|
Марк Розин: Немного мистики, не более....
Марк Розин назвал свой сборник рассказов "Немного мистики, не более...". Почему?
В них есть не более чем немного мистики? Тогда что для автора основная (по объёму) тематика каждого из текстов - жизнь и смерть "сына нового русского", обольщение мужчины женщиной и сексуальные утехи любовников, ядерная зима? Что она для автора - ничто?
Или же мистики в сборнике не более чем немного? Это больше похоже на правду: даже ради толики мистического можно наполнять повествование самыми что ни на есть профанными вещами. Например, фигурой кандидата в члены политбюро ЦК КПСС, глубоким минетом или лежащей в подвале рыбой.
Возможно и третье толкование. Мистичен весь текст. Но мистика - это неназываемое. Тайна есть не то, что скрывают от желающего её знать, а то, что желающий её знать - узнать и назвать боится. Мистика - то, признание чего может травмировать.
Мистична не цепочка явленных Виктору Вельяминовичу Суворову знаков его фатальной, вплоть до даты, кончины, а сама смертность. Кто из вас, прочтя эти слова, готов без тени страха признать: "Я умру, я закончусь, меня закопают"? Все мы более-менее отворачиваемся от собственной смерти.
Мистична не пронзившая пространство телекинетическая помощь, не незримое присутствие ЕГО в критический момент ЕЁ жизни (герои второго рассказа остаются для читателя безымянны), а сама ебля (вот слово, признание которого травмирует, от которого хочется отделаться, слово, обозначающее то, что двое скрывают от всего мира, то, от чего сами эти двое, случайно застав за этим других, со священным стыдом отвернутся).
Мистична не телепатическая связь между тремя пережившими ядерную катастрофу, а возможность закончиться человечеству как целому. Ядерный гриб - её сакральный символ. Будущее человечества может казаться каждому из нас светлым или мрачным, но представить свет будущего как ядерную вспышку, а мрак как ядерную зиму - и, представив, принять такое будущее как возможное - кажется большинству невыносимым. Возможно, именно боязнь видеть ТАКОЕ будущее и служит подоплёкой того, чтобы жить "здесь и сейчас".
И поскольку всё это мистика, существует парадоксальный, но неизбежный страх признать её мистичной. Смерть, Любовь, Гибель человечества профанируются. А не укладывающиеся в профанную картину мира предопределённость и феномены дальнодействия объявляются единственно мистичными. Да, телепатия - это вам не кровь с блевотой (одна из телепатирующих героинь третьего рассказа, упав с лестницы, разбивает лицо в кровь, и её рвёт). Телепатия - это возвышенно. Телепатия - это загадочно.
Всё правильно. Мистики должно быть немного, не более... не более, чем может выдержать человек.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Сергей Алхутов
|
Немного мистики, не более...
2005Растерянность |Рок |Снег
Растерянность
РАСТЕРЯННОСТЬ
Они сидели друг напротив друга на кровати, которая еще совсем недавно была их общей, а теперь безжалостно разделила смятой простыней, скомканным одеялом и расстоянием между ними в целую вечность, которая прошла за то недолгое время, когда они, казалось, были в той, другой жизни. В той, где у них было все, где они сами были этой жизнью, где были всем друг для друга, где ангелы умильно взирали на них, непостижимым образом пристроившись под потолком. Ангелочки сидели там рядком, тихо перешептываясь, чтобы не спугнуть, не помешать тому, что было в этой постели. Там была жизнь, там была любовь.
А теперь… Теперь там было зябко от его застывшего ледяного взгляда, от ее непонимающих широко открытых глаз, в которых отражалось все, что угодно, кроме одного – там не было понимания. Она не понимала, что случилось, ей казалось сначала, что это какая-то игра, придуманная им, которую надо принять и в которой необходимо поучаствовать, но не могла понять ее смысл. Да и его поведение настораживало – внутри все похолодело. Почему-то ей стало казаться, что это совсем не игра… Его потухший взгляд, бесцветные слова, невнятно произнесенные будто невпопад, будто он сейчас далеко, не здесь, не с ней рядом на кровати, где еще совсем недавно они были так счастливы вместе. Будто это было в другой жизни, будто их разделило пропастью какое-то непонятное и неосознанное мгновение, после которого он сел на кровати.
Потом он долго сидел, уставившись в окно, повернувшись к ней спиной…
Ничто поначалу не предвещало такого исхода. Были долгие месяцы знакомства, сначала поверхностного.
Совершенно случайно они остались у стойки бара вдвоем и рядом. Перед ней стоял бокал сухого мартини, перед ним – изящная рюмка, наполовину пустая. Оставшись на какое-то время без своих спутников, разгоряченные танцами и алкоголем, просто присели передохнуть перед тем, как снова кинуться в водоворот всеобщего веселья. Он задумчиво вертел пальцами рюмку, раздумывая: то ли допить по-быстрому и заказать еще, то ли потянуть удовольствие, наблюдая, как тысячи зеркальных зайчиков пробегают по ней, будто прорезая насквозь прозрачность водки, преломляясь неожиданным образом. Зайчики были повсюду – яркие прожектора по углам бара светили на крутящийся где-то вверху большой шар, весь состоящий из кусочков зеркал.
Он был единственным мужчиной в баре, кто не обращал внимания на нее, всецело поглощенный своей спутницей (как потом выяснилось, женой). Ее это задело. Она привыкла быть «звездой», легко завоевывая расположение мужчин, подчиняя их без всяких проблем, вертя ими, как захочется, приводя временами в бешенство мужа и тех, которым мило улыбалась, призывая взглядом к действиям, но жестко пресекала потом все попытки к сближению и продолжению легкого знакомства с их стороны. Она тонко чувствовала грань, за которую не подпускала к себе никого, не хотела сближения ни с кем, сам факт легкого флирта был важнее всего остального, когда солидные мужчины подчинялись ей, и она вертела ими, как хотела, видя вожделенный блеск их глаз и возбуждение. Кроме того, ей нравилось, что муж так ревнует ко всем – это было приятно и щекотало самолюбие, лишний раз доказывая, насколько она может подчинять противоположный пол. Но вот этот экземпляр, сидящий рядом, был, казалось, недоступен. Еще раз подумав о том, что она не может этого допустить, вся собралась и ринулась в атаку, мило улыбаясь.
Она еще не придумала, какую тактику изберет на этот раз, потому что привыкла полагаться на экспромт, на свое природное чутье, которое не обманывало и всегда приводило к нужному результату. Она была уверена, что легко может «читать» мужчин, с каждым выбирая индивидуальную линию поведения. Она отнюдь не была глупенькой пустышкой и сама о себе была достаточно высокого мнения, что вполне соответствовало действительности. Казалось, не существует на свете такой темы, которую она не могла бы обсудить. И не только обсудить – для беседы на разные темы вполне достаточно быть просто эрудированной – но этого бывает мало для многих мужчин, которые покупались на ее ум, на здравое мышление, на почти неженскую логику, когда она умела анализировать, казалось, все, делая при этом парадоксальные выводы и приводя мужчин в восторг от этого, потому что они думали, что получат не только возможность весело провести время в постели, но и интересного собеседника, почти равного себе. Все-таки, почти – в душе ни один не согласится признать, что женщина может быть умнее, и, как бы она ни старалась, все равно чувствовала, что не может проникнуть в этот круг снобизма, которым окружили себя мужчины, не допуская туда слабый пол. Постепенно она оставила попытки прорваться, а просто шокировала их, с милой улыбкой говоря при этом такие вещи, что каждый из них начинал сомневаться в своих умственных способностях, что ей и надо было – ведь так приятно чувствовать себя выше других. Даже не на равных, а выше. Иногда это становилось для нее самоцелью, именно для этого, всякий раз знакомясь, заводила подобные разговоры – унизить мужчину, прежде всего в своих собственных глазах, смешать его с грязью, указать его место в ее жизни – где-то там, на коврике у порога, рядом с любимой собакой.
Она повернулась к нему, протянула руку к рюмке и, спросив: «Можно?», отпила немного, не дожидаясь ответа, который ее, в сущности, и не интересовал. Водку она не любила, больше нравился мартини, легкие вина, коктейли – от них становилось так приятно и раскрепощенно, к тому же они не настолько опьяняли, а ей всегда нужна была ясная голова для достижения цели.
Муж танцевал с какой-то смазливой блондинкой, размер груди которой мог бы поспорить с мячом для регби. Краем глаза она видела, как он прижимался к ней, нашептывая что-то на ухо (наверняка, свои обычные пошлости). Пронзил укольчик ревности к этой крашеной кукле, которая хотела затмить ее в глазах мужа, но закатывать прилюдно сцены было не в ее характере. Она знала, что сумеет отомстить ему, но по другому – так, что после он горько пожалеет об этой блондиночке, на которую так повелся. Зная слабость своего мужа, не сомневалась, что эта шалава привлекла его именно своими оттопыренными буферами и задом, на котором легко уместился бы, не падая, графин водки и несколько рюмок.
Зло усмехнувшись, она опрокинула остатки водки в рот и завелась нешуточно. Парень рядом с ней молча сидел и наблюдал, а потом, подозвав бармена, попросил повторить заказ и поставить еще одну рюмку. Бармен выполнил заказ. Мужчина протянул ей полную, поднял свою, чокнулся и, наблюдая за ней, не торопился пить сам. Она одним махом опрокинула рюмку, взяла из корзиночки соленое печенье, разломила его пополам, половину положила в рот, а вторую протянула ему. Он отпил немного и взял печенье. Они соприкоснулись – оба вздрогнули. Ее рука была влажная и мягкая, его – теплая и жесткая. Одновременно опустили глаза, отведя взгляды.
Она, крутанувшись на высоком стуле, повернулась в зал, откинувшись назад, оперлась локтями о стойку, от чего платье на груди натянулось, очерчивая под ним твердые точечки сосков, положила ногу на ногу, демонстрируя практически безупречную линию бедра, с которого воздушное платье ниспадало почти до пола, струясь и переливаясь в притушенных бликах света.
Она не любила ходить в брюках, джинсы одевала только по необходимости – на дачу, в лес или на речку, мини считала ниже своего достоинства, предпочитая длинные платья. Она понимала, что платья многое скрывают, но зато дают дополнительную пищу для фантазий, тем более такие, какие она носила – обтягивающие фигуру, с глубокими вырезами спереди и сзади. И было чем гордиться – у нее была красивая спина, грудь хоть и небольшая, но упругая. Носила очень узкие бюстгальтеры, создающие манящую ложбинку между грудей, которая всегда была открыта взорам, но не настолько, чтобы показать все, а именно так, чтобы фантазии заводили мужчин больше, чем вид обнаженности.
Она почувствовала, как водка разлилась теплом внутри, затуманивая сознание. Почему-то захотелось расслабиться именно сегодня, именно здесь и именно с ним. Откинув назад голову, повернулась к нему лицом – он смотрел на нее и улыбался. Протягивая руку, представился: «Тутанхамон 153-й, младший». Она прыснула и рассмеялась, подавая в ответ ладонь и лихорадочно думая, что бы ответить на это, но ничего остроумного в голову не приходило, и ляпнула первое пришедшее в голову: «Василиса Премудрая, первая и единственная». И сама же рассмеялась заливисто и звонко, пытаясь скрыть возникшую впервые неловкость от того, что не смогла найти достойный ответ. «Красивое имя у Вас», – он подержал ее руку в своей и отпустил. Не пожал, не поцеловал – просто подержал и отпустил. Это еще больше задело. Она захотела напиться именно сейчас, еще раз бросила взгляд на мужа, который стоя посреди зала, обнимая блондинку за талию в ожидании следующего танца, чтобы вновь потереться о ее мячики, положить руку на зад, прижимая ее к себе, думая, что жена настолько увлечена, что не увидит всего этого. Но она все видела; видела пошлую похоть в глазах мужа, слащавую улыбочку этой размалеванной шлюхи, выставляющей свое «богатство» напоказ. Может быть, как раз в этот момент и решила отомстить ему за такое оскорбление, так как считала, что муж унизил ее прилюдно, променяв на какую-то дешевку.
Она пустила в ход весь свой арсенал, чтобы добиться цели, но мозг после выпитой водки не мог работать как обычно точно. Она так и не могла вспомнить, проснувшись среди ночи в чужой комнате на огромной кровати одна, что же произошло дальше, как все обернулось. Голова страшно болела. Рядом с кроватью на столике обнаружила полный антипохмельный набор: стакан воды и пачку анальгина, начатую бутылку водки и стакан, в котором принято подавать виски, ведерко со льдом, из которого торчали горлышки бутылок шампанского и пива. Мучительно вспоминала, где она, как сюда попала, но так ничего и не сообразила. Уверена была же лишь в одном: она не дома. Лежа под большим и теплым одеялом, прислушивалась к своим ощущениям и думала, чего ждать дальше и что произошло на самом деле?
Откинув одеяло в сторону, увидела, что бюстгальтер и трусики на ней, а остальное – плащ, платье, колготки – заботливо сложено на тумбочке, рядом с которой стояли мягкие домашние тапочки большого, явно не женского, размера. Она вскрыла упаковку анальгина, проглотила две таблетки и запила их водой; сунув ноги в тапочки, поднялась, подошла к окну и одернула шторы – на улице было темно. Почти в темноте, в призрачном свете из окна поискала свои часы и, с трудом найдя, посмотрела на них – шесть утра.
«Что же делать? как быть? как себя вести?.. и вообще – где я?» – мысли роились и наслаивались друг на друга, не давая покоя. Она подошла к стулу, через спинку которого был перекинут махровый халат. Укутавшись в него полностью (настолько он был огромен), поморщилась еще раз от головной боли, подошла к двери и приоткрыла. Впереди была кромешная тьма, словно дверь вела в никуда. Она вернулась и включила светильник, залюбовавшись им. Тот представлял из себя высокий, метра полтора, цилиндр, внутри которого, видимо, светилось несколько ламп, только он был заполнен чем-то вроде жидкости, в которой плавали цветные кружочки, шарики, какие-то сюрреалистичные фигурки, пузырьки воздуха… Все это двигалось, кружилось, поднималось снизу вверх и опускалось опять, чтобы снова подняться. Свет был неяркий, не резал спросонья глаза, но при этом достаточно хорошо освещал всю комнату – она еще удивилась этому парадоксу, но задумываться над этим не было ни сил, ни желания.
Она еще раз прислушалась к своим ощущениям, пытаясь понять, что же было этой ночью, изменила мужу или нет. Впрочем, не это ее волновало, а сам факт того, что не может вспомнить. Так ничего и не поняв, вышла в коридор и заглянула в соседнюю комнату через приоткрытую дверь. Он спал на кресле, неудобно скрючившись, положив голову на подлокотник, а ладонь под щеку. Как ни странно, она вспомнила его, и даже то, что он представился Тутанхамоном каким-то там по счету, и больше ничего... Осторожно подошла к креслу, присела перед ним и стала с любопытством смотреть на спящего. Правильные черты, совершенно расслабленные мышцы. Абсолютно никакого выражения на лице не было – он спокойно и глубоко спал. Она подняла руку и прикоснулась ладонью к его щеке. Та была гладкой, мягкой и теплой, и ей стало как-то спокойно и уютно рядом с ним. Повинуясь внезапному порыву, приблизилась к нему и коснулась губами щеки. Он вроде бы и не думал просыпаться, но сыграть до конца так и не смог – чуть заметно губы растянулись в улыбке, в уголках глаз что-то быстро и почти неуловимо мелькнуло, но она заметила это, улыбнулась и поцеловала его в щеку еще раз. У нее не было ощущения неловкости, испуга или страха от того, что она рядом с другим мужчиной и в его доме, а не со своим мужем и у себя.
Повисла пауза – каждый ждал, что будет делать и как себя поведет другой. Он первый не выдержал, а она так и сидела на корточках перед креслом. Не открывая глаз, протянул руки, прикоснулся к волосам, притянул голову к себе, так что ей пришлось податься вперед, встав на колени, и прижался губами к губам. Она не противилась и поддалась ему, отвечая на поцелуй и обнимая руками.
Много позже, вспоминая тот первый день, он сказал, что не воспользовался тогда ее состоянием (по молчаливому согласию они долго обходили разговор на эту тему, пока ему не показалось, что пришло время все объяснить). Он рассказал ей, как, бросив жену с ее подругой в том баре, долго отбивался от ее мужа, не зная, что он – действительно муж. Думал, что это просто приятель, с которым она пришла в бар и который хотел утвердить перед ним свои права на нее, а сам тем временем не отпускал от себя какую-то блондинку. Он с трудом увел ее из бара, отвез на квартиру своих родителей, которые были на даче, раздел и уложил в кровать. Долго стоял и смотрел, гоня от себя мысли о том, что вот сейчас может запросто воспользоваться ее состоянием и свести это приключение к обычному однодневному знакомству со случайным и быстрым сексом, от которого не получишь того, что хочется, учитывая состояние потенциальной партнерши. Но так она была прекрасна – одна на огромной постели, свернувшись калачиком – что он с трудом удержался даже от того, чтобы раздеть ее полностью и хотя бы глядеть на ее обнаженное тело, касаться его, когда будет раздевать, возбуждаясь от этого. Скрипнув зубами, прикрыл ее одеялом и, отрезая самому себе возможность остаться, отвернулся, быстро вышел из комнаты, отгоняя малейшие проблески мысли о том, чтобы воспользоваться ее телом.
Так они стали любовниками. Она быстро охладила пыл супруга, который попытался было устроить скандал по поводу ее отсутствия в ту ночь. Она смогла так повернуть разговор, что в результате муж сам оправдывался и извинялся и умолял не оставлять его, а она выслушивала стоически с надменным лицом, в душе радуясь, что сумела преодолеть и этот кризис, что не потеряла возможность вертеть мужем так, как заблагорассудится. И все у нее вроде бы покатилось как по проторенной дороге, за исключением одного: появился постоянный любовник. Нет, конечно, она не была монахиней и верной женой, как Пенелопа – и у нее в бывали редкие случайные однодневные связи. Она с легкостью рвала их, наигравшись с очередной жертвой, потому что та быстро надоедала ей, не затрагивая никаких глубоких чувств, только чисто спортивный интерес: а сумеет ли и в этот раз победить противника, как бы силен, умен и изворотлив он ни был?! И она всегда побеждала, не ведая поражений и сомнений в своих силах, гордо шествовала по жизни, уверенная в своем умственном превосходстве над мужчинами. Кроме того, понимая, что, в принципе, все они во многом одинаковы, нет смысла подвергать себя излишним стрессам и испытывать на прочность брак.
Она привыкла к мужу, относилась к нему тепло, дружески, но без особой любви. Тот стал для нее привычкой, как старый бабушкин пуховый платок, без которого, конечно, можно было бы и обойтись, тем более что он за долгое время поизносился уже и не выглядел настолько уютно, как в глубоком детстве. Тогда бабушка заботливо укутывала ее в платок, когда она болела и лежала с температурой в постели, вся горя, мокрая и потная, но согретая этим платком и заботливыми руками. Бабушка рассказывала ей сказки и пела старые-старые песни из своей, бабушкиной, молодости. Зачем же было менять мужа на кого-то еще, неизвестного и непознанного, нового, с которым было бы страшно все начинать заново, опять строить то, что давно было построено в своем доме, где было привычно и уютно? То, к чему она так стремилась внешне – все время новые мужчины, новые победы, отбрасывание тех, кто был повержен ею, как старые разломанные игрушки, и вновь в путь на поиск новых жертв и приключений, – разительно отличалось от ее внутренних стремлений к спокойствию, стандартной незыблемости и консерватизму, присущему почти всем женщинам. Однако все это было хорошо, если не касалось семейной жизни, которую менять и рушить она не собиралась ни за что.
В свое время она долго думала над этой проблемой, анализировала ее со всех сторон. И начала-то свои поиски мужчин только для того, чтобы больше разобраться самой в себе, хотя впрыск дополнительной порции адреналина тоже был нужен. Рамки семьи стали узки, она задыхалась в них и только среди потенциальных жертв чувствовала себя в своей тарелке. Тогда же и сделала окончательный вывод: что бы ни произошло в жизни, как бы все не повернулось, она не допустит того, чтобы разрушить семью. Слишком уж долго создавала ее, слишком много сил, времени и нервов было потрачено на то, чтобы установить такое status quo, которое бы ее устраивало полностью. Теперь могла себе позволить расслабиться и жить в свое удовольствие, не особо заботясь о будущем и о возможных последствиях, прекрасно зная, что уж с кем с кем, а с мужем всегда будет в силах совладать, что бы ни произошло. Она не раз убеждалась в своей правоте, когда, бывало, забывшись или по неосторожности, переступала ту черту, которую провела в своей жизни.
И вот тут появился ОН. Пусть это началось и не совсем так, как обычно – вдруг вылезло за привычные рамки – все равно должно было придти к тому же логическому концу, что и всегда. Но все в одночасье рухнуло. Она снова почувствовала себя маленькой девочкой в таком огромном взрослом мире, который манил и пугал одновременно. Она влюбилась. Нет, не так, как это бывало до этого (а в ее жизни было много разных влюбленностей), тут стало все совсем не так – она полюбила его. Он совершенно не был похож ни на кого, кто встречался ей ранее – настолько он был другим! Более того, впервые за все время ощутила свою беспомощность при общении с мужчиной. Ей вдруг сразу расхотелось умничать, потому что с ним это было бесполезно – он снисходительно и с улыбкой смотрел на ее робкие попытки пустить в ход свой арсенал обольщения, а однажды даже весело рассмеялся над какой-то, как ей показалось, особенно удачной попыткой. Тогда она сдалась и больше не пробовала делать это, признав его безоговорочное превосходство над ней. Любопытно, но теперь она почему-то не испытывала никакого дискомфорта, хотя впервые находилась в положении как бы ведомой, а не ведущей. Более того, ей даже это нравилось. Она отдалась ему полностью, доверившись мужским рукам, уверенно ведущим и бережно поддерживающим всегда и во всем.
Она неуловимо изменилась, но, так как никого не подпускала к себе близко, чтобы не раскрываться и не жалеть потом об этом, никто особо и не заметил перемен. Внешне для всех все оставалось по-прежнему, а вот внутренне она менялась, все больше тянувшись к нему, отдавая ему всю себя без остатка, рассказывая ему то, что никому и никогда не рассказывала. По вечерам, когда ей удавалось под более или менее благовидным предлогом вырваться из дома, они, поужинав, садились в большое и глубокое кресло. Она устраивалась у него на коленях, положа руку ему на грудь, прижималась всем телом и рассказывала про свою жизнь. Он молча слушал, гладя ее по волосам, иногда что-то уточняя или спрашивая, а она всегда удивлялась: как это он умел спрашивать о самом главном, выбирая в рассказах именно те моменты, которые ее волновали больше всего, как угадывал это, а не другое, про что мог бы спросить кто угодно, если бы она рассказала подобное, но только не он. Она была очень благодарна ему за это, чуть ли не боготворила его. Он стал единственным человеком, кому она настолько открылась, кто знал теперь так много про нее. А ей все казалось, что так и не сказала самого главного, и все говорила, говорила, говорила…
Они практически не ссорились. В самые тревожные и неприятные моменты он каким-то чутьем умел находить единственно приемлемые слова, самые правильные решения, снимая напряжение, возникающее иногда между ними. В такие минуты она испытывала к нему благодарность, понимая, что сама так не могла бы – не смогла бы из тысяч ниток, торчащих из клубка, выбрать одну единственную, потянув за которую, тот распутается. Она любила его все сильнее, хотя, казалось бы, больше и некуда, но как-то так получалось, что потолок в любви каждый раз превращался в огромное и бездонное синее небо, которого, как ни стремись, все равно не достигнешь. Она поняла – пропала… Возврата к прошлому нет… Не захочется больше никого, кроме него, да и не сможет нигде найти такого. Она хотела его. Одного его – всего и навсегда. Сколько бы они не встречались, сколько бы времени не проводили вместе, ей всегда было мало: он был нужен как воздух, как сон, как еда, как сама жизнь. Он и стал для нее воплощением всего.
Но лишь одно ее беспокоило: она так и не могла понять – как он относится к ней. И не то чтобы он скрывал это – он был страстен, нежен, заботлив, любил слушать ее, говорить ласковые и милые словечки, удивительным образом переиначивая всем известные слова в такую форму, что она счастливо смеялась, понимая, что он говорит эти слова только для нее одной. Он с удовольствием занимался с ней любовью, даря ей неземное наслаждение, когда душа отрывалась от тела и взмывала в небеса, где парила на вершинах блаженства, позабыв про все на свете, кроме его тела и ласк. Настоящая идиллия. Волшебный принц явился из детских сказок и наградил счастьем, которого не знала доныне – теперь она понимала это. Понимала, что раньше и не жила, что только теперь раскрылась как человек, как настоящая женщина, и что нет предела тому счастью, которое он дарит ей. Только вот немного тревожило, что он ничего не хотел, не требовал взамен того, что давал, будто бы его все устраивало. Никогда не жаловался на жизнь, усталость или недомогание. Открытый внешне, оставался для нее тайной внутренне, всякий раз бережно, но, твердо выпроваживая из своего мира, не давал возможность проникнуть глубоко внутрь. Ей казалось, что он что-то недоговаривает – что-то очень важное для него, словно есть в его сердце дверца, куда вход запрещен, и не допускается даже она, хотя он неоднократно говорил, что ближе нее у него никого нет. Это было единственным облачком на безупречно чистом небе, но и тут он умудрялся всякий раз так повернуть разговор, чтобы ей не было обидно, даже если она и замечала попытки что-то скрыть.
…И вот теперь они сидели на разных краях кровати и были как будто разделены тысячами километров. Она почувствовала, что он внезапно стал далек, отгородился, взглядом отодвинув ее от себя. Она сидела голая на постели, положив руки на колени, и в ее глазах читалось такое недоумение, смешанное со страхом, болью, мольбой… Она не понимала ничего – что вдруг случилось? Почему он так внезапно изменился? Ведь только что все у них было так здорово и прекрасно!
Встретились на улице, зашли в ближайшее кафе, перекусили и поехали домой (теперь дом она ассоциировала с квартирой его родителей – он стал ее домом, их домом). Пока стелила постель, он кому-то позвонил и долго разговаривал на какие-то скучные темы. Из обрывков услышанных слов и фраз поняла, что разговор шел о работе. Она пошла в ванную, наполнила ее теплой водой, вылила туда полфлакона душистой пены с ароматом сирени, разделась, залезла в нее и стала нежиться. Он прискакал в ванную на одной ноге, пытаясь на ходу снять джинсы, но ничего не получалось. Он был такой милый и смешной, что она не выдержала и рассмеялась, наблюдая за безуспешными попытками освободиться от штанов. Как всегда, так и не поняла – то ли он специально устроил этот цирк, то ли действительно у него не получается. Она поднялась из воды вся в пене, медленно стекающей по телу вместе со струйками воды, прекрасно сознавая, насколько сейчас обворожительна и желанна. Провела руками по телу, освобождая от пены, приоткрывая свою наготу и возбуждая его. Он сделал только шаг вперед, как она обвила его руками, прижалась всем телом, страстно впиваясь в губы долгим поцелуем, ища язык своим юрким язычком. Вот так, крепко обнимая его, она стала опускаться в ванну, увлекая за собой, несмотря на все его махания руками и мольбы, что не дает полностью раздеться, но было поздно. Ее захлестнула волна страсти, ни о чем больше думать не могла, кроме как о его таком прекрасном и родном теле, на котором был исследован каждый сантиметр.
Они повалились в воду, расплескав ее на пол. Он вцепился в край ванны, чтобы не захлебнуться водой и пеной, а она раздевала его, быстро стаскивая оставшуюся одежду. Когда сняла все, взяла его руки в свои, одну из них прижав к своей груди, а другую к паху, крепко сжала ладонь ногами и застонала от наслаждения. Сев напротив, закинула ноги ему на плечи и вся выгнулась, приподнявшись из воды и открыв ему доступ к самому сокровенному местечку, которым он и не преминул воспользоваться. Придвинул бедра к себе вплотную и впился в ее прелести. Раздвигая губами губки, проникал языком все глубже, пока не стал задыхаться и не оторвался на мгновенье, чтобы снова приникнуть к ней и ласкать. Она откинулась назад, сжав пальцами соски и теребя их, доводя себя до полного экстаза. Оргазм дважды потряс ее тело, и прошло какое-то время, прежде чем она очнулась и могла хоть что-то соображать. Он полулежал, блаженно улыбаясь и поглаживая ее грудь. Она не знала, как выказать восторг, свою благодарность за его ласки, за то, что он дарил такое блаженство, которое неведомо было раньше. Долго и нежно целовала его, одновременно опустив руку в воду и нащупав там член, стала возбуждать. Набрав в грудь побольше воздуха, нырнула, оголила головку и вобрала ртом, стараясь не нахвататься воды. Когда подняла голову, увидела его закрытые глаза и улыбку. Вновь глубоко вдохнула и все повторила. Тогда он приподнялся над водой, чтобы она не захлебывалась и могла ласкать его подольше не отрываясь, чем она и воспользовалась немедля, облизав сначала яички, потом поднялась вверх до головки, набухшей и покрасневшей, быстро поводила язычком по ней и вобрала весь член до самого корня.
Поласкала еще немного, и сама возбудилась. Ей захотелось, только теперь уже традиционным способом – почувствовать его в себе, чтобы он вошел в нее, овладел. Просто подчинилась бы ему, широко раздвигая ноги и ощущая тяжесть его тела и член внутри себя, и снова улететь в небеса и парить там, бесконечно наслаждаясь.
Вылезли из ванны, она обернулась полотенцем и прошлепала босыми ногами по паркету в комнату, оставляя на нем мокрые следы. Пока шла к кровати, ноги вытерлись о ковер. Слегка обтерлась, кинула полотенце на кровать и упала туда же. Он вытерся в ванной насухо, пришел в комнату, встал руки в боки перед кроватью с вызывающе торчащим членом. Кровать была огромна, на ней можно было лежать вдоль и поперек. Она как раз лежала поперек, повернувшись спиной к нему, отставив зад и открывая все на обозрение, зная, что именно такой вид возбуждает его больше всего. Потом повернулась на спину, широко расставила ноги, согнув их в коленях, приглашая его войти в себя. Он недолго размышлял, лег на кровать, подтянулся на руках и поцеловал, найдя ее губы губами. Целуя, проник в нее медленно и не спеша, осторожно углубляясь, она же, напротив, обняв его ногами, резко подалась вперед, заставив его войти полностью. Застонав, закрыла глаза и шептала: «Мой милый, мой родной, любимый…» Металась головой по подушке, то находя его губы и целуя, то отрываясь ненадолго, чтобы снова найти их. Она уже сбилась со счета – сколько же раз сегодня кончила. Все тело превратилось в источник сплошного наслаждения, каждая клеточка была возбуждена до невозможности, все они посылали в мозг возбужденные сигналы счастья. Она уже не соображала ничего, не могла понимать, какой именно участок тела дарит наибольшее удовольствие, забыла про время и про мир. На свете существовала только она, только он и это райское блаженство, в котором пребывала…
Когда она очнулась, он еще лежал на ней и был внутри. Благодарно поцеловала и сделала попытку приподняться. Он, посмотрев ей в лицо, скатился на бок. Полежали так некоторое время, не произнося ни звука и не двигаясь. Он сел, повернувшись спиной, сгорбился, весь как-то съежился. Она протянула руку, коснулась его спины. Вот тут-то он и оглянулся. Ледяной взгляд будто отбросил ее в сторону, на другой конец кровати. Растерявшись, она села и посмотрела на него, спросив немного погодя, что случилось, потому что поняла, что что-то произошло, но встретила взгляд чужого, незнакомого человека – холодный и колючий. Будто февральская поземка прошлась по кровати, враз остудив обоих и разделив их надвое, а ведь еще совсем недавно казалось, что разлучить их нельзя ни за что. Повторила вопрос, а он… долго смотрел в окно, после чего сказал фразу, понятную, видимо, только ему одному: «Мне почему-то захотелось мороженого. Много-много. Наесться им. До отвала. И замерзнуть. Изнутри». Она ничего не могла понять. Растерянность потихоньку перешла в слезы, заблестевшие в глазах. «Мой милый, что случилось? Что, любовь моя?» – почти прокричала она. Слова ушли в пустоту, в никуда. Он не ответил, отвернулся, снова уставившись в окно, и застыл в этой позе.
Тишина зазвенела в квартире. Она всхлипнула, слеза скатилась по щеке, задержалась ненадолго и упала на ногу. Она даже не почувствовала этого. Его спина расплывалась в глазах. Еще раз попыталась выяснить, в чем дело, но вопрос растворился в тишине, как будто его и не было. Всплыла картинка: ледяные статуи в парке, которые они видели и которыми так восхищались вместе – они были намного живее, чем сейчас он. Тело горело. Она просунула руку между ног – там все еще было влажно, но не так, как после любви. Может, он не кончил? Тогда она успокоилась. Это не страшно, это бывает, ничего зазорного в этом нет. Да и мало ли почему не смог – можно привести много причин, почему это не случилось: может, устал, может, не выспался, может… да мало ли что может быть, зачем же так расстраиваться из-за этого? Со всеми бывает, ничего страшного тут нет, меньше она его любить не стала. Ну, а то, что для мужчины подобное фиаско очень болезненно, об этом она и слышала, и знала на собственном опыте.
Успокоившись, вытерла слезы, подползла на животе и прижалась грудью к его спине. Он вздрогнул. Не отстранился, но и не откликнулся на ласку. Она долго говорила, убеждала, приводила разные примеры, но все было тщетно – он молчал. Она сбилась, начала повторяться и, в конце концов, замолчала, не зная, что еще можно сказать и как убедить в том, что ничего страшного не произошло. Его ответ был краток и жесток: «Ты так ничего и не поняла. Не в том дело – кончил, не кончил… совсем не в этом».
Она опустила руки и отстранилась. Растерянность вернулась в глаза. Ну хоть убей не могла она понять, как ни стремилась, что же случилось, почему стал таким? А он по-прежнему не хотел ничего объяснять. Еще немного посидев, сказал ей:
– Думаю… тебе лучше уйти. Сейчас.
– Сейчас? Или совсем? – сердце упало окончательно.
– Не знаю, – ответил он, не поворачиваясь. – По крайней мере, на время. Мне надо пережить это. Если только я смогу… пережить.
Она долго одевалась, перекладывала вещи, делала много ненужных, лишних движений, желая задержаться подольше, надеясь, что вот-вот он окликнет ее, повернется, и она снова увидит тот самый взгляд, который покорил в том баре. Выходила в ванную, на кухню, в другую комнату, но все время возвращалась, кидая на него молящий взгляд. И каждый раз он упирался в его голую спину. Вдоль позвоночника пробежали мурашки, холодный, противный, липкий пот каплей предательски сполз от шеи по спине. Он по-прежнему молчал. Она надела туфли, накинула плащ, в последний раз обернулась и вышла, тихо притворив за собой дверь.
Долго ждала лифт, спустилась, вышла на ночную улицу. Ждать автобус было бесполезно – в такое время они уже не ходили. Денег на такси у нее не было (зачем было брать столько денег, если ехала к нему на всю ночь?). И еще подумала, что идти придется часа полтора, не меньше, а на улице было зябко. Запахнула плащ, застегнула все пуговицы, перекинула сумочку через плечо и пошла вперед, на проспект, по которому по большей части пролегал путь домой. Она так и шла – опустив глаза вниз, не видя ничего вокруг. Несмотря на то что была глубокая ночь, на улицах еще были прохожие, но ей было все равно – она не боялась ничего, не думала об этом. Ноги сами несли вперед.
Она и не заметила, как вышла почти на середину проезжей части и шла по ней в гордом одиночестве – ни одной машины поблизости не было. Она все шла и шла, вышла на плохо освещенный участок дороги и услышала сзади визг тормозов. Как в замедленной съемке обернулась, и в глаза ударил пронзительный свет стремительно приближающихся фар. В свете витрины успела на мгновенье заметить испуг в глазах водителя. И еще увидела в них растерянность и подумала: «Наверное, сегодня день такой странный, раз у первого же встреченного мной человека такой же взгляд, как и у меня…»
Она стояла, замерев на месте, без страха в глазах, сжав губы и ожидая удара. Водитель успел среагировать – вывернуть руль настолько, что машину развернуло, и она, чуть не перевернувшись, проехала юзом в каких-то сантиметрах от женщины и остановилась. Но мгновением раньше она почувствовала, как взлетела на воздух, как кто-то сильный подхватил и унес прочь от смертельной опасности. Коснувшись руки, узнала ее. Узнала бы среди сотен тысяч протянутых рук. Он бережно поставил ее на асфальт и, чуть отстранившись, глядел. Уже без ледяного холода, но как-то отстраненно, будто бы сделал доброе дело – спас человека от опасности, как сделал бы с любым другим, а не именно с ней.
Открылась дверь машины, из нее вылетел взбешенный водитель, страшно вращая глазами, и кинулся к парочке, поливая на ходу отборным матом. Подбежал, крича и размахивая руками у нее перед носом. Но, увидев выражение ее лица, немного успокоился, поорал еще для собственного успокоения, махнул на нее рукой и, повернувшись, побрел к машине. Разворачиваясь, посмотрел в ее сторону. Она так и стояла посредине улицы, освещенная фарами, – совсем одна. Мужчины рядом с ней почему-то не оказалось – может, он стоял в тени, а может, его и не было вовсе, и все это только пригрезилось. В ее глазах все так же была одна растерянность. И больше ничего.
«Враки сплошные, – скажете вы. – Сказка про чудо, которого не бывает в жизни». «И вы будете правы, – отвечу я вам. – Только подумайте вот о чем: сказка-то сказкой, но не зря ведь говорится, что сказка – ложь, да в ней намек. Не бывает дыма без огня, и приходит тот день, когда мы вдруг начинаем верить в чудеса, удивляясь сами себе».
Вся наша жизнь – это тонкая грань между сказкой и чудом, по которой мы с вами, все время балансируя, идем, не веря ни в сказки, ни в чудеса. И все же, все же…
17.04.2004 23:34:27 Москва
* * * * Рок
Warning: file_get_contents(ttext/2005-09/12848.txt): failed to open stream: Нет такого файла или каталога in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php on line 178
Снег
СНЕГ
…Их было трое. Трое последних людей на Земле. Словно Бог смилостивился над человечеством, оставив ему последний шанс выжить. Только им надо было найти друг друга для этого.
Пустые мертвые города смотрели на них черными провалами окон, в которых не было стекол. Выжженные поля, оплавленные линии электропередач, искореженные остовы перевернутых машин вдоль дорог, выгоревшие леса, чернотой обугленных деревьев уходящие вдаль, мертвые рыбы на берегах рек, выброшенные взбесившейся водой, в мгновенье вышедшей из берегов, птицы, застрявшие в ветках деревьев…
И снег. Он шел уже третью неделю не переставая, днем и ночью, засыпая собой гибель планеты. Это была последняя война человечества. Ядерная… И закончилась она снегом. Тем, который все шел и шел, засыпая катастрофу.
...Камал жил в Индии. В том месте, которое когда-то было Индией. Он привык к теплу, к летней жаре и к зимним проливным дождям. Он не знал, что такое снег. В его языке даже слова такого не существовало, а в английском, он знал, такое слово есть – snow, но что оно означает?.. Однажды бабушка пыталась ему рассказать про это, да он так и не понял, а вот теперь… теперь увидел его воочию.
Мандариновые деревья, черными ветками безжизненно смотрящие на него, покрывались белым и падали, ломаясь под тяжестью снега. И умирали. Было холодно. Он кутался в свой старенький халат, пытаясь согреться. И не мог. Его черные длинные волосы, отливающие вороненым блеском, слипаясь от влажности, падали на глаза, закрывая дорогу. Голова покрылась снежной шапкой, тело дрожало от озноба. Он хотел согреться, подпрыгивая и растирая ладони, и с ужасом понял – даже разжечь костер ему нечем.
Камал присел на корточки, взял в ладонь горсть снега и стал рассматривать его. Снег был совсем не страшный, белый и мокрый, но он холодил и без того озябшие ладони. Камал поднял голову и посмотрел вперед. Вся видимая взгляду земля была одинакова. Только где-то впереди, на горизонте, маячил храм Будды. Он побежал к этому бывшему пристанищу веры, согреваясь на ходу, окрыленный мыслью, что, забравшись на его вершину, увидит другую землю – ту, к которой он так привык, где жил когда-то раньше, будто бы в другой жизни, когда еще цвели мандариновые деревья и так ярко припекало солнце. Ему потребовался почти час, чтобы добраться до ворот храма и увидеть, что они сорваны с петель и валяются тут же, рядом со входом. Он с благоговением вошел внутрь и, остановившись посередине, задрал голову вверх – купола не было. Серое небо над головой сыпало снегом, который, безветренно кружась, ложился на землю. Камал немного постоял, зачаровано наблюдая за этой ирреальной картиной. А снег все падал и падал…
Камал поискал глазами дорогу наверх и, не найдя другого способа подняться, стал карабкаться по полуразрушенной лестнице. Его замерзшие руки соскользнули, и он упал, больно ударившись спиной о балку на полу, покрытом слоем сажи вперемешку со снегом. Вскрикнув, он выгнулся, скорчился и замер на несколько минут, пережидая боль. А когда она утихла, поднялся и стал ощупывать руками болезненные места, потирая ушибы. Скривился от резкого укола в локте, когда неловко повернул руку, пытаясь дотянуться до позвоночника. Он снова стал подниматься по лестнице, но теперь уже осмотрительнее.
Камал достиг самого верха, поднялся на ноги, крепко ухватившись за остатки перекрытия, и взглянул на землю. С высоты птичьего полета она казалась нереально далекой. Горизонта не было видно, край земли скрывался за туманной пеленой падающего снега, размывшего разницу между землей и небом, превратившего все в одну сплошную картину, на которой не понять, где кончается земля, а где начинается небо. Небо, которого не было видно. Ни следов на снегу, ни одной живой души – ничего живого вокруг. Он так привык уже за эти несколько недель к этому, но… все равно, сердце сжалось, комок подступил к горлу, и он отвернулся, больше не в силах смотреть на эту картину. Вдруг перед глазами его возникла другая – какой-то образ, настолько реальный, что сначала показалось, что Камал сошел с ума. Он даже потер пальцами виски, пытаясь избавиться от наваждения. Будто переданный через гипертерминал в его мозг напрямую, без промежуточных пунктов фильтрации, образ был почти физически осязаем. Теперь казалось будто два мозга могли разговаривать друг с другом в реальном времени, связанные передачей сквозь тысячи километров, будто каждая снежинка стала тем электроном, который передает информацию и умирает, падая на землю. Он «видел» внутри себя другого человека, живого, сжавшегося в микронную схему, кричавшего на весь мир о том, что он один, что он живой, что он ищет жизнь на Земле, что черный ужас, поселившийся в нем, казалось, навечно, уступает место той надежде, что умирает последней, но которая еще жива. Камал замер, прислушиваясь к ощущениям внутри себя…
…Игорь поежился. Было не так холодно, но как же его достал этот снег! Третью неделю он валил, не переставая, и, казалось, в мире осталось только два цвета – белый и черный. Снег и все остальное. Зияющие чернотой провалы окон, в одно из которых он выглядывал, белый покров вокруг на земле, мутная пелена падающих снежинок, серостью скрывающая темноту ночи. Он жил в городе, который когда-то назывался Угличем. Город старинных церквей и неторопливых людей, маленький городок, затерявшийся в России, вдали от цивилизации, сохранивший такой милый провинциальный уклад жизни, для которого на карте мира не нашлось даже места.
Игорь жил напротив Педагогического училища – почти на окраине города, пропахшего углем, недалеко от плотины на Волге, куда он любил ходить. Стоя на берегу, смотрел на падающую воду с одной стороны плотины или на спокойный разлив водохранилища с другой. Когда-то плотина просматривалась из его окон. Теперь же ничего этого не было видно. Весь мир заслонила серая пелена, замешанная из ночи и снега.
Ему не спалось. Игорь спустился по лестнице со второго этажа, перепрыгивая через разрушенные и проваленные ступени, и вышел на улицу. Единственный уцелевший фонарь, стоящий неподалеку, и то не горел. Да он и не мог гореть – некому и нечему было подать электричество, да и провода все были оборваны и сиротливо свисали со столба. Игорь подошел к своей машине. Подошел просто так, зная, что она больше не сдвинется с места. Машина встретила хозяина скрипом хлопающих незакрытых дверей, снегом, лежащим на сиденьях, осколками лобового стекла на приборной панели. Он вытащил из прикрытого покореженного багажника щетку и машинально стал сметать снег с крыши, старательно пытаясь убрать эту снежную шапку. Невольно попадая в снег, его руки сильно замерзли, он уже не чувствовал большой палец на правой. Но, не обращая на это внимания, Игорь продолжал убирать снег с машины. Тот падал на сиденья, на зимние сапоги и брюки. Очистив полмашины, он обошел с другой стороны и стал сметать там, а когда закончил, то увидел, что первая половина опять припорошена снегом. Махнув рукой, кинул щетку в машину, аккуратно прикрыл багажник и открытые двери, бросил последний взгляд на нее, гладя мертвый металл занемевшей рукой, будто прощаясь с чем-то до боли знакомым и родным, будто хороня под этим снегом часть своей жизни.
Только теперь он почувствовал, что замерз, и сунул руки в карманы куртки, чтобы согреться. Но и там он наткнулся на горсти снега, попавшие в них во время чистки машины. Игорь вытряхнул снег, засунул руки за пазуху и, не оглядываясь, пошел вдоль улицы.
Шел снег. Мягкий, пушистый, он большими хлопьями ложился на город, закрывая собой черноту катастрофы, укутывая плотным покрывалом этот, ставший нереальным, мир. Мир, в котором не раздавалось ни звука. Мир, который ослеп и оглох. Игорь брел, с трудом вытаскивая ноги из сугробов. Даже шаги его не были слышны – снег глушил все звуки, белизной даже в ночи резал глаза. Игорь пробирался сквозь парк по тому, что раньше было аллеей. Только окружали его теперь поваленные в разные стороны деревья. А те, что остались стоять, были похожи на призраков с черными стволами и белыми руками, множеством белых рук, тоже мягких и пушистых, но с черным остовом ветвей, время от времени ломающихся под тяжестью, с треском или жалобным стоном падая на снег и пропадая в нем, а следы падений опять покрывал все новый и новый слой.
Игорь и сам уже стал похож на снежную бабу, которую они с отцом лепили во дворе в далеком детстве, ставя вертикально три кома один на другой, а потом втыкали принесенную из дома морковку вместо носа, искали вокруг веточки для глаз, рта и рук. Отец закуривал и смотрел на сына, весело бегающего во дворе рядом с бабой. А потом вставлял в «рот» снеговику недокуренную сигарету (это было одно из самых ярких детских впечатлений Игоря – именно дымящийся окурок во «рту» снежной бабы – с тех пор он не переносил табачный дым и ни разу в жизни не курил), лепил снежок и первым бросал его в снеговика, начиная настоящий артобстрел. Когда это надоедало, они валялись в снегу, кувыркаясь в нем до тех пор, пока Игорек победно не восседал на отце со счастливым раскрасневшимся лицом. Они поднимались и наперегонки бежали домой, чтобы согреться и обсохнуть. Мама незлобиво ворчала, выговаривая отцу, что он простудит ребенка и будет сам в этом виноват, и лично будет сидеть с больным. Мама быстро накрывала на стол, наливая в глубокие тарелки ароматный дымящийся суп, невероятно вкусный, особенно с краюхой свежего и мягкого черного хлеба, украдкой отломленного от целой буханки под мамино ворчание, что для этого существует нож, и под одобрительное подмигивание отца, защищавшего его и утверждавшего, что отломленный хлеб всегда вкуснее.
Их не было уже – ни мамы, ни отца. Дом, в котором они жили –старенький деревянный одноэтажный – рухнул сразу же, похоронив родителей под своими обломками. А его Света… его любимая Светланка шла в тот момент от своих родителей домой, крепко держа за руку маленькую Машу, а Сережка бежал рядом. Их сын был таким непоседой! Он не мог ни секунды спокойно постоять, не мог чинно идти рядом
с матерью и сестрой, ему обязательно надо было или бежать вперед, или замереть перед витриной магазина, что-то высматривая в ней, одному ему известное, какую-нибудь вещь, которая так привлекла его внимание. Именно в тот момент и произошла вспышка. Ядерный гриб мгновенно расцвел своей смертельной красотой, поднявшись к небу шапкой и заслоняя собой солнце. От них ничего не осталось, кроме воспоминаний. Даже тени на асфальте не было, тени от солнца, которое закрыл зловещий гриб, когда они оглянулись на ярчайшую вспышку за спиной. Это было последнее, что они увидели изумленными от непонимания детскими глазами, и только Светланка поняла, что это значит, но было уже поздно…
…Снег все шел и шел. Казалось, не будет конца и края этому снегопаду. Казалось, небеса разверзлись, пытаясь укрыть светлым покрывалом черноту, созданную человеческой неразумностью, обелить его ошибки, мягко укрыть память тех, кто еще, может, остался в живых.
Игорь принял послание Камала, его мозг открылся для него, судорожно ища контакт, и нашел его. Бредя сквозь город, он сам не заметил, как вышел к реке. Снежинки падали в воду, тая, а их сменяли все новые и новые, будто хотели укрыть реку, но, видя, что ничего не получается, беззлобно и спокойно умирали в реке, становясь самой рекой, черной поверхностью взрезавшую пелену безнадежности, покрывшую память. То, что осталось от памяти.
А мозг подавал тревожные сигналы Игорю, врываясь в его мысли посторонним контактом, который он пытался отторгнуть, но не мог. Слишком настойчив был этот призыв, проникая в голову резкой болью, так что он даже поморщился, потерев лоб ладонью. Наконец он сдался и сосредоточился на этом контакте, пытаясь понять его природу. Он долго не мог постичь лихорадочные отрывки мыслей, пики чувств и понятий, совсем непонятных ему. Он только понял, что это не Камал…
…Сара родилась и всю жизнь прожила на острове Святого Лаврентия, на маленьком скалистом острове, и с детства привыкла к суровой жизни. Ее отец с раннего утра забирал подсохшие сети и уходил в море на целый день. Она редко видела его дома, только по вечерам, когда он, усталый и голодный, вваливался домой. Мать быстро накрывала на стол, садилась рядом и, подперев подбородок кулаками, молча смотрела, как он ужинает, иногда расспрашивая его о том, как прошел день, каков был улов, и не случилось ли что-нибудь этакое, когда он был в море. Отец отвечал односложно, поглощенный едой, запивая ее пивом или виски.
Сара помогала матери по хозяйству, с детства не чураясь грязной работы, воспитанная в суровых условиях тяжелой жизни. Она убирала дом, готовила пищу, чистила рыбу, засаливала ее в огромных бочках в подвале. У нее не было игрушек, почти не было. Однажды отец в очередной раз был в Номе (ближайшем городе на материке) и привез ей куклу. Она была несказанно счастлива этому, даже не ложилась спать, не положив ее на подушку рядом с собой. Много лет это была ее единственная игрушка. Девочка одевала и кормила ее, расчесывала искусственные желтые жесткие волосы своей щеткой, выдирая волосы. Кукла совсем облысела, но все равно оставалась любимой игрушкой долгие годы.
Сара привыкла к погоде на острове и не представляла, что где-то может быть по-другому. Ей никто не рассказывал, что есть на свете другие страны, где зима стоит не девять месяцев в году. Страны, в которых скудная растительность не отцветает за быстрый летний месяц, когда не успеваешь даже согреться, как снова наступает короткая дождливая осень, сменяющаяся быстро наступающей зимой с ее шквальными пронизывающими ветрами, несущими брызги океана вперемешку с мелким колючим снегом, бьющим в лицо. И что самое обидное, куда бы она ни шла, ветер, будто назло, поворачивался так, что снова дул ей в лицо, заставляя кутаться в старую отцовскую «аляску», порванную местами, но еще теплую, не пропускающую эту пронизывающую насквозь сырость.
А вот теперь будто наступила вечная зима. Ядерная зима – где-то она слышала уже этот термин. А еще она вспомнила старинную песню на любимом диске отца. Она даже знала название альбома и удивилась – настолько это совпадало с нынешней реальностью, что становилось страшно оттого, что тогда еще, в далеком 1983 году кто-то смог предсказать, предугадать будущее. Она вспомнила название группы – «Пинк Флойд» и альбом тот – «Последний отрезок, или Реквием послевоенной мечты». Весь мир стал одним сплошным реквиемом по Земле, по жизни, по мечтам и чаяниям людей, по надеждам и будущему. Реквием человечеству.
Она проголодалась. Вспомнила, что в подвале еще оставалась засоленная рыба – какая-никакая, а все же еда. Только чтобы спуститься в подвал, ей надо было выйти из дома и обогнуть его – дверь в подвал была с задней стороны. Сара выглянула в окно – ничего не было видно, кроме серости дня и метели, не прекращающейся третью неделю. А дома было тепло, потрескивали дрова в печи, сдобренные хорошей порцией угля, так что даже не хотелось выходить на улицу, но больно уж гнал ее туда голод. Она оделась потеплее, открыла первую дверь и быстро прикрыла ее за собой, чтобы не выпускать тепло из дома. Сунула ноги в высокие, выше ее колен, валенки – подарок отца – и толкнула входную дверь. Дверь не открылась. Она толкнула еще раз, взглянув на засов – тот был открыт. В недоумении она продолжала толкать дверь, но та не поддавалась. Тогда, подставив деревянный ящик к маленькому окошку под потолком, она взобралась на него и выглянула на улицу – дверь снаружи была занесена снегом. Она с ужасом смотрела на это, лихорадочно соображая, как же ей теперь быть – очень уж не хотелось открывать окно в комнате и выпускать тепло. Но ничего путного в голову ей так и не приходило, и она с сожалением подумала, что придется все же вылезать через окно.
Сара снова вернулась в комнату, подошла к окну и открыла его. Вмиг комната наполнилась холодом, пронизывающим ветром и снегом. Девушка быстро влезла на подоконник. Ветер ударил оконной своркой о стену так, что задрожали стекла. Пытаясь удержать равновесие, она покачнулась, взмахнула руками и выронила связку ключей. Та упала в снег, пронзая его до земли, пропала там, а место падения сразу же замело, будто и не было его вовсе. У нее еще оставалась слабая надежда на то, что подвал не был заперт…
Спрыгнув с подоконника, Сара провалилась по пояс в сугроб. Она долго закрывала окно, изо всех сил борясь с ураганным ветром. Снег не летел – он стелился поземкой, подхваченный ветром, сухой и колючий, бил ей прямо в лицо, слепя глаза и замораживая вдруг потрескавшиеся губы. И невозможно было спрятаться от этого снежного ветра, от этой вечной зимы. Она разгребала снег вокруг себя голыми руками, расцарапывая их о колючесть снежинок, пытаясь выбраться из сугроба. Но, словно издеваясь, ветер препятствовал ее попыткам выбраться, заметая снегом, забираясь в рукава, за шиворот, забивая глаза, рот, нос так, что она даже боялась глубоко вздохнуть, чтобы не нахватать снега. Это был совсем не тот ласковый снежок, по которому так приятно бежать на лыжах под ярким зимним солнцем наперегонки с собственной тенью. Снег стал ее врагом, злейшим врагом, стремящимся замести ее и похоронить прямо тут, у стен ее дома. Она окончательно разозлилась, быстро задвигала руками и телом, высвобождаясь из вынужденного плена. Когда ей это удалось, она выползла на поверхность, встала спиной к ветру и, наконец-таки, облегченно вздохнула полной грудью. Сделав шаг вперед, она снова провалилась. Теперь она уже быстро выбралась и, улегшись на живот, поползла за угол дома к спасительной двери в подвал, с ужасом думая, что та тоже может быть завалена, и придется снова окоченевшими руками и ногами разгребать эти снежные заносы. Но, как ни странно, перед дверью в подвал было лишь слегка припорошено, а не завалено. Когда Сара, поднявшись, добралась до цели, ее ждал жестокий удар – большой амбарный замок висел на двери… Ее охватило настоящее отчаяние. Она представила, что ей надо проделать весь путь вокруг дома обратно, найти ключи и опять вернуться. Сара все смотрела на замок, не зная, что делать. Только одно ее утешало – дверь открывалась вовнутрь. Внезапно решившись, с разбегу врезалась в нее и больно ударилась локтем. Дверь скрипнула, дрогнула, но устояла. На пятой попытке девушка смогла-таки выбить ее. Сара упала на лестницу и покатилась по ней, в кровь разбив себе бровь и оцарапав руки.
Она неподвижно лежала на полу, закрыв глаза, чувствуя, как по лицу течет горячий ручеек крови, попадая на губы своей соленостью. Ей стало плохо, к горлу подступила тошнота. Сара перевернулась на живот, уперлась руками в пол, чтобы привстать, и тут ее вырвало. Она вытерла рукавом рот, покривилась от противного вкуса, провела ладонью по лицу, посмотрев на следы крови, устало улыбнулась своим мыслям, поднялась и снова упала, как подкошенная, лишившись последних сил. Она просто лежала. Смотрела в потолок невидящим взором. Не думала ни о чем.
В этот момент мозг пронзила молнией какая-то мысль, будто появившаяся извне, но явно не ее. Сара прислушалась к себе, но ничего больше не обнаружила. А когда села, странное ощущение снова вернулось в голову, теперь уже осязаемое и реальное. Кто-то обращался к ней, искал ее, прощупывая эфир мысленным призывом. Нет, не именно к ней, а вообще, будто бы выискивая контакт в пустоте. Она почувствовала осторожное прикосновение чужого разума и не стала противиться этому – у нее просто не было на это сил. Сара не знала, как ей ответить. Тогда она попробовала мысленно поговорить с ним и с удивлением поняла, что это удается. Перед ней в воздухе, словно в зеркале, возник образ мужчины, и она даже знала, что зовут его Камал, что он один, что вокруг него никого нет, но он знает, что есть еще далеко от него другой человек, с кем он смог мысленно связаться. Он научил ее, как это сделать и где искать, и она, попробовав, с удивлением обнаружила, что нашла другой разум, где-то поближе к ней, чем Камал, но тоже очень далеко. Это был мужчина, и звали его Игорь.
Они создали тройственную минисеть. Будто связанные невидимой нитью, они общались друг с другом, рассказывая о себе и о том, что происходит вокруг. А происходило примерно одно и то же: разрушенные дома, отсутствие жизни и снег.
Они попытались слиться в единое целое, чтобы понять возможности, которые у них внезапно появились, подсказывая друг другу, что и как надо делать, терпеливо обучаясь науке общения при помощи разума. В результате пришли к одному мнению – жизнь на Земле должна возродиться, а для этого им надо встретиться. Передвигаться можно было только пешком – других способов не осталось. Поняв это, они двинулись навстречу друг другу, мысленно отметив самую удобную точку для встречи, и знали, что сойдутся именно там. Они не гадали – они знали это.
Ночь кончилась. Над Землей всходило солнце, несмело пробиваясь слабыми лучами сквозь тучи. Оно освещало Землю и то, что осталось от человечества. Планета больше не была голубой. Она была черно-белой. Тучи, расползаясь по небу, уступали место солнцу, которое несло тепло и свет. Снег потерял свое страшное обличье, превратившись в привычный мягкий и пушистый снежок, укрывший собой катастрофу.
Из вершин огромного треугольника, раскинувшегося почти на полпланеты, навстречу друг другу двинулись трое оставшихся в живых, словно вдоль невидимых пунктирных линий, пересекающихся в одной точке внутри треугольника, чтобы там возродить новую жизнь.
Ветер стих, и теперь стали четко видны следы на снегу, оставляемые каждым из троих. Мысль, что пройдет еще много времени, прежде чем они встретятся, не страшила их. Они были готовы к этому, подбадривали друг друга, не давая впасть в уныние и отчаяние от того, что у них может просто не хватить сил на то, чтобы достичь точки встречи. Они знали, что обязаны дойти, что на их плечах лежит вся ответственность за судьбу человечества, за продолжение его рода, за жизнь на Земле, за саму Землю.
Снег ласково искрился и скрипел под ногами. Он больше не был врагом. Он стал другом: ослепительно сияя под солнцем, весело переливаясь всеми цветами радуги, раскрашивал новый, будущий мир, к которому так стремились они – трое людей. Трое первых людей на Земле…
22–23.11.2003 Москва
* * * *
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Марк Розин: Немного мистики, не более.... Сборник рассказов.
19.09.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
| |