Николай Тарасов: НЕМОТА ЗВЁЗД.
Я могу, конечно, ошибаться, но автор, наверное, писал раньше стихи. Вероятно, стихи закончились. Эти рассказы необыкновенно музыкальны, ритмичны. И этот ритм выдает писателя, настроенного романтически. Нет, здесь не столкнетесь с излишней сентиментальностью и слезливостью. Темы достаточно жесткие. Контраст ритма романтического рассказа и этих тем обуславливает многогранное восприятие рассказов Николая Тарасова.
У автора сборника не только хорошо развито чувство ритма, он умеет писать лаконично, отбрасывая ненужное, выбирая верные, точные слова.Иногда, подчиняясь выбранному ритму, автор использут странные грамматические конструкции, порядок слов в предложениях произволен. В другом контексте это выглядело бы нелепо, но здесь все на своих местах. Все правильно и точно:" Его впихивают в зал, где под руки проносят вдоль стены, мимо накрытых столов и сидящих за ними на одной ноге трёх десятков молодых корейцев. Затем – вдоль стены другого зала, где сидят за столами старики, затем – мимо «женского» зала, к выходу. Любопытствующего, бесцеремонного морячка не бьют, но говорят ему по-русски обидные слова, и тем обиднее ему, что слышит он их от корейских не граждан даже России, а так, массово проживающих в портовом городе Поронайске колонистов", "Свернуть в сторону? Нет? Он увидел на углу дома дрожащую, с взлохмаченными чёрными волосами, незнакомую женщину, - страшно, по животному воющую, раскачивающуюся телом, заламывающую руки. Полуголая, она стояла босыми ногами в сугробе и смотрела на него, приближающегося, с намерением броситься навстречу, напугать.
Он заметил её издали, но продолжал идти по направлению к дому, перешагивая через горы мартовского тающего снега и весёлые лужицы".
Рассказы небольшие по объему, но почему-то кажется, что мы видим всю жизнь их героев. Безумная женщина из "Немоты звезд", еще одна безумная женщина из "Шанхая"... Мы ничего не узнаём о них из текстов Николая Тарасова, но знаем все.
Каждый рассказ - развернутая развернутая метафора. Каждый рассказ погружает нас в мир наваждения, из которого "назад уже пути не будет".
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
НЕМОТА ЗВЁЗД
2005НЕМОТА ЗВЁЗД |ШАНХАЙ |СИМВОЛ |ПРОПАВШИЙ |ЦЫГАНКА |ЗАСУХА
НЕМОТА ЗВЁЗД
Свернуть в сторону? Нет? Он увидел на углу дома дрожащую, с взлохмаченными чёрными волосами, незнакомую женщину, - страшно, по животному воющую, раскачивающуюся телом, заламывающую руки. Полуголая, она стояла босыми ногами в сугробе и смотрела на него, приближающегося, с намерением броситься навстречу, напугать.
Он заметил её издали, но продолжал идти по направлению к дому, перешагивая через горы мартовского тающего снега и весёлые лужицы.
«Должно быть, из сумасшедшего дома выпустили, беднягу …» - подумал он, и осторожно поставил на островок высохшей асфальтовой дорожки тяжёлые сумки с продуктами, чтобы поменять их местами…
«Сколько можно в руках таскать тяжести, надо бы рюкзачок какой завести» - сказал он себе вслух.
Часто – то ли магнетической индукцией от присущей ему проницательной чувствительности, то ли мнительностью и неуверенностью, какие были видны при взгляде на него, привлекал он внимание разных неприятных людей – бомжей, попрошаек, цыганок, пьяных задир… А может, ему просто «везло» в жизни на такое благодаря излишне доверчивому виду и добрым глазам? Стоило ему подумать - вот, сейчас подойдут, - и – подходили! Мало того, он откликался на любую просьбу, он рассеянно и подолгу слушал бредни из разных уст, не позволяя, однако, приблизиться, коснуться себя, поскольку был брезглив и боялся заразы. Часто он даже пари сам с собой заключал, и тот в нём, кто ставил на «вляпаться» – всегда выигрывал, несмотря на то, что другой, кто ставил против, – делал в такой момент, как ему представлялось, строгое или даже свирепое для защиты лицо…
Подняв сумки и выпрямившись, он посмотрел туда, откуда ожидалась ему очередная неприятность, но… никого не увидел! Странная женщина исчезла; он взглянул по сторонам и даже обернулся, – её нигде не было. Проходя мимо места, где она стояла, он невольно взглянул на снег, представив на нём её голые, посиневшие ступни…
- Ради Бога, я устала! Дай, наконец, поспать…
Жена возвышалась на высоких подушках и казалась неприступной горной крепостью. В лунном свете её чёрные волосы неприятно отливали серебром. Она не подкрашивала седину, - располневшая, неряшливая видом, совершенно равнодушная к тому, как покажется мужу. Годы блеклой совместной жизни, в какой основой был быт, воспитание детей, постылая, плохо оплачиваемая работа, навсегда выветрили романтику их Другого времени, - сплетение желаний, жар и страсть, безрассудство даже…Всё сменила привычка - привычка жить; привычка же получать отказы уже не возмущала – он привык и к этому, объясняя их разными причинами. Всего легче было, уйдя в другую комнату, достать из серванта коньяку или водки, - тогда спалось в одиночестве расслабленно и покойно, и не надо было вымучивать из себя в ванной комнате подобие удовлетворения.
Любила ли она его? Вопрос этот всегда был труден для мужчины: после того, как дочки, счастливо выйдя замуж, отошли от них, он был в праве ожидать большей теплоты и привязанности. Чёрт их возьми, – им же, и ему, и ей, не было и сорока пяти, - жизнь, можно сказать, теперь только начиналась! Но дни и ночи летели прежней чередой, став даже скучнее и суше…
Иногда она первой ласкалась к нему, но это была лишь тень далёкого прошлого…Он же по-прежнему любил её; любил и за их прошлое, и теперешнюю любил не меньше. Удивительно, как иные мало себя ценят, думал он о себе, как о постороннем. Как мало, по сути, нужно таким мужьям, но и эта малость случалась нервно и больно на фоне яркой, сочной картинки жизни, в какой были другие, желанные, может быть, женщины, - несущие в силу новизны для него, манящей кажущейся доступности, внешней нарядности, свежести, то, чего ему не хватало!
Признаться, - других женщин у него не было; нет, конечно же, когда-то в юности… Он мог даже щегольнуть перед самим собой условным списком побед и поражений; на этом поле боя он не был ни героем, ни трусом, - так, несколько недолгих встреч, о каких он иной раз вспоминал, теша память и самолюбие. Завести любовь на стороне не позволяли разные, но связанные между собой чувства, такие, например, как привязанность, стыд, совестливость, да и лгать в глаза он попросту не мог и не умел. Обладатель пылкого воображения, он и это чувство похерил за ненадобностью, – ему было стыдно за себя, когда это воображение приходило на помощь, выручало.
Старик Эрве со своей «Супружеской жизнью» был понятен, и многое объяснял. Книга эта должна вместе с Библией лежать в каждой спальне, думал он. И ещё он думал, что не имел прав судить свою Женщину, как не имел право на это и писатель: это всего лишь их, мужчин, сторона жизни; самый умный и талантливый никогда верно не объяснит никакой женщины, ибо не знает их стороны.
…Вечером он пришёл к жене в спальню. Им некуда было спешить, но он был по обыкновению нетерпелив и страстно желал соединения. Он снял с неё ночную рубашку, целовал ушко, полную, в веснушках, спину, бёдро, ноги, - всё, что ему было пока доступно… Жена лежала на боку, зевала, но он был настойчив и ко всему привычен. Он вошёл в неё, сильно, рывком, отчего она вскрикнула:
- О, Саша!
Было от чего расстроиться! - его вовсе не так звали, но он, стиснув зубы, продолжал. Откликнулась, наконец, и она…
Ему не спалось, он встал, подогрел чаю, попил его, задумчиво глядя с балкона на звёздное небо. Звёзды загадочно подмигивали друг другу, зная, наверное, первопричину Всего; на него же смотрели холодно, с насмешкой. И Луна почему-то не хотела этой ночью говорить с ним, - как в другие ночи, когда он «чокался» с нею рюмкой.
Под утро он снова прилёг к ней на кровать.
- Ради Бога, я устала! Дай, наконец, поспать…
Оттенки раздражения в голосе жены были ему привычны, даже после единения, - ему не в первой были её частые смены настроения…
Так, не укрывшись общим с ней одеялом, не касаясь её тела, он уснул, голый, замёрзший от немоты звёзд. Жена лежала в темноте, он же почему-то был освещён их бледным светом, хотя окно в спальне было завешено плотными шторами.
Прошло уже много времени после того, как её муж умер во сне, - несколько недель, может быть, - месяцев, а то и лет. Она даже не хоронила его, ибо ждала живого, - трясущаяся, выкрикивающая что-то страшное, бессвязное, в белье и босиком, на углу их дома.
ШАНХАЙ
СИМВОЛ
ПРОПАВШИЙ
Пуст горизонт…Нет и моря, как такового: если бы туман, - нет тумана! Стоишь на высоком, ветреном берегу, вглядываешься в пустырь пред, - нет моря! Шум прибоя явственен: пенная волна о камень скальный бьётся, пляжные голыши с вздохом надрывным ворочаются, - а нету моря! Куда ж ты делось, в какие отливы исчезло, в какие бездны стекло?
…Лоджия, как лоджия, - такая себе яхта: доскою сосновой оббита, потолок окрашен голубой краской, широкий поручень, на какой удобно локтями опереться, всматриваясь в просторы громадного пустыря перед домом… Плетёное кресло, плед. Штурвал самодельный на стеночке, часы в нём вмонтированы, – тикают, стрелки вертятся, – но против ходу Времени... Дубовый сундучок тут же, - почти вся зарплата в нём: очередная бутылка дорогого виски «Вайт Хорс», дань привычке давней.
С третьего стаканчика шотландской «Лошадки» начинает покачивать палубу…
- Виктор Степанович, как дела?
- Коля, ты, что ли?
- Ну, я… А ты где?
- Сангарским проливом иду…Нет, ну ты даёшь, пропавший, ты откуда звонишь, - из порта?
- Нет, с лоджии звоню…
Он кладёт трубку, он в сердцах бросает трубку, он клянёт глупую свою привычку обзванивать корабли - знал бы ты, капитан, где эта лоджия! Семь тысяч миль, семнадцать долгих лет…
Всё, человечище, отползал ты слепым дождевым червем, отлетал капустной бабочкой, - вне солёных морских барханов, вне стихий голубых… Годы не оставили в памяти ничего, кроме далёкого, призрачного берега; шум вот ещё в голове – давление зашкаливает…
Пуст горизонт…пуст, пуст, пуст! С тех пор, как… Господи, да за счастье – этот пустырь перед домом! Хоть какое-то, но пространство! Несколько гаражей, в одном из них и его старая машина; футбольное поле без ворот, кочки, топь, редкие деревца, собачья школа по субботам, загорающие на летнем солнышке дамочки, и дома, дома – далеко! Там, где небо укладывает облака на плоские крыши бетонных высотных жилищ, там, где тусклый свет окон сливается с малиново-оранжевым закатом – там ничего для него нет! Один ровный, гладкий горизонт… Стоит только прищурить глаза и исчезнет даже бензиново-мутный городской воздух! Качается борт под монотонный плеск невидимых волн…
Приморский бульвар семнадцати лет тому назад: в далёком островном городке у него тоже был угол, и лоджия – обыкновенная лоджия на последнем, шестом этаже, и кресло, и плед, и обыкновенный вид на порт, на океан и на будущее…
- Диспетчер? Скажите, а «Ильинск» скоро пришвартуют?
- Нет, девушка, не скоро… Штормит, Вы же видите, все пароходы от причалов отогнали! А в а ш – вообще не в очереди!
Вбежать бегом на самый верх, поставить сумки на коврик перед дверью и с колотящимся, взрывающимся сердцем позвонить в дверь:
- Лена, открой же, это я!
А за дверью, за хлипкой фанерной дверью, - шёпот, суета, и – тишина; даже счётчик электрический, и тот резко сбавляет обороты мерного колёсика и останавливается.
Моряк по металлической коридорной лесенке быстро лезет в люк и на крышу, бесстрашно становится на карниз, прыгает с него на козырёк, с козырька опускается на руках на перила лоджии. Дверь приоткрыта, и он появляется в комнате, как серафим – т е п е р ь испугавшийся, задрожавший…
- Здравствуй, Лена! Удалось вот, на лоцманском катерке…А это…кто?
Любовь, - серьёзная штука! Любить – жалеть, лелеять, внимать, жаждать, обладать. Жалеть и лелеять – более всего, сильнее всего, рассудку вопреки!
Рассудку вопреки:
- Да найдёшь себе ещё сотню таких, Коленька!
Дым табачный, рюмок звон, говор и гомон, как в общей бане, манкая музыка, резиновые, похотливые лица, - кабак!
Кабак: липкая кожа оголённой спины, прохладные руки, обвившие шею:
- Да знаю я твою Лену, - что, ты, глупенький в ней нашёл?
Нашёл, ныне: губы в помаде, пахнущие «Ринглет Спермит», поцелуйная жвачка, длинные, мягкие груди, медленно стекающие по коленям, новая, округлая и плоская, луна – ристалище и вместилище его злобы и отчаянья… Давай, давай, ещё, ещё! Фрикции фикции…Реквием по обманутой любви – чувственные, ненасытные, порочные рты у катящихся камней громыхающей ночи! «Сатисфекшн»… Что же ты плачешь, дурачок? Куда же ты?
Куда ты? Железный почтовый вагон, путь-дорога, облепиховое масло одиночества…Цыганка-мамка у вокзального буфета: «Несчастный ты, парень, жениться тебе надо - ещё раз!» Инспектор паспортного отдела: «Может, на мне?» Девочка в коротком платьице на полустанке: «Вот, возьмите клубнику, бесплатно». Сладкие девичьи ладони – Муза моя, не бойся, - это просто спасибо тебе, прощай!
Десяток лет в движущемся доме, десяток пресных, написанных для себя книг… Какой-то очередной город и – остановка. Дальше – невмоготу. Толпы домов, дома толп, пока не увидел этот, на краю города. За ним – болотце, лес… и с шестого этажа – пустынный, безлюдный горизонт.
Яхта-лоджия. Зыбь. Лошадь белая скачет по шотландскому узору жизни: работа – выходной, женщина – пустота, выпивка – похмелье…
- Вот ты где, дорогой, - тяжело же было тебя вычислить!
Знаешь, у меня теперь свои пароходы, - кадров проверенных мало! Пойдёшь? Собирайся, приятель!
Был ли звонок? Был! Оттуда, из другой жизни. Вот он, голос на кассете… Ну, за тебя, капитан! Будем! А как же семнадцать лет? История глупости? Пропавший, пропащий…Стрелки другого времени. Туманный, призрачный горизонт. Там, за ним, – шторм. Любить и лелеять? Жаждать и обладать! Быть? ЦЫГАНКА
Не дай Бог, в гололёдицу расхаживать по улице, особенно, если ветер силён, да так силён, что гонит тебя по скользкому насту, как по неровному, заковыристому катку! Легко вообразить этакую раскорячившуюся фигуру, какую проворачивает вокруг оси; ноги при этом дрожат от опасности, а глаз выискивает снег или чистую дорогу… Вот тут ты делаешь шажок мелкий, а там – прыгаешь зайцем! Хрясть! А под снежком – льдинка, и ты бьёшься больно и обидно со всего маху и почти всегда – спиной и затылком! Ты ещё полежишь недолго под позёмкой, соображая, цел ли, а затем, этаким пьяным крабом, поднимешься на ноги. Видел ли кто твою неудачу? А цело ли в сумке, отлетевшей на три метра? А до дома – ещё дороги, и ты клянёшься, что впредь здесь ходить до весны не будешь, и рад в душе себе, не разбившемуся…Повезло ведь?
Владимиру Александровичу Щукину (инициалы подлинны) всегда удавалось, благодаря сноровке и хорошей физической форме, избегать таких неприятных коллизий. Спотыкался и поскальзывался он, конечно, частенько, но падать – не падал, ибо в последний момент изворачивался почти зверем! Таким же звериным было у него и чутьё, - это касалось не только гололёда. Всякие скользкие места на пути своём он обходил, и обходить умел! Это помогало ему сохранить и лицо, и здоровье. Но бывает, встречается на нашем пути, совсем, казалось бы, пустяковина, какую без падения, не обойти…
Был день как день, - серые тучи, непогода, кругом грязно, скользко. На обледенелой аллейке меж двух рядов голых лип встретилась на пути Владимиру Александровичу цыганка. Маленькая, вертлявая, закутанная в неряшливые одежды, она прохаживалась обычным своим делом попрошайничества или гадания, поджидая какого-нибудь доброго простака среди редких прохожих. Поскольку гражданин Щукин ни к добрым, ни к простакам не относился, а им, цыганкам, уже издалека видно, годится ли прохожий на роль жертвы или нет, то всё бы вышло, как нельзя лучше - цыганка бы отвернулась, и он прошёл бы, как обычно ходил, – мимо, брезгливо поджав губы. На беду ему получилось, что и попрошайка была необычной, и ледок под ноги попался совсем коварный! К стыду своему, почти что у ног цыганки, он поскользнулся, и, секунд десять манипулируя конечностями, всё-таки не удержался и упал! Со стороны наблюдая, можно было бы иным хорошо посмеяться над картинкой: высокий, солидный мужчина, не привыкший, судя по всему к падениям, и такие коленца вытворяет!
Цыганка, однако ж, не засмеялась; тем более, не до смеха и упавшему человеку: она была так близко от него впервые в жизни, - со своими шубами, юбками, платками, со всей неприятной ему родословной, со своими шатрами, грязными детьми в метро… И при том – он лежал навзничь на земле, а она возвышалась над ним!
- Мужчина, Вы ц е л ы й? – она заглянула ему в глаза, готовясь, очевидно, дотронуться до плеча или взять за руку.
Этого он уже вынести не мог, и, несмотря на боль, вскочил. Ему не сразу удалось сделать первого шагу, – он ушибся, - но желание сейчас же покинуть сие лобное место помогло. Владимир Александрович, стиснув зубы, зашагал широко и смело, полагая, что больше не упадёт, - он попросту бежал от позора! Цыганка всё-таки обогнала его, сумев ещё раз заглянуть в глаза, прежде чем он скрылся за поворотом.
Далее оказалось совсем непонятное: он очнулся уже у себя в доме, в каком, с глубоким прискорбием, заметил следы небольшого беспорядка и чужого вмешательства. Попросту говоря, – его обворовали!
Щукин, честно говоря, был человек не из бедных, при том на вид этим особенно не бросался. Было отчего! Потому дом свой держал за крепость и даже, местами, за банковское учреждение. Едва очнувшись, он сразу же кинулся к этим секретным местам, и понял, что пропал! Никогда, даже милицейскими обысками, не нашли бы у него денег, не отгадали бы тайников! Всё было сделано настолько хитроумно, не по шаблонам, что вскрыть копилку не получилось бы никому… Если бы только он сам, добровольно, не отдал бы секреты врагам. А это значило, что так с ним и оказалось!
Некоторое время ушло, чтобы провести ревизию в менее значимых местах, в каких обыкновенно держат люди деньги, - заложенных им специально для таких случаев: вор легко найдёт искомое и будет удовлетворён, не подозревая, что был в двух шагах от настоящего богатства.
«Мелочь», хоть и буквально бросалась в глаза, но тронута не была… Владимиру Александровичу захотелось принять душ и выпить спирту; справедливо полагая, что погоня и поиски не помогут, он сделал то и другое, очистившись…
Назвать цыганку воровкой…да он сам отдал ей капитал, в минуту отдал, хоть и под гипнозом, очевидно. И отдал – навсегда, потому что случилось с ним падучая именно под цыганским народом! И тем обиднее было, и тем страшней были его мысли.
Где-то через неделю на рынке убили цыганку, а после того, как от него отошли цыгане, – на другом. Кто-то ловко и незаметно орудовал в толпе отравленной иглой… Одно дело – смерть в таборе, - дело такое, но чтобы в городе убивать – не война! Цыгане, уйдя с рынков, вошли в сношения с городскими смотрящими. Но проку не было.
Тогда Владимир Александрович понял, что цыгане цыганам – рознь, а если не так, то горячие головы из табора давно бы уже, не смотря ни на что, пришли к нему в гости. А он их ждал…
Ещё через некоторое время Щукин стал замечать, будто кто-то незаметно, исподволь, следит за ним. Спиной он чувствовал чей-то взгляд, затем с ним случалось небольшое головокружение и потеря памяти…Всякий раз он оказывался дома, на кровати, а рядом лежала сапожная игла…
Он заметно сник, похудел. В короткое время он лишился своей густой, рыжеватого цвета шевелюры. Приходящая к нему молодая женщина, обычно не довольствующаяся тем, что брала подарками, но бравшая ещё и могучим его здоровьем - к обоюдному удовольствию, - с каждым посещением была всё более и более им недовольна: сказывалось уже отсутствие и того и другого…
Балансы в делах его нарушились до того, что он втянулся в унижения, снизошёл до просьб и авансов, и, в конце концов, - запил. Ему перестали доверять…Он бросил работу, не выполнял ничьих деликатных поручений, на каких сколотил когда-то приличный капиталец. Целыми днями ходил он по знакомой аллее и разговаривал сам с собой. В районе же давнего происшествия с ним и вовсе выходило неприятное: на одном и том же ровном месте он вдруг падал навзничь и лежал, пока его не поднимал кто-нибудь из сердобольных прохожих.
Сталось так, что те, от кого зависела его жизнь, и какие когда-то нуждались в его прежней, стабильной работоспособности, решили теперь на своём совете помочь ему, - и помогли!
Хоронили его скромно. Людей на кладбище было не много, почти все – случайные люди; кому быть не надо было, – помянули Владимира Александровича в с в о ё м кругу. Уже потом, когда с погоста разошлись и последние выпивохи, каким всегда перепадает по старинному славянскому обычаю, оказалась вдруг на могиле, средь жёлто-красных листьев и чёрных лент с серебряными буквами, и г о л к а...
Со временем, она проникла сквозь рыхлую землю – до гроба, и, проржавевшая, хотя ещё острая, упала в прогнившую щель, на рёбра Шукину. ЗАСУХА
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Николай Тарасов: НЕМОТА ЗВЁЗД. Сборник рассказов.
08.07.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|