Женский суицид
Хотела было пройтись пешком, подышать, но резко передумала, поймала такси и поехала домой. Дома включила любимую музыку и достала бутылку водки из папиного бара. Открыла было холодильник, но захлопнула со словами: "В жопу закуску". Сделала затяжной глоток прямо из горла, сморщилась, передёрнулась и сказала залихватски: "Эх, хорошо!" Взяла с полки фотографию изящной чёрной кошки и стала громко с ней разговаривать:
"Знаешь, Жучка, мне стыдно в этом кому-нибудь признаться, но признаюсь тебе. Как лучшему другу. Когда ты умерла, я о тебе страшно убивалась. Так страшно, что сама себе удивляюсь. Ты умерла год назад, а мне до сих пор больно, честное слово. Почему стыдно признаться, я объясню". Приложилась к бутылке и продолжала: "Буквально за полгода до тебя умерла моя бабушка. Ты же помнишь мою бабушку? Нет, наверное, не помнишь. Ты была ещё совсем котёнком, когда она в последний раз к нам приезжала. А потом она долго болела и мы сами к ней ездили". Ещё глоток. "Так, о чём это я? А, стыдно. Когда она умерла, я почти не плакала. Только один раз чуть-чуть, да и то не из-за неё, а из-за деда. Он сидел такой потерянный, мне его было так жалко. Ты знаешь, он ведь до сих пор так и сидит всё время на одном месте, ничего не хочет. Если не покормить его, так и не поест. Не жилец уже. Они ведь, Жуч, шестьдесят лет вместе прожили. Шестьдесят, представляешь? Как такое возможно? В нашей жизни - невозможно. Бабушка умерла за два дня до этой даты. За это надо выпить". Выпила и с удивлением потрясла бутылкой: "Что-то пью, пью, а до половины ещё не дошла. Плохо пью, значит". Сделала ещё глоток и почувствовала рвотный позыв. "Ой, всё-таки надо закусить". Выудила из холодильника банку солёных огурцов и съела один с хрустом и чавканьем.
"Так вот, представь себе, дорогая моя Жуча, что я совсем не плакала по бабушке. А ведь я её очень любила. Помню, в детстве, как подумаю, что она когда-нибудь умрёт, плачу. И вот умерла бабушка, а у меня нет слёз. Только грустно. Она, знаешь, прожила хорошую жизнь: трое детей, четверо внуков, два правнука. С дедом жили бедно, но душа в душу. Земля ей пухом!" Танька шмыгнула носом, по лицу струились слёзы. Потёрла глаза, отхлебнула из бутылки. "А вот когда ты умерла, моя Жученька, я ревела белугой неделю. Видеть никого не хотела, всё перед глазами эта картина. Прихожу с зачёта, а ты лежишь на наволочке, лапки вытянула, ротик приоткрыт, глаза остекленевшие. А по ним - рябь, как будто волнами пошли. Дурочка, погналась за голубями, ухнула с восьмого этажа. И, главное, два шага влево - и упала бы на газон. Так нет же, на бетонные ступеньки. Может быть, это была бы не самая плохая смерть, если бы ты сразу умерла. А ведь мучилась ещё сутки, моя девочка, укольчиками кололи. Не уберегла мою кошечку". Закрыла лицо руками и завыла. Потом отхлебнула водки и хрипло запела: "Человек и кошка, та-ра-ри-ра-ра-рам. Пора приступать к гвоздю программы".
Шатаясь, с бутылкой в руке, пошла в ванную, достала пакетик с лезвиями и села на краешек ванны. Повертела в пальцах лезвие. "Ах, простите, чуть не забыла". Пустила в ванну струю горячей воды. "Так, вроде бы, это делается?" Посмотрела на руку. "Где тут у нас венки? Надо поработать кулачком. Вооот они. Надо же, какая гадость". Несколько раз примерилась, но не хватило духу. "Здесь как-то скучно". Пошла в свою комнату, отхлёбывая водку мелкими глотками, сделала музыку погромче. "Какие божественные звуки! Ну, давай". Примерилась, зажмурилась, полоснула. "Ой. Какая мерзость. Мелковато, девушка. Боишься, что ли? Давай, смелее!" Полоснула ещё и ещё, оставляя тонкие красные полоски на бело-голубом запястье. "Нет, всё не то. Испугалась, сволочь? Чего ты испугалась, дура? Сука тупая! Это не страшно. Страшно будет, если ты этого не сделаешь". Отпила из бутылки, сделала зверское лицо, оскалив зубы и прищурившись, даже тихонько зарычала. Аккуратно приставила лезвие к самой синей вене с нажимом потянула. Брызнула кровь. "Ага! Ну вот, получилось. Молодчина! Ух ты, как оно! За это надо выпить". И надолго приложилась к бутылке, заведя какой-то невообразимый танец. Дальше она уже не вела монологов - слишком сильно опьянела. Танцуя, носилась по квартире в эйфории и кровью рисовала на дверях стрелочки.
Потом устала, пошла в ванную. Вода уже переливалась через край, но недавно: лужа на полу была небольшая. Вытащила пробку, спустила немного воду и завалилась в ванну прямо в платье, распространяя вокруг себя красное облако. Зевнула и вяло спросила у крана: "Звонить или не звонить? Не звонить, конечно, мужественнее. И шикарнее. Но позвонить - жуть, как хочется. Прям не знаю, что делать. Поспать?" Глаза слипались, было тепло и уютно. Потом стало как-то холодно и совсем неуютно. Открыла глаза и сказала крану: "Пойду, позвоню. Не получится из меня романтической героини, извини". Прошлёпала к телефону, оставляя за собой цепочку мокрых красных следов, набрала номер.
- Алло.
- Эээ...
- Алло.
- Я тут это... Пригласить тебя хочу.
- Ты что, пьяная?
- Пьяная, мокрая и вся в крови. Очень красивая. Хочу себя показать и тебя посмотреть.
- В крови? Ты что там натворила?!! Я сейчас буду.
Она пришла в ванную, залезла в красную воду и сообщила крану: "Сейчас придёт. Я попсовая баба, да? Сама знаю". Зевнула и закрыла глаза.
Без ноги
Первый раз я ее увидела лет десять назад, в одном из самых модных тогда ночных клубов. Высокая, стройная, хорошо одетая, блестящие каштановые волосы, тонкое, немного надменное лицо. На вид слегка за двадцать. Сидела за барной стойкой нога на ногу, пила дорогой коктейль и пересмеивалась со стайкой золотых мальчиков, легонько покачивая носком в такт музыке. Не то, чтобы мне хотелось быть похожей на нее, но невольно позавидовалось той непосредственности и уверенности в себе, которых самой зачастую не хватало. Потом я вычитала, что таких людей называют «харизматическими личностями», но поначалу удивилась почти осязаемому ореолу спокойной силы, исходившей от нее, который притягивал, заставлял хотеть ее дружбы, внимания. Тогда я почти каждый день встречалась с новыми интересными людьми в силу своей профессии и просто молодости, поэтому не стала забивать себе голову лишним, просто запомнила ее лицо. Довольно часто я с ней сталкивалась то там, то сям, на всех громких мероприятиях можно было увидеть компанию, где царила эта девушка.
Потом она надолго пропала куда-то. Ну, пропала и пропала, может, уехала или заделалась в домоседки, кому какое дело. Через год с небольшим, однако, объявилась все в том же ночном клубе, в котором я ее увидела впервые. Блестящие каштановые волосы, тонкое, чуть надменное лицо, одета, как всегда, по последнему писку. Стоит, прислонившись к барной стойке, небрежно затягиваясь сигареткой, и посмеивается над шутками столпившийхся рядом старых приятелей.
- Господи, ты посмотри, - толкает меня в бок подружка, - ты ее помнишь? Боже мой, бедная…
Тут я опускаю глаза и вижу, что из-под короткой юбки королевы тянется только одна нога. Длинная, тонкая, очень прямая, совсем одна. Смаргиваю чувство нереальности, вглядываюсь – нет, зрение меня не обмануло. Рядом к стойке прислонены костыли. Единственная нога обута в изящный туфель на не очень высоком каблучке. Поспешно отвожу глаза и залпом допиваю свой коктейль. Обращаю внимание на публику. Реакция у всех похожа на мою: жадное любопытство и отвод глаз. Бросаю робкий взгляд на нее: взяла костыли и уверено зашагала по направлению к выходу, не глядя по сторонам. Кому-то кивнула на ходу, с кем-то, улыбнувшись, поздоровалась. Лицо как лицо – ни горя, ни вызова, ни каменной отрешенности. Идет себе человек по своим делам, думает о чем-то, а вокруг коридор напряженного молчания. Только вышла, все сразу завозились, зашуршали, запучили глаза.
- Ой, я бы так не смогла…
- Что, говоришь, авария?
- А я бы сразу в петлю – на фига такая жизнь?
- Ногу-то под корень отрезали…
- Держится молодцом, да?
- Я бы на ее месте по дискотекам не ходила…
А она по дискотекам ходила. Может, не так часто, как раньше, но показывалась то там, то сям. Со временем компания вокруг нее стала таять. Золотые мальчики, которые раньше веселили ее у стойки бара, стали отворачиваться и делать вид, что никого вокруг не замечают. Модные девушки растворились в новых компаниях. Какое-то время она появлялась со своей подружкой, а потом я увидела ее одну. Стояла на краю танцпола и, потягивая коктейль, скучливо смотрела на дрыгающуюся молодежь. Лицо как лицо – ни горя, ни вызова, ни каменной отрешенности. Такое впечатление, что допьет коктейль и пойдет попляшет. Или не пойдет, потому что ди-джей сегодня гонит лажу. Такое же лицо, как и у большинства окружающих. Допила коктейль, зевнула, деликатно прикрывшись, взяла костыли и стремительно зашагала к выходу. Больше я ее не видела на шумных мероприятиях. Потом и сама перестала их посещать – перебесилась, повзрослела, вышла замуж, родила.
Прошлой весной опять ее встретила. Выгуливали с мужем своих сорванцов в парке, навстречу она: блестящие волосы, одета по последнему писку, модные солнечные очки, единственная длинная нога из-под короткой юбки размашисто вышагивает по умытому дождем тротуару. Руки уверенно опираются на костыли, впереди, как у кенгуру, ребенок не больше семи-восьми месяцев. Крохотные пальчики тыкаются ей в щеку, ам – и она схватила их губами под заливистых детский смех. Вокруг коридор из улыбающихся людей – ей не привыкать ходить коридорами. Махает рукой невысокому коренастому мужику довольно мрачного вида с бритой башкой и пачкой памперсов. Отходят с центральной аллеи на боковую, садятся на скамейку под густым каштаном. Мужик берет на руки ребенка и его грубоватое лицо тает от нежности. Подкидывает его, целует и отдает ей. Она невозмутимо расстегивает кофточку и прикладывает ребенка к груди. Люди еще некоторое время оборачиваются, но скоро успокаиваются и идут дальше, по своим делам. А чего глазеть – обычная воскресная картина в городском парке: муж обнимает жену одной рукой и что-то тихонько ей рассказывает, жена кормит ребенка грудью и улыбается мужу, каштан посыпает их сверху белыми листиками со своих цветущих свечек. А что женщина без ноги – подумаешь, живет не хуже, чем некоторые двуногие.
Про любовь. Красиво и не красиво.
Ах, любовь – это красиво. Ни фига. Но и сказать, что любовь – это не красиво, нельзя. Для любви нет таких понятий. Наверное.
Вот ревность – это красиво или не красиво? Предположим, у тебя бурная личная жизнь, тебе скоро двадцать два. Никогда в жизни никого не ревновала, только маму к сестре (или наоборот?) в раннем детстве. Мальчики, парнишки, мужички и так далее. Была первая любовь, ага, платоническая. Потом вторая, неплатоническая. Потом подруга увела из-под носа парня, который… с которым… ну, вы поняли. Ничего, подруга – до сих пор подруга, а парень-то так себе. Не очень-то и хотелось. В общем, ты понимаешь, что ты как бы над… То есть, не бабища алчная, а просто человек такой хороший, интересный.
И тут ты встречаешь его. Молодого такого мужчину. Молодой, но мужчина. И начинаешь его бешено ревновать. К фотографиям десятилетней давности. К случайно оброненным словам, типа: «Да, я тогда впечатлился». Впечатляться можно только от меня, блин!
Потом развивается комплекс. Будто ты очень толстая. Ты – метр семьдесят, вес пятьдесят пять килограммов, но ты жирная корова. И ты начинаешь худеть. Это можно делать разными способами, но в итоге ты оказываешься на приеме у психолога. Которая говорит: «Живите своей жизнью». Это и есть моя жизнь!
Когда ты весишь уже сорок восемь килограммов и у тебя кружится голова от резких движений, ты вдруг понимаешь, что вы год знакомы, а он не стремится жить с тобой. Деньги у него есть, но квартиру снимать не желает, хотя мама с папой достали. Так привычно и удобно, ага. Все херово. Ты –уродина, у него когда-то была суперлюбовь, которую ты никогда не переплюнешь.
А ты уже попалась! У тебя было много… ну, сравнительно много половых контактов, но ты никогда не испытывала... Ну да, это слово. А с ним, проведя в постели три месяца, ты вдруг поняла, что же называют этим словом! Таким жирным, кисло-сладким словом. И с тех пор ты подсела на это самое, кисло-сладкое, как когда-то подсаживалась на сигареты. Не то, чтобы маниакально, но раз в неделю хотя бы… А это он! Других ассоциаций нет! Да и не надо их. Пофлиртовать там, поелозить задницей перед барной стойкой, ага. Но дальше – ни-ни. Как будто воротца захлопнулись, ни с кем неохота.
Это если ближе к телу. А ежели к душе, то вообще язык отнимается. Уже никого другого не представляешь, как отца своих детей. Уже такими словами друг друга называете, что и повторять-то кощунство. А запах этот так изучила, что другие вызывают тошноту. Даже на расстоянии трех шагов и через одежду. С друзьями своими порвала, потому что неправильные. Стала слушать его музыку и находить в ней что-то родное. С интересом рассматриваешь фотографии и слушаешь истории про двоюродных прадедушек. Все! Ты попалась! Ты уже веришь, что это твоя семья.
Год веришь, два веришь, три веришь. Четвертый пошел. Твои родители сначала шутили, потом начинают жалеть. Пытаются познакомить с хорошими сыновьями своих знакомых. А ты потихоньку впадаешь в ступор. Пошла с подругой на дискотеку. Ему не понравилось, хотел все закончить. Ты режешь вены. Стыдобище! Потом, в аналогичной ситуации перестаешь есть. Неделю не ешь, другую. Не лезет. Будто камень в груди. Потом пишешь письмо. Не электронное какое-нибудь, а настоящее. В конверт вкладываешь и высылаешь, наклеив херову тучу марок. Он звонит и жизнь продолжается.
Потом лежишь рядом и прислушиваешься, как у него в животе бурчит. Помнится, когда у других так бурчало, тебя бесило. А сейчас заботливо так спрашиваешь: «Ничего не болит? Может, таблетку какую?..». Бурчит – ладно, а если пукнет? Бывает, ничего не поделаешь. И с тобой случается, все мы того… Услышишь – прррр, и так тебе хорошо, так спокойно. Шутишь так незло, смеетесь, еще больше заводит. Твое же, родное.
А потом, когда уже пятый год знакомства пошел, он предлагает тебе узаконить отношения. И ты еще больше влюбляешься, потому что понимаешь, что мужик, а не маменькин мудила-сыночек. Потом дети рождаются. Сначала один, за ним второй. И он уже отец. Мужик с большой буквы! И ты думаешь, какой дебил придумал, что любовь со временем гаснет, тухнет и сходит на нет? Вы уже десять лет вместе, а у тебя-то с каждым годом все сильнее и сильнее. И это самое, жирно-кисло-сладкое, переходит из количества в качество. И другого не хочется. Ну, все мы немножко… Ну, вы поняли. Пофантазировать – это конечно… А дальше – ни-ни. Даже подумать страшно.
А он ведь, как ребенок. Ранимый такой. Обидишь его нечаянно – потом неделю мучаешься. Думаешь: «Ах ты, я тебе все выскажу!», а потом понимаешь, что он прав. И боль его принимаешь, как свою, и несбывшиеся мечты о больших деньгах ранят потому, что это его несбывшиеся мечты. Завариваешь чай с медом и мятой, когда бессонница, гладишь по голове, пока не уснет. Ему ведь завтра на работу, а ты… Ты сильная. И любви у тебя – во сколько! Еще на одного ребенка точно хватит. Он ужасно хочет третьего ребенка…
Светский лев
Дима Федорков – известная личность. Он ди-джей на радио и арт-директор в одном из самых модных ночных клубов города. Он высокий и красивый, бабы от него без ума. И он без ума от баб. И вообще доволен своей жизнью. Не то, чтоб очень, но сильно менять ее не хочется. Хотя в последнее время бывает как нахлынет, как нахлынет… Никакого настроения.
«Суки, мерзкие вонючие суки, сучары», - бормотал Дима, размазывая по щекам сопли и шаря по карманам в поисках платка. Одновременно попытался остановить такси, выставив вбок локоть. Машина пронеслась мимо и он подумал, что мог бы вызвать такси еще из студии, но зачем-то поперся пешком к остановке. «Все по старинке. Старею», - безрадостно подумал он. Мобильник свой Дима забыл в квартире у девицы, которая затащила его вчера, полуживого от текилы-бум, к себе домой, уселась верхом и цинично поимела.
Ничего похожего на платок он в своих карманах не нашел, шмыгнул носом и приуныл. Эти мрази с работы достали его своими тупыми шутками. В прошлый раз побрили ему ногу. Просыпается он с жуткого похмелья без штанов и чувствует, что-то не так. И сучки эти гаденько так переглядываются. А тупая манекенщица, которую он трахал, вообще прихрюкивает, так ей весело. Смотрит он вниз и не понимает, какое-то несоответствие, диссонанс, асимметрия, но понять пока не может. Потом промаргивается и обнаруживает, что одна нога у него гладкая такая, белая, лоснящаяся, с кое-где темнеющими капельками крови, нелепо блестит на фоне другой, нормальной мохнатой уютной ноги. Тварюги эти заржали тихонечко, как жеребята, а подтянувшиеся мужики – уже во всю глотку, как сивые мерины. Но ему было совсем не смешно тогда. Он так и не заставил себя принять участие в общем веселье, в горле встал комок. Вот что ему теперь делать? Что, я вас спрашиваю? Побрить другую ногу, чтобы волосы симметрично отрастали? Или не трогать и посмотреть, что дальше будет? А вдруг она как-нибудь по-другому обрастет? И когда? Что ему теперь, и не раздеться ни перед кем? Суки!
Но сегодня был апогей их хамства. Этого он никогда не простит. Припираются две главные сволочи на конец эфира и говорят нежно: «Димуля, хочешь кокосера?» Конечно, он хочет кокосера, что за вопрос! Разворачивают, дают ему на бумажечке белый порошочек и смотрят выжидательно. Ням-ням, спасибо девочки, вы настоящие друзья, а то я в состоянии нестояния после вчерашнего. Но что это?... «Блин, что это?!!» «Первое апреля – никому не верь! Сухие сливки, Димуля! Ха-ха-ха!»
Может быть, он просто постарел и не может переварить их, молодое, чувство юмора? Этим девкам по двадцать плюс-минус, а ему недавно сравнялось тридцать пять. Дима с содроганием вспомнил свой день рождения. Та пара-тройка настоящих друзей разъехалась кто куда, остались только тусовщики, которые с удовольствием угостились за его счет в «Глобусе», не утруждая себя даже тостами с честь именинника, а домой придти отказались под разными предлогами. Пришли одни бабы. Конечно, они постарались сделать праздник: приготовили салаты-малаты, торт испекли (сами!), обвешали его квартиреху дружескими шаржами и зачитали кучу смешных и трогательных эпиграмм. Но настроение было ни к черту. Юбилейное мероприятие: он и шесть баб. Три диджеицы с его радио, бывшая сожительница из тех, с кем «остались друзьями», танцовщица из клуба и манекенщица, претендующая на роль сожительницы. Всех их он имел в разное время, а некоторых одновременно, они не комплексовали по этому поводу, даже станцевали какой-то гаремный танец, оголив разнокалиберные сиськи и крутя пупками. Вроде как искренне хорошо к нему относятся, но шутки их он отказывался принимать.
Сухие сливки! Какой извращенный и подлый ум мог до этого додуматься? Небось толстая сволочь, самая глупая и беспардонная из всех. Ничего святого! Человек хотел поправить здоровье после пьянки, просветлиться, ожидал ясной покалывающей свежести, а получил липкие белые сопли. Гадины!
Настроение «что-то в моей жизни не так» нашло неожиданный выход вечером того же дня, вернее, глубокой ночью. Дима вывалился из «Глобуса» в обнимку с одной из своих постоянных половых партнерш Светкой Седовой. Светка была похотлива и изобретательна на разные скабрезности, а также, что главное, никогда не претендовала на роль Диминой сожительницы. С ней было весело и необременительно и Дима сам не заметил, как постепенно стал предпочитать ее общество чьему бы то ни было. Они ползком залезли в такси и сообщили шоферу адрес Диминой холостяцкой квартиры. Когда машина тронулась, они стали с чавканьем целоваться и ковырять друг у друга в гениталиях. После очередного особенно продолжительного поцелуя Дима отдышался и неожиданно для себя выдал:
- Давай поженимся!
Светка вежливо хмыкнула и продолжала, пыхтя, расстегивать ему ширинку. Дима вдруг проникся собственной серьезностью и остановил ее руку.
- Нет, подожди. Я не шучу, Свет. Ты бы вышла за меня замуж?
- Да ты че, сдурел? Обнюхался чего?
- Почему сразу? Вот мне тридцать пять лет недавно исполнилось. А тебе сколько?
- Двадцать шесть.
- И что, ты хочешь сказать, тебе не пора? Вот мне уже пора.
- Да при чем тут пора-непора?
- Вот твоим подружкам пора – они уже все замужем.
- Ну, во-первых, не все.
- Да ладно, почти все. Вон Машка даже замуж вышла. Говорят, беременная уже. Потому что пора.
- Не пора, а просто нормального мужика встретила. Были одни уроды, а тут хороший такой парень, вот она и женилась. Тьфу, замуж вышла.
- А я урод?
- Ну зачем ты так, Дима?
- А почему ты за меня не хочешь?
- Это пьяный базар.
Светку утомило это пустое препирательство и она отвалилась на противоположные край сиденья, угрюмо уставившись в заднее окно. Некоторое время они посидели молча, потом Светка сощурилась, замотала головой, опять сощурилась и спросила у Димы:
- Слушай, там машина белая едет сзади, я чего-то не вижу… Это не Вольво?
Дима присмотрелся и сказал:
- Вольво.
- Твою мать. Блин, твою мать, твою мать, твою мать. Вот козел! Это он, прикинь, сидел полночи в машине и пас за выходом.
- Кто, пердок твой старый?
- Ага, Гена… Говнюк… Шеф, давай на Остров поворачивай. Летний бульвар.
- Свет, а ко мне?
- Ну видишь, выследил меня, зараза. Надо домой ехать. Потом скажу, что ты парень… ну скажем, Таньки, или там… Марго.
- Слушай, Светуля. Я теперь со всей душой, понимаешь. Не думай, я не пьяный. Бросай своего хрыча, пойдем завтра же заявление подавать. Свет, мне с тобой хорошо, а, Свет? Я… я тебя люблю, кисуля, ну честно, я сам недавно понял. Ты женщина, которая мне нужна, умная, понимающая. Не малолетка какая-нибудь. Свет, я серьезно.
Водитель уже остановился возле искомого подъезда и громко, с прискуливанием, зевнул. Сзади остановилась белая Вольво и погасила фары. Светка нервно заерзала.
- Я пойду, а?
- Нет, подожди. Ответь мне сейчас.
- Хорошо, Федорков, ты хочешь серьезно? Я скажу тебе серьезно. Ты хороший мужик, веселый, с тобой классно трахаться. Но какой из тебя, в жопу, муж? Какой из тебя, блин, отец? Ты что, хочешь сказать, что будешь мне верность хранить?
- Свет, я тебя даже обманывать не хочу. Я не такой человек, я не умею хранить верность. В физическом плане. А в моральном, конечно. Я ведь тебя люблю. И детей я тоже люблю. А насчет налево, так ты ж сама такая. Мы же с тобой родственные души, поэтому нам хорошо.
- Ты не обобщай. Когда я выйду замуж, я буду к этому относиться ответственно. Буду верной женой и хорошей матерью. Ха-ха, как смешно. В отличии от тебя, Федорков, я понимаю, что такое ответственность, а вот ты не очень. А то, что тебя пробило сегодня, не значит, что завтра ты не протрезвеешь и не скажешь, что все это фигня. А мне потом расхлебывай.
- С этим, что ли, как его, Геной? Может, ты еще и на нем женишься, тьфу, замуж выйдешь?
- А может быть. Он хоть меня любит.
Тут водитель зевнул еще громче и совсем при этом жалобно заскулил. Светка дернулась, поспешно открыла дверь, бросила через плечо: «Ну, пока, Федорков» и исчезла в темном зеве подъезда.
А Дима Федорков подумал: «И правда, чего это меня пробило?»
Пить меньше надо
Машке пить вообще было нельзя. Хотя бы уже по той причине, что похмелье с ее склонной к мигреням головой обходилось слишком жестоко. Боль была сильнее всех разумных пределов, не говоря уже о неудержимой рвоте и полной неспособности принять вертикалеподобное положение. Такое похмелье было даже после вполне заурядной пьянки, когда доза спиртного была, в общем, разумная, смешивания разнородного алкоголя не происходило и само опьянение протекало в рамках приличия. Что же говорить о неприличных пьянках, которые тоже имели место быть? Тогда пытка похмельем затягивалась на два, а то и три дня. Причем, похмеляться Машка не умела, да и не стремилась. Какое спиртное могло влезть ей в глотку, когда даже глоток воды вызывал бурную фонтанирующую реакцию?
Но если бы только похмелье портило ей жизнь. Машка очень интересно пьянела: она до последнего момента ровно ходила, складно говорила, к месту шутила, правда, глаза немного стекленели, но кто это заметит, кроме родной мамы? Со стороны могло показаться, что юная очаровательная девушка обладает необычайной стойкостью к алкоголю: все кругом уже чуть ли не ползают, а Маша трезва и свежа, как огурчик. Только самые близкие и проверенные товарищи знали, что девушка уже давно находится в провале и двигается на автопилоте. Но автопилот рано или поздно заканчивался и она отключалась внезапно и полностью, резко переставая узнавать, понимать и воспринимать, обмякая всем телом и превращаясь просто в груз. Хорошо, если это происходило дома, в своей постели. Но так бывало, увы, не всегда. Иногда подруги теряли бдительность и не доставляли ее вовремя на порог родной квартиры и Машка превращалась в груз где-нибудь в самых неподходящих местах, что было чревато нежелательными приключениями.
На следующий день она просыпалась и, терзаемая адской головной болью, от которой непривычный человек мог запросто повеситься, начинала мучительно вспоминать, после какой рюмки ее вырубило. Оказывалось, что та самая рюмка была еще где-то в начале, дальше следовал провал с отрывочными неясными видениями или снами (в этом еще предстояло разобраться). Для получения информации Машка протягивала руку к телефону и ватными пальцами набирала номер Таньки или Селедки. Вернее, их обеих, но по очереди. Это было необходимо как для получения наиболее полной хроники событий, так и для многогранной оценки этих событий, потому что ближайшие Машкины подруги всегда имели диаметрально противоположный взгляд на одну проблему и этот плюрализм мнений помогал Машке выработать свою собственную линию.
Нет, скажете вы, ей пить противопоказано! И будете правы, но Машка была восемнадцатилетняя русская девушка, настоящий воин, борец, искатель. Все мамины попытки перевоспитания дочь, как и подобает борцу и искателю, встречала надменным хохотом. И не пропускала мимо себя ни одной массовой попойки.
После очередного мероприятия Машка проснулась в платяном шкафу своей подружки Селедки. Селедка, она же Инна Селенина, приглашала гостей для празднования отъезда родителей в санаторий и Машка для спокойного ночлега наврала дома про турпоход. Получился славный день непослушания с окурками в посуде, сгоревшим чайником и разбитым туалетным бачком. Кульминацией вечера стал обстрел одиноких прохожих презервативами с водой. Веселье постепенно угасло к утру, когда крепкий молодой сон исподтишка настиг компанию, свалив тела в беспорядочную кучу. Машка сдалась гораздо раньше других, благоразумно закрывшись в Селедкиной комнате и заняв ее кровать с синим плюшевым медведем в изголовье. Последним проблеском сознания Машка с удовлетворением отметила, что в кои-то веки проявила здоровый эгоизм, отказавшись участвовать в дальнейших безобразиях и закончив вечер цивилизованно, в кровати с плюшевым медведем.
Каковы же были Машины удивление и тревожная озабоченность, когда утром она обнаружила себя вовсе не в кровати, а в шкафу, и не с медведем, а со своими собственными трусами в руках. Это было тем более странно, что штаны были на месте и аккуратно застегнуты на все болты. Майка тоже была на месте, хотя носила явные следы вчерашнего полупереваренного салата. Держась за пульсирующий висок, Машка осторожно выползла из своего укрытия и проковыляла на кухню, на запах сигаретного дыма.
На кухне пили чай и курили Селедка и Толстая Алка. Они увидели Машку и дружественно заржали:
- О-о-о, вот и Маха очнулась.
Машка осторожно, чтобы не расплескать вязкую боль в голове, присела на табуретку, отшатнулась от протянутой сигареты и помахала перед носом рукой, разгоняя дым. Потом задумчиво протянула:
- Я вот чего-то не пойму.
Подружки переглянулись и Сельдь, почему-то мерзко хихикнув, ласково спросила:
- Чего же, Манюня, ты не поймешь?
- Заснула в одном месте, проснулась в другом. Трусы в руке. А штаны на жопе. Не пойму.
Опять переглянулись. Как-то не по себе стало Машке от их переглядок, она поежилась и продолжила:
- И сны какие-то странные.
- О чем же сны, Манюнечка? – наиласковейше поинтересовалась Селедка.
- Хер знает… Рожа чья-то рядом. Шепчет чего-то… А вы че переглядываетесь? Блин, я не поняла! Это что, на самом деле было? Не во сне? Чего лыбитесь? С кем? Кто?!!
- Мах, ну ты не горячись, - примирительно сказала сердобольная Алка. – Ты что, не помнишь? Правда не помнишь?
- КТО?!!
- Кошкин.
- НЕТ!!!
- Да.
Машка вскочила. Головная боль стыдливо притаилась где-то в уголке, зато на первый план выступило бешено колотящееся сердце. Кошкин – тихий белобрысый чудик из тех, кого меньше всех видно в компании, но который всегда присутствует, меньше всех напивается и больше всех сплетничает. Какой конфуз, какое недоразумение. С кем? С кем, я вас спрашиваю? Машка физически ощущала движение красных пятен на своих щеках. Как он мог?
- Как он мог?
- Правда, козел. Девчонка никакая, а он лезет, - посочувствовала Алка.
- А вы что, не могли ничего сделать? Видели же, что никакая.
- Да мы не сразу заметили, что он в твою комнату пошел. Потом выходит весь в блевотине и говорит: «Там Машке плохо». Ну, мы пошли, там ты лежишь в одной майке. Мы тебе штаны одели, прибрали немного. Ты там всю кровать обрыгала. А он аж волосы помыл, так ты его уделала.
- Хоть это утешает, - мрачно заметила Машка.
Наступило тягостное молчание. Машка, уставившись на сцепленные пальцы, думала, что всякое бывало, но так далеко еще не заходило. Если провалы в памяти приобрели такой беспрецедентный характер, то пора уже завязывать, что ли. Селедка, все время Машкиного прозрения скептически улыбавшаяся, нарушила молчание первой:
- Ой, ну вот только не надо говорить, что ты ничего не помнишь.
Машка вскинулась:
- Представь себе, я ничего не помню!
- Если честно, не представляю. Я могу поверить в какие-то небольшие провалы в памяти, но чтобы не почувствовать, как тебя трахают – извини. Не верится. Он снимал с тебя штаны, ты спросила: «Это кто?», он сказал: «Это я». Ты сказала: «Ааа» и все. Никакого сопротивления.
- А ты откуда знаешь?
- Я там была.
- И ничего не сделала?
- А что я должна была сделать? Ты вела себя так, как будто сама не прочь…
- Я ничего не понимала.
- Откуда мне знать? Я что, буду в чужую личную жизнь лезть?
- Что было дальше?
- Он тебя спокойно трахнул, а ты сказала: «Ой, мне плохо» и блеванула. Ну, потом мы убрались и надели на тебя штаны. Ты очень сопротивлялась, говорила: «Отстаньте, суки», потом всех отпихнула, залезла в шкаф и сказала свою коронную фразу: «Оставьте меня здесь, я буду здесь спать». Вот и все.
- Кто с тобой был?
- Только Тимоха, - жеманно улыбнулась Селедка и стала рассказывать, как ей там было с Тимохой. А у Машки шумело в ушах. Твою мать, твою мать, твою мать. Как с ней, Машей, могло такое произойти? Как она могла так низко упасть? Это будет главная сплетня в ближайший месяц.
К счастью, все закончилось не так страшно для Машиной репутации. Упомянутый Кошкин в тот же день робко предложил проводить ее до дома, потом таскался за ней хвостом везде, где только можно, на протяжении полугода. За эти полгода Машка пару раз, нехотя, из чувства долга, допустила его до своего тела, с кислой улыбкой понаблюдала его счастье по этому поводу, а потом послала на все три буквы, потому как надоел. Но свою миссию он выполнил исправно. Вместо того, чтобы говорить: «Представляете, Машка-то такая-растакая…», говорили уважительно: «Машка с Кисой встречаются».
А вот Селедка поплатилась за свою недоверчивость. На одной особенно многолюдной вечеринке она отчаянно строила глазки некоему Леше, который давно нравился ей своим златокудрием и ангельским ясноглазым личиком. Видимо, волновалась, потому что нравился он ей не на шутку. И от волнения перебрала, сердешная. После уединения с ней в дальней комнате, Леша пришел на кухню, присоединился к пьющей и курящей общественности и громко объявил с весьма сытым видом:
- А Селедка там лежит – жиииденькая…
Первым оживленно откликнулся развеселый Виталик Манкель:
- Совсем, говоришь, жиденькая?
- Прямо весьма жиденькая, - подтвердил Леша и для убедительности поводил своими чистыми голубыми глазами вправо, влево, вверх, вниз.
Виталик Манкель энергично проследовал в дальнюю спальню, обнаружил там абсолютно голую и крайне жидкую Селедку, распластанную на широкой родительской кровати в позе морской звезды. Виталик обрадовался увиденному, подсел рядышком, послюнявил палец и потыкал им в маленький темный сосок.
- Леша, это ты? – томно спросила Селедка.
- Я, я, моя рыбушка, - нежно проворковал Виталик, быстро, как солдат-срочник, стягивая штаны.
Вернувшись к кухонной общественности, развеселый Виталик Манкель подтвердил правдивость Лешиного заявления о жидком состоянии Инны Селениной. Это послужило сигналом еще для двоих Лешиных друзей, которые по очереди убеждали Селедку в том, что они – Леши. На следующее утро, изучив несколько источников и составив, по возможности, полную картину происшедшего, Селедка впала в буйство. Она кричала, материлась и обвиняла подруг в равнодушии и эгоизме, на что подруги лишь удивленно поднимали брови: «А ты что, ничего не помнишь?» Буйство сменила апатия и депрессия. Селедка замкнулась, засела дома и стала переваривать тот факт, что ее поимели в один день четверо мужиков, а она даже не почувствовала это.
Придя к выводу, что если уже с ней могло это случиться, то пусть это будет первый и последний раз, она сделала осторожную вылазку на дискотеку и, ежась от насмешливых взглядов, инициативно познакомилась с тощим кадыкастым парнем. Парень носил густо зализанную гелем прическу, что должно было означать неповторимое чувство стиля, называл себя Максом, а Селедку – Инессой. Ходили они, держась за ручку и, очутившись в общественном транспорте, немедленно начинали целоваться. Вид у Селедки был одновременно затравленный и торжествующий, как у шакала Табаки. Через неделю после знакомства они подали заявление в ЗАГС, а через месяц поженились. Народ говорил:
- Слышали? Селедка замуж вышла.
- Даа, пить меньше надо…
Запах женщины
Дарья воняла с детства. Вернее, с самой ранней поры полового созревания, когда обычно мамы объясняют дочкам, что мыться надо почаще и потщательнее в определенных местах. Мама, вечно пребывающая в состоянии вселенской созерцательности, ничего ей не объяснила, подружки молчали, чтобы не обидеть, ну и конечно, не обошлось без природы-матушки, наделившей Дарьины потовые железы необычайной работоспособностью. Плюс природная лень и неряшливость. Мало того, постоянные конфликты с отчимом в пятнадцать лет пробудили в ней тягу к бродяжничеству, что позволило не мыться и не стирать одежду месяцами (какая уж тут гигиена в подвалах и на заброшенных дачах). Излишне будет упоминать о том, что примерно в то же время и школа была окончательно заброшена.
Итак, Даше пятнадцать. На ней рваные (не от стиля, а от старости) выцветшие джинсы, раздолбанные мокасины и одолженная у какой-то подружки короткая кожаная куртка с вытертыми проплешинами и облезлыми клепками. Из головы торчат давно немытые клоки волос с высветленными добела кончиками и темно-серыми корнями. В радиусе примерно пяти метров вокруг нее распространяется фантастический коктейль ароматов: окурки дешевых сигарет, перегар, давно скисший пот, натруженные ноги, нестриженые ногти с залежалой грязью, неподмытые после секса гениталии, перхоть, залоснившееся от грязи белье. Не пахло только мочой и калом, но в конце концов, она же не немощная какая-нибудь бомжиха, она молодая и здоровая девушка из вполне благополучной семьи, только вот протестует против сложившихся порядков и прогнившей системы. К вышеописанному аромату надо присовокупить вполне заурядную внешность: сонные глаза, припухший и как будто расплывшийся рот и чрезвычайно курносый нос, который сама Дарья, не лишенная чувства юмора и самоиронии, называла трамплином. Фигура тоже так себе: ростик средненький, сиськи огромные, но не по годам отвисшие, икры как у футболиста. Хороши тонкая талия и узкий зад, но эти части тела странно противоречат ногам сорокового размера и приличными кулакам, которые даже отправили как-то раз одного нежелательного поклонника в реанимацию.
Вот представьте, что это создание – чемпион по разбиванию мужских сердец. Это не шутка – это либо мистика, либо химия. Симпатичные одноклассники, модники-тусовщики, студенты престижных ВУЗов, лощенные яппи, молодые и старые предприниматели, жирные иностранцы, просто хорошие парни, пищали как кутята, чтобы затащить ее в постель. И не просто постель, а любовь, верность, замужество, луну с неба и золотые горы – все готовы были положить к Дашиным ногам за один благосклонный взгляд ее мутных глазенок. Подарки, правда, пошли чуть позже, а в пятнадцать лет Дашка только начала осознавать свою непонятную власть над противоположным полом и только делала первые шаги, чтобы научиться ею пользоваться.
После нескольких, в буквальном смысле, коленопреклоненных, со слезами на глазах, признаний в любви от симпатичных и перспективных сверстников, Дарья призадумалась. Мысли довели ее до ближайшей приличной гостиницы, где она вечерами стала сидеть в баре, строить глазки дряхлым немцам и сшибать у них по десять марок на такси для маленькой школьницы, которую уже мама заждалась (эту фразу она очень четко выучила по-немецки). История умалчивает, было ли там что-нибудь больше простого сшибания мелочи, но у Даши скоро завелись деньги. Вы думаете, что она купила себе новую одежду или стала хотя бы чаще мыться? Ничего подобного. Но деньги завелись такие, что в один прекрасный момент она надолго пропала, а когда появилась в поле зрения своих знакомых, стыдливо опускала лицо с заклеенным носом. О причинах такой неприятности Даша упорно молчала, хотя кругом ходили слухи о мести конкуренток по сшибанию мелочи у дряхлых немцев.
Когда она, наконец, сняла повязку, вместо привычного «трамплина» общественность увидела короткий, но удивительно прямой и блестящий нос. На ее размытом лице он смотрелся как графин на перине. Но именно с этого момента можно считать ее звезду окончательно взошедшей. Сшибать мелочь Дарья уже считала ниже своего достоинства и завела себе несколько «кошельков». Снизошла до покупки новой одежды, хотя мыться чаще не стала и воняла все так же душераздирающе. Старинная школьная приятельница Марго познакомила ее со своими новыми подружками, которые учились в университетах, тусовались в нужных местах и знали приличную публику. Их благосклонность Дарья завоевала постоянно имеющейся в кармане суммой дензнаков, чувством юмора и неповторимым флером, что привлекал к их стайке самцов. От приличных подружек Даша, в свою очередь, нахваталась некоторых поверхностных знаний в различных областях культурной жизни, без которых современная девушка не могла считаться «продвинутой». Ну и, конечно, новые знакомства, новый полигон.
Вызвав своим разнузданным образом жизни неодобрение со стороны новых подруг, Дарья стала срочно искать тихую гавань. И нашла в лице хорошего парня Андрюхи, который только недавно переквалифицировался из мелкооптового продавца марихуаны во владельца сети пунктов обмена валюты. Андрюха был добрым искренним увальнем, по щенячьи влюбленным в Дашу и готовым на любые подвиги ради своей красавицы. Не говоря уже о том, что у него всегда была самая качественная дурь в кармане.
Он прощал ей все: постоянную ложь (надо сказать, что Дарья с детства врала с таким упоением, что частенько себе противоречила – для Андрюхи это была милая изюминка в характере любимой), сомнительные похождения в сомнительные места с сомнительными людьми, часто с ночевкой, даже любовника в своей собственной постели. Этот случай Дашка любила рассказывать подружкам часто и каждый раз с новыми интригующими подробностями, видимо считая его высшим проявлением своей роковой женской сущности. То, что она в течение месяца везде появляется с одним и тем же модным парнем, всегда в обнимку, с интимным шепотком и многозначительным выражением на лицах, Андрюха прекрасно видел сам. Но когда они приперлась в обнимку домой под утро, в сисю пьяные и завалились в кровать, где Андрюха мирно посапывал, он уже не выдержал и потребовал объяснений. Модный парень в ответ захрапел, а Даша подпустила влаги в глаза и дрожащим от обиды голоском заявила, что стыдно ему, Андрею, подозревать ее, Дашу, во всяких мерзостях, что модный парень – просто друг, с которым она интеллектуально общается, что любила, любит и будет любить она только его – Андрея и если бы он поменьше работал и побольше проводил времени с ней, Дашей, она бы с ним интеллектуально общалась. Андрюха почувствовал угрызения совести и наутро, с искренним раскаянием, принес им в постель кофе, пожал модному парню руку и отбыл на работу.
Работал он действительно много, примерно с девяти до девяти каждый день, если не было авралов. Надо же было зарабатывать деньги для своего сокровища, ведь сокровище в последнее время пристрастилась к дорогим салонам красоты и примерно раз в квартал требовала несколько тысяч у.е., чтобы съездить в Берлин за одеждой. Приезжая, сокровище радовала его новыми татуировками и пирсингом, разнообразила его жизнь своими новыми прическами: от бритой головы до ярко-зеленого ежика. Знакомые говорили: «Андрюха, у тебя жена – супер», Андрюха млел и копил деньги на новый шоппинг.
Дашка постепенно превратилась в респектабельную даму: вонять от нее стало поменьше, манеры стали получше, во взгляде и жестах появилось сытое добродушие. Это было понятно при образе жизни, который она вела: просыпалась где-то ближе к часу дня, не вставая с постели выкуривала косячок, включала телевизор, звонила знакомым, потом не спеша ползла на кухню и долго, со вкусом завтракала. Если она обнаруживала, что сигарет меньше, чем полпачки, она звонила Андрюхе на работу и ласково тянула: «Дрюнечка, у меня сигаретки заканчиваются». Дрюнечка приезжал очень быстро, с сигаретами и какой-нибудь вкусностью, например, мороженым. Если ему везло, он находил в холодильнике кусок сыра или колбасы, быстро делал себе бутерброд и спешно, кусками, запихивал его в себя, благодарно целовал Дашу и мчался обратно на работу. Излишне говорить, что покупку продуктов, коммунальные платежи и прочие формальности были его заботой. Если он пытался нагло переложить эту заботу на хрупкие Дашины плечи, она укоризненно вытягивала губы трубочкой: «Дрюнечка, ну ты же знаешь, что я в этом ничего не понимаю и вообще боюсь всех этих людей». Однако, людей в косметических и массажных салонах она не боялась и могла просиживать там днями напролет, если у нее, конечно, не было встреч с интересными людьми. Ночи она проводила в клубах, а если Дрюнечка очень хотел спать и оставался дома, добрая Даша только приветствовала такое решение.
Однако, Дарьина склонная к авантюрам натура скоро потребовала разнообразия в жизни. Беспокойный дух искал приюта то в мыслях о высшем образовании (смешная мысль, если учесть, что она даже среднюю школу не закончила), то в мысли о детях (эта мысль особенно радовала хорошего парня Андрюху). В конце концов полет мысли остановился на узаконивании отношений. Прожив вместе пять лет, Даша и Андрей расписались. Устроили неформально-веселую свадьбу и отправились в свадебное путешествие по Европе с обязательной остановкой в любимом Дашей Берлине, где ей было так медом намазано, что она отказалась ради этого от Майорки. Через две недели растерянный Андрюха вернулся домой один и говорил знакомым: «У меня работа, а Дашенька пусть отдохнет, развеется».
«Отдыхала и развеивалась» Даша в Берлине ровно четыре месяца, после чего была депортирована из Германии как нарушившая визовый режим (виза была безнадежно просрочена). Забирал ее верный муж. Следующие несколько месяцев он же занимался и тем, что делал для Дарьи новый паспорт, предварительно поменяв ей фамилию, и сметая все проблемы щедрыми взятками. Молодая жена отблагодарила его нежным поцелуем и снова отбыла в манящий Берлин. Андрюха говорил знакомым, что Дашенька тоже решила поработать на семейный бюджет и сверкал глазами на каждого, кто осмеливался хихикать по этому поводу.
Дарья вернулась через год располневшая, в искусственных грязных косичках, пахнущая тек же пронзительно, как и во времена своей ранней юности. Она показывала всем подряд фотографии не слишком респектабельных и, прямо скажем, грязноватых негров и говорила, что это популярная немецкая хип-хоп группа, в которой она работает. На вопрос «Кем?», отвечала «Всем» и улыбалась, как Мона Лиза. У Андрюхи попросила развод, после чего несчастный немедленно ушел в запой и уже не выходил из него. Потусовавшись с полгодика дома и почувствовав, что интерес к ее рассказам угасает, опять ретировалась «на заработки».
Не сей раз никто не слышал про Дарью лет семь. Благовонная дива уже почти не вспоминалась знакомыми, Андрюха, по прежнему крепко пьющий, но еще здоровый, умудрился сохранить свой бизнес и даже жениться, бывшие подруги стали совсем приличными и делали вид, что не водили дружбу с такой одиозной личностью. Но не такая была Даша, чтобы дать себе бездарно сгинуть в людской памяти. В родной город она явилась на тюнинговом Мерседесе с благообразно-блондинистой прической и в дорогих льняных одеяниях. Пирсинга не было видно, запаха почти не чувствовалось. Она приехала знакомить с родителями своего мужа: нестарого еще (всего лишь отцовского ровесника) благообразного немца в небольшой фетровой шляпе. У немца была длинная фамилия с приставкой Фон, он показывал тестю и теще фотографии своего фамильного замка, на фоне которого Даша появлялась то на лошади, то на Феррари. Затем Дарья провела для супруга небольшую экскурсию по городу и области и они укатили. Наверное, навсегда. Хотя, кто знает? Жажда жизни в Даше еще не умерла, это было понятно по тому единственному вечеру, который она провела без мужа. Сказав благоверному, что она идет на встречу со школьными «фройнден», она всю ночь куролесила во всех по очереди ночных клубах города и под утро устроила групповуху со своими старыми знакомыми – со всеми, кого смогла собрать, - в самой занюханной гостинице, какую смогла найти. Теперь ее точно надолго запомнят.
Девственность
Жена-девственница – это хорошо. Наверное. Было когда-то, лет сто назад. В наше кривое время это зло, способное погубить брак, заключенный даже по самой большой любви. Если даже ты такая сильная духом и не ведешься на пропаганду беспорядочного секса в СМИ, то общественность, воспитанная на постулатах, типа: «Хорошая измена брак укрепляет», «Мужик – не мужик, если баба одна», «Курортный роман украшает женщину», ни за что не позволит хранить верность кому-то одному. Это касается и жен-недевственниц, но они, как правило, спокойнее относятся к давлению за счет опыта. Они могут с правом сказать: «Я нагулялась и теперь хочу нормальной семьи». А особы, подарившие невинность своему супругу, не могут так сказать и со временем получают комплекс неполноценности, считая, что не вкусили разнообразия жизни. Чего уж говорить о мужьях-девственниках (если таковые еще в природе существуют), они со временем начинают считать себя просто больными.
Ленка и Пашка любили друг друга с восьмого класса. Она писала ему стихи, он рисовал ее портреты. Они решили, что поженятся сразу после школы и сохранят свою невинность друг для друга. Так они и сделали, умиляясь собственной исключительности посреди разврата и грязи. Стихов и портретов стало писаться меньше, зато родилась дочка, которую немедленно стали боготворить. Семья не сделала из них затворников, они продолжали учиться каждый в своем ВУЗе, общались с многочисленными друзьями, ходили на вечеринки, но неизменно оставались непоколебимыми для разного рода соблазнов и, приходя домой, растворялись друг в друге.
Позаканчивав свои институты и сдав дочку в садик, бросились в пучину взрослой рабочей жизни. Пробовали организовать свой бизнес, прогорели, стали работать «на дядю». Как-то незаметно Ленка стала больше зарабатывать. Как-то незаметно она начала снисходительно подшучивать над мужем. И совершенно незаметно у Пашки стали появляться комплексы. Он держался и не выливал свою грусть где-нибудь на левой стороне, но стал чаще огрызаться и иногда инициировал скандальчики. Как ни странно, первая сдалась жена. «Ну чего твой Пашка сопли жует?» – спрашивали коллеги по работе. «С его образованием и способностями он мог бы ого-го! А он в ведомственной охране, за копейки».
В это же время на пороге их небольшой туристической фирмы стали регулярно появляться сборщики податей. Один из бандюков младшего ранга, который непосредственно курировал их контору, бифштексообразный Костян очень заметно млел при виде Ленки. Он сильно краснел, еще больше походя на свежий кусок говядины, и осипшим голосом просил кофейку. «Ленк, Ленк», - говорили коллеги по работе, - «Ну-ка сделай нам скидки по-быстрому, а то Костяну скоро надоест так вот безответно на тебя пялиться». Но Ленка была неприступна, хотя ее и взволновало внимание другого мужчины. Неважно, был он лучше или хуже, он был другой, отличный от ее родного до дыр мужа. «Вот это мужик, это я понимаю», - думала польщенная и смущенная Ленка. «Такой бы не потерпел, что баба больше его зарабатывает». Коллеги по работе видели, что Ленка уже морально готова, но топчется в ожидании толчка. И устроили помпезное празднование какого-то маловразумительного праздника с приглашением «своей опоры и защиты» в представительстве Костяна. В ресторации они хорошенько подпоили Ленку, как раз накануне крепко поругавшуюся со своим благоверным, и быстренько смотали удочки, оставив наедине с онемевшим от счастья бифштексом. Однако бифштекс, справившись с припадком немоты, сообразил, что надо как-то поведать девушке о своих чувствах, пока есть возможность. С этим он решительно придвинулся к окосевшей Ленке, одну руку засунул ей глубоко под юбку, а другой обхватил тонкую шею своей любимой. «Если сейчас не поедешь со мной, убью», - сообщил он, не трудясь придать голосу шутливые нотки. После такого контраста с манерами интеллигентного и нежного Пашеньки, Ленка как-то обмякла. Прислушиваясь к жарким бурям у себя внизу живота, она едва нашла силы прошелестеть: «Поехали».
Последующие события Ленка вспоминала как-то смутно. Потрясший ее сексуальный опыт со вторым в ее жизни мужчиной, скандальный дележ с Пашей совместно нажитого имущества, ненависть в его глазах и бесконечные вопросы дочки: «Где папа? Ну где папа?» Костян был Пашей наоборот. Тяжеловесный, тугодумный, с полным отсутствием чувства юмора и сильным желанием Ленкиного тела каждый раз как в последний. «Настоящий мужик», - убежденно озвучивала Ленка свои давешние мысли. «Такой не потерпит…» – ну и так далее. «Молодец, Ленка», - одобряли коллеги по работе, особенно после того, как с их фирмы перестали брать ежемесячную дань. Только иногда путевки по себестоимости.
Прошло какое-то время, страсти утихли и Ленка стала приходить в себя. Пашка, по слухам, уехал куда-то в другой город, а то и в другую страну. Отпочковавшись от конторы, Ленка стала работать на себя. Костян помогал ей, чем мог. Мог он максимум в качестве шофера и курьера по поручениям, где не надо говорить. Дочка уже называла его папой. Семья, как семья. Нормальная жизнь. «У нас все тьфу-тьфу», - убежденно говорила Ленка и никто не сомневался. А по вечерам, получив свою пайку оргазма, она вылезала из постели и шлепала на кухню, мысленно умоляя Костяна не увязываться за ней. Устроившись под открытой форточкой, она курила сигарету за сигаретой и шептала, давясь слезами и соплями: «Пашка, ну когда ты вернешься?»
Послеобеденная похоть
Машка сидела в душном офисе, вытянув под столом голые ноги и шевеля пальцами. Шеф зажулил кондиционер в приемную. Себе-то поставил, гад. Ветерок из приоткрытой форточки легко обдувал голую шею, желудок был наполнен приятной тяжестью, шел тихий послеобеденный час. Все сидели по своим углам и переваривали съеденное, шеф, как всегда, сгинул на полдня (появится же около шести и будет всех гонять, сволочь). Посетителей не было, телефон тоже пока молчал и Машка наслаждалась недолгим одиночеством.
Приятное, сытно-дремотное состояние располагало к ее любимой послеобеденной игре: как ее трахнет Жариков. Игра эта началась с того дня, как Машка впервые поймала на себе его пожирающий взгляд, от которого она почувствовала завораживающие покалывания в интимных местах. На без пяти минут замужнюю Машку давненько так никто не смотрел, да еще подобный экземпляр. Жариков был огромным, медведеподобным мужиком с очень мрачным выражением лица и молчаливо-наглой манерой вести себя. И профессия у него была мужицкая: старший механик на автобазе – это тебе не бумажки со стола на стол перекладывать. Каждый день он заходил в контору ненадолго, алчно сверлил ее своими дремучими глазами и шумно, вразвалку уходил, оставляя после себя мужские запахи: пот, бензин, еще какие неидентифицируемые Машкой техногенные ароматы. Она млела, но виду не подавала, держала себя подчеркнуто холодно и делала вид, что ее бесит вонь автобазы.
У Машки был парень (друг, жених?) или как это сейчас называется, причем, очень любимый и всегда желанный. Период бурной страсти, когда из постели сутками не вылезаешь, они пережили уже года три назад, но Машка, как назло, не охладела к нему, а привязывалась с каждым годом все больше и больше. Их родители давно знали друг друга, им было где жить, чувства были взаимными, но подлец не спешил с предложением руки и сердца. Машка поначалу не думала об этом, но шел уже четвертый год их знакомства и она почувствовала себя немножко глупо в роли вечной невесты. С роптанием не перебарщивала – боялась потерять, а сама мысль о такой потере была невыносима.
И на фоне этих стабильных, с легким привкусом горечи, отношений нарисовалось монументальная фигура механика Жарикова. У которого, кстати, были жена и дочь. Но, видимо, легкая горечь закралась и в их почтенное семейство, а может быть, просто жажда перемен мозолила ему глаза смазливой секретаршей начальника. Стерва стервой, равнодушная и высокомерная, чуть что – брезгливо морщит носик. Но что-то было, Жариков не смог бы это объяснить, не хватило бы эрудиции, но он ясно чувствовал. Что-то в приглушенном и намеренно ровном голосе, когда она к нему обращалась. Неясные мелькания в чертовых рыжих глазах. А ноги? Эти длинные округлые ноги, маленькая оттопыренная попка, нагло задранные вверх сиськи – а ведь она не носит лифчика, это очень заметно… Тьфу, тьфу, нечистая сила. Старший механик Жариков прикладывал все свои небольшие интеллектуальные способности, чтобы дрожь в коленях и потные ладони никто не заметил, но отводить от нее взгляд было очень тяжело. Так и гипнотизировали друг друга уже пару месяцев.
Машке нравилось представлять, как он хватает ее в темном коридоре (засиделись на работе, никого уже нет). Или прямо здесь, в приемной. Прижимает к стенке, одной рукой закрывает рот, второй задирает юбку, третьей… Ой, трехрукий Жариков! Тихо, тихо, не смеяться, а то спугнешь правильный настрой. Рот ей закрывать не надо, не будет же она орать, а то и вправду кто зайдет… Она будет злобно шипеть и плеваться, да! Значит, одной рукой он стягивает юбку, а другой крепко держит сзади ее руки, обхватив лапищей оба запястья. Она пытается пнуть его в причинное место, но он ловко бедром разводит ей ноги пошире и она уже ничего не может сделать, совсем беспомощная рыбка. Потом он кусает ее шею, да, непременно кусает шею, довольно ощутимо и несколько раз. Буквально вгрызается ей между шеей и плечом, отчего она окончательно слабеет и уже бери тепленькой. Потом он заваливает ее на стол, вот этот самый, за которым она сидит. Сметает на пол этот хренов факс – именно так и должен поступать такой огромный и мрачный мужик. Кстати, факс бы и правда куда-нибудь подальше задвинуть, а то торчит тут посередине… Так вот, значит, заваливает ее на стол, рывком раздвигает ноги и…
И тут в приемную врывается шеф, хватает со стола папку с почтой и скрывается в своем кабинете, бросив через плечо: «Маша, мне всю переписку с норвегами за последние полгода, юриста, набрать Аветисова, потом Петренко, а потом таможню. И чаю!» Тихо матерясь, Машка нащупывает под столом босоножки и рысцой бежит поднимать переписку с норвегами.
Машка могла бы развлекать себя подобными фантазиями еще долго, но тут произошло небольшое стечение обстоятельств. А именно: небольшая офисная пьянка в честь дня рождения главбушки и отъезд родителей лучшей подруги Таньки. Подумав немного, Машка сделала вывод, что это знак. А стало быть, надо брать быка за рога. Таньку она предупредила по телефону, что вечерком зайдет и, может быть, не одна. После окончания банкета она дошла с подвыпившими тетками до остановки и хлопнула себя по лбу: «Вот дура, оставила свой органайзер в столе, а там телефон препода, которому я хвост послезавтра сдаю. Блин, придется возвращаться». После долгих прощаний-пожеланий она, наконец, оторвалась от теток и резво зашагала прямо по направлению к мастерским. То, что Жариков на месте, она была уверена: он каждый день засиживался на работе чуть ли не до девяти.
Жариков сидел в своей подсобке, пил чай и просматривал какие-то схемы. Он чуть не поперхнулся, когда к нему широким шагом вошла героиня его эротических грез собственной персоной. Щеки ее порозовели, а глаза слегка скосились – наверное, пьянка в конторе. Итак, стервозная секретарша начальника ворвалась в его, с позволения сказать, кабинет, села на кособокий стул, закинула ногу на ногу (мурашки по коже) и надменно спросила: «Ну что, чаем-то угостишь?»
Через час они сидели в летней кафешке и допивали по второй кружке пива. Жарикову оказалось необычайно легко общаться с Машей (только Маша, а не холодная стерва!). За этот час, пока они ехали на автобусе в центр, быстро выпивали первую кружку и уже со вкусом тянули вторую, беседа была легкой и непринужденной, они говорили если не как старые друзья, то как добрые знакомые. Однако, он ждал, ведь неспроста она его сюда вытащила. Ждал какого-то действия, слова, знака с ее стороны. Вторая кружка подошла к концу, заказали по третьей, она закурила свою тоненькую сигаретку и без перехода вытянула ноги на соседнее кресло. Любовно взглянула на свои босоножки из змеиной кожи, поиграла накрашенными пальчиками и лениво спросила:
- Тебе нравятся мои босоножки?
- Мне нравятся твои ножки, - выдавил из себя Жариков, с трудом сглотнув комок.
- А босоножки?
- Красивые босоножки на красивых ножках.
Вот он, знак! Жариков придвинул свое кресло вплотную и робко спросил:
- Ты не замерзла?
- Нет… Но все равно, погрей меня.
Он обнял ее плечи своей ручищей и стал ловить носом легкий, неуловимый запах ее волос. После долгой паузы она задумчиво сказала:
- Сидим, как влюбленные.
- А мы и есть влюбленные.
Он не мог больше удержаться и припал к ее манящей шее. А Машка прислушивалась к себе. И ждала, когда же она скажет сакраментальную фразу: «Здесь подруга рядом живет». Но, почему-то, язык не поворачивался. Что с ней такое? Вот он, момент, случай, стечение обстоятельств. Можно воплотить все свои послеобеденные фантазии в жизнь и никто не узнает. Таньке она доверяла больше, чем себе, а Жарикову, отцу семейства, и вовсе не выгодно болтать. Что ее отпугивает? Что он, огромный мрачный мужик, бестолково, как щенок, тычется мокрыми губами ей в шею? Может быть, но это не главное.
Итак, надо себе признаться, хотя это и страшный грех. В наше время такое не прощается. Она… извините… она… Боже, как стыдно… Она – верная? Не может позволить себе хорошенько трахнуться с объектом желания и благополучно забыть об этом? Какой кошмар. Не может перейти границу, мерещится лицо парня (друга, жениха?). Любимое, родное лицо. Губы, произносящие нежные слова и смешные прозвища. А если все всплывет, на кого она променяет его, своего будущего мужа, отца своих будущих детей? На этого мясистого пахучего механика, еще и разбив его семью? Да на фига он ей, с ним и поговорить не о чем, только ноги расставлять, да и то уже не хочется. В мечтах как-то интереснее. Даже если не всплывет, как она будет с этим жить? Как смотреть в любимые глаза, как говорить и слушать? Как заниматься сексом?!! Что она вообще здесь делает? Похоть заела, чешется в одном месте? На работе делать нечего? Скучно? Дура! Иди домой, крыса!
Машка вздрогнула и выпрямила спину. Жариков, оторвавшись от ее шеи, абсолютно размягший, промурлыкал:
- Совсем ты у меня замерзла.
- Я пойду. Поздно уже, да и пиво уже не идет.
- Как, уже… Я тебя провожу?
- Ты знаешь, я так задубела, что возьму такси. Прямо здесь. Спасибо за приятный вечер: посидели, расслабились. То, что надо после работы этой сумасшедшей. Ну, я побежала. Пока.
И стала удаляться очень быстрыми шагами. Озадаченный старший механик Жариков проводил ее глазами и залпом допил оставшееся пиво из своей, а потом из ее кружки. Медленно поплелся к остановке. Надо же, он готов был бросить семью, положить к ее ножкам в красивых босоножках всю жизнь. Что ее спугнуло? Может быть, просто играет, цену набивает, какие-нибудь бабские штучки? И это только начало? Воодушевленный этой мыслью, Жариков явился на следующий день в приемную и стал там околачиваться, поджидая момент, когда она останется одна. Но момента все не было, а Машка все больше и больше мрачнела, пока не намекнула, что он просто мешает работать и занимался бы лучше своим делом. Он был в шоке. Идя в свою подсобку, он проклинал на чем свет стоит эту наглую, злобную стерву и в ярости кусал кулаки. В конторе с тех пор он появлялся не чаще раза в неделю и очень быстро исчезал. Гляделки прекратились, а послеобеденные часы безделья Машка посвящала компьютерным играм.
Дуры
Самое начало девяностых, дискотека из тех, что работает до двенадцати, «Депеш мод» из хриплых динамиков, парни и девушки с серьезными лицами одинаково танцуют друг напротив друга, образуя длинные строгие коридоры. Машка и Санька – две семнадцатилетние дуры с яркими пятнами розовых румян на щеках, стоят у стеночки и жарко обсуждают двух симпатичных пареньков у противоположной стенки.
- Вон тот, со светлой челочкой, сюда часто ходит, я его постоянно вижу. А черненького он первый раз притащил. Такой сипатииичный… - томно тянет Машка и многозначительно смотрит на подругу. Она питает слабость к невзрачной Саньке, наверное, благодаря их удачной совместной работе над школьными стенгазетами. Из жалости, что ли, Машка иногда вытаскивает ее на дискотеки и всегда настоятельно предлагает одеть что-нибудь из своего гардероба. Но Санька всегда отказывается и напяливает на себя что-то несусветное. И волосы она укладывает устаревшим способом – валиком, а не начесывает челку торчком, как это делают все нормальные девчонки. Странная она, Санька. Рассеянная, все время в облаках где-то витает, тормозит страшно, отчего кажется тупой. Поэтому с ней никто связываться не хочет, кроме сердобольной Машки.
Сейчас Машка поставила себе цель познакомить тормознутую Александру с каким-нибудь нормальным парнем. А то она девственница до сих пор – стыд-то какой! Эти двое кажутся ей идеальными претендентами, потому что: а) ей самой нравится светленький; б) он тоже проявляет к ней интерес; в) у него есть невзрачный, но приличный с виду друг, как раз подстать Саньке.
После ряда маневров светленький пригласил Машку на медляк. Вблизи он понравился ей еще больше, потому что она получше рассмотрела его модный свитер, унюхала приятный парфюм и мило поболтала. Взаимопонимание было полным: сразу же после медляка Санька была церемонно представлена темненькому другу и вся четверка отправилась на улицу покурить. Разговорились о модной музыке, выяснилось, что Машка в некотором роде меломан и тогда светленький непринужденно пригласил их к себе в гости посмотреть (и послушать) его коллекцию компакт-дисков. Темненький друг молча смущался и розовел гладкими щечками. Машка вопросительно посмотрела на Саньку. Та неуверенно промямлила:
- Эээ… А может, как-нибудь днем?
- Сань, ну че ты как эта! – однако, у Машки голос тоже был не совсем уверенный и тогда светленький одним махом развеял последние сомнения:
- Девчонки, да вы чего, родителей моих испугались? Они классные, я вас с мамой познакомлю.
Действительно, время только десять вечера, парни такие приличные, одеты хорошо, пахнут приятно, располагают коллекцией компакт-дисков и готовы познакомить со своей мамой. Даже боязливая Санька сразу размякла и покорно поплелась к остановке, украдкой, с интересом поглядывая на молчаливого темненького. Темненький, в свою очередь, тоже украдкой и с интересом поглядывал на нее, а Машка со светленьким возглавляли процессию и оживленно беседовали. Потом они довольно долго ехали на автобусе и вышли на конечной остановке, очутившись в районе особняков. У Машки в голове зароились сладкие мысли: она познакомилась с мажором, он сейчас приведет ее в свой красивый дом и будет знакомить с мамой, а потом… Приятные фантазии прервала бестолковая Санька, которая тронула ее за плечо и прошептала:
- Тебе не кажется, что нас завезли на дачи?
- Сань, какие дачи? Здесь особняки, богатые люди живут, - и досадливо стряхнула ее руку.
Они шли все дальше, фонарей становилось все меньше, темнота сгущалась и дома тонули в черных зарослях. Наконец, они остановились.
- Вот суда, - светленький широким жестом открыл неказистую калитку и радушно пропустил девочек вперед.
- Темно как… - пробормотала Машка.
Она чувствовала странное отупение: уже давно заподозрив, что дело неладно, она продолжала безропотно идти и машинально улыбаться. И сейчас, полностью осознав, что их привели именно на дачу, а не в красивый дом знакомиться с мамой, она все равно прошла через эту калитку и ватными ногами двинулась дальше. За ней также молча и тупо двигалась Санька. Безропотно, как овцы, они миновали захламленную веранду и очутились в тесной комнатушке. За их спинами щелкнул выключатель и тусклая лампочка осветила засаленные обои на стенах, обшарпанный стол, несколько хлипких табуреток и кособокий диван с разодранной в клочья обивкой. Светленький торопливо подошел к единственному грязному оконцу и задернул его куском рваной тряпки, которая работала занавеской. Темненький стоял у двери, на лице не было ни капли смущения, только ядовитая ухмылка. Светленький обернулся к девчонкам и с дружелюбной улыбкой на симпатичном лице сделал приглашающий жест на диван.
- Располагайтесь поудобнее, девушки. Выпить нет, зато могу чайку заварить.
- А где же коллекция компакт-дисков? – находчиво спросила Машка и с вызовом оглядела обоих.
Парни переглянулись и тихонечко, нежно заржали. Они уже не казались приличными, при мутном свете грязной лампочки они выглядели тем, кем они были: мелкими, злобными, тошнотворными гоблинами. Машка не могла себе представить, как она танцевала медленный танец, держась за эту лоснящуюся лапу в красной сетке сосудов. Как этот дешевый рыночный свитер мог показаться ей модным? Как она могла не обратить внимание на эти убогие ботинки на их ногах? По обуви ведь все точно сразу можно определить, мама ей всегда говорила.
Темненький, хоть уже и не смущался, был все так же молчалив. А вот блондинчик был даже чересчур словоохотлив.
- Ой, роднуша, компакт-диски я как-нибудь в другой раз покажу. И с мамой попозже познакомлю. Вы такие симпатичные девчонки, что не хочется просто время терять. Сразу хочу предупредить, что кричать бесполезно, даже вредно. Если услышат, то не помогут, а наоборот: набежит кодла комбинатских и вас пустят по кругу. Вы же в курсе, что такое по кругу? И, наверное, слышали про комбинатских?
Машка слышала. Комбинат – так неформально назывался этот район по близости с целлюлозно-бумажным комбинатом. Он был закрыт года три назад, а название районов осталось в памяти с мрачного времени войн молодежных группировок. Машка и Санька последний раз слышали об этих событиях, когда учились еще классе в шестом. С тех же времен жили и истории об особой кровожадности комбинатских, их склонности к насилованию девиц и прочему криминалу.
- А у меня папа – главный прокурор области! – выпалила Машка первое, что пришло в ее дурную голову.
- А у меня мама – главная судья в области, - в тон ей ответил светленький, а темненький зловеще ухмыльнулся.
Машкина находчивость на этом исчерпала себя. Она в первый раз осторожно взглянула на подругу, проклиная себя за тупость и нежелание слушать ее робкие замечания. Однако, Санька ничем не выдавала укор, взгляд ее был каким-то отсутствующим, на лице застыло сонливое выражение. Машка с ужасом поняла, что всю ответственность за сложившуюся ситуацию ей придется брать на себя и никакой поддержки от тормознутой Александры она не получит.
- Мы не уроды какие-то, - продолжал светленький, удовлетворенно наблюдавший за процессом деморализации попавшихся девиц, - мы предлагаем: кто-то из вас с кем-то из нас покурит на улице, а кто-то останется здесь, потом поменяемся. Вы пока подумайте, а мы выйдем на минутку.
Только они вышли за дверь, Машка нервно забегала по комнатухе.
- Где… Как… - бормотала она, не глядя на Саньку. – Может быть, окно? – Машка подбежала к микроокошку, отогнула грязную тряпку и через заляпанное стекло встретила насмешливый взгляд блондина. Отшатнулась, поспешно подошла к Саньке. – Сань, что-то со мной случилось. Уже чувствую, что идти не надо, а иду, как под гипнозом. И зачем я зашла в калитку, зачем зашла в дом? Блин, ну сама виновата. Влипли.
В голосе Машки послышались истерические нотки, она громко шмыгнула носом.
- Какая разница, - меланхолично ответствовала Санька. – Все равно мы бы от них не убежали, даже если бы не зашли в калитку. – Подумала и прибавила: - Еще по морде бы получили.
- Так и сейчас получим, - горько сказала Машка, но посмотрела на подругу благодарно – хоть не обвиняет ее во всем случившемся.
Вошли приличные парни.
- Ну что, ищем пути к отступлению, барышни? – умильно улыбнулся светленький, а темненький мрачно хмыкнул. – Бесполезно, трата времени. Ну, как у нас обстоят дела? Что вы надумали?
- Ты что, дурак? Что, сесть захотел? Сядешь ведь надолго, - Машка решила, что по-хорошему уже не получится. Но и по-плохому вышло не лучшим образом. Темненький, все время такой сдержанный, вдруг дернулся, побагровел и прошипел очень гадким голосом:
- Ты че, курва, пугать меня будешь? Че, мля, жить надоело? Мне по фиг все, поняла?
Светленький несколько минут наслаждался эффектом столбняка, который произвела на девушек короткая, но выразительная речь темненького, а потом миролюбиво пояснил:
- Дело в том, барышни, что мой друг совсем недавно вышел из тех самых мест и ему очень нужна баба, извините за откровенность. Но вы ведь не мужики, правильно? Вот и хорошо. Значит так, определяйтесь, кто из вас первый выходит, а кто остается, и определяйтесь побыстрее, тогда мы не будем вас… вам… эээ… причинять неудобства.
Девчонки, как по команде, взялись за руки, сели на разбитый диван и тесно прижались друг к другу. И стали круглыми глазами сверлить светленького и темненького. Те, в свою очередь, стали сверлить глазами девчонок. Эта пантомима продлилась несколько минут, в течение которых улыбка блондинчика постепенно деревенела, а его друг раздувал ноздри и покрывался красными пятнами. Светленький первый нашел, что сказать:
- У нас возникло некоторое, эээ… недопонимание? Я предлагаю так: если в течение (он посмотрел на часы) двух минут кто-то из вас не подаст признаков жизни, я иду на ближайшую дачу и привожу сюда толпу комбинатских. Их обычно меньше десяти человек не собирается – так, для информации. Время пошло.
Девчонки оцепенели. Двух минут еще не прошло, как темненький вышел из себя окончательно:
- Так, мля, мне надоели эти церемонии. Ты, - он ткнул пальцем в Машку, - можешь пока погулять. А ты остаешься, - закончил он, кивнув на Саньку и решительно направился к ним.
Машка затравлено посмотрела на подругу, она, блестящая, смелая, остроумная Машка, не знала, что делать. Ей хотелось проснуться и забыть эти желтые зубы в издевательской усмешке. Санька рядом, похоже, тоже спала: она уже не смотрела прозрачным взглядом перед собой, а опустила голову, обхватила себя за плечи и тихонько раскачивалась. Когда к ним подошел зловещий темненький, ее стала бить крупная дрожь.
- Ну, давай, пошла, - кивнул он Машке и обратил взгляд на Саньку. – А ты че трясешься? Не бойсь, я буду ласковый.
Блондинчик залился тоненьким смехом, а отсмеявшись, подбодрил Машку:
- Ну, умница, пойдем, подышим.
Темненький был настроен серьезнее:
- Ну, мля, тебе че, помочь?
Машка тяжело встала, глянула на дрожащую Саньку, по-прежнему уткнувшуюся взглядом в свои колени, и сделала шаг в сторону двери. Темненький же опять раздраженно спросил Саньку:
- Да че ты трясешься, как дура? Не теряй времени, снимай свою куртку!
И протянул к ней руку. Тут произошло нечто, заставившее всех присутствующих переоценить сложившуюся ситуацию. Санька дернулась всем телом, как от удара током, руки ее беспорядочно вскинулись, из глотки исторглось нечто невразумительное, похожее на «Ы-ы-ы-Х!» После чего она рывком откинулась на спинку дивана, да так, что затылок со всей дури влепился в стену с глухим стуком, подняла к лицу скрюченные руки и мелко затрясла головой. Глаза ее из серых превратились в белые и выпучились, а изо рта потекла тонкая струйка слюны.
- Ой, - от неожиданности сказал темненький и убрал руку. – Это чего?
- Эт-т-то? – заикаясь спросила Машка и растерянно посмотрела на подружку. – Санька, ты чего?
Санька не отреагировала и продолжала пучеглазо пялиться куда-то в противоположную стенку. «Притворяется», - подумала Машка и решила подыграть. Села рядом, осторожно отвела руки от лица и сказала голосом доктора:
- Александра, успокойся, - повернулась к растерянным гоблинам и поведала заговорщицки: - Ей мать какие-то таблетки дает, но я откуда знаю, какие? Дайте хоть воды стакан. И уберите подальше все острое.
- Вон там ножик на тумбочке, Лех, ты его убери, а? – попросил светленький, осторожно подошел со стаканом воды в руках и поспешно протянул его Машке. В глазах его была паника, он время от времени искательно поглядывал на Леху. Тот молча швырнул тупой столовый ножик с остатками каких-то консервов в противоположный угол комнаты.
Пока они отвлеклись, Машка заглянула Саньке в глаза и вопросительно подняла брови. Должна же она дать какой-то знак. Машка пожала ей руку, но ответа не последовало. Никакого знака. Белые Санькины глаза смотрели дико и косо куда-то вбок и страх постепенно затоплял Машку. В голове бесновались вопросы: «Что это? На что похоже? Эпилепсия? Откуда я знаю? Как мне довести ее домой? Что я скажу ее матери?» О двух сексуально неудовлетворенных юношах она на секунду забыла, но к действительности ее вернул холодный голос темненького:
- Тогда ты будешь работать за двоих. А эта больная пусть уходит. Слышь, больная, вали! Колян, давай ее вытащим.
Блондинчик Колян боком приблизился и с сомнением посмотрел на друга. Но тот был настроен решительно, он резко схватил Саньку за плечо и попытался поставить ее на ноги. Санька воскликнула с придыханием: «И-и-ы-ы-Х!», повалилась всей тяжестью на липкий, замызганный пол и стала биться там всем телом в судорогах. Колян по-девичьи взвизгнул и резво отпрыгнул аж к самой двери. Леха попятился туда же. Но он еще делал попытки побороться. От двери он неуверенно приказал Машке:
- Тогда иди в предбанник, а ее оставь здесь.
- Ага, оставь. Ты что, сдурел? Ей надо голову держать и еще желательно что-нибудь в зубы, чтобы она язык не прокусила.
- С меня хватит, я пойду покурю, - сказал светленький и исчез за дверьми. За ним, потоптавшись, двинулся и темненький.
Машка, напуганная гораздо сильнее, чем тогда, когда им грозило изнасилование, присела на корточки и сказала, чуть не плача:
- Сань, Сань, успокойся, они ушли, ничего плохого тебе не сделают. Давай мы аккуратненько тебя поднимем и посадим опять на диванчик, давай?
Санькины судороги постепенно утихали. Не сразу, изрядно попыхтев, Машка смогла поднять тяжелую и неповоротливую, как колода, подругу и усадить ее на диване. Обняла за плечи и тихонько прошелестела: «Что же мне делать? Как тебя домой везти?» Гоблины вернулись и увидели Саньку в первоначальном состоянии: обняв себя за плечи и низко опустив голову, она тихонько раскачивалась взад-вперед, а Машка видела рядом с потерянным лицом.
- Ну че с ними делать? – мрачно спросил темненький.
- Отправить домой, конечно. Или в больницу? – блондинчик вопросительно посмотрел на несчастную Машку.
- Наверное, домой, - та шмыгнула носом, встала и попыталась поднять Саньку. Не смогла, опять села на диван и стала размазывать по щекам слезы.
- Давай, помогу, - темненький Леха сделал шаг в их сторону, Санька дернулась всем телом, он отпрыгнул обратно и пробормотал: - Да ну, на фиг…
Кое-как, приговаривая тихим голосом успокоительную бессмыслицу, гладя по голове и плечам, Машка поставила подругу на ноги и осторожно повела к выходу. Совестливый блондинчик Коля вызвался их проводить до остановки, его друг поворчал, но тоже пошел. Шли медленно из-за Саньки, которая запиналась на каждом шагу и раскачивалась из стороны в сторону, как пьяная. Горе-насильники шли чуть поодаль и почти не разговаривали. Дошли до остановки без приключений, а там выяснилось, что автобусы уже не ходят. Двадцать томительных минут ждали какой-нибудь машины, когда же она появилась, то не захотела останавливаться, но тут решительно, как всегда, вступил темненький. Он просто преградил дорогу и хладнокровно ждал, когда машина затормозит у самых его ног. На мат-перемат водителя, просто сказал: «Девчонке плохо», - и сунул деньги. После чего парочка с облегчением удалилась обратно в скопление дачного поселка. Машка помогла притихшей Саньке залезть в машину, нервно бросила водиле: «Нет, не пьяная. Заболела!» и назвала адрес.
Ехали молча, Машка напряженно обдумывала, что сказать Санькиной матери, где они были, почему так произошло. Впрочем, если это и раньше бывало, мать не должна удивиться. Господи, она всегда была странная, но не припадочная же! Приехали, Машка тяжело вздохнула, вылезла из машины и повернулась, чтобы вытаскивать Саньку. Но та уже выпорхнула и посмотрела на часы.
- Блин, половина первого. Мать убьет.
У Машки отвисла челюсть. Санька продолжала:
- Курить уже не будем, я побегу. Заходи завтра, если время будет.
- Сань, ты…
- Чего?
- В порядке?
- А ты думала, у меня припадок? Клево получилось? Ты что, тоже поверила?
- Я… Ты… Ну ты даешь, блин! Я же поседела, наверное. Думала, как тебя маме сдавать?
- Ты чего, Маш? Я же не больная какая-нибудь. Ты серьезно поверила?
- Конечно! Сначала думала, что притворяешься, потом смотрю – все серьезно. Хоть бы знак мне какой подала!
- Я боялась, что эти заметят. Ну мы же от них благополучно ушли. Даже с комфортом – на такси. Они описались, кажется?
- Не то слово – обкакались. Как и я, вообще-то, - Машка зашлась нервическим хихиканьем и с трудом выдавила: - Ос… Острые п-предметы стали прятать…
Разойтись сразу не получилось. Стояли и ржали еще полчаса, курили сигарету за сигаретой, пока не кончилась пачка.
Рыба ловит бабочек
Наша жизнь – нагромождение стереотипов. Кино должно быть только американское, одежда – европейская, техника – японская. Женщина должна хотеть замуж, мужчина не должен хотеть жениться, детей должно быть – 1 шт., на курорте необходим роман. Любое отклонение – опасное чудачество. Список можно продолжать еще долго. Если футбол – то пиво, если со старыми друзьями – водка, перед новым сексом – шампанское. Женщина должна быть худая, а у мужика большой член. На этом пока и остановимся.
Селедка со страшной силой влюбилась. Никогда она не испытывала таких мощных и чистых ощущений. Был когда-то ее самый первый парень, с которым была долгая и изнурительная война авторитетов, любовь-ненависть. Закончилась она тем, что парень прилюдно вылил ей на голову стакан воды.
Селедка сидела, обтекала и думала, что сильнее ощущений ей в жизни не испытать. Ошибалась, так как полагала, что сильные ощущения бывают только негативными, в силу того, что сама была человеком, мягко говоря, не позитивным. Ее беспокойную душу все время терзали зависть, ревность, жадность и больное самолюбие. Тем сильнее был удар, нанесенный веселым, добрым и бескорыстным парнем.
У парня было хорошее русское имя Витя Лошаков и смешная арабская кличка Саид. Витя работал коком на судне, ходящим под иностранным флагом, у него водились деньги, он восхитительно готовил и был неравнодушен ко всему арабскому: носил на шее платок, как у Ясира Арафата и четки на поясе, дома курил кальян и слушал арабскую музыку. В середине девяностых народ был еще непуган джихадом и относился к его слабости снисходительно. Он был другом парня Селедкиной подруги Машки. Как-то очень быстро он вошел в их компанию и стал ее душой. Селедка давно приглядывалась к его некрасивому, но колоритному смуглому лицу, белозубой улыбке, ямочкам на щеках, и главное, к его огромным прозрачным глазам нереального фиолетового цвета. С удовлетворением отмечала, что он, хоть и худой, но не хлюпик, а довольно жилистый и физически сильный мужик. В общем, интересовалась.
Селедка очень любила поесть, особенно в гостях. И тут Саид пригласил всю большую компанию к себе на кускус и кальян. Пили легкое вино, курили и ели, ели, ели. Кроме кускуса было еще по меньшей мере пять блюд: мясо, рыба, овощи, все острое, пряное, необыкновенное… У Селедки кружилась голова, она никак не могла насытиться: ела, пила, курила и слушала его нежный, с хрипотцой, голос. Саид рассказывал смешные истории из рейсов, она ничего не понимала, кроме того, что у него отменное чувство юмора, и что рядом с ним хорошо. Потом он показывал всякие смешные и редкие вещицы, которые привозил из своих путешествий: шкатулка с секретом, кальян, инкрустированный самоцветами, какие-то маски, бусы… И тут Селедка обратила внимание на картины, которыми были завешаны все стены. Оказывается, он еще и рисует! Написаны картины были маслом, написаны довольно просто, без особо изощренной техники, но так тонко схвачены нюансы природных явлений, так удачно и неожиданно подобраны цвета, что сомнений быть не могло: это очень талантливо.
Гости восхищенно топтались возле каждой и шумно выражали восторг, Саид смущался, Селедка дрожала от волнения. Ее внимание привлекло оживление возле одной из картин. Народ смеялся, польщенный Саид объяснял, что это прикол и в тот раз так много этой рыбы наловили, что уже хотелось с ней что-то сделать. Посреди холста, изображающего темное небо с мелкими звездочками и большими пестрыми бабочками, торчала приклеенная сушеная рыбья голова с очень длинной мордочкой и маленьким ртом на конце. Собственно, если бы не внушительные размеры, можно было бы подумать, что это голова морского конька. К голове было пририсовано карикатурное тельце с растопыренными пальцами на руках и ногах, в руке сачок. Внизу подпись: «Рыба ловит бабочек».
Селедке это показалось верхом шарма и остроумия. Она сложила руки на груди и восхищенно спросила: «Как ты до такого додумался?» Саид не нашелся, что ответить, вернее, он уже объяснил, что рыбу эту хотелось как-то оставить на память. Поэтому он просто снял картину со стены и дал ее Селедке: «Возьми себе». «Да ты что, это же шедевр. Тебе не жалко?» – искренне спросила Селедка. Вокруг засмеялись, думая, что она издевается. Но Витя так не думал, он простодушно сказал: «Да я таких еще десять налеплю».
«Добрый, добрый. Нежный. Веселый. Необыкновенный. Хочу с ним, куда угодно», - так думала растроганная Селедка, идя домой с прижатой к груди картиной. Вокруг гомонили друзья, но она не увидела среди них Светки Седовой.
- А где Седова?
- Осталась Саида ублажать.
- Как? Не может быть, они ведь первый раз виделись!
- У нашей Седовой все может быть, ты к этому еще не привыкла?
«Гадина, мерзкая шлюха, как она посмела? Он доверчивый, чистый, он как ребенок. А она, подстилка, сейчас там с ним…». С такими мыслями несчастная Селедка пришла домой, не раздеваясь, повалилась на кровать и полночи проплакала. На следующий день она аккуратно прибила гвоздик над кроватью, повесила картину и твердо решила, что не даст этой алчной бабище съесть ее любовь. В этом же она убедила и свою подругу Машку для того, чтобы та свела ее с Саидом через своего парня.
Уже через неделю Седова была забыта как страшный сон и Саид стал смиряться с мыслью, что ему в девушки готовят Селедку. Они всюду появлялись вчетвером, вместе с Машкой и ее другом, и уже со дня на день были готовы созреть для встречи отдельно. Селедка знала, что это будет не сегодня – завтра и летала на крыльях. Они мчались на большой скорости по утренним пустынным улицам. Было часов пять: ни пешеходов, ни машин. Они ушли из ночного клуба, там стало слишком однообразно, и спонтанно решили съездить на море. Саид был за рулем, Селедка рядом, на заднем сиденье Машка целовалась со своим Вадичкой.
Машина вырвалась из города и по пустому шоссе разогналась до предельной скорости. Селедку захлестнули чувства и мечты. Она представляла себя, Витю и маленького ребеночка с нереальными фиолетовыми глазами. Разве это нормально для двадцатилетней девушки хотеть детей? Абсолютно не нормально! Селедкина душа пела: я ненормальная, я хочу детей, я влюблена! На душе чисто, возвышенно. Вспомнился столичный университет, куда она в прошлом году с таким трудом поступила. Да к чертовой матери! Переведусь в местный, делов-то. Лишь бы быть рядом с ним! У него моря? Готова ждать! Или уговорю его со временем устроиться поваром в какой-нибудь приличный ресторан. Может, даже на свой ресторанчик когда-нибудь накопим… Мечты понеслись в необозримые дали, грудь распирало и Селедка сдернула с себя майку, высунулась из окна до пояса и, сверкая голыми сиськами, заорала навстречу проходящему грузовику: «Урррааа!» Грузовик посигналил, на заднем сидении засмеялись, Саид всполошился: «Селедочка, ты чего? Простудишься». Влажными глазами она посмотрела на него и воскликнула: «Как же я тебя люблю, Витенька!» С этими словами она ловко запрыгнула на него верхом и стала страстно целовать. С беззлобными воплями: «Ой, мамочки! Я же ничего не вижу! Ну чума! Катастрофа!» Саид попытался ее сбросить, но безуспешно. Пришли к компромиссу: он смотрел на дорогу и рулил, а она присосалась к его шее, с восторгом ощущая у него в штанах нечто твердое своим чувствительным, несмотря на джинсы, причинным местом. Так экстремально доехали до побережья, быстро окунулись в ледяную воду, попытались полежать на пляже, но скоро замерзли. Романтику пришлось отложить на более теплое время суток. Вернулись домой уже спокойнее, на выходе Селедка смачно поцеловала Саида, а он сказал: «Я тебе позвоню».
Счастливая Селедка даже не стала ругаться с брюзжащей матерью, она помылась, поела и легла поспать. Проснувшись, подумала и решила внести некий завершающий штрих в подготовку к свиданию с Саидом. Для этого набрала номер Светки Седовой и без всяких формальностей поинтересовалась:
- Слышь, Седова. Ты же в Саидом трахалась, да? Ну и чего?
- Чего чего?
- В смысле, как?
- А в этом смысле… Да никак!
- В смысле никак?
- Да нет у него там ничего.
- Ты имеешь ввиду ничего… хорошего?
- Ни хорошего, ни плохого. Ничего нет. Члена считай что нет.
- Маленький?
- Не то слово маленький. Меньше не бывает. У меня не было.
- Совсем такой уж маленький? – в голосе Селедки послышался надрыв.
- Да он меня лобком забодал!
И Седова жизнерадостно попрощалась с Селедкой, не подозревая, что сломала той жизнь. Через полчаса позвонил Саид, но она дрожащим голосом сказала, что не может ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Он недоуменно пожал плечами и больше не звонил.
Казалось бы, да на фига ей этот большой член? Что она в этом понимает? Весь ее сексуальный опыт – это два чахлых мальчика, один из который успел побывать ее мужем (аж четыре месяца). Был, правда, неприятный эпизод, когда она напилась до беспамятства и ее поимели четверо мужиков за одну ночь, после чего она в состоянии аффекта и выскочила замуж за первое встречное недоразумение. Но это не считается. В трезвом уме и светлой памяти Селедка не была такой уж искушенной в постельных прелестях особой, несмотря на свое развязное поведение. И вообще, для каждого свой размерчик. Может быть, для Седовой член Саида и был очень маленький, а для Селедки бы он пришелся в самый раз. Кто знает? Но штамп есть штамп: такая характеристика отпугнула Селедку и несчастная влюбленная девица, в буквальном смысле плача и кусая кулаки, заставила себя забыть фиолетовые глаза и ямочки на щеках. Хотела даже выкинуть картину, но рука не поднялась. В конце концов, ей все равно уезжать. Что за дурные мысли перевестить из столичного ВУЗа? Бред! Наоборот, надо подальше отсюда, от этих знакомых рож, которые знают ее до косточек!
Там, в Москве, она отучилась, вышла замуж, родила дочку, привезла ее своим родителям и под предлогом зарабатывания денег вернулась обратно, где нашла неплохую работу, развелась с мужем и зажила в свое удовольствие. Карьера, командировки, разнокалиберные мужички, казино, ночные клубы, курорты с женатыми боссами и т.д. – удовольствий была масса. А счастья, простите за пошлость, простого счастья, не было. Одиноко, устало и все время хочется курить. Два раза в год навещала родителей и дочку. Девочка росла, пока еще гордилась мамой и с благоговением заглядывала ей в рот, относясь как к кумиру. Жила она в той же комнате, что и Селедка когда-то. Конечно, сделали ремонт, купили новую мебель, но спала дочка с маминым синим плюшевым медведем, а над кроваткой висела картина «Рыба ловит бабочек». И зайдет мамаша, бывало, в детскую комнату, прижмет к себе синего медведя, уставится на картину и ревет. А чего ревет?
Прекрасная Марго
Рита Ковалева была красавицей от Бога. Такая помпезность объясняется не тем, что она была безупречна с головы до ног (а так оно и было), а тем, что ее безупречность невозможно было ничем подпортить. Разве что специально покалечить. Но мы не изверги какие-нибудь, поэтому сразу отбросим эти жуткие мысли подальше и поплюем налево. Дело в том, что Рита никак свою красоту не холила, не лелеяла, не старалась еще как-нибудь усовершенствовать. Она даже не пыталась ее сохранить, поддержать. Более того, она совершала вещи, недопустимые для нормальной красавицы, но все сходило с нее, как с гуся вода.
Например, больше всего на свете она любила накуриться конопли и плотно, жирно покушать. И не просто так, а перед сном. Придет, бывало, домой в полпервого ночи, не спеша переоденется, помоет лицо и руки, идет на кухню и готовит что-нибудь очень простое и очень вкусное. Например, свое любимое блюдо: макароны с маслом и сыром. Наварит макарон полкастрюли, причем так, чтобы они были крепенькие, бросит туда добрую треть пачки сливочного масла и натрет сверху Эверест твердого желтого сыра, все равно какого. Подождет немного, чтобы все это добро подтаяло и расплавилось, размешает и вывалит в тарелку величиной со средненький тазик. Если макароны надоели – можно сварить пельменей, добавить сметаны, да так, чтобы пельмени в ней плавали, сверху накрошить помидоров и зеленого лука. Можно пельмени поджарить и пустить их поплавать в майонезе. Хорошо, если в холодильнике есть котлеты, их Рита тоже очень любила. Она вообще много чего любила, можно сказать все. Но самая любимая еда у нее была та, что легко готовится. По этой причине Рита недолюбливала жареную картошку: ее ведь чистить надо. Но если чистить не ей, Рите, то, безусловно, жареная картошка была на первом месте. Но мы отвлеклись. Так вот, кроме основного блюда она еще делает себе два убойных по размерам бутерброда, как правило, один с майонезом и колбасой, а другой – с маслом и сыром. Втыкает их на окраину тазика с основным блюдом, наливает себе чаю в чашку величиной с небольшое ведерко (без сахара) и наполняет несколько розеток разным вареньем. Предпочтение, конечно, вишневому, алычовому и клубничному. К варенью Рита относилась по особенному. Она с детства недолюбливала шоколад, была равнодушна к мороженному и тортам, но день без варенья для нее был пропащим. Спасибо маме, которая варила его в большом количестве и ассортименте.
Итак, с любовью приготовленный ужин составляется на поднос и перемещается в Ритину комнату. Там она уютно устраивается в своей мягкой кроватке, предварительно установив подушки должный образом, для сиденья. Тихонько включает телевизор и, уставясь в него непонимающим взором, начинает со вкусом, толком, расстановкой, поглощать приготовленное. Уже на стадии варенья глаза ее начинают блаженно слипаться. Если этого вдруг не происходит на вышеназванной стадии, Рита берет с тумбочки книжку и открывает ее. Книжки дают подруги, озабоченные ее духовным воспитанием. Подруги называют Риту Марго и считают ее незаурядной личностью, которой для полной гармонии души и тела не хватает только чуть-чуть эрудиции. Особенно усердствует Машка, она чуть ли не план просветительской работы составила и очень огорчается, что Марго не укладывается в график. Честное слово, Рита находила эти книжки интересными, но читала их годами. Быстрее как-то не получалось. Вот и на стадии второй половины кружки чая, с увлечением прочитав полстраницы, она чувствует, как глаза наконец-то начинают блаженно слипаться. Она закрывает книгу с чувством выполненного долга, немножко напрягается, пытаясь припомнить, о чем она только что прочитала, но, махнув рукой, устанавливает подушки в положение лежа. Сладенько зевнув и уютно повозившись, Рита погружается в мир чудесных, ярких снов, в коем пребывает от десяти до двенадцати часов в сутки.
Просыпаясь, она некоторое время валяется в постели и щелкает каналами. Где-то через час сползает с кровати и переплывает на кухню, где, не спеша, готовит завтрак. Между телепрограммами и игровой приставкой незаметно проходит день, завтрак плавно перетекает в обед, затем в ужин. Можно сказать, что Рита кушает один раз в день, зато в течение всего дня. Вечером приходят с работы родители, Рита чистит зубы и отправляется на прогулку, с которой возвращается где-то в полпервого ночи. А там по накатанному.
Но речь идет не о распорядке дня прекрасной Марго, а о том, что при таком распорядке она оставалась непогрешимо прекрасной. Поздние ужины отложили на ее талии лишь тончайший слой нежного юного жирка, который исчезал бесследно, стоило ей пару ночей обойтись без трапезы. Живот ее становился очень плоским и спортивным, хотя от спорта Марго была так же далека, как и от политической деятельности. Маленькая упругая грудь, узкие бедра и длиннющие тонкие ноги не менялись годами – хоть ешь, хоть не ешь. Высокая, но не дылда, худенькая, но не костлявая, она была хороша не только телосложением, но и необычно ярким обликом. Ее лицо не было скучно-правильным, как лица большинства журнальных вешалок. В ней была изюминка, нечто запоминающееся. Легкие лобастость, скуластость, неуловимая уплощенность профиля, чуть выдающаяся вперед челюсть, очень крупные, закругленные зубы, - она была бы похожа на знойную мулатку, если бы не фарфоровая бело-розовая кожа. К этому прилагаются опушенные загнутыми ресницами зеленые глаза с поволокой, полные чувственные губы и от природы волнистые, густые и пышные каштановые волосы. Улыбка была по-негроидному широкой и блестяще-белоснежой: несмотря на курение с тринадцати лет, на ее зубах не появилось ни тени налета. Еще один момент, крайне важный для современных женщин, озабоченных эпиляциями-депиляциями: пышная растительность была у Риты только на голове. Счастливая, она не знала, что такое «корректировать зону бикини», чтобы мех не торчал из-под купальника. Она не знала, что такое брить ноги: на ногах волос у нее росло ровно столько же, сколько и на руках, то есть нисколько, не считая легкого, почти невидимого пушка. А несчастные три волосинки, прячущиеся у нее под мышками, она всегда забывала или ленилась сбрить: все равно их никто не заметит. Завершающим штрихом Ритиного портрета можно сделать тот факт, что она никогда не болела. Может быть, в далеком раннем детстве, но в своей сознательной жизни она не могла бы припомнить случая даже легкой простуды. Ни аллергии, ни герпеса, ни кариеса, ни даже утреннего кашля заядлого курильщика – ничего. Кто после этого скажет, что Рита Ковалева – не совершенное создание природы?
С такими данными, скажете вы, прямой путь – покорение всех мыслимых топ-модельных Олимпов. И вы будете правы, но только не в отношении Риты. Да, она успела месяца два потусоваться в местном модельном агентстве, на большее ее не хватило. Денег все равно не платили, а тусоваться ради тусовки Рите было слишком лень. Руководитель агентства чуть ли на коленях упрашивал ее не уходить, обещал послать на какой-то конкурс, но Марго скривилась: «Блин, еще переться куда-то?» и исчезла. Кроме руководителя агентства ее исчезновение оплакивали еще несколько папиков, пытавшихся сделать из Риты содержанку. Возможно, она была бы не против, но нашла их слишком старыми и некрасивыми. Уложить Марго в койку было проще простого, но существовал один серьезный критерий: нет, не деньги, положение и прочая лабуда, а надо было быть «хорошеньким мальчиком». Хорошеньких мальчиков было много (тем более, что она была не слишком требовательна к определению «хорошенький»), поэтому укладывали ее в койку часто, начиная с тринадцати лет (в этом возрасте она начала делать все: и курить, и пить, и трахаться, только коноплю распробовала попозже). Излишне говорить, что никакая венерическая зараза к ней не липла, несмотря на крайне беспорядочные связи.
Еле-еле окончив школу, Марго несколько лет жила блаженной растительной жизнью, пока ей окончательно не проели плешь подруги по поводу учебы. Подруги были сплошь образованные, начитанные, Риту ценили за спокойный, покладистый нрав, и, конечно, за яркую внешность, привлекающую к их стайке тех самых «хорошеньких мальчиков». Правда, подруги несколько идеализировали ее, принимая равнодушие за робость, лень за мудрость, а отсутствие честолюбия за отсутствие подлости. По-настоящему ее знала только закадычная подруга Дашка, ее спутница по школьным прогулам и тринадцатилетним ночным тусовкам на детсадовских верандах. Дашка жила какой-то своей жизнью, о которой либо молчала, либо безбожно врала, но иногда делала набеги на квартиру подруги, в том числе, на ее холодильник. Рита двойственно относилась к таким визитам: с одной стороны, Дашка обладала такой необычной особенностью, как чрезвычайно сильное и устойчивое зловоние, так что после нее приходилось полдня проветривать квартиру. Кроме того, она подчистую выметала всю еду в доме – это особенно выводило Риту из себя. С другой стороны, она называла ее Риткой, а не Марго, перед ней не надо было строить из себя молчаливую и загадочную принцессу, с ней можно было просто, без претензий и нравоучений сплетничать и, что было решающим фактором, у нее всегда в кармане было хотя бы немного курева.
Однако, начитанные подружки все-таки оказывали на Риту определенное влияние: они приучили ее носить джинсы вместо мини-юбки, не слушать попсовую музыку и настроиться на нечто большее, чем жрать, спать и гулять. Университет, проспонсированный старшей сестрой, Рита выдержала ровно один семестр. Зато потом одолела аж полгода секретарских курсов с последующим трудоустройством. Казалось бы, вот оно! С такими ногами Рита могла бы сделать карьеру в любой области народного хозяйства, но она проработала в офисе одной из небольших фирмочек неполный месяц. Ее вывела из себя обязанность вставать каждый день в восемь утра. И хотя она все равно опаздывала на работу на час, а на обед уходила и вовсе на два, ее не собирались увольнять. Рита сама сказала: «С меня хватит!» и перестала ходить на работу, не утруждая себя написанием каких-то там заявлений. Зато потом устроилась официанткой в дорогой ресторанчик, предназначенный, в основном, для престарелых немецких туристов, и с удовольствием отбарабанила там все лето. С удовольствием, потому что: а) работа была с пяти вечера, б) давали щедрые чаевые. И хотя она не знала ни слова по-немецки (а это было главное требование при приеме на работу), менеджер по персоналу сказал ей, едва окинув взглядом с ног до головы: «Вы приняты». Заказы принимать она не могла, зато разносила тарелки и улыбалась дряхлым разомлевшим маттиасам и ульрихам своей широкой негроидной улыбкой. Лафа закончилась с окончанием туристического сезона: туристов не стало, не стало чаевых и Рита с чистой совестью уволилась, продолжив свое счастливое растительное существование между кухней и спальней. Был, правда, еще рецидив: уставшая от тотального безденежья, Рита поработала в пункте обмена валюты у своего знакомого, но, обкурившись конопли, перепутала там всю отчетность и была вскоре уволена. На сим ее трудовая деятельность была завершена.
На личном фронте дела у Риты обстояли несколько нетипично для такой красотки. В их веселой девчачьей компании она служила наживкой для мужского пола. Но когда мужской пол заглатывал наживку и подсаживался к ним, скажем, где-нибудь в кафе, он, пообщавшись с Марго несколько минут, перемещал свое внимание на ее подруг. И обычно, больше на наживку не смотрел, равномерно распределяясь между другими девушками. Иногда, правда, мужской пол был сильно пьян или сексуально озабочен, и тогда он непременно стремился раздвинуть ее красивые ножки. Отдав дань своим физиологическим потребностям, он уже точно больше не возвращался к Марго, чувствуя неловкость всякий раз, когда вспоминал ее меланхолично жующий жвачку рот и слипающиеся от скуки глаза. Вокруг кипели страсти: девчонки с кем-то встречались, влюблялись, ругались, совершали романтические променады под луной, зажимались в кино, получали по праздникам цветы, знакомились с чужими мамами, прятались, ревновали и так далее. Марго только время от времени раздвигала ноги, даже не из любви к плотским утехам, а из лени протестовать. Легче уступить, чем объяснять, почему ты не хочешь – это была жизненная позиция Риты, и не только в сексе. Время от времени она делала аборты, потому что трудно себе было представить, чтобы она хоть раз всерьез озаботилась такими сложностями, как предохранение. После очередного аборта она, как правило, ходила надутая и где-то полгода избегала половых контактов, после чего оттаивала и благоволила какому-нибудь очередному «хорошенькому мальчику». То, что мальчики сбегают от нее после первого же свидания, Риту не беспокоило. Напротив, она искренне жалела подружек, которые терпят от своих ухажеров всяческие неудобства и нарушают годами налаженный ритм уютного существования.
И тут однажды Риту что-то настигло, ударило по голове и скрутило. Один из «хорошеньких мальчиков» сильно задел ее за живое и она, к своему собственному изумлению, целыми днями вздрагивала от телефонных звонков и не спала ночами, мысленно умоляя его позвонить. Но он, как водится, исчез после первого свидания и уже начинал любезничать с этой занудой Машкой. С ней у Риты отношения последнее время не складывались. Машка стала как-то особенно злобно шутить по Риткиному поводу и чаще обычного демонстрировать свое превосходство. Произошло это после того, как Машка заболела и залегла дома с температурой под сорок на целую неделю. Рита жила в соседнем доме, но не удостоила Машку даже телефонного звонка. Машку это обидело, а Риту обида эта удивила. Какой толк ходить в гости и созваниваться, думала она, если Машка все равно лежит больная? Ни пойти никуда, ни даже покурить на лестнице. Гораздо продуктивнее зайти к Дашке, недавно остепенившейся неподалеку с одним хорошим парнем, у которого, кстати, всегда найдется неплохая конопля. Рита не понимала, почему Машка обижается. А Машка не понимала, почему Рита не понимает. Непонимание породило легкую трещинку в ранее безоблачных отношениях, а тут еще Славинька, прелесть, лапочка, хорошенький. Не то, чтобы суперсмазливец какой-нибудь, а просто хорошенький: светловолосый, с мягким славянским лицом и теплыми синими глазами. И такой добрый, искренний, правильный.
Марго отчаянно мучилась. Никогда в своей жизни она так не мучилась, даже после первого аборта. Она инстинктивно чувствовала, что это ее мужчина, что от него у нее будут дети. Что если она сейчас его упустит, то потом ее блаженная растительная жизнь превратится в пустое, бесплодное и бесконечно долгое увядание. С плотным комком в горле она наблюдала, как Славинька согревает своими синими глазами эту свинью Машку, эту самовлюбленную напыщенную дуру, как она снисходительно принимает знаки внимания лучшего парня на земле и тут же строит глазки другим. В груди у Ритки лежал тяжелый камень, он мешал думать, улыбаться, дышать. Так продолжалось несколько мучительных недель, пока на одной из вечеринок подруга, умница Танька, не заметила застывший взгляд и обкусанные губы Марго. Немного понаблюдав и оценив ситуацию, Танька отвела Машку в сторонку и что-то горячо зашептала. Машка удивленно подняла брови: «Серьезно?», потом заулыбалась, покивала и резюмировала: «Устроим». С хорошеньким Славинькой Машка с этого момента была предельно холодна и даже резка, зато закулисные усилия привели к тому, что опустошенная от горя и ревности Ритка вдруг получила себе своего мужчину, морально подготовленного и смотрящего на нее заинтересованными глазами, можно сказать, тепленького, в закрытой комнате наедине на целых двадцать минут. Неизвестно, что именно ему там устроила Марго, можно только предположить, что так она еще никогда не старалась. После чего Славинька пригласил ее к себе жить.
Растительная жизнь прекрасной Марго продолжалась, но уже разбавленная приятными хлопотами приготовления пищи для Славиньки, уборки квартиры, стирки и глажки белья для ненаглядного. Как ни странно, эти хлопоты доставляли Рите истинное удовольствие, даже патологическая лень не мешала ей заботится о любимом. Любимый, в свою очередь, ценил заботу Риты и отвечал ей взаимностью. Так, со временем, она стала воспринимать Славика как маму и папу: любит и никуда не денется. Бури в душе утихли, существование вновь стало неспешным и комфортным и она впала в свое обычное, уютно-сонное оцепенение. Славинька безгранично доверял Ритуле и отпускал ее одну с подружками поразвлечься и даже съездить куда-нибудь на пару дней. На одной из вечеринок заезжий ди-джей с вычурным псевдонимом соблазнил Марго легкими наркотиками и увез в свой гостиничный номер, где отымел во всех мыслимых положениях. Не сомневаясь в правильности своего поступка, Рита получила все полагающиеся ей в этот вечер удовольствия, всласть отоспалась и пришла домой, где не обнаружила Славиньку, но нашла только его записку, благославляющую ее на дальнейшие подвиги.
Рита просто легла на кровать и лежала в одном и том же положении несколько дней. Равнодушно она смотрела на приходящих и уходящих людей, разглядывала открывающиеся и закрывающиеся рты подруг, с интересом рассматривала дверь, потолок, стены. Она не замечала холода из открытой форточки, голодные спазмы желудка, не замечала, как писает под себя. Она поняла все как-то очень быстро и очень четко и не хотела больше думать. Иногда мелькала мысль, что надо бы все закончить, но было лень вставать.
Неугомонные подруги, тем временем, вычислили Славкино укрытие и ходили к нему делегациями, говорили, пили водку, жестикулировали. Привели обалдевшего заезжего ди-джея, которого сняли с поезда и доставили под конвоем. Ди-джей, запинаясь, поклялся, что между ним и Маргаритой ничего не было, она просто перебрала с дурью и отсыпалась у него в номере.
В один прекрасный день Марго выдернули из забытья хлесткие удары по щекам. Она с трудом разлепила глаза и увидела перед собой ненавистное лицо Машки. Она что-то злобно орала и противно вращала глазами. По бокам от нее показались такие же мерзкие рожи Таньки и Светки Седовой. Они стащили Риту с кровати, поволокли в ванную и, сдернув то, что на ней было, сунули под душ. Оттерли мочалками, помыли волосы, завернули в халат и сунули под нос дымящуюся чашку с куриным бульоном. Проследили, чтобы она все выпила и исчезли. Через минуту на пороге показался печальный Славинька. Спустя три года, воспитывая двух его сыновей, Марго не помнила этого эпизода. Вернее, она могла бы вспомнить, если бы захотела, но тщательно закрывала свою память от нежелательных посягательств. С подругами она давно не общалась, да и те не стремились. Слава сам ничего не вспоминал. Они закрылись от вредных воздействий и жили обычной жизнью не очень богатой, но счастливой семьи. Но нельзя было сказать, что это была сонная жизнь комнатного растения. Рита проснулась.
Паучьи игры
Мужички – примитивные, все-таки, существа. Их можно поймать, подразнить, приручить, использовать, выжать все соки, а потом бросить, причем так, чтобы они себя виноватыми чувствовали. Нет, скажете вы, не все приручаемы. Не всех можно использовать. Есть такие, которые сами кого хочешь… И будете не правы. Самый смешной и действенный прием – это убедить мужичка, что он сам кого хочешь и вообще ого-го, а под шумок его бравады получать желаемое. Особенно просто это объяснить на самом примитивном примере: внушаешь ему, что это он тебя поимел по причине своей неотразимости, а на самом деле это ты его поимела и имеешь дальше уже в других областях, часто далеких от постели. Это потому, что они себе внушили, что настоящий мужик ни одной юбки не пропустит. Что трахнуть мало-мальски понравившуюся женщину – это дело чести. Бедняги не понимают, что кобельки и мужики – это не одно и то же. И что не трахнуть понравившуюся женщину гораздо круче, чем трахнуть ее. Только такого не может быть. Если ты даже настолько крут, что не показываешь своего интереса к даме, ты не сможешь устоять, если дама показала свой интерес к тебе. Особенно если дама красива и таинственна, а у тебя не слишком много обязательств.
Примерно так рассуждала Оля Суханова, глядя на очередного попавшего в ее сети мужичка томными, зовущими очами. Оле было тридцать лет, выглядела она на двадцать, обладала безупречной фигурой и ярким, чуть приправленным легким восточным колоритом, лицом. Мужички млели от ее полной груди и тонкой талии, длинных черных кудрей и бездонных синих глаз. Еще больше они млели от ее загадочной улыбки, многозначительных взглядов и умело принятых поз, всегда выгодно подчеркивающих то линию бедра, то изгиб спины. А уж ее воркующий голос, говорящий всегда то, что они желали бы услышать и не говорящий тогда, когда они хотели бы высказаться, ее умение сделать из любой ситуации волнующее, многообещающее приключение! Не говоря уже о ее всегда разном темпераменте и неисчислимых умениях в постели (если до постели дело доходило). Одним словом, Оля была воплощением мечты.
К своим тридцати годам она успела побывать два раза замужем. Первый раз не считается: будучи еще студенткой первого курса биологического факультета пылко влюбилась в сокурсника и переехала в его комнату в общаге. Еле-еле дотянув до третьего курса, переехала обратно, даже не сразу сообразив, что нужно оформлять развод. Второй раз вышла замуж за художника, широко известного в узких кругах. Этот брак продержался и того меньше, художник уехал куда-то за границу, оставив Оле симпатичную квартирку в престижном районе. Она весьма обрадовалась, обретя свободу и неожиданную независимость, потому как не надо было отправляться к родителям, жившим у черта на куличках где-то в области. Детей как-то не получилось, да и не очень-то хотелось, честно говоря. Вернее, совсем не хотелось.
Но квартира квартирой, а жить как-то надо. Не на зарплату же фельдшера в поликлинике. Оле легко давалось использовать мужчин по назначению. Очень скоро она обзавелась шкатулкой драгоценностей, новенькой блестящей машиной, счетом в банке и несколькими невзрачными квартирками, которые она сдавала и получала не слишком большой, но стабильный доход. Каждый отпуск проводила на дорогом курорте, а свое гнездышко обустроила с помощью самого модного дизайнера. При этом она сохраняла свою самостоятельность, безжалостно отметая потенциальных женихов и шантажируя женатых, но жадных, пытающихся ее запереть. Замуж она больше не хотела (свят-свят), детей тоже (чур меня), и этот ореол независимости покорял сердца трусливых мужичков, больше всего на свете боящихся взять на себя ответственность за семью. Один только раз Оля всерьез задумалась, а не остепениться ли ей, во время своего бурного романа со светским львом Димой Федорковым. Она пригласила его к себе жить и даже научилась варить борщи и жарить котлеты. Но подонок изменял ей направо и налево. При этом искренне любил, страдал, целовал ноги, а потом опять исчезал на несколько суток и зажигал с малолетними манекенщицами. В конце концов Оля поняла, что горбатого могила исправит, объявила, что сердце ее разбито и выгнала мерзкого кобеля на все четыре стороны. Предварительно выжав из него все, что можно: денег у него не было, зато были многочисленные связи и знакомства. Только иногда, когда особенно хотелось дикого секса, а никого интересного на примете не было, она щелкала пальцами и Дима приползал на брюхе, бросив всех и все, исполнял ее прихоти и наутро весело упархивал. Такая форма любви устраивала обоих.
Годы шли и жить становилось как-то скучно. Оля завела у себя дома песчаного удавчика, который бесконечно спал в своем аквариуме и был всегда так сыт, что не сразу обращал внимание на поданную ему на обед мышь. Это весьма расстраивало хозяйку, которая приобрела его исключительно для того, чтобы любоваться, как он заглатывает дрожащих тварей. Оля тоже пресытилась. Главным увлечением последних лет стало заведение так называемых «собачек» – молодых парней, которые сходили по ней с ума, боготворили, смотрели в рот и везде сопровождали. Как правило, она даже не спала с ними, просто водила за нос: то прикидывалась влюбленной, то холодной, то покорной, то обиженной, и так далее. Иногда открыто издевалась, испытывая на прочность: когда же мальчику надоест унижаться? Одно время страстно отдалась хобби: выискивать девственников и учить их премудростям плотской любви. Потом и это наскучило. Увлеклась было околонаучными теориями и книжками по оккультизму, но и это быстро надоело. Ближе к тридцати Оля вдруг заинтересовалась молодежной субкультурой, стала шарахаться по самым экстремальным ночным клубам, собирать коллекцию некоммерческого кино и авангардной музыки. Прослыла «интересной личностью» в узких кругах. Хватило ума не подсесть на иглу, но перепробовала все легкие наркотики. Потом и это осточертело. Подумала, а не подучиться ли? Карьеру потом сделать? Какая пошлость – карьера. А может быть, женить на себе богатых мужичков, а потом хапать у них имущество? Скучно, пошло и, главное, много времени на это уходит. К тому же, все необходимое для комфортного существования у Оли есть, а вертолеты и яхты ей не нужны – слишком хлопотно.
И вот Оле тридцать, все идет по накатанному: днем работа в поликлинике (хоть какое-то развлечение), вечером выгул «собачек», ночью оргия с таким же пресытившимися. Что бы могло изменить ее жизнь? Что-то глобальное? Нет-с, изменила мелочь, маленький просчет. Одна из Олиных «собачек», Лешенька, познакомил ее со своим другом. Не то, чтобы хотел познакомить, просто случайно встретились. Друг, которого звали Мишей, ей понравился, хорошая бы собачка получилась: высокий, интересный, с худым, аскетическим лицом, благородными залысинами и умным взглядом из-под изящных очков. И постарше обычных собачек и деньги водятся (самое время прикупить новые туфли и сумочку – не на свои же кровные). И есть что-то неуловимое в облике, что-то, отчего особенно хочется увидеть его униженный, просящий взгляд. Наверное, инстинкт охотника в ней проснулся: трудная дичь.
Путем решения нетрудных задач Оля попала к Мише на вечеринку, устранила препятствия в лице назойливых друзей и осталась с ним наедине. После задушевных разговоров отправилась в Мишину постель, но, когда он попытался продолжить их знакомство на более интимном уровне, пресекла его попытки мягко, но решительно, не преминув, однако, сделать многообещающие намеки. Он попытался было обсудить этот вопрос, чтобы прийти к консенсусу, но Оля чарующе улыбнулась: «Это ведь так романтично, провести ночь, как брат с сестрой». Поворочавшись и повздыхав у нее за спиной, Миша затих, а Оля мысленно с удовлетворением потерла лапки: попался. Утром она заставила его варить кофе «мне с молоцьком, позалусьта» и изящно пила его, прогнув спину и демонстрируя красоту своих ног.
- Скажи, ты меня сильно хотел?
- Ну хотел, конечно.
- Насколько сильно? – взгляд прямо в душу и кончик языка на губах.
- Оль, я нормальный мужик. Обычный. У меня все на месте и работает довольно примитивно.
- Противный мальчишка! Нет, чтоб сказать, что я самая желанная и все такое.
- Конечно, ты самая желанная и все такое!
Оля стала затягивать сеть. Каждый день она звонила ему, чутко расспрашивая о делах на работе, встречалась в кругу знакомых и под столом гладила его ноги своими, а как-то в толчее даже ухитрилась незаметно для других поелозить ягодицами аккурат по его причинному месту.
Когда же, через несколько недель, Миша дошел до кондиции молчаливого пожирания глазами, Оля решила, что клиент созрел и пригласила его к себе в апартаменты в двадцать один нуль нуль. Решив, что сегодня есть для кого показать мастер-класс, она основательно подготовилась: расставила везде, где только можно, свечи, сервировала столик с вином и закуской (исключительно афродизиаки), назажигала ароматических палочек, включила блюз и облачилась в черный прозрачный пеньюар на голое тело. Ровно в назначенное время тренькнул звонок, Оля распахнула дверь и, повернувшись, проплыла в комнату, делая, не глядя, завлекающе-приглашающие жесты рукой. Не спеша, расположившись на диванчике в обольстительнейшей позе и с удивлением воззрилась на Мишу, все еще стоящего в прихожей.
- Чего же ты, Михаил?
- Слушай, Оль, я должен бежать, у меня возникли неотложные дела. Зашел вот сказать…
- Ерунда какая! Ты что, позвонить не мог?
- Да я просто рядом находился, дай, думаю, зайду. Как у тебя тут все красиво. Ну ладно, пока.
И уже развернулся было уходить, как Оля встрепенулась, не веря своим ушам:
- Подожди, Михаил, я чего-то не понимаю. Какие дела в девять вечера, когда мы с тобой договорились? У нас свидание или что?
- Свидание? Боже мой, Оленька, извини, я думал, ты просто… Думал, тут Леха будет…
- Какой Леха, ты что, сду… Я имею в виду… - она соскочила с дивана и изящно, как нимфа, подбежала к нему, как бы невзначай распахивая полы своего невесомого пеньюара. Подошла вплотную, взяла его руку в свою и тихо проговорила, снизу вверх гипнотизируя своими влекущими глазами: - Миша, глупенький. Ты что, не понял? Это все для тебя. Нет никакого Леши и быть не может. Здесь только мы с тобой. – И легонько потянула его за собой в комнату.
Миша покосился на ее художественно выбритый лобок и в глазах его в какие-то доли секунды произошла борьба. Оля с паникой следила за этой борьбой, которая была ей хорошо известна: придешь домой поздно, стоишь перед холодильником и представляешь себе большой, жирный кусок колбасы, который там лежит. И так хочется эту колбасу сожрать, проглотить, не жуя, но нельзя: диета, после шести не есть, фигуру беречь надо. И уходишь из кухни с пустым брюхом, зато наутро гордишься собой: вот, пересилила голод и живот не торчит, умница-красавица. Вот и Миша, видимо, для себя что-то решил и проникновенно сказал:
- Правда, Оль, надо идти. Как-нибудь в другой раз.
- Другого раза не будет! – Оля ничего не понимала и чувствовала беспомощность. Вероятно, из-за этого понесла околесицу: - Ну подожди, давай по-быстрому. Тебе же пять минут погоды не сделают? Иди же, давай, иди ко мне. – И совсем уж площадным жестом ухватила его за ширинку.
Миша хмыкнул и аккуратно отвел ее руку от своих штанов. Потом сострадательно улыбнулся, сделал ручкой и ушел. Оля стояла, как оплеванная. Она все поняла: он ей мстил за ту братско-сестринскую ночь. Как же она ошиблась! Есть такая тактика: не мариновать мужичка в ожидании секса, а переспать с ним в первое свидание, а потом уже мариновать. Это даже эффективнее в деле привязывания к себе «собачки». Главное, не просчитаться, для кого что больше подходит. Она решила, что Миша слишком консервативен и его надо его немного подразнить, а ему надо было сразу! Тем более, что у него несколько месяцев никого не было. Какая же она дура! Ну ничего, это поправимо. Надо выдержать паузу, чтобы он понял, что может потерять и явиться к нему, показать, что да, ты крут, я ваша навеки, его самолюбие будет удовлетворено, а уж она потом отыграется. Дааа. Оля даже улыбнулась, ее вновь охватил охотничий азарт.
Но когда она пришла к Мише через несколько дней, заготовив слова и жесты гаремной гурии, он не пустил ее на порог.
- Ааа, Оля, привет, как дела? Слушай, я сейчас не один, давай я тебе потом позвоню.
- Эээ…
- Ну, не один, с девушкой, понимаешь?
- Да ты что, сволочь, решил надо мной смеяться?
- Оля, - он наклонился к ней вроде как для поцелуя, но вместо этого прошептал, нежно щекоча ее ухо, - детей тебе пора рожать, Оленька.
И закрыл дверь. Она не помнила, как дошла до дома. Уставилась в зеркало. «В чем дело? Я ведь не намного его старше. Я ведь шикарно выгляжу. Что ему надо? Сволочь. Может быть, эти морщинки у глаз? Так они у всех, начиная с двадцати пяти лет. Где еще морщинки? Ублюдок. Может быть, эти у носа? На лбу?» Маниакально разбрасывая свои вещи, Оля откопала народные рецепты масок, стала лихорадочно смешивать подряд все продукты и накладывать толстым слоем себе на лицо. Ругаясь, все смыла, руки ее тряслись. Позвонила Лешеньке, назначила с ним встречу. В ночном клубе закадрила первого попавшегося мужика, схватила его под одну ручку, Лешу под другую и приволокла к себе домой. Долго трахалась с этим мужиком и кричала бедняге Лешеньке, чтобы он смотрел внимательно и не отводил глаза. Потом выгнала обоих. Поехала в другой клуб, встретила Диму Федоркова, схватила его с другом, притащила домой и опять долго, извращенно трахалась с обоими. Лицо у Димы было, в общем, довольное, но и несколько вытянутое: ясно, что романтика в его душе в этот вечер окончательно умерла. Выгнала и их. Позвонила своей ближайшей подруге, позвала поплакаться в жилетку. Подруга явилась без промедления и стала с участием расспрашивать. Оля начала было рассказывать, но передумала и попыталась соблазнить подругу, гладя ее по груди и пытаясь залезть в трусы. Подруга в ужасе убежала. Наконец, выпив из горла около половины бутылки водки, Оля успокоилась и заснула.
Проснулась поздно, опухшая и с больной головой. Весь день лежала, лечилась травяными чаями, отключив телефон и задернув шторы. Вечером, когда голова немного прояснилась, накрасилась и пошла в ближайшее интернет-кафе. Залезла на сайт международных знакомств. Этот город был слишком тесен для нее. Пора уже проявить себя по-настоящему. Европа! Вот где она потешится, вот где развлечется!
Наталья Черемина: Дамское чтиво.