...
- Вы занимаетесь машинами? - поинтересовалась попутчица, когда я закончил оформлять документы и, закурив, откинул спинку кресла.
- Надо как-то жить, - ответил я уклончиво.
- А я могу свою машину продать в России?
- Продать в нашем мире можно все, включая Родину и внутренние органы. Хорошая машина?
- Ничего хорошего. "Корсика" 90-го года.
- Большой выгоды у Вас из этой затеи не получится. Вы живете в Америке?
- Нет. Я так работаю - полгода в Америке, полгода - в Москве.
- Кем, если не секрет?
- Никаких секретов. Я занимаюсь филологией. В частности - английской и американской литературой. Сейчас пишу докторскую...
- У вас, наверное, выдающийся английский язык.
- Я смею полагать, что только пять процентов американцев и англичан знают свой язык также... Кстати, меня зовут Елена.
С Леной мы проболтали до посадки. Оказалось, что для того, чтобы продолжать работу над диссертацией в своем родном институте, она ежегодно уезжала на заработки в штат Вермонт, где преподавала в школе русского языка, открытой живущим там потомком российских князей, старающимся сохранить первозданные истоки нашей речи. Русский учили американцы, которых Лена явно недолюбливала, не понимая - зачем он им нужен.
- Понимаешь, выучить русский, чтобы читать в оригинале Пушкина или Толстого, они не смогут никогда. Русский настолько богат идиомами, настолько не поддается конструктивной логике, настолько сложен и многообразен, что дальше разговорного они вряд ли уйдут. Что - английский! Консервативный и простой, как пять копеек... Но самое интересное, что и разговорный русский им не нужен – учатся богатенькие тетки и дядьки, пенсионеры, причем исключительно для того, чтобы в будущей турпоездке в Россию суметь узнать сколько времени или как пройти на Красную площадь…
Сев на своего ученого конька-горбунка, Лена вываливала и вываливала на меня горы информации, в которых я постепенно тонул, как "Титаник". К середине полета я был уже убежден, что нам достался самый лучший в мире язык, обладать которым - это огромное счастье. Со своим мумбо-юмбовским английским мне трудно было оценивать его бедность или богатство, но Лена на примере Джека Лондона, Агаты Кристи и даже Селинджера разнесла "English" за десять минут в пух и прах, обвиняя всемирно известных и почитаемых мной писателей и в недостатке лексики, и в косноязычии, и даже в "сумбуре построения фраз"...
Об этом разговоре в воздухе я вспомнил, потому, что меня всегда поражала быстрое и безболезненное расставание наших людей даже с тем хорошим, что есть в нашей культуре, а если даже располовинить восторженные дифирамбы филолога, то надо признать, что язык-то у нас действительно "богат и могуч". Даже в Интернете, в конференциях, где общаются между собой русские, меня коробит от "сорри", " плиз" и "хай-бай". Что это - обыкновенный выпендреж, но перед кем и ради чего? Необходимость или удобство? Сомнительно... Неумышленное пренебрежение собственной культурой или осознанное стремление к культуре чужой? В Нью-Йорке эта страшная смесь из русского языка, наполненного абсурдными американизмами, первое время просто выворачивала меня наизнанку. Когда бывший директор магазина, а ныне развозчик запчастей, Фима Лахман из солнечной Бухары "делал деливери юзаного партса с восемьдесят пятой, пробираясь через констракшн и трафик и не получил за это хороший тип" мне хотелось крикнуть - ну, черт с тобой, ты уже не живешь в России - так говори тогда по-английски! Но бедный Фима не может говорить по-английски, он не умеет говорить по-английски! Когда меня познакомили с парнем, приехавшим три года назад из какого-то Мухосранска и он представился Гариком, а я его дважды назвал Игорем, за что был с неудовольствием поправлен, меня подмывало сказать ему - да будь ты среди американцев хоть Биллом, хоть Клинтоном, но прежде чем поправлять меня, такого же русского - посмотри в зеркало на свою рязанско-калужскую физиономию или, если хочешь, фейс и подумай - стоит ли при мне "становится в шестую позицию и надувать щеки", как это успешно делал "отец русской демократии", выпрашивая милостыню у входа в Провал?! Согласен, что есть вещи, которые просто необходимо называть общепринятыми американскими словами. "Грин карта", "сошл секьюрити", "рент", "карсервис", многие технические термины - глупо говорить это по-русски, да и нет таких слов в русском языке, но коверкать слова "мама" и "папа", это, извините, в моей голове до сей поры уложиться не может. Не выучив английский - забыть русский. Так можно остаться немым...К счастью, эта химера проникла далеко не во всех наших соотечественников. Многие, даже приехавшие в Штаты семь-восемь лет назад, не заразились этим вирусом и говорят нормально - когда надо - по-русски, когда надо - по-английски. Мой друг Женька, который к счастью, тоже не подпал под этой повальное убожеское влияние, как-то сказал мне - очень многие хотят стать американцами больше, чем им этого отпущено, и быстрее, чем они этого заслуживают...
...Самолет пошел на посадку.
Ну, вот мы и дома, - Лена погасила последнюю сигарету, и добавила: - наконец-то я спокойно поработаю. "Интересна я жизнь,- подумал я, - человек летает в США, чтобы учить русский и возвращается в Россию совершенствовать английский"
...Никитич заключил меня в объятия на глазах пограничников и, потащив к выдаче багажа, начал тараторить новости, а я ловил себя на мысли, что испуганно ожидаю нечто вроде, "сейчас пройдем кастом, дринькнем кофейку в ВИПе и подрайваешь домой делать слип..."
США. Стройка капитализма
США. Клиенты
Клиенты
Маленький, тщедушный китаец с большим пакетом в руках выжидательно хлопал глазами, выискивая среди нас хозяина. Я отобрал у него пакет и, взглянув на протянутую вслед бумажку, являвшуюся одновременно и меню ресторанчика, где мы обычно заказывали обеды, и счетом, отсчитал восемнадцать долларов, которые затем компенсировались хозяином. Китаец бросил "тэньк" и исчез так же незаметно, как и появился.
- Пошли есть, - крикнул я и направился в самый дальний конец станции, где находился стол, вечно заваленный всякими мелкими запчастями, проспектами и журналами, и хотя перед обедом все это тщательно сгребалось в сторону или выкидывалось, к середине следующего дня идентичный беспорядок возобновлялся пунктуальнейшим образом.
Свой призыв я издал, исполнив в большей степени некий ритуал, хотя и призывающий личный состав немедленно побросать ключи и накинуться на довольно вкусные рисово-мясные изделия узкоглазых кулинаров, но на самом деле почти никогда не позволяющий собраться всей бригадой за столом вместе. В отличие от нашего сервиса, где механик мог уйти на обед даже посередине процесса слива масла из двигателя, здесь было не принято оставлять клиента в изможденной задумчивости бродить около подъемника и каждую минуту смотреть на часы. Исключением были лишь случаи, когда большой объем ремонта предполагал возможность мастера приступить к обеду только после вечерних новостей CNN или когда клиентами были наши хорошие знакомые или друзья, обычно и сами присоединявшиеся к трапезе. И только один единственный раз, незнакомый мне клиент предложил: "иди поешь, я не тороплюсь"...
На этот раз мой клич был услышан Димой, а через пять минут к нам присоединились Женька и его тезка - владелец соседней кузовной мастерской. Мне нравилась китайская пища, не слишком острая, разнообразная, никогда не вызывающая неприятных последствий в виде изжоги и, наряду с ощущением последующей сытости, не создающая, как обед из русского ресторана, дискомфорта переедания, порождающего непреодолимое желание, вместо того, чтобы менять тормозные диски или глушитель, завалиться не снимая обуви на стоящий около стола кожаный итальянский диван, притащенный в прошлом году мной и Женькой с "гарбича", и, отрешась от мирской суеты, сладко подремать.
Не успели мы распечатать пластмассовые коробки с едой, как к столу подошел пухленький, невысокий человек в джинсовом костюме, из под куртки которого кругло выпирал животик.
- Женя, у меня скрежет справа. Что это может быть? Пэйдсы, каллипер? Сколько это будет стоить?
- Скажи мне, - произнес Женька, обгладывая "чикен вингз", - как я тебе могу сказать сколько это будет стоить, если я не знаю, что - это?
Несмотря на безукоризненность женькиной логики клиент не унимался.
- Ну, а если пэйдс?
- Что у тебя?
- Ле Барон восемьдесят седьмого года. А если каллипер?
- Подожди минутку, сейчас посмотрим.
- Женя, у меня литл времени...
- Ну, заезжай пока на средний лифт.
– Пойдем, сначала ты посмотришь, что у меня течет из радиатора.
- Скажи, что может течь из радиатора - масло или бензин?!
- Не знаю, - задумчиво проговорил клиент, чувства юмора у которого похоже было меньше, чем исконных индейских поселений в Тамбовской области.
Женька, который никак не мог доглодать крыло, уже с трудом сдерживал прилив справедливой ярости человека, поднятого из-за стола ради того, чтобы созерцать мутные потоки отвратительно пахнущего антифриза и явно был готов поделиться обобщенными впечатлениями и о моторе, и о клиенте, и, в целом, "об этой проклятой жизни", но я, освободившийся от приема пищи, благодаря дурной привычке есть быстро, встал и, хлопнув обладателя Ле Барона по плечу, сказал: "пошли".
- Я хочу, чтобы посмотрел Женя, - уперся клиент.
- Может еще Генри Форда позовем?! - взревел Евгений, но тут же взял себя в руки и зло добавил: - я сейчас подойду.
Человек нерешительно шагнул за мной, ежесекундно оглядываясь, словно боясь, что Женька, вместо детального осмотра его рыдвана в срочном порядке рванет на отдых во Флориду или умрет от внезапного сердечного приступа. Подойдя к Ле Барону, или вернее к тому, что от него осталось в результате беспощадной длительной эксплуатации, я открыл капот и, убедившись, что антифриз течет из-под крышки радиатора, как можно вежливее обратился к хозяину.
- Закипел уже на подъезде или где-нибудь в Нью-Джерси?
- А что он кипел? Я видел какой-то пар...
- Как самовар...
- А почему это могло быть?
- Вентилятор, термостат, мало антифриза, кривая головка блока, - припугнул я на всякий случай обладателя стоящего передо мной металлолома.
- Ты думаешь? - он спросил так, будто до этого момента был уверен, что его машина превосходит по надежности Роллс Ройс.
- Да, - сказал, как-то незаметно подошедший Евгений, с банкой кока-колы в руках, - а не дешевле ее выбросить?
- Куда?
- На джанку или в Гудзон.
- Я думал ее продать...
- За дорого?!
- За пятьсот...- услышав это, Женька поперхнулся водой, и мне пришлось дубасить его по спине, чтобы сбить приступ кашля.
- Ладно, будем искать почему кипит?
- Сначала скрежет.
- Скрежетать не будет. Будет кипеть.
- А сколько будет стоить?
- Смотря что. Радиатор - двести, термостат - пятьдесят...
- Нет! - завопил клиент, словно ему сообщили о смерти близкого родственника.
- Долей антифриз, - сказал мне Женька, - и поднимай машину.
Подняв машину на подъемнике, я покачал и покрутил переднее левое колесо, из которого при движении доносился звук, похожий на стон раненного зверя. Думать было нечего - кончился подшипник ступицы. Это радостное известие я и сообщил клиенту.
- А может быть пэйдс? Давай снимем колесо?
- Реши сначала - будешь менять?
- Нет, я хочу убедиться.
- Снимай... - сказал, с неизлечимой тоской в голосе, опять откуда-то вынырнувший Женька.
Я немного ошибся - подшипника в ступице просто не оказалось, потому что, когда я снял шайбу, его остатки со стуком раскатились и разлетелись по всей станции.
- Ну что?
- Женя! Сколько будет стоить подшипник, - заорал клиент.
- Тридцать долларов, - донеслось с другого подъемника.
Клиент задумался так сильно, как, наверное, думал Ньютон, создавая свой четвертый закон.
- Я могу позвонить? - наконец спросил он, будто для решения столь глобального вопроса ему требовалось посоветоваться с семьей или узнать мнение своего юриста. Позвонив, он вернулся и вынес твердое решение.
- Не буду менять. Экспенсив. На соседней эвеню это делают за двадцать пять.
Сам по себе этот маразм меня уже к тому времени не удивлял. Многие, для того, чтобы поменять масло или тормозные колодки на два доллара дешевле, полдня колесили по городу, сжигая на десятку бензина и порой возвращались туда, откуда уехали. Этот жизненный принцип - "а вдруг за углом дешевле" - настолько захватил мысли и чувства населения, что зачастую превращался из действительного желания сэкономить в некое подобие игры, охоты, приносящей порой, как говорил Гиляровский, "на грош пятаков". В данном сложном хроническом случае дело обстояло сложнее - колесо-то ставить было не на что... Когда я сообщил об этом клиенту, сделав в своем сообщении упор на то, что это именно он заставил меня "визуально и пальпаторно" убеждаться в, мягко говоря, наличии дефекта подшипника, цвет его лица стал похож на первомайский транспарант.
- Поставь как-нибудь... - жалостливо попросил он.
- На что?
- Женя, я доеду три блока без подшипника?
- Только до МсDonald - Bay Pkwy? - назвал Женька адрес еврейского кладбища, находившегося в ста метрах от станции.
Но наш клиент оказался не из пугливых... Пришлось пятнадцать минут помучиться, пока мне удалось с помощью шайб как-то закрепить колесо, после чего он сел в машину и хрустя и визжа на всю улицу удалился...
Конечно, не все клиенты были похожи на этого чудака. Тбилисец Гриша, норовящий всегда, даже не для ремонта заехать прямо на подъемник, которого Женька всегда встречал радостным криком "куда ты так нагло прешь армянская морда"; ташкентец Додик, любящий приехать, помимо нужды, под вечер с бутылочкой "Абсолюта"; Марик, приятный парень, заезжающий через день поговорить о жизни и поиграть в тетрис, москвичи Сема и Юра, таксист и лимузинщик, постоянно вспоминающие покинутую столицу - эти и десятки других наших бывших мужиков так и остались неподвластными в корне изменившейся жизни и специфическому окружению. Они всегда готовы были, не считаясь со своими проблемами и временем прийти на помощь, чисто по-русски относились к карманным деньгам, никогда не отказывали в просьбах и уж, конечно, не стояли, как многие другие, "над душой" во время ремонта, чуть ли не проверяя за механиком степень затяжки крепежей, не лазали пальцем в бачок усилителя руля, не прогуливались с умным видом под днищем, не пересчитывали количество банок из под масла залитого в двигатель ;не экономили на свечах зажигания по пять долларов за дюжину и не расставались с чаевыми в два доллара, как с последней семейной реликвией.
...Однажды, когда очередной автолюбитель, который в течение всей своей жизни в СССР пару раз самостоятельно сменил в своих "Жигулях" воздушный фильтр и по этой причине считал себя непревзойденным специалистом в области автосервиса, буквально вытряс из меня душу наставлениями "как, что и куда надо закручивать", я вспомнил о созданной мной профсоюзной организации и от лица трудящихся масс выдвинул Евгению ультиматум с требованием разрешить механикам один раз в неделю, не терпеть подобные издевательства, а членораздельно, вслух сообщать клиенту все, что они думают о нем лично и отдельных членах его семьи, а также указывать дорогу, коей этому клиенту стоит отныне твердо придерживаться.
- Это ты через месяц взвыл, а что же я-то должен делать...- сообщил Женька и тяжело вздохнул.
США. Хроника одного преступления
Поздней осенью отцовская "девятка" умерла окончательно и бесповоротно. Купленная в 1988 году, будучи тогда еще розовой мечтой советского человека, окружаемая "лицами кавказской национальности" при заезде в Южный порт за резиновыми ковриками плотным тройным кольцом, эта машина прошла к 1997 году трудный боевой путь, превративший ее из краснощекой девственницы в кургузого заслуженного инвалида российских дорог первой группы с трижды замененным сердцем, переломанными суставами и конечностями, неоднократно проведенными имплантациями кожи и пересадками внутренних органов. Стоя у открытого багажника и любуясь задними стойками, вылезшими, после очередной рекордной загрузки кирпичей, из гнилых стаканов в салон, я лихорадочно обдумывал как пути реанимации отцовского железного коня, так и способы его утилизации и погребения.
Мои родители, простые рабочие, верой и правдой отбарабанившие на заводских конвейерах по сорок лет, за что наше щедрое и великодушное государство наградило их почетными пенсиями в четыреста целковых на душу, несколько лет назад уехали жить в деревню, откуда их можно было вытянуть в город только под угрозой расстрела. Старая "девятка" была не только их единственным способом сообщения с цивилизацией, но и, в последний год, - средством перевозки грузов для затеянного мной строительства нового деревянного дома, взамен вросшей в землю столетней избушки, кособокость которой позволяла считать Пизанскую башню эталоном вертикальных линий. Новый дом отец строил сам, иногда прибегая к помощи своих деревенских друзей, отношения с которыми поддерживались в исконно русских традициях - сегодня я тебе помогу, завтра - ты мне. Результатами такого безналичного расчета были бесплатные бетонные блоки, кирпичи, “вагонка”, окна, стекла, железо, обменянные на всевозможные безвозмездные работы, которыми отец владел в совершенстве - от запуска электромоторов на лесопилках до изготовления гробов. Впрочем, никто, конечно, не вел позорной бухгалтерии оказываемых друг другу услуг, ибо только такое "натуральное хозяйство" и позволяло еще не спившемуся и не потерявшему тяги к труду деревенскому населению показывать мозолистый кукиш нищете и голодухе, к которым их упорно подталкивали незатейливые сельскохозяйственные реформы, далеких от плуга и трактора правителей. Дня через три, разговаривая с Женькой по телефону, я поведал о постигшей нашу семью автомобильной беде, на что тот, секунду помолчав, сказал: "я знаю, что надо дяде Толе".
... В тот январский вечер 1998 года мы с Женькой задержались на станции после работы, чтобы поставить последнюю жирную точку в подготовке нашего совместного сюрприза моим родителям. Подарком, который наш отправщик машин в Россию должен был утром вместе с купленными клиентам шестью машинами отвезти трейлером в порт Элизабет, был белый полтонный грузовичок Mitsubishi, замаскированный ленивым Крайслером под Dodge Ram 50. Эту машинку Женька выудил еще в ноябре где-то на аукционных задворках за 800 “долларей”, а приложенные к ней хитроумность и неиссякаемые возможности собственного сервиса превратили Mitsubishi из понурого, потрепанного жизнью и двухсоттысячемильным пробегом, закорузлого пикапа - в гордый сверкающий автомобиль с двух с половиной литровым "часовым механизмом", безупречной автоматической трансмиссией, литыми дисками с новенькой резиной, отремонтированным кондиционером, тонированными стеклами, квадросистемой и электрическими кожаными сиденьями от разбитой вдрызг дорогущей Акуры. Для окончательного придания моему отцу неотличимого сходства с Чаком Норрисом из Карамышево, мы решили приделать на крышу кабины четыре стоваттных лампы. Ослепительная яркость установленных прожекторов позволяла надеяться на безошибочное ориентирование в глухой подмосковной темноте, но допущенная Женькой ошибка в схеме подключения приводила к расплавлению предохранителя через минуту после включения фар.
Над этой проблемой мы и бились промозглым нью-йоркским вечером, когда на станцию тихо и незаметно вошел припухший, с мешками под глазами и лицом синюшного цвета, грязновато одетый человек, державший под мышкой новенький аэрбег от Nissan Maxima, именуемый в России подушкой безопасности, которую мне всегда почему-то хотелось назвать кислородной. Увидев его, Женька, безошибочно отличавший соотечественника от американца, сразу на английском сообщил новоявленному уличному торговцу, что выдранные из машины на соседней улице аэрбеги его контора на комиссию и реализацию не принимает, и посоветовал пройти с этой целью дальше по улице. Однако, посетитель, поведав путанную историю о сложном материальном положении, протянул к нам руки с аэрбегом, удивительно напомнив этим жестом вручение "хлеб-соли" при встрече высокой персоны, и попытался свалить нас с ног ценой в пятьдесят долларов при реальной стоимости в двенадцать раз выше. Я, которому аэрбег был нужен, как удочка погонщику каракумского каравана, и механик Миша, по прозвищу Мендель, задержавшийся вместе с нами из-за незаконченной замены головок блока вечнопроблемного двигателя 3.8 литра Ford Taurus, все же подошли к жалкому бруклинскому "синяку". Повертев в руках аэрбег, я пожал плечами и, оставив Менделя для дальнейших дискуссий, присоединился к Женьке, поливавшего из кабины грузовичка заумную японскую электронику неслыханными на Хонсю и Хоккайдо изречениями,. Тем временем Мендель, после небольшого успешного торга выцарапавший у торговца аэрбег за двадцатку подошел к нам и начал клянчить эту сумму у Женьки. По причине неимоверно плохого расположения духа хозяина, запутавшегося в проводах, как Давид в змеях, Мендель был внятно послан из чрева Mitsubishi в четко определенное место.
... Вообще, Миша Мендель, двадцатилетний еврейский мальчик, вывезенный три года назад родителями из провинциального Рыбинска, был весьма интересной личностью. Он быстро освоил английский, имел хорошую светлую голову и замечательные руки. На станции ему всегда поручалась самая сложная работа по переборке моторов, трансмиссий, решение головоломок с электрооборудованием. Вместе с тем, трудно было найти человека с такой ярко выраженной степенью "пофигизма" и разболтанности, которой обладал Мендель. Только мягкий женькин характер, да дефицит толковых механиков позволял Мише сохранять работу на станции, ибо положиться на его слово мог только до крайности наивный человек... Как и многие его сверстники, постоянно приезжающие на станцию, Мендель поддался моде автомобилизированного юного русского населения Бруклина на мощные машины с ручной коробкой передач, на которых они со страшной пробуксовкой срывались с места и достигнув максимально разрешенной в городе скорости тридцать миль в час мучались со сцеплением в плотных потоках и пробках. Когда же однажды Женька загнал с улицы на станцию машину с применением бокового скольжения, они пооткрывали рты и посрамленно и тихо удалились, впоследствии не выпендриваясь перед нами своим сомнительным водительским мастерством...
...Разобравшись с проводкой, мы переместились с Женькой в кузов для замены стоваттных лампочек в прожекторах на пятидесятипятиваттные, и в этот ответственный электротехнический момент я вдруг услышал за спиной нарастающий топот бегущей толпы. Держа в руках разобранный прожектор, я не мог немедленно развернуться, а когда положил его на крышу и повернул голову, увидел до противного черное 9-миллиметровое отверстие ствола австрийского "Глока", направленного в мой правый глаз.
Так как мой левый глаз не был занят изучением нарезов в стволе пистолета, я, ощущая стремительное ускорение сердечного ритма, переходящего в надрывные судороги, сумел разглядеть, что на станцию ворвалась целая банда хорошо вооруженных людей, численностью до взвода пехоты. Человек восемь накинулись на Менделя, мгновенно понатыкав в него многочисленные и разнокалиберные ружья и револьверы, и распластав худое и длинное, как жердь, мишкино тело по подкапотному пространству Тауруса, а остальные обступили плотным кольцом грузовик, мешая громкими возгласами двоим коллегам, влезшим в кузов целиться в мои зрительные органы и стриженый затылок Женьки, еще державшего в руках второй прожектор. Призвав на помощь фантазию, воспитанную в суровых условиях российской жизни, я попытался детально оценить обстановку и понять причину происходящего. Первой моей версией было подозрение, что мы стали жертвой налета местной бруклинской "братвы", но количество вооружения, громкая американская матерщина и количество сил и средств, брошенных на разборки со скромной авторемонтной конторой, едва сводящей концы с концами, зарождали большие сомнения в этой догадке, тем более, что ни о чем подобном в местной криминальной истории я никогда не слышал... Тем временем, державший меня "на мушке" громила, сделал шаг в сторону, что позволило мне, сквозь струящийся со лба прохладный пот внимательней рассмотреть нападавших, среди которых я обнаружил трех или четырех женщин, что даже в условиях местной эмансипации плохо увязывалось с моей теорией о рэкете или бесцеремонном вытряхивании долгов. И вдруг из всей этой людской массы я внезапно выделил то ли итальянца, то ли испанца, стоящего напротив и держащего на изготовке черный "реммингтон". Сначала я даже не понял, что меня смущает в его облике и, вдруг, откуда-то из-под сознания четко и ярко выплыло главное - он был в форме полицейского! И сразу эта синяя, с железными бляхами форма стала выпирать с разных флангов толпы, не оставляя сомнения в нашей встрече с местными представителями правоохранительных органов. Тем временем, вооруженный "глоком" "налетчик" бесцеремонно схватил меня за шиворот рубашки и, произнося абсолютно грязные ругательства, потащил вниз из грузовика, где по всем правилам полицейских боевиков расположил меня в широкой стойке "ноги врозь" на промасленном станционном полу, уперев руками в борт родного отцовского Mitsubishi. Через несколько секунд ко мне присоединили Женьку, теплый бок которого несколько скрасил мое гнетущее одиночество. Отсутствие ствола перед глазами несколько вернуло моим лихорадочным мыслям подобие стройности и позволило постараться оценить обстановку более трезво и спокойно. Собственно, в эту минуту меня беспокоил один вопрос - какое же преступление мы могли совершить, чтобы на поимку трех его исполнителей было враз брошено не менее тридцати до зубов вооруженных полицейских в форме и штатском, представлявших, по моему мнению и в расчете на российские масштабы, весь личный состав местного районного отделения полиции?! Я точно знал, что никто из присутствовавших не баловался наркотиками и не занимался их продажей, начисто отпадали убийства, изнасилования, нанесение тяжких телесных повреждений, вымогательство, бандитизм и терроризм, кражи личного и государственного имущества, взяточничество, киднэппинг и незаконное хранение оружия. И тут, когда мои потуги по восстановлению в памяти содержания уголовного кодекса уже забрели в фантастические для местных дебри об измене Родине и незаконных валютных операциях, я услышал скрипучий шепот Женьки:
- Мендель, сволочь...
- Что Мендель? - сдавленно прошептал я, с трудом представляя Мишу в злобном образе растлителя малолетних или серийного убийцы, скрывающегося свой звериный лик под маской скромного труженника автосервиса.
- Купил-таки, аэрбег, козел!
Эта фраза невольно навела меня на мысль, что под дулом пистолета Женька от страха коренным образом подвинулся рассудком, что теперь выразилось в той околесице, которую он нес, стоя оттопыренной задницей в сторону шеренги полицейских, хором поливавших нас “факами”, вместо принятого в кинематографе зачитывания прав. Но тут, нас повернули лицом к работникам местных органов внутренних дел, и я с удивлением увидел, что один из блюстителей порядка что-то говорит Менделю, потрясая знакомым аэрбегом, а целое отделение копов рыщет по станции, спотыкаясь о разбросанные железяки и отчаянно матюгаясь. Между тем, пятеро полицейских отделили Женьку от меня и повлекли его в офис, а со мной наедине оставили трех человек в штатском во главе с толстенькой миловидной женщиной в форме.
- Он не говорит по-английски! - крикнул напоследок Женька, за что тут же получил толчок в спину.
- Это Ваша машина? - металлическим голосом спросила женщина.
- Да.
- Что Вы здесь делаете? - спросила полицейская, как будто мой жалкий внешний вид и реквизиты станции давали основания предполагать, что мы на ночь глядя готовим военный переворот или устраиваем собрание секты "Аум сенрике".
- Ремонтирую машину.
- У вас есть документы?
- Да, - я кивнул на кабину грузовичка, где лежала моя куртка.
Один из полицейских достал куртку и вынул из кармана бумажник, а из него - мой "серпастый-молоткастый". Женщина полистал паспорт, переписала на клочок бумажки какие-то сведения и, протянув мне документы, произнесла:
- Все в порядке, можете продолжать...
- А в чем была моя вина? - поинтересовался я.
- Не виновен, - вынесла решение дама и все окружавшие меня полицейские, как по команде повернулись и зашагали в сторону офиса, где по-видимому шел допрос моего друга.
Я остолбенел. "То есть как - не виновен?!" - хотелось закричать мне им вслед. - "Приставить пистолет ко лбу, распластать, как лягушонка на машине, ткнуть пару раз в бок дубинкой, потаскать за шиворот, проверить документы, а потом поблагодарить за внимание и признать невиновным?! Да у нас ОМОН не всегда так позволяет себя вести, но он-то работает в совершенно другой криминальной обстановке!" Пока я, барахтаясь в своих мыслях, отупело стоял подле грузовика, полицейские бойко заковали Менделя в наручники и, оставив его в спецовке, с грязными руками и лицом, поволокли на улицу. Я пошел к офису, откуда тоже вышли полицейские и торжественно удалились. Станция опустела. Женька сидел в офисе на табуретке и курил.
- Что тебе сказали?
- Признали, что это не я замочил Мартина Лютера Кинга... А за что повязали Михаила?
- Я же тебе сказал - за аэрбег. Он его все-таки купил, придурок.
- То есть как? Что же в приобретении аэрбега усматривается уголовно наказуемого в вашей беспредельно свободной стране?!
Cкупка краденого. Этот биндюжник с аэрбегом - засланный казачок с микрофоном...
- А что на аэрбеге стоял штамп ОТК местной воровской шайки или этот "продавец" кололся первому встречному в совершении кражи, размахивая поддельной справкой об освобождении?
- Но цена-то была маленькой...
- А если я завтра захочу продать, например, принадлежащий мне золотой "Rolex" за два доллара, меня тоже упрячут в застенки? Хорошо, допустим аэрбег ворованный, но тогда у меня есть законный вопрос - у кого его украли? Если пострадавшего нет, значит - он не ворованный, а если есть - значит воры - сами полицейские, перепродавшие краденое простаку Менделю!
- Чего ты меня пытаешь? Скорее всего, Менделя завтра отпустят.
- А за что забрали?!
- С полицией лучше не спорить...
- По уровню беспредела Ваши доблестные милиционеры дали нашим сто очков вперед... Но скажи мне - неужели, чтобы захомутать беднягу Михаила на такой туфте, надо было концентрировать на рубеже Ave.J беспрецендентный по численности и огневой мощи полицейский гарнизон? Осталось только подключить дивизию "зеленых беретов", авиацию и 6-й флот! Неужели в Бруклине полиции больше нечего делать, кроме как ставить сверхсомнительные палки в отчетах о поимке мафиози Менделя?! Американцы же непревзойденные мастера по подсчету денег - сколько им стоила эта грандиозная операция?!
- Не знаю... Поехали домой.
Мы вышли на McDonald. Я пошел прогревать машину, а Женька принялся запирать замки. Внезапно, по совершенно пустой улице с включенными маяками и завывая сиреной промчался полицейский Crown Victoria.
- Поехали брать очередного Менделя за незаконную ловлю крыс у Вераззано-бридж или питье лимонада из горлышка , - мрачно пошутил я и, когда Женька тяжело плюхнулся на правое сиденье, со всей силы вдавил акселератор в пол…
Послесловие: Миша Мендель, задержанный нью-йоркской полицией в результате проведенной широкомасштабной операции по профилактике автомобильных краж, решением суда был признан виновным в скупке краденого и приговорен к общественно-полезному труду - сбору мусора в центральном парке в течение трех месяцев по одному дню в неделю.
Эстония. Белый корабль
Павел Рыженков: Записки из-за бугра. Свои истории..