Александр Дегтярев (Фудзи): Полунравственность и Планетарий над головой.
Я не откажу вам в публикации, Александр, как бы вы этого не хотели. Не сброшу вас в литературную проп... ну, то есть, на мусорник, как бы вы не старались. Прочитаю все внимательно и до конца, чем бы ни пытались отвлечь меня. Потому что фраза "Неусыпность порождает неуместность" порождает вполне уместную неусыпность.
Только за штампами бы с мухобоечкой погоняться. Это да. А так - бонжур, мсье, вітаємо з реєстаціею!
Читателю: Никогда не устану повторять, что бред человека образованного, интеллигентного, начитанного, куда интересней научно-объектиных испражнений тривиального быдла.
Всё.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Ната Потемкина
|
Полунравственность и Планетарий над головой
2005Низкий Поклон |Звезданутые
Низкий Поклон
Саша Дегтярёв
НИЗКИЙ ПОКЛОН
Утром двадцать седьмого апреля Никита Успенский зашёл за своей невестой, Ириной, и направился к её дедушке, Михаилу Фёдоровичу, – знакомиться. Чтобы всё было как у людей.
Франтоватая куртка из чёрной замши, фирменные ботинки, высокомерно-самодовольная улыбка, в руках пакет, в пакете – банка красной икры и коньяк-созвездие. Пусть видит, что за человека внучку замуж отдаёт, выпьем – и отцы и дети успокоятся, отбросив хмелящие конфликты под стол.
Белый плащик, простенькое каре, взгляд, напоминающий цветущую пустыню, пустыню открытую и плоскую, куда ни посмотришь… (он ни разу не заглянул мне в глаза… что бы он там увидел?..)
Я произведу впечатление, – Никита не обращал внимания на карканье ворон в берёзовой аллее, – у меня в мозгах завод по производству впечатлений, – улыбнулся.
Молодые шли, взявшись за руки, по скверику необыкновенно белых (как лист бумаги – для первоклашки) берёз. Деревья посажены в память о погибших воинах-афганцах…
До Ириного дедушки идти было ещё около сорока минут, по частному сектору, через балку, заросшую бурьяном и опять через домики окраин. Хочешь, посидим немного? – спросил Никита у девушки, когда показались скамейки.
— Нет, я пока не устала… дедушка ждёт… он так хочет узнать тебя… пойдём…
Некоторое время они торопились, но весеннее солнышко и тёплая прелая духота, поднимающаяся от неубранных осенью листьев, вскоре разморили Ирину и Никиту. Выйдя к балке, они пошли медленнее.
Среди сухостоя и мёртвой колючей травы – небольшая дорожка; на полянах, заваленных мусором, – грачи. Он на тебя похож… – рассмеялась Ирина, указав на грузную чёрную птицу, выжидающе застывшую на какое-то мгновение. Не говори ерунды, – обрезал Никита. Свернули на улицу приземистых неаккуратных домиков… Бабы и мужики, копавшиеся в земле на своих участках, оглядывались на парочку, идущую по сухим колдобинам мимо домов. «Центральные идут… институтские…» «Уж не Степановны ли дети?» « Не, те на машине приезжают…»
Всё, что Никита знал о Михаиле Фёдоровиче, – это то, что дедушка – почтенного возраста, заслуженный, героический (от Москвы до Берлина) и очень любит единственную внучку. Вообще-то, Ира и её родители рассказывали много (и уважительного, и поучительного) о жизни деда, но Никиту подробности почти восьмидесяти лет упорного выживания не больно-то интересовали. Впечатления производятся не из деталей… энергетическая суть – вот что не имеет цены…
Всё, что Ирина знала о своём женихе, – это то, что он её любит, бережёт. Он резок в суждениях, но щедрый и внимательный… И какой он красивый! Мужественный! – Ирина краем глаз взглянула на точёный подбородок возлюбленного.
Всё, что Никита знал об Ирине, – это то, что именно такая «лэди» нужна ему «по жизни». Наивная, но расторопная в знаниях (свободно говорит по-английски и по-немецки, это не халам-балам), преданная, отзывчивая; пусть лицом не так уж чтобы удалась, зато фигурка – что надо…
Теперь они поднимались по склону пустыря, к цепочке таких же лачуг-полуразвалюх, какие наблюдали последние двадцать минут прогулки. В одном из этих домиков жил Михаил Фёдорович.
На пустыре дул пронизывающий ветер, сводивший на нет обжигающее апрельское тепло. У Иры заслезились глаза. Она подумала, что такие слёзы – счастливые, потому что в душе – по правде – радость и спокойное ожидание (летом свадьба, как только Ира защитит диплом). Помимо воли, в голове завертелся простенький мотив, услышанный по радио. Голосовые связки послушно последовали импульсу, и Ира тихонько запела… Ты же замёрзла, застегни плащ! Ира замолчала, застегнула верхние пуговицы плаща, словно посадила своё благодушное резвое настроение в клетку и завесила клетку светонепроницаемой материей.
Вдоль цепочки домов проложен асфальт… Кора старого тополя не изрезана глупыми автографами малолетства. Из-за тополя вылетела бабочка, капустница… Или это Ира взмахнула рукавом?.. Или луч солнца отскочил от ствола дерева?..
Пришли. – Ира остановилась перед калиткой, покрашенной зелёной краской явно недавно. За забором – небольшой побеленный дом. Форточки открыты. Участок вскопан. К крыльцу ведёт бетонная дорожка, по бокам от которой ягодные кусты. Около крыльца на бельевой верёвке сушатся полиэтиленовые пакеты.
Всё понятно… мы бедные, но гордые, – подумал Никита… Подожди, уан момент… Достал из кармана расчёску, причесал еле заметный бобрик. Пойдём, – и первый открыл калитку.
Только внучка и её жених ступили на первую ступеньку крыльца, как дверь распахнулась – Михаил Фёдорович вышел поприветствовать молодых.
— Здравствуй, Иринушка! Здравствуйте, молодой человек! Никита, так?..
— Здравствуй, дедушка!
— Добрый день, Михаил Фёдорович…
Гости и хозяин прошли в прихожую, заставленную рухлядью и ржавыми инструментами. У стены стоял то ли разобранный, то ли скрупулёзно собираемый из железок станок.
— Проходите-проходите! Дождался, у единственной внучки любовь (Ира опустила голову)… А бабушка вот не дождалась, не дождалась, восемь лет как… … … Вы разувайтесь, раздевайтесь, проходите…
За прихожей следовала просторная комната. Михаил Фёдорович прошаркал дальше, в спальню, и вернулся с коробочкой в руке. Ирина и Никита – нелепо и безмысленно – стояли возле стола; на столе – вазочка с ванильными бубликами, маслёнка, заварник и чайник с кипятком, банка с вареньем из крыжовника, три чашки и почему-то пустая селёдочница.
— Это тебе, джигит. Командирские… – Михаил Фёдорович похлопал Никиту по плечу. (Никита ненамного выше его ростом).
Никита смутился, в голове пронеслась мысль, что хорошо бы пожать старику руку…
Михаил Фёдорович заметил на запястье Никиты сверкающие металлом дорогие механические часы, но ничего не сказал, а только отвёл глаза и стал суетливо выдвигать из-под стола табуреты.
— Знаю, Алёна не выдержала, не сохранила секрета, знаю, летом – свадьба… У меня дочь, у дочери – дочь… Дожить бы до правнука, посмотреть, как потомок играется и взрослеет… Садитесь, присаживайтесь…
— Дедушка, мама просила передать, что на Первое мая мы прийти не сможем, ну а потом – обязательно…
— Вот и хорошо… Да, у Алёны дел много, и Виталий в разъездах… А вам – скучно со стариком (Михаил Фёдорович лукаво подмигнул Никите)… Хорошо, что нынче навещаете…
Никита достал из пакета коньяк и икру.
— Ого-го! Я всё по старинке, чай заварил, варенье… А ведь и правда, знакомство надо отметить!
Михаил Фёдорович отправился на кухню за рюмками. Несмотря на семьдесят восемь лет, он почти не сутулился, дряхлым не выглядел, только седина цвета берёзовой коры и одет небрежно (рваное трико и грязная кофта).
— Ну, Никита, наливай!
— Мне чуть-чуть.
— А мне полную…Как не выпить с такими цветущими, полными сил…
— За необходимое знакомство, – отчеканил тост Никита.
Михаил Фёдорович и Никита выпили до дна. Ира только пригубила.
— Рассказывайте… Планы свои рассказывайте. Чем занимаешься, Никита?
— Что тут рассказывать. Работаю на фирме. Провайдером. Зарабатываю порядочно. Компьютер куплю. Съездить в свадебное путешествие нужно. Чтобы запомнилось на всю жизнь…
— Где же ты на этого пром-вайдера учился? – нетерпеливо перебил Михаил Фёдорович.
— Дедушка, да это же просто бизнес! Никита и мне может помочь с работой…
— Н-да… Я мало что понимаю в этих временах… Но, бог видит, всем желаю счастья и добра… И тоже хотел бы помочь – советом, словом, не впустую восьмой десяток доживаю… Дочка в НИИ работала, теперь в магазине – продавщицей… Внучка языки глотает запоем, и английский тебе, и немецкий, и то, и сё, а ей ещё зачем-то с работой надо помогать… Неужели, ты скажи мне, Никита, способность мыслить сейчас не в цене?
— Михаил Фёдорович, мыслящий человек нужен всегда и везде, но главное – это быть пробивным… и практическая жилка чтобы была… (энергетическая суть, – хотел добавить Никита)…
— Нет, дорогой. О главном пока молчи. До главного надо дорасти… А то ценой твоего главного станут мелочи, – те, что делают нас людьми, человеками… своими среди своих, но особенными среди особенных… На старости лет стал я подумывать о вере, в бога и божественное… Это спасает от заскоков и заносов… Вера в божественное – и есть та мудрая неторопливая черепаха, на которой человечность, как мир держится… (вот дед странный… видно, рехнулся на старости лет и думает, что земля не круглая, а – на черепахе, как в старину думали)… Не стесняйтесь чувств, вот вам мой совет, дорогие…
Ирина ждала, что Никита после этих слов деда прикоснётся к её руке.
— Наливаю… Теперь вы скажите тост!
— Да я уж тут наговорил… я… … это… – Михаил Фёдорович как-то стушевался, себя «выпячивать» он категорически не любит.
— Ир, открой икру… Такой коньяк сушками закусывать не положено.
Ирина растерялась, ей стало неловко за жениха.
— Молодые всегда правы. Внучка, в нижнем ящике буфета консервный нож… Икры я с 1985 года не едывал… И не думал, что буду. Спасибо-спасибо…
Ирина нарезала хлеб, намазала ломтики маргарином и положила сверху почти забытое дедушкой кушанье.
— Ну так я скажу… Чувств не стесняйтесь… Не долбите друг друга понапрасну… Если любите, то стерпитесь… Не унижайте… не унижайтесь… Слушайте сердце, его ритм подскажет вам музыку вашей жизни… – Михаил Фёдорович чокнулся с влюблёнными, выпил и – блаженно жмурясь – принялся за бутерброд.
— А кем вы работали?
— О-о… Кем я только… – Михаил Фёдорович прожевал кусочек, – не работал. Война всему научила… Например, ответственности, чувству плеча, ну и всяким разностям, как жить да что уметь… Тридцать пять лет с радарами провозился… Нет, я не конструктор, так, третье лицо, но, в общем-то, считался незаменимым… Коли уж радары знаю, то и мысли человека, подобно радар – объекты, прослеживать могу (Михаил Фёдорович опять лукаво подмигнул Никите)…
— Этим никого не удивишь в наше время, – процедил раздражённо Никита.
— А удивлять, как и удивляться – очень важно. Это залог жизненности… … … Куда собираетесь в свадебное путешествие?
— Я хочу к морю, а Никита всё о загранице мечтает…
— Загранице?
— А что? Там и люди настоящие, и есть на что посмотреть, как живут, свобода, – Никита волей-неволей оскалился по-голливудски.
— Ничего не понимаю… Какая свобода? О какой свободе идёт речь? О каких настоящих людях? Молодой человек, смотрите во все глаза – и вы здесь увидите…
— Что увижу? Что именно?
Михаил Фёдорович посмотрел в окно.
За окном – абрикосовое деревце с нежными цветами, цвета кожи улюлюкающего младенца.
Никита и Ира тоже посмотрели в окно.
— Дождь собирается… – Ирину расстроили и причуды деда, и упёртость Никиты, и эти внезапно накатившие с запада тучи.
— Фёдор Михайлович…извините, Михаил Фёдорович… Спасибо вам за подарок, – Никита прикоснулся к карману рубашки, в котором лежали командирские часы, – но нам пора. Погода портится. ( Никиту не покидало ощущение, что если он задержится здесь ещё хоть на немного, то либо подаренные часы остановятся, либо Никитино сердце не выдержит всего этого абсурда…)
— Куда же вы пойдёте? А если дождь сильный?
— Не беспокойся, дедушка. Я в плаще… Только бы зонтик ещё…
— Ну ладно, Иринушка, зонтик я дам. Давайте-ка ещё по рюмашечке, чтобы вам не так прохладно было идти, а мне не так одиноко оставаться… Коньяк, чувствуется, настоящий…(на лице Никиты появилась натужная улыбка)…
— Нет, дедушка, мы пойдём.
Никита осмотрелся. В комнате сгущались сумерки. На скатерти около Михаила Фёдоровича лежало много крошек и одна икринка. Как напоминание о рифах общения, маячила благородная бутылка.
— Ну хоть чаю наведите!.. Куда вам торопиться? Ещё десять минут… … Давайте-ка по рюмашечке…
Ира пожалела дедушку и села за стол. Никита зло стрельнул глазами на невесту и тоже сел. Медленно разлил коньяк по рюмкам.
Михаил Фёдорович возвысился над столом… а, может, и над пром-вайдерами, а может, и над компьютерами, но уж во всяком случае, точно – над красной икрой…
— Давайте выпьем за настоящее… за жизненное… за истинное… за победу над фальшью… За такую победу, которая…вселяет в нас уверенность, веру и великодушие… за победу, что позволяет нам оставаться детьми, наивными и вечно удивлёнными… чтобы все были счастливы… и чтобы не сгорали мысли в головах, как сгорали живые в топках… – у Михаила Фёдоровича дрогнул голос. – Выпьем!
Ирина выпила до дна, поморщилась, взяла сушку. Никита сделал маленький глоток и поставил рюмку. Михаил Федорович закашлялся, ушёл на кухню. Зашумела вода в кранах.
— Ну и дедок у тебя…
Ирина покраснела. Она готова была сквозь землю провалиться. Досадные мурашки пробежали по её рукам. Нелепая улыбка на лице. Ирина встала, подошла к Никите и облокотилась на его плечо.
— Да, он чудаковатый… Всё думает-думает… решает судьбы человечества… – помолчала и добавила громче: дедушка, мы всё-таки пойдём…
Михаил Федорович вышел из кухни. Развёл руками и, бормоча под нос, стал ходить по комнате.
— Не бойтесь думать. Думать – это бесценный дар оставаться собой, не делать ничего лишнего, унизительного, унижающего… Где же этот зонтик?.. … Маме скажи, что у меня всё в порядке, только сердцебиение по ночам и иногда давление подымается… Вот, держите, – Михаил Фёдорович протянул полосатый чёрно-белый зонт.
Никита и Ирина одевались молча и быстро.
— Вы уж простите старика, если что не так.
— Всё в порядке, дедушка.
— До свидания.
— С богом, ребята. Приходите девятого.
Молодые, не оглядываясь, в пренебрежительной спешке, пошли по асфальтовой дороге. Поднялся ветер, небо – полностью заволокли меланхолические тучи, собирающиеся вот-вот пролиться дождём.
— Ира, вы бы икру взяли, родителей угостите! – донёсся дедушкин голос.
— Никита, не оборачивайся… Пойдём.
В воздухе давящая сырость. Весна пригласила осень посоревноваться в нравах и повадках.
Как я ненавижу такую погоду! Выглядишь полным идиотом, тормозом… … Никита под коньячный шумок в голове, пытался делать для себя выводы из этого «необходимого знакомства», но мысли гасли быстрее, чем вспыхивали.
Ирина шла, придерживая полы своего короткого модного плащика, ветер задирал их и уносился прочь, навязчиво шумя неспокойными восклицательными и вопросительными знаками.
— Давай зонтик раскроем. Дождь пошёл, – Никита взял у невесты чёрно-белое посмешище.
Капли падали косо. И когда Никита и Ирина стали спускаться к балке, их брюки ниже колен были уже пропитаны студёной влагой.
— Наверное, нам надо было у дедушки дождь переждать.
— Дура что ли… Началось бы про Ленина да про Сталина, про то, как жить надо. А по мне, я живу как рыба в воде. И не нуждаюсь ни в каких советах. Всё решают связи, деньги. Думать о всяком там вечном – элементарно – мазохизм. Можно всю жизнь протрындеть обо всём этом, а ничего не добиться.
Дождь припустил ещё сильнее. Чёрно-белый полосатый зонтик оказался дырявым. К тому же ветер вырывал его из рук, будто бы зонтик хотел вернуться к хозяину.
— У меня тоже дед был. Умер девять лет назад. Не зазнавался, понимал, что новые времена настали. Такие времена, когда нечего флагами размахивать и орденами греметь. Появилась возможность у настоящих людей зажить по-человечески. А остальные – как быдлом были, так и остались.
— Ты неправ… Каждому своё.
— Что я неправ? Если человек – пустышка, если не следит за собой, если ничего не нажил, то о чём тут говорить?
Ирина задумалась. С одной стороны, всё правильно говорит Никита, с другой стороны – жалко дедушку, он такой добрый.
Заросли в балке выглядели так, точно снег сошёл сутки назад. Струи дождя размыли дальние очертания; вблизи же – почва, трава и мусор приняли отчётливый глянцевый фотографический блеск.
— Это обезьяне надо было думать, чтобы стать хомо сапиенс. Действовать – вот что главное сейчас, – никак не мог уняться Никита.
— Успокойся ты… – Ира схватилась за локоть Никиты, оступившись на скользкой тропинке. – А почему ты мне про своего деда никогда не рассказывал?
— А что рассказывать… Про награды не помню. Воевал, по-моему, только последние месяцы войны. Вкалывал после. А потом – элементарно – спился. Бухал по-чёрному. А как сбережения заморозили, так он и помер, – Никита пошёл быстрее и буквально волочил за собой невесту.
С каждым шагом они всё больше увязали в топкой чавкающей грязи. Фирменные ботинки Никиты теперь мало чем отличались от деревенских говноступов.
Заляпанные ошмётками дождевой жижи, молодые пытались бежать, замешивая на ходу зловонную на вид глину. Никита не стеснялся в выражениях, проклиная на чём свет стоит погоду, бездорожье и саму идею «необходимого знакомства».
Ире сделалось страшно. В сумеречном полувосприятии она как бы проваливалась сквозь землю. Один раз ей показалось, что её светло-серая модельная туфля полностью ушла в болотистое месиво.
Через пять минут они благополучно выбрались из балки и направились по асфальту к берёзовой аллее.
— На кого я похож? Как свинья. Как бомж.
— Успокойся. Представь, что было бы, если б у дедушки зонтика не оказалось.
— Да на хуя мне это полосатое дерьмо!? Позориться по городу… – Никита однако крепко держал зонт.
— Всё равно успокойся… – помолчала минуту и неожиданно сказала: ты и дедушка ещё обязательно найдёте общий язык…
Никита аж побагровел.
— Какой язык? Твой дед давно из ума выжил. Ты меня в сюсюканье не втягивай. У меня свой путь… – Никита осёкся. – Да ты не думай, всё о кей. Вас же в институте учили про отцов и детей, ну вот…
Но Ира уже глотала слёзы. Почему всё так несправедливо? Почему люди слишком принципиальные? Вот мама говорит, что Никита «смотрит в книгу – видит фигу», а «в газету смотрит только в туалете», это она так чтобы подчеркнуть упёртость жениха. А Никите – дедушка не понравился… И дедушке – Никита, наверное… И отец говорит: дочка, я желаю тебе лучшего… – и задумчиво смотрит в аквариум с разноцветными рыбами… Одна я со всеми уживаюсь, всех принимаю, всё терплю, но у меня силы на исходе…
— Ты чего? – Никита остановился у монумента павшим афганцам и – вопрошая и извиняясь – посмотрел Ире в глаза.
Она отвела взгляд.
— Нет, всё нормально… Пойдём…
Непогода начала стихать. Лёгкая морось серебрила воздух. Дождь оставил после себя игривые дождики под деревьями и под козырьками домов.
Никита закрыл зонт. Долго шлёпал ботинками по большой луже в конце аллеи, чтобы к ним вернулось хоть какое-то подобие фирменности. За берёзами располагались кварталы многоэтажек со всеми городскими премудростями – и выглядеть следует прилично.
«Я не хочу, чтобы в мои глаза смотрели, как в зеркало… Я – особенная, хоть и своя…»
Ира и Никита вышли к троллейбусному кольцу. Посовещавшись, решили зайти в супермаркет. «Сначала зонт занесём к твоим родителям», – сказал Никита.
***
Михаил Фёдорович, пока дождь не начал стихать, сидел у окна и нервно стучал пальцами по подоконнику. Капли стучали по стеклу чаще.
Куда же я их отпустил!? Иринушка легко простужается, Алёна не простит мне… И ветер-то какой… Куда же они ушли? Скоро так, точно не понравилось им у меня… Даша была бы жива, она бы и лучше стол накрыла, и приголубила бы лучше… А я?.. На что я годен, старик-стариком… Эх, годы мои невзгоды…
Когда дождь перестал, Михаил Федорович вышел на крыльцо.
Про пакеты забыл… ну пусть теперь заново сушатся… рассеянный стал, давнишнее помню, а недавнее – поковыряться надо в мыслях, чтобы вспомнить… после такого дождя на огороде не повозишься… да и голова гудит, или коньяк или циклон… … … а забрали бы меня в квартиру, так я зачах бы от их образов жизни и бесед…да и земля там заплёванная, никудышная… так и буду жить-помирать здесь… жизнь у меня – вся – теперь как на ладони, можно жить медленно… а как Ирина со своим будет – ума не приложу… чужой человек – этот… Никита… хотя кто его знает… сейчас все чужие… но чую я, вместо идеалов – у молодых – капиталы, шакалья грызня и прочая мишура… видно, у цивилизации свой тайный закон…
Воздух плыл под лучами вечернего солнца, накатывал приливами на крыльцо, донося многоголосицу жизни…
Сквозь приглушённую какофонию мысленных перебранок, спесивых фонограмм самоуверенности, сквозь ультразвук сомнений и бурление проглоченных слёз – прорывался надрывный душевный напев. Михаил Федорович осмотрелся и попытался проследить не появлявшуюся ранее на его небосклоне мысль. Отсеяв нудные фонящие щенячьи восторги, соринки и брёвна, навязчивых мух и кровавый гнус, Михаил Федорович настроился на нужную волну…
если кривая поводит боками
если уже не приносят обеды
если врачи разводят руками
значит сегодня придёт День Победы
День Победы-ы он не низок и не высок
День Победы-ы он не близок и не далёк
как потухшим костром
догорел паренёк
значит он победил и какой ему прок
от расстановки тактических сил
он уже всех простил
он уже всё забыл
он собой прокормил
по дороге домой
мы ему помогли чем могли
низкий поклон до земли
«Как хорошо кто-то думает… как отчаянно и в то же время мудро… и слезу вышибает, и радует искренностью…»
Михаил Фёдорович устал прослеживать мысли и вернулся в комнату.
Подошёл к зеркалу и сказал: «Миша, поклонись себе… до земли… поклонись… не знаю, за что… но поблагодари себя… не зря жил… не зря живёшь… не зря будешь… Пусть всё будет хорошо…»
Михаил Фёдорович неуклюже согнулся и распрямился.
Над цепочкой домиков за пустырём появилась обыкновенная радуга.
сентябрь 2003
(в рассказе звучит песня Вени Дркина «День Победы») Звезданутые
Саша Дегтярёв
ЗВЕЗДАНУТЫЕ
— Наташа, зачем ты куришь?.. Это… ложная сложность. И потом ты мне мешаешь улетать… Сигареты – не звёзды… Звёзды не пахнут…
Таша перевернулась на бок, спиной к Сергею, и, восклицательно чиркнув спичкой, всё же разбавила «табачищем» лесную ночную свежесть.
Cергей лежал на голой земле и – бормоча что-то несвязное – в ритме беспокойного дыхания – входил в транс...
— …самое настоящее… делящееся без остатка… на скорость света и скорость мысли… самое настоящее… по правде… не имеет отношения… к земному: мизерным чередованиям, секундомерам, наивному пафосу чисел… … я смотрю в звёздное небо… звёзды поначалу виднеются… потом – видятся… и, наконец, уводят в себя… … светила нельзя пригвоздить… космическая пылинка знает всё… так как не знает… что по-нашему… она ничего не знает… я просто смотрю в звёздное небо… первое время я смотрелся… я искал своё отражение… некое подобие себя… но я понял, что меня там нет… никогда не было и не будет… зато там есть всё… так отпала необходимость… в личном… наличном… поличном… отличном… безличном… безразличном… … …
Таше, шапочно знавшей Сергея с весны и впервые выехавшей с ним на «улёты», его заумный монолог, его неуравновешенная оцепенелость, его сознательные блуждания были внове: завораживающе-интересны и привлекательно-непонятны. Она внимательно курила сигарету за сигаретой... … …Слова Сергея мерцали сверчками в тёмных сообщающихся чудо-юдах пространств.
— … … … одна звезда… другая… соседние… весь небосвод… телескоп не нужен… … смиренно… покорно… смотрю… из ниоткуда в никуда… ослепление невидимым… и это происходит нигде… ни с кем… никогда… не происходит… больше, чем самозабвение… снозвездие… снозвездение… … …
Таша, большая любительница приключений и всего необычного, затаилась и притягивала магнитами своей памяти всякую мелочь удивительного времяпровождения: июньский слабый, неокрепший писк комаров; еле слышные глухие постукивания и ухания в лесу; йодиноловую темень поляны, где совершался «улёт»; тёплую прохладу воздуха, сравнимую разве что со вкусом черники и цветом любительских чёрно-белых фотографий… … … Вот тебе и удушливые коктейли ночных клубов, вот тебе и беспробудные бдения над компьютером!.. Как хорошо, что Сергей вытащил меня из города!
Сергей молчал.
Он замолчал так естественно, как если бы уснул в Ташином сне. Таша перекатилась по траве ближе к другу и захотела, чтобы тот сейчас же увидел её классическую «солнечную» улыбку.
Но, видать, ночью – даже образ солнца тускнеет.
Таша подумала, что было бы здорово записать «улётные» бормотания Сергея на диктофон и как-нибудь задействовать их в навороченной электронной музыке. Но, скорее всего, одинокий звездопоклонник не поведётся на такую идею. По сути, светлый человек, но как это странно…
Таше показалось, что у Сергея возле глаз слёзы. Слёзы ли?.. А что же?.. Плачет, всхлипывает над своими космическими сантиментами – тихо и смешно плачет от невразумительного счастья: безлунная тёмная ночь, только Ташка чадит сигаретой… … … Серёжа совсем мальчик, интересный мальчик, как бы с другой планеты… Рядом с ним – думается стихами и снами. Точно вкусила неизведанных чиримойа и фейхоа… Поесть-то ничего не взяли…
Слёзы засверкали будущим белёсого луча после призмы.
У Таши – от внезапного страха перед нереальностью происходящего – возникло желание прикоснуться губами к лицу Сергея. Она попыталась заглянуть в глаза «маленького принца».
Две звезды красноватого оттенка – искристо точечные – светились среди ровных тёмных очертаний лба, висков и переносицы.
— Сергей? Сергей! – Таша встряхнула "улетевшее" тело за плечи.
— Не заслоняй небо, – произнёс совсем чужой голос.
***
На рассвете Сергей очнулся. Недовольно-взбудораженный, с яркими разгорячёнными глазами, будто бы взгляд, возвращаясь в них, полыхал где-то в верхних слоях атмосферы. Зрение подпортилось за ночь, зоркость – за ненадобностью – уступила место мушволанам и неприятному утреннему свету, заставляющему думать о бренности и каждодневности.
— Клочок туалетной бумаги напомнил мне одноразовую возню планет вокруг Солнца, и самонадеянных космонавтов, и недалёких астрофизиков… в логическом знании душе – душно и скушно… вздорным взором пытаются окидывать сферы Шварцшильда и колебания Миры, а надо бы устремить слепоту в истинные пространства, на волне самоотречения и бесцельности…Ты как думаешь?
Таша ночью так толком и не смогла уснуть, напуганная и растерянная. Сейчас, блуждая в лабиринтах непосильной серьёзности действа, она оглядывала наивные орбиты любимой жизни в поиске крох иронии, попятной лазейки, кружки дымящегося кофе, расчёски, трубки радиотелефона…
— Я не могла подумать… я ждала прикола… чего угодно…
— Через полчаса электричка… Если мы ещё здесь, то надо соблюдать здешние правила: не опаздывать и… давай поторопимся…
— Где здесь?
— Среди алчных потомков Гагарина… они всегда наготове поковыряться в весах, чтобы банка тухлого интереса к себе и к цивилизации перевесила то, глобальное, которому нет названия, как не думай…
Таша была не в состоянии думать над словами Сергея.
…Он не озлоблен, пренебрегает счастьем рукопожатий и любых ипостасей… он не глуп, чокнутым его вроде бы не назовёшь… он не боится одиночества и согласен витать в облаках, пока не превратится в… как их там… инопланетника.
Звездопоклонник и его спутница направились к станции, обычному километру, окружённому лесом, на котором останавливались две электрички в день, одна – по направлению к столице, вечером, другая – по направлению к областному центру, утром. На первой электричке они вчера приехали на «улёт», на второй – собирались вернуться в свой город.
Пока шли по тропинке (Таша – плелась), Сергей высматривал землянику (накануне в сумерках она была незаметна, как Плеяды в неоновом городском небе!). В конце концов, Сергею удалось отыскать небольшую поляну и собрать десяток ягод.
Вкус земляники показался Таше долгожданной изюминкой в этой никудышней поездке, в то же время земляника ассоциативно напомнила ей изысканную еду космонавтов на пути к Альфа Центавра. Таша сказала об этом Сергею. Он ответил по-своему: Альфа Центавра и Тау Кита – это то, что ты в музыке именуешь попсой. Девушка совсем поникла. Космический разум друга лишал Ташу права на простую земную красоту и обаятельность. Нет, так не пойдёт, и она взяла Сергея за руку. Рука, как ни странно, тёплая, как долго работавший компьютер.
На полустанке Таша достала сигарету. Табак – влажный от росы – курился дольше обычного, молодой курильщице это понравилось.
Электричка пришла с двадцатиминутной задержкой. Таша постоянно смотрела на свои часы, а Сергей кривился и отмалчивался.
Вагоны были переполнены.
Но пассажиров можно сосчитать, им можно посвятить жизнь… Им не нужно посвящать себя целиком, будто твоё самоощущение способно раствориться заживо в отрицании единичности… Люди – не звёзды, в них не пропадёшь без вести…
— Слушай, давай-ка постоим в тамбуре, здесь ехать всего-ничего час… мест всё равно нет, – предложил Сергей.
— Хорошо.
Первые остановки ехали, думая каждый о чём-то своём, не разговаривали.
Подошли кондукторы. Таша и Сергей купили билеты.
— Так ты не стала улетать? – внезапно спросил Сергей.
Таша сначала не поняла, о чём он её спросил. Ей ужасно хотелось есть… и пить… и прилечь… уснуть… хотя бы присесть.
— Пойдём, там два места освободилось, – она схватила звездопоклонника за рукав и потащила в вагон.
Таша нехорошо себя почувствовала: кожа похолодела, а перед глазами мельтешили звёздочки… Скорее бы домой… кофеёчку… привести себя в порядок… забыться… Таша пыталась расслабиться на деревянном сидении, но пол электрички словно бы засасывал её ноги, наполняя их на вид ртутью, на вкус – студнем. Таша ненавидела студень. Она вспомнила, что какие-то там уфологи неоднократно обнаруживали в летающих тарелках желеобразное вещество, предположительно: пищу гуманоидов… У Таши закружилась голова.
— Что с тобой?
— Да так. Устала.
— Усталость – одно из отношений. Попытайся быть безотносительной.
Он слова приспосабливает, как умелец – всякий хлам из мусорников.
— Ты, главное, не думай, что в твоём состоянии виноват космос. Глобальное тут не при чём. Оно готово принять всякого, независимо от всячины. Это я тебя утомил. Я – плохой проводник к звёздам.
— Нет… Всё в порядке… Было хорошо… Расскажи что-нибудь…
— Вспомнить универсальную память, память на уровне мельчайших частиц и… самозабыться… чтобы всё позабыло обо всём… Эта истина чувствуется в некоторых религиозных книгах, но…
— В каких это религиозных книгах?
— Неважно. Разучись слушать.
— Ты всегда вещаешь или можешь говорить по-человечески?
— Не обижайся. Я под впечатлением ночи.
— Я, наверное, тоже под впечатлением… – сыронизировала Таша.
— Это было превосходно, – не заметив иронии, продолжал Сергей, – на какое-то мгновение мне показалось, что я не вернусь, и я почувствовал вдвое меньше сожаления, чем в предпоследний раз… Ты представляешь, я даже забыл созвездия, забыл про радианты… Сам Алголь охмурил меня безразличием… Название этой звезды переводится, как чёрт, шайтан…
(сектанты, сектанты… молодые, а головы уже задурены, – услышала Таша шёпот двух бабусек)
— … я могу говорить до бесконечности, но эта бесконечность что-нибудь да значит… а я всего лишь желаю изречь бесконечность, которая уже бы ничего не значила…
«Набор фраз… Набор невесомых фраз… И как он живёт? Как его только Земля выносит? Из какой кунсткамеры он сбежал?»
— Я пойду покурю.
— …
Из тамбура Таша наблюдала, как Сергей отвечает на вопросы соседок-бабусек. Со стороны происходящее казалось забавным. Вот уж приключение, чуть на Марс не слетала, рассказать друзьям, не поверят. Надо бы держаться от этого Сергея подальше. Романтика обернулась практической астро-манией, не прогнозируемой и не диагностируемой. Таша закурила вторую сигарету.
Вскоре бабуськи встали с мест.
Выходят на Байках?.. Хотят поговорить со мной?.. О чём?..
Бабуськи прошли через тамбур в соседний вагон.
Таша, докурив сигарету, вернулась к Сергею.
— А ты говорил о своих соображениях насчёт… ну… звёзд, прочего, с философами?
— Зачем? Что они знают об истинном незнании?
Таша раздражённо вздохнула.
— А когда у тебя это началось?
— Неусыпность порождает неуместность, а когда не находишь себе места, то обращаешься к глобальному, которому нет названия, как не думай…
— Ты хоть с астрономами, из обсерватории, общаешься?
— Зачем? Они всё приземляют.
— Тебе бы тоже не мешало… приземлиться.
— В тебе и в твоих словах гораздо больше личного, чем требуется. Не пародируй Вселенную… Ты обречена остановиться на достигнутом, в то время как следует всего-навсего хорошенько звездануться…
— Да-да, звезданутый – вот кто ты.
На этом беседа закончилась. Таша решила, что поставила звездопоклонника на место. Сергей раздумывал о суете всего насущного и о том, что любое земное искусство не сравнимо с музыкой пульсаров и… канонами гравитации…
Оставалось две остановки до вокзала областного центра. Таша тщилась пересилить бессонную слабость. Июньское солнце светит не просто так, оно предсказывает завтрашний день, который, вполне вероятно, будет ярче, теплее… и как хорошо, что папоротники цветут… сирены поют… и как было бы здорово, если бы люди не знали, что ничто не ново…
Поезд подъезжал к городу. Уже виднелась громадная пустошь, где когда-то собирались строить жилые дома. Вскоре показалось и здание вокзала.
Таша и Сергей выходили из вагона последними. Спустившись на перрон, Таша посмотрела на городское небо и мысленно просияла: какое оно родное! – выцветшее, как старые любимые джинсы, но и дымчато-тёплое, обжитое, надёжное… и никаких звёзд… никаких…
— Привет, Сергей! Вегой не задавило? Ты ещё с нами, невезучий…
— Здравствуй, Мессье! Здравствуй, Гудрайк-младший!
На вокзале Сергея встречали его друзья по звёздам.
— Знакомьтесь, это Наташа.
— Ого, Сверхновая! Очень приятно.
— Наташа, это Мессье, ну так по правде галактики называют. Это Гудрайк-младший, тут вообще особая история…
— Сергей, на Кассиопеиды поедем?
— Конечно.
— Может, удастся не вернуться…
— А счастье было так далеко…
— Вскормленный Млечным путём определённо вырвется из Зодиака…
— Ну да, станет своим гороскопом…
— Парадокс параллакса…
— Ну да…
Сергей и его друзья удалились в свои сферы, понятные и непонятные только им одним. Таша тихонько попрощалась и, зачумлённая, побрела к трамвайной остановке. На выходе из пригородных касс купила пирожков с капустой – терпеть голод было уже невмочь.
В ожидании транспорта и перекусила. В трамвае Таше удалось занять место, и до дома она доехала с комфортом. На улице Покорителей Космоса Таша встрепенулась – мысль о том, что о звезданутых не стоит рассказывать друзьям, тем более злословить, окатила её холодной водой… и привычная бодрость и выдержка осветили самые дальние уголки Ташиной души.
Придя домой, Таша надеялась отоспаться, но тут же всё закрутилось-завертелось: друзья, дела, друзья… Наверное, и нет повода подумать, если не думается… о, это святое судьбоносное некогда!
***
О звезданутых Таша всё-таки иногда вспоминала: мельком, но с чувством досады, обиды… с желанием встретить их невзначай и завалить спасительными аргументами, доказать, что так, как они, жить нельзя…
Каждый сходит с ума по своему, – так незамысловато она облегчала непосильную ношу раздумий о Сергее, лица которого уже не помнила.
Отчётливо – звезданутые вспомнились дважды. Когда Таша у знакомых разглядывала репродукцию картины Ван Гога «Звёздная Ночь». И когда, перечитывая на сон грядущий Маяковского, наткнулась на стихотворение «Послушайте!».
Всё дело в ассоциациях и опыте. И вообще: зачем спорить с людьми, которые вышли за пределы человеческого и по сути дела разговаривают сами с собой…
***
В ноябре Таша узнала от подруги, что какие-то фанатики средь бела дня бросили бутылку с зажигательной смесью в витрину гастронома «Звёздный»; пожар затушили, слава богу, никто не пострадал; когда хулиганов задержали, те заявили, что хотели «разыграть космическую катастрофу в миниатюре» и «никто не вправе запретить им действовать по зову звёзд». Подруга, сообщая этот будущий хит новостей жёлтой прессы, искренне веселилась… и искренне недоумевала, почему Таша как-то странно молчит.
В странном молчании Таша созерцала заставку на компьютере, изображающую космос, всего лишь изображающую.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Александр Дегтярев (Фудзи): Полунравственность и Планетарий над головой. Сборник рассказов.
06.05.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|