"Нас водила молодость..."
«Нас водила молодость…»
(сюжет рассказа основан на реальных событиях)
Припекало умытое росой утреннее солнце. Хотя на горизонте сбивались в плотные гроздья кучевые облака, свежий ветерок из-за Иртыша и стремительные силуэты береговых ласточек высоко в небе не предвещали скорого дождя.
С трудом преодолевая искушение броситься в прохладную толщу воды, Николай шел по-над берегом. «Сначала займемся делом, - без особого успеха убеждал он сам себя. - Вот найду эту бабку, минут десять с ней потреплюсь ради приличия - и купаться!»
Дело, с которым он шел на встречу, было действительно пустяковым. Николай, вчерашний студент, а ныне корреспондент «районки», получил задание собрать материал о местном герое гражданской войны Константине Оленеве.
Каждый житель района слышал о его бессмертном подвиге во время подавления кулацко-эсеровского мятежа, когда Оленев ушел в партизанский отряд защищать завоевания революции. Однажды он получил задание пойти в разведку. Рискуя жизнью, парнишка выполнил приказ, но недалеко от деревни Иволгино был схвачен белобандитами. Головорезы атамана Сытина предали коммунара лютой смерти: искололи штыками, вспороли живот, набили его зерном, заморозили и выставили на перекрестке дорог…
После восстановления Советской власти Оленева посмертно наградили орденом Красного Знамени, поставили памятник на центральной площади города, а имя присвоили пионерской дружине и пассажирскому теплоходу.
А сейчас Николай шел к очевидице тех давних событий - Надежде Филипповне. В те суровые годочки семнадцатилетнюю Надю бандиты силой заставили себе прислуживать, именно она, по слухам, видела героическую гибель юного партизана.
От размышлений Николая оторвала вспорхнувшая из-под ног трясогузка. Он невольно залюбовался пасторальной красотой заиртышских далей. Мир был соткан из голубого и зеленого всех оттенков, высоко в небе блеял бекас, под берегом плескались щуругайки, и даже не слишком досаждали пауты. Сердце парня переполнила любовь ко всему живому: к безбрежному разливу лугового разнотравья, к себе, такому молодому и талантливому, к колхозникам - добрым и трудолюбивым, трудившихся не покладая рук на благо выполнения «Продовольственной программы».
Внезапно его громко окликнули. Впереди нарисовались представители местной фауны: два мужика пилили пачку бревен на дрова - в перерывах между опустошением бутыли с самогоном. Управившись с половиной и того, и другого, они сидели на песочке в полном изумлении, и неожиданному развлечению в виде заезжего гостя были весьма рады. Один из них, очень похожий на артиста Брондукова, преувеличенно вежливо спросил:
- И откуда к нам этакий красавец пожаловал? Гляди-ка, при пиджаке, очках и портфеле, - он презрительно сплюнул себе на штаны. - Не иначе из объединения начальник. Или, может, из райкома? Отвечай, когда тебя народ спрашивает! - Сельский труженик неожиданно разъярился. - А то идет, на рабочего человека не смотрит. Тебя бы на покос щас отправить, копна заставить потаскать. А то во, ряшку-то наел!
Достигнув той интересной стадии опьянения, когда умиление и любвеобильность плавно переходят в неуемную агрессию, мужичок с трудом поднялся на ноги и по синусоидальной траектории направился к Николаю. С трудом дойдя до цели, он для устойчивости уперся грязным пальцем собеседнику в живот и продолжил свой монолог:
- Ходят тут разные, а потом нам план добавляют. Ты, морда, пробовал на одной раме по тридцать кубов пилить? Пиломатериал вам давай, а о запчастях и разговору нет, даже гамеров новых не допросишься. Кривизна, видите ли, большая, бахромы много! А ты сначала пилоточа нормального найди, а не Ромку косорукого!
Доставая едва ли до груди Николая и ведя разговор больше частью с его пупком, мужичок выглядел очень комично. Устав его слушать, журналист попытался обойти вонючее препятствие. Неожиданная потеря точки опоры привела к закономерному итогу: колхозник угрожающе накренился и шмякнулся на землю. Не имея сил подняться, он размахивал руками, сплевывал песок и кричал вслед парню:
- Ты, значит, драться, етить твою налево? Бить беззащитного крестьянина? Погоди, ужо я поставлю пузырь Павлуше, он тебя враз заломает! Думаешь, нету на тебя управы? Да я в сельсовет жаловаться пойду! Гад, очкарик, гуся городская… - неслось вслед.
Тяжело вздохнув по поводу падения нравов среди деревенского населения, Николай продолжал свой путь. Действительность не хотела быть безоблачной, алкаши и хамы оказывается, встречались не только среди городских помоек. Мысли Реполова приняли совершенно иное направление, и он уже обдумывал сюжет едкого фельетона, в котором пропесочит этого выпивоху и склочника.
А тропинка тем временем тихонько свернула с берега и затерялась на широченной и прямой деревенской улице. Загребая туфлями искрящийся желтый песок, журналист подошел к крайнему дому, еле видному за стеной буйно разросшихся черемух. На столбике у калитки сидел здоровенный рыжий котище с наглой мордой и перебитым в драке ухом. Николай хотел было походя смахнуть его на землю, но котяра лишь лениво мявкнул и угрожающе поднял лапу.
Зато хозяйка домика оказалась бабушкой душевной и незлобивой. Усадив незваного гостя в передний угол, она сноровисто нарезала тарелку помидоров и огурцов, поставила блюдо с шанежками и банку молока.
- Ешь, ешь, милок, опосля поговорим. Ишь, тощщой то какой, даром что кость широкая. Поди, не с мамкой живешь - уж она бы тебя подкормила. Можа, бражки с устатку выпьешь? У меня своя поспела, - со всей бесхитростностью незлобивого деревенского человека спрашивала Надежда Филипповна.
Когда Николай, отродясь не страдавший излишней скромностью, утолил голод, то речь перешла на события шестидесятилетней давности.
- Как же, помню я его, помню. Ко мне уже и из города приезжали, и учительша наша поначалу приходила, да быстро отступилась. Я ведь правду рассказываю, врать-то смолоду не приучена. В те годочки все убивали друг дружку, каждый за свою правду на смерть шел. Это уже потом определили: кто хороший был, а кто ворог лютый. А тогда все непонятно было.
Зря говорят, что меня силком заставили к «бандитам» уйти. Просто у Сытина парнишечка один воевал, Степан, я за ним согласная была в огонь и воду… В том отряде, почитай, полдеревни наших мужиков было. Я уже стара стала, мне бояться нечего, да и не те времена теперь, чтобы всего страшиться. Конечно, стирала я им, кашу да суп варила, раны перевязывала - и все по доброй воле. И ни разу не слышала грубости, наоборот, только ласку да доброе слово.
О парнишке этом, Косте Оленеве, зря потом всего понаписали. Он совсем пацаном тогда был, моложе меня, почитай. Когда мятеж этот зачался, Костя, от большого-то ума, зачем-то начал телеграфные столбы пилить на линии Тобольск-Самарово. Его свои же, иволгинские, поймали, привели к Сытину и спрашивают: чо с пакостником делать? Иван Федорыч приказал пару раз огладить парня плетью пониже спины - и домой, к мамке, отправить.
Моего Степушку как раз сопроводить его нарядили. На середке реки они расстались, Оленев по льду к деревне пошел. А метров через сто возьми да провались в прорубь… Там с вечера рыбаки сети проверяли, сверху полынью снежком припорошило, со стороны и не видать. Степушка крик услышал, да пока добежал до лунки, от Оленева уже и пузырей не видно.
Вот так на самом деле все было, милай. Это потом уже из него героя сделали - живот, мол, бандиты резали. Сытинцы нехристи, чо ль какие, живую душу так мучить? Не было этого!
А для наших мужиков все плохо кончилось. Сытина красные в оборот взяли, он потом в Забайкалье ушел, там, говорят, его и заарестовали. А Степушку мово под Язевкой пуля какого-то голодранца, прости, Господи, нашла. Аккурат под сердце. Там я его в лесочке и схоронила…
Пригорюнившись, бабушка замолчала, промокая выцветшим голубеньким платочком такие же выцветшие усталые глаза. Николай давно уже ничего не записывал. Потеряно смотрел, как одинокая проворная муха с тупым усердием все бьется и бьется в треснутое стекло окна…
Через два дня в пыльном парке районного городка Николай первый раз в своей жизни напился. Он с омерзением глотал теплую водку у памятника герою гражданской войны Оленеву, громко орал песню «Нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на иртышский лед…», что-то спрашивал у гранитного пацана, кому-то грозил кулаком.
По странному стечению обстоятельств, в этот вечер на него наткнулся тот самый, похожий на артиста Брондукова, мужичок. Принаряженный в пахнущий нафталином пиджак и помятую шляпу, он долго глядел в лицо лежащего на скамейке парня, наконец обрадовано хлопнул себя по ляжкам и зачастил скороговоркой:
- Гляди-ка, оказывается, и начальство у нас может на простых человеков походить. Расскажи кому - не поверят. А еще на меня пьянью обзывался! Ладно, паря, как говорится, кто старое вспомянет… Давай, я тебе помогу. Так, так, уже хорошо. Нет, ты, голуба, сам стой - лосяра здоровый, а я тебе буду направление указывать. Надо же, в кои-то веки выбрался в райбольницу, и сразу же знакомца встретил. Бывает же такое!
…Через месяц в районной, а потом и в областной партийной газете появился очерк Н. Реполова о славном герое, отдавшем жизнь за восстановление Советской власти на Тюменском Севере.
Хранитель
Хранитель
(история, поведанная у ночного костра)
…Одинокий силуэт белоснежной «Зари», задорно поднявшей нос, целеустремленно прочертил зеркальную гладь седого Иртыша и вскоре скрылся в сору. В столь ранний час река ещё не приобрела своего обычного сурового вида, еще не гневалась на сотни судов, бороздящих ее чело, на тысячи тонн человеческой гадости, отравляющих чрево. За ночь Иртыш угомонился, и сейчас умиротворённо играл с солнечными бликами и шустрыми щуругайками, блестящими торпедами вылетающими из толщи воды.
Валя стояла на песчаной косе, полого уходившей в реку, и бездумно улыбаясь смотрела на совсем по–летнему пригревающее солнышко, на желтеющий на другом берегу лес, на маковое зернышко одинокого орлана, парящего в невообразимой вышине.
- Ага, попалась! - сзади неслышно подкрался Игорь - шалопутный парень из параллельной группы - и схватил за плечи.
- Пусти, дурак, напугал ведь!
Игорь примирительно взял в руку ее ладонь:
+ Прости, Валюша, я не хотел. Пойдем вечером за голубикой? Местные говорили, что за третьим логом её пропасть…
В поселке Пихтовом сборный отряд студентов работал уже неделю. Девушки собирали в черной, вязкой земле картошку, парни ссыпали ее в мешки и грузили на тракторные тележки. Трудились споро, с шутками-прибаутками, скоротечными и пылкими романами, гулянием до третьих петухов.
На постой молодежь распределили по всему поселку - часть жила в стоящемся детском садике, другие - в домах гостеприимных жителей. За последнюю неделю сонное и умиротворенное бытие Пихтового нарушилось, студенты принесли с собой смех, непривычные запахи и звуки, незнакомое обращение. Для того чтобы не выглядеть «деревней», местные парни варили в синьке выцветшие джинсы «Тверь», выматерившись, почему-то краснели и извинялись, и даже перешли на благородную водку вместо плебейского самогона.
Общее легкомысленное настроение передалось даже уважаемому председателю сельсовета. Вместо кепки Илья Яковлевич стал носить выгоревшую соломенную шляпу, а недавно - неслыханное дело! - даже подарил директору совхоза Тамаре Федоровне букетик иван-чая…
В этот предутренний час Илья Яковлевич, заядлый рыбак и охотник, заглушил мотор на видавшей виды «Казанке» и шагнул на топкий берег. Поддернул шлюпку подальше от воды, защелкнул ее на навесной замок, обмотав цепочкой вокруг ближайшей коряги. Не торопясь, зачехлил старенькую «тулку», подхватил рюкзак и, тяжело ступая, стал подниматься к поселку.
Попыхивая папироской, улыбался в усы и представлял, как порадует наваристой похлебкой живущую у него в доме студентку. Валя ему сразу понравилась - уж больно напоминала старшую внучку, живущую в далеком Хабаровске. К тому же квартирантка была уважительна, не по-городскому отзывчива и трудолюбива. «Надо же, прежде чем в избу зайти, даже у суседки попросилась, как положено!» - не к месту вспомнил председатель.
Вообще-то в этот старый, с резными наличниками на окнах, дом их распределили вдвоем с подружкой, но нетерпеливая и впечатлительная Тонька убежала на следующий же день.
- Всю ночь не могла уснуть. То как будто навалится на меня кто-то, то под печкой страшно дышат. А ты все храпишь себе! - с обидой выговаривала она Вале. Девушка в ответ улыбалась:
- Говорила я тебе - прежде чем ночевать в чужом доме, обязательно скажи: «Вот тебе, суседушко-батанушко, гостинцы от меня. Аминь», и угости домового куском хлеба да стопочкой. Тебе всё хаханьки, а у меня бабушка много чего знала, всякое рассказывала.
- Да брось ты, Валек, ерундой заниматься. Дом у председателя старый, пыли много, мышами воняет, вот и не спалось. Между прочим, подружка, заметила, как на тебя вон тот местный все время пялится? А он ничего…
Подходя к своему двору, Илья Яковлевич услышал протяжное, требовательное мычание Марты.
- Ужо сейчас, кормилица моя, и подою, и напою. Вот только утей в избу занесу.
Войдя в дом, скинул сапоги, повесил ружье, а рюкзак с добычей положил на старинный окованный сундук цвета слоновой кости. Через полчаса корова уже отправилась на ближайший луг, благодарно помахивая хвостом, а хозяин принялся процеживать и переливать ароматное парное молоко по стеклянным банкам.
В прошлом году померла жена председателя, с которой они прожили душа в душу без малого пятьдесят лет. С тех пор он все делал сам: косил траву, сажал картошку, стирал, стряпал. Звали старика к себе сыновья, живущие в разных концах необъятного Союза, да он отказался, не смог бросить родительский дом и хозяйство.
Поставив молоко в холодильник, Илья Яковлевич вышел в огород, неторопливо умылся. С хрустом выдернул из земли тяжелое тулово редьки размером с два кулака, помыл в бочке с водой и с удовольствием вдохнул едкий запах. Внезапно вспомнил о птице и с досадой хлопнул себя ладонью по колену:
- Мать честная, совсем про уток забыл! Вот старый дурак, вот дурак! - заторопился в избу.
Подхватил рюкзак и недовольно поморщился - аккуратного и педантичного хозяина неприятно кольнул вид нескольких рубиновых пятен крови, вытекшей из побитых дробью свиязей и крякв на матовую поверхность сундука. Вытерев крышку насухо чистой тряпицей, вынес рюкзак на улицу, сноровисто ощипал и выпотрошил уток.
Проходя в очередной раз через сени, вдруг с удивлением заметил, что темное маслянистое пятно, оставшееся на сундуке, потихоньку расползлось, заметно увеличившись в размерах. «Ну и ну, никогда такого не видел, ровно промокашка кровь впитывает. Из какого же дерева отец этот сундук делал?..»
Когда Валя вернулась домой, по избе уже гулял ни с чем не сравнимый аромат дошедшей в русской печи дичины и свежевыпеченного деревенского хлеба.
Ночью девушке не спалось. Никогда не страдавшая бессонницей, на этот раз она ворочалась с боку на бок, вздрагивая от шорохов и скрипа старого, иссохшего дома. Не мог уснуть и хозяин - Валя слышала, как он кряхтел на печи, вставал покурить, брякал банкой с квасом. Какой-то тяжелый, сладковатый запах будил древние человеческие страхи…
К вечеру следующего дня Игорь забежал к Вале, но застал дома лишь Илью Яковлевича.
- Нету ее, с девками на пристань убежала. Там седни плавмагазин пришел, женскому полу на радость. Ты вот чо, паря, дождись ее, обскажи: мол, деда срочно в район вызывают, буду только завтрева. Пусть затемно корову выдоит, она умеет, и прогонит в стадо, а пойло я сейчас наведу. Ты, паря, не обижай Валечку, она девка хорошая, добрая. Смотри, ежели узнаю чего - утоплю собственными руками, как кутенка!
Дожидаясь Валю, Игорь бродил по комнатам, перебирал безделушки на пузатой этажерке, дурачился с висящим на стене ружьем. Зайдя на кухню, выловил из банки и схрумкал ядреный соленый огурец, долго вертел в руках иконы, размышляя - ценные они или нет. Наклонившись за упавшими спичками, заметил под печкой граненый стакан со знакомой тяжелой жидкостью, накрытый ломтем черного хлеба.
«А, так вот где Валюха домового прикармливает! Щас мы над ней подшутим!» Парень аккуратно вытащил стакан, одним залпом опрокинул его содержимое в рот, поморщился. Стал прикидывать, куда деть хлеб - есть черствый кусок неохота, а в подпол бросать жалко. Наконец додумался - сунул его в ведро с коровьим пойлом.
От выпитого сразу захмелел, начал подумывать - не пойти ли одному в клуб на танцы. Внезапно на глаза попался огромный сундук: «Интересно, что дед там хранит? Может, открыть его потихоньку?» Отбросив все сомнения по поводу крутого характера председателя, Игорь опустился на корточки. Проведя пальцами по гладкой поверхности дерева и узким полоскам железа, неприятно поразился какому-то тягучему сладкому запаху, исходившему от крышки. Будь Игорь немного грамотнее, он бы назвал его смесью восточных благовоний, ладана и крови…
Откинув защелку, юноша приподнял крышку. Голова внезапно стала пустой и легкой, откуда-то издалека до него донеслось, как застонал старый дом, а где-то внизу пронзительно заверещала кошка. Медленно-медленно он заглянул внутрь.
Ему уже доводилось со стороны видеть содержимое сундука - чистые деревянные стенки, стопки белья, папки с документами и газетными вырезками. Сейчас все удивительным образом изменилось. Словно во сне Игорь увидел обитые белоснежным атласом стенки, банты из георгиевских лент, шашку в темных кожаных ножнах с серебряными бляшками и чье-то тело в форме казачьего офицера царской армии, смотрящее на него пустыми провалами глазниц…
Напевая песенку из репертуара Эдуарда Хиля, уже в сумерках Валя вприпрыжку заскочила в дом. На скорую руку, состряпав себе салатик из помидоров, лука, зелени и густых, как масло, сливок, села есть. Перебивая аромат укропа и лука, в нос шибал какой-то неприятный запах. Недовольно поморщившись, Валя не выдержала и отставила тарелку.
В очередной раз проходя через сени, девушка вдруг заметила неплотно прикрытую крышку сундука и клочок знакомой темно-зеленой ткани, свисавший с его края. Сердце ухнуло куда-то глубоко вниз и там замерло, руки сами вцепились в твердое дерево и подняли крышку… Истошный крик потряс старые стены дома - едва завидев спину лежащего навзничь человека в болоньевой курточке, Валя разом ощутила ужас, мгновенно застудивший в жилах кровь. Откуда только силы взялись - девушка схватила Игоря за плечи и с натугой перевалила холодеющее тело через край сундука.
Ее взору открылось искаженное гримасой лицо юноши, вцепившегося руками в свою шею, словно силившегося разорвать невидимые узы. Сквозь льющиеся ручьем слезы Валя вдруг ощутила какое-то движение и подняла глаза. Возвышаясь над краем сундука, к ней поворачивалась голова скелета с выбившимися из-под косматой папахи седыми локонами.
«Нет, так не бывает, я просто сплю!» - пыталась убедить себя девушка, рывками отступая от страшного мертвого воина, встающего из небытия. А он молча, на негнущихся ногах вышагнул из сундука и со змеиным шипением потянул из ножен шашку. Как всегда случается с людьми в экстремальных ситуациях, Валя отчетливо видела мельчайшие детали нежити: темные потеки на рукаве, два Георгиевских креста, красный с золотом темляк на эфесе - и бездонные глазницы, отверстия в космос, в иной мир, в ничто…
Валя понимала, что ей не уйти от неотвратимой смерти, ни бежать, ни кричать не было сил. Сердце билось как испуганная птичка, силясь наверстать навсегда упущенные удары. И вдруг - словно клубок рыжей шерсти метнулся наискосок через сени, внезапно вырос в размерах и кинулся на мертвеца. Страшный вопль раздался из безъязыкой глотки, две фигуры, не имеющие четких очертаний, слились в вихре смертельного танца.
Сбросив оцепенение, девушка почувствовала, наконец, свои ноги и попятилась к двери, не в силах отвести взгляд от схватки двух потусторонних сил. Выскочив на улицу, обессилено прижалась спиной к дощатой двери сарая. Ей показалось, что весь поселок вымер - настолько было тихо, лишь заливались по дворам собаки и испуганно мычала в стайке Марта.
А дом вдруг разом, как свечка, вспыхнул голубоватым пламенем и стал на глазах сгорать. Появились какие-то люди, принялись метаться по двору, пытаясь затушить неугасимое пламя. Все было тщетно, уже через несколько минут от просторной пятистенки остались дымящиеся развалины. Рядом с Валей остановился высокий худой старик, опиравшийся на суковатую палку. Молча понаблюдав за происходящим, он заговорил высоким надтреснутым голосом:
- Надо же, никогда не видел, чтоб так изба горела. Вот Илье горе, вот горе, избу-то ещё его отец рубил. Да и обстановку жалко, вещи там остались. Сундук, например, видела? Я ведь под началом его бати, Якова, в партизанском отряде был, вместе кулацко-эсеровский мятеж давили. Здеся, недалеко, мы у беляков пароход отбили. Когда стали трофеи глядеть, нашли в трюме гроб. Оказалось, белоказаки своего любимого атамана хоронить везли. Он где-то в Барабинской степи лютовал, там его и укокошили. Евонные люди из какого-то редкого дерева гроб изладили, тело набальзамировали, хотели в родной земле хоронить. Яков, когда гроб увидал, прямо задрожал весь - он ведь столяром прежде работал, не мог спокойно мимо редкой деревяшки пройти. Выбросил он, значит, мертвяка в воду, а из гроба сундук сделал. Жалко его, вещь ценнейшая…
На следующее утро Валя уезжала. Стоя в ожидании «Метеора» на дебаркадере, она вдруг, словно вспомнив о чем-то чрезвычайно важном, решительно поставила на землю свой чемоданчик и побежала в поселок.
На пепелище было тихо, кое-где еще курился еле заметный дымок. Остановившись у черной границы, девушка явственно услышала тихое жалобное мяуканье, доносившееся из-под развалин печки. Валя бросилась на звук, не обращая внимания на сажу, копоть и торчащие гвозди, стала откидывать головешки. Под последней доской сидел маленький рыжий котенок, грязный, исцарапанный, с разорванным ухом. Сдерживая дрожь во всем теле, Валя в пояс поклонилась плачущему зверьку и сказала:
- Хозяюшка-господин! Пойдем в новый дом, на богатый двор, на житье, на бытье, на богатство! - потом подхватила котенка на руки, изо всех сил прижала к груди и побежала на пристань, куда уже подваливал трудяга-«Метеор».
А над притихшей землей вставал огромный лик выцветшего осеннего солнца, всепонимающего и всевидящего: реку, тайгу, посёлок, старый сарай на берегу, в котором под слоем полувековой пыли стояла шкатулка из странного дерева цвета слоновой кости…
Хроники плацкартного вагона
Хроники плацкартного вагона
Прокопченная временем змейка пассажирского поезда «Приобье-Свердловск» затейливо петляла среди сосновых боров да клюквенных болот, заботливо укрытых сейчас белоснежной искристой пелериной. Похрустывая на стыках всеми своими натруженными металлическими суставами, вагоны нехотя влекли к Уралу разношерстную публику: «челноков», студентов, бабушек, командировочных и прочий, невесть куда стремящийся, люд.
Насколько диким может показаться иностранцу нутро отечественного плацкартного вагона, пропитанное запахами чеснока, жареной курицы, табака и несвежего белья, настолько оно кажется родным и комфортным всякому советскому гражданину, росшему по законам общаг и коммуналок. «Западному» пассажиру важно ехать комфортно, нашему – важно просто ехать.
На сей раз моими соседями оказались два студента, лысый гражданин не первой свежести и замкнутая женщина лет сорока пяти. Она в неспешных дорожных разговорах – неизменных спутниках любой поездки – участия не принимала. Сидела, отстраненно упершись взглядом в окно. Иногда, словно спохватившись, раскрывала книгу в мягкой обложке, принималась ее перелистывать, но быстро забывала и вновь надолго замирала.
Меж тем жизнь обитателей вагона из стадии знакомства и общения плавно перешла на новый этап – как всегда, у всех разом разыгрался аппетит. Зашелестели бесчисленные пакеты и на свет Божий появились заботливо упакованные «энзе» и «сухпайки». Вы замечали, что у нашего человека с собой всегда один и тот же «джентльменский» набор продуктов: жареная курица, картошка, варёные яйца и главная драгоценность – любовно запеленатый и хранимый почти у сердца заветный шматок сала? Не совместимы с российской ментальностью сэндвичи и хот-доги…
Соседи-студенты в целях экономии денежной массы позволили себе лишь холодный картофель с несколькими стрелками зеленого лука, командировочный раскошелился ещё и на пару яиц. Женщина с нижней полки ограничилась стаканом чая.
Я с любопытством поглядывал на соседку и мысленно примерял к ней различные судьбы: «челночница», едущая за товаром? Бабушка, гостившая у внуков? А, может, к мужу, в зону? И почему так боязливо зыркая на студентов, прячет она под ноги большую сумку? Когда она ее открывала, рассмотрел внутри кучу баночек и свёртков, палку копченой колбасы, и не будь я сибиряк, если не распознал до боли знакомый аромат присоленной красной рыбки.
«Вот жмотина! И чего так трясется над едой, могла бы хоть студентов угостить», – подумал о ставшей неприятной женщине. Как бы в отместку ей угостил парней домашними пирожками и, с умыслом поглядывая на «мешочницу», завел разговор о человеческих добродетелях. Не обращая на нас никакого внимания, соседка опять уперлась невидящим взором в грязные сумерки окна…
Студенты оказались общительными и словоохотливыми. Рассказывали о забавных случаях, страшных историях, любовных приключениях, ругали политиков, плетя незамысловатые кружева обычного дорожного трепа.
— Нет, от армии я закосил. Чего я там не видел? Только и слышно: там убили, там издевались, а мне еще пожить охота. Пусть тупые служат, если учиться мозгов не хватает. Как закосил? Ну, это очень просто – берешь, например, хлебные шарики, пропитываешь их чернилами, глотаешь - и на рентген. Врачи на снимках видят подозрительные затемнения в ливере и все – комиссии, анализы там разные, а годы-то идут. Неплохо ещё дуриком прикинуться. «Швейка» читал? Ну, вот, почти так же. А медики страсть как придурков боятся, комиссуют их сразу же. На крайний случай можно недержанием мочи «застрадать», только стремно это. А вообще-то способов закосить – море. Я так считаю: лучше уж с девочками в баре пивко потягивать, чем в казарме перловкой давиться.
Внезапно неприятная соседка резко поднялась со скамьи и спросила у пробегавшей мимо проводницы:
— Простите, в соседнем купе как раз место освободилось. Я могу туда перейти?
Тётушка в засаленной темно-синей шинели, мгновенно прокачав ситуацию, полуутвердительно спросила:
— Конфликт с соседями?
Соседка обожгла студентов ненавидящим взглядом, медленно проговорила:
— Еще нет, но скоро будет.
— Хорошо, перебирайтесь. А вам не тяжело будет наверх карабкаться?
Женщина лишь пренебрежительно махнула рукой и поволокла по узкому проходу сумки. Ошарашенные студенты не сразу пришли в себя:
— Чего это она взбрыкнула? Кажись, и не выражались при ней.
— Не бери в голову, друг. Не врубаешься, что ли – проблемы у бабы, вот она и бесится в присутствии нормальных мужиков.
Парни демонстративно захохотали, достали измочаленную колоду карт и принялись лупить ими по многострадальному столику.
Поздно вечером на освободившиеся места в купе, куда перешла вздорная тетка, сели двое солдатиков – длинные, нескладные, в мешковатых мятых «хэбэ» и стоптанных кирзачах. Воины первого года службы сняли шинели, ремни, и, не сговариваясь, отправились за кипятком. Достали из вещмешка полбуханки ржаного хлеба и по кубику бульона «Галина Бланка», уселись рядышком, шумно прихлебывая. Внезапно зашевелилась на верхней полке скупая женщина, скользнула на пол и стянула за собой сумку.
«Неужели и эти попутчики ее не устраивают? – подумал с неприязнью. – Или так переживает за свои шмотки?» А она тем временем сноровисто выкладывала перед опешившими солдатами свои запасы: колбасу, сыр, домашние салаты, варенье, пирожки…
— Кушайте, кушайте, сыночки, не стесняйтесь. Что же вы такие худенькие-то? Слава Богу, матери вас такими не видят…
Рано утром столкнулся с ней в тамбуре и не выдержал, стыдливо отвел глаза. Она первая заговорила, опустив голову и словно в чем-то оправдываясь:
— Сын мой, Сережа, в армии служит. Вернее, в госпитале лежит, в военном. Он вместе с другом в патруле был, когда возле какого-то бара пьяная драка случилась. На свою беду разнимать ее кинулись - молодые, сильные, спортсмены оба. А там «золотая молодежь» оттягивалась, детки новорусские гуляли, сволочи.
Казенным вафельным полотенцем она смахнула набежавшие слезы:
— Володю, друга евонного, насмерть застрелили, а Сереже пуля грудь пробила. Три дня между жизнью и смертью висел, еле вытащили врачи с того света. По гроб жизни буду за них молиться. А мне он только потом написал, когда опасность уже миновала…
Вскоре женщина вышла, оставив дрыхнувшим еще солдатикам груду еды. Стоя в тамбуре, на зыбкой границе спертой вагонной затхлости и кристально чистого, как слеза Снежной Королевы, воздуха маленькой лесной станции, я долго глядел вслед матери. А она, не оглядываясь и все ускоряя шаг, уходила прямо на восходящее солнце…
андрей рябов: Мелочь пузатая.