павел зыкун: Л ё д т а е т.
Автор балуется, автор играет. Играет словами, привычные представления о мире выворачивает наизнанку. В общем, весело. Иногда мне кажется, что мы слишком серьезно относимся к нашей писанине, проще надо быть. Хотя нет, сборник этот не такой уж простой. Тексты, надо заметить, неравнозначные. Здесь и миниатюры, и рассказы. Я не смогла удалить из сборника то, что мне не понравилось, рука дрогнула. Подумала: "А вдруг я просто что-то не понимаю?"...
Итак, читаем и узнаем мир, пытаемся узнать то, что замаскировано, спрятано, от чего отвлекают внимание искусные стилистические трюки.
"Играл меланхоличный джаз, пела очаровательная негритянка с вокалом, просветляющим душу, официанты еле заметно шныряли от столика к столику, девушка, похожая на кровать, провожала все новых и новых посетителей, на кухне слышались крики о помощи, за окнами жужжали автомобили, по небу парили свободные птицы, в канализации бегали грязные крысы, самолеты не долетали до аэропортов, бутерброды падали вниз маслом, спорили политики, веселилась молодежь, а господа ужинали в дорогом ресторане руками, запихивая в рот пищу, чавкали, захлебывались вином, которое капало на салфетки и образовывало непонятные размытые узоры, смеялись друг над другом, как старые клоуны, испортившее костюм конферансье, а когда давились, громко кашляли и стучали друг другу по спине грязными от баранины руками"
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
Л ё д т а е т
2005Л ё д т а е т |В с ё и з – з а с п е ш к и |Т р а в и н к а |О б л а к о |У ж и н н а т р о и х |Н о г и |В о л ш е б н и к |Д ж а с о
Л ё д т а е т
Крайне редко бывает так, что последний билет на последний автобус, купленный к тому же и на последние деньги, - пропал. Как если бы специально: вот был, - а теперь нет его! Тут же начинаешь успокаивать себя, что автобус мог попасть в аварию, перевернуться, чертыхнуться, и все бы остались живы, кроме понятно кого… Но, как правило, этого успокоительного хватает ненадолго – в моем случае его не хватило даже на минутку. Как же я проклинал этого ответственного кондуктора за тот его явный недостаток, что не может пропустить меня внутрь, ввиду нелепого отсутствия билета с моей стороны. Спустя некоторое время, когда автобус уже должен был отправляться, мне все же пришлось поддаться угрозам со стороны контролера, бестактно подключившегося водителя, а позже и нетерпеливой, как часовая бомба, старухи с переднего сиденья. Лишь маленькая девочка сочувствующим взглядом проводила меня, помахав рукой. Романтика «бедного студента» трещала, как лёд, под ботинком реализма.
Я двинулся в сторону метро, то и дело извлекая отборную ругань, которая больше походила на отбросную. Автобус тем временем развернулся и встретил меня у светофора. Водитель открыл свое окошко и обратился ко мне с такой громкостью, с которой я мог бы услышать его слова, а вот пассажиры вряд ли:
-- Давай подвезу так и быть… за пол цены.
-- Да езжайте вы в задницу! Нету у меня пол цены, нету! – И вот он поехал, я как раз таки пошёл.
И вот что поясню - я к другу собирался: из Минска в Могилёв. А он уже был там. Мы там школьничали вместе пару лет, а потом бац - и поступили кто куда. В последнем классе мы ответственно сиживали в кабачке «Буде-вуде», над дверью которого, как крест над прихожанами, висела огромная пацифика. Почти на каждом симпозиуме в тумане сигаретного дыма, с очередной кружечкой и, как мы оба надеялись на денежноё «ещё», не последней кружечкой пива, наши головы смеялись над будущим, планируя лет через пять встретиться здесь - посмеяться над прошлым. Спустя пять месяцев (да, месяцев) после нашей последней встречи мы пересеклись посредством телефона и договорились о встрече в том самом-самом «Буде-вуде». Вот, собственно, такова была причина моего появления на вокзале, но раз уж так вышло, надо было выходить из неприятности с автобусом, тем более что уже хозяйничал вечер. Я добрался до конечной остановки, граничащей с окраиной Минска.
Для водителей я написал «Могилёв» на большой картонке и, прикрепив её скотчем к рюкзаку, вытянул левую руку и двинулся вперёд, потому как стоять на месте было нервно. Одолев небольшое расстояние, немного утомившись и рассердившись, потому как никто не останавливался, я начал подумывать таким вот образом: придётся мне, значит, добираться пешком. При этом в уме прикидывал: двести километров, делённые, допустим, на пять километров в час – в результате километры сокращаются, и остаются одни лишь часы, которых оказалось неожиданно много: сорок! Спокойствие отказало мне в дружбе, а дождь в это время грозил каплями, сначала шёпотом, потом громче; этот дождь, знаете ли, был вовсе не долгожданный и совсем не летний.
Миновав еще один метр, я заметил, что ко мне подкрадывается черный лимузин с горящими фарами. Он подобрался и замер так, что я оказался напротив задней дверцы. Стекло с дождевыми каплями опустилось вниз, жестоко размазав их.
-- Мальчщик, как твие имья? – обратилась ко мне женщина с заднего сиденья, лет сорока, с бриллиантами в ушах, - она была похожая на кинозвезду; и ещё от неё щедро несло дорогим парфюмом и таким же дорогим алкоголем.
-- Павлик, - жалостливо произнес я, будто мне и впрямь было стыдно, что меня действительно так зовут; и к тому же по-осеннему холодный дождь сильно помогал в этом смыкании.
-- Павликв, ты дольжин сделять тхри моих жильанья – тогда я подвезъю тебья ровно шьестьдьесьят шьесть миньют, - я кивнул в знак согласия, ничего не подозревая о ее «желаниях». Тогда она взялась ноготками большого и указательного пальцев за свой бриллиантовый ошейник и стала его медленно покручивать то вправо, то влево; затем, облизнув свои губы, с шутливой издёвкой продолжила:
-- Пэрвойе: скажьи, что ващ прэзидьент - кольхозникв.
Будучи абсолютно аполитичным, я все же не медлил:
-- Хорошо: наш президент - «кольхозникв».
Она широко улыбнулась, дав тем самым понять, что первое испытание окончено благополучно.
-- Вт-о-о-ро-о-й-е-е, - протянула она медленно, чтобы подумать о его содержании, - ты дольжэн дансевать фокстхрот! – Однажды я видел, как танцуют фокстрот: это был фильм об хромом юноше, который всю жизнь мечтал танцевать в дансингах, но стеснялся своей хромоты, и потому по вечерам в своей комнатушке он заводил патефон, ставил любимую пластинку и, то и дело сбивавшись от хромоты, танцевал с манекеном. Я был похож на него, только еще хуже, надеюсь, из-за отсутствия у меня манекена. Даже в самом опьяненном состоянии сознания я бы этого не делал, но холодный дождь был моим кнутом... но всё же мне было неловко.
-- Смэлейе, смэлейе, - подстрекала дама к собственному убийству, но вовремя одумалась: Хватьит. Молодьетс. Тхр-и-и-и-и, - эту цифру она растянула больше, чем две предыдущие вместе взятые, - Узнай, что настьолько мьерзко, наскулько вкюсно.
Должен признаться, я в тот момент вообще ни о чём не мог думать, кроме как о сухом, тёплом, уютном салоне лимузина, сидеть рядом с женщиной, её шиком и сдвинутым чувством юмора. Но всё же, подключив все ментальные силы и сделав выводы из ее акцента и той ерунде, что мы, мужицкие дети, вкушающие одну лишь «бульбу», не употребляем в пищу этих прыгающих, влажных, в общем, деликатесных тварей, короче, я заключил:
-- Жаба?.. - и притих в ожидании и волнении.
Она оторвала свою худенькую кисть от бриллиантового ошейника, сделала серьезное лицо и ошпарила меня:
-- Нэт! Льагюшка!.. – и подняла стекло.
Я не знал, что делать. Даже самая отбросная ругань не могла бы мне помочь. Однако, что было странно, авто не двинулось и просто стояло с закрытыми и таинственными окошками, как будто там шло совещание, а может, и надрывание животов от смеха. В открывшемся вновь заднем окне появилось улыбающееся лицо той самой дамы.
-- Шютка. Садъись, Павликв, - Я поднёс руку к дверце, - Нэт, к шофъёру, - остановила она меня.
Я подошел к передней дверце и, открыв её, сел. За моей головой было поднято затемнённое стекло, отделявшее нас с шофёром от салона. Внутри была полная тишина, радио было выключено, а двигатель в таких автомобилях напоминает о себе только, когда заглянешь под капот. Минуя столбики с цифрами километров, я начинал чесаться от собственных мыслей и вопросов, которые я должен был задать водителю, но тот молчал, напрягая скулы, и был бледен; казалось, это был манекен. Я не решался, молчал и отогревался.
По истечении шестидесяти шести минут телефон водителя запищал. Он снял трубку и, выслушав потусторонние указания, остановил машину. Я понял, что мне пора и потянул за ручку.
-- Вот стервы, - гнусаво и еле слышно произнес шофер. Я от неожиданности слегка дёрнулся, а затем кивнул головой в знак полного согласия. Так я вновь появился на обочине. Из открытого заднего окошка лимузина весело прозвучало:
-- Бон вояж!
-- Бон апети! – А что я ещё мог сказать-то? Добрые акулы.
Дождь к тому времени замолчал. Метрах в пятистах от меня были видны красные и синие маячки, сквозь них как раз и проскочил лимузин. Минут через десять ходьбы я уже был непосредственным свидетелем затянувшегося поцелуя автобуса «Минск-Могилёв» со старыми соснами. Из пассажиров никого не было видно, я подошел к гаишнику и спросил прямо:
-- А где пассажиры?
-- Увезли на другом автобусе.
-- Жертвы есть?
-- Водитель и бабка с переднего. Носы расквасили. Как она на него орала!..
-- А он на неё?
-- А он на неё. Ты что их знаешь?
-- Да, они такие.
-- Петрович, пора! Поехали! - заорал он кому-то.
-- А вы сейчас куда? в сторону Могилёва?
-- Да, - ответил он.
-- Подбросите меня?
-- Не знаю, сейчас спрошу, кто ещё едет.
Спрашивал он долго, каждого спросил. Уже полностью стемнело, и набралось нас шесть человек, включая меня и водителя. Мы утрамбовались в «шестерку» и поехали, цепляя брызговиками асфальт. Под треск и шипение рации начались пошлые анекдоты про маленьких девочек, я не смеялся, и вот и зря.
-- А это кто? – спросил чинный дядя с переднего сиденья, указывая на меня своим носом.
-- Не знаю, - ответил водитель, меня приютивший.
-- Ты кто?
-- Я пассажир с автобуса.
-- А-а-а… - задумчиво произнес дядя, - А почему не уехал со всеми?
-- Я писать пошел…
-- А-а-а… - задумчиво произнес он же, - А чего так долго, ведь через полчаса после аварии только уехали.
-- Я заблудился…
-- А-а-а… - задумчиво, но уже не так глубоко, как в первые два раза, - Билет у тебя есть?
-- А вы что контролёр?
-- Нет, контролёром у меня сестра на вокзале, а я - порядок на земле и на небе. И здесь тоже.
-- Господи Вы, Боже ж мой! Аллилуйя! - обрадовался я.
-- А ну-ка, Серёженька, останови, - приказали водителю, и выйти мне дерзко помогли.
И тогда я опять топтал обочину. «Дернул меня черт, - осуждал я себя, - ехал бы сейчас... слушал бы острые умы… Не-е, правильно дернул».
Мимо меня то и дело пролетали красные огоньки задних фар, игнорируя мою вытянутую руку. И я чертовски обрадовался, когда большой грузовик начал тормозить всеми своими колодками с таким напряженным гулом, как будто он никогда не остановится. Я поспешил к открывающейся передней дверце.
-- До Могилева подбросите? - Волосы у меня до плеч, а на улице темно.
-- Ай ё-о-о!.. мы думали, ты девка. Бон вояж, амиго! – бросили мне сверху, и дверца закрылась.
Становилось холодно и страшновато. Глаза с трудом глядели под ноги, и я то и дело спотыкался. Я мечтал о населённом пункте. Протащившись еще около двух сосущих силы часов, я увидел четыре красных огонька недалеко впереди: два из них принадлежали автомобилю, стоявшему на дороге, другие - машине в колыбели кювета. В последней я признал «шестерку» ГАИ. В первой, совершенно целехонькой, я признал уже знакомый мне лимузин, рядом с которым стоял шофёр и, зевая, курил.
-- Дошёл?/… - то ли спросил, то ли констатировал он.
-- Дошёл, - подтвердил я.
-- Мне сказали тебя здесь ждать.
-- А-а, стервы?
-- Они. Ну, поехали.
-- А вы меня петь не попросите?
-- Садись. Певец, - сказал шофёр и открыл заднюю дверцу.
Внутри никого не было. Я сел на заднее сиденье и поднял с пола еще не вышедший номер утренней газеты, на первых страницах которой размещалась статья, посвященная двум авариям этой ночи на шоссе Минск-Могилев. Это было интервью с водителем автобуса и гаишником Серёженькой, где они клялись и божились, что на дороге внезапно появлялся какой-то бродяга, а они тщетно пытались его объехать, так их, бродяг, становилось все больше и больше, куда бы они не сворачивали, целое полчище.
Отложив газету, я поискал в баре чего-бы-нибудь. Там оказался лишь кубик льда. Я взял его в ладонь, а он, отогреваясь, капал и смеялся. В с ё и з – з а с п е ш к и
По луже пробежали волны, и она вышла из своих берегов, когда нога господина Толстого Тухляка случайно угодила в нее. Как же малы были его ботиночки! Как же беспощадно они натирали его ноги! Наверное, поэтому он так спешил добраться до дома, не смотря на свой полуторацентнерный вес и темное время суток, а, может, просто хотел есть (бедняга так исхудал за последнее время в связи с посещением молоденькой ученицы из приходского училища). Соблазнительная мысль о скором освобождении от резиново-кожаных оков была перед его носом, и господин Толстый Тухляк не заметил, как оказался в ловушке, устроенной черной дырой канализации, на которой случайно не оказалось люка. Жировые отложения, увеличившие радиус его бедер, не давали ему выбраться. Он тщетно пытался помочь себе своими ручками, но, увидев свою беспомощность, начал звать на помощь, крича изо всех сил, но и это не давало толку. Тогда он описался и заплакал от негодования.
На руке Толстого Тухляка тикали дорогие часики, а сам он уже не чувствовал своих конусовидных ног. Ему становилось все холоднее и холоднее, затем он испустил пук и умер.
Рано утром какая-то женщина с большим золотым крестиком на груди, увидев верхнюю половину туловища, стоящую на дороге, ухахатывалась, лежа на тротуаре и дергая своими маленькими ножками, отчего левая туфелька соскочила с ее ступни и угодила случайному прохожему прямо по голове.
--Что вас так развеселило, дорогуша?
--Просто он вчера не пришел домой... ха-ха-ха... а я то дура думала, что он у этой маленькой шлюшки и рано утром отправилась в ее логово. О Боже! вот не ожидала... ха-ха-ха.
Когда тело Толстого Тухляка извлекли из ануса канализации, ноги его были обглоданы, а в заднице торчал труп дохлой крысы, которой не повезло, и она застряла, задохнувшись ввиду вполне логичной нехватки кислорода.
--Ну и дела пошли... На прошлой неделе только трех вытащили...
--Кого, крыс? Т р а в и н к а
О б л а к о
Был желтый жутко жаркий день. Такой, что, казалось, внутри тела было гораздо уютнее, чем снаружи. Вся грязь, слизь и пот настолько пропитали его одежду, что было невыносимо. Непонятно, что затянуло в эту пустыню, непонятно, как его ноги ступили на этот путь, где бродят одинокие убийцы, покинувшие дорожные триллеры, и теперь рыщут на воле в поисках жертвы. Ни ветра, ни зелени, ни живых существ - лишь равнодушный песок, серое нагретое солнцем шоссе без разметки и позолоченные каньоны, глубоко израненные порезами блуждающих теней. В таких местах волей-неволей сначала намеком, а затем волновыми ударами паники возникает страх беспомощности, тщетности каждого шага, равного не более тридцати сантиметрам, тогда как вокруг километры застывшей, слишком спокойной, внушающей тошнотворную пресыщенность, территориальной свободы, с которой ты не можешь справиться.
"Нужна помощь?"
Это - кольцевой тупик издевательств, где нет силы, где нет добрых машин, если не считать милой старушки с серебристыми волосами, которая остановилась, чтобы подбросить этого парня, ползшего посреди дороги, но после того как он забросил свой унылый рюкзак в кузов ее ржавого (впрочем, как и сама старуха) грузовичка - она дала по газам со свирепой силой энергии внутреннего сгорания и заставила наполниться легкие Хосе не совсем стерильной пылью.
«Когда же это закончиться. Вещей нет, воды нет, людей... так же, как и надежды выбраться из "беличьего колеса" да и эта зудящая адская жара постепенно отключает весь мозг и скоро доберется до моего мозжечка», - перебирал бусинки словомыслей странник Хосе, переставляя ноги, а, взглянув вверх, он изо всех сил заорал:
- Ты, чертово облако, венчающее этот кусок никчемной земли, когда же ты сдвинешься с места, ветер тебя раздери!!!
Бедный Хосе еле волочил ноги и был уже окончательно отрешен, когда мимо него пролетел ярко-голубой отполированный до блеска спортивный автомобиль, затем резко со скрипом поджаренной резины затормозил, от чего машину понесло юзом на обочину - поднялся столп пыли, и сквозь этот иссохший туман можно было разглядеть, как из машины вылез человек, поправил галстук, затем поднес револьвер к правому виску... Выстрел. Из падающего в крепко зажатых пальцах оружия полилась тягучая кровь, а из упавшей головы медленной грациозной струйкой возвышался, крутясь по спирали, сухой грустный дымок. Хосе, стоящий на месте, посреди дороги, улыбнулся, а затем присел на горячую асфальтированную сковороду. Небо с самого утра показалось ему каким-то странным: облако в виде эллипса с дыркой висело на одном и том же месте; он думал, что ветерок времени больше не в силах дуть на часовые стрелки, и все вместе с этим облаком застыло на месте, кроме хитрой старухи с серебристыми волосами и ржавою кожей.
Тело, окутанное возбужденной пылью, лежало и не двигалось.
"Спящий человек на сонной дороге".
Быть может, продуло минут десять, может, час, может 1,26739846 секунды – все это тождества для Хосе. Растормошив свои волосы, он поднялся, расстегнул ширинку, затем отвернулся, будто стесняясь мертвого водителя, и - на раскаленный асфальт полилась прохладная струя. Мокрое пятно быстро испарилось. Развернувшись к машине, его ноги неуверенно зашагали по назначенному направлению. Из машины доносилась какая-то ужасная тухлая музыка, но Хосе не мог ее слышать – с мозгами у него стало совсем скверно. Жаль. Черненькая муха с серебряными крылышками и худенькими кривыми лапками уже копалась в мозге мертвеца. Глаза водителя были открыты для предупреждения, но не могли произнести ни слова. Хосе пялился на него, пока не подлетела еще одна черненькая муха с серебряными крылышками и худенькими кривыми лапками. Смерть освобождает, смерть завораживает, смерть… ОНА УЖЕ РЯДОМ!!!
"Возлюби ее, как самого себя".
Хосе начал действовать и, вытащив с легкостью револьвер из правой руки неизвестного, словно бывший человек сам ему это вручил, сел в машину и, переехав руку самоубийцы, рванул вперед, пренебрегая дорожными правилами.
Несмотря на кондиционер и загоревшуюся надежду на выздоровление, ему становилось все хуже, хуже и хуже, и причиной тому была синеватая тухлая музыка, которую он мог теперь слышать. Она доносилась из радиолы, которая, видимо, вышла из строя и не могла переключиться на другой канал или убрать громкость. Звуковые волны проникали внутрь нервной системы через ушные раковины, как штопор, который вкручивали все глубже и глубже, глубже и глубже, глубже и глубже, глубже и глубже... пока скрип не становился совсем невыносимым. Ему показалось, что мозг вытекает через нос и капает в расстегнутую ширинку, но это были капли холодного пота: какие-то не совсем прозрачные... может, и правда это был мозг. Тело Хосе трясло и колотило, будто приговоренного на электрическом стуле.
Жара. Уже ближе к вечеру, но все равно жара с мерзким привкусом замедленной смерти.
"Она уже рядом. Позади тебя. Вот-вот догонит. Слышишь?.."
Пот, грязь и осевшая пыль на легких и коже, особенно после того, как старушка, мерзкая дрянь, дала по газам, уехав с ее рюкзаком и целой флягой воды. Полумертвая девушка брела по тупику, еле волоча свои унылые ножки; одна нога механически сменяла другую. Голова ее была занята мыслями о неприятном облаке, кружившем над ней с самого полудня, в тот самый момент, когда мимо нее пролетел ярко-голубой отполированный до блеска спортивный автомобиль, затем резко со скрипом поджаренной резины затормозил, от чего машину понесло юзом на обочину. Из пыльной вуали вышел Хосе, застегнул ширинку и поднес дуло окровавленного пистолета к голове... Выстрел.
"Это не конец, - говорит голос из зала, - Сейчас голова испустит дым..." У ж и н н а т р о и х
Отражение неоновых надписей нежно легло на тщательно отполированный лимузин, свет фар которого дерзко обнял проходившую мимо высокооплачиваемую проститутку, та прищурила глаза и, спотыкнувшись о бордюр, чуть не улетела в сторону господина, курившего трубку и ожидавшего свою супругу. Водитель лимузина вышел из авто, открыл заднюю дверцу и произнес:
-- «Тухлая устрица», господа.
Искусственно улыбающийся швейцар с ловкостью виртуозного дурака отворил дверь самого дорогого ресторана в городе «Золотая устрица» перед двумя посетителями. Их вид вызывал улыбку на лице: розовый и голубой фраки, с клешеными брюками того же цвета и здоровенные бабочки, но самое удивительное - это тонкий и холодный запах нарцисса, который насмешливо приветствовал здешних обитателей и покорно волочился за его хозяевами. Не прошло и двух секунд, как к ним подошла девушка, похожая на кровать, и предложила проводить их к заказанному столику. Они проплыли, покачиваясь на волнах собственного снобизма, к столику, предложили друг другу присесть и устроились поудобнее. Затем господин в голубом фраке достал свою превосходную курительную трубку и мешочек отменного табака под названием "Грусть", на котором располагался текст старинными литерами: "Когда на горизонте показывается солнце, юные девственницы проходят мимо кустарников табака, и срывают его зеленые листочки грациозными движениями своих тоненьких пальцев, укладывают в деревянные корзинки, которые затем относят на полянку и оставляют там под пылким, как любовник, но нежным, как мать солнцем". Забив трубку табаком, Он принялся ее раскуривать. Хорошенько затянувшись, Его легкие выпустили облако дыма, разлившееся серой лужей в полутора сантиметрах от потолка, и отбросила на него фиолетовую тень.
Спустя несколько секунд официант, страдающий запором, с мучительной миной на лице поднес меню.
--Добрый вечер, мсье. Вы так прелестно выглядите, что невольно служите украшением для нашего ресторана. Меня зовут Поль и весь вечер я к вашим услугам, - вырвалось из его ржавой глотки, смазанной оливковым маслом. И хоть его никто не просил, он продолжал: - Рекомендую наше фирменное блюдо: баранину под острым соусом с привкусом нарцисса, наш шеф-повар сегодня в ударе, - выдавил Поль.
"В ударе?" - подумал господин в розовом фраке, и спустя мгновение из кухни донеслось нечто подобное на мерзкий животный крик человеческого происхождения. Задница-Поль нервно улыбнулся. Господин в розовом фраке произнес:
--Господин в голубом фраке, вы не желаете отведать фирменное блюдо?
--При одном условии, господин в розовом фраке, если оно будет не из шеф-повара.
Официант снова нервно улыбнулся. Далее встал вопрос о выборе вина.
--Самое среднее, - как-то коварно и в то же время по-дурацки произнес господин в розовом фраке.
Официант в недоумении удалился...
Струя красного вина, как первая менструальная кровь молодой девушки, плавно лилась в бокал, наполняя его смущением.
-- "Она была так хороша,
Как некогда хорошая была.
Ее печаль внутри себя
Тихонько тлела, остывала,
И незнакомая душа
Краснела у ее бокала..." – прочел господин в розовом фраке на этикетке бутылки и глубоко задумался, а затем глубоко затянулся, одолжив трубку у своего соседа. Господин в голубом фраке опустошил все содержимое бокала, не полоскав вино во рту, как принято, будто неимоверное чувство жажды собиралось поглотить мировой океан, и с добродушной улыбкой обратился к официанту:
--Ну же, Поль, не скупитесь! Извольте разлить эту бордовую жидкость по бокалам, и вы можете быть свободны на весь вечер.
И хоть Поля уже не было рядом, Их раздражала еще одна немаловажная вещь: цветы, стоящие в маленькой вазочке на столике. И дело даже не в том, что цветы или ваза были уродливы, а в том, что когда Они пытались предоставить на выставке современного искусства предмет их совместного творчества, исполненного из человеческого тела, которое было любезно предоставлено родственниками умершего и с юридического разрешения его бывшего владельца, это не только вызвало шок у организаторов выставки, но и огромное неприятие как экспоната, так и его создателей. А экспонат выглядел ни чуть не лучше цветов в вазе, и даже имел вполне открытый смысл; представлял он следующее: огромная бутыль высотой около метра, наполовину заполненная водой, окутанная в какую-то проволочную решетку, горлышко шириной в человеческий таз, может, чуть меньше, и непосредственно в эту так сказать "вазу" был по пояс втиснут забальзамированный на неопределенное время труп; застрял он тазом в области продолговатого горлышка, абсолютно нагой, поэтому были видны приплюснутые гениталии на темном фоне лобковых волос, ноги его были обрезаны по колени, верхняя часть туловища имела вертикальное положение, руки были согнуты так, что кисти держались за горлышко, а голова запрокинута назад, и создавалось впечатление, что он пытается выбраться. Название располагалось на груди и животе большими приклеенными буквами, вырезанными из модных глянцевых журналов:
"Мертвые цветы
в вазе стояли,
они протухли
и гнилью воняли".
Судьба этого предмета не известна; вероятно, тело стало портиться, так как бальзамирование и монтирование металлического каркаса проделал их общий знакомый медик, не имевший достаточного опыта в этих делах, и, скорее всего, труп пришлось кремировать, а "вазу" оставили на какой-нибудь свалке, где ее уже, вероятно, подобрал какой-нибудь сюрреалист. Однако остались великолепные фотографии, которые затем появились в одном малоизвестном журнале "Новое облако", где их неверно интерпретировали, как "плевок или вызов современному обществу". Нет! Они не хотели этого, так как сами являлись частью этого общества, а плевать в себя не продуктивно – лучше застрелиться, чем делать это; скорее они просто пытались проникнуть в него и взорвать определенные парадигмы, шокировать, сотрясти фиксированное мышление, заставить бродить мозги, прочувствовать глубже. Они были диверсантами, которые взрывают утрамбованный кусок речной глины, ваяя из него причудливые фигурки.
--Мертвые цветы
в вазе стояли,
они протухли
и гнилью воняли, - с этими словами господин в розовом фраке поднял вазу с цветами и поставил ее под столик.
Играл меланхоличный джаз, пела очаровательная негритянка с вокалом, просветляющим душу, официанты еле заметно шныряли от столика к столику, девушка, похожая на кровать, провожала все новых и новых посетителей, на кухне слышались крики о помощи, за окнами жужжали автомобили, по небу парили свободные птицы, в канализации бегали грязные крысы, самолеты не долетали до аэропортов, бутерброды падали вниз маслом, спорили политики, веселилась молодежь, а господа ужинали в дорогом ресторане руками, запихивая в рот пищу, чавкали, захлебывались вином, которое капало на салфетки и образовывало непонятные размытые узоры, смеялись друг над другом, как старые клоуны, испортившее костюм конферансье, а когда давились, громко кашляли и стучали друг другу по спине грязными от баранины руками. Многие наблюдали за их трапезой и, конечно, завидовали. Почему?: несмотря на то, что над ними смеялись, оскорбляли так, чтобы они этого не услышали, кривили свои пухленькие рожи и отворачивались, в глубине души им завидовали, так как сами не могли решиться на это, не могли позволить себе чего-нибудь подобного, ведь они трусливые заложники или лицемерные снобы.
После рукоприкладной пищевой оргии, они стали складывать недоеденную пищу в карманы, затем, щелкнув пальцами, подозвали официанта и попросили счет. Господин в голубом фраке проверил счет на портативном калькуляторе, официант при этом как-то странно нервничал и даже слегка покраснел, затем Он удовлетворительно сказал: "Верно, Поль, не такая уж ты и лживая свинья, как кажешься..." Официант попробовал что-то возразить, но был остановлен: господин в голубом фраке положил ему на голову несколько купюр, достоинство которых более чем в два раза превышало сумму, указанную в чеке.
--Прощай, Поль, - сказали Они в один голос и поплыли к выходу, качаясь на волнах собственной удовлетворенности, а за ними фамильярно парил радостный запах нарцисса. Проходя к выходу мимо столиков, они заметили молодого человека, сидевшего за столиком и аплодирующего им, как настоящий ребенок, восклицающий при этом:
--Я рад, что пришел сюда сегодня вечером!..
Господин в розовом фраке улыбнулся ему и сказал в ответ:
--Расскажи об этом своему папаше, малыш...
Господа вышли на улицу, где их поджидал лимузин, сняв фраки, бросили их на вычищенный тротуар и залезли внутрь. Машина мгновенно тронулась с места, радиола выплескивала буги-вуги, а сзади бежал тот самый молодой человек и кричал вдогонку:
--Стойте, я не такой, я...
А между тем лимузин уже обгонял машину скорой помощи, везшую шеф-повара, отчаянно боровшегося за свою фирменную жизнь, и по стенам домов вдоль дороги то и дело пробегали синие и красные пятна. Ветер трепал волосы их, они радовались, словно дети, счастье разрывало тела на части, но спустя несколько минут они успокоятся, как это обычно бывает, и начнут упрекать друг друга в том, что они плохо себя вели, язвительно критиковать чужие ошибки, что будет доставлять им еще большее удовольствие, и только шофер будет оставаться совершенно серьезным и изредка укрощать свою белозубую улыбку... Н о г и
Без ног. Совершенно без ног сидели, или вернее, стояли они на своих местах. Голова, руки, затем уплотнение в районе гениталий и таза и круглая расплющенность в основании, чтобы они, не дай бог, сдвинулись с места. Их принесли сюда и поставили с какой-то туманной целью. Не двигаясь, не производя никаких звуков, эти статуэтки слушали своего наставника. Некоторые начинали пускать корни, но тут же приходили манекены в черных костюмах и обрубали их - ведь надо же их как-то переносить потом. Бедные статуэтки, бедные статуэтки, вы делаете то, что вам разрешено и ничего более. Ничего. Статуэтки заполняют мир добровольным превращением из людей в тех, на кого до тошноты противно смотреть. Их смысл не имеет жизни.
После подачи приказа фиксировать информацию, статуэтки наклонились для того, чтобы записать её и не видели ничего, что в этот момент происходило с их наставницей.
-- В мире нет ничего, - вопила она, - кроме движущейся материи! - В этот момент она постаралась изогнуться и пролезть головой в собственное анальное отверстие, вскоре продолжив: - Это высказывание принадлежит великому физику всех времен и народов В.И. Ленину, - голос прозвучал, как из металлического кувшина. При этих словах у одной из статуэток стали расти ноги, она пошатнулась и, закрыв свои мокрые от слез глаза, разбилась о мягкий пол. Услыхав звуки разбившейся статуэтки, он вынул голову из своего кувшина, оставив седой парик внутри, и завопил, захлебываясь от белой пены:
--Как она посмела, как она посмела!!! У этой дряни стали расти ноги! В о л ш е б н и к
Мой отец был лесорубом, мать - домохозяйкой. Мы жили на краю маленького городка и на краю огромного леса, между дикостью общества и добродушием природы. Однажды утром я проснулся и почувствовал, что мои родители еще не поднялись после сна. Это было очень на них не похоже. Отец не рубил дрова, мать не готовила завтрак, и только сухая тишина что-то готовила для меня. Тогда я подумал: "А, может, они спят вечным сном?" Поднявшись с кровати, я побрел в их комнату, и каково же было мое неудивление, когда я застал их мертвыми. Тут меня посетила мысль: «Может, я волшебник. Все о чем подумаю - то и происходит". Затем заурчал мой желудок... "Хочу великолепный завтрак, - приказал я себе, - С дичью и фруктами". И с надеждой на исполнение пошел в направлении кухни. Придя туда, я обнаружил лишь три яйца, а под ними записку с почерком матери:
"Сынок, взбей эти яйца и сделай
себе омлет.
Извини, что мы умерли." Д ж а с о
Господина Джасо не видели в этом учебном заведении вот уже десять лет с тех самых пор, как он скандально его закончил. О нем не вспоминали вслух, и в атмосфере учебного персонала неофициально летал табу на разговоры, относящиеся к Стефану Джасо, но почти все с презрением и осуждением продолжают вспоминать его еретичные выходки до сих пор...
Над большими воротами, пропускающими во двор с зеленой травкой, было выбито кредо сего учебного заведения: "Честь, достоинство, традиции". Традицией было и ежегодная встреча выпускников в середине осени с банкетом на лужайке, где устанавливались длинные столы и небольшая танцевальная площадка. Приглашали джазовый оркестрик с накрахмаленным воротничком, и официантов, предлагающих гостям пунш и шампанское. Чопорные приглашения, текст которых был буквально нарисован перьевой ручкой, доставлялись почтой в специальных конвертах с гербом учебного заведения и служили прекрасными предметами для коллекции настоящего выпускника. Настоящего выпускнтка. Настоящего. Да…
После окончания колледжа адрес Стефана не был известен. Этому способствовало то, что его единственный опекун погиб от ног маньяка в собственном особняке: убийца буквально затоптал беднягу до смерти. Прислуга уже легла спать в другом крыле здания и ничего не слышала, а сигнализация была умело выведена из строя. Из дома не было ничего похищено, кроме дневников и писем пострадавшего, а из улик были найдены только два черных тюльпана, лежащих на груди опекуна. Стефан был за границей, когда это произошло, и долго переживал по этому поводу. Убийца так и не был найден, а месяцем позже Стефан Джасо навсегда покинул особняк, и потенциальная связь с ним была утеряна на долгие десять лет…
Обычно середина осени не бывала такой холодной, но в этом году она была прохладней сердца убийцы. С самого утра во дворе колледжа шли суетливые приготовления, чтобы достойно встретить выпускников, а когда все было готово, приглашенные гости стали "слетаться", как мухи, на это ежегодное почти театральное действо. Спустя двадцать семь минут после того, как все собрались, у главных ворот притормозил лимузин с окрасом, как у зебры, наехав передним колесом на старую крысу, бежавшую из кухни, где питались все студенты без исключения. Из соседнего с водителем места выпрыгнул карлик в форме полицейского с зеленой лысой головой, подбежал к дверце водителя и открыл ее - оттуда вылезла балерина в белых одеждах, пачке и балетных туфельках с яркими оранжевыми перчатками для мытья посуды на руках и поцеловала своего освободителя в зелененький лоб. Карлик полицейский надел водителю наручники и, проводив ее до багажного отделения автомобиля, пригласил забраться внутрь. Девушка покорно выполнила то, что от нее требовалось, после чего довольный карлик закрыл багажник. Затем он накрыл голову фуражкой, подбежал к задней дверце и, открыв ее, стал разматывать из салона красный шелковый ковер, длиною чуть более пяти метров, который слегка трепало ветром. Из салона лениво выбрался седой весьма худощавый католический епископ, разодетый, будто на похороны. Он погладил карлика по фуражке и подал руку внутрь салона авто. Оттуда, приняв приглашение, появился шикарный гей с черными вьющимися волосами, прекрасным загорелым телом и сумасшедшими горящими глазами. Его грудь, зримую из наполовину расстегнутой сорочки, украшали глиняные амулеты на кожаных шнурках, янтарные бусы и золотые медальоны. Он достал из внутреннего кармана черного полушубка серебряный портсигар и, вынув одну сигарету, вставил ее в мундштук и закурил, после чего повернулся к открытой задней дверце и, повторив епископа, подал свою руку внутрь салона. На его ладонь мягко лег конец черной трости и потянул за собой своего хозяина. Из темного угла вылез на свет мужчина чуть старше тридцати с зачесанными назад влажными волосами, в мехах и костюме с белыми вертикальными полосами. Зажав монокль в глазной впадине, он осмотрел окружающее его место, улыбнулся, как лягушка, провел рукой по своим волосам и пригласил присутствующих пройти в эпицентр праздности. Карлик полицейский подхватил длинный конец его шубы и покорно заковылял вслед за хозяином. Троица шествовала по каменной дорожке, ухмыляясь, и источала обширный сладкий запах дорогих французских духов, которыми, казалось, обрызгали каждый участок их тел.
Много часов спустя, следующим утром, проснувшись в дурном настроении, худощавая, как ножка гриба, кухарка Кэтрин, отругав своего заморыша сына за полученную неудовлетворительную отметку по арифметике, прочла в местной газетёнке на первой странице, что вчера произошло «ужасающее по своей жестокости и хладнокровности действо кровавой бойни в одном респектабельном колледже для одаренных детей и богатых родителей». Оставшиеся в живых, невольные свидетели дикси музыканты поведали полиции о том, как эпатажная троица после того, как подошла вплотную к гостям выпускникам и преподавателям достала из-под своих одеяний автоматы Томпсона и начала «палить во всех без разбора», а безумный карлик полицейский за их спинами выплясывал непристойные па и хохотал что есть мочи, кривляясь, словно перед зеркалом. «После того, как меня забрызгало кровью старого директора, мир праху его, - с шокированной гримасой и сильно раскрытыми глазами рассказывал конферансье увлеченным тоном, - я врос в землю своими четвереньками и видел, как ко мне приближается мужчина с тростью в левой руке и автоматом в правой. Я был готов молить о пощаде и чистить языком его туфли, но как оказалось, я был вне его внимания - он просто подошел к корчившемуся телу господина директора, мир праху его, бросив автомат, достал из кармана своих брюк жменю каких-то маленьких луковиц и «посеял» в месиве крови и лохмотьев одежды уважаемого директора, мир праху его. Затем он обернулся к тем сумасшедшим, которые были в экстазе от собственной стрельбы, и крикнул: «Довольно, придурки. Уходим!» Те остановились и, в последний раз осмотрев выполненную работу, бросили автоматы и побежали к уже поджидавшей «зебре». Бедный директор, мир праху его, привлек мое внимание своими хлюпаньями и произнес отчетливо только одну букву «j»(остальное просто невозможно было распознать), может, он имел в виду, что этот парень джокер и выглядит, как клоун, не знаю...» Далее корреспондент пишет, что «троица» села в машину, карлик полицейский занял место рядом с водителем, которым оказался один из нанятых ребят, парковавших автомобили гостей, и лимузин «скрылся с места надругательства над честью, достоинством и традициями». Полиция также сообщает, что после того, как все закончилось, оставшимся в живых понадобилось около получаса, чтобы вызвать помощь, так как телефонный кабель был намеренно поврежден, а весь транспорт, кроме велосипеда садовника, которым и воспользовались, был не способен выполнять свои прямые назначения. Поверхностный анализ «маленьких луковиц» указывает на то, что они из семейства лилейных, о чем это может говорить, полиция пока не сообщает. В конце своей колонки происшествий журналист торжественно обещает следить за развитием событий и призывает почтить память славного старика директора, «мир праху его».
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
павел зыкун: Л ё д т а е т. Сборник рассказов.
08.08.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|