Безумная. Уж лучше быть Горгоной...
Безумная. Уж лучше быть Горгоной,
Зловещею улыбкою своей
Всех убивать и превращать в колонны
И жить потом среди немых камней.
Но я так не могу, я так не смею –
Чем лучше я? – свой ужас не таю –
Закрыть глаза – и я окаменею.
Забрать слова – и превращусь в змею.
Стой, одиночество, не торопи коней...
Стой, одиночество, не торопи коней.
Ещё успеешь насладиться бегом.
Помедленней кати свою телегу –
На пир богов – в мир страхов и теней.
Твоя дорога и упрямый мул
Не задают мучительных вопросов…
По мостовой стучат твои колёса –
Вот-вот услышу отдалённый гул…
ПОСЛЕ ДОЖДЯ
После ливня осыпались розы,
Как слепые и словно без сил.
Принимают усталые позы –
Будто выросли возле могил.
Отдыхают ненужные лейки.
Молодёжь постигает азы
На зелёной садовой скамейке,
Мокрой после июльской грозы.
Ты скажешь мне: «Воскресни!» – я воскресну,..
Ты скажешь мне: «Воскресни!» – я воскресну,
Ты скажешь мне: «Умри!» - и я умру.
Моё слепое взбалмошное сердце
Послушно, словно флаги на ветру.
АЛУПКА
И я всегда одна средь многих лиц весёлых...
Как в обмороке. Ходит, не спеша...
Как в обмороке. Ходит, не спеша,
С утра до вечера в одном халате,
Как опием обкуренный паша,
Как килька полудохлая в томате,
Моя дурная Муза… Любит спать.
Раскинется, и шлейф её оборок
Не аккуратно ляжет на кровать,
А весь скукожится. И гладишь раз по сорок –
Всё без толку… Какая ерунда…
Опять всё не путём в летейской страже:
Кому-то – слишком яркая звезда,
Кому-то и свеча не светит даже…
В ПЕРЕДЕЛКИНЕ
Все в рубашках смирительных боги.
Чистый пол. И в графинах – вода.
Надоели чужие тревоги
Как кухарке – чужая еда.
На столе – круглый диск телефона.
На балконе – сплошная лафа.
Пообвисла немного корона,
Но зато не хромает строфа.
Располневшие музы по праву
Вас ведут на вечерний омлет,
Обещая посмертную славу
И – пожизненно – собственный бред…
И, очарованная в дым...
Когда во мне всё плотское умрёт...
Когда во мне всё плотское умрёт –
Ни жара, ни усталости, ни бреда –
Моя тоска так сладко запоёт,
И пораженье будет как победа.
Слова придут, прохладны и легки,
Как слёзы на кладбищенском граните.
Вам от меня нужны одни стихи?...
Всё правильно – три года не звоните.
НА ДАЧЕ
Здесь ласточки и трясогузки
Махали длинными хвостами
И воздух вышили, как блузку,
Тончайшей гладью и крестами.
Сквозь перекладины забора -
Суровый атеист на паперть -
Глядит смородина с укором,
Как на запачканную скатерть
И слепнет. С ленью нету сладу -
Такая ломота в суставах.
А влюбчивые лягушата
Расквакались во всех канавах.
Шиповник, немощный затворник,
Губами скомканными шепчет -
Так, забываясь, мрачный дворник
Бормочет, будто ищет жемчуг.
И даже к сердцу иноверца
Пристанут липкие, как глина,
Горчичное сухое тельце
Осы и тёмный зуд осиный.
ХУДОЖНИК
Он - ловец красоты.
До чего же хрупка его клетка
из слепых паутинок
и из клейкой тягучей смолы.
Мир затих.
Не дрожат даже чуткие звуки на ветках,
изнывая от жажды гармонии - от немоты.
И художник застыл -
не спешит
оторвать, отодрать от коры
эти нежные бледные тени
удивлённо застывших растений.
Как бездонные ямы,
глаза
за ползущим жуком,
за улиткой, уставшей от лени,
всё следят и слезятся.
Оса
пролетает у губ,
и сухое горчичное тельце её
похоже на шкуру гепарда.
И хрустящие травы,
поднявшись до самых колен,
заслоняют - ревнивцы! -
смазливые лица ромашек.
Художник, скорей!
Улетят - не поймаешь!..
Но он позабыл распахнуть свою клетку.
И мечутся звуки,
залетая и в уши, и в рот, и в глаза...
Я знаю о любви почти что всё...
И каждый раз в наполненный автобус...
Отмерено, отрежь, от страха холодея ...
Отмерено, отрежь, от страха холодея –
Пусть не казённый дом, но всё одно – страданье,
Чуть тёплая ещё, но всё-таки Медея –
Прекрасное лицо, змеиное дыханье…
РОССИЯ
Погода хуже, чем природа –
Мороз, распутица, мороз.
Лишь крепко пьющая порода
Отсюда не воротит нос.
И не для нашего народа
Свободы головная боль –
Не опьяняет нас свобода,
А отравляет алкоголь.
Авантюристы и пропойцы
Берут за так, берут за медь,
Но что поделать, мы не горцы,
Чтоб за пенаты умереть.
Гимн не написан, путь не ведом,
Не доплывают корабли,
Но дым сражений, вкус победы
Ещё нам блазнится вдали.
Я была такой спокойной...
В ПЕЩЕРЕ
Там, глубоко, в подвалах темноты
Неутомимая идёт работа –
За каплей капля неживой воды
Стекает с камня, словно струйки пота.
И, нежный, вырастает сталактит –
Творение бездушное природы,
А снизу вверх, сквозь твёрдые породы, –
Его близнец – любовник – сталагмит.
Красавицы, красавцы и уроды,
Рождённые водой в одной воде,
Закованы под мраморные своды –
Но ведают ли о своей беде?
И каждый страстью пламенной объят.
Нет жребия прекрасней – вечно грезить
Как тысячи столетий пролетят
И намертво – в граните и железе,
Свершив кровосмешения обряд,
Они сольются в дивный сталагнат.
На сердце – оковы...
На сердце – оковы,
Ни дома, ни крова,
Брожу и ночую во рву –
Попался мне ангел-хранитель суровый,
Вот с ним я теперь и живу…
МЕДВЕДЬ-ГОРА
Влип Аюдага раненый медведь –
Пал обессилено, и как ему напиться –
Всё море выпить, а потом реветь –
Безумной Ифигении страшиться.
Бежать через Ангарский перетоп
К пещерам карстовым на склонах Чатырдага
И, в скалы спрятав свой «бараний лоб»1,
Лежать на дне небритого оврага.
И, магмой заливая Партенит2,
Как смертным потом, - прятаться и злиться,
Но Ифигения тебя не умертвит –
Ей любы человеческие лица.
Дочь Агамемнона, покорный твой медведь
Серо-зелёной головой склонился,
Взгляд диабазовый не смея упереть,
Всё пьёт и пьёт, но он давно напился –
И жар вулкана в жерле охладился,
И смертный пот успел окаменеть.
Освистан, даже искалечен...
Освистан, даже искалечен,
Дождь танцевал на мостовой,
И так почти по-человечьи
Слезился глаз его кривой…
Под гул заслуженных оваций
Раскланялся в рассветной мгле
И резкой сменой декораций
Вдруг распластался на земле.
Глаз, что слева, слишком узкий...
Глаз, что слева, слишком узкий,
Тот, что справа, много шире:
То ли муж мой слишком русский,
То ли тесно нам в квартире.
Как он худ, помилуй, небо!..
Я же вечно забываю:
То ли муж на кухне не был,
То ли я там не бываю.
Ночь. Выбегаю в ледяную стужу...
Ночь. Выбегаю в ледяную стужу –
Полураздета, будто на пожар –
Грудь нараспашку и душа наружу –
И завтра непременно будет жар.
Но это завтра. А сегодня Муза
Меня ведёт и дарит мне, шутя,
Греховный плод греховного союза –
Стихию ветра и стихи дождя.
Готовясь жить когда-то полной мерой...
Готовясь жить когда-то полной мерой,
Я дом свой превратила в монастырь.
Но бога нет. В часовне пахнет серой.
А вместо сада – свалка и пустырь.
Свой путь земной пройдя наполовину,
Спешу печальный подвести итог:
Я слишком долго разминала глину,
И вот она рассыпалась в песок.
ПЕРЕДЕЛКИНО
Здесь ходят боги.
И при сильном ветре
Они по воздуху летят.
И так беспомощно и едко
Они вокруг себя глядят.
И, сняв нахмуренные шляпы,
С усмешкой чеховских врачей
Они ощупывают запах
Больных, ослабленных вещей.
И углублённо, как корова
Жуёт траву, жуют сюжет.
И лезет розовое слово
Из отворотов и манжет.
И сны твердеют и крошатся,
Как ломкие карандаши,
В их беспокойных влажных пальцах,
Приникших к ссадинам души.
С придирчивой заботой нянек –
Кормить и вытирать носы –
Они оттачивают грани,
Как бороды или усы.
Любимцев – самых непослушных,
Капризных, плачущих детей
Они ведут из комнат душных,
Бросают у чужих людей,
Безжалостные как кукушки –
Их забывают и опять
Над тенью призрачной корпят –
Над строчкой, лёгкой и воздушной...
НА БАЗАРЕ
Здесь иногда не просто людно,
Здесь в воскресенье встретить можно
Цыганку, пляшущую с бубном
В длиннющих юбках красно-чёрных.
Здесь рядом с горами салата,
С морской капустою жемчужной
Сверкают взором газавата
Тугие персики и груши
Из плоти сладкой и прохладной,
В матёрчатой шершавой коже.
Они как дыни ароматны,
И, впрочем, продаются тоже.
И фиолетовые сливы,
Как окна в белоснежном тюле,
Покрыты тонкой плёнкой пыли,
На блюде-ложе прикорнули.
И нет униженно покорней,
Чем эти сломленные позы,
В которых застывают розы,
Когда теряют кров и корни.
Цитируй Маркса и Маркузе,
Но черноглазые грузины
Глаза насмешливые сузят,
Как одесситки в магазине…
К полудню больше блёклых красок,
И зелень разве в суп годится:
На солнце выгорают сразу
Укропа длинные ресницы.
И зябнут кочаны капусты,
Дрожа под кипою одёжек,
И огурцы, в жару так густо
Покрытые гусиной кожей.
Здесь не боятся божьей кары,
В пустых словах не ищут истин, -
Мне говорил художник старый,
Устало отмывая кисти.
Как в вечной мерзлоте Аляски...
Как в вечной мерзлоте Аляски,
В лесах ещё лежат снега,
Но полусонная река
Уже кому-то строит глазки…
Уже торопится апрель,
Под кромкой льда томятся лужи,
Всей этой чехардой разбужен
Эрот, всё чаще бьющий в цель…
Забыв про зимние привычки,
Звереет мирно спавший кот;
Почти прозрачен небосвод;
С пяти утра щебечут птички;
Ещё сосульки-невелички
Молчат, воды набравши в рот…
…Но очень скоро электрички
С боями будет брать народ.
До времени, до срока, до примет...
До времени, до срока, до примет
Меня, как мёд, притягивало слово.
Полжизни прожито, но я, как интервент,
На басни книжные набрасываюсь снова…
Давно уже секретов в жизни нет.
И что могу найти я в новой книжке?..
Да я сама дам сто один совет
Их автору, безусому мальчишке.
Но нет, за-ради красного словца
И россказней мальчишки-балагура
Отдам последний час и цвет лица
И рубль последний… Вот такая дура.
СЛОВА
Сбежали. По сонному городу бродят,
Как корм для поэтов и для голубей.
Поэты с глазами небес голубей
Стоят, задохнувшись от хрупких мелодий.
Ленивцы и сони, ведь можно проспать –
С рассветом в заре растворяются звуки.
Смотрите, ведь сами же просятся в руки
Слова, от которых нам легче дышать.
Быстрее, быстрее подставьте ладони –
Осядут сладчайшей цветочной пыльцой...
Вы слышите: эти, с сухой хрипотцой -
Аккорды грядущих бессмертных симфоний.
А эти, невзрачны и тусклы на вид,
Звучат удивительно чисто и звонко.
Бегите, бегите за ними вдогонку.
И тот, кто поймает их, мир удивит...
Огонь потух. И остывает ложе...
Огонь потух. И остывает ложе.
С ещё болящим раненым плечом
Брунгильда спит, отделена мечом,
Шкур леопардовых напрасно не тревожа.
Пещера в мрак почти погружена.
В углу – доспехи, сваленные в кучу.
И вспышка редкая звезды падучей,
Как в зеркале, от них отражена.
И диск луны в крови, и обруч медный –
За час забвения заплачено сполна.
И до конца не ясно, чья вина…
Но больше не услышишь клич победный…
Сафо, сожгла и тебя страсть непомерная эта...
Сафо, сожгла и тебя страсть непомерная эта,
Высокая жажда души смертного Богом назвать…
Кто тебя более был в этом деле искусен,
В уменьи пленять словом и взглядом одним,
Но и тебя сжёг огонь, испепелил твоё сердце,
Затуманил глаза, разум тебе помутил…
Вначале – шёпотом, потом – наперебой
Вначале – шёпотом, потом – наперебой
Читаю все подстрочники с изнанки.
И чувствую за собственной спиной
Дыханье зверя или даже вой,
И заплетается язык, как после пьянки…
Как, Господи, чудовищен мой зверь,
Клыки огромные и страшные зубищи.
Я убегаю, закрываю дверь,
Но, видимо, сегодня без потерь
Не обойтись… О, боже мой, их тыщи,
Таких зверей, и все они ревут,
Зовут меня, ломают дверь когтями,
Зубами острыми её на клочья рвут…
Бежать… Осталось несколько минут…
Но нет, я скована железными цепями
Столь крепко, что свободен лишь язык…
Кричать нет сил, но я кричу, и крик,
Почти что рык, становится стихами…
…И ангельский вдруг проступает лик
На морде зверя с длинными клыками.
КАК ХОРОШО БЫТЬ ГЛУПОЙ!
Не стану перечитывать Камю,
Монтеня не читала и не буду.
В раю мне – ад, в аду – я как в раю,
Все книги выброшу, сожгу, забуду,
Или на полке выстрою их в ряд –
Пусть тайны вечные навечно сохранят.
…Всё для того, чтоб ты сказать мне мог:
Одна извилина, и та – меж ног.
Ничто не вечно – знаем оба...
Ничто не вечно – знаем оба –
Всё кончено на этот раз.
Вы не простите мне до гроба
Ни грубых слов, ни глупых фраз…
Не обольщайтесь – эти речи –
Всего лишь плата за уют,
За наши взгляды, наши встречи,
О коих ангелы поют.
Ты так далёк, и я – в пустыне.
Грустишь – мне хочется рыдать.
Промокнешь – я тону в трясине.
Моргнёшь – я застелю кровать…
Вокруг меня - чужие лица,
И воздух свежий, и сквозит.
Я – вавилонская блудница,
Но гром меня не поразит.
Перехитри меня, попробуй:
Ты – где-то там, в туманной мгле,
А с богом договор особый,
Он – не указ мне на земле.
МОЯ МУЗА.
И где бы меня ветром ни носило...
Как многого хотела я просить…
Как многого хотела я просить…
Но больше – жалости:
чтоб отворялась дверца,
И я своё
растерзанное
сердце
Могла к тебе – погладить – приносить.
ПОМОЩНИК
Как Шива – столь же многорук,
Но далеко не столь прекрасный
Над головой моей паук
Висит надувшийся и властный.
Не просто поглощая звук,
А постигая еле-еле,
Берёт на пушку, на испуг
Слова, томящиеся в теле.
Сосёт мой воспалённый мозг,
И, избегая откровений,
Отбрасывая их, как воск,
Ткёт паутину из мгновений…
Отсеивая в решето,
Всё, что мне дорого и мило,
Он всасывает только то,
Что я и вовсе не любила.
ЮДИФЬ
Мой нож остёр, но режет вкось и вкривь –
Любовь моя, как ненависть, безмерна, -
Задумалась холодная Юдифь
Над тёплым ещё трупом Олоферна.
Дозорным не слышны её шаги.
Всё замерло – рассветная истома.
Спит город осаждённый и враги –
Им снятся женщины, оставленные дома.
…Она ушла. Браслеты на ногах
Звенели так пронзительно и тонко…
И голову врага несла в руках –
Укачивая тихо, как ребёнка.
Куда упрямей был Пигмалион!
Куда упрямей был Пигмалион!
Я сломана. Я ничего не стою.
Мне всё равно: пускай сжигают Трою,
И пусть отраву пьёт Наполеон.
Ведь там – лишь темнота и тишина…
А здесь царят чужие пересуды…
Что смерть? – бокал хорошего вина,
Когда и так расплавлены сосуды…
Ясно вижу всё воочью...
Ясно вижу всё воочью:
Даже если мы уснём,
Ничего не будет ночью,
Ничего не будет днём.
Лишь в испуге суеверном
Осеняют все грехи
Светом бледным и неверным
Глупые мои стихи.
ЁЖИК
Замер прямо на дороге
Ежик маленький, колючий.
Только ты его не трогай,
Только ты его не мучай.
Все друзья его острее –
Ему скучно будет с нами.
Мы пойдём домой быстрее –
Пусть бежит спокойно к маме.
Голубка, клюй зерно на завтрак и на ужин...
Голубка, клюй зерно на завтрак и на ужин,
Чему тебя учить – ты знаешь всё сама.
Горсть золота тебе и даже горсть жемчужин –
Какая это пыль для сердца и ума!..
Кормлюсь теперь и я одним насущным хлебом,
Живу с огнём в груди и в поисках добра
Плыву – как облака – под этим синим небом,
Как этот горький дым и вечные ветра …
Напрасно бьюсь об лёд – успехи и промашки
Искоренят вконец – лишь выйду за порог –
Зелёную тоску и барские замашки,
Горячий чёрный взгляд и родовой порок…
Так жизни ткань груба, так нить её сурова –
Всё бедному рабу напоминает плеть…
Забыв о мелочах, запуталась в основах –
Когда так сложно жить, так просто умереть…
Елена Баринова: Во сне и наяву.