* * *
Грех от греха ничем не отличим,
Но у мужчин есть глупая привычка -
Вдруг исчезать без видимых причин
И возвращаться ночью, как обычно.
Не важно кто - Орфей или Кортес,
Тут-Анх-Амун, Эль-Кано, Казанова...
Мужчины возвращаются с небес,
Чтоб в небеса уйти наутро снова.
И запах плоти голову пьянит,
И сладковатым привкусом витает.
Есть прегрешенья тех, кто не винит,
Но и себя виновным не считает.
Не все смешалось в лучшем из миров...
Готов к прозренью? Как всегда, готов.
Готов к презренью, сплетням, полумерам,
К химерам потрясенных городов,
К основам счастья, ибо тех основ
Никто не знает - значит, нету веры
Ни королю, ни богу, ни премьеру,
А лишь себе, и то, невдалеке,
Маячит символ угасанья рода.
Свобода не является свободой
Пока браслеты, кольца на руке
Хранят в себе отягощенность дара.
Не даром все. И наша жизнь не даром.
Но сломан меч, разрушен отчий кров,
И дым плывет над лучшим из миров.
В пустоте и в тишине
Едет Черный на коне,
А за ним, роняя искры,
Скачет мерно Серебристый.
Кавалькада... лейб-парад...
Окна звездами горят,
И галдят смешные люди
В ожидании чудес...
Ночь с дождем наперевес.
Плагиат
Сентябрь. Достать чернил и плакать.
Писать об октябре навзрыд,
Предвосхищая грязь и слякоть.
Но начинает моросить,
И, облетая постепенно,
Деревья входят в резонанс
С осенним ветром и с осенней
Разбивкой строк, живущей в нас.
В тот час, когда ударит сверху
Шальной набат, а может гром,
Мы будем вместе на поверке,
Не рядом, но еще вдвоем,
Еще допьем хмельную горечь
Чуть желтоватых тубероз
И это будет возле моря,
И это будет не всерьез.
Потом, в заснеженном посаде,
Где вьюгой стелется беда,
Ты скажешь тихо: "Бога ради".
А я отвечу: "Никогда".
Ничто души не потревожит,
Не бросит в дрожь, не бросит в жар...
Нелепо. Глупо. Невозможно.
Аптека. Улица. Фонарь.
Новый Теркин
Преждевременная старость.
Седина скользит с виска.
Ах, усталость ты усталость.
Путь дорога далека.
С облучка щерится кучер,
Безбород и вечно юн.
Ах, вы тучи, мои тучи, --
Крылья птицы Гамаюн.
Распахнуть бы это небо,
И влететь под горний свод.
Был я здесь, иль вроде не был?
Кто там нынче разберет?
Поворот. Скрипит повозка.
Обжигает спины кнут.
Ах, вы ели, да березки.
Ах ты, стремя, да хомут.
Нахлебался из юдоли,
Аж кровищи полон рот.
Ах ты, доля моя, доля.
Ах, народ ты мой, народ.
Не поймет. Крепка подпруга,
Длинен кнут и ночь темна.
Ах, округа ты, округа --
Неродная сторона.
* * *
Когда приходит время для баллады,
Не "от балды", и даже не бравады,
А просто так, мелькая впопыхах
В своих сомненьях и чужих стихах --
Не впасть бы в легковестность бытия.
Уже не я, а мой герой сутулый
Натужно поднимается со стула,
Перемещаясь к пыльному окну.
И за стеклом сплошные "почему"
Вдруг обретают форму человеков.
От века не прибавится ума.
Сума не станет глубже или шире.
И сквозняки, гуляя по квартире,
Напоминают, что сейчас зима.
Сойти с ума, на самом деле проще,
Чем логикой пространство поверять,
Но мы привыкли и комфортно ропщем:
Не знать намного выгодней, чем знать.
А, в общем, все довольно хорошо, --
И парасхит*, перебирая мощи,
Уверен, что призвание нашел.
Но за окном сгущает вечер тьму,
И свет настольной лампы лижет тени,
Махровый снег ложится на ступени,
И зиму пережить, как и войну,
Дано не всем… и комнатным растеньям
Назначено погибнуть на корню.
На самом деле -- строки в стиле "ню"
(не путать с порнографией исхода).
К огню ладони зябко протянув,
Герой сутулится и тянет из окна
Иллюзией придуманной свободы.
И медленно проходят времена
Перед глазами в виде хоровода.
"И будущность, до одури, ясна".........
*парасхит -- низший разряд в касте бальзамировщиков мумий Древнего Египта
* * *
Запретные темы. Лихой эпатаж.
С налета, с наскока: "А ну-ка, покажь!"
И, лихо папаху назад заломив,
Насвистывать нагло знакомый мотив.
"...цыпленок жареный, цыпленок пареный,
цыпленки тоже хочут жить..."
Запретные темы, морозная ночь.
В кроватке свернулась калачиком дочь.
И кухонных бдений сухой шепоток
Уже начинает наматывать срок.
"Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны..."
Запретные темы. Угрюмый пейзаж -
За окнами мокнет колхозный гараж.
Слова не связать в непрерывную нить,
А только пропеть, ну а после -- запить.
"Плывет в тоске необъяснимой среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый из Александровского сада..."
Запретные темы. Сквозь зубы плевок.
Зачем? Почему? Самому невдомек.
Струна, обрываясь, родит флажолет.
Пробьется сквозь шторы полуденный свет.
А в горле простудой скребется мотив
Себя самого для себя запретив.....
"...цыпленок жареный, цыпленок пареный,
цыпленки тоже хочут жить..."
* * *
Мне кажется, Набоков был привит
От лексики библейского рефрена.
Но в подсознаньи нежилась Лилит,
В Лолиту превращаясь постепенно.
А что сейчас? Сюжет забыт, избит,
Внесен в реестр изящного искусства.
Лолита превращается в Лилит
Познавшую предательство до чувства,
До искушенья, до горячих губ,
До пальцев, что касаются предплечья,
До сладкозвучных поднебесных труб,
Карающих польстившихся на вечность.
И под стопами прошлое горит,
И снова нагоняет божья стая.
Лолита превращается в Лилит,
Но этого еще не понимает.
Интонация
Сквозь оконный крест пробивается зябкий ветер.
Подчинение времени, а во времени – эпизоду.
Парадоксально.
Строение рам напоминает о смерти,
с выходом через форточку в гипотетическую свободу.
Повторяя все время: «Я завишу от грубой реальности»,
тем не менее, в подсознании прячешь
желание вялотекущей трагичности...
Ведь на самом деле благоприобретенные странности --
не более, чем игра в нивелировку «творческой личности».
Из античности в голову приходят строки
типа «ненавижу и люблю…», а «…следовательно – существую»,
размышленья о боге, о сроке, о незавершенной дороге,
но, как правило, все впустую.
Рисуя
штриховкой фон, похожий на предгрозовую погоду,
оглядываешься на форточку –
авось не захлопнул ветер.
Парадоксально.
За окном гипотетическая свобода,
схожая, по длительности падения,
с предощущеньем смерти.
Тишина.
Кажется сегодня праздник,
или, по крайней мере, предпраздничное затишье
С одной стороны –
спокойно, вольготно, лениво - праздно,
а с другой стороны –
достаточно дискомфортно ощущать себя временнО-лишним.
Но, определяя собственную судьбу
Эхом случайного разговора,
Вынося на горбу ссоры, обиды
и прочую мелочь,
Разве я знал, что тоже
подвержен нравственному переделу,
зависящему от выкрика:
"Ну, ты, жидовская рожа".
В общем -- беззлобно.
Скорее всего, -- по привычке.
По привычке -- Христос
и кулаки в карманах.
Вопросом на каждый вопрос.
И неосознанное ожидание манны,
С постоянной надеждой, что будет когда-то лучше.
От этой чуши
Душа принимает форму цветка
и раскрывается навстречу лжи,
Но, обнажив душу,
глупо надеяться на ответное.
И покуда сознание
ожиданием чуда блажит --
Я плюю против ветра.
И это событие есть бытие, но оно реально
Лишь настолько, насколько хотим.
Выкрикнув: "Конгениально!",
Понимаешь: пора идти
По тропинке ужимок,
ужавшись до уровня гнома,
До уровня персонажа
прочитанных в детстве книг.
И если реальность узнаваема и знакома,
Значит, начитанность выше среднего.
Там, у них
все развивается в соответствии с Мопассаном.
Подсознательный Достоевский разочарованно смотрит в окно,
За которым, прогуливаясь, Иван Алексаныч
Тростью сбивает ромашки. Но
он не купит собаку, а я не увижу камина
И, промокнУв ладони батистовым женским платком,
Он превратит реальность в иллюстрации к Лоэнгрину,
А я извращу реальность в соответствии с языком.
Ибо нация, зависит от интонации,
От картавого "Р" рычащего с броневика,
От шелестящего, как ветхие ассигнации,
Матом убитого языка,
От прилагательных к телу.
И сослагательных всуе,
От сострадательных "ой", и полупьяных "у"
От нескольких букв, которые дети рисуют,
Определяя собственную судьбу.
И в протяжном "ё" копилка мирской печали,
А в небрежном "Х" попытка расстаться с душой…
Я жил в этой стране.
Она меня воспитала,
Впрыснув в кровь шипящее ежедневное "хорошо".
И поэтому, в другой стране, просыпаясь утром,
Прислушиваясь к звукам, бьющимся пульсом в районе виска,
Понимаешь, что теперь уже никуда не уйти от сути,
Определяемой лексикой раздвоенного языка...
Обратный отсчет
Еще над Петербургом спит весна,
И коммуналки катятся в былое.
В стакане возле тумбочки алоэ,
И будущность до одури ясна.
Сушняк с утра.
Вчерашний день забыт.
Знобит строку, смущает перегаром.
И всем видна отягощенность даром,
Покуда пьян, талантлив и не брит.
Вот так, братан,
Я скоро буду крут,
И все поймут и примут, как пророка.
Налей же мне шампанского немного,
И «Мальборо» две пачки не забудь.
Еще над Ленинградом тщится бог
Поправить ситуацию немного.
Успеть бы выпить спирта на дорогу,
Пока не подогнали воронок.
Всему свой срок. И так тому и быть.
Кому в Норильск, а после срока – в ссылку.
Мы встретимся с тобой на пересылке
И будем долго ночью говорить.
Вот так-то, сын.
Мы выбрали страну,
Хотя возможно было и иначе.
Не плачь, родной. Ведь нынче много плачут,
А после признают свою вину.
Над Петроградом снегом стыл февраль,
И сквозняком скользил по половицам.
И с фотографий улыбались лица
Тех, кто пропал. И бесконечно жаль
Вдруг становилось собственной судьбы,
Хотя точнее говорить «судьбины».
Мы встретимся когда-нибудь в Харбине
Осатанев от внутренней борьбы.
Вот так-то, друг.
Пустеет длинный стол
И не понятно, кто удачлив боле.
А если ты не ощущаешь боли,
Так, видимо, безвременно ушел.
Еще над Петербургом тщится март
Пробиться через снежные заносы.
К чему вопросы, если на вопросы
Ответ один -- он тоже виноват.
Но все потом – отъезд, и личный ад,
И лизоблюдство, как возможность выжить.
Мы на сочельник встретимся в Париже,
Что б подсчитать количество утрат.
Вот так-то, брат...
Их всех не перечтешь,
И сорок сороков не перемелешь.
Пока живешь, невольно все приемлешь,
Но только лишь покуда ты живешь.
Покуда помнишь…
Полночь – не порок.
Пророк уснул, раскинувшись в кроватке.
Еще у мамы с папой все в порядке,
Еще ни слов, ни музыки, ни строк…
* * *
Прощай, зазеркалье. Алиса живет не спеша.
Душа уменьшалась по мере взросления тела.
Мадам располнела, но все же еще хороша,
Все так же наивна, все так же тупа до предела.
Ну что же поделать, поскольку толста и седа.
Поскольку, увы, не логично течение сказки.
Болят к непогоде суставы, готова еда,
И требуют внуки внимания, денег и ласки.
Прощай, зазеркалье. Быть может, еще повезет.
Алиса храпит, и будить ее лучше не надо.
А рядом с кроватью мурлычет мелодию кот,
И дряхлые кролики вяло танцуют ламбаду.
* * *
Вы когда-то звались Виолеттой, а теперь будет проще -- Виола.
Неприлично заносчивой даме столь фривольное имя носить.
Вы катались у моря в карете, отдаваясь мальчишке-портному,
Чтобы он представлял себе тело, на которое надобно шить.
Ах, прогулки у края прилива. Как же время течет незаметно,
Но, в итоге, пора возвращаться в опостылевший темный дворец,
Коротая часы у камина, подставляя по средам ключицу
Под лобзанья юнца-ювелира, под холодные пальцы его.
Симпатичен был юный башмачник, он вам медленно гладил лодыжки,
А чулочник был толст и опрятен, но уж очень натужно дышал.
Только шляпник завидовал многим. Это было у скучного моря,
Где вносила свои габариты Виолетта, кряхтя, в экипаж.
* * *
События начала января.
В стакане стынет кофе.
Сигарета
Облюбовала блюдце и дымит.
Уходит, ничего не говоря, вчерашняя неприбранная гостья,
Блажит с экрана тенор.
Разум спит.
Гудит машина прямо под окном.
«Такси на 7.15 вызывали?»
Наверное…Нет, точно, вызывал…
Точней – не я.
Но так ли это важно?
Свистит на кухне чайник,
Стынут пальцы,
Отчаянно яичница шипит.
И образ полупьяного страдальца определен ушедшей – «гнусный жид».
А разум спит.
А разум крепко спит.
Как встретишь, говорят, так проведешь.
Вошь на аркане егозит в кармане.
И в зеркале живет все та же вошь
В традиционном галстуке.
В стакане
Еще осталось на один глоток.
И сигареты – на одну затяжку.
Как тяжко всем в начале января.
Условность разделения на годы
Не позволяет осознать поток
Банальности реального…
Игрок,
так увлечен иллюзией игры,
Что не заметил перемены правил,
Но это до поры.
Мы так хитры,
Что забываем за собой оставить
Хотя бы след, --
А вдруг потом найдут,
Припрут к стене,
начислят дивиденды…..
Не диссидент, но в жажде диссидентства
Присутствует желанный ореол.
Ну что, орел, плесни себе немного.
От бога не получишь ничего,
И не получишь даже «ради бога».
Тогда к чему весь этот разговор,
Разглядывая тупо отраженье?
Зима располагает для скольженья
По глади дней
Той девочке, видней
Куда идти, за кем захлопнуть двери,
Во сколько вызвать скуку и такси,
Кого предать, кому на миг поверить,
Что бы потом доверья не простить.
А может быть, все -- домыслы и скука.
И вхолостую тарахтит мотор.
Разлука, не является разлукой,
Пока уверен в том, что до сих пор
Ты для кого-то был желанным даром…
Но ангелы читают приговор,
Дыша в лицо зимой и перегаром.
Домашний концерт
Опять о времени. Опять о тишине.
Внутри, вовне -- по сути, ведь, неважно.
И тот, кто завтра будет "на коне"
Испытывает тягу к эпатажу,
Вальяжно оседая на диван,
Успев заметить слева, в отраженьи,
Округлый жест, которым бонвиван
Обычно начинает выступленье.
За паузой последует кивок,
А далее потянется речевка,
Из сладковатых, ладно сбитых строк
Приправленных ритмической чечеткой.
И публика невольно скажет: "Ах".
И юные девицы побледнеют.
Он прочитает свой роман в стихах,
Рассеяно поглаживая шею.
Ну, а когда настанет эпилог,
Под чей-то шепот: "Это новый Бунин",
Он вынет замусоленный платок
И промокнет предательские слюни.
Грядет обед, беседа... Сервелат
Сменяют сыр и жареные куры,
И поглощает водку и салат
Надежда мировой литературы.
В ночи пустые улицы тихи,
Туманно-влажен воздух Петергофа.
Он будет бормотать свои стихи,
По ходу переделывая строфы,
Гордиться, улыбаться, замерзать,
Себя считать пророком и мессией.
До дома доберется ровно в пять,
И рухнет мимо койки, обессилев.
И муторно ворочаясь во сне,
Похрапывая в ритмике "vivace",
Он не поймет, что истина в вине --
Есть истина для слабых и незрячих.
* * *
По тропинке в пелеринке,
В легком платье цвета беж
Мчится юная курсистка
На свидание к дантисту.
Вечер темен. Ветер свеж.
Тридцать два ему намедни.
Спит супруга. Сын-наследник
Ест баранку на крыльце
И не знает об отце....
Романтичные свиданья --
Опозданья, ожиданья.
Постоят, сплетая пальцы.
Разойдутся, кто куда.
И не будет пошлой драмы,
Ибо он красивый самый,
Ибо он галантный самый,
Ибо чувство навсегда.
Хоть девчонка, но дворянка...
Лестно.
Дальняя тальянка
Разрывает тишину.
И кричит извозчик: "Ннну...."
Все девичьи увлеченья
Вдруг кончаются в мгновение,
И заносчивая дама
Не желает больше вас,
Ждет ее Париж, наряды,
Молодой политик рядом,
А его -- арест и ссылка
Под далекий Красноярск.
Время длится, время скачет
От удачи до удачи.
Можно было и иначе,
Но судьба плетет узор.
Как же жил ты, человече,
Коль в 17-ом, при встрече,
Только криво усмехнулся,
Исполняя приговор?
А теперь вступает хор.
хор:
Мы наш, мы великий построим
На белых холеных костях.
Мы гордо поднимем с тобою
Большой окровавленный стяг.
И ветры новейших историй
Умчат ощущенье вины.
Мы наш, мы свободный построим
У белой щербатой стены.
Мистегрис
Осенний день, двухцветный парадиз.
"Ах, Мистегрис, -- сказала дама в белом --
Я с детства обожаю тихий риск
В уютном будуаре, телом к телу".
Закат вспотел нечаянным дождем,
За окоем перетекали грозы,
И черный всадник под ее окном
Не изменял монументальной позы.
"Ах, mon ami, -- промолвил старый фат,
А ныне камергер и соглядатай, --
Ведь ваш супруг ни в чем не виноват,
Здесь, видимо, природа виновата.
Ну что с того, что толст и лысоват, --
Король, по рангу, часто неподвижен.
А дамы на прическу не глядят --
Они предпочитают много ниже…»
Холодный ветер зябким сквозняком
Стонал, как баньши где-то в галерее,
А черный всадник за ее окном
В промокший плащ закутался плотнее.
«Увы, мой друг, я больше не юна,
И он мне изменяет, с кем попало.
Налейте же анжуйского вина,
И принесите шаль из будуара».
Старик поднялся и покинул зал,
А черный всадник вынул пистолеты.
Король вчера убийцу нанимал,
И камергер прекрасно знал об этом.....
Нелепая фантазия... Стихи....
Иллюзия забытого напева....
Реальны лишь сплошные сквозняки
И шахматы.
Король и королева.
* * *
Мой папа любил авокадо.
Они вместе с дедом садились
За столик на душной веранде
И резали тонко лимон,
И клали по дольке лимона
На бледно зеленую мякоть,
И ждали четыре минуты,
Что б соком наполнился он.
И время тянулось неспешно,
И время тянулось лениво.
Пылило по улице лето.
Хронометр тикал в руке
Он был золотым, довоенным,
С массивным стеклом и цепочкой,
И желтые звенья, как память,
Цеплялись похожестью дней.
Затем, мельхиоровой ложкой
(Одной на двоих управлялись)
Они, как совковой лопатой,
Вгрызались в зеленую твердь.
А после блаженно курили,
Лениво болтая о чем-то,
И слушали, как Ободзинский
По радио просит: «Поверь».
Мой папа любил авокадо,
И дедушка тоже не против…
Какая смешная картинка,
Что нынче случилось со мной?
Мой папа любил авокадо,
Когда бы нас раньше не бросил.
И дедушка тоже любил бы,
Когда б не погиб под Москвой.
* * *
Неизвестный читатель.
Почитатель
доморощенной философии.
С чашкой кофе, устроившись у монитора,
листает дневник ночных откровений,
немного наивных воззрений, стремлений, сомнений…
А потом, на кухне
курит в открытую форточку,
смотрит на темную улицу,
на горбатый фонарь у подъезда,
сутулится, вспоминая случайную строчку.
Но это же ночью.
А утром он забудет все напрочь,
Хотя в наличии те же приметы --
кофе, первая сигарета....
И даже где-то, на заднем плане,
маячит автор.
И героиню: богиню, дурнушку, простушку
Читатель сравнивает со своей подругой.
Так значит, автор увел из круга?
Наметил путь, показал приметы?
Но это предполагает автор,
А читатель, спрятав лицо от ветра
в легком поклоне,
не отрывая взгляда от тротуара,
спешит по делам.
Но вечером он устало
опять опустится в кресло у монитора.
Ибо литература схожа с замочной скважиной
в душе гипотетического героя.
А это притягивает.
Порою
читателю кажется, что в глубине экрана
мелькает его лицо,
что его рука вывела эти строки.
И тогда он чувствует себя одиноким,
поскольку не смог, не додумал, не понял...
Выключая компьютер, он закрывает калитку
в нечто другое, отличное от надоевшего быта,
От кухонных посиделок, от опустевших улиц.
Опять сутулясь, отправляется спать
неизвестный читатель, соавтор, соратник, и быдло.
Только что примерявший потертый скрипучий колет.
А автор стоит у окна напротив,
И наблюдает, как гаснет свет.
Три времени
Три времени. Три формы бытия.
Как разделить судьбу на три фрагмента,
На три альтернативно-близких "я"?
Начнем, пожалуй, с первого момента.
Он пестовал анапест целый год.
Хватал за ворот всяких прохиндеев
И им читал, скривив в усмешке рот.
И те, от водки дармовой дурея,
Глядели на него во все глаза,
Кивая в такт, как будто пели песню.
Так смотрят иногда на образа
Приверженцы враждующих конфессий.
Ему казалось -- он играл словами
На улице заимствуя язык.
На самом деле, просто Мураками
К тому моменту вовремя возник.
Он не связал со следствием причину,
И продолжал наивно верить в то,
Что, став по пьянке как-то раз мужчиной,
Он также стал поэтом. И потом,
Отбросив свитер, как «прикид» неброский,
Он поменял манеры и жилье.
К тому моменту и пришелся Бродский.
И сразу же закончилось свое.
Но время шло. И старость подступала,
И в зеркале царил чужой анфас,
И чувств и мыслей лишь едва хватало
На тривиальный городской романс.
«Мы были там.
Теперь нас просто нет.
Но до сих пор, с невольной укоризной,
Печальные глаза глядят вослед.
И что осталось, кроме этой жизни?
«Скудеет тяга к перемене мест».
Пересекая города и страны,
Мы так же водку пьем в один присест,
Привычно наливая пол стакана.
Как странно проплывают времена.
Вид из окна не раздражает взгляда.
Не только забываешь имена,
А даже тех, кто был когда-то рядом.
А хочется опять бежать к метро
Сквозь влажный запах городской сирени
Тебе знакомо это чувство. Но
Сгущаются полуденные тени
И пальмы ждут, не расплетая грив,
Прикосновенья знойного хамсина.
Не веруй, кто бы что ни говорил.
Не вспоминай, поскольку не просили.
Ведь нам хватает здешнего тепла
И здешнего домашнего уюта.
А где-то там гудят колокола,
Как будто снова тризна по кому-то.»
Тебе воздастся полностью за все
За то, что совершил сейчас и ране;
За тоненькую книжицу Басе,
Забытую в вагоне-ресторане,
За леность мыслей и реальность грез,
За инфантильность и лукавство слова,
За вовремя не заданный вопрос,
Неосторожно взятый за основу.
Определись с понятием «любить»,
Пока еще дано определиться.
Не пишется сегодня? Может быть
Напиться?
Побриться?
В мутном зеркале узреть
Морщины, вкупе с прядями седыми.
Определись со словом «постареть»,
И ты определишься с остальными.
Подступает время покаяния
Ненависти к ближним, подаяния,
Знания основ и постулатов.
Все когда-то было… все когда-то……
Подступает время отрезвления,
Пения и лунного затмения,
Ощущенья собственной ничтожности
Что итожить, если не итожится?
Пройдет еще одна машина
И вновь наступит тишина.
Худой и заспанный мужчина
Спокойно курит у окна.
В стекле гвоздикой отражаясь,
Мигает красный огонек.
Он никого не провожает,
И никого сейчас не ждет.
Он не скорбит, не размышляет
О вечных тайнах бытия.
И зябко плечи обнимает
Прохлада съемного жилья.
Мудрец, истец, и он же обвинитель,
Хулитель, передергиватель карт,
Презренный трус отчаянный воитель,
И бард,
Неистребимый почитатель кухонь,
Читатель и музейный экспонат,
Творец, предпочитающий разруху,
и фат.
Тень на плетень, переплетенье тени,
Любитель рифмы и фривольных дам.
Небрежный оттиск сути поколенья
и хам.
Игорь Миненков: 2004.