Две песни
Ольга Фёдорова
Две песни
Летом у неё было такое подсознательное правило: после ночи и сна солнце, обед и магнитофон, а после… как получится. Лето уже подходило к концу, а она жила только по такому принципу, ведь гулять было не с кем, а одной было скучно – все разъехались. Все дни для неё были одинаковы и проходили как-то очень быстро – сегодня один листок календаря и заглавная строка в телепрограммке, а завтра – уже другой. И следующий день тоже обещал быть похожим на все остальные, если бы не….
Солнце глянуло в её окно и резко ударило по глазам. Она ещё спала, но этот удар она ощутила очень явственно, хотя и не спешила просыпаться. Был чёрный сон с разноцветными бегущими зигзагами, было что-то ещё, а что? Она знала, что когда она откроет глаза, то увидит белый-белый потолок над собой, багрово-красные обои сбоку и такой же ковёр где-то внизу. А ночь из её глаз ещё не ушла, и она пыталась не спугнуть её, но солнце настойчиво проходило сквозь занавески. Тогда она с трудом открыла-таки глаза непонятного цвета и уставилась, приподнявшись, в большое зеркало. «Вроде ничего», - подумала она, не спеша вставая и прогуливаясь в одной рубашке взад-вперёд. Взгляд в окно – город живёт своей жизнью, уже громко кричат на улицах дети, и ранние старушки рассуждают друг с другом о своих походах в магазин. Она только начала понимать всё очарование города, но что к чему, для неё было не так важно. Ей было достаточно того, что он существует, и что она в нём живёт. И неважно было, что светит солнце, неважно, что прохладное летнее утро господствует за окном – ей важно было только то, что сегодня уже наступило, вчера уже кончилось, а завтра ещё только будет.
Но вчера она записала на магнитофон с приёмника две чудные песни. Она так любила красивые, непохожие друг на друга мелодии, что её интересы замыкались только лишь на танцевальной музыке, кроме неё, она ничего не слушала и не хотела слушать, и эта музыка составляла её мир, без которого она не мыслила своего существования. А думать… думать она не хотела, да и зачем – ведь она думала, что она думает, и что другие об этом знают, и что… и что…. До вчерашнего дня она не знала, что значит рок, но вчера она записала две песни знаменитой рок-группы, и они ей понравились так, что эти две песни звучали в её доме весь вчерашний день, и когда её спрашивали, что это за непривычная уху музыка, она гордо отвечала и продолжала слушать. До вчерашнего дня этот голос был ей чужим, далёким, резким и страшно протестующим. «Против чего протестовать?» - удивлялась она и отворачивалась, не желая видеть его лица со жгучими тёмными глазами и
ослепительно точёным профилем, и ей не приходило в голову, что оно красиво. Слишком он был противоречив, слишком необычен для её светлых туманных глаз, по-детски наивных, не знавших печалей и серьёзных проблем. Он был трагическим музыкантом, мистером Икс в обличье демона, и только вчера она поняла, что это не совсем так. Он писал о том, что видел, о том, что видит она, но видит не так, как она. Он поразил её сразу, но она не желала признаваться себе в этом. Вчера она поняла, что он может быть нежным, задумчивым, весёлым, но не желала находить его в своём сердце. Тогда он даже пугал её, а теперь она почувствовала к нему живейший интерес – он заставил её думать. Он просто взял и повернул её лицом к этой жизни – посмотри, как ты живёшь, где ты живёшь…. Этот странный рок…. Так вот что это такое! Этот голос весь вчерашний день объяснял ей, за что он любит ночь. Сначала она с ним не соглашалась, спорила, но потом поняла, что он прав, где-то далеко, подсознательно. А его мелодику она приняла сразу – это было ни на что не похоже, танцевать под неё нельзя, можно только думать. И она думала, пока хватало сил. Всего лишь две песни, и так много мыслей. Это так неудобно и красиво – петь с ним в унисон, создаётся странная гармония. Она забыла его лицо, помнила то, что его голос на самом деле теперь совсем другой, более резкий, но сейчас, стоя босиком на полу у окна, она всё забыла. Вчера есть вчера, а сегодня всё должно идти иначе. Она взъерошила волосы, накинула халат и отправилась на кухню – завтракать.
«За что можно любить кухни? Какие это они хранят тайны?» - думала она, поглощая пищу. В этом царстве мебели и немытой посуды она чувствовала себя чужой. Здесь тесно и неуютно, она редко проводила там много времени. Любила только смотреть в окно – как там шевелятся зелёные ветки, доставая до самого стекла, и как внизу растёт трава, и что это красиво, она знала тоже. Она любила всё красивое, а над необычным она даже думать не привыкла: если это – то, что надо, оно ей самой бросится в глаза, и она уж сама решит, что этому сказать – да или нет. Ей никогда не приходило в голову, что можно разбить это стекло и прыгнуть вниз. Ей была незнакома магия синего огонька на плите и кипящего чая, темнота и тишина коридоров не занимали её. Зато ей нужно было то, что хотели другие. Родители ей ни в чём не отказывали.
И вот она пила чай, смотрела в окно и размышляла, что ей делать сегодня. Всё было, как всегда, на своих местах, поэтому ей стало скучно. Питьё чая с клубничным вареньем не доставляло ей никакого удовольствия, поэтому его остатки она вылила и отправилась в комнату – смотреть телевизор. Но, поскольку она скучала, по всему было видно, что работа телеку предстоит
большая. Попутно она погрузилась в размышления, которые совсем не походили на философские. Она плыла по волнам жизни, стоя на гладкой доске, словно на сёрфинге, обходя их и лишь изредка спотыкаясь, и её жизненный путь представлял собою крайне сложные графики и кривые, и ей не важно было, покажется ли когда-нибудь берег – ей доставлял удовольствие сам процесс лавирования среди этих волн. Разумеется, это сравнение никогда не приходило ей в голову. Её детство ничем не отличалось от детства сотен других детей, и до средней школы было, в общем, всё то же, что и у других.
Требовалось восторженными глазами любоваться на огромные портреты вождей, развешанных на каждом углу, носить октябрятский значок, а после – пионерский галстук, что считалось великой честью, аккуратно выполнять домашние задания, слушать учителей, посещать политинформации и классные часы и не протестовать. Тогда же она привыкла к тишине и покою, благо ничто их не нарушало. Она не была ни вундеркиндом, ни ярким талантом – просто обычной девчонкой с волосами, на которые упорно не желал цепляться бант, а её внешние данные никогда не обсуждались. Словом, обычная школьница. Она аккуратно, как требовалось, соблюдала все
необходимые формальности, но активисткой не была никогда. А потом враз всё отменили: пионерские галстуки и линейки, школьную формы и строгую дисциплину. Сначала это понравилось, а потом надоело. И как раз в это странно время довелось ей одним из дней поехать на море. Эта волна обдала её своими брызгами, но всё-таки промчалась мимо, и теперь она вновь
вспомнила те дни и стала думать об этом.
Был тихий летний вечер, песок, дюны, шум моря. Она всё помнила хорошо, это было глубоко в памяти. Билет в кармане, видеокафе, неслыханно дорогая цена за вход – один рубль. Какой-то фильм с грузинским названием, экзотический. Билеты были куплены заранее, всё было запланировано давно. Маленькое тесное помещение с двумя телевизорами и огромными вертящимися креслами. Около двух с половиной часов, занявших её внимание. Всё ярко, пёстро, так не похоже на обычную жизнь. Она раз и
навсегда влюбилась в героев этого фильма, в их мир – мир мечты и романтики, который вскоре был разрушен с убийством главного героя. Трогательная история любви, которая была возможна разве что в мире снов. Она горячо переживала за них, вертясь туда-сюда в своём кресле, и была даже возмущена, что эту любовь так скоро забыли, сменив открытым протестом. И
олицетворением протеста был именно этот человек, музыкант. Тогда она удивилась и мало запомнила всё это, и остался он в её памяти реальной тенью, которую она не хотела разглядывать. После этого она убежала на берег моря, долго гуляла там, проваливаясь в полосатый песок, смотрела на воду, на небольшие странные волны, и поняла, что этот человек должен…. Дальше она не знала. Следующие слова в строке были ей неизвестны, но она и не хотела их знать.
Что было дальше? Дальше она продолжала жить так же, как раньше. Потом она случайно отыскала статью в газете, где совершенно ничего не поняла и не вчитывалась внимательно. Какая-то девчонка писала о том, что ей не нужны ни деньги, ни шикарные мальчики, ни тряпки, а нужна ей только её злая,
сжигающая всю её любовь – это он. Тем не менее, она сохранила статью, запрятав куда-то глубоко в свои бумаги. Так она там и пролежала до поры до времени.
Уже много позже, меньше чем полгода назад, в её школе на переменах крутили какую-то необычную музыку. Она по голосу только лишь поняла, что это он. Этот голос её завораживал, не более того. Она стояла у стенки, и, когда она это слушала, она целиком растворялась в этой музыке, ей хотелось откинуть голову, закрыть глаза и слиться с этими звуками. С ними она
связывала понятие «успех». Она не знала, что это, но чувствовала – это необычно, и это против её воли уже победило её. Тем же вечером что-то побудило её достать из своих бумаг пресловутую статью и, пряча её от родных и почему-то краснея, опять-таки невнимательно её перечитала и снова спрятала.
Тогда не было интереса – была только магия. Теперь она чувствовала в себе этот интерес – другая легкомысленная музыка отошла на второй план. Она не помнила чётко его лица, не знала о нём ровным счётом ничего – существовали только те две песни которые хранились на одной из плёнок в большой коробке.
Она забыла про телевизор, подошла к окну и стала смотреть вниз, машинально поправляя волосы. В окне было всё то, что она так давно привыкла видеть. Её угнетала мысль о том, что ничего нового сегодня не будет, и завтра – тем более, всё то, что было вчера, будет всегда, и ничто не изменится. В стекле отражались её большие прозрачные глаза, и она снова задала себе извечный вопрос: красива ли она? На внешность она обращала внимание, и за эти последовал другой вопрос: любима ли она? Но она знала, что никто её не любил, не обращал особого внимания, хотя она, быть может, и заслуживала этого. Её боялись, потому что она никого к себе не подпускала.
Сначала она боялась всех, а потом получилось наоборот…. Любовь для неё была, но как таковой её не было, она просто не понимала, что это такое. Потребность в ней она чувствовала очень остро, и поэтому ярких личностей своего круга общения она выбирала как объектов для любви. Но очень скоро она поняла, что эти личности вовсе не такие яркие, какими казались, и это всеобщее внимание вокруг них – явление искусственное и преходящее. И в её любви наступил кризис. Она не спрашивала себя, что будет дальше, она просто продолжала жить.
Она пристально глядела в свои глаза в стекле. Долго глядела, а после испугалась и поспешила отвернуться. Что-то она поняла, но что именно? Она тут же забыла. Что там было, в её зазеркальных глазах? Ненависть ли, скрытая доброта или – ничего? Она не знала, что это, но догадывалась : где-то там, в
душе, это было скрыто.
Она признавалась самой себе, что её устраивает тихое существование, а протест – это что-то противоестественное. Зачем бунтовать против того, что должно идти так, как задумано природой? Зачем что-то менять? Ей было это непонятно, и эпоха перестройки, в общем-то, удовлетворяла её именно своей
неперестроечной тактикой. А красивое название – оно привлекает, потому что это красиво и, значит, имеет право на существование. Красиво, красиво, красиво…. Неужели она зациклилась на красоте? Но ей было неведомо даже второе измерение – то, что называется душой. Даже в свою душу смотреть она не хотела. Душу её родители отрицали – они с детства контролировали (не всегда удачно) каждый её шаг и внушали ей, что она – отнюдь не совершенство, внутреннего мира у неё нет, и с этим она уже давно смирилась, ведь сделать с этим она ничего не могла, не решалась протестовать, да и не
хотела.
Она почувствовала, что все мысли постепенно уходят из её головы, и тогда она решила выключить телевизор. Но сразу стало пусто и тоскливо, и тогда она достала из большой коробки плёнку и поставила в магнитофон. Она снова решила послушать эти две песни. Почему-то она думала, что в этом её выход, во всяком случае, на данный момент.
Резкое, не сначала, гитарное звучание моментально увлекло и захватило её. Странная плавная гармония голоса, и в то же время такой будничный контрастный текст…. Это до сих пор не переставало поражать её. Это было началом её рока. Ей представлялось всё так явно: тёмная комната с тусклым лунным светом, кружащиеся тени…. Этому просто невозможно было не
поверить. Возможно, тогда она почувствовала, поверила в свою душу. Звуки вели её по ступеням этой далеко не простой музыки, и она знала, что может идти – к вершине, туда, куда её ведёт этот близкий и отстранённый голос. Впервые она поняла, что она хочет за кем-то идти, и этот кто-то был он….
Плёнка слегка поплыла, и тут же последовал перескок на другую песню. Звуки падающих звёзд, словно хрустальный звук струн. Повесть о любви к ночи, с вечным обожанием и иронией – не лезьте в моё дело. Трудно сказать, понимала ли она всё то, что слышала – ей было не так много лет, чтобы понять, но чувствовать сейчас ей никто не мешал. Она, по мере того, как
поднималась всё выше, чуть лучше понимала этого странного для неё человека, которого совсем не знала, но он…. Он видел её насквозь. Как так вышло, почему? Значит, была в этом своя глубина, которую она до сих пор не знала и не хотела знать. Ей трудно было разобраться в этом новом для неё, только что открытом мире, и она искала пути.
Она прослушала всё это ещё раз, а после, услышав гудок машины за окном, подошла и посмотрела вниз. Всю жизнь она ждала чего-то романтического и необычного, но этого всё не было и не было. Она чуть разочарованно следила глазами за хорошенькой белокурой девушкой в чёрном блестящем платье, садящейся в эту красивую машину, которая резво тронулась с места и, повернув, скрылась в переулке. После она долго стояла у окна, глядя на
прохожих, идущих мимо, но все они смотрели себе под ноги и ничего не замечали вокруг. Только вдруг один бородатый мужик в ватнике задрал голову вверх, засмотрелся на неё, остановившись, и она слегка разозлилась, отступила от окна и резко задёрнула занавеску. Откуда ей взяться, этой романтике, когда кругом этот тоскливый и непонятный мир? А может, всё-таки что-то будет позже, потом….
В доме напротив часто открывалась и закрывалась дверь – от этого она даже иногда просыпалась. И сейчас ей захотелось понаблюдать за людьми, что входили и выходили в эти двери. Подошёл молодой человек в тёмно-синей куртке с двумя большими сумками. Прежде чем взяться за ручку двери, он поставил одну сумку на асфальт, открыл дверь, снова взял сумку и бочком
протиснулся в неё. Этот непостоянный. Следующий аккуратно закрыл дверь за собой – его долго учили хорошим манерам. Ещё один пропустил вперёд двух девушек и белую лохматую собаку. После быстро и шумно вышла какая-то дама и оставила дверь наполовину открытой. «Наверное, я такая же», - подумала она и добавила: «Если бы это была я, дверь бы закрылась сама». Не
прошло и минуты, как дверь и в самом деле медленно поехала на своё место и со скрипом захлопнулась. Она улыбнулась краем губ и подумала, что это совпадение.
Ещё рядом с её домом была железная дорога. Когда мимо проходили поезда, она явственно слышала стук колёс, а по ночам она внимала звукам голосов по микрофону со стороны станции, уставившись в темноту, потом зарывалась под одеяло и закрывала глаза – это было необычно для ночного времени, когда всем полагалось спать. Так она и жила, слушая музыку поездов и дверей соседнего дома. Ей не приходило в голову, что где-то рядом живёт, может быть, такой человек, которому она была бы нужна, то, что они никак не могут и, возможно, никогда не встретятся, а он где-то совсем рядом. Может, он смог бы её спасти. Они вынуждены были разминуться изначально – они выходили из одной и той же парадной с интервалом в пять минут и шли в разные стороны. Никто из них никогда не опаздывал, поэтому выхода не было. Но она не подозревала о той борьбе, которая происходит вокруг, поэтому продолжала так, как жила.
Её редко просили рассказать о себе, но тогда она не задумывалась о том, что рассказывать нечего. Вспоминать… а что ей было вспоминать? Первую и единственную взаимную любовь в детском саду, а ещё…. Яркое воспоминание из детства у неё было, такое щемящее, до боли в горле. Она едет кататься на санках в горчичного цвета пальто в тёмных мелких кружках,
отделанное чёрным мехом. Сидит она на жёлтом матрасе в санках, и он всё время сбивается на сторону. Впереди она видит спину своего отца – чёрное пальто и чёрная ушанка. Едут они в лес по дороге с деревьями. Она поднимает голову и видит голубое небо с белыми деревьями, ветки гнутся под тяжестью снега. Тогда она просит отца пробежаться. От подошв его ботинок отлетают
снежные следы, уши на шапке разлетаются в разные стороны, она визжит от восторга, а он всё время оглядывается – как бы не свалилась. Потом он отпускает верёвку санок, и они, проехав вперёд, резко останавливаются…. Теперь, когда она это вспомнила, ей стало жаль, что это никогда не повторится.
Она посмотрела на часы и решила включить радио, послушать трогательный концерт по заявкам. То есть сначала она, конечно же, не знала, что он будет трогательным; после прослушивания она пришла к такому выводу. Несколько лирических песенок советской эстрады, ничем особо не примечательных, так что она, слушая это краем уха, читала интересную книгу – любовный роман. Кончилось это тем, что она до того зачиталась, что не услышала, что концерт кончился, а после него передавали обязательные ежедневные новости. Обычно она их не слушала, но на этот раз решила зачем-то послушать. Она отложила книгу и дремала, думая о чём-то своём. Там, в мечтах, на ослепительно голубом небе сверкало солнце, и было это так явно и так ярко, что она даже почувствовала резь в глазах. Но пробудило и вернуло её к действительности нечто другое.
Она услышала какие-то слова: «сегодня… в первой половине дня… погиб…» Знакомое имя. «Завтра утром ты будешь жалеть, что не спал…» - так пелось в одной из тех двух песен.
Сначала её оглушило, словно кирпичом по голове. Потом она подумала, что ей послышалось, но этого не могло быть. Ведь она только вчера начала что-то понимать об этом крайне непонятном для неё человеке и его мире. Она не чувствовала боли – ведь он был ей, в общем-то, никем, и всё-таки была пустота. И больше ничего. Она вскочила с дивана и бессознательно стала ходить по комнате – кто знает, может, это всё же неправда?
Ей захотелось кому-то позвонить, что-то сказать, но кому и что?.. И так продолжалось её путешествие по комнате взад-вперёд, и про себя она повторяла какие-то странные слова…. Она ничего не знала о смерти, ровным счётом ничего. Но иногда, чувствуя себя тенью в весёлых компаниях, она понимала, что если этой тени вдруг не станет, этого просто никто не заметит и ничего не потеряет. Но тогда для неё это было значительным.
Когда она выходила из детства, она боялась, особенно ночью, особенно когда было темно и тихо. Тут же она представляла себя бесчувственной под холодной землёй, и её начинали мучить кошмары. По телу бегали мурашки, её бросало то в жар, то в холод, она даже плакала тайком. Но она утешала себя так, как ей говорили когда-то: «Да, это будет, только нескоро». Нескоро? Но ведь он был так молод….
Она никогда не думала при этом о существовании ада или рая, ей виделась только мрачная чёрная земля, и ей становилось жалко себя. А тот, о ком она знала так немного, уже стал частью её маленького мира, и эта часть так скоро улетучилась из ниоткуда в то же никуда. Она утратила половину своей души, и слово «жалко» казалось ей кощунством. Всё, что касалось этого человека, было озарено для неё особым ореолом, а на всё остальное она просто закрывала глаза.
Чтобы было не так жутко, она включила радио и отошла подальше. Но вскоре она убедилась, что не в силах каждый час слушать одно и то же объявление, что подробную информацию передадут по телевизору. Но выключить радио она тоже не могла, и ещё несколько часов она слушала эту сводку от горсовета, передаваемую мрачным голосом, и ничто было не в силах это заглушить или остановить.
Она долго думала о том, кто он был и чем он для неё был, почему это так её потрясло. Но как можно не любить того, кому благодарна? Её должны были любить, и в самый последний момент он решил, что это будет он, и он первым вошёл в этот тёмный подъезд, а она благодаря ему на минуту задержалась где-то. И она знала, что теперь её не убьют, но легче от этого ей не было. А разве это – просто благодарность?
Глаза её были сухи и широко раскрыты. Она не знала, что, как и зачем ей делать, но её большой, открытый вчера мир разом рухнул, тот мир, проводник в который ушёл навсегда. Она не умела философствовать, не знала о вечности, перед нею был лишь сегодняшний день, и она не видела впереди никакого завтра.
Когда страшное радио перестало говорить одно и то же, она снова включила телевизор. Мамы и папы дома не было, и запретить ей никто ничего не мог. Но она просила разнообразия, и она его получила. Словно в полусне, различила она на экране троих, затянутых в чёрное, и по их лицам она вдруг поняла, что это правда. Она не знала их имён, но по голосу одного из них она что-то поняла. Этот голос был растерян, неверен и прерывист, и его обладатель называл себя другом. Так она интуитивно почувствовала, что он был любим.
Ещё было названо место гибели и точная дата похорон. И даже время. И ещё за всем этим стояло много людей, совершенно разных, и она их видела – она не хотел смотреть в завтрашний день, потому что она уже слишком много знала. И когда я стояла перед её дверью, она не открыла мне, и я знала, что так и будет, но долго стояла и смотрела на грязные ступени, разделяющие нас. Я совсем не любила её, я даже ничего не знала о ней, но о судьбе её никто тоже ничего не знал, даже она сама. Все её грандиозные планы ничего не стоили, а смысл жизни…. Я не спросила её об этом, потому что не увидела. Я
только помню, что она долго рылась в старых бумагах, разыскивая какую-то заметку.
Её нашли вечером, на диване. Её глаза были большими, светлыми и совершенно пустыми. Кассета была перемотана на самое начало, на полу валялась прошлогодняя газета. Она не оставила никакой записки, и никто так и не узнал, что же произошло. Она никому не принесла пользы, никого не убила, никому не навредила и никого не спасла. Её дом был очень далёк от его дома, где двери были из цветов и окна из камня.
Они переехали туда в один день. И в одном конце города светило солнце, а в другом дождь капал на цветы, не причиняя особого вреда лепесткам. И людей было так много, что телекамеры пришлось установить на деревьях. Никто не уходил ровно неделю, а то и больше.
Через год о ней забыли….
1992-1993
Колебания воздуха
Ольга Фёдорова
Колебания воздуха
Жил на Гражданском проспекте неудавшийся музыкант, и звали его Вовка Гражданцев. Этим именем, а уж тем более, фамилией он, разумеется, очень гордился, потому что очень любил музыку «Гражданки». Да и вообще музыку он любил. Просто с ума сходил. А ещё больше он любил музыку играть.
И оттого, что он – музыкант неудавшийся, было Вовке очень горько и обидно. Поэтому, когда он слышал, как кто-то играет, он поспешно уходил, чтобы не терзать себя ещё больше. А если при нём кто-то собирался на студию или бросался сладкими словечками «микшер», «щётки», «эквалайзер» - на него вообще было смотреть жалко.
Однажды Вовка с лёгкой руки кого-то из приятелей попал в комнатушку на верхотуре старого дома, и был представлен, как музыкант. Но в этой команде уже были ударник, басист и соло-гитарист, и всё же Вовке дали в руки бас, и решили попробовать сыграть вместе какую-то длинную и красивую композицию, и объяснять ему ничего не стали – мол, раз музыкант, сам поймёт, что к чему.
Он запомнил только то, что мелодия была очень красивая и ритмичная, и что было это всё в полутьме, с белыми тенями на полу и на стенах…. Вовка очень быстро приспособился к ритму мелодии, и стал медленно кружиться в вихре музыки, сам не веря своему счастью.
А когда всё кончилось, исчезла и полутьма, и тени, а ударник мягко и тактично дал ему понять, что всё, конечно, здорово, если бы всё было немного по-другому, и вообще, ты, конечно, можешь как-нибудь придти, но….
Вовка всё понял. Он закрылся в своей квартире и молча хандрил. Он недели две не мог написать ни строчки, ни фразы – словно все слова и ноты вдруг вылетели из его головы и полетели в бескрайние туманные дали. Вовка даже стал сомневаться – а музыкант ли он вообще?
Но потом он вновь принялся петь, и как-то раз одной его знакомой так понравились его песни, что она потащила Вовку к знакомым музыкантам.
Они всё время сдавали экзамены по отечественной истории, и вот когда, наконец, последний экзамен был сдан, Вовку пригласили поиграть с ними.
Играли Вовкины песни, а самому Вовке дали акустическую гитару, которую было плохо слышно, зато хорошо видно…. Когда они наигрались вволю, Вовка выслушал горячие отзывы о том, как всем понравилось, и на том они и распрощались. Потому что, вроде, играть вместе с ними Вовку никто не приглашал.
На том и закончились Вовкины музыкальные эксперименты, но те дни он запомнил надолго – он не знал, были ли в его жизни дни счастливее….
Поэтому так сладко и горько было ему, когда он слышал знакомые слова «эквалайзер», «микшер», «усилитель»…. Он сразу вспоминал о том, что он – неудавшийся музыкант.
И вот как-то раз Вовка шёл по улице и вдруг услышал до боли знакомые звуки живых ударных. Его сердце тут же подскочило и забилось в такт ритму, который предложил невидимый и очень хороший, по-видимому, ударник.
Вовка поднял голову и живо представил себе пустую белую студию, где в беспорядке валяются инструменты, вещи и колонки, а где-то в углу, за барабанами, сидит и самозабвенно трудится ударник, влюблённый в свой ритм….
Вовка тоже до безумия любил музыку, и он тут же вспомнил об этой своей неистовой и горькой любви, и, разумеется, о том, что он – музыкант-неудачник. И ещё Вовке захотелось подняться туда, наверх, и хоть одним глазком взглянуть на то, как играет ударник в белой студии - полупустой комнатке, и вспомнить, как он, Вовка, сам экспериментировал со своей музыкой.
Чуть побаиваясь, Вовка отворил двери подъезда и вступил на лестницу. Она была пустынна и темна, из подвала несло уютным сквозняком, и звуки ударных слышались яснее. Но, едва Вовка достиг верхнего этажа и остановился, прислушиваясь, из какой квартиры идёт звук, музыка внезапно прекратилась.
Вовка подождал, но музыка больше не звучала. Он ждал минут десять, сидя на лестнице, но всё напрасно – казалось, ударник или ушёл покурить, или пьёт чай, или вообще заснул. Вздохнув, Вовка вышел на улицу, и тогда вновь стали слышны явственные звуки живых ударных.
Он вернулся – музыка прекратилась. Вовка сидел на грязных ступенях, смотрел на стены и ждал, но музыка не играла. Стоило Вовке вновь выйти на улицу, всё начиналось опять…. Так он метался взад-вперёд, и всё без толку, и, в конце концов, он остался на улице слушать ударника со сладкой и невыносимо горькой – до слёз – болью в сердце…. Как он завидовал этому
ударнику, и как он был несчастен, когда, стоя на лестничной клетке, ждал, когда же снова начнётся музыка, пытаясь понять, откуда же она….
«Но всё-таки, - в терзающем его отчаянии подумал неудавшийся музыкант Вовка, - что такое музыка? Это звук, а звук – это всего лишь колебания воздуха…»
10.06.94
Мамочка и папочка (страшилка)
Ольга Фёдорова
Мамочка и папочка (Страшилка)
«… в комнате холодно, папа в тужурке.
Мама дочуркой топит печурку…»
- Как она мне надоела! – вздохнув, сказала мать, сняв цветастый передник и кинув в угол, кишащий тараканами, грязную тряпку. – Надо её убить.
- Правильно, - подтвердил отец, будучи в мрачном расположении духа, поскольку ему с самого утра ещё не удалось осушить очередные пол-литра «Пшеничной» или, на худой конец, настойки боярышника. – И давно пора – я же говорю, сама нарывается…. Только надо подумать, как это получше сделать.
- Да что ты, в первый раз убиваешь, что ли? – искренне изумилась мать, насыпая в плошку коту немного «Педигри». – Сходи в коридор, возьми топор, обмотай его чем-нибудь, и….
- Если тебе так надо, сама и убивай, - буркнул отец, наливая в большой стакан кипяток. – Что-то сегодня мне спалось плохо, так что я вряд ли точно попаду, а ведь надо, чтобы она ничего не почувствовала.
- Не обязательно, - пожала плечами мать.
- Да что же мы, садисты, что ли, в конце-то концов? - возмутился отец, делая большой глоток утреннего горячего кофе. – Просто надо убить, и всё.
- Ну, да, правильно, - согласилась мать, водружая на плиту кастрюлю с сырым мясом. – Но если тебе не удержать топор, возьми нож.
- Тьфу ты, - сплюнул отец, поморщившись, - дай кофе-то попить…. Слишком это грязно – ножом. Давай как-нибудь по-другому.
- Но учти – мы должны убить её сегодня, потому что она мне уже надоела, да и тебе, разве нет? – назидательно произнесла мать, достав из холодильника батон салями. – Тогда давай её отравим.
- Ну, давай, - согласился отец, методично намазывая маслом хлеб. – Только жаль яд тратить. Я бы предпочёл застрелить….
- Такому идиоту, как ты, никогда не продадут огнестрельное оружие, и уж тем более, не дадут разрешение на его ношение, как всем нормальным людям, - пояснила мать, с каменным лицом глядя, как большая серая птица прыгает по подоконнику.
- В таком случае, остаётся одно – задушить, - предложил отец, задумчиво вращая в руке удавку. – Но сначала нужно оглушить её, как следует.
- Там, в углу, кирпич, - указала мать на разрушающуюся стену в коридоре. – И не один, между прочим – вон, вынь парочку из стены.
- Ну, ладно, допустим, я её оглушу, - согласно кивнул отец, водя трогательным ножичком по столовой скатерти, - а потом мы её задушим, да?
- Конечно, - воодушевлённо произнесла мать, - и конец нашим проблемам! От неё можно избавиться только так. Я всё ждала, когда на неё нападут где-нибудь на улице – нападают же на других…. Но где там – не дождёшься, а так я больше не могу – моё терпение уже давно лопнуло. Она без зазрения совести сидит на моей шее и играет с огнём – ну, недолго ей осталось
играть….
- Это точно, - обрадовано подтвердил отец, теребя высохшую герань. – Говорил я тебе, что с детьми одни проблемы…. Ну, кто бы мог подумать, что в один прекрасный день мы поймём, что она настолько нам надоела…. Нет, от неё надо срочно избавляться.
- Она тунеядничает, прикрывая это высокими целями, - подсказала мать. – Мы в её годы не знали, что такое детерминированная потенциальность…. Хотя и до сих пор не знаем, но какая это ерунда по сравнению с той адской домашней работой, которую мне приходится выполнять каждый день…. А уж
выслушивать её философские трактаты – это уже слишком.
- Она говорит, что мы не знаем, зачем прожили жизнь, - угрюмо заявил отец, стыдливо теребя бороду, - а она знает…. Нет, она меня до такой степени достала всем этим, что пора её убить. И где будут все её цели, ха!
- Она жила, главным образом, затем, чтобы сделать нашу жизнь невыносимой, - возведя к потолку глаза, взвыла мать. – С тех пор, как она купила себе гитару и стала орать свои песни, у меня возникло непреодолимое желание её убить.
- С тех пор она раз в году появляется дома, а если и появляется, рука так и тянется к ножу, - заявил отец, гремя ложкой в стакане.
- А потом она написала свою дурацкую песню про то, как работает Президент, а потом как он лезет в буфет за портвейном, после чего просыпается его жена, ждёт, пока уснёт Президент, и тоже лезет в буфет за портвейном, - рассказывала мать, держась за голову. – А потом просыпается дочь, подписывает Президентский указ, и тоже лезет в буфет…. Ну, как её после этого не убить?
- Но всякому терпению приходит конец, - подытожил отец, следя за секундной стрелкой на своих часах. – И теперь, когда она вернётся, мы навсегда заставим её замолчать.
- Хотя бы потому, что она живёт лучше нас, и мы этого не можем ей простить.
- И она чувствует себя в безопасности.
- И ещё ей море по колено…. Помнишь, мы разбили её гитару, а друзья дали ей новую.
- А потом я выкинул все её кассеты, а она посмеялась и сказала, что таким образом мы всё равно мир не перевернём.
- Я её ненавижу, так что пора положить конец её вольготной жизни, - решила мать, опрокидывая посуду в мойку. – Решено: мы сегодня же её убьём.
А их восемнадцатилетняя дочь в компании друзей шла по проспекту с гитарой через плечо – она и не собиралась возвращаться домой, возвращаться к прежней никчемной жизни, в которой нет места её музыке.
- Но всё же когда-нибудь она вернётся домой, и вот тогда….
27.06.94
Мама, я реаниматора люблю!
Ольга Фёдорова
Мама, я реаниматора люблю!
Ну, и пусть мне говорят, что я ненормальная – что ж в этом такого, если я реаниматора люблю? Ну, и что, что это – подделка, я это понимаю, но оригинал-то где взять? Ну, и что, что это бесит мою умную подругу, у которой принцип жизни – «или всё, или ничего» - я думаю иначе. Подумаешь, удивила своей критикой – просто я люблю реаниматора….
Я каждое воскресенье бегаю на него смотреть. Он сидит в переходе метро, по-нашему называемой «трубой», такой очень-очень независимый, яркий, в тёмной кожанке и со вздыбленной причёской, в обнимку со своей гитарой, в компании каких-то друзей. У него взгляд такой гордый, но и печальный отчего-то…. У него всегда такие глаза, даже когда он играет – бесспорно, ему есть чем гордиться.
Она говорит – это ненатурально, неестественно, сделал бы себе другой, свой собственный имидж…. Но зачем, если имидж уже сделан и прочно приклеился к нему? Зачем развенчивать самого себя, если это у него так хорошо получается? Возможно, даже лучше, чем у самого утраченного оригинала, который этот имидж рассчитал. А он просто примерил его на себя и начал так жить…. Возможно, и за это я его тоже люблю.
Тогда, в тот раз, когда я впервые заметила его, он сидел на том же месте, но он мне сразу бросился в глаза. Очень тёмный, очень яркий. Чёрная кожанка, тонкая цепочка на кармане. Причёска такая высокая, волосы взъерошенные слегка. Раскованный и в то же время сдержанный, словно он чувствует, что он здесь – царь и бог, и всё из-за его откровенно реаниматорской внешности. И взгляд такой….
А что же ему прикажете делать с такой внешностью? Правильно – подыгрывать обстоятельствам. Его и так замечают, и оборачиваются даже. А если он наденет такой же прикид и сделает такую же причёску, всё сразу будет ясно – ни дать ни взять, реаниматор. Всё равно же будут оборачиваться - из любопытства и интереса. И подходить, когда он играет. Потому что – как две капли воды….
Когда он играет, вокруг всегда толпа. Потому что здорово играет – за деньги, правда…. Что ж, надо на что-то жить, особенно если ты – реаниматор, индикатор народной любви. Есть реаниматоры – значит, человека помнят, любят, а нет реаниматоров – нет и человека, но дело не в этом.
Просто я реаниматора люблю, и бегаю смотреть на него каждое воскресенье. В «трубу». Потому что по другим дням он работает, и переход без него пуст и одинок. Мне просто нравится смотреть на него и отдавать себе отчёт в том, что я смотрю на реаниматора. Это ни к чему не обязывает.
Иногда в этой толпе мне удаётся встать к нему поближе, но я нарочно не смотрю на него в упор – только так, украдкой. Я делаю вид, что музыку слушаю, и делаю свой взгляд равнодушным и отсутствующим. Это вроде как мне всё равно, что он – реаниматор, мне бы только музыку послушать….
Я знаю, раз он – реаниматор, ему не должно нравиться слишком уж откровенное проявление внимания. Пусть он сам заинтересуется этим отсутствующим взглядом украдкой. Это ведь действует, и иногда нам удаётся встретиться глазами – в них неподдельный интерес. Неплохое начало…. И он тут же начинает играть «Проснись, это любовь». И это правильно, ведь я люблю реаниматора.
Он играет – такой сдержанный, воплощённая невозмутимость…. А руки, а манеры! Глаза…. Голос…. А девчонки, сидящие в первом ряду на полу, не сводят с него глаз. Поэтому им – ни единого взгляда. Он чувствует свою власть над ними. Это слишком примитивный и лёгкий путь.
Реаниматора любая позовёт к себе и уложит спать – это понятно, но выбор должен быть за ним. И было бы неплохо, если бы реаниматор выбрал меня, ведь я его тоже люблю.
Я стою напротив него и упорно пытаюсь его заинтересовать своим взглядом в сторону. Неплохой ход, надо полагать, ведь если он – реаниматор, то я отношусь к девушкам его типа. Та же кожанка, такой же не то гордый, не то задумчивый взгляд со вспыхивающими изредка неистовыми огнями…. Особенно когда я смотрю на него. Я знаю, что мы были бы прекрасной парой.
Да, редкий талант – быть реаниматором. Чего только не отдашь за то, чтобы увидеть восторженные глаза, обращённые к тебе, за мгновение восторга….
Поэтому я и бегаю смотреть на него каждое воскресенье. Хотя разве те, другие, не приходят сюда только для того, чтобы посмотреть на него, на реаниматора? Ведь не из простого же любопытства – из-за любви…. Ведь все мы в глубине души, никому не признаваясь в этом, любим реаниматоров хотя бы за то, что они – реаниматоры.
Он такой яркий, что когда он играет, вокруг него всегда толпа…. Красиво и глупо, конечно, но он очень умело делает вид, что это его не касается – такой он отстранённый и загадочный.
Иной раз меня всё это бесит, раздражает, но он, кажется, и сам не рад, что они настолько похожи, что он просто изначально был обречён стать реаниматором – в такие минуты мне не кажется, что он виноват во всём этом шоу. Такое впечатление, что он навсегда потерял своё лицо. Потерял и обрёл, хоть несколько видоизменённое, но, несомненно, своё.
Просто я неравнодушна к этой музыке и к этому лицу – что же я могу с собой поделать? Это ведь началось уже давно, так давно, что я точно и не помню, когда. Быть может, поэтому я хожу смотреть на него каждое воскресенье, спускаясь в переход под землю. Я не хочу терять эту невидимую нить.
Мне порой кажется, что я примелькаюсь, и в один прекрасный день после очередного своего концерта он не отправится играть куда-то в клуб, а просто догонит меня… хотя с какой это стати? И всё равно иногда очень приятно так думать, не оказывая и не получая никаких знаков внимания, ни к чему себя не обязывая…. Потому что мне только иногда становится жутко – и от того, что настоящее – это не прошлое, и прошлого уже не вернёшь, и, к тому же, самая хорошая подделка, блестящая, первоклассная, лишённая многих недостатков, всё же не оригинал. Но, с другой стороны, выглядело бы глупо, страдай я по
оригиналу. А реаниматор – в самый раз…. Ничего такого в этом нет, особенно если это такой яркий, необычный тип.
А впрочем, мне ничего не нужно, просто я люблю реаниматора. Во всяком случае, из-за чего же я, по-вашему, бросаю все дела и иду в подземный переход каждое воскресенье?
Как всё трогательно, странно и необъяснимо! Да, ты будешь смеяться, мама, но я и в самом деле люблю реаниматора. Я просто люблю на него смотреть, и я не знаю, что бы я делала без этих обнадёживающих и странных еженедельных встреч. И всё оттого, что иногда бывает нелегко остановить привычный ход вещей.
И в самом деле, мало ли отчего я хожу туда каждое воскресенье. Просто здорово и странно каждый раз встречаться взглядом с этим человеком, сидящим в стороне в кожаной куртке и со взбитой причёской, с гитарой в обнимку…. С ним, с реаниматором, атрибуты которого – тёмные одежды, скальпель и шок.
16.06.94
Сорок сумасшедших музыкантов
Ольга Фёдорова
Сорок сумасшедших музыкантов
Стоял на грешной холодной земле громадный необъятный город, и в городе том жили сорок сумасшедших музыкантов с жёнами своими и друзьями – такими же музыкантами. А если бы музыканты эти не были сумасшедшими и чуточку одержимыми, то не были бы они музыкантами вовсе.
Музыканты эти жили в северной и в западной части необъятного города, видимо, потому, что до всех остальных частей ещё не дошли слухи о них. В западной части города жили не только сумасшедшие музыканты, но и загадочная фальшиво блестящая буржуазия, и потрёпанный богемный народец…. Так вот, сначала музыканты играли для сумасшедшего народца, а потом – для благопристойной буржуазии, и никто не знал, что же лучше.
Один из сумасшедших музыкантов играл, играл, и доигрался до того, что из буйного развесёлого парня превратился в раскормленного добропорядочного буржуа, сколотил себе небольшой капитал и соорудил золотой дворец. Разумеется, сумасшедшим он быть перестал, а музыкантом – и подавно. Он даже играть перестал и кончил тем, что утонул в собственной ванной, подумав: а куда и зачем плыть? И вообще, стоит ли?
Таким образом, музыкантов осталось тридцать девять.
Другой музыкант имел троих весёлых друзей, с которыми он всё время сходил с ума, но окончательно свихнулся только он один. Когда он это понял, он отделился от этих троих, ввязываясь во всякие акции общегородского масштаба, тонко вуалируя мысли, насмехаясь над героями-политиканами, над собой и над друзьями, сидя перед камерой нагишом и выкидывая из окон баранов. Его менеджер перед смертью говорил ему: «Джонни, перестань, дорогой, смеяться над политиканами, перестань выкидывать всякие штучки, молоть чепуху и выбрасывать баранов из окна, не то тебя застрелят…» Но Джонни не слушался менеджера, и его застрелили. Вдова Джонни, захватив с собою все заработанные им деньги, решила поднабраться ума и перебралась в Голливуд.
Таким образом, музыкантов осталось тридцать восемь.
Ещё один музыкант жил в семье аристократов, но, сильно с ними поскандалив, ушёл из дома, и из фамилии своей вторую букву «С» убрал. Он был таким прекрасным импровизатором, что порой его композиции затягивались на полтора часа, после чего он либо долго не мог вспомнить, где он и что с ним, либо проводил ночь в полицейском участке. Его крошка однажды пришла к нему и зажгла ему огонь, после чего он сказал: «Пэм, это конец, прекрасная моя – никто из нас не уйдёт отсюда живым…» Как сказал, так и вышло – ни он, ни его Пэм не вышли оттуда живыми – он ушёл, утянув свою сумасшедшую подружку за собой.
И музыкантов в городе осталось только тридцать семь, но то было ещё только начало.
Следующим музыкантом была сумасшедшая девушка. В детстве она страдала комплексами, и ей не везло в любви, но когда она благополучно сошла с ума и стала петь громкие, нервные и мелодичные блюзы, все стали находить её обворожительной. Потом она подалась в хиппи, стала носить пар двадцать бус, а в её доме на полке – высоко, не достать – лежал героин в красивой обёртке. Ей говорили: «Дженис, не лазай на полку, не тронь героина, не то сорвёшься и плохо кончишь». Но Дженис не послушалась – она придвинула к высокой полке стул, достала героин, но сорвалась и плохо кончила.
Так музыкантов в городе осталось всего тридцать шесть.
Был один сумасшедший музыкант, который жил на отшибе западной части города и всё пытался достичь нирваны, но всё как-то не получалось. Он женился на психованной музыкантше, но нирваны так и не достиг. Тут он понял, что страшно себя ненавидит и хочет покончить с собой. Он раз попробовал – не получилось, потом снова и снова. Ему столько раз твердили: «Курт, не балуйся с пистолетом, ведь он настоящий, может и выстрелить…», но Курт не поверил и застрелился. Погоревав, его психованная супруга отдала злополучный пистолет на переплавку в Армию Спасения, и понеслась по кочкам.
Смех смехом, а музыкантов в городе осталось тридцать пять.
Вы думаете, что в северной части города жили какие-нибудь монстры? Нет, там тоже жили сумасшедшие музыканты, но им всё время запрещали играть и петь. Стоило им только вылезти из подвала на свет, как их тут же заталкивали обратно, в темноту, но им было известно, что делают музыканты в западной части города, а те, в свою очередь, ничего о них не знали.
А потом в северной части города устроили большой переворот, и все сумасшедшие музыканты повылазили из подвала, но им было так хорошо и непривычно под солнечным светом, что они все тут же перегрелись, а те, кто остался, продолжали по привычке скрываться от злых врагов.
Один из музыкантов всё время мечтал взлететь, и вот однажды он открыл окно, которое находилось на девятом этаже, и полетел. Но летать он не умел, и поэтому разбился, зато после его смерти все стали считать его гениальным городским поэтом.
Так в городе осталось тридцать четыре музыканта.
Следующий музыкант сначала считал себя романтиком, а потом ему очень понравилось быть бунтарём – модно тогда так было. Он всё время носил чёрное, потому что был беден, и другой одежды в доме не имелось. Все его уважали и боялись, потому что считали, что раз он – бунтарь, то вот-вот взбунтуется, а те, кто его не боялся, очень его любили. И вот однажды он ехал к любимой со скоростью двести в час и забыл, что тормоза его давно срезаны, и разбился. А жена его стала хозяйкой светского салона, и предпочитала поменьше вспоминать о том неприятном случае.
И всё бы ничего, да музыкантов в городе осталось тридцать
три….
Ещё одним музыкантом была подружка одного ненормального парня, тоже музыканта, который страшно орал со сцены про то, как он ненавидит коммунистов, хотя на самом деле он считал, что коммунизм – самая религиозная религия в мире. И ей сказали: «Янка, иди-ка ты, поиграй, отвлеки врагов от Егора», и она пошла играть, но за Егора она так боялась, что, в конце концов, пошла и утопилась.
И хоть Егор по-прежнему жив-здоров и орёт до сих пор, музыкантов осталось лишь тридцать два….
Был и такой музыкант, который сочинял зажигательные рок-н-роллы и печальные блюзы, и не знал, что же лучше. Вот он однажды сел и стал думать – он так долго думал, что умер, и его комнатку в коммуналке отдали старому деду-бронхитнику, выгнал на улицу жену.
А из музыкантов остался только тридцать один человек….
Следующий музыкант был очень молод, так молод, что ему трудно было представить свою жизнь без музыки, но однажды он представил себе это во сне и подумал: «Раз это сон, а без музыки я умру, то я, пожалуй, умру, а наутро проснусь…» Но наутро он не проснулся – в тот день ему как раз стукнуло бы двадцать.
И в городе осталось тридцать музыкантов.
Потом четырнадцать из них спились, пять пропали без вести, один повесился, двое попали под грузовик, четырёх убили, подкараулив у подъезда, двух закололи за то, что они ввязались в драку, заступившись за невинную девушку, двое умерли, отравившись снотворным – такое вот сумасшествие наступило….Ну, осталось ещё двое-трое, которые сходят с ума и пытаются играть, ведь если ты не сошёл с ума, ты – не настоящий музыкант.
07.06.94
Урок
Ольга Фёдорова
Урок
Игорю Викторовичу Кицису
Он бодрым, быстрым шагом вошёл в класс, лихо закрутил ус и огляделся. Начать свою лекцию он решил, сидя на письменном столе, а продолжить – лавируя между партами и заглядывая в глаза своим весёлым и хулиганистым ученикам – точь-в-точь таким же, как он сам. Стоит ли говорить, что закончить урок он думал, стоя у окна и задумчиво глядя в неведомую белоснежную даль дома напротив. Он огляделся ещё раз, встретил в глазах учеников безмолвное, протестующее слегка, но понимающе-беспредельное внимание.
- Сегодня я решил провести очередной урок из серии «Наши современники». Раньше я многого не осознавал – говоря о современниках, я мог однозначно сказать, что это ни в коем случае не заметки на полях, принадлежащие перу Семенец, не эпиграммы Герасимова, не поэмы Крюгера и уж конечно никак не критические статьи Фёдоровой. Разве мог я предвидеть, что через каких-нибудь пару лет Семенец станет одарённым
литератором, Герасимов – талантливым сатириком, Крюгер – классиком отечественной рок-музыки, а о Фёдоровой и говорить не стоит…. Впрочем, я немного отвлёкся. И если наши… точнее, ваши современники, бесспорно, музыканты, играющие громкую музыку и называющие её роком, то ранее я относился к этому скептически, отдавая должное самому явлению, но не более того. И поэтому сегодня я попытаюсь исправить тот факт, что я когда-то не говорил об этом ни слова, и сегодня мы с вами поговорим о Константине Кинчеве…. Да, говорить буду я, разумеется, хотя и вам есть что сказать. Я признаю, что не хотел понимать того, что на сто процентов было понятно вам, а вот теперь я смотрю на вещи другими глазами – возможно, я старею. Если не возражаете, я буду называть его Костей в вашей доверительной манере – весь этот официоз интимности нашей беседы только помешает. Наверняка многие ваши сверстники уже и думать забыли об этом, но я с ними в корне не согласен, хотя было время, когда я отрицал наличие поэтического таланта у
вышеупомянутого музыканта… да, чего тогда только не было….
Он прошёлся взад-вперёд, с удовольствием и равнодушием взирая на удивлённые лица где-то там, далеко, и с чувством продекламировал так, как умел он один:
«…Кровь городов в сердце дождя,
Песни звёзд у земли на устах,
Радость и грусть, смех и печаль –
Всё в наших руках!..»
- Играть и петь я сам это не буду, поскольку такого ритма мне просто не воспроизвести, и учить наизусть я вас заставлять не намерен – большая половина из вас и так знает эти тексты получше меня. Так вот, я хочу сказать, что Костя искал себя, стремясь к совершенству и, наконец, нашёл, избрав свой путь – сперва анализируя ситуацию в стране, а затем – самоуглублённости, проникновения в собственную душу, обнаружив исконно русские корни, своеобразный языческий фольклор и силу, такую потрясающе магнетическую и зажигательную, что редко кто остаётся равнодушным. А вспомним знаменитую песнь «Мы вместе!», тут же ставшую гимном поколения – здесь кроется не только призыв к единению, здесь всё, начиная с того, что если мы похожи по духу, по цвету и блеску глаз, по стремлению вперёд и стремительности в движениях, зачем нам прятаться друг от друга по углам, если кто-то отогреет нас, просто протянув зажигалку, если ты один и некому сделать даже это. «Быть живым – моё ремесло, это дерзость, но это в крови», - заявляет Костя, и мы верим, поскольку найти точку опоры и удержаться на этой земле непросто, но стоит только обрести друзей, любимых, свой дом… я знаю, это немного банально звучит, но это так, и тогда все эти вопросы отпадут сами собой. Кто из вас не хотел бы жить красиво и свободно, но все ли из вас знают, как это сделать?.. А вот именно это я и имею в виду – он знает, и этому учит вас – даже не учит, а предлагает свой путь, способ к существованию – это очень ценная психологическая и человеческая позиция. То же, что он делает со словом – это непостижимо, я не знаю ни одного поэта, который производил бы подобные действия со словом – человек и природа становятся одним целым, энергичным и неповторимым, и плод этого синтеза и есть Костино «Я», от камикадзе до пасынка звёзд, от театральных подмостков тихого театра, где он служит актёром, до столь же тихого, как ветер, созерцания. А видит он многое – от опасности создающегося ныне положения до прелести осени. Вы уж меня извините за подобное перечисление, но для того, чтобы показать многогранность его натуры, важны примеры, а языческого в творчестве Кости очень много – восторг перед зажжённым костром, восхваляющим солнце и приход весны, сравнение людей с птицами, осевшими на новых местах вдали от родимой стороны, приношение себя в жертву всему, что видит, лишь бы это было, костёр горел, солнце светило, и вот вечный жар жизни – красное на чёрном, кровь на ржавых гвоздях и дереве креста…. От атеистов и экспериментаторов республики объединённых этажей – большой скачок вперёд к познанию себя и мира. Наверное, в вашем возрасте это очень актуально, ведь реальность заставляет разбираться во всём происходящем в кратчайшие сроки, оперативно, и я понимаю, почему вы идёте за Костей, начавшим с поисков правды и пришедшим к буйной гармонии ветра. Правду ищут не в газетах, а в мыслях – да, это верно, и хорошо, если вы это поймёте. Для нас шестидесятники были честнее, а вы это уже не воспринимаете, но ваш рок-н-ролл – это правда, это никакой не застой, и дальше эта правда станет обрисовкой быта, но вы так скорее поймёте, где живёте. Конечно, можно уйти под воду, в тень, подобно сельди иваси, или оседлать чёрную «Волгу», но вернее понимать, что происходит, и искать пути если не для возврата к корням, то для того, чтобы не утонуть, это точно. Ведь Костя не даёт уйти, исчезнуть, пройти мимо своей любви, поэтому заявляет о ней в полный голос:
«… Иди ко мне – если случится ночь, мы не станем пить чай,
Иди ко мне – я объясню тебе смысл слова «прощай»,
Иди ко мне – если выпадет снег, ты ляжешь чуть раньше меня,
Иди ко мне, слышишь – это говорю тебе я…»
- Любовь, ребята – призрачная штука, за неё надо драться, а если упустишь – то всё, её ведь можно и не заметить, не разглядеть – это самое страшное. Это, конечно, отнюдь не сплошная романтика, но без цветов любовь уже перестаёт быть любовью. А утром он просто откроет шторы, и снова будет солнце, и ночи больше не будет – она надоела, ведь так много пройдено во тьме, хочется света, и он будет, и если время свалиться с Луны настало, то лучше успеть всё же «упасть чёрной звездой к твоим ногам». Вам это нужно слушать именно сейчас, потом будет поздно, потому что именно сейчас вы сможете всё это понять, пока имеете возможность понимать, а через три-четыре года жизнь сделает из вас равнодушных и похожих друг на друга особей, которым будет не до философии и протестов; волновать будет только одно – быт, дети, деньги…. Я не хочу, чтобы вы всецело зависели от обстоятельства, и, видимо, не только я. Не знаю, возможно, вам ещё трудно всё это осознать, но потом всё станет слишком реальным, и уже никогда не будет по-другому…. А в целом Костя – обычный человек, что постоянно подчёркивает, только мыслит и видит жизнь он несколько по-иному, чем мы – «как босиком по сугробам шли облака», или «моё поколение молчит по углам». Природа для него – божество, это – то, что он не видит, а лишь представляет себе и верит в это. Всё остальное он видит, просто видит, и надежда слышится даже в проводах ушедших друзей. Непонятная надежда, но она есть, она живёт, а как же иначе? Кому мы одни, без неё, будем нужны? А все эти статейки в газетах – они ничего не стоят, лучше, если вы во всём разберётесь сами, а для критиков, авторов этих статеек, это не способ жизни, а просто работа такая – во всём разбираться, для того, чтобы потом пойти и получить за это гонорар – сам журналистом работал, знаю – а ведь вы верите им, хотя, возможно, Костя имел в виду совершенно другое, диаметрально противоположное. Ведь статьи зависят от политической ситуации в стране, а Костя – нет. Он старше меня всего лишь на три года, но он остался свободным, а я, как видите, не смог, хотя меня тоже можно назвать музыкантом, может, даже гораздо более профессиональным. А разве это имеет значение? Я порой говорю общими фразами, потому что меня к этому принуждают, а Костя уже не изменится никогда – даже устав от жизни, он будет продолжать жить, потому что утро встаёт…. Таков имидж – силён в песнях, будь сильным и по жизни, а иначе какая же честность? И все эти пошленькие суды доперестроечных времён и обвинение в неофашизме – это же несерьёзно, он выше всех этих разборок, поскольку существует, и с фактом его существования обязаны смириться высшие и прочие инстанции…. Песни-то вы слышали, сами сделаете соответствующие выводы, сами всё проанализируете, просто я хочу вам растолковать, почему он именно такой, таким был и будет, а что будет дальше, вы и сами знаете. Ну, подумаешь, запретят свободу слова – ну, вернётся в андеграунд, как сменил когда-то Москву на Питер, потому что не хотел играть в чужих группах чужие песни…. И в консерватории он не хотел оставаться на вторых ролях, чтобы петь русские народные песенки и романсы – если перерастаешь всё это, не влезешь ни в какие рамки. Посмотрите сами – не видно что-то другого честного образа жизни, кроме рок-н-ролла – те, кто остался, не ушёл в шоу-бизнес, доживают свой век в бедности, и всё равно играют, потому что иначе не могут. А вы вот хотите быть бухгалтерами, чиновниками, считать чужие деньги, а я вам тут толкую про честный и бескомпромиссный образ жизни, про нашего современника, про Костю Кинчева, то есть Панфилова. Что для вас свобода – вы даже не знаете, что это такое. Мол, отпустят на все четыре стороны в какое-нибудь поле – и гуляй, сколько влезет…. Это не свобода, она ведь должна быть духовной, свободой мысли и чувств. А вы, я смотрю, совсем разучились протестовать… и мыслить тоже не хотите. Мы растим обывателей, а я не хочу, чтобы вы ими становились, поэтому и стараюсь подходить по-новому и к школьной программе, и к вам самим. Вот вы не любите слова «герой», вам и невдомёк, что для того, чтобы им стать, не обязательно ударно работать или совершить подвиг. Подвиги сейчас мало кто совершает, а герои остались почему-то. Правда, не социалистического и не
капиталистического труда, а герои нашей с вами жизни…. Ну, с этим-то всё ясно, я думаю, немного отвлёкся, как всегда, от темы, хотя всё это – об одном…. Для того, чтобы пройти путь от искры к огню, нужно подбросить дров и после увидеть огонь и понять, что горишь ты сам. Ведь для того, чтобы попасть на эту вашу Камчатку, вы должны совершить путь по углям, которые уже догорели, даже рискуя испортить обувь. Зачем вы туда ходите? За тем же пониманием правильного пути. Костя и это предусмотрел: «Мы будем босиком танцевать по углям, и всё же – летать!». Но ведь ничто не совершается просто так, для получения чего-то нужно отдать взамен что-то своё, хотя бы спокойствие, которым вы так дорожите. А он не уходит от реальности даже тогда, когда стремится к этому. И в заключение я вам просто скажу – вам в жизни придётся решать немало вопросов, так пусть ответы на них подсказывает ваша совесть….
Как он и рассчитывал, закончил он свою лекцию, стоя у окна. Потом он огляделся и увидел, что класс по-прежнему пуст. В него никто не входил и из него никто не выходил, лишь рядами стояли пустые парты, и с фотографий в конце класса ему улыбались великие современники, улыбался мягкой загадочной улыбкой Костя Панфилов….
Он посмотрел на пустые стены, потушил свет и ушёл, хлопнув дверью, в пустоту коридора.
1992-1993
Чёрная метка Петра Самойлова
Ольга Фёдорова
Чёрная метка Петра Самойлова
«… от зари и до зари
Няня сушит сухари –
Скоро новую пришлют
Потому что эту заберут, вот так…»
«… - Больной Самойлов, пройдите в палату,
получите лекарство.
- Э-э… доктор…»
Пётр Самойлов больше известен как басист группы «Алиса». Известен он также и как автор оригинальных песен, но довольно узкому кругу фэнов. У Пети наверняка был шанс сделать индивидуальную карьеру, но он продолжает оставаться в «Алисе» на вторых ролях – геройский поступок, прямо скажем – вместо того, чтобы исполнять собственные песни, Самойлов поёт на подпевках, и вообще не высовывается вопреки утверждению, что двум личностям невозможно долго существовать в одной группе (вспомним Леннона и Маккартни – а ведь, казалось, «Битлз» всю жизнь будут существовать как довольно гармоничное сообщество). Но, как показал последний на сегодняшний день альбом «Чёрная метка», в «Алисе» личностей вовсе не две, а гораздо больше, и это не удивительно – личность формируется в три года, а группе уже, как-никак, десять годков стукнуло…. Впрочем, я постараюсь восстановить историческую справедливость и уделю несколько минут размышлениям не о лидере «Алисы» Константине Кинчеве, о котором уже достаточно написано и сказано, а о незаслуженно забытых песнях Петра Самойлова. Кажется, он их пишет от нечего делать, в свободное время, и сам их всерьёз не принимает – во всяком случае, создаётся такое впечатление. У Пети – имидж не вожака, сладострастника и проповедника – напротив, он выглядит довольно холодным и безразличным меланхоликом-созерцателем, очень ироничным, правда, с тонким чувством юмора. Он подчёркивает, что он – поэт несерьёзный, и этим Петя весьма удовлетворён, и не претендует он на серьёзность – мол, чем богаты, тем и рады…. Но Самойлов зарекомендовал себя как превосходный сатирик, поэтому его вполне устраивает такое амплуа, вдобавок голос у него очень редкий. Ещё непонятно, отчего Петя не желает делать свои песни в электричестве – наверняка Костя, альтруист и понимающий друг, предлагал – ничего подобного, Петя продолжает оставаться в тени и иногда на концертах исполняет свои творения исключительно под гитару, один и только в акустике. Причём заявляет о себе он следующим образом: «Я попробую…» Аплодисменты ещё не отзвучали, а
скромный Петя торопится: «Вот ещё такая песенка есть у меня…» - и дальше, дальше…. Счастье, если для разрядки пять-шесть песенок споёт, причём между строк слышно: вы только не думайте, что это я серьёзно…. Что ж, таким образом, мы убедились, что дружба порой дороже собственных честолюбивых устремлений и проявлений здорового эгоизма – инициатива, мол, всё равно остаётся у Кости.
Зарисовки Пети Самойлова, говоря языком критиков (которые не всегда особо оригинальны), условно можно разделить на две категории – «соцреализм» времён Сталина – Хрущёва – Брежнева, претворяемый в жизнь, и просто лёгкие, весёлые, забавные эскизы: порой это – плод Петиной фантазии, а порой и просто пародии на где-то подслушанные истории, песни, ситуации. Причём заинтересовать слушателя у Пети получается, да ещё как – у Самойлова просто дар сказителя, рассказчика, «кощея-горемыки» отчасти.
Так вот – о песнях: ещё одну условную категорию из вида упустила – совместное творчество Самойлова и Кинчева. Как им удаётся, двум таким совершенно непохожим людям, творить довольно гармоничным вещи, проявляя полное единодушие? Загадка. Хотя у нас в юности был такой прикол: как, интересно, писали свои труды Маркс и Энгельс? Да очень просто – они открывали тетрадь на развороте, и Маркс писал на той странице, что слева, а Энгельс – на той, что справа, или наоборот. Но это – шутка, а на самом деле, конечно, очень трудно уловить и поддержать, да ещё и развить мысль коллеги.
А теперь обратимся непосредственно к творчеству Самойлова-соцреалиста. Наглядно иллюстрирует эту Петину направленность следующая композиция под игривым названием «Чик-Чик-Чик»:
Цэк-цэк-цэк-цэк-цэк-ЦэКа
Цэк-цэк-цэк-цэк-цэк-ЦэКа
Чик-чик-чик-чирик-ЧэКа –
Цап-царап!..
Очень хорошее, я считаю, пособие по истории Отечества. Всё ясно и без слов. Не менее приятной зарисовкой-иллюстрацией бытовой жизни годов застоя можно считать вещь про детский сад, сделанную под детскую песенку, не слишком невинную, правда, для того, чтобы её проигнорировали «наверху»:
Можно, можно не лезть из кожи
Только, только не будет толку
Если будут стоять на месте
Дяди-тёти из министерства
Может, может всё стать дороже
Только, только не будет толку
Станет больше вооруженья
Только в души войдёт сомненье
Не хотим мы воевать
Мы хотим спокойно спать
Нам не нужен автомат
Мы, детишки, ходим в детский сад
Тише, дети – услышат дяди
Вашу няню тогда посадят
Лучше вместе споём про Таню
Папа Тани – в Афганистане
У него пробита грудь
Ну, совсем чуть-чуть, чуть-чуть
Вот что сделали враги –
Скоро ампутация ноги
Где-то, где-то висит газета
Это, это для туалета
Надо ж чем-то.… Не знаю дети
Что за дяди на той газете
От зари и до зари
Няня сушит сухари -
Скоро новую пришлют
Потому что эту заберут, вот так!..
Вот к чему может привести дилетантизм и неосторожность няни в воспитании подрастающего поколения…. М-да, Самойлов прекрасно уловил ситуацию, поэтому его галерея «наставников» пополнилась ещё одним очень актуальным образом – полковником в отставке:
В игрушечном отделе работает полковник
От пьянства и безделья он был почти покойник
В отставку вышел рано, и сдуру или спьяну
Он занялся рекламой в игрушечном отделе
Купи-купи танк, и ты мужчина
Купи-купи танк, и плюнь на мины
Купи-купи танк, отбрось сомненья
Купи-купи танк, и бей шрапнелью
Купи-купи танк и карту мира
Купи-купи танк, и ты – мужчина!
Он одержим идеей всех посадить на танки
Высмеивает смело велосипеды, санки
В инструкции к игрушке пугает он детишек
Что взрослым станет тот лишь, кто метко бьёт из пушек
Согласитесь, история довольно печальна, но у нас лет семьдесят она была весьма актуальной, правда, теперь у нынешней эпохи тоже появились свои драконы. Ну, скажем, пресловутая акселерация, о которой только ахают и вздыхают, а Петя вот позволил себе добродушную кривую усмешечку:
В восьмом классе кончились уроки
Идут квасить с виду недотроги
Ученицы пестрые как птицы
Вскрываются пороки, ведь кончились уроки
Акселерация – не игра и не забава –
Восьмиклассница скоро станет мамой
Акселерация – в этом слове шутки мало
Восьмиклассница скоро станет мамой
Родители в испуге: деточка, будь умнее!
За все заслуги они раньше времени седеют
- Мама, я сегодня буду у Тани!
А эта Таня – с усами
И этой Тане столько же лет, сколько и маме
А! Исключение из правил!
Вы скажете – ошибка? Может, вы и правы,
Но я б ещё добавил: о, времена, о, нравы!
Ромео и Джульетта – не показатель
Просто постеснялся сообщить их настоящий возраст
писатель…
Кто-то назовёт этот шедевр новой «Восьмиклассницей» - что ж, это справедливо, времена меняются, и мы – вместе с ними. Обидно-досадно, ну, ладно – таким образом, мы перешли к обзору Петиных зарисовочек, а раз уж мы решили пройтись по галерее пороков, то глянем-ка вот на эту стенку. Вот, глядите-ка – «Голубой банщик»!
Он потрёт вам спинку, он подаст вам пиво
Чистую простынку он игриво развернёт, как Кио
Чародей пара, веник для него священен
Но чуть-чуть угара он подпустит в помещенье
Тысячи соблазнов каждый день проходят мимо
После пара красных, с скользкой кожею налима
Добровольной пыткой он совершенно не схож с маркизом де Садом
С милою улыбкой он старается зайти к вас с заду
И уже не мальчик
Юный бара-банщик…
Да уж, голубизна – явление относительно новое и непривычное, а ведь образ-то обаятельнейший получился! Вот в чём Петина сила – мастерство образов, причём больше юмористических, чем остросатирических. Он ведь даже в себе самом углядел порок – лень, и довёл его до гротеска:
Забиты пеплом щели паркета
В форточку лезут запахи лета
А по эту сторону стекла для просмотра затмений
Витает запах патологической лени
Покрылась пылью муха на ноге
Лежит и дремлет – приятно ей и мне
Она мечтает о том, о чём и я
А значит, мы – по разуму друзья
К лени в плен попасть довольно просто –
Плюй на всё и зарасти коростой
Научись питаться шумом трамваев
И скоро станешь неподражаем!
Лень неизлечима, лень непобедима
Лень просто необходима
Тем, кто выпил пива (и не только пива)
С рыбой…
Петя Самойлов придумал несколько выигрышных ритмических ходов, и с помощью универсальной системы кладёт на музыку свои слова (это шутка, конечно). А в целом, ему интересны причины того, что мы так по-идиотски живём, и, получается, причины кроются в мелком – в нас самих. Но простота, с которой у нас всё вершится, действительно побуждают написать нечто подобное о нашем сумасшедшем доме:
Я пою о сумасшедшем доме
Не могу петь ни о чём я кроме
Потому что я здесь живу
Без забот живут больные
Короли, городовые
Каждый день здесь маскарад
Я рад
Хочешь стать премьер-министром
Главврачом, экономистом
Постов здесь – завались –
Кем хочешь, становись!..
Но всё же завершается эта штучка так демократично и человеколюбиво (см. диалог, вынесенный в эпиграф). Понимать это можно двояко – главврач застукал расшалившегося психа, позволившего себе невероятную вольность, или же Костя добродушно упрекает собрата по перу, ставит на место – хватит, мол, Петя, дурака валять, всё равно я круче пишу, и вообще, кто у нас здесь главный? Не будем при этом забывать, что было у Кинчева старое прозвище – Доктор. Вот и получилось весело так – что ты, мол, Доктор, я в пролёте – надо же, застукал, неудача какая, а я вроде только во вкус вошёл…. Что ж, дружба и братство для Пети Самойлова оказались дороже имени на рок-н-ролльном небосклоне – похвально, весьма похвально, потому что самые отъявленные алисовцы Петю знают и любят. И только на одну откровенную пародию отважился Самойлов – не то на группу «Секрет», не то на саму «Алису», а не то на печальную судьбу туземцев в России… пардон, не весёлую песенку про Чунгу-Чангу. Почему на «Секрет»? Да есть у них такая лирическая песенка про Алису: напомню куплет:
«… Алиса не любит гостей
Алиса одна вечерами
Алиса сидит на тахте
С коробкой конфет и с мечтами…»
А вот как это дело трактует Петя Самойлов:
Чунга-Чанга не любит войны
Чунга-Чанга одна вечерами
Чунга-Чанга сидит на тахте
И мечтает о толстом банане…
Вот такие дела…. Причём понимай, как хочешь, можешь хоть в меру своей испорченности – это уж как получится…. Но Петя сам себе выбрал такой имидж – цитирую: «он так боялся оказаться вторым, что всё время забывал, что такое быть первым…» Наверное, сам Петя считает, что Костя умеет работать со словом, как завещал великий Саш-Баш, а Самойлов – не Мессия, и не обладает такой феноменальной энергетикой, которой в последнее время все уши прожужжали, поэтому Петя иногда развлекается, пописывая песенки, вероятно, изящно возлежа на диване и болтая босой ногой, посвистывая, причём получается так, что, слушая концертные записи, между строк нам видна саркастическая улыбочка автора.
Я купил себе подводный костюм
Акваланги и ласты с маской
Я тебе сказал «прощай» и нырнул
И теперь моя жизнь как сказка
Там, в глубине
Глаза акул напоминают о тебе
Но даже рыба-пила меня не пилит так
И поэтому она мне мила
И отпуск я провожу в океане
Двадцать пять дней – какой срок малый
Хочется мне остаться в океане
Согласен я жить с подводными ежами
Но ты же будешь ловить меня сетями
Как сельдь иваси
Как сельдь иваси
Только ли мне
Остаться хочется там, в глубине
Я знаю, это – мечта всех мужчин
В очередях в спортивный магазин
Они стоят за аквалангом
Воскресные дни в ванной проводят они
Тренируясь подолгу не спать
Плавать, нырять и молчать, и улыбаться
Как сельдь иваси
Как рыба-топор
Как рыба-часы
Как рыба-такси
Как сельдь иваси…
Эта забавная зарисовочка наглядно иллюстрирует, то есть повествует о тяготах семейной жизни. Хоть и иносказательно, и всё же уже нет смысла спрашивать у Пети, что же он на самом деле думает по этому поводу – там уже всё сказано. И всё же не становится ли Самойлов сознательно в этакую позу: пусть, мол, Костя таскает меня с собой на телевидение, пусть меня мало кто знает и никто ни о чём не спрашивает, всё равно я останусь при своём…. Но это – только поза, потому что на деле Петя с глубокой и внимательной иронией относится к таким «посторонним»:
В густых, запутанных
На наш лес не похожих джунглях
Есть птица марабу
Есть птица марабу-птица
Она настолько умна
Что ни в какой конфликт она
Не вмешивается, не вписывается
Мудрая марабу-птица
Мудрая марабу-птица
Стоит по горло в воде
Пропагандирует дзань, дзянь, дзинь, дзун
Она живёт ни там, ни здесь
Её никто не станет есть
Марабу-птицу…
Ну, ладно, быть в стороне и созерцать – это право таких вот птичек, а бывает ведь и покруче – находятся, скажем, стукачи, а проще говоря, дятлы. «Чего пристал к птицам?» - подумаете вы. Но какой глубокий смысл скрывается за этой условной символикой, а?!
Есть у павлина шикарный хвост
Поёт красиво какой-то дрозд
И могут к солнцу орлы летать
А дятел с детства привык стучать
У дятла не болит башка
В порядке печень и кишка
Давно сдох его последний враг -
Видно, дятел – стучать мастак
Он просто в окраске и не поёт –
И так у дятла полно забот
Тут нужно стукнуть, там постучать –
Он с детства лесу привык помогать…
Хотя понимать это можно двояко – живи и работай хорошо, тогда у тебя всё будет о`кей. Многоплановость, яркость, точность, меткость формулировок – отличительные черты творчества Самойлова. Главное дело, он творит совершенно искренне в отличие от других горе-писак, которых тоже он подвергает ироничным упрёкам:
Прозаик писал рассказ
Вначале не смыкая глаз
Сюжет правдив, и был герой
На этот раз похож на нас
Он первую главу придал огню
Чтоб не попасть в тюрьму
Вторую не показывал он
Никогда и никому – молодец!
По некоторой просьбе остальные главы
Он забыл
Затем чернильницу и перья на помойке
Взял и зарыл – молодец!
Смотреть и слушать, понимать
Мечтать и здраво рассуждать –
Вот молодец!..
В общем, в каждой песне Пети Самойлова можно отыскать (при желании, конечно) и социальное, и лирическое, и сатирическое, а лучше ничего не искать, а просто слушать и принимать Петю Самойлова таким, какой он есть (или кажется).
Теперь – пара слов о сценическом, да и надо полагать, настоящем образе Самойлова – это нечто уникальное, и это надо видеть. Играет Петя на своём басу вдохновенно, забыв обо всём вокруг, в экстазе прикусив губу и изредка выкрикивая подпевки Кинчеву яростным высоким голосом. То есть он весь в музыке, он увлечён, для него всё прочее исчезает…. И ещё – он великолепно чувствует и поддерживает своего товарища по команде, который считается лидером «Алисы», и поэтому Петя хорош в этой роли, второй роли…. Сейчас он сделался похожим не то на лешего, не то на водяного – такой меланхоличный светловолосый и бледнолицый тип, тем не менее, отлично чувствующий ритм. И там, где Костя играет (в язычника ли, в бунтаря ли, в лирика, быть может), Петя абсолютно серьёзен. Стоит же Пете выдвинуться на первый план в каком-нибудь акустическом концерте – и играть начинает сам Петя. Отсюда мораль – когда человек всё время на виду, это его или портит, или делает из него первоклассного актёра, помогая таким образом выжить, стать дипломатом и открыться для публики. Так что, вероятно, вторая роль Пети Самойлова – это, быть может, вовсе и не чёрная метка, а благо, ибо тот сохранил индивидуальность и не изменил себе. Что будет дальше сказать трудно, но хотелось бы, чтобы этот тандем Кинчев – Самойлов как можно дольше составлял фундамент группы «Алиса» и стал исключением из правила «двум личностям не место в одной группе», поскольку не будем сбрасывать со счетов ещё и Андрея Шаталина…. Ну, и стоит пожелать Пете творческих успехов, и так далее, и тому подобное.
31.05.95
Константин Кинчев: семь шагов за горизонт
Ольга Фёдорова
Константин Кинчев: семь шагов за горизонт
Пролог 1
Шаг первый: Нервная ночь 2
Шаг второй: Энергия 3
Шаг третий: Блок Ада. 6
Шаг четвёртый: Шестой Лесничий. 8
Интерлюдия: 206, ч. 2. 10
Шаг пятый: Шабаш. 11
Шаг шестой: Для тех, кто свалился с Луны. 13
Шаг седьмой: Чёрная Метка. 15
Эпилог: Со сцены в зал. 17
Пролог
«… есть люди типа «жив»
И люди типа «помер»
Но нет никого
Кто знал бы твой номер…»
БГ
Начиная работу над этими откровениями, я изучила массу трудов и заметок, посвящённых Косте Кинчеву, и пришла к жизнеутверждающему выводу: пишут о нём преимущественно женщины. Стало быть, есть в Кинчеве какая-то феноменальная притягательность, то, что он сам называет магическим словом Энергия…. Природная энергия, импульс самоутверждения, больше
созидательная, чем разрушительная. Вообще, метаморфозы Константина заслуживают особого внимания и рассмотрения, хотя многие мои знакомые утверждают, что очевиден путь Кинчева к кризису, который произошёл после отказа его от откровенной психоделии. Но один известный русский философ утверждал: человек, способный отказаться от своих прошлых идеалов в силу
новых и признать старые ошибочными, очевидно прогрессирует. В самом деле, было бы смешно, если бы Кинчев пел только «Мы вместе!» и нечто подобное, которые психоделическими никак не назовёшь. Хотя, по-моему, всё закономерно – от лёгкого бита к харду, потом психоделия, сейчас – грандж (который некоторые продолжают путать с трэшем), далее будет тоже нечто совершенно новое…. К тому же, в этом прогрессе виноват не один Кинчев – как известно, песня пишется под гитару, а аранжировки делаются всей группой, в которой тоже происходили свои метаморфозы, смены вкусов, перемены лиц…. Взять, например, сегодняшнего Шаталина – прямо новый Ляпин, виртуоз! И хотя концерты дают наиболее точное и верное, энергетически окрашенное представление о работах группы, боюсь, что загадка Кинчева так и останется загадкой….
Шаг первый: Нервная ночь
«… занесите меня в Красную книгу
Положите на стол с зелёным сукном
Я открыл свой свет и свои чёрные дыры
Свой Антимир, и я живу в нём…»
(«Красная Книга»)
«… их картонный дом не горит…»
(«Картонный дом»)
Легенда гласит, что альбом этот с очень показательным, кстати, названием, действительно записан за одну ночь. Такой лёгкий нововолновый бит с инструменталистами «Секрета» и нервный кинчевский вокал…. В целом, прослушав альбом, рядовому любителю музыки в отважном тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом наверняка было трудно составить какое-то определённое представление о некоем «докторе Кинчеве», но, что касается дальнейшего направления развития музыки «Алисы», то тут можно проследить кое-что, так что в определённой степени это программный альбом (баллада «Вор и палач», «Мы держим путь в сторону леса»). Не так заметен, ещё в тени находится Петя Самойлов в качестве бэк-вокалиста (кажется, его эта роль вполне устраивает и до сих пор – мало того, он же ещё и басист!) Ну, а в целом Кинчев поражает артистичностью и мелодичностью (теперь он умело первым начисто забивает второе, но что поделаешь – творческий рост…) Ему нравится дразнить всякого рода Франкенштейнов (доктор-доктор-доктор-доктор!) и Гребенщикова, посмевшего обвинить Костю в неискренности; он ненавидит рамки, в которые не вписывается – даже город ему противен, ему ближе лес, пляж и прочие интересные места – создаётся даже впечатление, что Кинчев болен клаустрофобией, но он гордится тем, что один, и показывает своё глубокое презрение к владельцам «картонных домов» с их мелочными проблемами. Приятно поражают локальные данные исполнителя, что крайне нетипично как для русского рока, так и вообще для «новой волны» - голос Кинчева прекрасно поставлен и, сдаётся мне, это единственный альбом, где делается упор на следование мелодии, которая не замыкается на трёх аккордах…. Чудно – группа «Стиль» великолепно умеет менять стили, но потом наверняка колоссальный индивидуализм и свободолюбие Кинчева забили аморфных будущих «секретовцев» («Кто решится на смех? Кто пройдёт через дым? Кто осмелится снять карантин?») Но самая удачная песня, или одна из таковых – это, конечно, «Эй, ты там, на том берегу» - ещё акустическая, феноменальная по мелодичности, которая впоследствии была сделана в страшном и зверском электричестве – что поделаешь, прогресс. Может, в тот период у Кости отсутствовала ярость – ну, скорей всего, ирония и лёгкое возмущение было, и всё…. Это можно понять – до питерского периода Костю всячески забивали в Москве, заставляли петь чужие песни, и поэтому, когда ему наконец-то удалось сказать своё слово, это было сделано осторожно, хоть и очень настойчиво…. Во всяком случае, из общей бесцветной среды города Кинчев очень выделяется со своим красным шарфиком – вот он ходит, всё рассматривает, изучает и делает выводы: манекены – люди, которых «ставят в загон» и «обрекают на плеть» - он так независим, что не ясно, кто из них обман, и его свободу вполне можно принять за мираж. И всё же, несмотря на свою независимость, его тянет на природу, к морю, «туда, где день меняет ночь» - ведь именно так он, в конце концов, пришёл к язычеству…. Кинчева с его взрывным темпераментом и страстностью в итоге стал устраивать другой стиль, более подходящий ему, резкий – кажется, он не вписывается даже в рамки бита «Стиля»…. Чётко зная, где плюс, где минус, он умело окрасил текст чувством, эмоцией момента (досужие критики упрекали Кинчева в полном отсутствии в его творчестве любовной лирики – должно быть, они плохо слушали, хотя, вероятно, хорошо вчитывались – можно подумать, он только и делает, что пишет политические памфлеты). Если бы «Нервная ночь» всплыла тогда, когда обыватели называли Кинчева антисоветчиком, им следовало бы послушать её, чтобы в корне опровергнуть это нелепое утверждение – раннего Кинчева, пожалуй, очень трудно в чём-либо упрекнуть, тем более, обвинить в цинизме и агрессивности. Это – хороший городской наблюдатель, который из будочки сверху глядит, но когда надо, спускается и принимает участие в том, что происходит – это здорово, конечно, потому что тот же Гребенщиков – пассивный созерцатель, он ни во что не вмешивается, и стуку в дверь не верит…. Не знаю, почему, но мне кажется, что первая и единственная неудача во всём творчестве Кинчева – это песня «Завтра может быть поздно» - попытка разобраться в том, что происходит в Афгане, привела к тому, что текст стал репортажем, заметкой, но никак не поэтической зарисовкой – все прочие Костины тексты отличаются необыкновенной поэтичностью, особенно после девяностого…. Что же до этой песни – не люблю я её, и всё тут – может, прочие критики не согласятся со мной – выразительная, мол, показательная – да, конечно, но это – моё субъективное мнение…. Кинчев – не агитатор, он проповедник, склонный к иносказаниям; прямая речь не для него – оставим это журналистам. А в целом, альбом очень цельный, ценный и смелый для окончания времён застоя…. К тому же, очень приятно, когда в музыку приходит подготовленный, достаточно зрелый человек – ему тогда, кажется, было двадцать шесть…. Но потом, как гласит легенда, Кинчев года два ничего не писал, где-то подрабатывал, переживал непонятный кризис – это, наверное, его так встретил наш загадочный город, а потом наконец-то пришёл в питерскую группу «Алиса» вокалистом – с этого-то всё и началось…. Вообще, в отважном Питере все команды отличаются
необыкновенной сыгранностью, пониманием друг друга, что чудесно, и даже после частичного развала коллективов они частично собираются вновь (в ту же «Алису» вернулся Шаталин и Ко, вновь собрался «Аквариум» и так далее – да, этот город, определённо, самостоятельно творит собственную мифологию). Таким образом, закончились сумерки, и начался блистательный взлёт.
Шаг второй: Энергия
«… я за короткий срок так много сочинил
Что много из того, что сочинил, уже забыл...»
(«Меломан»)
«… Ветер! Это ветер!..»
(«Экспериментатор»)
Можно сказать, что с этого альбома началась официальная деятельность настоящей группы «Алиса» с новым московским лидером. Выбрал Костя себе резкий, острый псевдоним, как сам – Кинчев: фамилию от деда унаследовал, и стал теперь Костя Панфилов Костей Кинчевым – таковым и по сю пору остался. Оправдал полностью название альбома в концертной программе – в
альбоме-то всегда меньше энергетики, чем в ходе живых концертов, и всё же…. Так возник первый Костин бессмертный хит «Мы вместе!». Но Кинчев не отказался от собственного индивидуализма – напротив, он его ещё и незыблемым авторитетом укрепил, ведь его девиз представляется следующим образом: «Мы вместе, потому что я этого хочу! (см. «Иди ко мне»)»). В то время Костя, судя по всему, метался в поисках своего сценического образа – то чёлку красил в зелёный цвет, то в чёрный – от природы Костя – блондин), то глаза подрисовывал…. Наконец, выискал-таки красный шарфик – или это несколько позже было? Во всяком случае, в питерском рок-клубе Кинчев до сих пор является законодателем мод – взять хотя бы образки на шее, крест в ухе, резиновые джинсы, татуировки…. Ну, да ладно – постараюсь совершить плавный переход от личности музыканта к его «Энергии». Конечно, видеть Кинчева, плавно и непринуждённо машущего руками – это одно, а слушать на плёнке – это другое, хотя все эти вскрики и всхлипы – это те же взмахи, по крайней мере, на публику действуют аналогично…. Так вот – в песни вклинились модные нововолновые аранжировки, и тем самым фон некоторых песен был начисто испорчен (нет, это не в «Энергии», не в «Волне», не в «Меломане» и «Соковыжимателе» - что осталось?). Чудный поэтический этюд «Доктор Буги», в котором появились неповторимые кинчевские сравнения и метафоры, оказался кишащим ими настолько, что те, кто врубился в «Мы вместе!», совершенно не понял в этого «Доктора» - откуда эта нездоровая любовь к докторам? Кстати, во время краснознамённого образцово-показательного путча Кинчев переделал своего «Доктора Буги» и пел так: «Слышны ли вам наши шаги, доктор Пуго? Доктор Пуго! Да!!!» Ну, да ладно – бог с ними, с монстрами-то.
В общем, Кинчев решил, что ему больше идёт электричество, и народ с ним полностью согласился – во всяком случае, такого согласия между «Я» и «мы» ещё никто так откровенно не демонстрировал. Так начиналось священное взаимодействие Кинчева и народа, так он был провозглашён верховным магистром мятежного юного поколения…. Совершенно справедливо, надо
полагать – всякая заторможенность Костю бесит и раздражает. Неожиданные сравнения потускнели перед тем, что определено как Энергия – умело чередуются агрессивные и лирические моменты, перепады настроения…. Кинчев сам становится своего рода экспериментатором: весь альбом состоит из сплошных удач и открытий: трудно сказать, какая песня нравится больше. И всё же Костя позволяет себе взгляд назад – рассказ сперва о меломане, а потом – о нелёгкой судьбе хулигана, ставшего музыкантом. Фантастика – как в одной песне могло уместиться столько названий…. Если бы не самоирония и артистичность Кинчева, песня бы погибла, а так это – несомненное открытие. Сразу видно, то есть слышно – темпераментный юноша, который не
желает стоять на месте…. Чего стоит вовремя ввёрнутая известная цитата: «Я хочу прожить жизнь так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы!» О, кто бы мог подумать, что эти самые годы, бесцельно прожитые – это то самое комсомольское прошлое!.. Кинчев же жаждет самоутверждения, причём не важно, какие формы оно приобретёт, лишь бы таковое имело место. Прямо скажем, необычно, прямо и смело…. Или как это по-русски – свежо? Вот именно. Во всяком случае, определение «энергичный» навсегда пристало к Косте, и это правильно – ещё бы, прежде чем придти в большую музыку, он сумел получить высшее образование, а после начала перестройки эта самая энергия и начала проявляться – казалось, ещё немного, и дождёмся перемен, но Костя не хотел ждать – он сам начал кое-что преобразовывать в современной музыке. Уже потом было отмечено, что он наделён обаянием и магической притягательностью – но это уже от природы…. Кто знает, может, такой имидж сам нашёл Костю. Вот «его поколение» такого Кинчева и приняло – он, видите ли, всё про них знает – от
терзаний до поисков воли в дебрях города…. Потому что сам через это прошёл, и осталось только выразить это так, чтобы поняли – а уж этого понимания Кинчев добился, потому что этот человек собственный желания и устремления выносит на первый план, и самоутверждается, экспериментируя. Элементы театра абсурда в «Энергии» и «Экспериментаторе» сделали эти песни практически студийными – неподражаемое «Ветер! Это ветер!», ставшее анекдотически популярным и смелым – не как дух эксперимента, а как дух Энергии, свободы…. Этот образ ещё не раз встретится нам впоследствии как символ свободы. Вроде это – типаж отрицательный, экспериментатор-то, а на деле – положительный, новатор, стало быть…. Вот и первый парадокс в на редкость гармоничном альбоме – страстный вокал плюс нервная и неровная музыка. Да, поистине, это тема, не знающая дна…. Феномен музыканта подлежит глобальному изучению (и наверняка первой это сделает женщина!). Ну, раз уж заговорили о любви, то в «Ко мне!» показана данная тема – от кристально-чистого проблеска чувства до во-от такого взрыва страсти! Взгляд на растение любви под микроскопом…. Причём, несмотря на вечное стремление к самоутверждению «Я» автора, «ты» почти приравнено к нему – вот вам и второе противоречие. Но, кажется, в «Шабаше» песня эта сделана лучше, а здесь – наверное, более мучительный конфликт показан, нелёгкий, прямо скажем…. Сочетание уверенности с безнадёжностью, и полная, безоговорочная, приобретённая вера в варианте «Шабаша» - вот вам один из «редких» образцов любовной лирики Кинчева, зато какой! Вроде как сам себе соковыжиматель, если продолжать ассоциативный ряд «Энергии». Взгляд снизу вверх (сверху вниз?) на себя самого, их двое, в нём…. Очень удачная зарисовка, причём как поэтическая, так и музыкальная. Но не секрет, что всё и всегда зависит от исполнителя, особенно если он воплощает в жизнь собственное творение и идею. А идея такова: жизнь музыканта нелегка, хоть и безумно увлекательна, но иногда и достаёт….
В «Энергии» Кинчев ещё созерцатель, кое в чём – непосредственный участник, актёр – потом он придёт к мессианству, социологии, обозревательству, язычеству, масонству, и, наконец, к добровольному лицедейству…. Приятно поражает любовь к Бодлеру и символизму, хотя, похоже, дело даже и не в этом, а в самом синтезе стилей и направлений, в искре Божьей – ну, дано человеку быть актёром и музыкантом, и всё тут…. А я вот, например, знаю массу плохих критиков (наверное, первым из официальных критиков был Сальери), поэтому, считая своей любимой книгой легендарный булгаковский роман, Кинчев не ошибся – это дало ему силы и научило стойко переносить всю ту чудовищную несправедливость, которая
последовала после…. И эти силы – это ведь всё та же Энергия, которой обладают пассионарии, ибо мало избранных, мало….
Шаг третий: Блок Ада.
«… мы вскормлены пеплом великих побед…»
(«Солнце встаёт»)
«… ветер больших перемен дует на восток…»
(«Ветер Перемен»)
Наверное, половина критиков назовёт этот период творчества «Алисы» временем шедевров. Но, простите, а что же тогда будет в девяностом, после кризиса, а? И таких периодов было довольно много, так что оставлю это – просто очередной шаг вперёд, очень целеустремлённый и конкретный шаг. Вот тогда-то и появились знаменитые красные звёзды, и фирменные цвета –
красный и чёрный…. Откровенно говоря, «Блок ада» - один из наиболее любимых мною альбомом, причём эта любовь – из серии «не за что, а потому что», так что я вряд ли смогу привести пару-другую веских аргументов на этот счёт; женская логика, а вы что хотели?.. Так вот – о чём бишь я? Ах, да, о мистической красно-чёрной символике, сатанинских красных звёздочках,
шарфиках и прочем, и прочем. С чего бы это? Никак Кинчев мистиком стал, раз к аду обратился? Причём то был ещё только начальный этап – дальше это станет сильнее и заметнее…. Может, это – дань бунту, духу противоречия? Я не знаю, как это объясняет сам Костя, но он с одной стороны – христианин с
искренней верой, а с другой…. Отчего-то библейского Зверя упоминает, дразнит бесов…. Что же перевесит? Сдаётся мне, всё-таки перевесил язычник, хоть и поёт Костя, что компромисс не для них, видите ли, без него как же? Не напрасно посветил в его сторону яркий луч, и в цвета рассвета окрасился. Образ Солнца в альбоме – чуть ли не впервые в таких масштабах, зато с большой буквы. Так что противоречий хватает, зато каких красивых! Что не композиция, то шедевр…. Что же касается тенденции к следованию путём ада, то это вызвано, скорее всего, исключительным мистическим даром Константина, истинно бесовским очарованием, потому это стремление найти объяснение всему запредельному, неведомому, противостоящему тишине и покою вполне естественно. И ещё – обращение к христианству! Тогда ещё члены Политбюро в церковь не ходили, да и вообще мало кто ходил, а Костя вот взял и вспомнил: «А на кресте не спекается кровь, и гвозди так и не смогли заржаветь, и как эпилог – всё та же Любовь, и как пролог – всё та же Смерть…» Вот так-то, вот тебе и дьявольские напевы (хотя и не без них!), хотя до нательного креста ещё дело не дошло – как у язычника, в левом ухе…. Ну, да ладно, не будем вдаваться в подробности, просто очень чётко заметил кто-то из журналистов: Кинчев между Небом и Зверем. Причём никак не могу согласиться с Н. Барановской – до «Солнца на хоругвях» ещё далеко. Костя ещё даже хоругвей не изобрёл – в «Блок аде» он находится только в стадии осмысления. А если даже и не так, то куда же он пойдёт? Тем более, у него везде уже не «мы», а откровенное, самостоятельное «Я» (ну, за исключением «Солнце встаёт» - это да, это – общее, наболевшее) – получается, что он стоит один со своим единственным стягом, и куда же он пойдёт? Ясное дело, «если ты веришь мне, ты пойдёшь со мной», но куда? Костя ещё только начинает путь – это в «Шабаше» уже можно всем вместе куда-то пойти – и за солнцем следом, но «Блок ада» - это осмысленная причина пути, потому что «мне нужен воздух», потому что «кто-то, очень похожий на стены, давит меня собой», потому что путь начинает один Константин, на веру собратьев
полагаясь. Он ищет стихию, покровителя («Земля», «Воздух», вода – «Эй, ты там, на том берегу», огонь – «Красное на чёрном»), и находит Солнце да плюс горячая, искренняя вера, основанная опять же на своём чувстве, от своего «Я»
исходящая…. Короче, основная мысль, которую мы имеем, это вовсе не «Красное на чёрном, угу!!! Ага!!!», как сперва можно было бы подумать, хотя сочетания слов, бесспорно, очень красивые (да и цвета-то, между прочим, сатанинские), а «мы вскормлены пеплом великих побед» - думаю, объяснять и комментировать, что это такое, не стоит (ну, в крайнем случае, загляните в моё «Кольцо Сатаны»). Более меткого и точного определения давно ушедшей эпохи вы никогда и нигде не встретите. Что же касается сравнений, то «Движение вспять» - это одно большое сравнение; там их сколько угодно, даже, по-моему, текст слегка громоздкий из-за этого получился, но прелести от этого не утратил. Может, его малость забил один и тот же гитарный рифф (акустический вариант с одним самойловским басом сделан чуть получше) – но это я сужу с точки зрения слушателя, чисто субъективно, стало быть…. Но в целом альбом просто покоряет звуковой насыщенностью и красотой, а сочетание ярости и лиризма идёт через песню, и звук необычайно свежий – вот что значит мало-мальски постоянный состав!.. Ну, про «Время менять имена» уже много говорили и писали – сам, мол, поменял, был Панфилов – стал Кинчев (но он же при этом не претендует на болгарское гражданство, а самом-то деле!)…. Звучит актуально, но по-прежнему нет и намёка на антисоветчину – и чего только придирались к человеку? Скандальная концертная программа, тем не менее, уже была подготовлена, да и имидж стал не менее скандальным…. Этот Антимир, открытый и углублённо изученный Кинчевым, отчасти был продолжен в «Компромиссе» и успешно завершён «пеплом великих побед». Что же касается «Того, кто на том берегу», то он значительно отличается от первоначального варианта времён «Нервной ночи» - тот был звучнее и лиричнее, в психоделическом стиле, а окончательный – более жёсткий, яростный, зло ироничный, по эмоциям более похожий на «Движение вспять»…. Ну, берусь за самое трепетное – «Ветер перемен»,
«Воздух», «Землю». Песни очень похожие по духу и настрою, но и по стилистике, и по содержанию, и по передаваемым чувствам абсолютно разные – так и должно быть, конечно. Говоря о «Ветре», всё чудится призыв «Ко мне!» между строк, только уже без растягивания гласных и преувеличенного самомнения, хотя куда же без этого? Кажется, Кинчев уже достаточно уверен в своих чувствах и в себе самом для того, чтобы об этом говорить в полный голос и на этом настаивать (это как магия всевидящего взгляда колдуна), но что это – и отчаяние лёгкое проглядывает, совсем уж едва уловимое…. Такое впечатление, что он только предполагает, что будет такое время, когда ему поверят, и за ним пойдёт, хотя ведь оно уже наступило – откуда тогда это отчаяние, сочетающееся с непреклонной уверенностью? «Моя земля просит воды, мой город переполнен и зол, как сжатый кулак… я чувствую начало конца, чувствую ток…. Шок!» Ну, да ладно – ничего себе, отсутствие любовной лирики! Лучше меньше, как говорится, да лучше…. Некоторые, например, при упоминание сочетания красное-чёрное Стендаля вспоминают. Да, вот уж поистине – у кого чего болит, тот про то и говорит: кто про
Антихриста, а кто – про Стендаля…. Ну, «Земля» - это программа посвященного, а в «Воздухе» - великолепная аранжировка плюс необыкновенно трепетное исполнение – это одна из лучших композиций всего альбома, если не самая лучшая. Комментировать «Воздух» очень трудно, поскольку на оценку этой песни здорово влияет чувственно-эмоциональное восприятие (и визуальное тоже). Такое впечатление, что композиция, как образ, писана по всем канонам эстетики.
Откровенно говоря, было очень трудно предположить, какой же ещё взлёт может следовать после такого и без того прогрессивного альбома. Однако время не стоит на месте….
Шаг четвёртый: Шестой Лесничий.
«… театр начинает жить
Лишь только свет отбросит первую тень…»
(«Театр Теней»)
«… мы уже почти вышли на трассу
Но только почти, только почти…»
(«Аэробика»)
«… весна будет когда-нибудь завтра…»
(«Сентябрь»)
Могу рассказать одну историю – кому-то она покажется страшной, кому-то – абсурдной, кому-то – смешной. Но произошло это в девяностом, уже задолго после «дела Кинчева», когда страсти улеглись. Короче – есть у меня одна редкая запись этого пресловутого альбома, который – альбом этот – как-то транслировали по Всесоюзному радио, правда, без заглавной одноимённой песни, которую поэтому я – каюсь! – слышала только в акустическом варианте (куда ещё изобретательный Петя Самойлов приплёл гребенщиковского «Мишу из города скрипящих статуй»). А как это произошло, объясню - перед трансляцией по радио диктор таким проникновенным, честным голосом заявляет: извините, мол, уважаемые товарищи, песенку «Шестой Лесничий» мы передать не можем, поскольку как раз в этом месте на нашей пластинке такие страшные помехи, что дать песню в эфир не представляется возможным, зато остальные – пожалуйста, слушайте…. И для верности работники радио испортили помехами финал «Театра теней», после которой должен был идти «Шестой Лесничий». В общем, и не подумаешь, что сделано это специально, хотя в песне могли усмотреть явный намёк на главу государства Горбачёва, хотя шёл пятый год перестройки. Побоялись актуальности текста или «Миши из города скрипящих статуй»? В общем, такова легенда – вряд ли теперь кто-нибудь поверит, что это было на самом деле. Во всяком случае, именно во времена создания этого альбома группой были подготовлены наиболее агрессивные, по тогдашним понятиям, концерты – такое яростное электричество и вызывающе раскованное поведение Кинчева не могло не насторожить любителей «Ландышей» и «Серебряных свадеб», включая и стражей общественного порядка. Ну, и что же мы видим? Что значительного и нового прибавилось с этим шагом? Так очень условно песни альбома можно разделить на три группы: хардово-лирические («Театр», «Сентябрь»), жёсткие полуметаллические («Аэробика», «Солнце за нас») и политические («Новое мышление», «Тыр-тыр-тыр»), за что авторитетнейший отечественный критик Артемий Троицкий тут же причислил «Алису» к группам, поющим и играющим политический рок…. М-да, и это – из-за двух-трёх ироничных и злых песенок, где Кинчев явно даёт понять свою точку зрения по поводу всяких «новых методов», перестроек, тоталитаризмов и прочего, и прочего. Он иронически отнёсся к пафосу новых свершений, наблюдавшемуся тогда в стране, и. подозреваю, знал, что идея всеобщей демократизации (стало быть, вседозволенности, как это понял народ) ни к чему хорошему не приведёт – ну, и что, разве он был не прав? В том-то и дело, что у нас в России всё бывает
«только почти», как справедливо заметил Константин, а после и Черномырдин обронил свою знаменитую фразу: «Хотели как лучше, а получилось, как всегда…». И ещё пара слов по поводу «дела Кинчева», раз уж эта тема оказалась косвенно затронутой: не понимаю, каким образом и кто услышал во фразе «Эй, ты там, на том берегу!» отчётливое «Хайль Гитлер!» - это раз. Два: что такого криминального в следующих строках: «Вы скажете мне: что за поза? Вы, батенька, максималист! Я отвечу вам: что вы, мой фюрер, я просто антифашист!» Три: интересно, каким образом Кинчев мог сделать так, чтобы его фэны не громили вагоны, а? Сказать: ребята, не надо делать того-то и того-то, да? Ну, не знаю, как бы это подействовало…. И правильно Костя сделал, что оставил свои попытки сдаваться в подробности политических игр и пошёл своим самобытным путём – так далеко даже сам Гуру Борис Борисыч не забредал…. И этой самой переходной ступенью на пути к «Шабашу» стало «Солнце за нас» - да, и «Стерх», конечно…. В «Театре» тоже есть кое-какие намёки, но это, скорее, дань более ранней «Блок аде» - во всяком случае, в
медленных песнях «Алисы» всегда присутствовал Дух, и аранжировки просто виртуозные. Наверное, это главное…. А то я слышала тут на днях по телевизору (хотя об этом твердят неоднократно): вот. Пройдут концерты «Алисы», причём будет много акустических баллад, что совершенно нетипично для данной группы…. Да, обидно становится за таких критиков – по-моему, электричества в меру, но баллад больше («Шабаш» - почти целиком, «Для тех, кто свалился с Луны» - все, кроме «Смутных дней»…). Костя – поэт чисто народный, песни его – исключительно баллады, а образ на сцене – злой, электрический…. Жаль, что не углядели господа критики главного противоречия: текст лиричен и нежен, а подача – яростная, из-за образа, который Кинчев навязывает аудитории, и кое-кто не слышит музыки…. А самому Косте и его фэнам это очень нравится, поэтому и интерес к нему не угасает вот уже больше десяти лет.
Интерлюдия: 206, ч. 2.
«… у дятла не болит башка
В порядке печень и кишка
Давно сдох его последний враг –
Да, видно, дятел – стучать мастак…»
(П. Самойлов, «Дятел»)
«… как ярко светит после бури солнце!..»)
(итальянская народная песня)
«… к нам в Бермудский треугольник
Залетело НЛО
Я прочёл им две газеты –
Их как ветром унесло!..»
(«Танец на палубе тонущего корабля»)
Решили-таки, наконец, пустить в народ этот считавшийся ранее безвозвратно утраченным альбом, и это, бесспорно, очень радостно. Странное название повторяет статью Уголовного кодекса, по которой пытались осудить Кинчева – в простонародии, за хулиганство. Сдаётся мне, песни эти написаны
были гораздо раньше, потому что на самом деле последствия этого процесса были очень серьёзными – Кинчев около года не мог ничего писать, после чего разродился «Шабашом». В альбоме же этом кое-где проглядывает добродушное ёрничество и ирония, а общая идея такова: ага, наконец-то от нас отстали, и мы снова можем делать то, что захотим! Откровенно говоря, «Алисе» это удалось на все сто. «206 ч. 2) – это своего рода эксперимент, задуманный как диалог Кости Кинчева и Пети Самойлова, который наконец-то проявил себя не только как бэк-вокалист и басист, но и как талантливый автор (только непонятно, почему песни Кинчева сделаны, как положено, в
электричестве, а песни Самойлова поёт сам автор под одну гитару – от этого, правда, песни и сам автор ничуть не страдают). Странное дело – даже когда Костя пытается иронизировать, это всё равно получается серьёзно и драматично, а Петя, кажется, не умеет быть серьёзным – все его песни ироничные и юморные, да и вообще Самойлов – интересный вокалист и автор. Их совместное творчество, правда, тоже весьма удачно – скажем, поздняя «Жги-гуляй» из «Чёрной метки» или «Снова в Америке». Кстати, о последней – песня откровенно посвящена Гребенщикову – он как раз в это время уезжал за границу, записал англоязычный альбом и, как ни странно, вернулся (между строк очень явно проглядывает строка «Серебро Господа моего» - неплохо получилось, совсем как у БГ). Кстати, ещё по поводу Гребенщикова – в «Моём рок-н-ролле» то же самое – сперва «Вперёд, Бодисатва!», а потом – опять цитата: «Мама, что мы будем делать, когда Она двинет собой?!», после чего Костя недовольно замечает: «Что-то мы не то поём…» Да, со времён «Мы держим путь в сторону леса» много воды утекло, хотя непонятно, какое отношение далеко не скандальный и отчасти «правильный» Борис Борисыч имеет к «206 ч.2» и «делу Кинчева». Впрочем, одной из характерных черт группы является отрицание всяческих авторитетов, поскольку нынешний стиль группы определяется как эклектика – синтез нескольких стилей. Точка
зрения не нова, зато оригинальна. В целом же альбом наверняка озарён звездой Пети Самойлова (причины я, кажется, уже назвала – Самойлов пытался быть серьёзным, а Кинчев – весёлым, и лучше получилось, как мне показалось, у Пети – во всяком случае, оригинальнее, это точно, но это только субъективное мнение). То, что было записано в электричестве, вообще-то, довольно приятно – та же «Армия жизни», но гитарное соло а-ля Пако де Лусия в концертном варианте, бесспорно, удачнее – здесь уж очень оно назойливо, лейтмотивно. А вот «Снова в Америке» удалась, причём иронию можно услышать, даже особенно не прислушиваясь, равно как и в «Нет войне». Дивная зарисовочка «Поллюционный сон» у Кости наиболее получилась. А песня совместного, кажется, производства, «Света» (не слишком понятное название, лучше – «Тушим свет») очень напоминает если не по настроению, то по содержанию великого импровизатора Джима Моррисона. Короче, великой и могучей «Алисе», судя по этому альбому, солнце и в самом деле светило довольно ярко, после бури-то…. А дальше для Кости начались трудные и великолепные дни…. Конечно, я могла бы много чего сказать по поводу творчества Пети Самойлова, но это я сделаю в отдельной работе, поскольку в пути Кинчева за горизонт Петя вряд ли участвует. Я права?
Шаг пятый: Шабаш.
«… думы мои – сумерки…»
(«Думы»)
«… кто за что в ответе
С тем и проживёт –
Время покажет, кто чего стоил
В этой пурге…»
(«Шабаш-2»)
«… чую гибель –
Больно вольно дышится!..»
(«Чую Гибель»)
Ну, и по традиции, ещё одна легенда – этот двойной концертный альбом посвящён памяти Саши Башлачёва, хотя злые языки утверждают, что эти песни были сотворены ещё при жизни Саши, который, послушав их, сказал (цитирую): «Что ж он так дерёт? Я ведь ещё жив, вроде как…» Во всяком случае, под влиянием Саши, как утверждает сам Костя, сформировались его взгляды на поэзию, и так стал развиваться его стиль, причём такая позиция
Кинчева абсолютно искренняя – чужую линию он вряд ли бы долго стал гнуть. К тому же. Где-то в это время «Алиса» приняла крещение, была предпринята поездка в Иерусалим…. Да, но почему же тогда «Шабаш»? Откуда это повышенное внимание к сатанинским силам? Что ж, вероятно, это можно объяснить только тем, что христианская церковь причисляет язычество к ереси – вот, наверное, и ответ, а это – единственный шанс стать по-настоящему свободным от всяческих догм, что нам «Шабаш» в итоге и подтверждает весьма наглядно. После глубокого кризиса – взлёт, да ещё какой: прямо в облака! Костя вышел на абсолютно новый круг, сделал самый далёкий шаг, пусть ещё и не совсем осознанный – но он стал на голову выше и повзрослел, а за ним – и музыканты его…. Наконец-то Кинчев всецело и
безраздельно отдался своей страсти – язычеству, причём и тайному, и явному. Но и без противоречий не обошлось – так же, как в своё время в альбом «Кино» «Группа крови», ставшего тоже этапным, абсолютно не вписалась песенка «Прохожий», так и в языческом кинчевском «Шабаше» присутствует интересная, но какая-то «не в тему» сделанная зарисовочка «Всё это – рок-н-ролл». Это – уже не чистое, откровенное, а больше этакое актёрство – вот, мол, какой я плохой, хотя я только что вам доказал, что я – Поэт, и пишу совершенно классические вещи. А может, «гений – парадоксов друг» Кинчев решил изобразить свою многогранность и продолжить галерею своих противоречий – как знать. Важно, что альбом получился отличным, свежим,
нетрадиционным – Константин явно открыл новое направление, не побоялся экспериментов и начал откровенно следовать зову души и сердца. Это удалось – впрочем, всё, что писано собственной кровью, всегда удаётся, ибо иначе и быть не может. Пусть кто угодно говорит, что это – эпигонство, и зачинатель этого стиля – Башлачёв; это не так. Самое интересное, что музыка приобрела тот же древний классический психоделический хардовый оттенок, что и тексты. И при всём при этом Костя не утратил своей энергии, но изменил сценическому образу – вот ведь как…. Поэтому так родилось очередное противоречие – тексты классические, даже в чем-то ровные, а образ Кости всё тот же – бунтарь, хулиган да сладострастник…. Но, что самое удивительное, фэны приняли этот альбом! Костя-то остался прежним, а тексты – Бог с ними…. Ну, ладно, не стану никого судить или перехваливать – довольно я уже поиграла в беспристрастного критика, всё равно ни черта не получилось,
поэтому примусь-ка я непосредственно за анализ «Шабаша»: опять-таки можно условно (даже очень условно) разделить песни на: «Старые» и «новые». Что касается «старых», то в новой аранжировке они звучат вполне гармонично и энергично, даже в унисон «новым» - «Ко мне!», «Красное на чёрном» - это вообще бессмертные хиты. Причём поскольку альбом записан вживую, непосредственно с концерта, эта энергия как исполнителей, так и зала схвачена и учтена. Здорово – фантастическое единение, священнодействие, где проповедник – Костя, и слышно ведь его Слово, причём слышно достаточно отчётливо. Вот такие дела…. А если вести речь о новых хитах, то ведь каждый из них – произведение искусства, на самом-то деле. Мало того, что искренние и от души сказанные и сыгранные (заметим явный прогресс Шаталина – даже покруче клавишных, во как!), так ещё и заметна искра Божия – ну, дар у человека, дар, каким бы «приземлённым» он не казался ни самому себе, ни публике. Он перестал играть себя в песнях (игра эта продлилась долго, и возобновилась с выходом «Чёрной метки»), стал фатально, до отчаяния искренним. И ему поверили! Поверили так же, как
раньше верили Кинчеву-бунтарю, актёру, игроку…. Да и как можно ему не верить, если он – такой же, как мы? Наконец-то он выбрал для себя верный путь, и другим показать его решил…. Что я могу сказать по поводу песен? Даже не знаю, какую отметить особо – все они хороши. Те же оба «Шабаша» - они замечательны и совершенно различны по настроению вопреки утверждению «Между первой и второй перерывчик небольшой». Явные эксперименты с формой, в музыке, и итог: если священная дрожь бьёт и
исполнителей, и слушателей, это уже кайф, так ведь? Ну, кайф – и всё тут, и что задавать глупые вопросы типа «отчего» да «почему» - это хорошо, чудесно, замечательно, и точка, потому что так чувствуешь. Ну, и как же это может быть неискренним? Поэтому и «Жар Бог Шуга», и «Чую гибель» - это всё песни одного корня, а «Бес Паники» - наиболее удачная из них. Есть в ней всё, что нужно – завеса тайны, которая скрывает искажённое, демонически красивое лицо Кинчева. И, что удивительно, здесь же совершенно естественно смотрится песня на стихи китайского поэта Су Ши «Лодка» (её прозвали «СуШи вёсла») – текст мудрого китайца подаётся совершенно по-славянски. И всё же главное достижение Константина – это то, что он сумел выжить, перешагнуть этот страшный рубеж 27-28, перенеся страшнейший кризис – да, бесспорно, выживает сильнейший…. Поэтому эксперименты успешно продолжаются – но тот этап был, безусловно, знаменательным – период «Шабаш» - «Для тех, кто свалился с Луны»…. Хоть и есть увлечение «числом Зверя», оно сродни древним народным верованиям в мистику и силы любви…. Любовь – естественное состояние любого творца, а где любовь, там и восторженность, и до страсти недалеко. Эта восторженность начало своё в «Шабаше» обрела (в финале это особенно показательно), и ожила да заговорила в полный голос в следующей работе Кости и его коллектива.
Шаг шестой: Для тех, кто свалился с Луны.
«… и окрик – не сила, и выстрел – не вера
Когда тебе Солнце шепнуло – Лети!..»
(«Кибитка»)
«… да оделит тебя Солнце глазами любви!..»
(«Пасынок Звёзд»)
«… ну, а там, внизу, тает снег…»
(«Театр»)
Альбом влюблённого, для любимой и про любимую…. Да, вещь для тех, кто «не от мира сего», о чём и говорит дивный текст в прозе, сделанный Кинчевым и начертанный на обороте пластинки – так Костя впервые (хотя ещё было «Краткое жизнеописание «Алисы»», написанное им самим) проявил себя как незаурядный прозаик, мастер слова. Эпиграфом была цитата из Гессе: «Только для сумасшедших! Плата за вход – разум!». Это стоит пояснить: испокон веков люди, наделённый Даром Божьим (будь то те, кто
умеет творить, или хоть те, кто наделён даром любить и прощать – всё равно), считались сумасшедшими, «свалившимися с Луны», отмеченные печатью, не похожими на своих собратьев. И вот именно поэтому это сообщество людей понимает то, что скрыто, что между строк, чувствует глубже и находит что-то там, где другие ничего найти не могут, да и не ищут. Костя пытается их сплотить, собрать вместе, хотя сделать это непросто – каждый из них живёт в своём особом мире, отшельником, поэтому задача Константина - дать понять, что они вместе, могут друг друга понять, поскольку говорят на одном языке. Это – и об этом, и ещё о многом другом – о волшебном мире, о «тропах тайны», рая – одним словом – да, рая язычника, мире, в котором живёт Костя, и в который приглашает таких же, как он. И построен альбом, как сон – в начале, ночью, всё задумывалось мимолётным, как сон – «мы танцуем лунный вальс, хотя я не сплю, а ты спишь…», и в финале – рассвет – «а к утру выпадет снег…», и снова в путь. Другими словами, Костя задумал этот мир, «чтобы ты смеялась и плакала», как у Шварца. Да и построение альбома тоже туманное, загадочное, заколдованное – так сбивчивы и размыты контуры, рамки и грани лишь в снах – то весело, то грустно, то смешно, то страшно. Композиция-схема альбома: Начало Сна = Ночь = Театр – Для тех, кто свалился с Луны – Республика – Камикадзе – Кибитка – Смутные дни – Плач – Конец Сна = Пробуждение = Пасынок звёзд. Такая хорошая кривая из взлётов и падений, радостей и огорчений – самый хрупкий, трепетно и бережно сделанный альбом «Алисы» - будто мозаику собирали, насквозь лиричный и проникновенный. Настроение неясное, нестабильное – такое впечатление, что устали они стоять на земле грешной и воспарили над ней, пусть даже и во сне (вспомним «Пасынка звёзд» - он это очень даже наглядно
демонстрирует), и вещать-заклинать; те, кто должен услышать его, да услышит…. Как считают критики, на том и кончается и взлёт, и психоделия «Алисы»…. А, по-моему, кончились эксперименты над собственной душой, и начался возврат в реальность, на землю, чтобы собрать страсти свои да иметь силы взглянуть на них без привычной усмешки – хотя куда же от неё деться, коли она, как праздник, всегда с тобой. В принципе, можно было бы написать большой труд на тему «Язычество Кости Кинчева» или «Тема свободы в творчестве группы «Алиса», но, кажется, нечто подобное я уже пыталась сделать, поэтому не буду повторяться – это совершенно ни к чему. Мне кажется, что сам Костя решил, что этот альбом – не слишком удачный, поэтому сразу ударился в другую крайность, со знаком «минус», в свой
Антимир вернулся. В «Камикадзе», сделанном в своей привычном яростно-лиричном ключе, напророчил гитаристу Игорю Чумычкину смерть…. А ведь предостерегал и в «Республике», и в песнях всего альбома…. В общем. Не получилось быть ангелом-проповедником, раз земной он, из земли взят и Солнцем благословенный, поэтому он и вернулся на землю, но такое
впечатление, что он продолжает жечь крылья на солнце – такой жар…. И, кажется, строится такой изобразительный ряд – в «Республике» - подъём на крышу, в «Камикадзе» - полёт и падение (тогда что же с «Кибиткой»?), потом – «Плач» (а в «Пасынке звёзд» - воскресение и вознесение…. Но отчего же,
отчего альбом этот остался почти незамеченным? Не оттого ли, что он чисто студийный, не концертный, что Кинчев перестал походить на себя? Трудно сказать…. А может, решающим было то, что «Я не сплю, а ты спишь…»? Он мечтает, проповедует, размышляет, а она спит…. Хорошо, что мечты воплотились в стихи, а иначе ведь так и сгинули бы…. И ведь обидно, что иногда мы об этом забываем, и какой-то период состояния нашей души стирается из памяти, да в Никуда входит…. «Это я уже играю завтра», - говорит герой кортасаровского «Преследователя» Джонни Картер, осознавший, что он опередил время…. М-да, ничего себе, сознание! Так говорить могут лишь те, кто «свалился с Луны», кстати говоря. А тот же Гребенщиков говорил о своих альбомах: «Вот то, что мы сейчас записали – это мы должны были записать года два назад…. Время движется очень быстро, очень трудно догнать этот момент, который живёт только сейчас, и я всё время опаздываю…» Да, для того, чтобы продвинуться вперёд, определённо, надо стоять на месте – порой то, что надо (или не надо), находит тебя само…. И получается, как выразился кто-то из журналистов, вечный «файф-о-клок», безумное чаепитие, вечное, потому что «всё время пять часов, поэтому всё время пора пить чай…» Это – из сказки Льюиса Кэрролла про Алису, которая чем дальше, тем становится мудрее – большое видится на расстояньи…. Так что, конечно, сложно жить и осознавать, что ты – «не от мира сего», поэтому Костя начинает свои философские поиски того мира, «где ты – это я, я – это ты…» Очень не хочется добавлять – и завершает…. Путь этот сложный, но Костя знает, где искать этот мир, почти иллюзорный, сиюминутный, сюрреальный – что ж, Бог ему в помощь…. Иногда возникает такое забавное ощущение – пишешь, живёшь так, словно повторяешь то, что уже когда-то было сделано тобой, и ты даже помнишь, что вокруг всё было таким же, точно копия внешнего «Я» заново проживает тот же момент, свершившийся…. Причём ощущение похожести этого момент просто страшное – подсознание неумолимо начинает твердить, что ты это уже делал, в такой же день, и чувствовал то же, что и сейчас…. Кажется, это и называется «время не стоит на месте» - нет, на месте стоит моя собственная жизнь, жизнь того, кто без видимых причин анализирует Явление. Поэтому, думаю, искания Костя продолжит (уже продолжает), другими тропами он пойдёт всё к той же цели…. «К какой? – усмехается. – Да к Нему…. Глаза будет слепить свет…. Ну, что – отвернёшь, укроешься, да слезою вспыхнешь опять…» Так и хочется добавить – «в сказку словом льёмся…» Он бы спросил: кто же напишет такую сказку? Так ведь она, Костя, уже написана. Она обязана этим хотя бы самому факту твоего рождения.
Шаг седьмой: Чёрная Метка.
«… до конца танцевать к концу
Моя Чёрная Метка – Рок…»
(«Чёрная Метка»)
«… не каждая дверь годится под ключ…»
(«Умереть молодым»)
«… лишь верой укрепи в пути
Я не спешу – у нас всё впереди…»
(«Белая Невеста»)
Итак, что же сейчас? А сейчас происходит фантастический поворот – своё теперешнее состояние Костя определяет как шутовство. В хорошем смысле этого слова. Шут, думающий за вождей, веселящего почтенный народ, свободный абсолютно…. А ведь сначала Кинчева считали кто героем, кто проповедником…. Теперь вот – шут, но при этом два предыдущих образа
сохранились в нём, поэтому и визуальная подача всегда выглядит эффектно. Поэтому то, что Костя называет шутовством – это та же игра, актёрство, театр, и всё это он любит, этим он живёт…. Так что именно так всё это и следует понимать – ведь он не отказался от проповедничества и героизма – даже наоборот, в последнее время, к тому же, он яснее подчёркивает своё
болгарское происхождение и духовное (и телесное) язычество – образки, повязки и прочее, да ещё и яростный, жёсткий блеск глаз. Ну, да ладно – обратимся к самому альбому. Непонятно, отчего критики мгновенно признали его неудачным – не то из-за явного присутствия в музыке «металла», не то из-за чего другого…. Не больше всего им не понравилось то, что авторами песен были не только Кинчев и Самойлов, а ещё и Шаталин и покойный Чумычкин. Это очень странно – можно подумать, что все песни с альбома написаны одним человеком – такова удивительная цельность коллектива. У них единые интересы и устремления, это и в самом деле единомышленники, и это здорово…. Да, и ещё кое-кому резанул по ушам новый термин «грандж» - я, например, сразу «Нирвану» и Курта Кобэйна вспомнила, причём не только
потому, что я это сейчас слушаю и восторгаюсь, но и потому, что и сам Кинчев слушает и восторгается…. Конечно, вторым Кобэйном он не станет, да и не стремится к этому - Константин и его группа сохраняют верность корням, энергичному языческому стилю. Единодушие – на редкость полное, даже с трудом верится, что такое возможно – за это хвалить, а не ругать надо, да ещё и премию присудить – лучший коллектив…. Ведь как они на концертах играют – вчетвером создают такой саунд! На Шаталине вся музыка держится, во как! Что ещё сказать в их оправдание? Ну, хотя бы то, что алисовцы задумали этот альбом как попытку исповеди, хотели показать те реальные страсти, которые их на этом пути одолевают – а ведь страсти не бывают психоделическими (это, скорее, уже чувства), страсти и должны быть исключительно электрическими, металлическими, жёсткими – поэтому Костя и его команда снова оказались честны перед самими собой, а это ведь главное. И потом: это ведь – о музыке и музыкантах, фатальных, тех, кто навек отдал всего себя образу жизни под названием Рок-н-ролл…. Как объяснял сам
Константин, Чёрная Метка – это фатальный знак, медиатор – тот, кто берёт его в руки, уже никогда не остановится и, соответственно, этот образ жизни уже подразумевает массу приложений, порой опасных, роковых, но уже не остановиться…. Вот что такое Чёрная Метка. После этого «ожесточённого»
альбома последует новый эксперимент, потому что это – далеко не потолок, «Алиса» ещё не исчерпала себя, и до кризиса ещё далеко, так что слухи о смерти коллектива были явно преувеличены…. И мы убедились, что «все они – красавцы, все они – таланты, все они – поэты», но акцент делается явно на
песни Чумычкина, потому что Костя написал только заглавную песню, половину «Жги-Гуляй», «Дурака» и «Атеиста» - и всё, всё!.. А одна юная корреспондентка спрашивает: «А какая песня с «Чёрной метки» тебе ближе всего?» Костя, улыбаясь, отвечает: «Ну, «Дурак», конечно…» Та удивляется – почему, мол, дурак? А ответ очевиден – этой песней он показал, что себе вовсе не изменил. Этот альбом просто посвящён памяти друга, реквием как по нему, так и по ним сами…. И ведь одна песня, на этот раз, Самойлова, начисто выпадает если не музыкально, то текстуально из этого ряда – «Это Чёрная рок-н-ролл мама», которая наконец-то выросла из акустического подгитарного варианта…. «Паскуда», «Жги-Гуляй» и «Атеист» фантастически схожи по стилю. «Дурака» комментировать не буду – он сам за себя скажет. К явным же открытиям отношу «Умереть молодым» и «Белую невесту» - обе сделаны в стиле «грандж» с перепадами ритма и размера – они
знают, где замедлить ритм, а где ускорить, причём так, чтобы было в кайф и им, и зрителям – повторений практически нет…. Странно, «Алиса явно почувствовала, что значит настоящий грандж, и показала его в своём излюбленном славянском яростном языческом ключе. Мелодичность, наступающая после резких зверских гитарных рифов – путь к успеху, эйфории, который и предусматривает грандж – выразительность и распевность, облачённая в жёсткую металлическую форму…. Противоречия эти, как ни странно, рождают гармонию, а посему поздравляю вас, ибо увидел свет первый русский гранджевый альбом. Может, потому многим и не понравилось, что «Костю плохо слышно», ибо в этом стиле вокал выносится на задний план – обидно, конечно, но так уж решил немецкий звукорежиссёр, который сводил «Чёрную метку» - он, ничего не рубивший в тексте, наверняка решил, что перед ним – очередные эпигоны «Нирваны», вдобавок ещё и русские, и подумал – пусть они играют грандж, но чтобы ещё и вокал был слышен – нет уж, увольте…. Музыканты не возражали, хотя для Кинчева это было явно непривычно. Так что я скорее съем свою шляпу, чем признаю альбом «Чёрная метка» кризисным и неудачным: держать свой стиль и экспериментировать с формой – это их право. К тому же, критикам надо быть осторожнее – Кобэйна мало кто понимал, и что в итоге? Думаю, напоминать не надо, поэтому упаси нас Бог судить то, в чём мы не до конца разбираемся…. Или это – ещё одна неразгаданная загадка странной славянской души? Без язычника в ней сидит, вот что, отсюда и свободолюбие, и пристрастие к революциям и анархиям – но это только у тех, кто не ждёт и не имеет сил ждать. И если кто-то уже сравнивает Кинчева с персонажем его же собственной ранней песни «Экспериментатор», то с ним в одном можно
согласиться – «он прокладывает путь для других поколений», а без дороги всегда брести сложнее…. Короче, путь за горизонт продолжается.
Эпилог: Со сцены в зал.
Радостно, что «Алисе» исполнилось десять лет. Очень радует также, что они начали снимать клипы – жуткий «Атеист», «Паскуда», который также можно обозвать «Двумя лицами Константина», и наиболее удачный пока – «Белая невеста» - очень здорово состояние души группы передаёт. Концерты
окрыляют – Кинчев, как всегда, неожиданный, странный порой, энергичный, и постоянно преподносит новые сюрпризы – то в музыке, то в образе. На днях уже будет показана новая программа, пишется новый альбом, и то, что мы наблюдаем, даёт повод предполагать, что это будет и в самом деле нечто новое. Чего стоят хотя бы такие новые композиции, как «Мама», «Небо», «Печать Зверя» - явно чувствуешь нечто необычное и в то же время понимаешь – это было всегда, они снова остались верны сами себе, и не будут работать на публику – ну, разве что Костя своим имиджем даёт понять, что он – такой же, как и все, но ещё и вожак, и берёт на себя смелость проповедовать…. Так или иначе, следует новый шаг за горизонт, и последнее слово Кинчева ещё не сказано – так пусть оно остаётся за ним.
20.05.95
Сибирь, Янка...
Ольга Фёдорова
Сибирь, Янка…
Всё на свете появляется из Хаоса, и поэтому всё обречено на существование в условиях этого беспредела. Из Хаоса появилась и наша отдельно взятая страна, из того же Хаоса появилась и музыка – она не могла не появиться, и вот теперь все ждут того единого и верного слова, которое будет сказано. Будет – или всё-таки оно уже вычисляется, медленно, но верно….
А в хаосе нашей страны, в гигантском временном, мысленном и предельном, всё пытаются разобраться летописцы, экономисты и историки. Всё пытаются, да всё напрасно. И, казалось бы, откуда взяться здесь музыке, которая не пахла бы сладкими ландышами лжи, музыке правдивой и честной, откуда? Музыке, которой люди посвящают жизни, принося ей в жертву себя, музыке обречённых, роковой музыке? Так нет же – всё-таки родилась….
С громадных, светлых и святых мелодий «Битлз», прорвавших кордоны тьмы где-то там, в далёком Ливерпуле, давших понять, что есть свет, свет и любовь, которые всегда рядом с нами, в этом хаосе, да вот только не поймать их, и бессмысленна и обречена на вечные скитания оболочка нашей души без них – истины, любви да света. Но кто-то большой, грозный и властный сказал: и без них проживём….
Но нет! Теплилась ещё жизнь и надежда за стойким железным занавесом. Свет проник и в нашу тёмную, дремучую, дымную да туманную Россию через плохонькие приёмники, иностранную речь и комментарии авторитетных бородатых критиков, и воцарился в душах наших, но свету этому суждено было гореть в сырости и в темноте да в подполье – музыка, пришедшая на смену задёрганному и высохшему поколению старших братьев, музыка свеч, тьмы и свободы – музыка андеграунда. Потому и ночь любима людьми с угрюмыми взглядами тёмных глаз – знать, свет там виднее. Робкие мечты о свободе превратились в ветер, а разве кто-то может поймать или остановить его? Эти люди с грустью в глазах и светом в душе, именовавшие себя музыкантами, пели, притаившись по углам, но все знали о них, и они знали друг друга, эти люди первыми поняли, что значит свобода, и с сознанием свободы, настоящей свободы, человек может существовать, если только….
Вот если только заранее не знать о своей обречённости, о тоске в глазах, тоске по свету. Тосковать, тянувшись во тьме к звёздам, к лучу свечи – согласится ли кто-нибудь спуститься в этот тёмный подвал и узнать, задохнувшись в дыму, а кто же они такие, и почему здесь – ведь никто не поёт о правде и о том, что же в действительности чувствует это странное поколение, «носящее траур по всей своей жизни»?
«Мы по колено в ваших голосах
А вы по плечи в наших волосах
Они по локоть в тёмных животах
А я по шею в гибельных местах
Мы под струёй крутого кипятка
А вы под звук ударов молотка
Они в тени газетного листка
А я в момент железного щелчка
Мы под прицелом тысяч ваших фраз
А вы за стенкой, рухнувшей на нас
Они на куче рук, сердец и глаз
А я по горло в них и в вас и в нас…»
«Жизнь – это окошко, в которое я время от времени выглядываю, а живу я в заповедном мире своих снов», - признавался один из героев «АССЫ», первого луча света, проломившего железный занавес, каменную стену непонимания, вызывающей, странноватой экзотики молодого поколения, и вот…. Свобода, казалось бы, и заговорили о них, о Саше Башлачёве, поэте космической глубины, чьи корни найдёте в народе, о Борисе Гребенщикове, чей мир – оборотная сторона реалий жизни, и, тем не менее, это – жизнь, о Майке Науменко, который считал фундаментом западные рок-н-роллы, и всё же считался бытовым поэтом, глубоким певцом питерского масштаба….
Пришлось им пройти нелёгкий путь, тернистый, прежде чем о них узнали и пошли по той же дороге, вот только во тьме остались немногие – кто же к ним спустится?
«Фальшивый крест на мосту сгорел
Он был из бумаги, он был вчера
Листва упала пустым мешком
Над городом вьюга из разных мест
Великий праздник простых идей
Посеем хлеб – соберём тростник
За сахар в чай заплати головой
Получишь соль на чужой земле
Протяжным воем весёлый лай
На заднем фоне горит трава
Расчётной книжкой моё лицо
Сигнал тревоги – ложимся спать
Упрямый сторож глядит вперёд
Рассеяв думы о злой жене
Гремит ключами дремучий лес
Втирает стёкла весёлый чёрт
Смотри с балкона – увидишь мост
Закрой глаза, и увидишь крест
Сорви парик, и почуешь дым
Запомни – снова горит картон…»
Замело, закружило да остановило нас в точке Хаоса под названием Сибирь. Сибирь…. Метели да медведи, ёлки, пустые дворы, деревеньки – это ассоциативное. Если быть точнее – часть России. Знаем мы Шевчука, Бутусова, Ревякина – все они отсюда, а вот город Новосибирск – особый город. Родина Яна Дягилевой, Янки, простой русской девчонки. О чём пела она, кто она была? Загадка. Тоже неразгаданная тайна, одна из многих, да и тихий голос, раздающийся из тёмного подвала, кто услышит, кто поймёт – зовёт, тоскует или плачет? Кто – поймёт? Среди северных ветров, каменных зданий всё мерещатся между строк деревянные избы, поля, ветер, берег речки да цветущая гибель России.
Кто слышит её, тот непременно думает – как красиво погибает Россия….
Крутит, вертит нас со страшной скоростью, крутило и Янку на её отдельно взятой точке земли – Сибири, а ведь только, казалось бы, остановилась да огляделась…. Кто бы ни сравнивал её с кем-нибудь, всё на запад глядит – внешне она напоминала Дженис, звезду того же андеграунда, только западного, а скрытым протестом – мятежную Патти Смит. Только вот поэтика, слог, язык…. Саша Башлачёв, те же глубокие народные корни, тот же поэтический русский слог, но откуда? Откуда сибирской непослушной девчонке-хулиганке знать об этом? И ответ будет прост – «чтобы стоять, нужно держаться корней», а русские корни – понятие особое, и для того, чтобы это осознать, нужно иметь подлинно русскую душу.
А дебри души – дебри города, глубокие, лабиринтовые, непроходимые дебри, непроглядная тоска…. Отчего? Пустота беспросветная, разве что свет в соседнем окошке покажется да снова погаснет – красиво, но тоска…. Отчего? Пустота беспросветная, разве что свет в соседнем окошке покажется да снова погаснет – красиво, но тоска…. Снег выпадет, выйдешь на крыльцо – всё тонет в серебре, да невесёлая она, красота, каменная – и снова тоска.
Лавочка, сигарета да вид на город – вот безысходная Янка, знающая, что только в снежной тоске мелькнёт, пропадёт и снова появится свет, свет надежды на непутёвую Россию, но обречённость всё же сильней. В таком хаосе любой свет способен погаснуть, не разгоревшись – всё потушит глубокий российский снег. И надо бежать, да некуда, и в избе не спрячешься, и на улице в лицах людей всё тот же ответ прочтёшь – никуда нам, Россия, от тебя не деться, никому не растопить этот вечный российский снег. Есть лишь огромная клетка города, а за ней – ещё одна, клетка страны, и только в этих сверхстранных и парадоксальных условиях, как в палате Мастера, можно научиться думать и писать о том, что жжёт, что камнем лежит на сердце и тянет к вечной речке – ведь есть понимание того, что идёшь по замкнутому кругу, и судьба приведёт к неизбежному сама, автоматически, и камень на шею привяжет, да ласково и легонько подтолкнёт к самому краю…. Обречена, но русский талант в том, чтобы как можно дольше удержаться на самом краю, да успеть сказать своё слово, а потом уже – лететь вниз, под гром оваций и фейерверков, лететь глубоко и неслышно, и потом, когда тихо и мягко стукнешься о дно, снова поднимется ветер, и снова начнётся это вечное кружение, с тобой или без тебя, или, возможно, ты уже закружишься по абсолютно другому кругу, по кругу избранных и неизбежных, и ничто уже нельзя изменить – слишком быстро и слишком честно….
«На чёрный день усталый танец пьяных глаз, дырявых рук
Второй упал, четвёртый сел, восьмого выбили на круг
На провода из-под колёс да на три буквы из-под асфальта
В тихий омут буйной головой
Холодный пот, расходятся круги
Железный конь, защитный цвет, резные гусеницы в ряд
Аттракцион для новичков, по кругу лошади летят
А заводной калейдоскоп гремит кривыми зеркалами
Колесо вращается быстрей
Под звуки марша головы долой
Поела моль цветную шаль, на картах тройка и семёрка
Бык, хвостом сгоняя мух, с тяжёлым сердцем лезет в горку
Лбов бильярдные шары от столкновенья раскатились пополам
По обе стороны
Да по углам просторов и широт
А за осколками витрин обрывки праздничных нарядов
Под полозьями саней живая плоть в чужих раскладах
За прилавком попугай из шапки достаёт билеты на трамвай
До ближнего моста
На вертолёт без окон и дверей
В тихий омут буйной головой
Колесо вращается быстрей…»
Янка была одной из многих, говоривших о правде, ни к чему не призывая, ни к разрушению, ни к созиданию, потому что этой правдой она всё в себе разрушила, и создала свой, абсолютно новый мир – мир, в котором жила сама, и видела, и чувствовала его. Не мир политических конфликтов, а мир-после, мир последствий, многострадальный мир, и от этого – безысходный, но пытаться что-то делать – для неё выход, пусть даже петь в темноте, идти, проторяя свою дорожку, проваливаясь в глубокий снег, всё равно – путь. А мотив судьбы России до боли ей был знаком, и говорила об этом она не так агрессивно, как Егор Летов, её сосед по андеграунду, хотя они и стучались в одни и те же стены, и открывали те же двери – в словах Егора была правда, больная, безумная и горькая – правда взбесившегося страдальца, уставшего и не понимающего, ищущего ответ в истории, но в словах Янки – тоже горечь и тоже правда, но спокойная, но порой выплёскивающаяся чуть нервно, словно она знает ответ на тот вопрос, на который мучительно и яростно ищет ответ Егор, он – в её словах. Вот только он остался искать, а она ушла, найдя. И так же больно и пронзительно завывал ветер и при них, пытающихся разобраться, за что, почему и как, и когда выйдет срок испытаний, так же будет и без них….
Янка не поёт о политике – это просто мягкий, чуть сбивчивый, но последовательный и истинно поэтический рассказ о том, что происходит вокруг: так не хочется зависеть от этой системы, которая возникла в хаосе под влиянием места, времени и великих вождей, так хочется сделать шаг в сторону или совсем убежать без оглядки от этого страшного мира, и, тем не менее, он зовётся родиной, и мы обязаны петь здесь, как поют птицы, зная, что они улетят, когда наступит зима, и вернутся вновь в этот мир, но в нашем мире зима – круглый год, и нельзя никуда скрыться, потому что она никогда не кончится, а улететь – разобьёшь сердце, да поломаешь крылья, а как птице без сердца да без крыльев жить, петь? И поэтому возможен только один исход – жить, потому что другого выхода нет, а смерть поэта – особое дело, и просто так она не наступит. Янка поёт, и её голос прорывается сквозь зиму, снег и время, доносится из-под земли андеграунда, и снова и снова не даёт покоя мятежным душам да тем, кто посмел задушить песню, кто затыкает уши при словах «андеграунд», «Летов и Дягилева». А Летов и Дягилева жили так, как тем и не снилось – сытый голодному не товарищ, и умели они говорить, видеть и слышать то, что другие предпочитали не видеть и не слышать вовсе. А там – веселье да буйный разгул перестройки – всё стремится к свету да к солнцу, ан нет – не поверили, остались в темноте, и не нужно им фальшивого солнца, потому что есть настоящие яркие звёзды. А те – за кордон прорвались, да за деньги теперь поют, а правда денег не любит, от них подальше стремится, поэтому настоящая правда голодна да бедна, и не на стадионах она, а на маленьких дощатых подмостках – редко она на свет божий появляется, и выводит за руки певцов своих – любуйся, народ, почитай да помни! И снега расступаются, и свет кажет свой лик, и как ни бьётся метель в стёкла деревянной избы – всё напрасно. И всё равно выйдет она да по снегу путь проведёт, и долго тропа тепла будет от её шагов. Обернулась – глядь – а длинная дорога всё ведёт в даль….
«Деклассированных элементов первый ряд
Им по первому по классу надо выдать всё
Первым классом школы жизни будет им тюрьма
А к восьмому их посмертно примут в комсомол
В десяти шагах отсюда светофор мигал
Жёлтым светом две минуты на конец дождя
А в подземном переходе влево поворот
А в подземном коридоре гаснут фонари
Коридором меж заборов через труп веков
Через годы и бурьяны, через труд отцов
Через выстрелы и взрывы, через пустоту
В две минуты изловчиться проскочить версту
По колючему пунктиру, по глазам вождей
Там наружу мёртвой стужей по слезам дождей
По приказу бить заразу из подземных дыр
По великому навету строить старый мир
Деклассированных элементов первый ряд
Им по первому по классу надо выдать всё
Первым классом школы жизни будет им тюрьма
А к восьмому их посмертно примут в комсомол…»
Мир Янки – это мир трамвайных рельсов и фонарных столбов, мир буйной суеты и собственного неспокойного созерцания и участия, реки, поле, дома – словно северные камни, урбанистическая лирика на воле под ветром на поле в снегу, ожесточённые поиски выхода, но, ожесточаясь, она смеётся над собой, горько, но весело. Тесная комната всегда требует окон для воздуха, для дыхания свободы, и таких окон четыре в доме Янки – одно выходит на улицу, а другое – на будущее, третье – на свободу, а четвёртое – на любовь. И когда она поёт, то глядит в эти окна, и её тюрьма – четыре стены – остаётся позади, её уже не видно, и мы почти верим в то, что это – вовсе не тюрьма, да и наши дома – не клетки, но это так. А свобода Янки в том, что она может выйти в любое из своих четырёх окон, выйти безболезненно, потому что они – близко к земле, а вот окна Саши Башлачёва были слишком высоко, чтобы просто в них выходить, и поэтому он летел…. Для Янки мало глотка свободы в своём городе, в своей клетке собственной жизни и судьбы, от которой никуда не денешься - ей нужна была свобода как таковая, освобождение ото всех ограничений, но и на это нужен закон, а какая же свобода по закону? А на анархию законы не нужны – она появляется ниоткуда, хохочет да плюётся в лицо всё тем же неизменным и вечным русским снегом на вечном летовском русском поле экспериментов. Но что поделаешь – таковы условия, а диктовать их андеграунд не может, если является он единственным прожектором в перестройку – ведь до света ещё далеко, и забыли все давно, как выглядит свет да зелёная трава, поскольку всё зима да зима, а хочешь лета – поезжай за бугор….
«Я неуклонно стервенею с каждым смехом
С каждой ночью, с каждым выпитым стаканом
Я заколачиваю двери, отпускаю
Злых, голодных псов с цепей на волю
Некуда деваться – нам остались только
Сбитые коленки
Я неуклонно стервенею с каждым разом
Я обучаюсь быть железным
Продолжением ствола, началом у плеча приклада
Сядь, если хочешь, посиди со мною рядышком
На лавочке, покурим, глядя в землю
Некуда деваться – нам остались только
Грязные дороги
Я неуклонно стервенею с каждым часом
Я неуклонно стервенею с каждой шапкой милицейской
С каждой норковою шапкой
Здесь не кончается война, не начинается весна
Не продолжается детство
Некуда деваться – нам остались только
Сны и разговоры
Я неуклонно стервенею с каждым шагом…»
Говорят, песни Янки близки к русскому народному фольклору, только в фольклоре песням да сказаниям нужен был герой и действие, а у Янки действие есть, неистовое, бурное и беспрерывное, вот только героя нет, потому что герои её песен – и она, и мы все, потому что все люди – братья, и поэтому всё едино, да и бывает ли по-другому? Один пишет вроде про себя, другой – вроде про знакомого, а получается – про каждого из нас в отдельности да про всех, вместе взятых – ещё одна тайна русской души. А вечно не проживёшь в поисках правды и света в безвоздушном пространстве андеграунда, не взлететь – бьёшься головой о стену потолка – это предел, дальше нельзя, потому что некуда, а всем остальным просто – пока бьёшь крыльями и кровью пишешь слова на потолке, кто-то рассекает небо и пытается достичь вершин мироздания, хотя и на земле, и на небе истина одна, и кто найдёт её скорее – неизвестно…. А Янка жила и знала, не догадываясь о том, что в её нехитрых и простых строчках истина уже давно живёт-поживает, только разве будет девчонка-хулиганка перечитывать несколько раз написанное, будет ли задумываться над тем, что ей много раз диктовали чувства и время?
И ещё её мир – это вечное противостояние, преодоление запретов как некоей границы, за которой скрывают что-то неведомое и именно то, что ей необходимо, и преодоление это спокойное, и простое, словно шаг через белую черту – и ты уже в другом мире, где все запреты не имеют ровно никакого смысла. Табличку «Нельзя» можно повесить на чём угодно, даже на знакомом с детства, и поэтому её единственный альбом, да и то посмертный, называется «Не положено». Будет положено, даже если последствия опасны для жизни и грозят гибелью, и она будет гулять по трамвайным рельсам именно потому, что опасно, потому что не положено, потому что это – один из единственных путей к свободе.
«А мы пойдём с тобою погуляем по трамвайным рельсам
Посидим на трубах у начала кольцевой дороги
Нашим тёплым ветром будет чёрный дым с трубы завода
Путеводною звездою будет жёлтая тарелка светофора
Если нам удастся, мы до ночи не вернёмся в клетку
Мы должны уметь за две секунды зарываться в землю
Чтоб остаться там лежать, когда по нам поедут серые машины
Увозя с собою тех, кто не умел и не хотел в грязи валяться
Если мы успеем, мы продолжим путь ползком по шпалам
Ты увидишь небо, я увижу землю на твоих подошвах
Надо будет сжечь в печи одежду, если мы вернёмся
Если нас не встретят на дороге синие фуражки
Если встретят, ты молчи, что мы гуляли по трамвайным рельсам -
Это первый признак преступленья или шизофрении
А с портрета будет улыбаться нам Железный Феликс
Это будет очень долго, это будет очень справедливым
Наказанием за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам
Справедливым наказаньем за прогулки по трамвайным рельсам
Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам
А нас убьют за то, что мы с тобой гуляли
по трамвайным рельсам…»
Янка не искала счастливой жизни, просто в этой жизни она искала жизнь для себя, а нашла только своё место в ней, да и не она, а после неё решили, что это место принадлежит ей, Янке. Надо ли говорить, зачем нужен поиск выхода в другое измерение, за грань сознания и людской суетности – без этого Янка андеграунда не была бы Янкой. И она знала, что заплатит за это, потому что ничего не бывает просто так, и за всё нужно платить – ей ли этого не знать? И дом уже другой – не клетка, а сонм снов, и двери всегда открыты, и ты уже вовсе не ты, а ведьма Маргарита, умеешь летать, жутко скалиться и сверкать глазами, и всё так, как ты хочешь, а не так, как хотят те, кто за пределами твоего диковинного дома. У них своё зло – расстреляют, а потом говорят: ошибочка вышла, кинут камень в окно – стекло разобьётся, а ты и не услышишь, будучи в другом измерении и воплощении того же дома, только чуть холоднее станет, а им что – мавр сделал своё дело и может уходить, а тебе хоть бы что – у тебя свой мир, и только выйдя на улицу ты окончательно проснёшься….
Жизнь – это не есть сон, и поэтому Янка и торопилась жить, спешила видеть да с пути своего не сворачивать, хотя за каждым углом – неприятности, случайности, политические шпионы и выброшенные на свалку цензоры – бродят их тени то тут, то там, следят за мятежными поэтами андеграунда – всё пытаются молчать заставить. А она молчать не хотела, и именно потому, что она была поэтом с истинной художественностью слона, кому-то она мешала жить, но для кого-то она была святой. На небольшие концерты, о которых не писали в газетах и не транслировали по телевидению, она приезжала вместе с «Гражданской обороной» и Летовым, и её ждали, ждали и любили именно её, так как она не грелась в лучах чужой славы, а шла своим, абсолютно своим и ни от кого не зависимым путём, путём поэта, и светом ей была русская культура. Никто не мог заставить её замолчать, потому что песню не задушишь и не убьёшь, и любовь к своим героям не проходит скоро и беспричинно. А о том, как живут они, знают не все – не всегда идеально и блистательно и без проблем – конечно, это самая беспокойная и беспорядочная жизнь, и то, что они испытывают, нам не испытать никогда – что кажется им, что мерещится, что встречают они каждый день, что видят за окном своего дома, где они скрываются от неприемлемой для них жизни, но ненадолго, конечно – а выход из дома в жизнь означает быть закиданными камнями, но не реальными – теми, что держат за пазухой, и рано или поздно они будут вынуты – будут наточены ножи, вынуты из кобуры пистолеты, и на каждом перекрёстке их поджидает смерть. Они знали это, и всё же выходили из домов, и несли в мир свои песни, потому что не могли иначе, потому что это – рок, и от судьбы не уйти – и куда же уйдёшь, не повернуть назад, ведь кто-то идёт позади, кто-то ждёт единственного верного слова, а если свернуть с пути, кто же тогда будет идти вперёд, искать, думать и делать – не за всех, нет – за себя.
Что было за пределами дома Янки, мы знаем – лавочки, каменные стёртые стены, снег, который не тает, и тёмные силы за спиной, да берег речки, который постоянно присутствует у Янки, как путь к спасению и избавлению… от жизни или от вечной клетки? И всё же, как бы не было трудно, она видела всё, и вслед за ней ты оглянешься вокруг, и тогда проснёшься.
«По перекошенным ртам, продравшим веки кротам
Видна ошибка ростка
По близоруким глазам, не веря глупым слезам
Ползёт конвейер песка
Пока не вспомнит рука, дрожит кастет у виска
Зовёт косая доска
Я у дверного глазка под каблуком потолка
У входа было яйцо или крутое словцо
Я обращаю лицо
Кошмаром дёрнулся сон – новорождённый масон
Поёт со мной в унисон
Крылатый ветер вдали верхушки скал опалил
А здесь ласкает газон
На то особый резон
На то особый отдел, на то особый режим
На то особый резон
Проникший в щели конвой заклеит окна травой
Нас поведут на убой
Перекрестится герой, шагнёт в раздвинутый строй
Вперёд за Родину в бой
И сгинут злые враги, кто не надел сапоги
Кто не простился с собой
Кто не покончил с собой
Всех поведут на убой
На то особый отдел, на то особый режим
На то особый резон…»
А ещё в её жизни была любовь – такая русская, искренняя и бесконечно откровенная – любовь без остатка. В каждой жизни она должна быть, когда весь мир – на двоих, для двоих, когда есть кого ждать, кому открывать двери, есть для кого жить…. Не каждый умеет это – жить жизнью другого, жить для кого-то – и всё же оставаться собой. Ждать кого-то за огненной стеной, да за окнами с разбитыми стёклами, ждать, не боясь выстрелов – так любить могут только в России. Единственный свет в жизни Янки среди тоскливого и душного мира, то что удерживало её на этой земле до поры до времени. Ради счастья других она жертвовала всем и своё берегла, но не дорожила им – одной своей знакомой она подарила свою серьгу – на счастье, и ушла своей дорогой. Имеем – не храним, и когда все узнали, что с Янкой случилось, серьга подевалась куда-то…. Что ж – знать, светлой была.
«А ты кидай свои слова в мою прорубь
Ты кидай свои ножи в мои двери
Свой горох кидай горстями в мои стены
Свои зёрна в заражённую почву
На переломанных кустах – клочья флагов
На перебитых фонарях – обрывки петель
На обесцвеченных глазах – мутные стёкла
На обмороженной земле – белые камни
Кидай свой бисер перед вздёрнутым рылом
Кидай пустые кошельки на дорогу
Кидай монеты в полосатые кепки
Свои песни в распростёртую пропасть
В моём углу засохший хлеб и тараканы
В моей дыре цветные краски и голос
В моей крови песок мешается с грязью
А на матрасе позапрошлые руки
А за дверями роют ямы для деревьев
Стреляют детки из рогатки по кошкам
А кошки плачут и кричат во всё горло
Кошки падают в пустые колодцы
А ты кидай свои слова в мою прорубь
Ты кидай свои ножи в мои двери
Свой горох кидай горстями в мои стены…»
Так в мире уживаются тьма и свет, но такова уж жизнь, и свет непременно должен тьмой смениться. Каждый из творцов приходит в этот мир, чтобы сказать своё слово, или просто спеть свой гимн. Каждый из творцов на протяжении светлого десятилетия свободных, буйных и шальных восьмидесятых сотворил свой – «спешащий в путь всегда найдёт предлог»….
О Янке заговорили – но не в полный голос, хотя она творила уже давно, но андеграунд таинственен, и она и сама не хотела выходить из тени, потому и угнетал её вид таявшего снега. И всё же заговорили – вовремя. Появились первые публикации, и о девчонке из Новосибирска узнали те, кто до этого даже не слышал о ней.
Вот публикация в «Комсомолке» - статья Мальцева «Панк-звезда из глухой Сибири»: «Нехитрая народная мудрость, хрупкий голос – это Янка. Вне стадионов и теленастырных хит-парадов, эта сибирская певица – поэт – композитор знакома каждому, кто следит за сгоранием Феникса советской рок-музыки. От Урала до Камчатки её боготворят, и на каждом фестивале все задают друг другу вопрос: «А Янка приехала?» Если да – всё нормально. Потому, что живые концерты – это единственный шанс послушать…. Ну, кроме плохоньких записей….
…. Янка заполнила собой разрыв между роком и русской культурой, когда эту брешь оставили после себя Виктор Цой и Дима Ревякин…. О Чём поёт Янка? В отличие от групп «социального рока», которые потерпели поражение в зрительских симпатиях, в песнях Янки нет социального протеста. Ну, так же, как нет его в никудышных грязных дорогах, в зоне Припяти, в наших несчастных матерях, которые всю жизнь мечтали, что хоть мы-то будем жить лучше…. Поначалу с Янкой играли ребята из «Инструкции по выживанию», где сама Янка числится менеджером…. Нет у неё и продюсера. Требовательного. Западного толка. Эту роль пытается взять на себя русский панк в обличье хиппи Егор Летов. Но его ненависть настолько губительна для музыки, что сквозь неё слушатель продирается с трудом…. Душу греет именно ранняя Янка. На этом пути – было будущее русской современной музыки. Можно назвать её «рок». Лёгкая отстранённость в исполнении и потрясающая мелодичность…»
Так было впервые упомянуто о Янке. В первый и последний раз за всю её жизнь – в официальной прессе. Но какое имело значение общественное мнение, если все, кто знал о Янке, любили её и её песни, слагали легенды, и без всяких газет и телетрансляций понимали всё, ведь этот Янкин гимн уже был сотворён, и нужны ли ещё какие-нибудь слова?
«От большого ума лишь сума да тюрьма
От лихой головы лишь канавы и рвы
От красивой души только струпья и вши
От вселенской любви только морды в крови
В простыне на ветру по росе поутру
От бесплодных идей о бесплотных гостей
От накрытых столов да пробитых голов
От закрытых дверей да зарытых зверей
Параллельно пути чёрный спутник летит
Он утешит, спасёт, он нам покой принесёт
Под шершавым крылом в ночь за круглым столом
Красно-белый плакат – эх, заводи самокат!
Собирайся, народ, на бессмысленный сход
На всемирный совет, как обставить нам наш бред, бред, бред
Вклинить волю свою в идиотском краю
Посидеть-помолчать да по столу постучать
Ведь от большого ума лишь сума да тюрьма
От лихой головы лишь канавы и рвы…»
В последний раз – никто не знал, что этот раз – последний, Янка вместе с Егором Летовым приезжала в Питер на концерт памяти Саши Башлачёва – она не могла не приехать. Сказала ли ей о чём-нибудь эта смерть, сформировала ли её дальнейшие действия? Трудно сказать, но перед выступлением «Гражданской обороны», поразившей всех своей агрессивностью и болью: «А пока он ел и пил из стакана, поэт Башлачёв упал-убился из окна…», выступала Янка. Видевшие её на том концерте утверждали, что её энергия иссякла или стала не так заметна, как было когда-то; поговаривали, что именно тогда началась Янкина депрессия, и она начала видеть вокруг лишь жизненную безысходность и фальшь, ведь всё самое святое и чистое раньше всех и раньше положенного срока покидает этот мир. Янке никто не угрожал, кроме самой жизни, и всё же она находила в себе силы бороться даже с тем, с чем бороться невозможно – с судьбой. И за её спиной неизменно чувствовалась страшная, тёмная тень – никто не знает, угрожал ли ей кто-нибудь, кроме самой жизни, но все песни её полны тревожных предчувствий – с какой точностью она предсказывала свою близкую кончину, и с какой тоской она прощалась с тем, что она так любила и ненавидела – как это странно всегда бывает у поэтов…. Тот последний концерт многое решил в её жизни, или определил её дальнейший путь, но по иронии судьбы именно тогда её заметили, и Борис Гребенщиков сказал о ней: «Я знаю, что это – единственное настоящее, искреннее, из глубины души…»
«Мне придётся отползать
От объявленья войны на все четыре струны
От узколобой весны на все четыре стены
От подгоревшей еды на все четыре беды
От поколения зла в четыре чёрных числа
Накинув старый мундир, протёртый кем-то до дыр
Мне придётся обойтись
Без синих сумрачных птиц, без разношёрстных ресниц
Да переправить с утра, что не сложилось вчера
Оставить грязный вагон и продолжать перегон
По неостывшей золе на самодельной метле
Раскинуть руки во сне, чтоб не запнуться во тьме
Мне придётся променять
Осточертевший обряд на смертоносный снаряд
Скрипучий стул за столом на детский крик за углом
Венок из спутанных роз на депрессивный психоз
Психоделический рай на три засова в сарай
Мне все кричат: берегись!
Мне все кричат: берегись!
Мне все кричат: берегись!..»
Сибирь…. Ямы да канавы, дороги да камни, заколоченные избы да серое, хмурое, невесёлое небо. Испытание Сибирью проходило, но не прошло бесследно – нельзя испытывать судьбу. Поиски выхода затянулись, Янка вернулась домой, смерть следовала за смертью – ужасающая закономерность….
Страшно хотелось жить, но не здесь. Божественный свет тянул её к себе, но религии нет места в андеграунде – это всегда выход про запас, и самоубийц не объявляют святыми…. Разве солнце взойдёт – уже радостно, и рассеивается туман, но неспокойно спокойствие Сибири, непостоянно, и всё ближе и ближе неизбежное дно реки, и противостоять ей невозможно – неизбежный и единственный выход в суете жизни. Тени за спиной всё явственнее, и никто не волен решить за себя. Она ушла из дома, она уже на берегу, в точке Хаоса, на ступени к вечности….
«Под руки в степь, в уши о вере
В ноги поклон, стаи летят
К сердцу платок, камень на шее
В горло глоток – может, простят
Ленту на грудь столько искали
Сжатые рты, время – вперёд
Крест под окном, локти устали
Знамя на штык, козёл в огород
Серый покой, сон под колёса
Вены дрожат, всё налегке
Светлый, босой кукиш у носа
Рядом бежать на поводке
Вечный огонь, лампы дневные
Тёмный пролёт, шире глаза
Крепкий настой, плачьте, родные
В угол свеча, стол в образа
Под руки в степь, стаи летят
Может, простят…»
«Сегодня помрёшь – завтра скажут: поэт…» - неожиданно и верно сказал однажды Владимир Шахрин. Газеты тоже приходят неожиданно, и хотя никто не любит читать знакомые фамилии на надгробных памятниках, виражи судьбы бывают круче, чем мы ожидаем. Очередная публикация в той же газете была внезапной и отвратительно-реальной: «Ушла Янка…. В притоке Оби было обнаружено тело…. 9 мая Янка с родственниками была на даче. Ушла погулять и не вернулась. Ждали, надеялись – в последнее время Янка была печальна и неуравновешенна: может быть, куда-то уехала, вернётся? Опознание неопровержимо подтвердило личность погибшей – это или несчастный случай, или самоубийство…. Янка не записала ни одной пластинки, не выступала по телевизору, но была известна ценителям рок-музыки всей страны…. Нам, видимо, ещё предстоит осознать, кого мы потеряли…»
А дальше был шок, боль, слёзы и пустота…. Неизвестность – р`оковая судьба. Через полгода не станет Майка Науменко. Они уходят бесшумно, но каждый уход отзывается в сердце острой болью, но всё выдержит русская душа…. Окольными путями до нас дошли слухи о том, что на её теле были обнаружены следы многочисленных ножевых ранений. Кому мешала Янка? Такая удобная версия самоубийства устраивала всех, только не суждено успокоиться этой мятежной душе – тревога была не напрасной, и жизнь такова, что неизвестность сильнее предчувствий, но говорят, что любовь сильнее смерти. Те, кто знал её, будут любить её всегда, и никогда не забудут, потому что забыть взгляд её тревожных, печальных, фатальных глаз невозможно, потому что безысходная тоска и великая любовь в них сокрыта…. Знать, судьба такая.
«Я оставляю ещё полкоролевства
Восемь метров земель тридевятых
На острове вымерших просторечий
Купола из прошлогодней соломы
Я оставляю ещё полкоролевства
Камни с короны, два высохших глаза
Скользкий хвостик корабельной крысы
Пятую лапку бродячей дворняжки
Я оставляю ещё полкоролевства
Весна за легкомыслие меня накажет
Я вернусь, чтоб постучать в ворота
Протянуть руку за снегом зимой
Я оставляю ещё полкоролевства
Без боя, без воя, без грома, без стрёма
Ключи от лаборатории на вахте
Я убираюсь, рассвет в затылок мне
Дышит рассвет, пожимает плечами мне
В пояс рассвет машет рукой
Я оставляю ещё полкоролевства
Я оставляю ещё полкоролевства…»
Её похоронили на маленьком кладбище в Новосибирске. Народу было так много, что всем не хватило места. Маленький гроб опустили во сыру землю, и поминали её чистой русской водкой да добрым словом. Никто не спешил оставлять её одну в холодной земле, и глаза у всех были безумные, страшные. «Она была слишком чиста, чтобы жить в этом мире, - сказала одна девушка, - вам этого не понять – она была слишком чиста…» Отчего бывает так? Отчего уходят чистые люди, отчего снег в Сибири всё идёт да идёт и не кончается? Почему кому-то суждено жить, а ей – лежать в холодной сибирской земле под большой белой берёзой и слышать, как плачут по ней? Опустел русский андеграунд, разве что двери в мир приоткрылись, и ворвался в подвал свежий воздух, отменили запреты, и всё заполонил глас народа, обличающий, злобный и отчаянный глас народа. Кому есть дело до русской девчонки, до боли любившей свою безобразную и безысходную родину? Только если нахлынет тоска, через серое небо да через года глянет с небес Янка, и будет свет с её чистым и хрупким голосом, и она сама утешит нас словом, голосом и взглядом.
Говорят, нет в мире смерти, и поэтому не стоит оплакивать их – каждый из них уже создал себе определённую карму, и всё же пусто без них, горестно, но, говорят, не знать – не горевать…. Она исчезла в День победы, в светлый и горький праздник, в день кошмаров и старых призраков, ушла в вечность, перешагнув низенькую границу, потому что сказала она всё, что могла и всё, что хотела, но Янка жива до сих пор. Открываются ворота в мир, а за ними – вечный снег, и из-за снега и по сей день можно услышать голос…
«Разложила девка тряпки на полу
Раскидала карты-крести по углам
Потеряла девка радость по весне
Позабыла серьги-бусы по гостям
По глазам колючей пылью белый свет
По ушам фальшивой трелью белый стих
По полям дырявой шалью белый снег
По утрам усталой молью белый сон
Развернулась бабской правдою стена
Разревелась-раскачалась тишина
По чужим простым словам как по рукам
По подставленным ногам - по головам
А в потресканом стакане старый чай
Не хватило для разлёту старых дел
Фотографии – там звёздочки и сны
Как же сделать, чтоб всем было хорошо
Всё, что было – всё, что помнила сама
Смёл котейка с подоконника хвостом
Приносили женихи коньячок
Объясняли женихи, что почём
Кто под форточкой сидит – отгоняй
Ночью холод разогнался с Оби
Вспоминай почаще солнышко своё
То не ветер ветку клонит
Не дубравушка шумит…
Опустела большая бревенчатая изба без Янки, и безутешный Егор сложил эпитафию.
«А моей женой накормили толпу
Мировым кулаком растоптали ей грудь
Всенародной свободой растерзали ей плоть
Так закопайте ж её во Христе…»
И всё пошло дальше, поплыло, закрутилось, и всё - как у людей, всё как прежде, да только – без Янки.
1994
Коктейль "Гений"
Ольга Фёдорова
Коктейль «Гений»
Взять в равных долях детские наивные мечты и юношеский задор, хорошо взбить до образования пены, добавить щепотку вздохов мамы, папиных скандалов, насмешек друзей и трамвайного хамства. Убрать в тёмное место на 5-10 лет.
Взять кастрюлю одиночества, поставить на тлеющий, едва теплящийся огонь энтузиазма, периодически помешивая. Отдельно - три порции несчастной любви, разбить отдельно одну разделенную, добавить в смесь, не переставая помешивать. Довести до кипения. Семейная жизнь и дети – по вкусу.
Достать из тёмного места заранее заготовленную массу, всё перемешать, добавить последовательно пару лет беспрерывного печатания, приступы отчаяния вперемешку с болезненным самолюбованием, двести пятьдесят бессонных ночей помноженных на четыре-пять чашек крепкого кофе, пятьдесят приступов адской головной боли в обмен на классный сюжет….
И, наконец, взять пару дипломов о высшем образовании, мелко порубить, украсить ими готовый напиток.
Подавать охлаждённым.
5.04.05.
Ольга Федорова: Сорок сумасшедших музыкантов.