Баталиями мир переболел...
Утренние строки
Самое главное
Друг,
преданный как тень, -
предаст
или исчезнет вместе с солнцем.
Застолья и пиры –
надоедят,
и надоест охота к перемене мест,
а женщина,
из-за которой голову терял,
в конце концов
привычной станет,
как настенная картина…
Самое главное –
если труд не рубли,
а что-то вроде
рождения сына.
Самое главное –
если дело –
как помилование
приговоренному к расстрелу…
Лепить из глины людское тело,
рассчитывать из бетона и стали,
мосты, элегантные, как рояли,
разглядывать в лупу
древние амфоры,
монтировать кадры,
искать метафоры…
Я разным бываю:
мотом и скрягой,
стираю пелёнки,
смеюсь до колик,
но знаю –
сяду над белой бумагой-
тихий,
как бросивший пить алкоголик.
Табачного дыма движение плавное,
звуки уложены
в мягкие мхи.
Ночь.
Начинается
самое главное –
стихи.
Современники
Живущие одновременно,
не все мы современники друг друга.
Знать можно о пульсации Вселенной,
но женщину предать, и выдать друга.
Знать можно о частицах невесомых,
судить, как пластика Родена глубока,
летать на лайнерах, писать о хромосомах…
И жить при этом - в средние века.
Весна
Оттаивает тишина.
Грачи бомбят асфальт –
весна!
Растёт в термометре
блестящий столбик ртути,
льды по Неве плывут,
испачканы в мазуте.
Теплеют стёкла
и дыханье ветерка.
Всё движется:
на север – облака,
меха – в шкафы,
бетонный блок – на стройку,
бумажные тюльпаны – на помойку.
Я вижу из окна –
в утильсырьё
несут детишки разное старьё:
учебники,
романов толстых главы,
газеты,
устаревшие уставы,
дырявый таз,
поэта бюстик медный,
позеленевший
от прошедшей славы.
Белые пятна
Ревность,
радость,
женская неверность –
но в стихийном
есть закономерность.
Некто слышит пальцем,
видит – кожей,
ходит босиком по углям красным.
Сходное – нам кажется несхожим,
одинаковое –
кажется лишь разным.
Тайна – стих рождается в поэте,
пульс всё чаще –
ты
проходишь мимо…
Глубоко уверен –
всё на свете
рано или поздно объяснимо.
Но пока что –
вот какое дело:
этой ночью победило тело
разум волевого человека,
потому что мы,
пускаясь в дали,
опускаясь в глуби абиссали,
камни мезозойские дробя, -
мелкого рачка зоопланктона
изучили лучше,
чем себя.
Время
Гулливер
Для того он
и живёт и дышит,
чтобы люди
становились ростом выше,
чтобы кончил мир
мириться с ложью.
Если великан
не на ходулях,
если он
действительно громада –
ничего
взамен ему не надо,
кроме пачки папирос,
удачной строчки,
кроме «свежевымытой сорочки».
Гулливер!
И за одно за это,
кулачки сжимая в злобном гаме,
мстят ему, как могут,
лилипуты.
Копошатся гномы
под ногами.
После смерти
легче.
После смерти
вдруг становится бесценным
киноролик,
где лицо мелькает Гулливера.
Карлик,
плодовитый,
словно кролик,
гномы,
что недавно в злобном гаме
суетились где-то под ногами, -
вдруг трубят
в парадные фанфары
и спешат отметить
в мемуарах,
как они любили
великана,
как скорбят,
что он погиб
так рано.
Два космоса
Если вдруг солнце погаснет...
Как пользоваться планетой ( инструкция )
Хранить планету
в чистом небе надо.
Плодить на ней лжецов запрещено.
Разрешено
Шуметь не громче праздничных салютов.
А можно ль по планете громко топать?
Да, по планете можно крепко топать
хмельной ногой,
когда играют румбу…
Расколется Земля, коль топнет бомба.
Двадцать первый век.
Важнее пункта нет,
чтоб кнопки кто-нибудь
не перепутал.
Ведь всё,
что зрело миллионы лет,
исчезнуть может за одну минуту.
Всё из Земли, -
беречь её изделия:
каменный уголь,
одуванчик,
дерево,
нефть и железо,
кость дриопитека,
но главное –
живого человека, -
он автор
и ракеты
и гвоздя…
Рекомендуется,
с планеты уходя,
оставить людям
что-нибудь на память:
своих учеников,
проект моста,
вечный огонь,
лекарство против рака.
Коллекция
Одни –
старинные деньги копят,
другие –
открытки,
пряники,
книги.
Мой знакомый чудак
пенсионер Бещев
имеет в коллекции
странные вещи:
амбарный замок,
лотерейный билет,
толстый учебник криминалистики,
номер от вешалки,
чей-то кастет,
каких-то инструкций ветхие листики,
какие-то справки,
ордер на обыск,
в запретную зону временный пропуск,
некоторые газетные некрологи,
дырокол ревизора железной дороги,
письмо растратчика к адвокату…
Я смотрю с удивлением
на экспонаты.
Смеётся чудак:
-Вот «сыграю в ящик»,
и останутся вам,
живущим,
все эти вещи,
ничего не стоящие
в настоящем,
но, конечно, уникальные
в грядущем.
Любовь
Это
когда друг без друга
жить невозможно.
Когда лебедь
кидается белым камнем
за телом подруги
подстреленной
и разбивается насмерть.
Когда вечером
выкуришь лишнее
и ночью
отличная видимость
чёрно-белого сна,
не бывать которому
явью,
как мне уже больше не вкрутишь,
что принёс меня маме аист…
Это
когда друг без друга
жить невозможно?
Неправда, -
ведь живу.
Мелкий факт
Море
Вот оно –
чистое,
древнее, чем ложь и войны,
одного лишь неба моложе,
видавшее ящера и Колумба.
Наверху тишина.
Как шина шуршит по шлаку волна.
А в глуби – бури.
Осьминог выгоняет из кубрика
донную рыбу,
плоскую, как мой кошелёк…
Было тогда не разгадано,
что в глазах твоих больше фальши,
чем рыб в Марианской впадине.
И, угловатый, застенчивый,
в чем-то немножко женственный,
я сравнивал с морем когда-то
зрачки загадочной женщины.
Лишь стоя у моря, понял,
понял, что это сравнение –
кощунственно,
как исполнение
Бетховена на ксилофоне.
Ночлеги
Обтекаемость
Как простоту,
я шар люблю,
ведь шар –
венец развития предмета.
Тому пример –
песчинка и планета.
А человек?
Тут я за угловатых
за
их необтекаемые латы,
за
их необтекаемые методы
оспаривать
и крупное и мелочи.
Мне ненавистна
речь из круглых фраз
и угол,
ставший шаром напоказ.
Рисовать античные гипсы...
Сервет
Он «да» сказал,
а вы
сказали «нет»…
И задымился на костре Сервет.
А я б отрёкся,
я боюсь огня.
Вот истина –
она сильней меня.
Ушёл бы я
в свою простую келью
переливать из колбы в колбу зелье,
глядеть на небо
тихо и хитро,
зажав меж пальцев
вечное перо.
А чтобы снова вас
лишить покоя,
открыл бы вскоре
что-нибудь такое,
что вас сильнее
и сильней меня
и не боится страшного огня.
Смерть жирафа
На решётке
висела табличка:
где пойман,
что ест,
и кличка.
Но он
ничего не ел.
Лежал
и печально глядел
красивым
цыганским глазом
на сено,
сухие веники
(вспоминалась, наверно, туманно –
саванна…).
Совещались
мудрые медики:
чего ему не хватает –
белков,
жиров,
углеводов?
При вскрытии
обнаружилось,
Что ему не хватало
свободы.
Впрочем,
врачи назвали это иначе –
каким-то латинским словом.
На улице
От безмятежности
рвутся связи,
как от очень низких температур…
На улице слякоть
из снега и грязи,
в каждом окне
абажур.
Люди идут,
окончив дела,
в телевизор глядеть,
забивать « козла».
Словно в музее мадам Тюссо,
за витриной
пустое лицо манекена…
И вдруг
тревожно,
как холст Пикассо,
«помощи скорой» сирена –
человек умирает где-то.
И неважно,
кто он –
солист балета,
кукольный мастер,
работник месткома
или учитель детского дома –
остановились
мчавшие в спешке
машины,
в которых ферзи и пешки,
высокие гости,
железо и овощи,
машины
в сто лошадиных сил…
Всех связал,
всех
объединил
тревожный крик
«скорой помощи».
Капля янтаря
Валентин Катарсин: Море в капле.