Евгений Петраш: Первый.
Что на самом деле важнее – уметь творить чудеса, уметь в них верить или уметь проходить мимо них?... Точнее нет. Что на самом деле лучше? В каждой из этих способностей есть одна схожая черта – они существуют ровно столько, сколько вы осознаете их присутствие.
В этом сборнике собраны рассказы, каждый из которых показывает мир чудес с разных сторон. Чудеса – как исполнение наших желаний, чудеса, как полный переворот мира с ног на голову, долгожданный и такой приятный.. Чудеса, которые сами приходят к людям, чтобы… Наверное, чтобы люди их потеряли.
Каждый человек хоть раз в жизни задумывался над исполнением своих желаний. Каждый из вас мечтал. Но мало кто на самом деле прочувствовал, что именно необходимо сделать, чтобы самая бредовая мечта воплотилась в реальность. Евгений Петраш, видимо, нашел какой-то путь. Один из миллиона путей.
И вот почему-то еще вспомнилось изречение Ричарда Баха, кажется: «В твоих силах сделать абсолютно все, все. Кроме лишь двух вещей: Ты не можешь создать реальность, и не можешь ее же разрушить.»
Сборник рассказов «Первый» не учит, как можно создать новую реальность. Он, скорее, учит, как ее можно изменить..
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Кира Сокол
|
Первый
2006Дневная Звезда. |Когда экраны были большими. |Беседа двух богов. |Это не мое отражение!..
Дневная Звезда.
Эйли жила высоко на большой и старой горе, и пожалуй, еще одной такой горы не сыскать было во всей округе. Подножие ее было так далеко, что реки внизу казались ручьями, а маленькие реки — всего лишь ленточками, они сплетались в рыболовную сеть, накинутую на леса, а наверху, вокруг вершины, Эйли всегда видела белые облака — настолько вершина была высоко. И Эйли видела горизонт — такого горизонта не может видеть ни один человек, живущий на земле: это была не кончающаяся, не умеющая кончаться даль, и Эйли говорила, что нет такой подзорной трубы, в которую можно бы было разглядеть там человека.
Каждое утро, когда просыпалась, Эйли видела эту даль в окно своей комнаты. Она жила в двухэтажном каменном домике прямо на краю скалы, и вьющиеся стебли цветков из ее окна струились по скале вниз, жили там внизу своей собственной жизнью, недосягаемые ни для чьих рук. Она поливала их из леечки каждый день, а когда шел дождь, она открывала настежь окно и ставила на подоконник все цветы, какие могла найти в своей комнате: так они могли пить воду, приготовленную природой специально для них. Мать сначала ругала ее за это, но потом поняла, что ругать Эйли нет пользы: ей всегда было лучше всех известно, чего хотят цветы.
Когда зимой вместо дождя шел снег, Эйли бегала во дворе в пестрой вязаной шапке, а когда родители не могли ее видеть, она снимала шапку и старалась наполнить ее снегом до краев. Прибегая домой, она быстро проходила мимо родителей, поднималась к себе в комнату и посыпала этим снегом цветы, потому что все окна в доме закрывались наглухо до самой весны.
А еще зимой Эйли всегда играла в снежки, прыгала в сугробы и падала в снег, раскинув руки в стороны. При этом на снегу оставались ее очертания, и Эйли, взяв в руки тонкую палочку, дорисовывала их, добавляя силуэты костюмов, шляп, как у старинных дам, шпаг, или шутовских шапок с бубенчиками, или вовсе не возможных деталей: крыльев, как у настоящих птиц, перьев, новых рук, хвостов, как у русалок, и чего только могла придумать. Потом она аккуратно опрыскивала эти картины водой по много раз, добавляя в нее краски, картины схватывались цветным льдом и оставались такими, пока не таял снег.
Весной Эйли не могла дождаться того момента, когда на крыше появятся сосульки, а когда они наконец появлялись, она осторожно отламывала их там, куда могла дотянуться, там же, где не могла — старалась сбить длинной палкой. После этого, перевернув их вверх ногами, она строила из них ледяные замки и города, блестящие и сверкающие острыми повернутыми вверх концами.
А еще весной она подолгу с приятной тоской смотрела на все те же дали из своего окна, потому что вдали земля темнела и становилась бурой: снег начинал таять, оставляя после себя белые острова, белые линии, белые полосы, откуда-то появлялись птицы и начинали кружить над этими темно-коричневыми пространствами, словно частицы земли, вдруг оторвавшиеся от горизонта и носимые ветром по небу. В это время года для птиц открывалось самое большое пространство чтобы летать, а на реках ломался лед, и Эйли иногда даже слышала треск, похожий за залпы артиллерийских орудий.
Летом Эйли делала все, что только можно было делать летом: бегала по окрестным местам вместе со своими собаками, спускалась в ущелья, которых в округе было невероятное множество, плавала во всех окрестных озерах, ходила во всех окрестных лесах, знала те места, о которых не догадывались даже охотники, жившие на этой горе, она могла делать что угодно, быть где угодно, но только стоило во дворе прозвенеть колоколу, говорящему о том, что всем необходимо собраться дома — и она возвращалась домой, она могла услышать этот колокол, где бы она ни находилась, даже в самом далеком уголке горы.
Осенью Эйли от всей души хрустела листвой, которая падала с тополей и осин, причем совершенно ясно одно: если бы Эйли не жила в этих местах, такого количества листвы там никогда бы не падало, а может быть, листва там не падала бы вообще. Или спала бы один раз — и не появлялась снова. Но поскольку Эйли все же жила там, то каждую осень к ее ногам слетали целые сугробы, целые лавины, целые пропасти пестрых сухих и превосходно шуршащих листьев, и Эйли бегала по ним, взметала их ногами, разбрасывала фонтанами по всей округе, падала и зарывалась в них с головой — словом, делала все, что только могла придумать, притом что осень в этих краях — самое красивое и красочное время года.
В доме вместе с Эйли были отец и мать, из родственников у нее была еще бабушка, но она жила на той же горе выше и приходила в гости изредка, только по воскресным дням недели. В их большом для трех человек доме жили еще трое: печник, садовник и повар. В остальном же в округе не было ни одной человеческой души. Небольшой городок с длинным и трудным названием находился в трех часах езды вверх по горным тропам, там всегда было много людей, местных и приезжих, но дом, в котором жила Эйли, стоял в стороне от главной дороги, поэтому никому не было нужды в него заглядывать, и жизнь городка совсем не трогала его.
Их домик стоял прямо на самом краю скалы, и издалека его вообще можно было не заметить: каменные серые стены ничем не отличались от горного камня. Только оранжевая черепица на крыше могла броситься в глаза, да поднимающийся дымок из трубы в холодное время года. Ночью же среди многочисленных оттенков ночного цвета можно было увидеть тринадцать мерцающих огоньков: это дрожащими свечами горели тринадцать окон, в них двигались фигуры, велись речи, пелись песни. Занавески в этом доме хоть и были, но никогда не закрывались, наоборот, порой окна распахивались во всю ширь, и занавески только выхватывало ветром наружу. Последнее, тринадцатое окно на обращенной к пропасти стороне находилось на маленькой круглой башенке с остроконечной, как шляпа волшебника, крышей с флюгером. На этой башенке это было единственное окно, и Эйли часто сидела возле него, положив локти на подоконник и смотря на ночную даль — на реки, на леса, на огни больших городов. Там, в дали она видела миллиард огней, словно перед ней распахивались два неба — одно вверху, одно внизу, — и невозможно было сосчитать, на каком небе звезд больше. Но Ветер, всемогущий и всемудрейший, не приносил Эйли ни одного звука оттуда — только тишина, только какая-то вечная и бесконечная загадка миллиарда земных огней, будто ночное небо отражалось в каком-то таинственном и бесконечном океане.
С другой стороны дома высокое винтовое крыльцо спускалось прямо в сад, в котором одновременно прорастало столько оттенков цвета, что сосчитать их не представлялось никакой возможности. Эйли говорила, что сад, особенно если посмотреть сверху — это ее «дневное небо», на котором цветов много, как звезд, которые почему-то раскрашиваются, словно разноцветные стеклышки. В саду росли тополи и осины, Эйли часто сидела под ними на скамейке, рисуя на земле осиновой веткой разные непонятные знаки. Когда ее спрашивали, что означают эти знаки, она отвечала, что придумывает новые слова, которые могут назвать то, что не назовешь обычными словами. Корабль с раздувающимися парусами означал у нее то, что она чувствовала, отрываясь поздно вечером от окна и спускаясь с башни; она рисовала подхватываемый ветром и кружащийся в полете осиновый листок, и это у нее без слов обозначало, что она вспоминает музыку; а еще она рисовала совсем странный знак: выводила свободно линию, закругляла ее и начинала рисовать и рисовать круги, не отрывая ветки от земли, и каждый новый круг был внутри предыдущего, и она закручивала, сжимала эту спираль, пока круги наконец не сходились в одну точку. Что это означает, она не могла сказать, ведь этого не назовешь словами.
Пройдя по саду, Эйли поднималась по ступенькам и выходила на небольшую смотровую площадку на краю скалы, отгороженную от пропасти заборчиком. На площадке стояли быстрые и бесшумные качели, и Эйли качалась на них по много часов подряд, смотря бесконечно вдаль. Это было для нее самое любимое место во всем доме. Она летала назад и вперед, на ветру играли ее волосы, а впереди белые океаны облаков неподвижно и важно окутывали зеленые рассеченные горами и реками пространства, которые можно положить на ладонь, подуть слегка, и эти океаны облаков слетели бы, как пух и перья. Эйли казалось, что земля под ее качелями перестает существовать, и она летает на них, просто повиснув в воздухе, высоко над землей, зацепившись за облака. Это были волшебные качели, как и все вокруг.
Так Эйли жила на этой большой горе, в своем доме, не встречая чужих людей, она жила бы так и дальше, если бы однажды апрельским утром в их дом не пришел совсем чужой и не знакомый человек.
Это случилось совсем рано, и по всем законам и порядкам Эйли должна была еще тихо видеть сны в своей кровати, но почему-то именно в этот день она раскрыла глаза с самым восходом солнца и не смогла их закрыть. Солнце ударило ей в глаза золотым отблеском, пробившимся между стеблями цветков с подоконника, в этом луче дрожали листья и летали точки пылинок. Эйли встала и подошла к окну, чтобы как обычно взглянуть вдаль и увидеть, есть ли сегодня там туман, а если есть, то насколько он густой. И она увидела: в тот день туман был очень густой, он как белая вата лег на поля и реки, закрыв собой всю полосу горизонта и размыв границу между небом и землей. В тот день небо и земля плавно сквозь туман перетекали друг в друга, а на нижнем этаже в соседней снизу комнате слышались два голоса, негромко и осторожно ведущие беседу.
— Нет-нет, никакой платы. Вы меня обижаете, – говорил голос, принадлежащий отцу Эйли.
— Вы добрый хозяин, мой друг, – ответил ему кто-то другой.
«Не знакомый голос, – подумала Эйли. – Это чужой!..»
— Не стоит, я все равно не могу ничем вам помочь.
— Вы ошибаетесь, вы можете очень много для меня сделать! Для этого всего-то нужно: разрешить мне взять его с собой и пустить меня с ним в свой дом.
— Я смог бы сделать это для вас, но вы должны понять: у нас закрытый дом, мы годами не принимали гостей… Это традиция, мы можем приютить путника на несколько дней, если это так необходимо, но мы не пускаем в дом постояльцев. Для этого есть гостиницы в городе.
— Нет, нет, я же вам говорил. Я не могу отправиться в город, там меня ничего хорошего не ждет. И в конце концов я просто потеряю время, так ничего и не добившись. Самое лучшее место — это ваш дом. Это не место, а просто сказка, ничего лучше и представить нельзя.
— Извините, вы должны меня простить…
— Да нет же, я прошу вас еще раз! Что это вам будет стоить? В конце концов, если вы будете не довольны, вы всегда сможете прогнать меня.
— Дело не в том, буду ли я доволен вами или нет — дело в порядке. У нас давно не было гостей и не должно быть впредь.
— Так отступитесь от порядка только раз! Вы же понимаете, насколько это может быть важно. Причем не только для меня, если все пойдет как я думаю, это может оказаться важным для очень многих людей.
— Да, я не спорю с вами, но все же я не могу…
— Просто ваш дом — невероятно подходящее место. Я бы хотел, если вы не возражаете, занять комнату в башне, что над вашим домом.
«В башне!..»
— Если только так…
— Да, мне этого будет достаточно. Я буду заниматься там своим делом и совершенно не буду вам мешать, можете быть уверены. И при этом я могу исполнять любые ваши просьбы, в том числе ездить в город, когда вам это будет нужно.
— Что же…
— И еще, я знаю, у вас есть дочь. Мне говорили, что она замечательная. Я бы мог показывать ей иногда некоторые очень интересные вещи, я уверен, это будет для нее приятно и полезно.
— Вы очень много знаете о нашей семье.
— Да, если позволите, я вообще знаю не мало. Такова моя профессия.
— Хорошо, должен сказать, вы начинаете меня убеждать. Но я должен подумать.
— Конечно!
И настала тишина — оба голоса перестали говорить, только слышались неторопливые шаги: это отец ходил по комнате, наверное, заложив руки за спину, как он всегда делал, когда принимал важное решение. Эйли замерла, стоя у подоконника, боясь выдохнуть воздух, потому что звук, который при этом издаст ее нос, мог заглушить ответ отца, а отец мог ответить в любую секунду. Так Эйли простояла, задержав дыхание, с полминуты, потом она от беспомощности затрясла пальцами рук, бесшумно затрепетала губами — и наконец выдохнула струю воздуха ртом, раскрыв его как можно шире, чтобы получилось как можно меньше звука. И не напрасно, потому что почти в этот же самый момент послышался голос отца:
— Хорошо, мы сделаем для вас исключение. Раз это действительно так важно.
— Нет, еще важнее.
— Ну ладно. Только нужно обязательно поговорить с хозяйкой — моей женой — хотя бы одно ее слово против решит весь вопрос.
— Да-да, разумеется.
— Пока вы можете занести ваши вещи…
— Нет необходимости. Все вещи при мне. Только он остался у входа, но это минутное дело.
— Ну так занесите его. Нечего ему стоять у двери.
Послышались две пары шагов, и Эйли поняла, что говорящие разошлись.
Она широко улыбнулась — так широко, как только у нее одной могло получиться, потому что так улыбаться могла только она одна на свете, и только в самую радостную минуту. Она сама, правда, не могла понять, почему именно ей вдруг стало так радостно, причем одновременно она ясно чувствовала, что ей еще и немного страшно, ведь никто не может знать, что это за незнакомый человек и зачем он приехал к ним в дом. Но он знает о ней. «И еще, я знаю, у вас есть дочь. Мне говорили, что она замечательная» (она замечательная!), – значит, о ней тоже подумали, и ее тоже ждет что-то новое и странное… Эйли не могла отвлечься от этих мыслей и еще долго стояла так у окна, моргая и смотря в одну точку в накрытой туманом дали.
А потом внизу послышались шаги — много шагов, быстрых, торопливых и неуклюжих. Эйли поняла, что это повар с печником таскают из кладовой вещи, чтобы приготовить новому жильцу его комнату.
Эйли хлопнула в ладоши и обнаружила, что ее волосы на миг стали невесомы и у носа просвистел воздух. «Похоже, я подпрыгнула на месте», – решила она и тут же выскочила из комнаты, неслышно и быстро понесшись по лестнице вниз. Перила на лестнице были старые, тяжелые, деревянные и покрытые лаком, и Эйли, как всегда, когда внизу ее ждало что-то интересное и захватывающее, пробежала по ним на ходу пальцами.
— Тише, тише, не спеши, – послышался голос снизу, и Эйли увидела, что летит прямо на печника и садовника, несущих вверх по лестнице тяжелый ящик.
Эйли кое-как увернулась от них, проскользнув где-то между ящиком и перилами, при этом внутри ящика что-то пошатнулось и прогремело.
Мгновенно внизу лестницы появился высокий человек с пепельными волосами, напоминающими оттаивающие равнины вдали, или быть может, корки льда на реках, человек был худой и морщинистый, но при этом неестественно быстрый для своих лет. В его серых глазах сверкнул огонь, но мгновенно угас, как только человек увидел Эйли.
— Ах, простите, – произнес он мягко, поклонившись ей. – Это вы и есть?.. Да, конечно, это вы и есть, милая леди.
Эйли на миг растерялась, не зная, что ответить, но тут же собралась обратно: она учтиво подогнула ножку, расправив платье, и с улыбкой ответила:
— Да, это я.
В этот момент рядом с человеком появился ее отец, у него был какой-то обеспокоенный вид, но это беспокойство мгновенно улетучилось, и отец сказал:
— Ну а вот и моя дочь, – он с улыбкой указал ладонью на Эйли, представив ее: – Это Эйли, прошу смотреть и радоваться. А это господин Смит, наш жилец, он поживет у нас некоторое время.
— Очень приятно, – ответила Эйли, кивнув. Она старалась сдерживать все ощущения внутри себя, но ей вдруг стало как-то неудобно: ей показалось, что этот человек все равно ловит все ее чувства, как бы она их ни прятала.
— Все в порядке?.. – спросил отец у господина Смита, показывая взглядом на тот ящик, удаляющийся вверх по лестнице.
— Да-да, ничего страшного, – успокоил Смит, занесите его, пожалуйста, сразу в башню.
— В башню?.. – спросила Эйли, стараясь изобразить удивление.
— Да, туда, – отец кивнул. – Господин Смит остановится там. Ему так удобнее.
— Да, не представляете, как там хорошо в это время года, – согласился Смит.
— А что у вас в ящике?.. – с улыбкой спросила Эйли, моргая глазами.
— О, это интересная вещь! – воскликнул, вскинув руками, господин. – Я вам обязательно это покажу, милая леди!
— А все-таки, что там? – Эйли бросила взгляд на ящик и перекинула обратно на седого человека. – Что за интересная вещь?..
— Телескоп, – ответил Смит, улыбнувшись.
— Смотреть на звезды?.. – Эйли молча прислонилась к перилам, и на лице ее мгновенно стали раскрываться все ее чувства, она совершенно забыла, что их надо прятать.
— Да, смотреть, и обязательно на звезды, милая Эйли. А то куда же еще смотреть?..
Эйли рассмеялась, прижав кисть ко рту, ей в этот момент захотелось так сильно подпрыгнуть на месте, чтобы провалиться в чулан под лестницей, но она не могла этого сделать, так как тогда в наказание ей могли бы запретить смотреть в телескоп.
— А вы мне… разрешите?.. – спросила она робко, прикусив губу верхними зубами, сдерживая таким образом радость.
— Конечно же! – ответил громко господин Смит и рассмеялся. – А как же?
И тут Эйли улыбнулась наконец так, как ей того хотелось на самом деле, как она вправду могла улыбаться, решив, что теперь уже пора.
— А когда?.. – а этот вопрос выскочил у нее как-то сам собой, не спросив у нее особого разрешения.
— Как только, госпожа. Как только, – с улыбкой ответил Смит, после чего добавил хозяину: – Разрешите, я поднимусь и разберу свои вещи, – откланялся и удалился вверх по лестнице.
Проходя мимо Эйли, он снова улыбнулся ей и слегка задел рукавом рукав ее платья. Эйли ощутила запах каких-то невиданных ею полевых цветов и еще спирта, будто эти цветы были заспиртованы в стеклянной банке, непонятно зачем.
Конечно, тем же самым вечером она взбежала по лестнице к запертой теперь изнутри двери башни и постучала в нее, с нетерпением ожидая ответа. В ту же секунду раздался щелчок, и господин Смит отворил дверь, показавшись на пороге комнаты. Он держал в руках железный циркуль-угломер, рукава его белой рубашки были закатаны по локоть, а на носу очень низко висели очки, и он смотрел на Эйли поверх них.
— Здравствуйте… – нерешительно произнесла Эйли, потому что она совсем не знала, что еще можно было сказать.
Смит с несколько секунд помолчал, глядя на нее и стоя неподвижно. А потом улыбнулся, окинув ее внимательным взглядом, и сказал:
— Здравствуйте, госпожа Эйли. Я очень рад вас видеть!
Эйли засмеялась в нос, потеребив пальцами края своего платья.
— Входите, – Смит отступил на шаг назад и жестом пригласил Эйли на порог.
Эйли очень быстро заскочила внутрь и огляделась вокруг: ее родная, любимая башня была теперь похожа на что-то совсем другое, совсем ей не знакомое, но притом Эйли совсем ясно чувствовала точно тот же самый дух, какой был здесь раньше. Словно башня была гусеницей, которая превратилась теперь в бабочку. Раньше здесь не было совершенно никакой мебели кроме одного-единственного стула, который стоял у окна, и то это был стул из комнаты Эйли, и она сама притащила его сюда вверх по лестнице; теперь же здесь стояла раскладная походная кровать с бельем и подушкой, такое же раскладывающееся кресло, стол, принесенный из нижних комнат, на котором лежала кипа бумаг и как страусиные перья торчком стояли карандаши, окруженные циркулями, линейками, угломерами и прочими чертежными принадлежностями. По стенам теперь были расклеены, развешаны и прибиты гвоздями какие-то листы с изображенными чертежами, один страннее и причудливее другого, карты, нижние края которых норовили завернуться в трубку и поэтому обязательно подпирались чем-то или прибивались гвоздями, железные листы, покрашенные черной краской, на которых мелом были выведены рисунки, и словно солью, посыпаны цифрами. Еще висела большая, от самого потолка до самого пола карта, черная и вся сверху до низу запорошенная белыми точками.
Ну, а в центре комнаты стояло то, что сразу же привлекло внимание Эйли, и потом уже она не могла отвлечься от этого. Все то, что было вокруг, только очень быстро пролетело у нее перед глазами, но через мгновение она встала, как вкопанная, и не могла оторвать взгляда с одного места в центре комнаты. Там стоял телескоп. На трехногом штативе, с винтами, ручками, кольцами, разделенными штрихами на миллиметры, с какими-то непонятными дугами, разрисованными в градусы, с какими-то странными грузиками, висящими неподвижно на нитях, с пружинами, закрученными в спирали, с удивительной большой стрелкой, то и дело пробегающей по дуге взад-вперед, со всем этим — длинная, тонкая, изящная и безумно красивая серебристая трубка с серебряным глазом из линз.
Эйли ахнула, увидев это, и вся вытянулась по струнке. Только глаза ее моргали невероятно быстро, не в силах остановиться.
— Это очень приятно, что не только на небе, но теперь и прямо в моей комнате есть звезда, – ласково произнес Смит, закрыв за Эйли дверь.
Эйли поняла, что это ее он имеет в виду, и смущенно улыбнулась, все еще не отрывая взгляда от этого странного и удивительного прибора. Все, что происходило вокруг нее в этот момент, было словно чем-то посторонним и совсем ее не касалось.
Смит подошел к своему столу и начертил что-то циркулем, хмыкнув и покивав головой.
— Да, – вздохнул он, – не все здесь так просто. Угол, угол, угол… Слишком большой угол зрения, нужно быть очень внимательным… – он повернул голову к Эйли: – А, как вы думаете?.. Нужно быть очень внимательным?..
Эйли встряхнула головой, сбросив с себя минутное наваждение и снова вернувшись к тому, что ее окружает.
— Да-а… Да, наверное, – пожала она плечами.
Смит поднял брови и кивнул. Затем он бросил на стол циркуль, отойдя к одной из карт на стене.
— Ну, и как вам? – спросил он Эйли, не поворачиваясь к ней, а отмеряя что-то на карте большим и указательным пальцами. – Узнаете свое бывшее жилище?..
Эйли засмеялась, обводя снова все окружающее взглядом, на этот раз внимательно подмечая каждую деталь.
— Да, с трудом! – воскликнула она. – Как вы все здесь изменили всего за день!.. С трудом узнаю… Но это не правда, я здесь не жила.
— Знаю, – ответил он, – но вы проводили здесь много времени. – Он указал рукой, не поворачиваясь: – Вот у этого окна. Сидели и смотрели вдаль часами. Не так ли?
Эйли заморгала глазами, удивленно на него уставившись, внутри у нее что-то задрожало.
— Да, но… Откуда вы знаете?..
— Ничего нет проще. Я видел вас.
— Видели?!.
Эйли затрясла головой в недоумении.
— Как?! Как вы могли меня видеть?..
— Не беспокойтесь! У меня же телескоп. Поэтому я очень далеко вижу и очень много знаю, – он засмеялся, щелкнув пальцами: – Есть!
Воскликнув это, он подскочил к столу, взял булавку с ярко-красной стеклянной головкой и воткнул ее в какую-то точку на карте.
— Вот, – сказал он, снова кивнув, – это уже куда лучше. Я хотя бы знаю, с чего начинать.
— Как это неприлично и бессовестно, – обидчиво и укоризненно сказала Эйли, сжав руки в кулаки.
— Что именно: что мне есть, с чего начать?..
— Что вы смотрели за мной. Вам должно быть стыдно.
— Ах, глупости, глупости! – он махнул рукой, подскочив к телескопу, нагнувшись над ним и заглянув одним глазом в какую-то трубку. – Мне было вовсе и не до вас.
— Ах не до меня?
Эйли хмыкнула и почесала нос. Смит продолжал стоять и смотреть в телескоп, настраивая его, подводя кольца и рычажки. Тогда Эйли хлопнула себя по бедру ладонью, быстро прошла по комнате, подошла к окну и встала в стойку возле него, уперев руки в бока.
— Леди, отойдите от окна, – произнес медленно Смит, не отрываясь от окуляра. – Вы мне все загородили…
— После того, что вы сделали, вы обязаны дать мне посмотреть в телескоп, и прямо немедленно! – выпалила Эйли, кивнув и сверкнув глазами.
— Вот как… – Смит вздохнул. А потом выпрямился и посмотрел на Эйли, прищурившись. – Идет!
Он вздохнул и, помолчав, махнул ей рукой, зовя к телескопу.
Эйли радостно улыбнулась, практически подбежав к Смиту и ожидая, что он велит ей сделать.
— Куда бы вы хотели посмотреть, госпожа? – поинтересовался Смит, прищурившись и посмотрев в раскрытое окно, за которым в черноте рассыпалось звездное небо.
— Я… Я не знаю, – честно ответила Эйли и первый раз робко, с трепетным чувством коснулась рукой телескопа — холодной стали, словно клинок древнего рыцарского меча.
— Сейчас мы что-нибудь придумаем, – Смит махнул рукой, советуя этим жестом Эйли не беспокоиться, и нагнулся к окуляру, наводя телескоп на цель.
— А как вы можете смотреть небо, – спросила его Эйли, – если у вас только маленькое окошко?.. Вам же ничего не видно!
— А вот и нет. Через это окошко, моя милая, мне такое видно… Никому и не снилось. А все небо мне и ни к чему. То, что я ищу — там, – он, не глядя, указал пальцем в окно.
— Вы что-то ищите? А что именно?
— Ух, какая вы любопытная. Это тайна.
— Я так и знала! Нет, это не честно… Почему всегда для меня все тайна? Даже и вы — то же самое…
— Нет, у меня — действительно тайна. Не беспокойтесь, не только для вас.
— Прекратите называть меня на «вы»!
— А как же мне тебя называть?
— А вот так, как назвали сейчас… На «ты». А то мне кажется, что вы все время шутите. И тайну вашу я обязательно раскрою!
— Кто знает, может быть… – Смит улыбнулся и щелкнул пальцами: – Вот так. Готово. На звезды нам с вами смотреть… Просите, нам с тобой смотреть еще рановато, поэтому рекомендую начать с луны. Как вам луна?..
— Луна?.. – Эйли проглотила комок воздуха. – Давайте!..
— Прошу! – Смит улыбнулся, отошел от окуляра и взмахом руки пригласил к нему Эйли.
Эйли поняла, что настала ее пора. Трудно даже представить, как долго она ждала этого. С самого утра. В общем, для обычного человека, вроде нас с вами, это было бы и не очень долго — но уж точно не для Эйли, тем более не для случая, когда речь идет о телескопе и о звездах. Теперь пусть не звезды, пусть — луна, не важно! Главное — что первый раз в жизни.
Первый раз в жизни Эйли, прищурив один глаз, наклонилась к окуляру телескопа, и в этот миг все вокруг шло уже как-то не так. Ну, как будто человек катится с горы на велосипеде, катится себе и катится неторопливо, притормаживая, и тут тормоза у него ломаются, и он понимает, что не может остановиться, что бы он ни делал. При этом дорога впереди — прямая-прямая, широкая, как река, ни одного поворота, ни одного холмика, склон кончается плавно, и останавливаться человеку, откровенно говоря, совсем и не хочется. Вот что-то подобное чувствовала и Эйли, будто время для нее превратилось в полет с горы на велосипеде. Она, совсем приблизившись к окуляру, почувствовав, что вот-вот в его заглянет, приостановилась, оттягивая это событие и не решаясь в конце концов его осуществить.
Вот она зажмурила оба глаза, а потом, широко распахнув один из них, посмотрела в окуляр.
— Ну как, вы видите луну? – поинтересовался Смит, отойдя на два шага и философски сложив руки на груди.
— Вижу… – честно ответила ему Эйли.
Она в тот миг видела луну так крупно, как она и не ожидала увидеть. Огромное бледно-желтое пятно, рассеченное и взрытое, отчаянно скачущее во всех направлениях потому, поняла Эйли, что телескоп крепился не совсем прочно и дрожал то ли от ветра, немного качающего башню, то ли от нее, Эйли, дрожащей в глубине души от восхищения. Но вот что поразило Эйли до самых кончиков волос, (как она сама любила говорить): это было большое изображение луны, во весь обзор ее глаз, такое, что едва умещалось в картинку телескопа, но при этом все эти трещины, все эти впадины, кратеры, эти ветвящиеся черные линии на самой границе, где темнота сглатывала четверть диска — все это была та луна, настоящая, не нарисованная — та, которую можно потрогать! И Эйли действительно представила себе, что вот сейчас, в этот самый миг она протянет вперед руку, чтобы осторожно коснуться пальцем этой огромной и светлой луны, протянет — и непременно коснется, нарушив все законы здравого смысла, все то, что ей говорили взрослые умные люди столько лет и что столько лет видела она сама.
Но нет, она не протянула руку и не коснулась. Хотя сделала бы это непременно, если бы была одна — теперь же она чувствовала, что Смит стоит рядом.
— Ну как, вам это нравится? – спросил он ее.
— Да… Можно, я еще посмотрю?..
— Пожалуйста.
Смит пожал плечами и осторожно отошел к столу. Его шаги резко отозвались для Эйли: у нее перед глазами луна несколько раз так скакнула, что едва не вылетела из поля зрения. Эйли поморщилась, но обрадовавшись, что все-таки не потеряла свое чудо, продолжала разглядывать его в подробностях.
Смит начертил несколько знаков на своих листах, нагнувшись над столом, и сказал:
— Вот и все дела.
— Скажите, скажите, а это почему везде круг по краям гладкий, а в одном месте — будто кусок луны оторвали, как от листка бумаги?..
— Это граница дня и ночи, там такие неровности из-за того, что поверхность луны неровная.
Смит улыбнулся и посмотрел на Эйли.
— Смотрите сколько захочется. Только знайте: долго не получится.
Это был, наверное, первый раз, когда он внимательно на нее смотрел. До того он только пробегал по ней взглядом, как это только и возможно в разговоре, выделяя то глаза, то говорящие губы, то пальцы рук, то ее общие контуры, то какие-то детали одежды, и то сделать было сложно, потому что Эйли редко стояла на одном месте и почти постоянно двигалась, сложно было поймать ее глазами и рассмотреть. Теперь же он видел ее полностью, и только теперь по-настоящему всмотрелся в нее.
Вот она стоит, согнувшись у телескопа, щурясь и прижимаясь глазом к окуляру, будто чем ближе она к нему прижмется, тем лучше будет видно луну. Одной рукой она держит трубку телескопа, другая на колене, сжимает ткань платья, при этом никакого значения для нее не имеет, что платье наверняка помнется. Глаз, конечно, не видно, потому что один утонул в окуляре, другой она зажмурила плотно-плотно, так, что поднялся уголок рта. Однако на лице ее улыбка — милая, светящаяся и совершенно обезоруживающая улыбка, и самое главное — она не подготовлена, ни для кого не предназначена, никому не подстроена… Она просто светится у Эйли на лице, очевидно потому, что на лице у Эйли очень хорошо светиться.
Смит ничего не сказал. Он замер на несколько секунд, стоя на месте, словно превратился в каменное изваяние, и брови его нахмурились. Из его уст прозвучало еле слышное «Хм…»
— Ой, что такое?.. – обиженно воскликнула Эйли. – Она уехала… Так не честно.
— Ничего не поделаешь, – сказал Смит, подняв брови, – Луна не стоит на месте, она движется, как и многое на свете.
— И что теперь делать?..
— Ничего.
— Ждать, когда она вернется обратно?
— Нет! – Смит рассмеялся, помотав головой. – Нет, это будет очень долго!
— Тогда надо ее догнать.
— Попробуй.
— Но как… Как я это попробую?..
— Очень просто. Нужно только подвинуть трубку в ту сторону, куда ушла луна.
Эйли осторожно, с таким чувством, будто она идет над ареной по канату, оторвала руку от своего платья, поднесла ее к трубке, взяв ее двумя руками, и попыталась переместиться по небу своим далеко видящим глазом. Но она как-то слишком сильно дернула трубку, и желтое пятно быстро промелькнуло у нее перед глазами, улетев в неизвестном направлении, а осталась только ночная чернота космоса и несколько горящих белых одиноких точек.
— Все, теперь я ее не поймаю… – огорченно вздохнула Эйли.
— Ничего страшного. Поймаем в другой раз. Но теперь ты видишь звезды, разве не так?..
— Вижу… – Эйли кивнула, а потом пожала плечами, все еще смотря в глазок окуляра: – Только я не знаю, что это за звезды… Как они называются?
Смит в ответ спросил:
— А это оказывается так важно?..
— Да… Если бы я знала, я бы чувствовала их, наверное, совсем по-другому.
— Что же, ты очень даже права. Когда ты смотришь на звезды в телескоп, ты видишь просто точки. Но когда они приобретают названия, то каждая из них становится чем-то особым, уникальным, и тогда уже каждая точка отличается от других. Так?
— Так-так!
— Увы, сейчас я тебе не смогу помочь. Я ведь не знаю, куда именно ты смотришь.
— Там четыре звезды, как квадрат, только его взяли и потянули за правый верхний угол, и он растянулся…
— Эйли, я ничего не могу сказать, на небе огромное количество таких мест. Дай, я сам посмотрю.
— Сейчас…
Смит подошел к ней вплотную, собираясь встать за телескоп, но Эйли не сходила с места:
— Сейчас, сейчас… Подождите, я посмотрю еще секунду…
— Секунда уже прошла.
— Да?.. Когда?..
Эйли совершенно не думала, о чем говорит. Ей просто хотелось устоять как можно дольше, видя перед глазами эту картину, потому что она совершенно точно знала, что если сейчас отойдет, то эту картину она уже никогда не увидит. Нет, возможно, она увидит другие, даже еще интереснее и лучше, но эту, вот именно эту самую — уже никогда. И она стояла, вцепившись намертво в стальную трубку.
Неизвестно, каким способом Смиту удалось бы оторвать ее и освободить себе рабочее место, если бы где-то внизу, за глухими каменными этажами и перегородками не зазвучал колокол, через долю секунды ворвавшись в их комнату через открытое окно. Эйли вздрогнула, мгновенно подняла голову и устремила взгляд поверх телескопа. Она вдруг вспомнила, что находится в том месте, где ей, строго говоря, и не положено находиться, и если она не прибежит вниз через две минуты, то ее начнут искать, непременно найдут в башне (с башни, конечно же, и начнут искать), и потом, быть может, запретят вообще даже думать о телескопе, или еще хуже того — выгонят господина Смита.
— Это меня… – сказала она еле слышно, продолжая смотреть в неопределенную точку и затаив дыхание. – Мне, кажется, пора…
— Раз пора — тогда нужно идти, – улыбнулся господин Смит, отойдя на шаг от телескопа и Эйли.
— Да… – Эйли подождала в неподвижном состоянии еще несколько секунд — а потом мгновенно сорвалась со своего места и практически вылетела из комнаты.
Только на самом пороге, распахнув дверь, она приостановилась, повернулась к Смиту и сказала, кивнув:
— Можно?.. Я еще приду, – и выскочила за дверь.
Теперь, когда она спускалась бегом с башни по лестнице, ей представился все тот же корабль с раздувающимися парусами, только он теперь был виден еще ярче.
В общем, с этого момента жизнь Эйли очень изменилась. Может быть, правильнее было бы сказать «с этого дня», но опять же: только не применительно к Эйли. Для нее каждая минута теперь стала чем-то вроде дня, в одну минуту к ней могло прийти столько мыслей, или фантазий, или каких-то смелых планов по поводу того, какие еще объекты ей следует посмотреть на небе, или столько совершенно невообразимых мечтаний, что текущее время будто съежилось, сжалось в гармошку, секунда неестественно плотно прижималась к секунде, и в минуте таких секунд стало не шестьдесят, а все сто двадцать, а минут в часу, наверное, уже за триста.
Так вот, с того самого момента, когда осторожная бровь Эйли впервые коснулась стального окуляра телескопа, прошло всего несколько дней, но самой Эйли казалось, что прошли недели. Каждый день она могла вспомнить по часам, восстановить детально все события, которые с ней происходили, даже иногда припомнить цепочки мыслей, приходившие ей в голову в тот или иной час. Вот тот самый день, вечером которого она выскочила из комнаты Смита. Ее позвали колоколом на вечерний чай, после чего она попросила у родителей разрешения подняться на башню к господину Смиту, и отец даже разрешил ей это сделать, но только завтра. Тогда Эйли, не найдя ничего лучшего, пошла спать, именно только с той целью, чтобы это завтра побыстрее наступило. Но заснуть она смогла совсем не сразу, а где-то ближе к пяти часам утра, когда первые лучи света брызнули откуда-то с обратной стороны горы и чуть-чуть осветили на горизонте неясные утренние очертания лесов и холмов.
Эйли приснился такой сон, будто бы она и не засыпала вовсе, а все приснившееся произошло с ней на самом деле. Это было настоящее чудо, что-то невероятное: огромный бриллиантовый мост, сверкающий молниями света в ночи, отраженного от звезд, который гигантской, размашистой дугой, радугой — уходил из-под ног Эйли куда-то вперед, прямо в небо. Эйли ступила на него прямо с края горы, со своей любимой площадки, где стояли качели, и шла по нему, осторожно делая шаг за шагом, держась по бокам руками за хрустальные перила. Она не знала, куда шла. Она не знала, что именно ждет ее впереди, куда приведет ее этот мост, но она точно знала, что ей непременно надо двигаться, что этот мост волшебный, и то место, к которому она идет, мгновенно и навсегда изменит ее жизнь. Захватывающее, душераздирающее волнение возрастало у нее в душе, переворачивая и преображая все вокруг. Ей не было страшно, но росло волнение, от которого она потеряла дар речи. Она поднималась по дуге и поняла вдруг, что находится прямо над пропастью, прямо между небом и землей, и ночные перистые облака стелились светлыми островами прямо вокруг нее — не выше плеч. В этот момент она ясно почувствовала, что подъем закончился, она дошла до самой середины дуги, и впереди она увидела длинный, долгий, пологий спуск куда-то вниз, в темноту ночной Земли. Она успела только в испуге затаить дыхание, как вдруг под ногами у нее стало скользко, как лед на замерзшем озере, в лед превратился хрусталь перил, а сам мост будто наклонился вперед, и неудержимая сила земного притяжения потянула ее вниз. Она не смогла удержаться и поскользила по мосту вперед, разгоняясь с каждой секундой. Она вцепилась руками в перила, но руки скользили, и не думая задерживать это стремительное падение, она согнула ноги в коленях с таким чувством, будто летит с горы на лыжах… Быстрее, быстрее, еще быстрее — ветр бил в лицо, все вокруг потеряло очертания, скользкий мост сверкал под ногами непрерывными линиями бликов, и со скоростью ветра неслось навстречу то неизвестное, что было в конце моста… Это была только чернота, вырезанная, исчезнувшая, холодная и пугающая… И только в самом конце, когда дыхание черноты коснулось лица, вдруг стало понятно, что именно скрывается в ней: ничего, пустота, только воспоминания о том, что здесь когда-то что-то было…
Эйли проснулась мгновенно, в тот самый момент, когда должна была стремглав залететь внутрь этой черной дыры. Проснулась, мгновенно, словно пружина, сев на кровати и растерянно моргая глазами. Это не чернота, нет, а как раз наоборот — золотистый свет солнца ударил ей в глаза, выйдя из-за горы и заглянув в окно, и от этого она проснулась.
С минуту она пребывала в том самом странном состоянии, когда не до конца еще ясно, что более реально: то, что было тогда или то, что происходит теперь. Но потом Эйли поняла, что тогда, с мостом — это был сон, а теперь, судя по всему, реальность. И мгновенно за этим вспомнилось все, что происходило вчера: разговор, телескоп, господин Смит…
Эйли быстро поднялась с кровати и очень скоро забыла о своем сне. В этот день она по полному праву поднялась в башню, и Смит очень долго показывал ей солнце. На солнце смотреть оказалось не просто и даже опасно: если смотреть на него долго, то можно ослепнуть, а если в начале не вставить в трубку телескопа специальную пластинку, то ослепнешь мгновенно. Но с Эйли ничего такого не случилось, зато это точно ограничило время ее пребывания у телескопа: Смит постоянно спрашивал, не болят ли у нее глаза, и как только получил утвердительный ответ, сразу же отказался показывать что-либо еще, и Эйли нехотя согласилась, что на сегодня с нее хватит. В тот день она занималась своими обычными весенними делами: подметала дорожки в распускающемся саду, чтобы он выглядел как настоящий императорский сад в самой богатой из столиц; выщипывала на небольшой лужайке траву, оставляя ее только в определенных местах, чтобы к лету там выросла какая-нибудь картина или надпись (на этот раз она решила нарисовать свою башню, из окна которой выглядывают сверкающая труба телескопа, господин Смит, показывающий куда-то вверх пальцем, и она, Эйли, восхищенно смотрящая по его руке). Она делала все это как обычно, только в каком-то ускоренном темпе, сделала все до конца и сама поразилась, как мало времени на это у нее ушло. А потом она пошла спать очень рано и уснула мгновенно, едва успев при этом закрыть глаза.
На следующий день повторилось примерно то же самое, только смотрели они уже не на солнце, а на большую россыпь маленьких звезд, которые господин Смит называл «звездным собранием». Причем большую часть из этих звезд Эйли и не видела на небе, и для нее было большой неожиданностью, когда они вдруг откуда-то появились в окуляре телескопа.
— Они такие маленькие?.. – спросила Эйли у Смита.
— Вовсе нет. Они только очень далеко.
— Да, конечно же… Но неужели они так далеко?
— Ох, Эйли!.. Еще дальше! – Смит встал возле раскрытого окна, оперевшись руками о подоконник на уровне его пояса и стал посмотрел вдаль. – Представь самое большое расстояние, какое только можешь представить. Умножь его на два. А лучше возведи в квадрат. Еще раз возведи. Можешь даже еще раз. И все равно получишь только песчинку по сравнению с теми расстояниями, которые там скрыты…
— Я не могу это представить… – Эйли отняла взгляд от окуляра, посмотрев поверх него в раскрытое окно. – Это так страшно…
— Не говори. Ты опять совершенно права.
Он повернулся, посмотрев внимательно в лицо Эйли. Она, не двигаясь, замерев, смотрела в небо, ей в тот миг казалось, что если долго смотреть на звезду, то она станет немного ближе. Смит, махнув рукой, позвал ее:
— Эйли, иди сюда… Кое-что можно увидеть и без телескопа.
Она послушно подошла к окну и встала возле него, положив руки на подоконник точно так же, как и Смит.
— О чем ты сейчас думаешь? – спросил ее Смит, вглядываясь в цепи созвездий, как капитан дальнего рейса вглядывается в далекий огонек маяка.
— Мы же с вами ничего о них не знаем! Эти звезды — такая загадка…
— Нет, почему же? Все-таки кое-что мы о них знаем.
— Мы даже не знаем их размеров! Кто знает, может быть эти звезды очень далеко, бесконечно далеко — тогда какие же они должны быть большие!
— Может быть, они вовсе не большие, а только очень яркие?.. – Смит загадочно улыбнулся, взглянув на Эйли.
— Но если они очень далеко…
— А кто сказал, что они все очень далеко?
— Я не понимаю, что вы говорите. Это же звезды! Конечно, они все очень далеко, иначе бы мы сгорели.
Смит, услышав это, тихо рассмеялся.
— Эйли, пойми одну вещь, – сказал он ей, заглядывая в глаза, в то время как она не отрываясь наблюдала за мелкими мерцаниями звезд на небе. – Пойми одну очень простую, но и одновременно очень сложную вещь. Там, вдалеке, – он указал рукой на небо, – там вдалеке очень многое совсем не то, чем кажется. Вот, например, ты видишь точку на небе — и думаешь совершенно искренне, что это звезда. И это на самом деле очень похоже на звезду, но если присмотреться внимательнее, то увидишь что звезда эта странная: все остальные звезды немного мерцают, как бы подрагивают в небе, и ты еще думаешь, что это тебе кажется из-за твоих же ресниц — так вот, а эта звезда не мерцает, она светит спокойно простой точкой на небе, и потому только, что это никакая не звезда, а планета. Она не светит, а отражает свет, и она не точка на небе, а диск, только диск такой маленький, что отсюда кажется точкой. Поэтому мы и путаем ее со звездой, а на самом деле она гораздо меньше, но и гораздо ближе.
— Вот как… – Эйли забегала глазами по небу, стараясь найти хоть одну такую не мерцающую точку.
— Наша слабость в том, что мы не можем до конца верить своим глазам, когда смотрим на небо. Глаза — вещь иногда очень обманчивая!
— Ну а чему же тогда верить? – улыбнулась Эйли, пожав плечами.
— Цифрам! Математике. Поверь мне, Эйли, будет время, когда целые миры станут открываться на бумаге — благодаря одной только математике. И на небе то же самое — если глаза тебе говорят одно, а цифры на бумаге другое — верь цифрам.
— Именно поэтому вы так много считаете и чертите? Вы проверяете свои глаза на честность?
Эйли посмотрела на него снизу вверх, положив подбородок на ладони, и снова бросила ненасытный взгляд на небо. А Смит улыбнулся, кивнув:
— Да, Эйли, именно так. Я проверяю свои глаза на честность.
Следующим утром Эйли обнаружила весьма неприятную для себя вещь: ей неожиданно надоело смотреть на звезды. Она проснулась и поняла мгновенно, что смотря на звезды, она уже ничего нового для себя не обнаружит. Это заставило ее погрустить, сидя на кровати и смотря из окна на утренний пейзаж, где белые туманы накрыли поля, зеленеющие весенними островками травы, словно мхом. Но грустила Эйли совсем не долго, потому что вспомнила: у Смита есть какая-то тайна, которую она, Эйли, между прочим, обещала раскрыть. И значит, пора этим заняться вплотную.
Да, то, что делает она — просто разглядывает в телескоп небо — это на самом деле ерунда, просто какая-то детская шалость, и Эйли это понимала, ей это уже было не интересно. Но вот то, чем занимается Смит — это, пожалуй, действительно что-то важное и достойное внимания. Эйли оставалось только гадать, что бы это могло быть: Смит упорно не желал выдавать свои секреты.
Да, на самом деле, если говорить откровенно, то Эйли уже не раз как бы невзначай и очень аккуратно пыталась выспросить у Смита, чем же он на самом деле занимается ночами в башне (как она замечала, несколько раз подряд там по полночи горел свет). Хотя увлечена она была совсем другим, но ее все равно не покидало какое-то странное чувство, будто сверху, у нее над головой каждую ночь что-то происходит, очень большое и серьезное, а она сидит внизу в своей комнате и никакого отношения к происходящему не имеет. Это было очень слабое чувство, такое как бы маленькое, смутное ощущение, и такие ощущения приходили к Эйли часто. Ее светлая, легкая и очень восприимчивая к окружающему миру натура словно антенной притягивала время от времени такие странные знания, рассказывающие ей что-то об окружающем мире, как намагниченная стальная палочка притягивает металлическую стружку, пыль или кусочки бумаги. Эйли к этому уже привыкла, и чаще всего не обращала внимания на подобные предчувствия, потому что говорили они обычно о всяких пустяках. Но вот сейчас это был, судя по всему, не пустяк.
Так вот, Смит так ни разу и не поддался на аккуратные намеки и просьбы Эйли, даже не шелохнув завесу тайны. Тогда Эйли как-то попыталась рассмотреть повнимательнее те надписи и чертежи, которыми сверху до низу была просто усыпана вся комната в башне. Она рассмотрела, но ничего, конечно, не поняла: там были только цифры, сложенные, поделенные, умноженные друг на друга, иногда к ним подмешивались буквы, а рядом, видимо, для того, чтобы было еще непонятнее, всегда наскоро был набросан карандашом какой-нибудь угловатый чертеж. Вообще вся комната в течение этих нескольких дней постепенно заполнялась расчетами, как трюм тонущего корабля заполняется морской водой. На досках росло число цифр, написанных мелом, что-то было набросано карандашом прямо на стенах, указателями и флажками помечалось что-то на висящих картах, а на самой большой, главной карте, посыпанной белыми точками, росло число воткнутых булавок, которые кое-где соединялись нитями, образуя чертежи, подобные тем, что были нарисованы на бумаге… Все это не поддавалось никаким объяснениям, по крайней мере для Эйли, и она оставила затею читать записи Смита как совершенно бессмысленную.
И вот теперь раскрытие этой тайны (которая, между прочим, сама пришла к Эйли в дом, и об этом ее, тайну, совсем не просили) стало, так сказать, приоритетной задачей.
Итак, все дело было в том, что господин Смит поведал, говоря откровенно, не всю правду отцу Эйли: он не упомянул об одной вещи, которая проявилась вечером первого же дня. Да, Смит действительно почти все время проводил в своей башне, выходил в основном только на завтрак и ужин (обед пропускал, жуя что-то на скорую руку у себя), а также на короткие прогулки утром и вечером. Но все-таки его присутствие несколько изменило обычный порядок жизни в доме: теперь начиная с первого дня каждый вечер в дверь их дома стучал почтальон и приносил пакет или маленький ящичек с их адресом и надписью: «Господину Джерому Смиту лично в руки, НЕ ВСКРЫВАТЬ!» Причем отец Эйли вынужден был платить почтальону за доставку, но это ничего: эти деньги были, конечно же, включены в плату господина Смита за комнату (господину Смиту немалыми стараниями удалось уговорить отца Эйли все-таки взять с него такую плату). Отец так и не смог даже предположить, что было в этих посылках, в конце он даже дал одну в руки Эйли. Эйли потрясла ее всеми возможными способами, обнюхала со всех сторон, прислушалась ко всем щелям, просмотрела всеми способами на свет — и тоже ничего не смогла сказать, кроме того, что это что-то легкое, мягкое, не прозрачное, молчит и пахнет бумагой. «Возможно, это бумага и есть,» – заключили все обитатели дома и отнесли посылку Смиту. Тот принял ее с нескрываемой радостью, попросил у отца извинений за неудобства, еще раз попросил включить все расходы в его плату, закрыл дверь, и как Эйли подслушала у замочной скважины, раскрыл посылку, захрустел оберточной бумагой, после чего на пять минут затих, словно провалился под землю, а потом как ни в чем не бывало продолжил свои непонятные исследования, ходя по комнате из угла в угол, шелестя карандашами и скрипя пером.
На следующий же день утром за завтраком Смит спросил у отца и матери Эйли, не нужно ли им чего-нибудь для домашнего хозяйства, потому что в конце недели он отправляется в город за инструментами и линзами для телескопа. Отец сказал Смиту, что это было бы весьма любезно с его стороны, а мать обещала составить длинный список того, что именно им нужно. Эйли все это слышала, попивая из соломинки какао с молоком, навострив одновременно уши, так как ее интересовало все, что связывалось теперь даже со словом «Смит».
— А тебе ничего не нужно, Эйли? – спросил Смит у нее, откинувшись на спинку стула, убрав из воротника салфетку и протирая ей губы.
Эйли застыла на месте, глядя в кружку перед собой, пробыла так несколько секунд, а потом сказала, как ни в чем не бывало:
— Телескоп, – и потянула напиток дальше по трубке, и так совершенно хорошо представляя себе выражения лиц родителей.
На лицах родителей в тот момент было недоумение в самом его высочайшем проявлении, это было для них неожиданно и они даже сначала не могли придумать, что ответить. Они только мгновенно и одновременно поняли, что телескоп, наверное, вещь довольно дорогая и по сути своей совсем не игрушка.
— Эйли, – мать сказала первой, так как она лучше знала, что нужно что-то сказать, – это…
Эйли в ответ повернула голову, подняв таким образом глаза на родителей и смотря на них как-то спокойно и уверенно-безразлично.
— …Это исключено, – довершила наконец свою мысль мать, добродушно кивнув.
Эйли в ответ тоже кивнула и продолжила пить какао.
— Почему же?.. – спросил удивленно Смит, переводя взгляд то на отца, то на мать. – Это хорошая просьба! – он рассмеялся.
— Это безусловно хорошая просьба, но… – мать Эйли отошла от стола и прислонилась спиной к шкафчику с алкогольными графинами. – Это еще рано нашей Эйли. Уж мы-то ее знаем. Она поиграет с ним неделю, самое большее две — и бросит. А телескоп — вещь не шуточная.
— Это, конечно, так… – Смит пожал плечами. – Но вспомните, не было бы ни одного хорошего ученого, да и ни одного мало-мальски грамотного исследователя, если бы в свое время их родители не рисковали. Причем иногда рисковали и покрупнее, чем просто потратить много денег… Но это, наверное, пустяки. Если вам интересно мое мнение, то Эйли очень способная. Можете мне поверить, я в свое время учил кое-кого в университетах больших городов… Вопрос только в том, хочет ли того на самом деле сама Эйли. Эйли, – он обратился к ней, внимательно на нее посмотрев, – ты очень хочешь телескоп?
Эйли мгновенно прекратила тянуть свой напиток по соломинке, застыв в раздумье почти на целую минуту, бегая глазами по столу — по маленькому кругу размером с небольшую тарелку, и в этот момент слеза едва не выпорхнула из ее глаза, но быстрым морганием Эйли удержала ее внутри себя.
— Да, – сказала она, посмотрев долгим взглядом на Смита, и взгляд этот был хоть и на одном уровне с его глазами, но смотрел будто откуда-то снизу, из-под стоэтажной разницы между взглядом Смита и взглядом ее, маленькой Эйли.
— Может быть, так, – вставила мать Эйли, – но все же это несвоевременно. Как бы то ни было, у нас сейчас все равно не хватит денег на телескоп. Но мы обязательно достанем его потом. А пока Эйли подождет. Эйли, ведь ты подождешь?..
— Да, мама, конечно, – ответила Эйли, кивнув, и вернулась к своей кружке. И ей уже совсем не хотелось отрываться от нее, она в тот миг просто влюбилась в эту кружку, вцепилась в нее как в спасительное убежище с глухими каменными стенами и с мощным запором толщиной в кулак на вбитых намертво петлях. Слава богу, что кружка была на половину полна.
Так вот, все это происходило в первый и второй дни пребывания Смита в их доме, а теперь, сидя на своей кровати и размышляя, Эйли вдруг вспомнила этот разговор и все эти посылки господину Смиту лично в руки. Конечно, посылки были напрямую связаны с тайной господина Смита, и они были единственной деталью, за которую можно было бы ухватиться. Естественно, о том, чтобы даже попытаться вскрыть посылки Эйли и не думала, но все-таки это было слабое место господина Смита — Эйли решила это совершенно определенно и еще она сделала очень немаловажную для себя догадку: если кто-то регулярно пишет господину Смиту письма, то вполне вероятно, что и господин будет отвечать на них, а раз так, то ему понадобится почтовая служба, а единственная почтовая служба в этих краях — в том самом городе с трудным названием, куда господин Смит, кстати говоря, отправляется в это воскресенье. И очень может быть, подумала Эйли, отправляется он не за инструментами и вовсе не за линзами, а именно для того, чтобы отправить ответ своему неведомому далекому собеседнику.
Итак, еще не зная, что это все ей дает, но все же обрадовавшись догадке, Эйли восторженно потерла руки и подлетела к окну уже совсем в другом настроении. Она еще раз посмотрела на свой любимый утренний пейзаж и порадовалась тому, что завтрашний день обещает быть, наверное, днем, впитавшим в себя целую неделю времени. Как и все остальные дни вплоть до самого воскресенья. Оставалось только самое малое: дождаться этого завтрашнего дня. То есть, для обычных людей, вроде нас с вами, это было бы «самое малое», а для Эйли, конечно, это было не мало — еще бы, ведь это же целый день!
И эта мысль могла бы быть чистой правдой. Да, Эйли хорошо знала кое-какие стороны своего существа, и эта мысль могла бы быть чистой правдой, если бы на самом деле (и Эйли об этом еще не знала) сегодняшний день тоже не готовил ей кое-что особенное, что способно было заставить ее до самого вечера забыть обо всем на свете.
Насмотревшись вдоволь в окно, Эйли спустилась вниз по лестнице (а вернее сказать — слетела), пробежав по перилам пальцами и едва не споткнувшись на предпоследней ступеньке. Сияя улыбкой от нетерпения, она залетела в столовую, где уже сидели отец с матерью и господин Смит. Господин Смит допивал утренний кофе, запах которого разнесся по всему первому этажу, и Эйли учуяла его еще на лестнице.
— Доброе утро, – улыбнулась Эйли всем присутствующим, подобрала платье и села на свободный стул.
— Доброе утро, Эйли, – Смит удивленно на нее взглянул, потом допил свой кофе и произнес загадочную фразу, которая заставила Эйли на секунд замереть на месте: – Я пожалуй пойду прогуляться по саду… Эйли, не составишь после завтрака мне компанию? Сегодня прекрасная погода! Я бы хотел у тебя кое-что узнать.
Эйли, уже успевшая положить в рот кусок хлеба, перестала на секунду жевать, задумавшись, а потом продолжила, согласно кивнув и улыбнувшись.
— Хорошо! – Смит встряхнул головой, быстро встал из-за стола, откланялся и вышел.
Эйли прожевала и с трудом проглотила свой хлеб, уставившись в тарелку перед собой и думая, что все это может значить. Раньше Смит хоть и охотно принимал ее в своей башне, но все же он делал это как бы соглашаясь, не будучи против, она всегда сама приходила к нему и всегда при этом испытывала, пусть и легкое, но ощущение, что она ему все же немножко мешает. А теперь Смит вдруг сам попросил ее «составить ему компанию», прямо с утра пораньше, да еще не компанию по наблюдению за звездами, а по прогулке в саду — совсем уже невероятно! Зачем это ему могло понадобиться?.. Тут вдруг Эйли вспомнила самое первое ощущение — от того момента, когда она только увидела Смита: ей тогда показалось, что он ловит все ее мысли и чувства. Неужели он и вправду что-то поймал — неужели он и вправду догадался, что Эйли собирается что-то сделать?.. Эйли вдруг почему-то стало страшно. Хотя она еще ничего не сделала — страшно только от одного намерения.
— Эйли, почему ты не ешь?.. – спросила у нее мать, нахмурившись.
Эйли вдруг заметила, что она и вправду не ест, а уже некоторое время сидит не двигаясь, причем вилка, на которую был наколот кусочек ветчины, завис у нее на полпути ко рту и тоже какое-то время висит без движения. Поняв это, Эйли быстро схватила с вилки ветчину и стала быстро жевать, стараясь нагнать упущенное время, как будто бы она нечаянно вышла из какого-то графика.
Когда завтрак кончился, Эйли прикусила нижнюю губу, свернула аккуратно салфетку, задвинула аккуратно на место стул, чего бы она, конечно, никогда не сделала, если бы ей не нужно было время, чтобы: 1.) еще раз подумать, зачем бы она могла понадобиться господину Смиту; 2.) еще раз не найти никакого ответа на этот вопрос; 3.) еще раз капельку испугаться, не догадался ли о чем-то господин Смит; 4.) подумав об этом, испугаться немного больше; 5.) еще раз попытаться представить себе, как она выйдет на улицу и посмотрит Смиту в глаза; 6.) подумав об этом, начать волноваться; 7.) в конце концов сказать себе еще раз: «Пора. Чем скорее — тем лучше!». И времени ей хватило, тем более что впереди еще была дорога от стола через гостиную в сад.
Она вышла из дома и медленно спустилась с крыльца, осторожно заглядывая между ветвями деревьев и стараясь обнаружить в просветах между ними гуляющего господина Смита. Но Смита нигде не было, и Эйли хмыкнула про себя: «Вот уж странно так странно!..» Пройдя по саду, оглядевшись всюду на тропинках, в маленьких аллейках, на скамейках под деревьями, даже заглянув во все углы, почти за каждое дерево, где бы Смит мог спрятаться, осмотрев с особой внимательностью траву на лужайках (мало ли что), она вышла из сада, пожала плечами и остановилась. Ей было не понятно, в какую сторону еще можно было продолжать поиски, и она в замешательстве оглядывалась по сторонам, улавливая вокруг каждое движение.
И каково же было удивление Эйли, когда она наконец обнаружила господина Смита — в самом неожиданном месте, какое она только могла представить.
Она стояла на самом выходе из сада, там, где тропинка, помедлив немного, собравшись в комок, вдруг разделялась на три рукава, один из которых уходил в даль осиновой аллеи и там ручейком впадал в полноводную реку большого горного тракта, другой петлял через заросший травами луг и нырял с головой в дубовую рощу, уходя в леса вместе с охотничьими тропами, а третий — третий уводил совсем в другую сторону. Он ровной линией спускался с холмика, кругом обходил сад сзади и выводил шагающего по нему человека к самому краю обрыва — на небольшую смотровую площадку, ту самую, где стояли любимые качели Эйли. И теперь Эйли прислушалась очень внимательно, и ей оказалась, нет, не показалось — она точно услышала, как с той стороны доносится легкое поскрипывание. Уж это поскрипывание она не перепутала бы ни с чем на свете! Привыкшая всецело и без сомнений полагаться на свои проверенные уши, Эйли бросилась быстрым-пребыстрым шагом (переходить на бег она все же опасалась) прямиком по своей тропе, завернула за угол, проследовала тихо под деревьями расположившегося сверху сада, и наконец вышла на площадку, застыв от недоумения. Господин Смит сидел к ней спиной и спокойно раскачивался на ее качелях, левой рукой держась за стальную цепь, другую положив на соседнее место, мечтательно подняв голову и глядя вперед на долины и леса.
Эйли нахмурилась и осторожно пошла вперед. С одной стороны ей не хотелось издавать шум, чтобы еще какое-то время держать в тайне свое присутствие, да заодно и не отвлекать господина Смита, а с другой — хотелось наступить на какую-нибудь ветку, чтобы она хрустнула, потому что Эйли не знала, как показаться Смиту на глаза, ведь чем ближе она подходила — тем хуже становилось ее положение, с каждым шагом она как бы все больше и больше превращалась в бессовестную шпионку. Наконец это возрастающее напряжение внутри Эйли снял сам Смит: куда-то в простор дали, даже не повернув головы, он сказал:
— Я тебя очень сильно понимаю, Эйли.
Эйли остановилась, как вкопанная, не имея понятия, как он все же узнал о ее присутствии. Поразмыслив, что бы сказать, она наконец ответила:
— В чем… вы меня понимаете?..
— Понимаю, почему ты так любишь это место. Здесь и правда замечательный вид. Эти качели будто волшебные, не правда ли?..
Эйли улыбнулась, в этот момент к ней почему-то снова вернулась смелость. А может, она просто забыла, что нужно чего-то бояться. Она подошла и встала рядом с качелями, справа от них, возле пустого места, и взялась рукой за железный столб, который сверкал белизной краски.
— Да, это точно, – ответила она.
— Эйли, это ты нарисовала?.. – спросил у нее Смит, показывая рукой на покрашенные в такой же белый цвет доски сиденья рядом с собой — там чем-то острым была выцарапана странная небольшая спираль, круги, каждый из которых был внутри предыдущего, и в конце концов они сходились в точку.
— Да, я, – ответила Эйли, мелко покивав.
— И что это значит?
— Я не знаю… Мне просто захотелось что-то нарисовать — и вот, так получилось. Я теперь понимаю, что испортила краску…
— Нет-нет! Ничего подобного. Ты не испортила краску. Ты сделала нечто гораздо большее — ты оставила здесь след от своего присутствия! Теперь любой, кто будет сидеть на этих качелях, увидит это и поймет: вот, здесь сидела Эйли, и однажды ей захотелось что-то нарисовать — и вот, что получилось. Это точно была она, потому что никто другой никогда не смог бы нарисовать такой рисунок!
Эйли рассмеялась в ответ:
— Да это же просто линия!..
— Нет, это не просто линия. Ты и сама это знаешь, но только не можешь объяснить. Не потому, что тебе не хватает слов, а потому что такие слова вряд ли найдутся. Есть ведь вещи, которые глупо пытаться называть словами, это пытаются делать только дураки, да и к слову сказать, не весьма успешно… А гораздо проще и правильнее сделать один маленький рисунок — и вот, все сразу ясно. Ведь я прав?
— Наверное…
Смит посмотрел на нее снизу вверх, улыбнувшись и кивая головой.
— Эйли, садись рядом со мной, – он хлопнул ладонью по белизне досок и махнул призывным жестом.
Эйли послушно приземлилась рядом, схватившись правой рукой за цепь. Смит оттолкнулся от земли ногой, и они отправились в аккуратный полет вперед и назад, ветерок легким прикосновением взвевал волосы Эйли, на лице у нее заискрилась улыбка.
— Это не просто линия, Эйли, в этом все и дело, – продолжал Смит, глядя то на светлое лицо Эйли, то на светлые дали впереди. – Точно так же, как эти качели — не просто качели, а что-то гораздо большее, так и эта линия, которую ты изобразил на них — это не просто линия, а что-то гораздо большее. – Смит улыбнулся и помолчал несколько минут, а потом произнес: – Скажи мне одну вещь, Эйли. Только скажи честно. От этого многое зависит. Ты когда-нибудь была там? – и он указал рукой вдаль.
У Эйли что-то дрогнуло внутри, в этот момент она почувствовала, будто сейчас, вот именно сейчас наступила главная минута ее жизни, причем эта минута уже идет, и Эйли уже находится внутри ее, и никто не мог думать, что она наступит именно сейчас и именно таким образом.
— Нет… – Эйли отрицательно помотала головой.
— А ты знаешь, что там находится?
Эйли снова помотала головой, не произнеся на этот раз ни звука. Она не могла себе представить, куда может увести этот разговор.
— Я так и думал, – Смит вздохнул, улыбнулся и положил руку себе на колено. – Ты ведь всю жизнь провела здесь, на этой горе, верно?
— Да, – ответила Эйли честно; ведь она действительно всю жизнь провела на этой горе.
— Скажи, а почему так? Неужели твои родители никогда не путешествуют?
— Почему же… – Эйли пожала плечами. Этот вопрос на самом деле показался ей странным — ведь это же так просто! – Почему же… Они путешествуют: вверх и вниз по горе…
— А тебя не берут с собой?
— Берут, даже очень часто! – Эйли смотрела на него очень внимательно, не понимая, что его так удивляет.
— А где ты бывала?
— О, я бывала во многих местах! – она улыбнулась не без гордости и подняла высоко голову, на синем небе ища названия тех мест, где она бывала. – Я видела все окрестные леса и озера. Я даже залезала на самый крутой склон в восточной части горы, немного повыше — ах, я же встречала там рассвет! – она с размаху хлопнула в ладоши и щелкнула пальцами. – Точно! Это был самый лучший рассвет, какой я видела! Я никогда не могла представить, что солнце может иметь такую форму!.. А потом я еще бывала в городе, что вверх по дороге, как-то он так называется… Гроксгриншампталь… Это же надо же было так его назвать… И еще в одном городе, он еще выше, до него вообще ехать три дня… И еще я была в городе, что в неделе пути отсюда вниз, там цветут зеленые сады, а фонтаны — ну с наш дом высотой, даже выше!.. И еще…
— Но это же все находится на горе! – улыбнулся Смит.
— Конечно!
— Но разве это путешествия?
Эйли замолчала и задумалась. Непреодолимая сила все толкала ее вперед и назад, ветерок подхватывал волосы, но округ не было ни звука, даже качели будто перестали поскрипывать — все затаилось. Или Эйли просто забыла обо всем.
— Я имею в виду другие путешествия, – вздохнул Смит, а глаза его беспрерывно смотрели вдаль, на прохладную и хрустально-чистую зелень холмистых лесов.
Глаза Эйли устремились туда же, и в этот миг снова привычная волна давних, знакомых и тщательно хранимых чувств подошла к ее глазам, и она снова не дала им вырваться наружу — быстрым морганием.
— Вы имеете в виду… – Эйли помотала головой. – Но туда же нельзя путешествовать!
— Почему, Эйли?..
— Так говорит папа… И мама тоже так говорит. Потому что это очень далеко. И если туда уйдешь — то назад уже не вернешься. А это очень грустно, когда не можешь вернуться назад.
— Это правда, – покивал Смит. – И твои папа с мамой тоже правы. О бывает еще грустнее. Например, когда ты не двигаешься вперед… Ведь скажи мне, Эйли, – Смит подогнул под себя одну ногу и сел на качели, повернувшись к Эйли. – Ведь, если честно, если честно — то ведь на самом деле ты хочешь туда? Побывать там. Увидеть, что там есть — какие люди, какие города, какие там слова, какие песни?.. Как бы ни была велика твоя гора, Эйли, – он широким жестом охватил все раскинувшееся вдалеке пространство, – все равно это больше, все равно там больше интересного и удивительного, все равно это целый мир, а твоя гора — это всего лишь гора. Разве я не прав?
— Зачем вы это говорите, господин Смит? – Эйли скрыла от него свои глаза, забегав ими по земле, летающей внизу назад и вперед. – Зачем?..
— О, Эйли, прости меня. Меньше всего мне хотелось тебя расстроить… – Смит ласково ей улыбнулся. – Я просто… Прости меня, если можешь. Но я видел твои рисунки, я видел, как ты часами сидела у окна в башне, как ты часами качалась на этих качелях, смотря все время вдаль… И я начал этот разговор только потому, что хорошо понимаю эти твои чувства. И самое главное: я, кажется, могу тебе кое в чем помочь.
Взгляд Эйли остановился в одной точке где-то внизу, а спустя несколько секунд метнулся на лицо господина Смита.
— Только для этого, – Смит погрозил указательным пальцем, – ты должна быть абсолютно честной со мной.
Эйли продолжала на него смотреть, не отводя глаз.
— Ты не можешь вот так попасть туда, это правда, – Смит печально кивнул. – Но если в тебе действительно есть то, о чем думаю — тогда тебе и не нужно туда идти. Понимаешь, Эйли, есть много способов открывать непознанное. Путешествие — это только один из них. И, пожалуй, самый простой. Путешествовать может каждый, у кого для этого достаточно сил и терпения. Но есть и другой способ, он доступен далеко не каждому человеку, он может быть доступен только тем… У кого внутри рассыпаны звезды.
— Это… как?.. – удивленно спросила у него Эйли.
Смит, услышав это, громко рассмеялся, запрокинув голову:
— Эйли, это ты спрашиваешь у меня?
Эйли отвела от него взгляд и снова опустила его в землю…
— Видишь ли, Эйли, бывают такие люди, которые родились со звездой внутри. Это обычные с виду люди. Не отличишь от других. Они не светятся в темноте, у них могут даже не сверкать глаза. В их речи нет ничего необычного, они вообще больше молчат… Но только некоторое время. Можешь представить себе, что в это время стоит очень пасмурная погода, и их звездочка затянута со всех сторон облаками. А потом приходит кто-то, или наступает что-то, что будто взмахом руки срывает с них эти облака, звезда вспыхивает. И тогда они — уже не обычные люди. Тогда уже у них горят глаза, и речь их заставляет замирать, не чувствуя под собой земли. Вот таким людям доступен тот тайный способ, о котором я говорю.
— Они, наверное, просто очень смелые, – вздохнула Эйли печально.
— Нет, это может быть и не так. Они могут быть даже и весьма трусливые, – улыбнулся Смит.
— Ну, тогда, наверное, у них много денег. Или они просто ловкие и быстрые.
— Нет, чаще всего у них как раз не много денег. И они не быстрые, да и путешествуют они вовсе не с помощью ног.
— А тогда с помощью чего? С помощью крыльев — они умеют летать?..
— Нет, они путешествуют с помощью своей головы.
— Как это можно сделать?.. Они фантазируют?..
— Да… и нет. Да, они фантазируют — но одновременно это больше, чем фантазия. Бывают такие случаи… Иногда все так складывается вокруг, в дело вступает одна очень большая сила… и это перестает быть фантазией. Так бывает иногда — с некоторыми людьми.
— Вы говорите какие-то непонятные вещи, – взглянув на него, сказала Эйли.
— Может быть, – ответил Смит. – Ты этого пока не можешь понять. И я не говорю тебе всего хотя бы потому, что об этом еще рано говорить.
— Но вы уже начали! – обиженно воскликнула Эйли.
Смит в ответ поднял указательный палец прямо у ее носа:
— Я не могу сказать об этом кому попало.
— Я не кто попало! – воскликнула Эйли еще обиженнее.
— А докажи мне это, – как ни в чем не бывало ответил ей Смит, сложив на груди руки и откинувшись назад.
Эйли быстро заморгала глазами и раскрыла от удивления рот.
— Как я могу вам такое доказать?.. – она грустно пожала плечами.
— Очень просто. Я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь на них отвечать. Только отвечай честно. Хорошо?
— Хорошо! – тут же воскликнула Эйли, не успев об этом подумать как следует.
Но подумав, она не пожалела о том, что так быстро согласилась. Это было необычно и совсем не опасно!
— Тогда попробуй вот что сделать, – Смит на минуту задумался, разыскивая вокруг себя глазами, что бы ей велеть. – Закрой глаза. Я теперь скажу тебе какое-то слово, а ты постарайся представить какую-нибудь картинку. И назовешь мне первую, какая придет тебе в голову. Но только самую первую!
— А если я ничего не представлю?..
— Тогда так и скажешь.
— Хорошо.
— Ну, будь внимательна. Закрой глаза.
Эйли послушно сомкнула ресницы, и темнота поглотила весь окружающий ее мир. Свет солнца ударял по векам и слегка окрашивал эту черноту в красный цвет. Эйли приготовилась всем своим существом, сжала руки в кулаки и зажмурилась еще сильнее.
— Готова? – спросил ее Смит.
— Ага, – ответила она.
Наступила тишина, в течение которой Смит раздумывал, какое слово ему лучше произнести, и наконец сказал:
— Корабль.
Несколько секунд стояла тишина, и потом, увидев лучистую улыбку на лице Эйли, Смит спросил:
— Ну, расскажи.
— Я представила корабль, – честно ответила Эйли.
— Это правильно. Но скажи, какой он. Опиши его. Какой именно корабль?
— Большой. Парусный.
— У него много парусов?
— Очень много! У него пять мачт, он такой длинный, что на нем можно устраивать лошадиные бега, и такой высокий, что флаг наверху должен быть… ну, наверное, с нашу крышу, чтобы его кто-нибудь заметил!..
— На нем есть люди?
— Да! А как же? Сотня людей, не меньше, а то и две сотни — бегают, лазают по нему, носятся взад-вперед, ползают по веревкам, что-то вяжут, тянут, обрубают… А наверху, на мостике — конечно, капитан, стоит у руля, в большой седой бороде, с трубкой, держит курс…
— Этот корабль куда-то плывет?
— Да, он куда-то плывет… Кругом море, поднимаются волны, на палубу летят брызги, и все шумит вокруг…
— А куда он плывет?
— Ну, этого я не знаю…
— Придумай!
— Как же «придумай»?.. – изумилась Эйли, собираясь вопросительным взглядом посмотреть на Смита, но тот тут же перебил ее:
— Нет-нет! Нет, Эйли, не открывай глаза! – он быстрым движением положил ей на глаза ладонь — и тут же убрал. – Не надо, не открывай!.. Не упускай его. Откроешь глаза — и упустишь, и он уплывет, а ты так и не узнаешь, куда. А сейчас у тебя еще есть шанс — давай, давай, думай! Выясни, куда он направляется!
— А как мне это узнать?..
— Придумай историю, Эйли! Что может быть проще?
Эйли плотно прижала носки своих ног друг к другу. Ей вдруг стало казаться, будто она сейчас видит сон — все это было точно как во сне, когда ты можешь увидеть самые невероятные приключения, словно прочитаешь превосходную книгу, а потом будешь поражаться — какой же гений смог выдумать такую потрясающую историю, не понимая или забывая при этом, что этот гений — твоя фантазия, которая трудилась, пока ты спал.
— Он плывет… Наверное, куда-то… В какую-то страну?.. Нет, не в страну — он плывет на какой-то остров, точно-точно! На какой-то далекий остров, где никто не живет.
— А зачем? Искать там сокровища?..
— Нет, это не интересно! Кто удивится кораблю, плывущему на остров искать сокровища? Нет, он движется туда зачем-то еще… И я знаю, зачем!
— Ну, и зачем же?..
— Дело в том, что это очень большой остров! Очень-очень большой! И он очень далеко. И корабль этот такой большой не потому, что на нем много пушек и его сложно потопить, а потому, что на большом корабле можно перевести очень много разных вещей. И плывут эти люди на остров, который пуст — то есть он пока пуст, а как только они туда прибудут — на нем появятся люди, они спустят на сушу весь груз, и на этом острове появятся дома. Потом люди начнут трудиться, и там появятся поля пшеницы, а рядом с ними — мельницы, большие и высокие, с такими широкими большими крыльями, они будут медленно-медленно крутиться, а пекари станут печь хлеб! Да-да!.. – Эйли рассмеялась, запрокинув назад голову, и заболтала в воздухе ногами, опускаясь и поднимаясь над землей. – А потом а этом острове расцветут сады и будут бить высокие-превысокие фонтаны, а в самой северной его части, на вершине скалы, окруженный зелеными рощами о большим-пребольшим озером — вырастет замок, в нем будет ровно, – Эйли подняла указательный палец, – ровно пять башен: четыре по бокам и одна в центре, они будут тонкие и стройные, издалека они будут напоминать иглы, а на центральной будет развеваться флаг — длинный, как лента, и красный. С этой башни будет виден весь остров от края до края, по утрам на востоке всегда будет видно встающее из моря солнце, а когда придет вечер — на западе всегда будет виден закат, и это будет лучший в мире закат солнца, вот так вот!
Эйли сама себе поразилась, какую картину она смогла придумать и увидеть всего лишь за пару минут. Ну точно как во сне! Теперь ей и самой уже не хотелось открывать глаз — ведь если откроешь глаза, то все исчезнет — и корабль, и этот великолепный остров, а это все-таки ее корабль и ее остров…
— Эйли, ну а зачем это все?
— Как зачем…
— Ну, все же должно иметь какую-то цель — какой-то смысл? Зачем нужен этот остров?
— Хм… – Эйли задумалась. – Он нужен, потому что без него нельзя.
— А почему нельзя?
— Потому что кто-то без него погибнет. Потому что в том месте, откуда отправился этот огромный корабль, идет война, и там люди убивают друг друга… Я слышала, что такое бывает с людьми. Но хозяин этого корабля, наверное, очень богат, и у него есть кто-то, кого он очень любит, поэтому хочет увезти его на этот остров. Наверное, это женщина… И он хочет спасти ее. Да, ей очень нужен этот остров. Потому что там не бывает войн, наверное…
Смит нахмурился, покачал головой и улыбнулся:
— Он, наверное, хороший человек, этот хозяин корабля?
— Да, наверное… – Эйли подумала немного. – Хотя его просили… Его очень просили не уплывать и остаться. Чтобы помогать людям, которых он, получается, бросает. А его очень просили не бросать их… Потому что он очень богат. И он мог бы помочь этой войне побыстрее закончиться. Ведь он мог бы это сделать!.. Тогда меньше людей погибли бы. Но зато та женщина была бы в опасности. Вот… И он все же решил уплыть оттуда подальше. Он не поверил, что мир, в котором он жил, можно исправить — и захотел построить свой, который не нужно будет исправлять, потому что он сразу станет таким, каким должен быть… Окружающие люди говорили, предупреждали его, что мир всегда одинаков, везде он один и тот же, что нельзя построить островок счастья — что бы вы ни строили, получится все как раньше, и смерть и война все равно придут к вам, как бы вы ни отгораживались от них — ему говорили, но он никого не слушал… И уплыл на остров.
Эйли на минуту замолчала.
— И что же дальше?.. – спросил Смит, внимательно на нее смотря и сложа руки на груди.
— Дальше я не хочу придумывать, – ответила ему Эйли, открыв глаза.
Она вновь смотрела вдаль, а лицо ее сделалось грустным.
— Зачем ты открыла глаза, Эйли? – улыбнулся Смит.
— У этой истории не хороший конец, – она пожала плечами, не смотря на него, – наверное, я зря ее придумала.
— А ты делай так, чтобы конец был хорошим.
— Не могу.
— Почему же?..
— Я же говорю: потому что у этой истории не хороший конец. Другого я не знаю!..
Смит кивнул.
— А тебе никогда не казалось, что для истории нехороший конец может быть гораздо лучше, чем хороший?
— Нет… Почему?
— Потому что так интереснее. Если ты хочешь, чтобы мир стал лучше от твоей истории — то тебе стоит окончить ее нехорошо. Чтобы история получилась грустной. Ведь именно грустный конец заставляет людей думать, что в окружающем их мире что-то не так, и что-то нужно изменить. Вот так вот: иногда люди, придумывающие истории, приносят своих героев в жертву только доля того, чтобы настоящие люди начали сомневаться в чем-то. Так что твоя история не так уж плоха! И не зря ты ее придумала.
— Историю с хорошим концом, оказывается, придумать не так-то легко, – вздохнула Эйли.
— Да, но только хорошую историю с хорошим концом. Это не каждому под силу. Но давай попробуем еще раз. Первое задние у тебя получилось очень хорошо!
— Правда?..
— А как же! Ты молодец, это правда. Теперь я назову тебе еще какое-нибудь слово. И ты снова придумаешь историю. Только на этот раз у нее будет хороший конец. Ладно?
— А если у меня не получится?
— Ничего страшного. Самое главное — чтобы ты попробовала.
— А, а я знаю, какое слово вы скажете, – Эйли засмеялась, хлопнула в ладоши и щелкнула пальцем: – Азимут! Или еще лучше: – она подумала секунду, – например, параллакс!..
Смит рассмеялся и махнул рукой:
— Не-ет, Эйли, ха-ха!.. Это было бы нечестно. Нет, я лучше вот что скажу… Закрой глаза…
Эйли послушно закрыла глаза, положила ладони на колени и улыбнувшись, приняла на качелях строгую позу, будто она была на спиритическом сеансе.
— Звездное собрание, – произнес негромко Смит и сложил руки на груди, как он делал это раньше.
— Звездное собрание… – повторила за ним Эйли еле слышно.
— Ты знаешь, что это такое.
— Конечно, я знаю…
— Ну как? Ты представила что-то?
Эйли минуту молчала, не издавая ни звука, не шевелясь. Казалось, бабочки, летавшие вокруг, приняли бы ее за цветок, дерево или еще какое-нибудь природное создание и приземлились бы ей на плечи, если бы не мерные движения качелей, а соответственно — и Эйли вместе с ними. А потом она сказала шепотом:
— Я его вижу…
— Что ты видишь, Эйли?
— Большую россыпь звезд.
— Правильно, это и есть…
— Нет, – перебила его Эйли, – она не такая, как я думала. Помните, вы говорили, что там, вдалеке, все — не то, чем нам видится? И эти звезды — совсем не такие… Все дело в том… Все дело в том, что они не россыпь, – Эйли отрицательно помотала головой, сглотнув плотный комок в горле, – это сеть звезд. Они связаны друг с другом!.. Нам отсюда, с Земли, они не видны, потому то они очень далеко. Но то, что их связывает — не видно даже в телескоп. Я никогда не могла себе такое представить…
— Что там? Эйли, то ты видишь?
— Там вокруг каждой звезды вращаются планеты. Много планет. Ну, как вы мне рассказывали, наша Земля вращается вокруг Солнца. А вокруг каждой планеты вращаются спутники — как Луна вокруг нас. А вокруг спутников — еще спутники.. И все это движется, вертится — как большая, огромная система, которую нельзя охватить одним взглядом. И самые мелкие спутники, вращающиеся медленнее всех, но принадлежащие к разным звездам — каким-то образом связаны друг с другом, они находятся близко и цепляются друг за друга, не касаясь, а действуя друг а друга какой-то силой, как шестеренки в часах цепляются дуг за друга зубцами. Так все эти звезды объединяются в сеть.
— Эйли…
— Знаю-знаю-знаю!… – она быстро замотала головой. – Вы скажете мне, что такого не бывает. Что это противоречит очень умной науке… Конечно, вы правы!
— Не-ет, это не так! – воскликнул Смит. – Почему же? Это твое звездное собрание, Эйли! Там может быть все, что угодно.
— Тогда оно именно такое, как я вам рассказала.
— Отлично, Эйли! Только где же история? С хорошим концом?
— А это и есть хороший конец. Да! Я придумала конец всех историй.
— Что ты имеешь в виду, Эйли?..
— Это место, куда отправляются все люди рано или поздно. Поэтому это и есть конец всех историй. И притом очень хороший конец! Ведь это место — лучшее место для людей, которое только можно придумать.
— Что ты хочешь сказать?.. Они отправляются… то есть, мы отправляемся туда после смерти?
— Я не знаю. Нет, наверное, не после — перед смертью. А самой смерти и вовсе не бывает, разве вы не знаете этого?
Смит нерешительно кивнул и посмотрел на Эйли вопросительным взглядом.
— Да-да, не бывает! – твердо кивнула она. – Вы видели ее? И я не видела. А тот, кто мог бы видеть — тот сейчас в другом месте и обратно не хочет приходить. А знаете, что: на самом деле и он не видел смерти — все потому, что ее нету! Люди ее зачем-то выдумали, наверное, чтобы здесь им было поуютнее… Но их можно извинить: ведь они же не знают, что перед самой смертью отправляются туда — в место, где никакой смерти нет. Об этом знаю только я. Ну, и вы теперь.
— Скажи мне, Эйли, – Смит побродил взглядом по небу в поисках вопроса, – а зачем же в таком случае люди живут на Земле?.. Какой здесь смысл? Ведь они могли бы жить сразу прямо там, в твоем звездном собрании?
— Наверное, могли бы… – Эйли пожала плечами и задумалась, глядя в темноту своих закрытых век. – А нет, не могли бы!
— Почему?..
— А это очень просто. Потому что люди — это вроде детей. Ну, вроде того. А ведь считается, что дети мало понимают в жизни. И их надо учить. Поэтому они и живут на Земле. Чтобы учиться. И, кстати, не только на Земле. Есть ведь, наверное, и другие планеты с людьми…
— Учиться? Чему именно учиться?
— Ну как же! Учиться жить по-настоящему: правильно и хорошо. Так, чтобы можно было прийти в то звездное собрание, поселиться там и ничего не разрушить. Ведь если там появится хоть один человек, который живет не правильно — то все, всему конец! Все там рухнет! А жить так, чтобы ничего не уничтожить, люди сразу не могут. Их надо учить…Ну, или, хотя… Бывают, наверное, исключения. Ну как же без исключений!.. Ведь без них нельзя, господин Смит?.. И бывает, люди совсем рано становятся готовы к правильной жизни. Или даже сразу рождаются готовыми… Тогда они сразу уходят жить туда. Вот. И… – Эйли быстро закивала головой. Она была очень рада тому, что ее глаза сейчас закрыты. – И это, кстати, многое объясняет! – Она похлопала ладошкой по своему колену. – Да-да. Именно поэтому плохие люди часто живут долго и уверенно, а добрые, мягкие или просто очень хорошие — гораздо меньше. Им просто не нужно столько времени! А еще знаете, что…
— Что, Эйли?..
— А еще, наверное, вот что… Люди, наверное, со временем глупеют.
— Почему?..
— То есть… Ну, они умнеют, конечно, они ведь постоянно думают, изобретают, открывают разные науки, смотрят все время на звезды… Но при этом все равно глупеют! Потому что им нужно все больше и больше времени, чтобы учиться. Они задерживаются на Земле все дольше и дольше… Хотя, может быть, просто учиться приходится все большему количеству вещей… Но мне кажется, все-таки не поэтому. А знаете, наверное, почему?
— ?
— Потому что с каждым веком они все дольше и дольше остаются детьми. Все медленнее взрослеют. А?.. Наверное, настанет такое время, когда Земля больше не сможет учить людей? Просто потеряет способность к этому. И тогда людям придется уйти с Земли — куда-нибудь в другое место.
— Эйли, у тебя снова вышла грустная история…
— Но зато у нее хороший конец! Правда ведь?.. – она открыла глаза и прищурившись, посмотрела на него.
Смит рассмеялся негромким, каким-то внутренним смехом, глубоко вздохнув. Он с улыбкой щелкнул уголком рта и сказал:
— А ты здорово придумываешь истории, Эйли!
Эйли пожала плечами:
— Не знаю… Бывает…
— А ты пробовала это делать?
— Придумывать истории? Иногда. То есть, они сами придумывались.
— А можешь рассказать какую-нибудь?
Эйли отрицательно помотала головой.
— Почему?
— Я их уже не помню.
— Не может такого быть!
— Ну, я просто не пыталась их запомнить.
— А записать?..
— Нет. Зачем все это? Если все равно кроме меня их никто не прочитает.
— Ну, а я, например?
— Ну я же не знала, что вы придете. Да и все равно, даже если бы я и попыталась, у меня бы получилось плохо. Ведь придумать историю — это одно, а рассказать ее — совсем другое, да?
— Пожалуй, что так.
— Вот потому я и не хочу этого делать, – Эйли пожала плечами и обвила правой рукой белую цепь, прислонившись к ней виском и почувствовав при этом движение качелей как-то по-особому, будто она вдруг присоединилась к ним и стала их частью.
— Все равно, если хочешь совет — попробуй как-нибудь это сделать, – Смит устроился на качелях поудобнее, поменяв положение ног. – Да, если историю можно придумать за пять минут, а то и вообще мгновенно, то рассказывать ее — дело долгое, а иногда даже скучное. Но и в этом есть своя прелесть. И если ты эту прелесть, Эйли, поймаешь за хвост — то получишь путь, может быть, к самому большому наслаждению в мире. Ну, или почти к самому большому.
— Ладно, я буду рада попробовать, – улыбнулась Эйли.
— Конечно! Ну а теперь, пожалуй, мы с тобой попробуем еще кое-что сделать.
Эйли сначала удивленно подняла брови, а потом быстро кивнула и даже потерла руки в предвкушении чего-то интересного. Теперь для нее настало время, когда вся тревога куда-то исчезла и явно не собиралась возвращаться. Эйли уже не думала, что Смит может что-то подумать (хотя он, конечно, мог, но Эйли об этом уже забыла), и сама важность этого разговора, которая так сильно ударила Эйли прямо по носу в самом начале, теперь стала привычной, и Эйли перестала ее замечать.
А тем временем Смит легким движением окунул кисть во внутренний карман и, словно фокусник (каких Эйли видела в том большом городе вниз по горе), вынул оттуда в своих длинных пальцах записную книжку и карандаш. Не думая ни секунды, он открыл какую-то страницу и на весу стал выводить на ней что-то карандашом. У Эйли была возможность следить только за задним кончиком карандаша, и она следила за ним так внимательно, будто это он чертил что-то на бумаге, а не его противоположный сосед. Хотя, в общем, примерно так и было: по его движениям Эйли пыталась понять хоть отдаленно, что же рисует Смит.
— Сейчас, – говорил Смит, доканчивая рисунок, – я нарисую вещь, которую некоторые люди очень боятся. Или опасаются. В общем, вещь, с которой люди не хотят в своей жизни встречаться. Понимаешь, что я имею в виду?..
— Кажется, – кивнула Эйли.
— Да, – в ответ тоже кивнул Смит, – человеческий страх. Вот, – Он оторвал карандаш от бумаги, окидывая свой рисунок оценивающим взглядом. А потом, одобрительно моргнув глазами, передал Эйли карандаш. – А теперь ты попытайся дорисовать мою картинку так, чтобы она перестала быть страшной. Сможешь?
— Попробую, – ответила Эйли.
— Тогда держи!
Он передал ей записную книжку, и она внимательно вгляделась в рисунок.
В книжке Смит изобразил большого, толстого, до жути неприятного паука, с жирным брюшком, растопырившего свои членистые лапы, поросшие тонкими волосками. Рисунок был очень хороший и правдоподобный, будто бы он был взят из какой-то научной книги, и больше всего на Эйли подействовали именно эти тонкие волоски, которые покрывали не только лапы, но все тело паука — словно маленькие иголки, и при этом было такое ощущение, будто каждый волосок в отдельности живой, шевелится и думает о том, как бы впиться и высосать из большого существа маленькую часть его жизни.
В раздумье Эйли прикусила задний кончик карандаша, забыв, что карандаш этот чужой и так, наверное, не стоило бы делать. Ну а потом, немного подумав, она сделала вот что: изобразила рядом с пауком ровно пять маленьких паучат, причем так, что каждый из них своей тонкой маленькой лапой держался за одну из лап большого паука, как обычно дети держатся за руку своих родителей. И передала рисунок обратно Смиту.
Смит, взглянув, хмыкнул и кивнул головой:
— Действительно, так намного лучше, – он повертел рисунок в руках. Ответ Эйли оказался ничуть не хуже по мастерству, только теперь это была иллюстрация не к научной книге, а скорее к какой-нибудь сказке. – Ладно, попробуем еще раз. Сейчас я придумаю еще что-нибудь.
Он взял карандаш и принялся быстро рисовать в книжке. Эйли терпеливо ждала. Наконец он отдал ей книжку, и там была нарисована большая высокая гора, над которой поднималась черная туча горячего дыма и пепла.
— Что это, вулкан?.. – нетвердо спросила Эйли.
— Да. Считай, что это самый разрушительный вулкан на свете. Не дай Бог оказаться с ним рядом!
— И что же мне с ним делать?.. – Эйли покачала головой, повертела карандаш в пальцах — и принялась рисовать.
Она нарисовала гигантский чайник, который висел над горой, как над костром, и грелся. Потом, подумав, нарисовала рядом еще аппетитный кусок мяса на вертеле, который коптился в дыме, выходящем из горла вулкана.
Смит, осмотрев, улыбнулся и кивнул. Потом молча взял карандаш, перевернул страницу и нарисовал еще одну картинку. Отдав ее Эйли, он сказал:
— А так?..
Эйли, увидев рисунок, нахмурилась. Смит нарисовал Смерть — высокое, грустное, сутулое существо в черном плаще с капюшоном и с суковатой косой в руках. Он была нарисована контуром и закрашена плотно сплошь черным цветом.
Эйли наклонила голову и недовольно промычала, после чего быстро сообразила, как можно исправить рисунок. Она начертила вокруг Смерти ровный квадрат — и закрасила внутри него в черный цвет все, что было белым. Смерти просто не стало видно — только квадрат черного цвета.
— Вот так, – воскликнула она, взмахнув карандашом, и отдала рисунок Смиту.
— Ого, – Смит качнул головой. – Это уже интереснее.
— Если бы вы не знали, что там было нарисовано, то вам бы было совсем не страшно, – оправдалась Эйли. – А если бы вы меня спросили, что там было, то я бы вам ни за что не ответила!
— Хорошо, ты меня убедила, – Смит почесал свой затылок. – Боюсь, ты кого хочешь убедишь! Но я тебе придумал еще рисунок. Смотри.
Он почертил что-то и протянул Эйли книжку, в которой теперь раскинулась целая черно-белая картина: большая холмистая равнина, совершенно пустынная и заброшенная, без единого признака жизни, какие-то высокие скалы вдалеке, ни озера, ни речки, ни ручейка, ни одной птицы, ни куста, ни травинки — только одно высокое и старое дерево в самом центре картины. Этому дереву, наверное, была не одна сотня лет: ствол его снизу был гол до половины, а листва его росла только с одной стороны, на другой же стороне остались только старые изломанные и сухие ветки, отжившие свое.
Эйли взяла рисунок в руки и задумалась на время. Она несколько раз перекинула глаза с рисунка на зеленеющие равнины вдалеке, но ни разу не взглянула на Смита. А тот сложил руки на груди и терпеливо ждал. Вот ее рука коснулась карандашом листка… И снова замерла на месте, не издавая ни шороха.
В конце концов из-под кончика грифеля в руке Эйли вышло второе дерево, стоящее рядом с первым. Такое же высокое, такое же старое, такое же сухое и с облетевшими наполовину ветками. И листва у него тоже была только с одной стороны — но только теперь это было не случайно. Эти деревья был обращены листвой друг к другу и тянулись друг к другу ветвями, как растения обычно тянутся к свету.
— Все просто, – улыбнулся Смит, увидев ответ Эйли. И незаметно для нее щелкнул пальцами в кармане брюк. – Ну, достаточно. – Он убрал записную книжку и карандаш обратно во внутренний карман. – Наверное, тебе все эти задания показались странными?..
Эйли засмеялась:
— Да все, что вы делаете, кажется мне странным!
— Возможно. В этом ты не одинока. Однако вернемся туда, откуда все началось. Если ты помнишь, я обещал помочь тебе.
— Да, я помню… Только я не понимаю, как!
— Что же, смотри сюда.
Смит таинственно и многозначительно посмотрел на Эйли, после чего его рука снова опустилась во внутренний карман. Смит достал оттуда маленькое зеркальце круглой формы, размером с ладонь. Зеркальце было удивительно чистым, блестящим, и по мгновенному наблюдению Эйли, несколько искажало предметы, растягивая и кривя их, как поверхность льющейся воды.
— Вот, это тебе должно помочь, – сказал Смит, вертя зеркало в руках.
— Что это?. – удивилась Эйли. – А у меня такое есть!..
— Нет, Эйли, это не обычное зеркало.
— Оно кривое?
— Да, оно немного вогнутое, но даже не в этом дело. Это зеркало — особенное. И оно для особенных людей. Для людей со звездой внутри. Таких, как ты.
Эйли замерла на секунду и задержала дыхание перед тем, как взять зеркало в руки.
— Смотри, будь с ним осторожна. Не разбей. Не поцарапай. Не испачкай. Не трогай стекло руками. Это зеркало любит, когда с ним обращаются бережно, – говорил Смит, протягивая зеркало Эйли.
Эйли взяла зеркало за небольшую ручку. Оно оказалось очень легким. Стекло было помещено в резную и гладкую оправу из слоновой кости, белеющую на солнце.
— А что мне с ним делать?.. – с недоумением спросила Эйли.
— Я тебе расскажу. Это очень просто, – Смит осмотрел небо быстрым опытным взглядом. – Посмотри, какая сегодня хорошая погода. На небе совсем мало облаков. Это зеркало действует вот в такие дни. Так что прежде всего посмотри, чтобы на небе было мало облаков. Как принято у нас: если хотя бы половина неба затянута — ничего не получится.
— Ну, а если небо чистое? Как сейчас?
— Посмотри туда, – Смит протянул руку и указал пальцем вдаль, на зеленеющие равнины и леса. – Помнишь, ты сидела по вечерам в башне и смотрела на те места долгими часами. И ты наверняка видела множество ярких огней. Ведь так?
— Конечно!
— А это значит, что там, вдалеке — есть города. И живут люди. Ты помнишь примерно те места, где ты видела огни?
— Помню…
— Тогда тебе нужно делать вот что, – Смит осторожно протянул руку и взял Эйли за запястье. Он поднял ее кисть, повернув зеркало в ее руке в сторону равнин. – Направляй это зеркало туда, где ты видела огни. И держи. И слегка, легкими, ровными движениями, вот так, – он поводил ее кисть вправо-влево, – двигай зеркало, будто ты наводишь луч на дома, которые стоят там вдали. И делай это раз в день, обводя своим лучом все дома и всех людей, которые там живут или могут жить.
— Вы… – Эйли помотала головой. – Вы хотите, чтобы я пускала вдаль солнечные зайчики?
Смит задумался.
— Да! – ответил он. – Именно так. Я хочу, чтобы ты пускала солнечные зайчики вдаль. И именно этим зеркалом!
— Но зачем?
— Зачем?.. – Смит вздохнул, опустил кисть Эйли и откинулся на спинку качелей. – Когда-нибудь, Эйли, в какой-нибудь из дней ты увидишь ответ. В какой-нибудь из дней в этой дали блеснет огонек, который ты не сможешь не увидеть, потому что он будет такой яркий, как не снилось ни одной звезде. И этот огонек будет ответом именно тебе, Эйли. И никому другому. Его тебе пошлет тот, кто сможет читать твои истории. Такой человек живет там, в одном из тех городов, это я тебе говорю с полной уверенностью. И он уже давно ищет тебя, и вот узнает, что ты его, оказывается, тоже ищешь, и пошлет тебе в ответ такой же солнечный зайчик. И вы узнаете о существовании друг друга. Ну, а после этого он примчится к тебе, где бы он ни жил, и ничто его уже не остановит. Он обязательно отыщет тебя, ведь такая гора у нас в округе одна, и найти тебя на ней будет не сложно. Я ведь нашел! И он тоже будет расспрашивать людей, достанет карту, или хотя бы — купит телескоп, чтобы найти тебя… Ну, а когда он примчится к тебе — он изменит всю твою жизнь. Перевернет ее с ног на голову. И он поможет тебе уйти дальше своей горы, он поможет тебе спуститься с нее. Ведь с ним не будет страшной никакая даль. И ты тогда узнаешь, что твоя гора — это не конец вселенной, а ее маленькая часть. Ты увидишь земли, которые есть вокруг твоей горы. Уйдешь за горизонт и узнаешь, что за горизонтом, оказывается, есть такие же горы, как твоя, даже еще больше… Ты все-все это сможешь тогда увидеть! Только когда это случится — ты вернешь мне зеркало обратно, ведь оно тебе уже не будет нужно. А мне еще пригодится, или еще кому-нибудь. Так что прошу еще раз: не испорти его!..
Эйли некоторое время не сводила глаз с какой-то точки в дальних туманных облаках на самом горизонте, а потом сказала:
— Не испорчу.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Что же, тогда начинай поиски! Сегодня день как нельзя хорош. Ну а я тогда пойду… У меня ведь есть еще дела.
Сказав это, Смит соскочил со своего сиденья, потрогав его рукой.
— А у тебя прекрасные качели, Эйли! Я в детстве только и мечтал о таких. О, если бы я тебя тогда увидел — как бы я завидовал!
Он обошел качели кругом, но уходя, вдруг остановился рядом с Эйли и, взяв ее за руку, сказал ей:
— Да, еще, конечно же: все это произойдет не мгновенно. Кто-то пошлет тебе ответ, но нужна определенная… сила, определенное время, чтобы он начал тебя искать и нашел. Поэтому запомни: как только ты увидишь блеск вдалеке, как только ты увидишь ответ — немедленно скажи мне! Это очень важно, иначе может не получиться!..
— Хорошо, я скажу… – ответила Эйли в каком-то полузабытьи.
— Да-да, скажи обязательно! Ну, я пошел, – он улыбнулся, похлопал ее по руке и удалился, добавив только: – Удачи!
Проходя по камням, гравию, а затем по тропинке, он не издал и звука.
В общем, эта беседа полностью изменила внутреннее мироощущение Эйли, и еще бы: она несколько часов подряд просидела, держа в руках зеркало и пуская им вдаль солнечные лучи. При этом глаза ее сами по себе сверкали так, что зеркал получалось, наверное, не одно, а ровно три. Внимательно нахмурившись, она прыгала взглядом с одного места на другое в поисках ответного огонька, и была при этом похожа на какую-то быструю и внимательную птицу, высматривающую вдалеке все, что может блестеть.
Однако, просидев часа три или четыре, она так ничего и не увидела. А потом стали собираться тучи на небе, всего за каких-нибудь пятнадцать минут они затянули собой ровно полнеба, и следуя инструкциям Смита, Эйли соскочила наконец с качелей и отправилась домой. Она была огорчена, но не расстроена. Ведь это только первый раз. И впереди еще очень много времени!
Следующий день, как назло, выдался очень пасмурным, все небо стало серым, солнце словно отгородили мутным стеклом, свет его рассеялся, все тени куда-то исчезли, и цвета всех предметов вдруг стали прохладными, свежими и немного влажными. Эйли весь день, с утра до вечера, не находила себе места: она то сидела за столом, бегая по нему пальцами и кусая щеку, то ходила взад-вперед по всему дому, поднимаясь по лестнице к башне, останавливаясь прямо возле двери Смита и делая резкий поворот кругом через левое лечо, после чего спускаясь обратно и повторяя это снова и снова. То она выходила из дома наружу, внимательно и с надеждой глядя на небо в поисках хоть какой-нибудь голубой дырочки. Появись она, эта голубая дырочка — и можно было бы надеяться, что она в конце концов расширится и вырастет до размеров целого неба… Но ее не появлялось, как назло.
Смит же, который (как, в общем, и все в доме) замечал такое странное поведение, все время хранил дистанцию и молчал, и притом за этим молчанием явно что-то скрывалось. Даже Эйли, занятая в этот день, наверное, как никогда своими мыслями, замечала, что за молчанием Смита что-то скрывается. Но только было не понятно, что именно — еще бы, ведь на то оно и скрывается, чтобы быть непонятным!
А когда наконец день стал подходить к концу и без того тусклый, огонек солнца стал опускаться куда-то в туман и тускнеть еще больше, в дверь их дома постучали, и на пороге появился почтальон с посылкой. Это было уже привычным делом, только теперь Эйли как-то неожиданно подскочила со своего стула, прямо выстрелив с него пробкой, и воскликнула:
— А можно, можно я отнесу?.. – и посмотрела на родителей неожиданно таким взглядом, что они, пожав плечами, не смогли отказать.
Зачем ей вдруг понадобилось относить посылку Смиту собственноручно, она сразу не смогла понять. Она поняла это несколько позже, когда, поднимаясь вверх по лестнице, она обнаружила, что посылка эта несколько отличается от других. И отличается именно тем, что коробка, содержащая посылку, в одном месте имела трещину, и самое удивительное — вот подарок! — из этой трещины заманчиво выглядывал белый уголок бумаги.
Эйли остановилась, как вкопанная, увидев это. Пальцами другой ноги она почесала себе щиколотку — наверное, хотела почесать затылок, но руки были заняты. Нахмурившись и включив фонарики в глазах, Эйли подняла посылку на уровень своего лица и внимательно вгляделась в уголок бумаги. Улыбнувшись, она поставила посылку на перила, и одной рукой придерживая ее, потянула за этот уголок. Бумажка вытянулась сантиметров на пять, а потом застряла, не желая больше выходить наружу. Эйли поняла, что если она приложит еще усилий, то бумага порвется — и остановилась, решив, что этого достаточно. На бумаге были видны какие-то буквы.
Вот это было действительно интересное положение! Некоторое время Эйли думала, читать ей эти буквы или нет. Но думала она совсем не много, решив окончательно, что это — просто подарок судьбы, не воспользоваться им будет даже просто глупо. Разве ее идея была уронить где-нибудь посылку или бухнуть на нее что-нибудь тяжелое, чтобы коробка треснула? И листку бумаги выглянуть из трещины тоже, между прочим, не она предложила. Она только вытянула его чуть-чуть — ну подумаешь! Тем более, это было давно, и говорить об этом вообще уже поздно.
Итак, собрав свою наглость в кулак, Эйли вся изогнулась в басовый ключ, чтобы слова на бумаге стали параллельны глазам, и сала читать.
«Невероятно! Поразительно еще и то, что…» – дальше слова уходили через трещину вглубь посылки, и первая строка заканчивалась. Эйли недовольно покряхтела, но не расстроилась, потому что впереди были еще строки, и побольше этой!..
«…и это меня приводит в замешательство. Однако,..» – снова не слишком. Эйли жадно кинулась дальше, бегая глазами со скоростью звука.
«…ваши поиски, дорогой друг. Я рад тому, что вы продвигаетесь (с ваших же слов)…» – так, уже лучше!
«…берегитесь этого, ради Бога. Если бы вам знать, какая это опасная вещь! Есть вещи, которые мир прощает, но…»
«…вашей выгоде. Но все же мы восхищены вашим трудолюбием и вашим стремлением к цели — это качество, которого…» – хорошее качество, правда. Но дальше!…
«…-ной Звезде — это не легенда, а самая настоящая правда! И если вам удастся это доказать, то ваше имя нав…»
«…поможет вам. Секреты всегда раскрываются! Может быть, за редким исключением. А она сама, как вы говорили…»
«…и это может изменить всю ее жизнь, помните. Про моральную сторону мы с вами говорили, может быть, сотню раз, но я повторяю снова. Она —…»
«…между прочим, человек. Причем человек, похоже, во много раз лучший, чем мы с вами. Поэтому берегите…»
«…удачи. Чего еще я теперь могу пожелать…»
«…жду письма от вас до…»
«…друг.»
И все. На этом поток слов кончился, и Эйли разогнулась обратно.
Что означают все эти слова, она не могла и представить. Роем поднялись самые разные догадки, но ни одна из них не могла приземлиться на твердую почву, чтобы стать чем-то большим, чем просто догадка. В целом в мыслях Эйли от этого кусочка бумаги порядка не прибавилось, а можно даже сказать, наоборот.
Дальше какими-то не очень ловкими усилиями, но все же Эйли втолкнула уголок бумаги обратно в посылку и отнесла ее Смиту. Тот принял ее как обычно, послав Эйли добродушную улыбку, и как обычно зашелестел за дверью бумагой.
Эйли, вообще говоря, оказалась в странном положении. Она практически разрывалась ровно на две части между двумя этими большими загадками: с одной стороны, загадка Смита, ведь очень хотелось бы узнать, чем же он на самом деле занимается, с другой стороны — загадка зеркала, которое Смит подарил ей накануне… И Эйли начинала совершенно ясно понимать, что эти две загадки как-то связаны друг с другом, что в действительности это даже не две загадки, а судя по всему — вообще одна.
Но вот, наконец, случилось то, что должно было случиться.
Прошло всего несколько дней. Погода наладилась, облака иногда затягивали небо, но как они не старались, а не достигали его половины, и Эйли со спокойной совестью сидела на качелях, раскачиваясь тихо взад-вперед, и пускала вдаль свои яркие солнечные зайчики. В ответ ничего не происходило, но Эйли терпеливо ждала, ведь ее предупреждали, что сразу ничего не произойдет. И она готова была ждать еще сколько угодно. Хоть неделю.
Но к ее большому удивлению даже недели ждать не пришлось. Дело это было, как оказалось, интересное, время проходило быстро, и вот однажды Эйли вздрогнула на своих качелях.
Зеркальце едва не выпало у нее из рук. И выпало бы, наверное, если бы качели в этот момент несли ее назад, но они несли ее вперед, и упасть чему-либо с них в этот момент было сложнее. Солнце блестело впереди очень ярко и предательски мешало смотреть вдаль, засвечивая весь обзор и ослепляя мгновенно, как только оно попадало в глаза. В это же время откуда-то появился сильный и холодный поток ветра, и Эйли была бы счастлива ему в любой другой момент, но теперь, свистя у нее в ушах, он заглушил все звуки, лишив ее ни больше, ни меньше — целого органа чувств. Но тем не менее она была уверена, что только что, секунду, может быть, полторы назад — она видела там, вдали яркий маленький огонек, как будто кто-то иголкой коснулся ее глаз и пустил по иголке ток.
Эйли мгновенно метнула луч своего зеркала туда, откуда, как ей показалось, сверкнул огонек. Она держала луч с полминуты, но ничего не происходило. Потом она догадалась, что скорее всего, луч просто не охватывает достаточной площади, и стала быстро водить его кругами, тряся рукой так резко, как могла. Другой рукой она держала козырек над глазами, правда солнце все равно пробивалось сквозь пальцы, но Эйли этого больше не замечала, и вот почему: через несколько секунд на ее глазах огонек блеснул еще раз.
Эйли еще повертела кругами свой луч — и огонек еще раз вспыхнул вдалеке. Только на этот раз Эйли от радости заболтала ногами на качелях: она, кажется, поняла, откуда точно направляется ответный сигнал. И как бы для подтверждения этой мысли огонек сверкнул ей еще раз — точно! Эйли догадывалась, что он, наверное, тоже не знает наверняка, куда нужно посылать сигнал, и поэтому тоже бродит лучом по ее горе, лишь изредка случайно попадая в цель! И Эйли стало почему-то особенно приятно оттого, что она первая его увидела, и теперь она знает, где она находится, а он про нее — нет.
Но ей теперь совсем не хотелось держать себя в секрете. Поэтому не думая ни секунды она направила свой солнечный зайчик в ту самую точку, откуда ей блестел ответ. Направила и стала держать, забыв про солнце, убрав вторую руку со лба и подперев ей подбородок, прикусив нижнюю губу и играя такой веселой и светлой улыбкой, что облака над зеленой далью сами расступались, а солнце смущенно скрывалось за ними, не в силах выдержать такого соперничества. Однако скрываясь, тут же выглядывало снова, потому что лишать Эйли света в такой момент было бы по меньшей мере нечестно.
И вот наконец Эйли увидела ответ. Такой же долгий, как и ее собственный луч. Он вспыхнул и не угасал, светя Эйли прямо в глаза прямо из того места, куда она посылала свой сигнал. Она светила не переставая — и он светил.
Впрочем, может быть, думала Эйли, это все-таки совпадение — ну мало ли что! И она, чтобы проверить, прикрыла ладошкой свое зеркало, не касаясь его, чтобы не испачкать. И ее огонек моргнул. Эйли прищурилась. Секунду спустя моргнул и огонек вдалеке.
Рассмеявшись, Эйли мигнула еще раз — и еще раз мигнул и дальний огонек.
Подумав, Эйли два раза прикрыла зеркало рукой. Получилось, что ее сигнальный солнечный зайчик два раза погас и вспыхнул. И что же — через секунду с огоньком вдали повторилось то же самое! Он тоже дважды погас и дважды вспыхнул. Тогда Эйли, рассмеявшись, мигнула три раза. И опять — и опять дальний огонек все за ней повторил!
Обрадовавшись, Эйли решила поставить перед дальним огоньком совсем сложную задачу. Остановив движение качелей, убрав свои волосы за уши, потерев руки, размяв кисти, Эйли поднесла свою ладонь к зеркалу и приготовилась. В следующие полминуты ее рука непрерывно открывала и закрывала собой зеркало, выдавая вдаль уже не просто мигания, не слова звуковой азбуки, а настоящий и довольно сложный ритм. Для Эйли он никакой сложности не представлял, и вот почему: это был не просто какой-нибудь ритм, а ритм ее самой любимой песни, который она знала с самого детства и могла бы повторить, наверное, даже во сне. Но простому человеку увидеть его, причем без всякой музыки, а в миганиях солнечного зайчика, а потом повторить — задача не из легких, это точно!
Вот Эйли закончила и с чувством победительницы стала ждать, что же сможет ей ответить тот далекий огонек, а вернее — та рука, что держит там вдалеке, наверное, такое же зеркало, как и у нее…
Следующие полминуты Эйли просидела с открытым ртом, хватая им воздух вслед за движением ветра, хлопая глазами и не в состоянии шелохнуться. Огонек вдали повторил ее ритм точь-в-точь, не сделав ни одной ошибки, не задержавшись ни на секунду, не сбившись ни на одной ноте. Повторил все до мельчайшей черточки. Этого не могло случится без одного единственного условия: тот человек там, вдали — тоже знает эту песню. Причем знает настолько, чтобы услышать ее в миганиях огонька… Этого просто не может быть!
В следующие пять минут Эйли пробежала на бешеной скорости по тропе, через сад, по в дом через гостиную по лестнице вверх — и буквально ворвалась в комнату Смита, забыв о том, что надо стучать, да и вообще о том, что что-то где-то нужно делать.
— Я видела!.. – прокричала она, подпрыгивая на бегу, похожая при этом на плоский камень, доскакивающий по поверхности озера свои последние прыжки. – Все как вы говорили!.. Огонек вдалеке!.. Он мне отвечает!
Смит, схваченный врасплох, несколько секунд постоял на месте, как застывшая картинка, с циркулем в руках, потом опомнился, спокойно сложил руки а груди и сел в кресло.
— Так, – сказал он, – не думал, что это произойдет так быстро.
— Но это произошло! Я точно вам говорю! И вовсе не быстро — надо же сказать, целых четыре дня!
— Хорошо. Чудесно! – он потер руки. – Значит, ты выполнила все, как я тебе объяснил?
— Ну конечно же!.. Что там выполнять — это были пустяки!
— Пустяки?.. – Смит задумчиво поднял брови. – Я бы не сказал. Хотя, впрочем, это для кого как. Для тебя и вправду, может быть, пустяки.
— Но что же, что же теперь?..
— А теперь, Эйли, начнется игра. Настоящая.
— Какая… Как… какая игра?
— О-о, ты по ходу поймешь. Знаешь, в любой хорошей игре, если только она не совсем простая, бессмысленно объяснять правила. Гораздо лучше просто начать играть — и правила сами станут ясны, причем быстрее, чем любым другим путем. Вот и я тебе сейчас объяснять не стану. По ходу поймешь сама. Только потерпи.
— Но что же мне сейчас делать?..
Смит выпрямился в кресле, отложил циркуль в сторону. Сложив прямо пальцы обеих рук — кончик к кончику, — он строго произнес:
— Очень хотеть увидеть того, кто шлет тебе сигналы.
— Как… Но я и так очень хочу!
— Значит постарайся, чтобы твое желание не стало меньше. Это, пожалуй, сейчас самое важное. Это первое правило: стараться делать так, чтобы твои желания не уменьшались. Не сворачивать с дороги. Понятно?
— Ага.
— Но при этом быть все-таки немного осторожнее. Не сворачивать с дороги, но и не бежать по ней сломя голову, а то можно споткнуться.
— Это как?..
— Это сложно объяснить прямыми словами. Но в общем, не важно. Пускай все будет так, как сейчас. Игра началась, но пока лучше ничего не делать. Просто продолжай светить зеркалом вдаль.
— Но зачем… Нет, конечно, это нужно… Но этим же уже ничего не сделаешь! Тот, кто там сидит, внизу — он меня уже заметил! Если он и правда захочет найти меня… или мое зеркало — так надо же ему как-то помочь! – Эйли размахивала руками в воздухе, не особенно следя за своими движениями, и теперь вот чуть не снесла со стены усыпанную булавками карту. – Надо же что-то делать! То что мы будем сидеть на месте и ждать, пока все будет сделано за нас!.. А если у него не получится? Или он не будет знать, с чего начать? Или… Или… Или он… ну, как это… промахнется? Пойдет куда-нибудь не туда и заблудится?!.
— Эйли… – Смит рассмеялся. – Осторожней в желаниях!..
— Я… я не… Что вы смеетесь!.. – она с обидой хлопнула себя ладонями по платью. – Мало ли что может быть!.. Я только говорю, что просто сидеть и ждать — неправильно! Да?..
Смит положил руки на колени:
— А вот и нет. Может быть… Даже не может быть, а вероятнее всего, он еще не знает, как понимать его сегодняшнее открытие. Ведь он-то не знает про зеркало, про меня, про тебя он тоже многого не знает.
— Но ведь у него же тоже есть зеркало?..
— У него может быть и обычное — кто сказал, ты думаешь, что такие зеркала есть у каждого второго? Нет, даже там, внизу такое зеркало — вещь редкая! Тебе оно нужно, потому что ты послала вопрос — а он дает ответ, и это совсем другое дело. Вот поэтому, вполне возможно, нет, даже скорее всего — он еще не знает, что означает твой вопрос, и поэтому он не будет никого искать, но будет теперь каждый день ждать — ждать твоего слова. И ты разговаривай с ним каждый день с помощью зеркала, тогда только он поймет, что ты его зовешь. Он это почувствует. Может быть, да, может быть, он уже это почувствовал, но знаешь, там, внизу люди не очень доверяют своим чувствам. Там принято их много раз проверять. Поэтому потерпи и пока оставь все так, как есть. Хорошо?
Эйли опустила руки и пожала плечами:
— Хорошо…
— Вот и порядок.
— Но что же мне теперь… Вернуться туда и пускать солнечные зайчики снова?..
— Да, знаешь, если я не ошибаюсь…
Смит нахмурился, встал с кресла и подошел к окну. Высунувшись из него и запрокинув голову кверху, он сказал:
— Да, точно. Небо испортилось. Смотри, какие тучи.
Отряхнув ладони, он вернулся обратно и махнул рукой:
— Ничего страшного. С него на сегодня хватит. Завтра, если будет хорошая погода, повтори свое дело снова. И так несколько дней. А потом — будем думать, что делать дальше.
— Хорошо! – воскликнула Эйли.
Повернувшись на месте и взмахнув шлейфом платья, она выбежала из комнаты.
Было уже ближе к вечеру. И Эйли после вечернего чая поднялась в свою комнату. Какое-то время она просидела у окна, смотря то на окошко в башне Смита, горящее дрожащим золотистым сиянием свеч, где постоянно двигалась быстрая тень и был слышен звук скрипящего пера, то обращая взгляд куда-то вниз, в самую пропасть, где в стороны разбежались ленты быстрых и маленьких рек, утопающих в лесах. Освободив и расслабив подушечки пальцев, Эйли нежно коснулась ими бархатной листвы цветов. И как бы незаметно и два уловимо ни было это прикосновение — листва и стебли мгновенно почувствовали и откликнулись дрожанием. Бесполезно. И как притом прекрасно: они чувствуют все. Только в этот момент им тревожно. Почему? Эйли смутно это понимала: слишком много изменилось на свете. А ведь цветы не любят перемен! Из всех живых существ на Земле, наверное, именно они — меньше всех любят перемены. Консервативнее их, наверное, только столетние и многовековые деревья — эти вообще настолько прочно приросли корнями к своей земле, что и забыли слово «путешествие». Но ведь Эйли — не многовековой баобаб, и не цветок в конечном счете… Она, все таки — человек, поэтому она это слово не забыла. Хотя и, оказывается, не знала, что это такое. Теперь же это слово оказалось так близко и так невероятно ощутимо, что его можно было, наверное, даже потрогать, если бы иметь руки чуть-чуть подлиннее… И притом оно приближалось — с каждым днем теперь, с каждым солнечным зайчиком все ближе и ближе, и скоро это слово перестанет быть мечтой, перестанет быть будущим — оно станет настоящим. Грустно было одно: то, что цветы это чувствовали.
Вдруг что-то вдалеке обратило на себя внимание Эйли.
Эйли вдруг заметила, что уже глубокий вечер, и солнце уже село за горизонт. Было уже темно, и в бесконечной дали звездопадом рассыпались сотни маленьких огней городов. Огни сверкали и подрагивали: огни светильников, огоньки лампад, точки газовых горелок, спиртовых фитилей, огни печей, костров, жаровен, факелов, свечей — с этого расстояния какая разница? — все равно это были огни городов, огни людей, что-то рукотворное, что-то живое и бесконечное в своем разнообразии… Но только Эйли что-то все же заметила. И по какой-то причине ей стало тревожно.
Причину этой тревоги она понять не могла, но она знала точно: что-то в этих огнях не так. Что-то там изменилось. Конечно, узнать этого она не имела никакой возможности: все же это был мир, который бесконечно далек, и что бы там ни происходило, это тоже было бесконечно далеко, и совсем не дотрагивалось до Эйли… Однако она все-таки видела огни, и что-то в них ей не понравилось. Нахмурившись, Эйли отправилась спать.
На следующий день выпало воскресенье.
Только утром Эйли вдруг вспомнила, что именно на воскресенье Смит наметил свою поездку в город — Эйли вспомнила это и вскочила, сев на кровати прямым углом. Значит, Смит сегодня уедет! И весь день Эйли будет одна, и ей в случае чего некого будет спросить, не к кому обратиться за советом, некому задать вопрос… Сегодня она будет играть одна.
Смит встал пораньше, и когда Эйли спустилась по лестнице, он уже стоял у самой двери с походным саквояжем и держал в руках бумагу, всю сплошь забросанную мелкими буквами — почерком матери, которая стояла рядом и говорила:
— Это очень любезно с вашей стороны, что вы согласились выполнить нашу просьбу… Хотела бы сказать «небольшую», но кажется, она очень даже большая.
— Ничего страшного! – отвечал Смит. – У меня не так много дел в городе… Тем более что я все равно чувствую себя вам обязанным.
— Ерунда! – отец хлопал Смита по плечу. Был восьмой день его пребывания в доме, и к нему, в общем, уже привыкли.
Эйли стояла в это время рядом, возле лестницы, положа руку на перила и слегка бегая по ним пальцами.
— Ну что же, тогда я отправляюсь, – Смит кивнул и махнул рукой. – К вечеру, я думаю, я прибуду обратно.
Сказав это, он остановил взгляд на Эйли. Она невинно улыбнулась и быстро сорвала руку с перил, будто делала ей что-то запретное.
— До свидания, Эйли, – сказал он ей, кивнув головой.
И удалился.
Эйли постояла некоторое время на месте, а потом отправилась в сад. Она проводила Смита, держась от него на расстоянии, до самой развилки, с которой он отправился на большой тракт. А потом, постояв на этой развилке еще немного, она вздохнула немного печально, потрогала ручку зеркала у себя во внутреннем кармане куртки — и повернула на тропинку, ведущую к качелям.
В этот раз она долго не искала, куда направлять луч. Сев на качели, проверив, насколько чисто небо, она тут же повернула зеркальце в своих руках так, чтобы зайчик попал примерно в нужное место — и стала медленно настраивать его. Луча, выходящего из зеркала, она, конечно, не видела, но при этом у нее было какое-то внутреннее чувство, что она все делает правильно и попадает точно в цель. Вскоре последовал результат: огонек вдалеке блеснул, немного подрожал, немного помигал — и стал ярким и непрерывным
«Так!» – подумала Эйли. – «И ты не спишь?»
Нет, судя по всему — тот человек не спал, а тоже, точно так же, как Эйли, с самого раннего утра ждал далекий огонек.
Эйли мигнула два раза. Огонек ответил точно так же. Эйли мигнула трижды — огонек повторил. Все было в точности как вчера: огонек вдалеке повторял за Эйли каждое движение, что бы он ни делала — мигала сериями по два, три, четыре раза, посылала сигналы разной длительности, придумывала на ходу какие-то сложные ритмы — огонек воспроизводил все в полной точности, словно это было отражение ее луча, только запаздывающее на некоторое время.
Эйли увлеклась этим процессом и не заметила, как тучи постепенно стали собираться на небе, и вокруг стало темнеть. И вскоре произошло то, что и должно было произойти: огонек вдалеке замигал как-то слабо и неуверенно, после чего потускнел — и погас совсем. Эйли вскинула голову на небо и огляделась — да, солнце скрылось. Причем, скрылось надолго. Значит, на этот день хватит.
Уныло спрятав зеркало в карман, Эйли еще раз внимательно посмотрела вдаль, вздохнула и пошла домой.
Долго и терпеливо она ждала вечера. Этим днем она почти ничего не делала: в саду, в ее комнате, в доме — везде все было в полном порядке, словно по счастливому стечению обстоятельств все случайно было сделано за нее, и ей можно было отдыхать весь день, только и думая о том далеком огоньке. А именно об этом она и мечтала.
И Эйли села в своей комнате не кровать, не вставая с нее, не двигаясь, положив подбородок на ладони и смотря все время на окно. «Миллион людей!..» – думала она. Миллион людей живут там, живут своей собственной жизнью и ни о чем не подозревают. Ну совершенно ни о чем!.. Чем они могут заниматься там, внизу?.. Ну, они просыпаются утром… Встают, приводят себя в порядок, завтракают, начинают выполнять какую-то свою работу… И при этом ни один из них и не думает, что живет в дали, именно там, в дали, и эта даль такая огромная, что ее всю даже отсюда, с горы не видно! Там, конечно, живут такие же люди, как и здесь, на горе. Конечно, какой тогда смысл?.. Как объяснить им, людям, что они живут в дали, о которой она, Эйли, всю жизнь только мечтала? Да никак. Ведь там живут просто люди. Но вот тебе раз — среди этих людей, оказывается, есть один — особенный. Уж он-то понимает, где живет, и что находится вокруг него. И она, Эйли, точно знает, почему этот человек будет ее искать. Да-да, это очень просто. Потому что он один во всей этой дали понимает, где живет — и ему нужно с кем-нибудь этим поделиться. Ему нужен кто-то, кто бы тоже понимал… А она вот она, сидит здесь на кровати, на своем одеяле. И он обязательно — обязательно найдет ее. Вместе с одеялом…
Мысли и рассуждения Эйли побежали дальше и блуждали совершенно беспорядочными тропами до самого вечера — пока не стало темнеть. А когда стало темнеть, они обратили на это внимание — и продолжили блуждать дальше. Теперь Эйли думала о том, сколько всего человек может жить в тех городах, и каковы были ее шансы попасть солнечным зайчиком в цель так быстро… Оказалось, что очень даже невелики. Потом она думала о Смите, о том, каким образом у него появилось это зеркало, и что это вообще за зеркало… Почему нужно светить именно им, и вообще — почему нельзя светить им тогда, когда затянута половина неба, ведь солнце тогда еще видно? Когда говорят о половине неба, то говорят о звездах, а причем же здесь солнечные зайчики?.. И вообще — почему это зеркало не для всех, а только для нее? И что вообще ищет Смит в своей башне? Все эти вопросы вставали у нее в мыслях, и ни на один из них ответа не было.
Так продолжалось до тех пор, пока в темноте за окном Эйли не услышала негромкие шаги, и внизу не раздался аккуратный стук. Эйли поняла мгновенно, что это вернулся Смит.
Она спустилась вниз, не забыв пробежать пальцами по перилам, и увидела Смита все с тем же саквояжем в руке. Но только теперь у него был не один саквояж — в другой руке он держал какой-то странный небольшой чемоданчик. И ее словно током ударило, когда Смит, протягивая чемоданчик, вдруг произнес:
— Это тебе, Эйли.
— Мне?..
Она с совершенно не скрываемым любопытством Эйли взяла этот чемоданчик и не знала, что с ним делать.
— Это тебе может пригодиться.
Мгновенно на этом чемоданчике сконцентрировалось внимание родителей.
— Что там, мистер Смит?.. – спросила мать, нахмурившись. – Мы вроде ничего…
— Не волнуйтесь, – остановил их рукой Смит, – Это мой подарок. Уверяю, там ничего страшного.
— Подарок?.. – отец Эйли положил большие пальцы в карманы своей жилетки. – Что же, Эйли, открывай.
— Он, наверное, стоит каких-то денег… – мать погладила свой подбородок. – Я боюсь, мы не сможем…
— Забудьте об этом! – Смит махнул рукой. – Давай, Эйли, открывай! Скорее!
Эйли, переполненная каким-то чувством, название которому, наверное, состояло бы из нескольких сот букв, поставила чемодан на пол и осторожно открыла замок. Сначала она приоткрыла только небольшую щелку, чтобы заглянуть сначала самой, а потом дать посмотреть другим. И через несколько секунд она открыла чемодан: в нем лежал телескоп. Маленький, с полторы эйлины ладони. Новый, блестящий серебристым металлом, готовый и ждущий свою хозяйку.
Эйли с минуту простояла не двигаясь, в таком полусогнутом состоянии, держась за ручку чемодана и смотря на его содержимое.
— Вот тебе и на… – произнес тихо отец, вынув свои большие пальцы из кармана и оставив их висеть в воздухе.
— Ну как?.. – улыбнулся Смит. – Нравится?..
— Это мне?.. Правда мне?.. – Эйли не смогла сдержаться и присела на корточки возле телескопа, трогая его осторожно руками и проверяя, настоящий ли он, или это какая-то странная шутка.
— Да, а кому же еще? – Смит отряхнул ладони и поднял свой саквояж. – Ну что же, я чертовски устал сегодня, интересно, с чего бы это… Но дороги у вас, я скажу! Так трясло меня в последний раз, наверное, лет десять назад… Я пойду к себе, отдохну после этого кошмара.
— Конечно! – развел руками отец. – Мы ждем вас к чаю.
Мать ничего не сказала, так как она была не совсем в состоянии говорить.
— Ну, я удаляюсь, – Смит кивнул. – Эйли, думаю, ты сама разберешься с этим. Если захочешь — заходи.
И сказав это, он быстрым шагом удалился вверх по лестнице.
— Мне что-то не по себе… – тихо помотала головой мать Эйли.
— А в чем дело? – отец пожал плечами и осмотрел телескоп вместе с сидящей рядом Эйли, которая не сводила с блестящей трубки взгляда.
— Зачем?.. Такой дорогой подарок, без всякого повода, просто так, да и кому — нашей Эйли, которую он даже толком не знает! Что-то здесь не так…
— Хм. А я бы не стал так беспокоиться…
Тут Эйли вдруг поняла, что пока про нее не вспомнили, самое время уходить в свою комнату. И быстро она закрыла чемодан с телескопом и буквально убежала вверх по лестнице.
Прямо перед дверью своей комнаты она вдруг остановилась. Она поняла, что ей непременно что-то надо сделать, только еще не знала, что. Вернее, знала, но это было так быстро, что она уже забыла… Да! Точно! Быстро она заскочила в свою комнату, положила телескоп на кровать, выскочила наружу, и переполненная какой-то странной решимостью сделать что-то, бросилась вверх прямо в башню Смита.
Быстро и часто она постучала в дверь и опустила руки по швам, будто готовилась закричать. Через секунду Смит открыл — и она заскочила внутрь. Только за своей спиной она услышал звук закрывающейся двери — так тут же обернулась и громко произнесла:
— Вы больше не можете держать меня в неведении! Скажите немедленно! – ударила кулаками по своим бокам и стала ждать, когда Смит ей немедленно скажет.
— Что сказать?.. – изумился Смит, стоящий у двери и еще держащий дверную ручку.
— Свой секрет! Я уже многое знаю. И теперь я знаю самое главное, поэтому теперь вы не можете мне не сказать!
— Какой секрет?..
— Что вы ищите все это время? Зачем вы разглядываете небо?
— Ах!.. – Смит выдохнул и отпустил дверную ручку.
Вздохнув, сложив руки на груди, он прошел вглубь комнаты.
— Ты хочешь знать, что я ищу… Но я, кажется, говорил, что это секрет.
— Да, но я хочу его знать.
— Ну, Эйли, видишь ли… Секреты — они на то и секреты, чтобы их никто не знал.
— Значит, вы не хотите мне говорить?
— Пожалуй, да… Не хочу. Это не так просто, не так понятно, да и вообще… Даже я сам толком не могу понять. И хотя бы для того, чтобы не вводить тебя и еще кого-нибудь в заблуждение, я пока никому об этом не говорю.
— Значит, не хотите?..
— Нет.
— Не хотите?
— Не хочу.
— Ну, тогда… – и тут Эйли вдруг замолкла на секунду — и потом вдруг сказала то, что готовилась, поняв только теперь, наверное, что это была за странная решимость: – Ну, тогда я больше не буду светить солнечными зайчиками!
— Что?..
— Да-да, – утвердительно кивнула Эйли, довольная тем, что попала, кажется, в самую точку.
— Как… – Смит встряхнул головой. – Почему это?
— Потому что я так не хочу.
— Хм… Эйли, я тебя не понимаю. Чего ты не хочешь? Ты уже не хочешь найти человека в той дали?
— Нет, не то. Я хочу это сделать, но не так.
— Что значит «не так»?
— Значит… значит, я просто-напросто… я всего лишь на всего… я всего только хочу знать при этом, почему у меня это получилось! Почему ни у кого не получается, а у меня вдруг получилось? Почему все это обязательно надо делать с помощью этого зеркала? Что это вообще за зеркало и для чего оно на самом деле нужно? И самое главное… какое отношение к этому имеете вы?..
Сказав это, она опустила плечи и нащупав рукой спинку кресла возле себя, с шумом опустилась в него.
— Просто-напросто я хочу быть уверена — в том, что я, в самом деле, заслуживаю этого… А для этого мне нужно знать, как все это действует.
— И ты думаешь, что ты можешь это знать?
— Да. Да, конечно.
— Вот это уверенность! Из тебя бы, действительно, вышел ученый, – Смит засмеялся и подошел к окну.
— Вот поэтому всему я и не буду больше посылать никаких солнечных зайчиков, если вы мне не скажете, что вы ищите. Ведь то, что вы ищите — ведь это прямо связано и с зеркалом, и со мной, и с этими зайчиками?.. Ведь связано?
Смит молчал, смотря в окно на ночную даль.
— Конечно, связано, – сказал он.
Эйли смотрела на его спину, выжидая и ничего не говоря. Смит качнул головой и произнес негромко:
— Что же, похоже, я загнан в угол. Действительно, из того, что я о тебе знаю, Эйли, я могу сказать, что ты и правда перестанешь светить моим зеркалом, если я тебе не скажу. И если я попытаюсь обмануть тебя, придумав какую-нибудь ерунду, то и тут у меня ничего не получится. Действительно, для меня это важно. И придется тебе кое-что сейчас услышать.
— Вы расскажете?..
— Так и быть. Считай, что ты меня победила. Расскажу, только ты должна мне обещать одну вещь.
— Хорошо, какую?
— Подумай хорошенько: обещаешь?
— Да-да, но что именно? Что обещать?
Смит повернулся к ней лицом, и корту его был плотно поднесен указательный палец:
— Ни-ко-му.
Эйли быстро и согласно кивнула:
— Ага!
— Тогда подойди сюда. Ну, скорее, – Смит махнул ей рукой.
Эйли встала с кресла и быстры шагом подошла к окну, возле которого стоял Смит.
— Если ты так этого хочешь… – Смит погладил щетину на своем подбородке. – Я попытаюсь тебе объяснить, что я ищу. Вот посмотри сейчас на небо. Что ты на нем видишь?
— Что я вижу… – Эйли задумалась. – Я вижу звезды.
— Так. И ты права. Но вспомни: там далеко не все такое, каким кажется.
— Я это помню…
— И что тогда ты видишь?
Эйли подумала, пожала плечами и ответила:
— Все равно вижу звезды.
— Так, хорошо. Тогда я спрошу сразу: ты когда-нибудь слышала о Дневной Звезде?
— О Дневной Звезде?.. Нет, я никогда о ней не слышала.
— И правильно. Мало людей о ней слышали. А те, кто слышали — те не верили.
— Как это?..
— Это такая вещь, в которую люди никогда не поверят, пока не увидят собственными глазами. Даже если и увидят — то поверят не сразу.
— А что это такое? Что такое «Дневная Звезда»?
— Я расскажу тебе. Вот ты смотришь на небо — и видишь на нем звезды. Но на самом деле это не так: ты видишь не звезды, а просто миллионы мелких точек, и не больше этого. И когда ты смотришь на такую точку, тогда то, чем она является — зависит только от того, что ты о ней думаешь. Ты думаешь, что это звезда — и для тебя это звезда. А что там происходит на самом деле — это чертовски сложно узнать. Помнишь, я тебе говорил о планетах?
— Да, я помню.
— Так вот, представь себе. Ты видишь такую же точку на небе, и оказывается, что это совсем другой объект, это ничего общего не имеет ни со звездами, ни с планетами — это может быть что-то совершенно другое, гораздо меньшее по размерам, но находящееся ближе к нам. Но вот ответь на вопрос, Эйли: а насколько близко может к нам находиться такой объект? А что, если этот объект окажется совсем близко?
— Как это — «совсем»?..
— А вот так. Там, на небе — миллионы звезд. Миллиарды. Нет, еще больше. Многих из них и не видно без телескопа. И представь себе, что среди всего этого количества звезд есть одна — одна какая-то звезда, и никто не знает, которая именно, но эта звезда особенная. Это не такая звезда, как все, нет — она совершенно особенная. Среди всех этих звезд есть одна, которая только выглядит звездой, а на самом же деле она — вовсе не звезда, находится вовсе не далеко, вовсе не в космосе, а прямо у нас на небе, — над нашими головами. Представила себе такое? Это и есть Дневная Звезда. Та, которую в телескоп можно увидеть днем. Потому что она находится над Землей — висит прямо в атмосфере. Она одна из всего миллиона. И найти ее среди этого миллиона звезд совсем не легко. И никому еще этого не удавалось. Вот так.
— Как… Как это? А что она там делает?
— Хм! – Смит рассмеялся. – Она там находится! И именно ее я ищу.
— Но… Что она такое? Что она из себя представляет?…
— Это хороший вопрос. Ведь я же говорю, что ее никто не видел. Поэтому никто толком и не знает, как она выглядит. Днем невооруженным взглядом ее заметить нельзя. А ночью же это обычная яркая точка на небе, такая же яркая, как средняя звезда, очевидно, она так же светится сама по себе.
— Я… я все равно ничего не понимаю. Какая звезда может быть у нас в небе? Ведь она же горячая!..
— Нет, вовсе нет. Если бы она была горячая, то мы все бы сгорели. А раз мы еще живы — значит она очень даже холодная.
— Тогда какая же это звезда?
— Да знаешь, на самом деле это, наверное, и не звезда вовсе, ее только так называют. А что это на самом деле — никто тебе не сможет сказать.
— Тогда как люди вообще могли подумать, что она есть? Ведь это же надо было придумать!
— Ты уверена в том, что говоришь? Она существует потому, что существуют вещи, которые она делает. Она существует потому, что существует ее свет.
— Ее свет? Она светит?..
— Да, только немного по-другому. Она, конечно, светит и обычным светом, иначе бы нельзя было и мечтать ее найти, но у нее еще есть и свой, особый свет. Этот свет не увидишь глазами, но его можно почувствовать по тому, что происходит с тобой, когда этот свет к тебе прикоснется.
— И что же тогда происходит?..
— Этот свет… Он может делать самые необыкновенные вещи. Я хочу сказать тебе вот что… Этот свет — он постоянно и везде, как и обычный свет от обычной звезды. Но для того, чтобы увидеть обычный свет, нужны глаза. Ведь так?
— Так…
— Так. Вот и для того, чтобы почувствовать свет Дневной Звезды — тоже нужны особенные глаза, которые находятся где-то внутри человека. И иногда люди этот свет ловят, только они не догадываются, что они увидели. А свет начинает действовать, он может изменять даже целые судьбы людей, а они и не поймут, что это делает он.
— А как это происходит?.. Это какое-то волшебство?
— Нет. И да. Я тебе говорил о такой силе, которая вмешивается в жизнь людей и кое в чем им помогает. Так вот, такая сила действительно существует. И Дневная Звезда — ее проводник, судя по всему. Она нужна для того, чтобы эта сила действовала. Можно сказать, что ее свет — и есть эта странная сила, о которой люди, строго говоря, ничего и не знают. Когда ты видишь этот свет — тогда эта сила становится заодно с тобой. И ты можешь ей пользоваться.
Эйли поймала себя на том, что быстро стучит по подоконнику пальцами — так, что они сливаются в дрожащий веер, — и быстро убрала руку.
— Я не могу себе этого представить… – она помотала головой.
— В этом ты не одинока.
— Но только… Подождите. Вы говорите, что у нас прямо в небе висит звезда — и значит, вам нужно ее найти?
— Именно так!
— А зачем она вам нужна?… Зачем вы ее ищите?
— Потому что я и хочу узнать, на что она на самом деле способна.
— А на что она может быть способна?
— Мало ли… Видишь ли, эта звезда — не обычная штука. А необычные штуки способны на необычные вещи.
— Но тогда причем же здесь я?..
— Потому что ты — тот человек, у которого внутри есть тот самый глаз, которым можно увидеть ее свет. И ты им вовсю смотришь. Разве ты этого еще не поняла?..
Эйли бегала глазами то по подоконнику, то по звездному чистому небу, то по полу вокруг своих ног…
— Значит, вот почему этот человек внизу увидел мой огонек…
— Да, наверное, именно поэтому.
— Только я не понимаю, каким образом это произошло…
— Я этого тоже не понимаю. Я ведь тоже никогда не видел этой звезды, и только ищу ее. Но именно вместе с тобой мы ее обязательно найдем и выясним, как все это происходит. Эйли, ты понимаешь, какую тайну я тебе открыл?
— Да… Только это все как-то по-сумасшедшему…
— Именно! И я бы тоже не поверил бы ни во что, если бы не видел все это собственными глазами. И надо сказать, в своих поисках я не стою на месте! Я уже почти знаю, где ее искать. И когда я ее найду — я уверен, я мгновенно пойму, что это она, я ее узнаю с первого взгляда! И тогда всем станет известно, что она существует, и главное — что же она такое на самом деле! Представляешь себе, как это может быть важно!..
— И вам совсем не жалко?.. – улыбнулась Эйли.
— Ты о чем?..
— Вам ее совсем не жалко?
— Кого?
— Эту звезду?
Смит повернулся к темному пространству по ту сторону окна и положил локти на подоконник.
— Она нужна людям. А я — человек, – Смит пожал плечами. – Почему мне должно быть жалко?..
— Ну, мало ли… Ведь никто ничего не знает об этой звезде… – Эйли почертила круги на подоконнике указательным пальцем. – А вдруг она живая?
— Что ты имеешь в виду?..
— Ну, если это вовсе не звезда, это может быть что угодно. – Эйли подняла на Смита прямой взгляд и улыбнулась. – Ведь это может быть и что-то, что нельзя потрогать. Ну, что-то такое, что ни из чего не состоит. Может быть, это и есть сама Жизнь?..
— Навряд ли. Такое уж точно не возможно…
— …Или сама Мечта? Или Сказка? Это может быть даже и вовсе Ничего — может, это не звезда, а дырка куда-то, откуда выходит ваш странный свет… Наверное, вы и правда зря мне об этом рассказали. Потому что я могу это тоже кому-нибудь рассказать. А он — еще кому-нибудь…
— Хм!.. – тут Смит как-то странно и хитро засмеялся. – Нет, Эйли, я сомневаюсь! Если существует человек, которому ты можешь это рассказать — покажи мне его! Даже если он и существует, это явно не тот человек, который бы тебе еще и поверил.
— Вы правы…
— Вот поэтому я и дал тебе зеркало. Кстати, это зеркало… Я не скажу тебе, откуда оно взялось… Ну, хотя бы потому, что я сам этого не знаю. Но оно подействовало, и подействовало быстро — и это еще одно, совершенно неопровержимое доказательство того, что Звезда существует.
— Я понимаю… Только что же теперь?
— Что теперь?..
— Что мне теперь нужно делать?
— Хм!.. Вот это другое дело. Ну, пока ничего. Сегодня целесообразнее всего будет лечь спать. Потому что ночь. Ну а завтра — продолжай светить, посылай сигналы. Ни в коем случае нельзя разрывать связь — ни с тем огоньком, ни со Звездой.
— Хорошо!
— Ну тогда, Эйли, может быть, дашь мне отдохнуть сегодня?..
— Да… – она кивнула, смотря в темноту за окном.
— Чего же ты ждешь?..
— Я хотела еще спросить… – она говорила, продолжая смотреть куда-то мимо, в темноту. – Я хотела спросить… Зачем вы подарили мне телескоп? – и набравшись смелости, быстро подняла взгляд прямо Смиту в глаза.
В ответ Смит только загадочно улыбнулся.
Через полминуты Эйли уже пускалась по лестнице в свою комнату, думая при этом, как ей только пришла эта мысль — сказать, что она перестанет светить в даль зеркалом…
Впрыгнув в свою комнату и закрыв за собой дверь, Эйли сразу же кинулась к телескопу. С трепетным чувством она достала его из чемодана и взяла в руки. И как обычно в таких случаях, она поняла, что совершенно не знает, что с ним делать — с чего начинать общение с ним и куда его теперь девать… Подумав немного, она вскочила с кровати, растянув руки в стороны, перетащила небольшой столик прямо к окну, положила на него стопкой несколько толстых книг — и села за него, положив тубус на книги. Прищурившись, она вгляделась в окуляр.
Смит показывал ей, как обращаться с телескопом, и теперь ей не было сложно разобраться, как его использовать. И раскрыв рот в нетерпении, она рассматривала темную даль, стараясь найти там хоть какое-нибудь движение. Но она сама не один раз говорила, что нет такой подзорной трубы, в какую можно бы было разглядеть человека в этой дали — и оказалось, что она была очень даже права. Как бы она ни смотрела, даль все равно оставалась далью, и те огни, которые она видела — они так же оставались точками, и все это по-прежнему напоминало звездное небо, отраженное в океане… Даже луна, когда Эйли на нее смотрела, казалось, была ближе, чем эти дальние города…
Эйли отняла глаз от телескопа. В этот момент снова какое-то странное тревожное чувство возникло у нее в душе, и опять Эйли не могла понять его причину. Эти огни — они изменились… Только бы еще понять, как — но они точно изменились, пусть даже самую малость. А почему? Ведь ничего, кажется, не произошло?… Но эти огни были уже не те. Да. Они дрожали как-то по-другому, они светили как-то иначе, настроение, которое всегда присутствовало в них — оно стало совсем другим. И Эйли не могла представить, почему, она не могла понять причину, но ей казалось — да, ей определенно казалось, что все это изменилось из-за нее. Хотя этого не могло быть.
На следующий день с самого утра Эйли как часы сидела и тикала на своем месте, твердо держа зеркало в руках и посылая вдаль солнечные зайчики зеркалом Смита. На каждый ее сигнал, на каждый ритм и на каждый блеск огонек вдалеке отвечал точно таким же, повторяя все, как отражение, а когда она ничего не делала — огонек светил непрерывно и настойчиво, яркой точкой вдали.
Так продолжалось где-то около часа, а потом Эйли начала замечать, что вокруг становится темнее — это тучи затягивали небо, бесцеремонно и совершенно безразлично ко всему. Вокруг стало как-то холодно, и ветер стал сильнее — он ударял Эйли по лицу, трепал ей воротник и заставлял ее дрожать и время от времени ежиться, потирая руками плечи. Огонек вдали погас, вскоре погода окончательно испортилась, явно пора было возвращаться домой. Ветер стал таким, что сам раскачивал качели вместе с сидящей на них Эйли, и ей это даже поначалу нравилось, но потом стало совсем холодно, солнца совсем не стало видно, и Эйли поняла совершенно точно, что будет дождь, причем дождь этот будет, наверное, сильным и мокрым. Решив так, она спрятала зеркало и направилась в дом.
В тот день на голове она носила небольшую кепку, но с очень длинным козырьком от солнца. Это надо сказать потому, что по дороге к дому, — как раз в саду, — эту кепку чуть не сорвало с ее головы и не унесло вдаль: внезапно ударил порыв ветра, такой резкий, что даже самые старые и толстые деревья в саду немного да согнулись, а вся листва на них внезапно встала горизонтально в одну сторону, как будто ее потянуло туда мощнейшим магнитом. Потом этот порыв ветра куда-то исчез, но его отголоски еще долгое время продолжали угрожающе нападать на дом и сад, срывая листву, стуча ставнями, взметая занавески и заставляя дрожать стекла. Повеяло штормом. И все было бы как обычно, если бы не одно странное обстоятельство, и Эйли его заметила сразу же: ветер не просто примчался и улетел — он унес собой весь мусор с травы и дорожек сада! Какие-то старые листья, щепки, камни, скошенная трава — все это в один миг слетело со своих мест и унеслось в неведомую даль вслед за ветром. Это было даже более чем странно.
Эйли, конечно, пожала плечами, но все равно только обрадовалась этому. Потому что меньше всего ей хотелось сейчас убирать сад, гораздо лучше было бы полежать в своей комнате у себя на кровати и подумать, что же еще можно сделать с этим огоньком и вообще — что будет дальше.
Собственно, так она и сделала. Только сначала выпила внизу в столовой кружку с горячим какао, чтобы согреться: вернувшись домой, она дрожала и чувствовала, что стучит зубами.
Согревшись, она поднялась к себе в комнату и прыгнула на кровать, растянувшись на ней и сложив руки на ремне своих брюк. Мечтательным взглядом она уставилась на потолок и в очередной раз обратила внимание на то, что старая голубая краска там во многих местах отслоилась и облетела, образовав причудливые и бесформенные темно-синие пятна. Эйли смотрела на них неподвижным взглядом, ее дыхание стало ровным, тихим, старающимся не спугнуть какую-то редкую волшебную птицу, которая села на ветку где-то у Эйли внутри, а сильное дыхание могло бы обернуться резким порывом ураганного ветра, который непременно спугнул бы ее. Когда-то это были не просто пятна. Когда-то потолок был океаном, а эти пятна — это были очертания континентов, распростертых среди голубых морей, линии гор, разросшихся длинными спутанными цепями, озера, застывшие в этих горах, а вон те точки, или небольшие пятнышки на самой границе суши и моря, где краска отслоилась до дерева — это были города, где торговали и устраивали какие-то невообразимые праздники, куда стягивались караваны купцов и плыли торговые корабли… Иногда какая-нибудь муха, или паук, или комар оказывался на потолке и начинал по нему ползать — это было какое-то сказочное чудовище, которое забрело в страну Эйли, или огромный галеон, который приплыл сюда из далеких морей, или просто какой-нибудь одинокий герой, который путешествует по этой стране… Все это было настоящим, ощутимым, и все это происходило прямо над головой Эйли. Когда вечером ее укладывали спать, а спать ей не хотелось — она подолгу лежала так и наблюдала за жизнью своей страны, которая раскинулась далеко над ней широкой живой картой. И сам потолок наверху был огромным, и огромной была ее кровать, а то окно на улицу — так это было просто что-то невообразимое, в него можно было выйти пешком! Только пропасть за окном и эта неизвестная, загадочная даль нисколько не изменились с тех пор. Но почему же все остальное исчезло? Эйли и теперь пыталась всмотреться в этот потолок, пыталась найти там своих старых друзей, тех старых и чудесных героев… нет. Их не было. Они все куда-то исчезли. Они умерли?.. Может быть. Герои исчезли, горы выветрились в пыль, озера обмелели, материки ушли под воду океана, а сам океан высох до дна, и когда океана не стало, никаких материков на дне не оказалось. Все будто испарилось по волшебству, — а вслед ушло и само волшебство. Наверное, так надо. Должно быть, так и бывает на земле: времена уходят, и все свое забирают с собой. Эйли теперь вспомнила ясно: это было очень доброе, мудрое время волшебных героев, когда многое было терпимо и правильно, когда многие вещи имели смысл, а где не было смысла — там его и не хотелось. А когда было страшно — то сам страх был красивым и вовсе не страшным…
В окно внезапно ворвался какой-то глухой грохот, будто где-то наверху двигают шкаф, и задрожали стекла. Дважды, нет, трижды стукнуло по железному подоконнику снаружи — звяк, звяк, звяк… Еще два раза по стеклу — тук… тук… Холодные свежие капли потекли вниз, рисуя после себя дорожки, в которых все предметы резко искажались и вытягивались. Капли снаружи зачастили — и вскоре пошел дождь.
Эйли села на своей кровати, положив руки на колени, и стала смотреть в окно. Оттуда выходил приглушенный серый свет, и комната вся была в неярких, прохладных и глуховатых тонах. А за окном десятки капель прорезали воздух, для того чтобы на одно мгновение запечатлеть в себе окружающий мир, донести его до земли и разбиться навсегда в такое же мгновение. Потом этих капель стали уже не десятки, а сотни, а потом, наверное — тысячи… Земли вдали с каждой минутой бледнели, мутнели — и вскоре перестали быть видны.
Неторопливо Эйли встала со своей кровати и подошла к окну. Повернув ручку защелки, она привычным движением раскрыла его и быстро отскочила назад, потому что фонтан брызг с подоконника тут же полетел ей в лицо. Сильный холодный ветер взметнул ее волосы, и в это же мгновение прямо впереди причудливой трещиной в небе сверкнула сине-белая вспышка. В комнату ворвался запах электричества. Эйли подождала несколько секунд — и услышала мощный раскат грома, словно куда-то в пропасть обрушился камнепад. Но сильный ветер прилетал в комнату не один — он приносил с собой потоки дождевых брызг и капли, направляя их прямо на цветы.
Эйли улыбнулась и пошла обратно к своей кровати, с полной уверенностью, что через две минуты пол вокруг окна будет совершенно мокрым, и ей надо будет его вытирать. Однако, когда она подняла глаза и посмотрела на окно, то увиденная картина поразила ее: ни одной капли на полу не было. Эйли не могла поверить своим глазам: ливень целыми потоками залетал на подоконник и дальше, поливая цветы, но при этом — что за ерунда! — ни одной капли не проливалось мимо. Ей-богу, но ливень лил только на цветы, а справа, слева, дальше них он не заходил, словно кто-то поставил невидимые стенки вокруг клумбы на подоконнике и задерживал таким образом капли. Даже брызги, отлетавшие то листьев и от земли, летели в обратную сторону, а никак не в комнату…
Эйли посидела с минуту не двигаясь и пытаясь как-то объяснить то, что она видела. А потом отказалась от этой нелепой затеи — это объяснить явно было не возможно.
И не смотря на постоянный шум дождя, Эйли все равно расслышала стук внизу во входную дверь.
Тут же, опять толком не зная, почему, она сорвалась с кровати, распахнула дверь своей комнаты и понеслась вниз по лестнице, подхватываемая шумящим за окнами дождем. На такой скорости она успела только коснуться пальцами перил, — и уже была внизу, и непонятно каким чудом ей удалось оказаться у двери первой.
Это был почтальон — весь вымокший до нитки, в сером дождевом плаще с капюшоном, по которому вода стекала беспрерывными потоками. Почтальон быстро из серости бушующего ливня запрыгнул на порог, скинув капюшон, и протянул Эйли мокрую коробку, которую держал в руках:
— Вот, держите. Ну и погодка, накрой ее котлом!.. С вас пятнадцать, но могу взять горячим чаем…
В этот момент появился отец Эйли, еще жующий что-то от прерванного ужина.
— Посылка? – произнес он углом рта. – Господину Смиту?.. Благодарю. Как там дороги?
— Размыло ко всем чертям, – почтальон махнул рукой, пересчитывая деньги. – А как вы хотели — стихия…
— Хорошо, но вы-то держитесь?
— Конечно. Работа такая. Почта — без нас никуда, вот и ваш господин Смит бы давно…
— Я отнесу посылку, – сказала тихо Эйли, прежде всего так, чтобы это было меньше заметно, и осторожно утекла от них в сторону, унеся посылку с собой.
Быстро она взбежала на лестницу и направилась в башню к Смиту. Где-то на полпути она вдруг остановилась, потому что заметила, что с посылкой в ее руках было не все в порядке. Эйли пригляделась: да, действительно.
И в этот раз она как нельзя удачно взялась отнести посылку наверх: в коробке снова была трещина. И снова из нее выглядывал уголок бумаги, только на этот раз темный и мокрый.
Эйли поставила коробку на перила и теперь уже раздумывая не долго, принялась тянуть уголок бумаги из щели. Эйли теперь могла с большим правом читать эти бумаги: ведь поиски со Смитом они ведут вместе, и никаких секретов быть не должно. Так что она имеет право все прочитать, пусть даже Смит об этом не знает. На этот раз это было несколько опасно: бумага могла порваться в любой момент, но все-таки благодаря своей аккуратности, Эйли удалось вытянуть его почти до половины. Несмотря на то, что бумага была мокрой и буквы размыло, все-таки там можно было кое-что прочитать:
«…Все выполнено — как вы велели. Наверное, сам Бог не ведает, зачем вам это нужно. Но тем не менее. Зеркала поставлены — ровно в тех местах, где вы указали в вашем последнем письме. Прошу заметить, что это было не так-то легко, в особенности случай с ратушей в Йеллоувилле. Прошу меня извинить, но поставить вашу установку на самой главной площади, в самом ее центре, никому ничего не сказав — это, все-таки, сущая наглость. Никто бы нам этого не позволил. Вот поэтому и пришлось пойти на дополнительные расходы: три тысячи ушли прямиком в карман городскому главе. Хотя он все еще жалуется, что свет от вашего зеркала бьет ему прямо в глаза, и это мешает ему работать. Чушь чушью, возможно, но эта чушь как бы не стоила нам еще пары тысяч. Городские главы — народ непостоянный, вы это не хуже меня знаете. Так что я советую вам раскручивать вашу авантюру — а я не сомневаюсь, что это авантюра, меня-то вы не проведете, — так вот, я посоветую вам раскрутить ее в максимально сжатые сроки Остальные восемь зеркал установлены без особых трудностей, и мы, в принципе, готовы принять и еще заказы. Наша организация всегда готова, а платите вы щедро. В общем, кроме этого меня и моих коллег ничего не должно интересовать. Остальное — не мое дело, только я бы все же остерегся…»
Эйли осторожно отправила бумагу обратно в коробку — это было немного сложнее, но Эйли справилась. По какой-то причине это письмо ей не пришлось по душе. Она отнесла коробку Смиту, но решила ничего пока не говорить.
Постепенно темнело. Конечно, наступал вечер, и поэтому темнело. Самого солнца не было видно, и поэтому не было видно, как оно садилось, но все-таки на улице неумолимо темнело, и вскоре настал вечер. По-прежнему стучали капли, и их стук стал напоминать постоянный гул, который и не знал, что значит прекращаться. Время от времени всю комнату Эйли озарял яркий свет, и Эйли понимала, что это молния — в подтверждение того звучал гром, и Эйли становилось особенно тепло от него — бог знает, почему.
За окном бушевала вода, нападая на двери и стены, настоящие океанские волны бились о дом, как в шторм они бьются о стены маяков. Эйли не могла ничего видеть через окно, но она точно знала, что там по-прежнему мерцает огнями таинственная даль, и теперь эту даль заливает дождем. И Эйли чем-то внутри себя чувствовала, что эти мерцания становятся все тревожнее. И если раньше — все тревожнее с каждым днем, то теперь, наверное, тревожнее с каждой минутой. Эйли сидела на своей кровати и внутри себя понимала, что ей что-то нужно сделать. Ах, если бы она только знала, что именно!
Послышались твердые звонкие удары за окном: град.
Эйли встала и подошла к дрожащему от потоков воды окну, смотря на темноту, на беспрерывное шумное движение с той стороны, покусывая ноготь своего указательного пальца. Нет, все должно быть не так. Все должно быть не так, а как-то по-другому. Когда течет вода, люди должны стоять. Когда грохочет дождь, люди должны молчать. Когда говорит шторм — люди должны слушать…
Эйли вышла из своей комнаты и направилась в башню к Смиту. По дороге несколько раз всю лестницу озарял яркий синий свет, и после этого все вокруг грохотало, будто по стенам самого дома пробегали мурашки.
Эйли постучала в дверь. Она теперь точно знала, что она скажет ему.
Смит открыл удивленный, все в том же рабочем расположении, в каком он находился всегда.
— Эйли?.. – сказал он, почесав циркулем в виске. – Заходи!
Эйли улыбнулась и заскочила в комнату. В комнате порядка точно не прибавилось, а вот беспорядка — напротив: его явно стало больше. Оглядевшись, Эйли заметила, что окно из башни закрыто, на столе у Смита горит яркая лампа, а рядом с ней — снова бумаги, карандаши, чертежи, рисунки… Карта на стене вся забросана пометками, флажками, булавками и углами в градусах. Остальные карты полусвернуты, помяты и разбросаны по всей комнате…
— Господин Смит… – начала Эйли робко. – Вы на меня точно рассердитесь…
— Что-то случилось? – Смит, закрыв дверь, положил циркуль на стол.
— Нет… Хотя, может быть, случилось…
— В чем дело?..
— Я точно не знаю. Но только я больше так не могу.
— Как не можешь?…
Эйли от беспомощности развела руками.
— Пр… подожди, – Смит потряс головой, отключаясь от своих дел и переключаясь на Эйли. – Подожди, я что-то не понимаю, что ты хочешь сказать, Эйли.
— Просто… Я больше, наверное, не буду светить солнечными зайчиками.
— Почему?..
Эйли пожала плечами и сказала только то, что могла честно сказать:
— Я не знаю…
Смит внимательно на нее посмотрел и упер руки в бока.
— Я должен что-то еще тебе рассказать? – спросил он, не сводя с нее взгляда.
— Нет, наверное… – Эйли подняла руки, чтобы сделать какой-то жест, но не смогла придумать, какой, поэтому просто махнула ими. – Просто мне это не очень нравится.
— И что же тебе не нравится?
— Я даже сама не знаю, что. Вот. Но только с тех пор, как все это началось — мне кажется, что-то происходит не правильно.
Смит помолчал несколько секунд, кажется, не дыша, а потом расслабил руки, вздохнул и опустился в кресло.
— Я теперь знаю, знаю, что со мной происходят странные вещи, которые не должны происходить, – говорила Эйли, мотая головой. – Я теперь чувствую, что рядом постоянно что-то присутствует. Если я чего-то хочу, то это обязательно происходит, причем происходит не сразу или по какому-то волшебству, а так как бы само собой, по какому-то совпадению, или по удаче. Если мне что-то нужно, то это исполняется, и иногда я даже сама не понимаю, когда я успела этого захотеть. Но так не должно быть! Так ни с кем не происходит, по крайней мере так часто! И я этого не хочу… Вернее, хочу, но… Хочу, но так нельзя!..
Смит помолчал еще некоторое время.
— Ну, что я могу сказать, Эйли… – он развел ладони в стороны и помотал головой. – Все в твоих руках. Что я могу сказать… не хочешь — не надо. Только ты до самой старости проживешь на этой горе, а может быть даже в этом доме, но не это самое главное, Эйли. Самое главное — что тот человек, те люди, которые могли бы радоваться твоему существованию на Земле, никогда не узнают, что ты есть, и никогда не порадуются. Может быть, они и ничего не потеряют, вернее даже так: никогда не узнают, что потеряли, поэтому не будут горевать… но все же они могли бы. Это могло бы быть, и не осуществится. Разве может быть что-нибудь грустнее? Впрочем, если для тебя это совсем не грустно, то можешь оставить все как есть. Бывает, люди живут всю жизнь и на меньшей территории. Когда-то люди вообще не выходили за пределы своей деревни, а еще раньше — вообще никогда не выходили из своего племени. И, в общем, ничего. Пожили и умерли.
— Что вы такое говорите?.. Это нечестно…
— Почему же? Я захотел тебе помочь, а тебе это не нужно.
— Нет, мне это нужно, только…
— Только что?
— Ну… Только не так!
— Только не так, – Смит покивал.
Он сложил руки палец к пальцу и подумав, сказал:
— Попробуй хоть объяснить, что же тебе именно не нравится… Может, с этим можно что-то сделать.
Эйли помотала головой. Она быстро подошла к окну и вгляделась в темноту, стараясь разобрать что-то за льющимися потоками. Ей в лицо сверкнула молния, и вслед прогремело.
— С этим, наверное, можно было бы что-нибудь сделать, если бы это было здесь,–Эйли печально покивала. – Но это там, а туда нельзя добраться.
— Что там, Эйли? Господи, о чем ты говоришь? Что может быть там?
— Я чувствую что-то странное… – рука Эйли повисла в воздухе у окна — так, будто это была не рука, а гигантский купол, накрывающий собой города и всю даль целиком. – Это трудно объяснить. Какое-то зло… Которое появилось там с тех пор, как я начала светить солнечными зайчиками.
Смит всплеснул руками:
— Эйли! Что ты говоришь!.. Подумай сама…
— Скажите, такое может быть?.. – спросила у него Эйли, не оборачиваясь.
— Что может быть?
— Ну, ведь в природе все связано… – Эйли говорила, смотря в темноту окна, на беспрерывное движение дождя. – Если где-то что-то появляется, то в другом месте исчезает… и наоборот, если где-то что-то исчезает, то где-то и появляется?
Смит молча кивнул. Эйли продолжала:
— А ведь может быть так, что если я чего-то захотела, и Дневная Звезда сделала так, что это у меня получилось — то где-то в другом месте она сделала так, что у кого-то что-то, наоборот, не вышло? Может быть, если она направила удачу в мою сторону — то где-то у кого-то она удачу отняла, и кто-то лишился чего-то из-за этого? – Эйли обернулась и посмотрела на Смита. – А если она действует не в одну сторону, а в две? Если она одним приносит счастье, а у других от этого случается горе? И чем больше, чем страннее и невероятнее желания, которые она исполняет — тем тяжелее удары, которые она отправляет в обратную сторону — кому-то еще? Ведь такое возможно, да? Ведь так же может быть!
Смит некоторое время смотрел на нее, ничего не говоря. А потом произнес:
— Все может быть.
Эйли опустила глаза и отошла от окна, тихо сев на стул.
— Мне жутко от одной мысли о том, что я могла наделать там, вдали… Как после этого я могу там появиться?
Смит улыбнулся, положив ногу на ногу.
— А почему нет? – сказал он.
— Просто-напросто… Я пойду по какой-нибудь площади, увижу какого-нибудь нищего или больного человека — и не буду знать, а вдруг это я в свое время сделала его таким? И самое главное, что я не буду знать этого. А значит — не смогу ничего исправить. Ведь так?
— А почему именно так? – Смит взмахнул руками. – Может быть — и нет! Может быть, это все неправда, это ты просто придумала. Ведь может такое быть?..
— Нет, – Эйли медленно помотала головой. – Нет, теперь уже я это знаю. Наверняка.
— Эйли, откуда ты можешь это знать?
— Потому что у меня звезда внутри. Вы это сами говорили. И наверное, были правы. Я иногда могу знать то, чего не могут знать другие. И я теперь знаю еще кое-что. Про вас.
Смит вопросительно на нее посмотрел, не двигаясь и не моргая.
Эйли встала со стула.
— Ведь вы знали про это с самого начала? – она покачала головой. – С самого начала вам точно было известно, что эта Звезда приносит не только удачу. Что она не только помогает. Или, если вы этого не знали наверняка, то точно догадывались об этом. Я права?..
Смит нахмурился и погладил свой подбородок.
— И поэтому вам нужна была я?..
— Что значит «поэтому»?..
— Я вам нужна была для того, чтобы найти звезду…
— Ну конечно! – перебил ее Смит. – Я тебе уже говорил об этом, Эйли. Одному мне ее было не найти никогда. И тебе одной тоже — без моего зеркала ты бы никогда не смогла до нее добраться. И только вместе мы смогли это сделать — разве не так? Что же ты теперь злишься?..
— Я не злюсь, я только пытаюсь догадаться, как все было на самом деле.
— Не пытайся, я тебе расскажу. Если ты этого на самом деле хочешь, то я расскажу. Да, я действительно искал звезду, и причем уже давно, и я понимал, что для того, чтобы она стала видна, нужно заставить ее работать, а для этого необходим особенный человек. И трудно даже представить себе, как я был счастлив, когда нашел тебя. Вот и все.
— Все?.. – Эйли помотала головой. – Не все. Не пытайтесь обмануть меня. Зачем?.. Ведь вы же знали, что Звезда приносит в мир зла ровно столько же, сколько и добра, чтобы не нарушить его равновесие… И боже мой, каким-то образом вы научились использовать не только добро, но и зло… Ну конечно же! – Эйли посмотрела на Смита широкими глазами и отступила на шаг. – Теперь я, кажется, наконец поняла все до конца… Вы можете управлять и другой стороной!.. И это вам нужно прежде всего…
— Что ты говоришь Эйли, что за ерунда!
— Да-да. Теперь я понимаю, почему вам так нужно, чтобы я продолжала светить вашим зеркалом…
Эйли опустила голову и медленным шагом побрела к окну, сложив пальцы в замок перед собой.
— Эйли, – Смит в кресле улыбнулся. – Боюсь, ты просто не понимаешь порядка вещей… Даже если бы я и хотел это сделать…
— Звезда еще работает, – говорила Эйли, не слушая его, и говорила куда-то в пол. – Она постоянно работает. И все из-за вашего зеркала.
— Пойми, это происходит всегда и повсюду, – Смит развел руками. – Так уж оно устроено! Одним везет, другим нет, это было и будет всегда, вне зависимости от Звезды. Ты получаешь что-то хорошее — другим это мешает. Ты радуешься — другим от этого плохо… По-другому все равно не получится…
— Все из-за вашего зеркала, – Эйли подошла к окну. – У меня есть еще одно желание.
— Пойми, в любом случае, даже если ты станешь жить как жила — несчастья все равно будут происходить на Земле. Но ты, если ты поймаешь удачу за хвост — можешь принести и счастье, причем много счастья, и…
— Это плохое зеркало, – сказала Эйли, окунув руку в свой внутренний карман.
— Чт?.. какое?.. – Смит нахмурился, увидев, что Эйли держит что-то в руках.
В следующую секунду он вдруг сорвался со своего кресла и бросился к окну.
Эйли одним привычным движением Эйли распахнула стекла, ветер с дождем ударили по ее лицу влажными плетями.
— Нет, стой! – закричал Смит, — но было уже поздно.
Мгновенно, не думая ни секунды, Эйли одним движением швырнула зеркало в бушующий ливень. Где-то впереди сверкнула молния, и ее отблеск — это было последнее, что отразилось в чистом вогнутом стекле, ударив Эйли и Смиту прямо в глаза.
Звона не было слышно. Но зеркала точно больше не существовало.
— Эйли, боже мой, что ты наделала…
Смит встал возле окна, не замечая никакой воды, что летела на него потоками. Рот его был раскрыт, а глаза безостановочно бегали по черноте пропасти, вслед улетающим туда каплям, тщетно ища хотя бы один отблеск…
— Так, наверное, будет лучше, – сказала Эйли, смотря туда же, куда и Смит.
Через какое-то время Смит, с трудом различая вещи вокруг себя, повернулся к Эйли и навалился локтем на подоконник, чтобы не упасть:
— Эйли, что ты сделала!.. Ты же все испортила…
Эйли пожала в ответ плечами, не зная, что сказать. Потом она произнесла:
— Ну, всего лишь зеркало…
— Ты же все испортила, черт возьми! – вскричал Смит, резко схватив ее обеими руками за плечи.
— Господин Смит, я…
— Что ты сделала?! Как ты могла выбросить мое зеркало! Ты знаешь, каким трудом оно мне досталось!..
— Господин Смит, мне больно… – Эйли попыталась сорвать со своих плеч крепкие руки Смита.
Она попыталась вырваться, но у нее не получилось — и вскоре она со страхом поняла, что эти руки постепенно приближаются к ее шее.
— Господин Смит…
— Это я! Это я господин Смит! Да, черт возьми, меня так зовут!!!
Эйли бы лучше двадцать раз проскользила по ледяному мосту над пропастью, чем сейчас увидеть его глаза. Но она их увидела, потому что у нее не было других вариантов: страшные, ничего не понимающие, отчаянные глаза… Руки сомкнулись на шее.
— Да, это я — Смит! А ты — Эйли, и ты выкинула мое зеркало! Единственное в мире мое зеркало!.. Нет, оно еще не долетело до конца… пропасть большая! И клянусь богом, ты сейчас прыгнешь за ним!!! Ты его догонишь и вернешься с ним обратно, — ты ведь все можешь сделать, а?!.
— Пр… пожалуйст… – Эйли поняла, что не может сказать то, что хочет. Это было ужасное ощущение.
Да, она теперь точно знала: это правда, Смит душил ее. И ее существо в этот момент будто разделилось на две части: одна часть смотрела ее глазами и не могла прийти в себя от ужаса, другая — другая вся была сейчас в ладонях ее рук, пытаясь найти хоть что-то, ухватиться за что-то, что-то нащупать…
— Это тебе будет урок — хороший урок не правда ли, да?!. – кричал Смит, смеясь дрожащим, как у больного старика, ртом. – Всегда слушай господина Смита и всегда выполняй то, что он велит! Он лучше знает! И он велел тебе не испачкать зеркало! Не испачкать! А ты!.. Ты!.. Ты!.. Боже мой!… Боже!.. Куда ты идешь?!.
В этот момент у Эйли вырвался короткий вскрик: потому что руки Смита ослабли, и воздух пробил себе дорогу. С глазами Смита что-то произошло: они искривились, ушли на потолок, и вскоре вместо них остались только белки, чистые, как стекла. Его рот собирался что-то еще сказать, но вскоре изошел на дрожь, губы посинели, руки соскользнули с плеч Эйли — и в следующую секунду Смит рухнул к ее ногам, свернувшись на полу кольцом.
Эйли с минуту стояла на месте, моргая глазами, потирая свое горло рукой. Она ничего больше не делала и не могла сделать.
Потом, придя в себя, она аккуратно вынула ногу из объятий Смита и отошла в сторонку, думая, что ей следует сделать дальше. Смит лежал смирно и не шевелясь. Эйли со всех сил вгляделась в его грудную клетку и живот: они двигались. Слава богу, значит он дышит! Из окна на него беспрерывно летели капли дождя.
В следующую секунду Смит очнулся: быстро он поднял голову и схватился за нее руками. Простонав, он сел на пол, сложив под собой ноги.
— Боже мой, что произошло… – произнес он слабым голосом, оглядываясь по сторонам. – Где я?..
Эйли вздохнула с облегчением.
Смит сидел на полу, вытирая дождь с лица. С минуту, наверное, они оба молчали, вспоминая, что только что произошло.
— Господин Смит, это снова я?.. – жалобно спросила Эйли.
— Что?.. Эйли?..
— Это снова сделала я?..
Смит помотал головой:
— Что ты сделала?.. Что сейчас произошло? Я совсем ничего не помню… Ах! – он опустил лоб на ладонь. – Боже мой, ты разбила зеркало!..
Эйли кивнула.
— А потом… Что было потом?..
— Вы сделали мне больно, – Эйли снова потрогала шею рукой.
— Как?.. – Смит опустил голову. – Ну я же говорил тебе!.. Будь с ним аккуратнее… Я ничего этого не помню…
— Вы… вы… значит, это снова я! – Эйли сжала кулаки, и в этот момент к ее лицу подошла волна, которую она не смогла сдержать — Эйли заплакала.
Резко обернувшись, она побежала из комнаты. Смит успел крикнуть ей вслед:
— Эйли, стой!.. Подожди!..
У порога Эйли остановилась, постояла немного спиной к Смиту, потом обернулась и сказала ему через слезы:
— У меня… У меня есть еще желание… Оно будет последнее… Я обещаю вам, я клянусь!.. Оно будет последнее!..
И с этими словами она выбежала из комнаты.
К утру гроза унялась.
То ощущение, которое остается после слез, очень похоже на ощущение в природе, которое остается после дождя. Влага, легкий утренний холод, свежесть и белый свет неба, в которое вливаются туманы, словно облака, спустившиеся на землю.
Утром у Эйли уже все было готово: рядом с ней на кровати лежал рюкзачок, в котором тайком и по возможности чтобы не издавать шума, были собраны самые необходимые вещи. И вещей таких оказалось так много, что рюкзачок раздулся и приобрел несколько округлую форму, а вес его оказался совсем уже неприемлемым. Тогда, подумав с полминуты, Эйли вынула из него кое-что лишнее: пару сменных ботинок на толстых шнурках; спальную простынь, свернутую вдвое такое количество раз, что по форме она стала кубиком и ее пришлось перевязать лентой, чтобы она не раскрылась, как парашют; двухдневный запас шоколадных конфет, уже изрядно потерявший свою форму; рисовальный альбом и небольшой ящичек с карандашами (на случай, если придется долго ждать чего-нибудь); большую кружку на четверть литра, из которой она всегда пила какао ( и прилагающиеся к ней пачки с какао-порошком, сливками и чайничек кипятить воду); подумав немного, она даже вытащила свое старое зеркало квадратной формы с ручкой; и еще посидев в раздумье и решившись наконец, она даже вытащила из рюкзака своего плюшевого мишку (который на самом деле на четверть был мишкой, на четверть зайцем, на четверть снежным человеком и на четверть еще каким-то непонятным животным), решив, что в этот раз она отправится совершенно одна.
После этого она встряхнула рюкзачок и удовлетворенно кивнула головой: он стал гораздо легче и имел теперь такую форму, какую должен был иметь. Конечно, кое-что, именно самые необходимые вещи в нем еще остались. Это была теплая вязаная кофта; свернутое покрывало, чтобы на нем лежать; зонтик на случай дождя; хорошо свернутая и утрамбованная непромокаемая накидка на случай сильного дождя; старый компас; еще более старая подзорная труба — единственный предмет оптики, который давно был в их доме и разумеется, находился в распоряжении Эйли (кроме того, эта труба была еще и пиратской, подаренной отцу каким-то капитаном очень давно); большое и очень выпуклое увеличительное стекло; отвертка; карандаш и записная книжка; несколько небольших бутылок с водой и одна с чаем; завернутые и плотно сложенные один к одному бутерброды с ветчиной и сыром; какие-то принадлежности для умывания и прочего поддержания себя в чистоте; иголка и нитки — зашить что-нибудь; довольно старые небольшие «пятнашки» из слоновой кости, которые весили совсем не много, а польза от них была о-го-го какая тогда, когда было нечего делать; и еще небольшой, размером с два эйлиных кулака кубик Рубика — если будет совсем нечего делать.
Вот, в общем, и весь арсенал. Не мало, конечно, но и не очень много. Кроме того, кое-что еще Эйли распределила по карманам, которых у нее было очень даже не малое количество: два на рубашке, четыре на брюках из парусиновой ткани, еще на легком жакете два внешних и два внутренних (кстати, очень глубоких), плюс еще четыре внешних и два внутренних (тоже весьма глубоких) на легкой курточке… И того четырнадцать. В общем, даже больше, чем нужно. И в эти карманы в разных комбинациях уместились всякие мелочи: заколки для волос, зубная щетка, чистый бинт, маленькие (с большой палец Эйли) бутылочки с йодом и спиртом, пакетик с листьями чая, и что-то еще, что, может быть, просто попалось Эйли на глаза, и она решила, что стоит это взять… И наконец, она надела на руку свой любимый легкий браслет, на котором иголкой были выгравированы пять разных видов бабочек.
И собрав все это, разложив все мелкие вещи на своем столе, Эйли легла на кровать. Она хотела еще заснуть, но у нее не получалось очень долго. Ей то становилось страшно, то внутри ее нарастало нетерпение, то она начинала волноваться, то все это сливалось вместе, то всему этому вдобавок приходило еще какое-то чувство, которое Эйли опять не могла назвать… В общем, это была ночь накануне большого приключения.
Так или иначе, но совершенно незаметным образом пришел сон. Словно чиркнула спичка — наступило утро, и вспыхнул огненный звон беспощадного будильника.
Дальше все случилось как-то быстро и очень незаметно.
Эйли спустилась на завтрак раньше всех. Повар уже сделал свое дело, и завтрак был готов. Когда родители, потягиваясь, спускались вниз по лестнице, Эйли уже поднималась им навстречу. Они только удивленно на нее посмотрели, а она только удивленно пожала плечами.
Дальше через пять минут она спустилась вниз, одетая в свой приготовленный костюм с карманами и со своим рюкзачком. Проходя мимо столовой, она остановилась.
— Эйли?.. – удивленно произнесла мать, и все, включая повара, отца и господина Смита, удивленно уставились на Эйли.
Ни говоря ни слова, она достала из кармана свернутую бумажку и отдала ее отцу, после чего улыбнулась и выбежала на улицу.
Отец покряхтел, разворачивая бумагу.
— Хм-хм… – он почесал затылок. – Ну, намудрила!.. И не вскроешь так просто.
— Что там такое?.. – мать разрезала ветчину на тарелке. – Мне кажется, пора доставать грибы. Весна на исходе, а у нас так принято…
— Это не сложно! – повар постучал ножом по доске. – Там осталось всего несколько банок.
— Это ко времени, – согласился отец, кивая и доставая очки. – Так, что тут…
— Ну, вы знаете, тогда стоит как следует прочистить погреб, – покачала головой мать.
— А чего его чистить?..
— Ну как же! – мать всплеснула руками. – Когда это бывало в последний раз?
— Да, давно… – повар кивнул. – Я согласен.
— Так… Дорогие родители. Папа. Мама. Господин Смит. Господа Людвиг, Сэм, Саймон… Хм, ну почерк!.. Почему молодежь всегда так мелко пишет?..
— Совсем разучились писать! Потому что строгости сейчас маловато. Вот и делают как хотят.
— Да-да. Это точно.
— С грибами-то все ясно! Остается решить вопрос с солениями.
— А, это сейчас самое важное. Как повар, вас уверяю: хранить что-то дольше семи лет… ну, не рекомендую.
— Да-да.
— Я вас всех очень люблю.
— Хм, это приятно.
— Вы — самые дорогие мне люди. Поэтому я знаю, что в конце концов вы поймете меня и простите.
— Семилетние соления приобретают особый привкус…
— Да, я бы сказал, что это за привкус. Но тут дело еще в климате.
— Климат-то у нас как раз нормальный!
— Я теперь знаю вещи, о которых не знала раньше. И теперь мир для меня выглядит совсем по-другому…
— Вот-вот. А чистка еще денег стоит.
— Вопрос с деньгами — это прошу к Главе. А, Глава?..
— Ну подождите вы, я же читаю… Так… …по-другому, теперь он стал шире, выше, дальше, и в нем есть такие вещи, которые пропустить нельзя. Ну просто нельзя. В радуге, оказывается, вовсе не семь цветов, представляете себе? Не семь, а их миллионы, только они очень маленькие, и мы их не видим.
— Что там про радугу?
— А, что, опять выдумывает… Вы лучше решите.
— И солнце, оказывается, бывает не только круглым, но и бывает в виде креста, и в виде кольца, и еще в каких только видах не бывает, только нужна пасмурная погода.
— Вот дела.
— Да что я вам говорю, вы же и сами все это отлично знаете. А если забыли — так попробуйте вспомнить, и вспомните такие вещи!..
— Нет, она никак не вырастет. Опять какая-то игра…
— Это не игра… Это не игра, как вы могли бы подумать. Там есть человек, который пропадет без меня. И на этот раз я решила сделать что-то по настоящему. И я отправляюсь в путешествие.
— Что?!
Вдруг все замерло. Каждый человек в столовой дома застыл в том положении, в каком был. Отец, изумленно хлопая глазами, всматривался в бумажку, с каждой секундой щурясь все больше:
— Я отправляюсь в дальнее путешествие… Я обязательно вернусь, но не скоро… Я улетаю отсюда по небу на дельтаплане… Прямо в далекие края… Будьте… здоровы… и… счастливы?..
Несколько секунд все переглядывались. Потом отец сказал:
— Бог ты мой!..
В следующую секунду все сорвались со своих мест и бросились к выходу.
Не чувствуя земли под ногами, они добежали до середины сада, где отец, озираясь по сторонам, воскликнул:
— Куда дальше-то?.. Где ее искать?..
— Я знаю! За мной! – крикнул Смит и повел всех бегом на площадку, где стояли качели.
Они замерли на месте, как только под их ногами оказался грунт — замерли, выглядывая друг у друга из-за спин, потому что увиденная картина поразила их, и они боялись ступать дальше.
Огромный сине-красный треугольник из какой-то плотной материи стоял, готовый слететь, прямо у края пропасти. Это была Эйли — Эйли, у которой вдруг появился дельтаплан.
— Эйли!.. – растерянно воскликнул отец.
— Эйли…
Эйли, уже лежащая на ремнях, повернула к ним голову и широко улыбаясь, воскликнула:
— Прощайте! Я вас всех люблю!..
Отец, качая головой, положил большие пальцы в карманы жилетки. Садовник, печник и повар распахнули глаза, не веря в происходящее. Смит отрицательно помотал головой. Мать раскрыла рот и прокричала:
— Эйли, вернись!
— Я обязательно вернусь!..
И это было последнее, что она выкрикнула. Потому что в следующую секунду, оттолкнувшись, она прыгнула вперед — и оторвалась от земли.
Резкий порыв ветра взметнул волосы всех, кто находился поблизости, и деревья взвились листвой к небу, внезапно выпрямившись под порывом ветра, ровные, как струны. Дельтаплан Эйли подкинуло вверх — и она устремилась вперед, подхватываемая ветром, как музыка подхватывает осиновый листок.
Собравшиеся возле площадки кинулись вперед, но им некуда было деваться: они остановились у края пропасти, смотря Эйли вслед. А Эйли, словно зная, что они смотрят за ней — перевернулась в воздухе через голову, пролетела, кружась винтом — и выровнялась снова. И каждая секунда уносила ее вдаль, навстречу своему волшебству, навстречу мечте.
— Вот так вот, – тихо произнес отец.
— Господи! – ахнула мать.
— Она еще вернется, – улыбнулся Смит.
И он, наверное, знал, что говорил.
Эйли улетала вдаль, улетала вперед, и ветер, наверное, бил ей в лицо, наверное, ей было страшно, а может быть, ей было весело… Издалека было только видно, как она кружится на ветру, как легко ее подхватывает и опускает, как легко она переворачивается в воздухе и возвращается снова, как лихо она рассекает небо, описывая дуги и круги… Издалека было только видно, что Эйли улетает вдаль. Она улетает вдаль, и наверное, так и должно быть. Ведь она не исчезает совсем, она все равно остается той самой, прежней — той самой Эйли, у которой только теперь появились крылья, и теперь она, наверное, знает о мире больше, чем мы все, живущие внизу, на земле. И теперь можно только ждать и верить, что она когда-нибудь вернется.
Эйли улетала вдаль, и издалека была похожа на частицу земли, вдруг оторвавшуюся от горизонта и носимую ветром по небу. Когда экраны были большими.
— А знаете, дорогой друг, у звезд есть еще одна особенность, только о ней почему-то очень редко вспоминают. Все дело в том, что звезды никогда не меняются. Да, звезды — это едва ли не единственная вещь в мире, которая всегда остается совершенно неизменной: от рождения человека до его смерти.
Трость его два раза стукнула наконечником: он всегда так делал, когда был уверен в том, что его мысль верна и интересна; вероятно, поэтому конец его трости был так оцарапан и блестел.
— Поему же так? – отвечал его собеседник. – Существует множество таких вещей, уж вам ли не знать!
— Нет-нет, я имею ввиду совсем не то… Я имею в виду не внутреннюю сущность, а как бы вам сказать… Человеческое восприятие. Человеческое отношение. Звезды миллиард лет не меняются, говоря в этом смысле. Они ведь, по сути своей — бесконечно малые точки на небе, не так ли?.. А раз так — они не могут уменьшится, как уменьшается все вокруг…
— Пусть, пусть.
Человека с тростью звали Александр Николаевич («Как Скрябина,» — всегда шутил он), и он стоял на деревянном мостике над тихой и старой рекой. Рядом с Александром Николаевичем стоял и вглядывался в небо его собеседник — человек младше его лет на пятнадцать, хотя оба они были в таком возрасте, когда разница в пятнадцать лет уже мало что значит. У собеседника тоже были имя и была фамилия, хотя это, в общем-то, тоже не имеет значения.
— Как вы думаете, сегодня будет дождь? – спрашивал собеседник, щурясь и немного тряся головой.
— Однозначно нет.
— Почему?
— Потому что такого чистого неба я не видел, наверное, уже месяца два. И признайтесь честно, вы это нарочно спросили, бог ведает зачем. Но вы и сами прекрасно знаете, что дождя не будет.
— Да, вы правы. Просто надо как-то поддерживать разговор!
— Зачем? Разве молчание иногда не бывает лучше?…
— Пожалуй, бывает. Однако, не сейчас.
Александр Николаевич в ответ на это пожал плечами и задумчиво опустил взгляд с неба на противоположный берег реки: там, блестящий, наверное, миллионами крошечных огоньков, раскинулся великолепный парк — он был празднично украшен гирляндами, фонарями, прожекторами, будто кто-то ухитрился и построил над землей стеклянную радугу, а потом ударил по ней молоточком и разбил ее на множество осколков. Праздник!
— Почему же только не сейчас?
— Вы вспомните, что тут творилось полчаса назад! Посмотрите, что еще сейчас творится! Как же можно в самый разгар веселья отойти вот так в сторону, стоять и смотреть?
В этот момент раздалось потрескивание, и на противоположном берегу мгновенно что-то выстрелило в воздух. Через несколько секунд в небе кроме обычных звезд появилось еще два десятка разноцветных, летящих в стороны, в воздухе прогремело, и эти новые звезды еще размножились, их стало сорок. Через какое-то время они погасли.
— Все дело в том, что мне уже семьдесят лет, дорогой друг! – вздохнул Александр Николаевич и улыбнулся. – Будь мне двадцать, я бы сейчас был там и веселился со всеми. А теперь уже глупо такое представить.
— Право, не верю, что вы это говорите.
— А зря. Я говорю истину! Мне сейчас намного приятнее на это смотреть, чем в этом участвовать. В молодости такое веселье принимаешь как нечто постороннее, внешнее, что тебя вдруг коснулось и забрало с головой. А теперь я принимаю это как нечто, что создал сам — как мое достижение, как, в конце концов, мой итог. А на итог приятнее смотреть со стороны и наслаждаться им. Пусть мои дети танцуют и смеются. Их внуки. Их друзья. Их любимые. Посмотри внимательнее вокруг. Видишь, по сторонам стоят еще кучки спокойных, наблюдающих людей — в смокингах, с белыми головами. Они такие же как я. Старики!.. Что может быть справедливее?..
Глядя вдаль, на россыпь огней, собеседник одобрительно кивнул. Он помолчал немного, прислушиваясь к музыке, к звону бокалов, ко смеху, и произнес, не отводя с этого глаз:
— Время, когда исполняются мечты.
— Вы правы. Совершенно. Сейчас как раз то время, когда исполняются все мечты.
— А вы хоть помните, какие они?
— Мечты?…
— Да. Какие? На цвет… На вкус… На запах и на ощупь?…
— Боже мой, хороший вопрос! Когда-то я это знал. А теперь… Да вот же они! Вы чувствуете вкус? Вы видите цвет?.. — вот он! Такие они и есть на самом деле.
— Вы так отвечаете, будто на самом деле уверены в этом.
— По вашему, я вам лгу?
— Нет… Пожалуй, это не совсем так. Вы лжете, но не мне. Как обычно — себе.
— Что же, я на самом деле не хочу об этом говорить. Это пустое. Мы с вами, дорогой друг, на смой последней точке! Вы, может быть, к ней подходите, а я уже давно стою на ней, можете мне поверить. Что сбылось — то сбылось, чему не быть — тому уже не быть, к чему теперь вспоминать какие-то самые первые представления о том, что будет? Чему суждено было быть — уже сбылось, уж в этом можете быть уверены! А хотите насмешить Бога, — помните? — расскажите ему о своих планах.
— Знаете, я практически уверен в одной вещи: при желании человек может настроить себя на смерть. Он это с легкостью сделает подсознательно — ему стоит только произнести хотя бы одно из тех предложений, которые только что произнесли вы.
— Благодарю.
— Да не за что!…
— Нет, на самом деле на свете есть разные вещи: одна вещь — это то, как мы представляем свои мечты. Другая — какие они есть на самом деле. Второе никогда не совпадет с первым, и у меня, конечно, не совпало… Но я, все-таки, счастливый человек, и теперь мне совсем не следует оглядываться на то, что не осуществилось и не осуществится.
— Вы уставший человек?
Александр Николаевич рассмеялся, пробежавшись пальцами по своей трости:
— Я не знаю! Но если вам интересно, я отвечу так: я настолько не устал, насколько можно не устать в моем возрасте, и это может быть, столько же, насколько в молодости можно устать.
— Я предполагал, что услышу что-то подобное.
— Конечно. Что же еще вы можете услышать от меня сейчас?
Снова вспыхнуло: на этот раз с ночного неба посыпался стеклянный град из осколков радуги, людям казалось, что каждый кусочек стремительно несся прямо на них, но при этом исчезал, не долетев миллиметра.
— Мы пойдем?.. – собеседник кивнул головой в сторону деревянного мостика через реку.
— Что же… пойдем. Выпьем еще хереса?
— Да, с сигарой.
— Отлично!
Они рассмеялись и, стуча каблуками черных туфель по доскам, направились к мостику.
— Господа! Сегодня знаменательный день, как вы, в общем, все сами знаете! Нашему фонду, а фонд тот именно наш, я хочу обратить на это внимание, исполняется, ни много ни мало, а именно двадцать пять лет! Прошу всех поаплодировать, здесь должны быть аплодисменты, – человек на сцене зазывающе потряс раскинутыми в стороны ладонями. Человек этот был в лет сорока, в смокинге с черной бабочкой, был он вице-президент и стоял на сцене открытого павильона, перед ним в общей массе стояла сотня так же одетых людей с бокалами и теперь они громко хлопали и смеялись. – Спасибо. Спасибо. Благодарю. Но а теперь я позволю себе кое-то вам напомнить. Все дело в том, что не только тем, что наш фонд продержался на плаву эти двадцать пять лет, при этом трижды обогнув Земной Шар и совершив еще сотни невозможных вещей, так вот не только этим, но еще и самим существованием нашего фонда мы обязаны, фактически одному-единственному человеку. Нет, конечно, и себе мы можем сказать отдельное спасибо, но все-таки… Все-таки есть один человек, который сделал для всего этого, – он обвел руками окружающий его сад, деревья, фонари, гирлянды, полыхающие мотыльки-огни, вспыхивающие фейерверки и шампанские брызги искр, людей, застывших с бокалами в руках и внимательно слушающих, – для всего этого сделал больше нас. Этот человек и основал наш фонд, причем умудрился сделать это как раз в свой сорок пятый день рождения, а потом все двадцать пять лет, как отважный капитан, вел наш корабль через бури и рифы, вел, никогда не сбиваясь с курса. Он четко знал, куда нам нужно плыть, он всегда знал, где опасность, он как никто другой знал, что такое океан: этот человек — капитан от рождения. И он всегда — всегда выше всех благ, выше всех наград, выше всех сокровищ мира — ставил свою команду. Я начинал с ним матросом. А теперь вы сами видите, кто я. Разве это не пример?.. Так давайте же теперь выпьем еще раз за здоровье нашего бессменного капитана, нашего старого морского волка, сегодня у нас двойной юбилей! Твое здоровье, Никич!
Раздались новые аплодисменты, но они быстро стихли, потому что полторы сотни рук одновременно поднесли бокалы к губам и застыли в этом положении, будто полторы сотни человек одновременно разглядывали на небе одно созвездие. В этот момент с пороховым треском в вышине взорвался фейерверк, и разноцветные яркие линии побежали по стеклу бокалов, раскрасив их сотнями оттенков света.
Александр Николаевич стоял рядом, молча и смущенно кивая, держа бокал в одной руке, в другой — сигару, трость его висела на руке. Он смущенно улыбался, но возражать и скромно махать руками было бессмысленно: все эти слова были о нем. Выпив, люди еще раз громко и продолжительно похлопали ему. Чтобы хоть что-то сделать, он в ответ, кивнув, помахал им рукой.
Еще раз вспыхнул фейерверк — они сегодня не кончались.
— Ну что же, а теперь продолжаем веселиться! – крикнул человек со сцены, который был вице-президентом. – Сегодня мы будем только веселиться! Кто посмеет загрустить — завтра будет уволен! Это я вам обещаю!
Все одобрительно захлопали и толпа пришла в какое-то по-настоящему броуновское движение, разбредаясь по парку.
— Слышал, друг? – раздался громкий веселый голос, и кто-то сзади с силой хлопнул Александра Николаевича по плечу, будто хотел вбить его в землю.
Александр Николаевич резко обернулся и увидел пьяного человека со слезящимися от веселья глазами, едва державшегося на ногах. Человек одобрительно покивал, держась за плечо Александра Николаевича, чтобы не упасть, и широко улыбаясь, выпалил:
— Слышал, друг? Тебя завтра уволят! Чтоб мне провалиться! Или тебя завтра уволят, или сегодня пойдет дождь!
И он совсем залился смехом, таким, то невозможно было отличить, смеется он или плачет, и, отцепившись от Александра Николаевича, хватаясь за бок, цепляясь ногой за ногу, побрел в сторону по тропинке между деревьями, в красно-желтый свет фонарей. Там он свалился на скамейку и, Александру Николаевичу показалось, почти мгновенно заснул.
Александр Николаевич вздохнул и посмотрел на опустевшую сцену, где горели белые, как млечный путь, лампы, бросая вниз серебряные треугольники света. «А ведь правда, – подумал Александр Николаевич, – он начинал со мной матросом! А теперь вице-президент. Что же сказать?… Неужели правда прошло двадцать пять лет? Ведь он тоже уже седой!..» Александр Николаевич улыбнулся, помотав головой. «Он будет после меня. И это хорошо, лучше его и не придумаешь. Только подумать: мне даже не надо искать себе преемника. Почему же это так грустно?..»
— Никич! Вот он где!..
Александр Николаевич обернулся: по тропинке к нему двигалась компания друзей, в руках у них было шампанское, сигары, у одного букет цветов, блестящий, как серебряное зеркало. Один, высокий и с улыбающимся лицом поднял в вытянутой руке бокал и держал его факелом.
— Мы тебя ищем по всему парку! – прокричал он. – Где ты барахтался? У кого юбилей?
— А! – Александр Николаевич отмахнулся, кивнув головой. – У меня!
— Вот именно! А выпить?
— А то!
— А то!
Тот, который был с цветами, припал возле юбиляра на одно колено и протянул ему букет. Александр Николаевич принял его, зажав сигару в зубах, потом быстро взял ее в ту же руку, где был бокал хереса, выпил до дна бокал и выкинул его за спину, снова взял сигару в зубы. За спиной его раздался звон, а изо рта вышла струя дыма.
— Благодарю, – ответил он подарившему ему букет, взяв сигару снова в руку.
— Вот, – высокий обернулся к еще одному приятелю с открытой бутылкой шампанского, который стоял, почесывая затылок, – вот. Человек шутит. Балагурничает. А вы говорите…
— Так-так-так-так! – перебил его другой, вскочив с колен и помахав пальцем. – Мы молчим, ничего не говорим! У нас, между прочим, задание!
— Какое такое задание?.. – нахмурился Александр Николаевич. – Чего-то вы темните!
— Ясное дело — задание: привести тебя во-он к тому павильону, видишь? – он указал пальцем далеко в конец тополиной аллеи, где между фигурами ходящих и танцующих людей, в лучах света виднелась стеклянная крыша. Из нее в небо били светлые струи прожекторов.
— И зачем это?
— Потому что там сейчас музыка!
— Я слышу…
— Нет. Нет, ты слышишь отголоски музыки. А надо слышать музыку.
— Зачем?..
— Потому что там, кстати, скоро будет твой Богословский.
— Да?..
— Да, этого, как… – он защелкал пальцами в воздухе.
— Рощина, – подсказал высокий.
— Рощина! И вообще, в такое время надо быть с друзьями, а, отец-основатель?
Александр Николаевич пожал плечами:
— Ладно, Бог с вами. Пойдем, – он передал цветы обратно подарившему приятелю, и они быстро отправились по аллее вперед, туда, откуда слышались отголоски музыки и лилась белизна света.
Навстречу попадались люди, они занимались самыми разными делами на свете, но у всех на лицах была радость. Над аллеей в ширину растянулся плакат «25! 25! 25! 25!», яркими буквами на ярком фоне, по бокам его качались разноцветные фонари, и сам он бился на ветру, как дракон, которого схватили за хвост. Шутники протянули от фонарных столбов провода и повесили лампочки на деревья, отчего вся аллея осветилась золотистым светом, но не со столбов, а с качающихся веток. Все скамейки вдоль аллеи были заняты, на них в разных позах, в движении и неподвижно сидели, обнимались, спорили, молчали и даже сидя спали разные люди, все как один в смокингах, в лакированных черных ботинках, в радостных лицах. Александр Николаевич и его друзья шли и по дороге громко беседовали о разных вещах и одновременно ни о чем, ведь только так было возможно. Впереди их ждала огромная толпа людей, окруживших стеклянный павильон со сценой, где прожектора били в небо.
— Дамы, дамы, дамы, дамы… – расталкивал собравшихся приятель, который дарил на коленях цветы. – Чудесный день, не правда ли, сегодня чудесный день?.. Нам другому концу…
— А что там, в центре? – поинтересовался Александр Николаевич.
— Мы тебе сейчас покажем! Там сейчас не центр, там эпицентр!
Они, ловко проскальзывая между людьми, пробивались вперед. Играла музыка и было очень шумно. Александр Николаевич задевал локтями чьи-то платья, чьи-то другие локти, чьи-то бокалы и сигары, но его приятели кольцом окружили его и двигали вперед, не давая возможности выбора. Наконец он заметил какое-то разрежение в толпе и понял, что они теперь на другой стороне площади парка.
— А нельзя было обойти? – ворчливо проговорил он.
— Нет!
— Почему?..
— Потому что так короче! Пойдем!
И они практически за шиворот протащили его еще вперед и вывели на обочину, где людей было мало. Но мало — не значит, что совсем не было. Нет, здесь стоял люди, и многочисленные, но они были примерно такого же рода, как и Александр Николаевич: спокойные, с белыми головами, тихо попивающие что-то из бокалов и покуривающие. Они беседовали с дамами, пожимали плечами, обсуждали что-то. Издалека казалось, что они обсуждают утренние биржевые сводки или курсы валют. «Мичманы!..» – подумал Александр Николаевич, улыбнувшись, и обернулся к своим товарищам:
— Ну, и что?
— Сейчас-сейчас!.. – остановил его рукой высокий.
— Дядя Саша! Дядя Саша! – раздался где-то слева внизу детский голос.
Александр Николаевич обернулся и увидел летящую на него на почтовых девочку тринадцати лет, одетую в детское вечернее платье, с дамской сумочкой через плечо. Он подхватил ее на руки, заметив при этом, что она была куда тяжелее, чем казалась. Но он к этому привык: все предметы казались ему тяжелыми, причем уже давно.
Вслед за девочкой к ним подошла женщина лет тридцати с небольшим, радостная и изящная, держа в одой руке бокал, в другой — какой-то странный невиданный цветок в ярко-алого цвета.
— Лена!.. – улыбнулся Александр Николаевич, собираясь что-то сказать еще, но Лена его оборвала:
— Дядя Саша! Смотри, что мне сейчас подарили! Это из Японии. К нам приехал какой-то японский хай-текарь, у него перевозной штат — пятнадцать человек, сейчас ходят и всюду рассаживают и дарят цветы, представляешь!
— Японск… – Александр Николаевич раскрыл рот. – Так это же… Да, да по нанотехнологиям — мне надо с ним срочно встретиться, это важно…
— Дядя, – с говорком произнесла девочка, сидя у него на руках, – а что такое «нанотехнологии»?..
— Это сложная вещь, – он отмахнулся, – ладно, давай, слезай… Дяде нужно срочно кое-что сделать!..
— Вот, – приятель, даривший цветы, щелкнул пальцами, – безнадежный человек, я был прав!
— Дядя Саша, – женщина, которую звали Лена, и которая была младшей племянницей Александра Николаевича, потрогала его за плечо: – Ну подожди!.. побудь еще с нами! Твой японец никуда не денется, он все равно остается на саммит, а сейчас ему и без тебя не скучно. Валера его там развлекает…
— Валера…
Валера — это вице-президент. Тогда все понятно.
Александр Николаевич спустил девочку на землю, почувствовав при этом боль в спине, и обратился к высокому:
— Сережа, надо завтра обязательно…
— Сделаю, сделаю, – не дал ему договорить приятель, кивая головой.
— А мы пойдем к фокуснику? Пойдем? – воскликнула девочка, умоляюще подняв глаза на Лену. – А?..
— Пойдем, пойдем. Сейчас, – ответила та, улыбнувшись. – Вот, сейчас папа с дедой придут…
— Да вот они! – приятель, даривший цветы, показал пальцем на аллею. Там, разговаривая, неторопливо двигались двое мужчин, один — с волосами пепельного цвета, пожилой, другой — помоложе, держал в руке курительную трубку. – Никичи в сборе!
— А-а, вот и он! – тот, который был постарше, радостно улыбнулся; они подошли.
— Да-да-да, я… – Александр Николаевич вздохнул. – Хотя я должен был быть совсем в другом месте…
— В каком это? – человек постарше пожал руку поочередно всем приятелям; это был родной брат Александра Николаевича, младше его на пять лет.
— Александр Николаевич должен быть всегда на посту, так? – улыбнулся человек помоложе с трубкой, тоже пожимая всем руки, в том числе и Александру Николаевичу; это был тоже член их разветвленной семьи — муж Лены, отец той маленькой девочки, зять брата, а Александру Николаевичу он прежде всего приходился главой отдела по связям с общественностью. – Поздравляю.
— Спасибо, – ответил ему Александр Николаевич, пожав руку.
— Кажется, Scorpions, да?.. – улыбнувшись, спросил муж Лены, прислушавшись.
— Так точно, – ответил приятель, даривший цветы.
И они все прислушались к знакомым и любимым звукам, отмерявшим точный и умный ритм. Муж улыбнулся и протянул руку Лене, подняв брови:
— Пошли?..
Та улыбнулась в ответ, наклонив голову, посмотрела на площадку перед сценой, и произнесла в ответ:
— Пошли!..
Они взялись за руки и направились к площадке. С разных концов ее кроме них еще подходили пары, также взявшиеся за руки, и повинуясь будто замыслу какого-то великого волшебника, словно повинуясь чьей-то великой воле, они обнимали друг друга за плечи и становились в медленный танец, нежно двигаясь по окружностям, раскачиваясь и думая, наверное, о самом важном в жизни.
Александр Николаевич смотрел сначала на двух отошедших, а потом на все эти пары, и молчал. Все вокруг тоже молчали. Хотя может быть, он их просто не слышал.
— Вот. Время, когда исполняются все мечты, – тихо произнес даривший цветы приятель и кивнул.
Александр Николаевич обернулся на него.
— Почему ты так на меня смотришь?.. – спросил тот.
— Мне это сегодня уже говорили, – ответил Александр Николаевич и снова повернулся к танцующим.
— И не удивительно! Ведь это так и есть, – приятель взмахнул рукой. – Видно, не один я здесь умный!
Вскоре музыка закончилась. На сцене появился человек в таком же костюме, как и у всех, но с немного большей статью, с белой молнией седины в волосах.
Лена и ее муж вернулись, держась за руки.
— Приятно было на вас смотреть, – сказал им брат Александра Николаевича. – Вспоминаете молодость.
— Скорее детство! – рассмеялась Лена. – Дядя Саша, как вам? Не хотите вспомнить детство?
Александр Николаевич замотал головой, постучав тростью по асфальту дорожки.
— А зря! – Лена обратилась к девочке. – Ну, а теперь пойдем к фокуснику. Он нам покажет такое!..
Александр Николаевич улыбнулся, опустив взгляд себе под ноги, чтобы в нем нельзя было прочитать насмешку. Все-таки детям лучше ее не видеть.
— Он будет показывать чудеса, а я в чудеса не верю! – бойко ответила девочка, подняв нос верх.
— Не веришь?… – Лена хитро улыбнулась.
— Нет, чудес не бывает, – девочка утвердительно кивнула.
— А вот мы посмотрим.
— Правильные вещи, кстати, говорит, – пошутил Александр Николаевич.
— Вот, – потряс пальцем приятель, – старый человек, а глупый.
— Голова ста-ла белою… Что с ней я поделаю… – послышался со стороны голос; Александр Николаевич быстро замолчал, вслушиваясь в любимые звуки, которые пел человек на сцене. – Почему же ты мне встре-тилась… лишь… сей… час?..
— Программа вся уже намечена, – говорил высокий приятель, – после того, как кончится официальная часть, мы перейдем к круглому столу. За круглым столом мы надеремся так, как не было уже лет двадцать!..
— Тише, тише, здесь тебе не пресс-конференция. Здесь дети.
— Дети — это я!..
— А все мы немного дети…
— Я забыл в кругу ровесников… сколько лет… пройдено.. Ты об этом мне напомнила… юная… стройная… Об одном только думаю: мне жаль ту весну мою… что прошла, неповторимая… без… те… бя…
— Пошли, нас ждут!
— Тише!..
— Как боится седина моя… твоего локона… Ты еще моложе кажешься, если я около… Видно, нам встреч не праздновать. У нас судьбы разные. Ты — любовь моя последняя… Боль… мо… я…
— Вот, я же говорил: будет Богословский, – приятель, даривший на коленях цветы, гордо вскинул голову. – А теперь пошли!
— Куда?.. – вздохнул Александр Николаевич. – Куда еще?..
— Ты не исправим! К фокуснику!
— Зачем?..
Но это последнее «зачем» осталось после Александра Николаевича, как выхлопной дымок остается после того, как машина срывается с места: практически насильно его дернули и потащили куда-то в перед — потащили приятели, брат, Лена, ее муж и их дочь — он только услышал за спиной удаляющиеся отголоски вальса Свиридова из «Метели»…
Они двинулись по аллее, между фонарными деревьями, по направлению к большому трехэтажному дворцу времен Екатерины, который стоял в самом центре парка. Его окружала широкая площадь, к парадному крыльцу вели ступени такой ширины, что сами по себе тоже могли бы служить площадью. Со ступеней вперед растянулась асфальтовая дорога, по ее краям вверх широкими струями били фонтаны, гремя, словно маленькие водопады. На площади тут и там растянулись какие-то шатры и палатки, все синего цвета в белую полосу, с флагами на шпилях. Люди ходили и веселились повсюду, держа в руках флажки, разноцветные вертушки, трещотки, воздушные шары и снова бокалы с сигарами. Последние горели тут и там, как яркие точки-звезды.
— А где, где фокусник?.. – не могла терпеть девочка, то и дело подпрыгивая на одной ноге.
— А во-он там! – воскликнул высокий приятель, показав ей рукой вперед, на один из шатров, прямо у ступеней, над которым, похожий на ленту, вился красный длинный флаг. — Направляемся туда!
И они направились туда, то и дело бросая вокруг приветственные улыбки или воздушные чоканья. Александр Николаевич только вздыхал. Он на протяжении последних пятнадцати минут искал только предлога, под которым можно бы было оторваться от этой компании и отдохнуть спокойно где-нибудь на скамейке аллеи, под светом фонарей с деревьев…
— Вот, вот он он! – воскликнул радостно приятель, даривший цветы, указав пальцем в какую-то точку. – Нет, не фокусник. Ник!
Да, прямо перед ними появился еще один весельчак — Ник, то есть Николай, второй племянник Александра Николаевича, брат Лены, дядя этой маленькой девочки, шурин главы отдела по связям с общественностью и бог знает, кем еще кому он приходился. Но важно было другое: в руках у него был какой-то странный черный футляр, перевязанный красной подарочной лентой.
— Наконец-то! – приятель принял торжественную позу, забрав у Ника этот странный футляр. – Дорогой Александр! Теперь, когда мы все наконец собрались, нашли друг друга на этом великолепном празднике — позволь теперь наконец преподнести тебе этот скромный подарок. Это, конечно, не главное из того, что ты уже получил или, быть может, получишь сегодня… Но все же этот подарок будет тебе приятен. Принимай!
И приятель подал футляр Александру Николаевичу, держа двумя руками. Тот, усмехнувшись, принял его, даже не представляя себе, что там может быть.
— Ну, раскрывай!
Александр Николаевич снял с футляра колечко из ленты, подождал немного, нажал на кнопку и открыл.
— Мы ожидаем дождь, – кивнул муж Лены, положив трубку в рот, – из слез!..
В футляре, растянувшись под светом ночных фонарей, словно зевая, разбуженные среди ночи, лежали старые механические наручные часы с черным кожаным ремешком. Александр Николаевич вздрогнул. «Чайка». Это были его часы — его собственные, подаренные ему когда-то на день рождения, так давно, что этот день затерялся среди других дней. Потом на его руку были повешены часы из Швейцарии, а эти забылись, отложенные куда-то в ящики шкафов… Маленькими старыми буквами на них было написано: «Россия» — часы его детства.
— Вот как… – наклонил голову Александр Николаевич, на его лице, как огонек сигары, засветилась улыбка. – Где вы их нашли?
— В твоем старом доме, случайно, – ответила ему Лена. – Я нашла их, когда перебирала коробки на чердаке… – Она улыбнулась и добавила: – Двенадцать лет назад.
— Хм… Смешно, – Александр Николаевич засмеялся, но ненадолго. – Что же могу сказать… Спасибо! Я этого действительно не ожидал.
И он положил футляр во внутренний карман смокинга.
— Мы думали, ты их наденешь!
— Надену?.. Зачем?.. – Александр Николаевич пожал плечами. – Хотя они еще идут… Нет, это моя память. Я, пожалуй, знаете, что сделаю — я их повешу в рамке на стену, в кабинете. И буду видеть их каждый день. Хорошо?
— А что, не плохо, – муж Лены выпустил облако дыма изо рта, вынув трубку. – Респектабельно.
— Вот-вот!
Все засмеялись, а девочка все дергала Лену за платье, уговаривая идти к фокуснику. Постояв еще немного и посмеявшись, они так и сделали. Александр Николаевич сказал себе, что фокусник будет последним пунктом в его веселом путешествии, и там он найдет способ остаться наконец одному.
Палатка фокусника была действительно у самых ступеней, она была маленькая, но при этом вмещала в себя столько разных вещей, что казалась не имеющей никаких границ. По углам были сложены многочисленные коробки, саквояжи, чемоданчики, стояли старые зеркала в крапинку ржавчины, на нитях сверху висели какие-то платки, зонтики, кисточки, на столике лежали ножницы разных размеров, разноцветные листки бумаги и конечно, карты — разбросанная колода, везде пестрела серо-зеленая рябь «рубашки». Сам фокусник, седой невысокий человек в простом удобном костюме, стоял рядом и показывал фокус проходившим мимо людям: протыкал воздушные шарики насквозь спицей, вынимал спицу обратно, и шарики этом не лопались.
— Здравствуйте, друзья! – приветствовал он подошедших.
— А как, как вы это делаете? – девочка подбежала к нему, внимательно всматриваясь в шары и спицу. – Вы нам расскажете?
Фокусник засмеялся. Друзья подошли к палатке, Александр Николаевич встал немного в стороне, не желая особенно вмешиваться в фокусы и всякие подобные вещи.
— Как я это делаю?.. – он недоуменно уставился на свою спицу, молниеносно поблескивающую в лучах фонарей. – А это хороший вопрос! Боюсь, я не смогу вам ответить, сударыня. Это не я, это все она, моя волшебная спица. И то, она это делает только тогда, когда ей хочется это делать. А хочется ей тогда, когда никто не сомневается в ее честности. – Он еще раз проткнул шарик спицей, только на этот раз раздался маленький взрыв, и шарик лопнул у него в руках. – Ну вот, она больше не хочет… Это вы виноваты… Я клянусь, это все вы!
— Что я сделала? – изумилась девочка, отступив шаг назад.
— Вы ей не поверили, и она не хочет больше делать для вас волшебство. Ай-ай-ай, так нельзя. Они очень обижаются. Если вы будете и дальше так себя вести, то ни один волшебный предмет не будет для вас работать.
— Это ерунда, – воскликнула девочка, махнув рукой, – никакого волшебства нет. Вы просто ловкий! Покажите нам, как вы это делаете!..
— Ну вот, опять. Нет, вы лучше отойдите, отойдите в сторонку. А то мои предметы вас услышат, и вообще откажутся сегодня работать.
— Ерунда, ерунда, ерунда! – девочка топнула три раза ногой. – Расскажите нам, пожалуйста! Как у вас это получается?
— Но что же вам я могу рассказать, сударыня?..
— Ну пожалуйста, раскройте нам хоть один секрет!
— Никаких секретов нет, все просто! Я могу вам показать, как я это делаю, но только как — вы мне все равно не поверите! У вас плохая наследственность?.. – он лукаво посмотрел на Александра Николаевича; тот нахмурился и тоже отступил на шаг.
— Ну покажите, покажите!…
— Так, ну хорошо, – фокусник поджал губы и тряхнул головой. – Я попробую, но не ручаюсь за успех после того, что вы тут говорили. Тогда давайте я попробую вот с этими картами, – он потряс в воздухе указательным пальцем и быстро развернулся назад, ища что-то по своей палатке; повернулся он со старой истертой колодой карт серо-синего цвета в руках. – Все дело в том, что это очень старые карты, просто очень-очень старые, мы относимся к ним как к почетным служащим и, между нами говоря, – он подмигнул, –они немножко глуховаты. Так что, очень может быть, они не слышали… Так, так…
Карты стали быстро пересыпаться у него из рук в руку, перемешиваться в воздухе, переворачиваться и взлетать вверх и возвращаться снова — и все мгновенно, будто они и вправду делали это сами.
— Вот, – сказал фокусник, протянув девочке колоду, – а теперь вытяните одну карту. Любую, какую вам будет угодно.
Девочка вытянула. Это был туз треф, с откусанным уголком и с отслаивающейся в одном месте рубашкой.
— Нет-нет, мне показывать не надо! Запомните ее, и хорошенько. Да не забудьте!
— Запомнила.
— Хорошо. Теперь давайте ее мне, – он взял карту рубашкой к себе и не глядя вставил куда-то в центр колоды. – Ну, а теперь мы все это перемешаем. Так, – карты снова принялись летать у него в руках, и было очевидно, что при такой скорости совершенно невозможно было нигде смошенничать, ну а если бы он даже это сделал, то совершенно невозможно было это заметить. – Хорошо, перемешали. Хорошо перемешали? – он нахмурился, мотнул головой и перетасовал карты еще раз. – Вот, теперь хорошо. Ну а теперь будьте так любезны, сдвиньте колоду. – Он протянул колоду девочке, и она любезно сдвинула. – А сейчас я покажу, как я это обычно делаю. Очень просто. Карты все знают лучше меня. Нужно только их правильно попросить. Но здесь-то, заметьте, сударыня, как раз и есть самая наука. Эти карты старые, к ним нужен особый подход. – Он аккуратно уложил старые карты в ровную стопочку, положил их на ладонь и поднес поближе к лицу. Потом он ласково улыбнулся и громко, четко выговаривая каждый слог, выкрикнул: – МНО-ГО-У-ВА-ЖА-Е-МЕЙ-ШИ-Е! Не! Будете! Ли! Вы! Так! Любезны! Поведать мне! Какую! Карту! Имела честь! Вытащить! Эта дама?! – и он припал ухом к колоде внимательно к чему-то прислушиваясь. Вокруг наступило молчание, и он поддерживал его поднятым вверх указательным пальцем. Спустя некоторое время он, не отрывая уха от карт, согласно глубоко кивнул и подмигнул девочке. – Да, – сказал он, оторвавшись от карт, – кажется, получилось. Карты говорят, если, конечно, они не врут, но обычно они все же не врут, – он говорил, перебирая карты одну за другой, – так вот они говорят, что вытянули вы… – он выбрал из колоды трефового туза и показал девочке, – вот эту карту. Верно?
Девочка широко раскрыла глаза от недоумения и произнесла:
— Верно…
— Ну, еще бы. Карты хоть и старые, а все помнят. По правде говоря, я со старыми люблю иметь дело. Так оно и есть: старый друг лучше новых двух, они надежнее и провереннее. А молодые, бывает, так иногда пошутят, в такое положение поставят!.. Оправдываются потом: не хотели, мол, так, думали, пошутить… Вон, новенькие, – он показал пальцем на стол, где, разбросанные, лежали свежие гладкие и блестящие серо-зеленые пластиковые карты, – приручаю. Ну как, вы теперь верите?
— Немножко… – девочка смущенно улыбнулась.
— Немножко!.. – фыркнув, передразнил фокусник.
«Глупая! – подумал Александр Николаевич. – Лучше поищи, где у него зеркало.»
— Нет, я вижу по вашим глазам, что вам этого мало, – потряс головой фокусник, а потом пальцем потряс у носа Лениного мужа, – и вам, кстати, тоже. Ну ладно, мы рискнем. Сегодня у нас был хороший день, фокусы шли так лихо и весело, что моим предметам сегодня, вполне может быть, совсем даже чихать на ваши, простите, слова недоверия… Но это только сегодня! Ладно, мы покажем вам еще что-нибудь.
Он вытянул губы, на секунду задумавшись, а потом щелкнул пальцами в воздухе:
— Ага!
И нырнул под стойку. Вынырнул он с жестяным серым цилиндром, диаметром с два указательных пальца, крутящимся у него в руках.
— Смотрите сюда. Это совсем просто. Вот цилиндр, он абсолютно пуст, как видите, – фокусник повертел цилиндр в руках, посмотрел в него, как в подзорную трубу, еще повертел: цилиндр был абсолютно пуст изнутри. – А вот это… – он потряс другой рукой, встряхнул ей, и в руке откуда-то вдруг возник пучок разноцветных кисточек из мишуры — белая кисточка, красная кисточка, зеленая… Александр Николаевич, по правде говоря, так и не смог понять, откуда они появились. – А вот это — цветные кисточки. Такие же волшебные, как и цилиндр. Теперь смотрите. Мы попросим цилиндр помочь нам. Здесь уже нужно говорить по-другому. Ведь знаете ли, друзья, вещи на самом деле очень похожи на людей: к каждой особый подход. Вы можете мне не верить, конечно же, но вещи хранят на себе какую-то память… какую-то частичку людей, ими владевших. Этим цилиндром, судя по всему, владел когда-то большой весельчак! – он потряс цилиндром в воздухе. – Приятель! Подсоби! Жахни им по воображению.
И с этими словами фокусник аккуратно вставил одну из кисточек — зеленого цвета — в цилиндр. То есть она была зеленого цвета. В этом можно было усомниться, поскольку с другого конца цилиндра через секунду он вытащил кисточку совершенно синего цвета, от прежней зелени не осталось и следа. И продемонстрировал всем, что цилиндр по-прежнему пустой. Потом он проделал то же самое с белой кисточкой, превратив ее в черную, и с красной, превратив в кисточку цвета морской волны. И каждый раз не уставал демонстрировать, что цилиндр оставался абсолютно пустым.
Все удивленно смотрели на эти манипуляции и ничего не могли понять. А фокусник добродушно улыбался, приговаривая:
— Ничего сложного… Пустяки…
Кончив, он кинул кисточки на столик и подбросил цилиндр куда-то вверх, после чего цилиндр должен был упасть, но не упал. Александр Николаевич поднял взгляд — и так и не нашел его.
— Покажите, покажите еще! – просила его девочка.
— Ну что же еще я могу вам показать?
— У вас так ловко получается!
— Вы правы, сударыня. Я сам удивляюсь. Но это все пустяки, мои предметы еще не такое могут.
— Ну покажите, пожалуйста!
— А что же вы у меня просите? Вы попросите у них, – фокусник обвел рукой многочисленные предметы, окружавшие его. – Это обязательно подействует, можете мне поверить, я все-таки кое-что знаю.
— Но как же я могу… – девочка растерянно замотала головой. – Это же фокусы…
— Нет-нет. Это предметы. А я вам скажу без шуток: с предметами нужно, нужно иногда разговаривать! Хотя бы мысленно. Ведь вы согласитесь со мной, милая сударыня, что никто не может точно знать, какие тайны хранят в себе старые вещи — и кто знает, что предметы могут в себе нести. А у меня-то, как-никак, есть опыт общения с ними! Так что давайте, попросите. Мысленно, про себя.
— А что попросить?..
— Выберите любой предмет из тех, что видите вокруг. Совсем любой. И скажите ему про себя: «Дорогой тот-то и тот-то, прошу тебя, пожалуйста, покажи мне сейчас фокус. Что тебе стоит? А я буду тебе благодарна…» И что-нибудь в таком роде. Они реагируют. Вы, может быть, не почувствуете, а я-то буду знать… Давайте!..
Девочка сначала неуверенно заморгала глазами, а затем замолчала на несколько секунд, разглядывая предметы. Наконец она решительно кивнула и сказала:
— Попросила.
«Правда?..» – усмехнулся про себя Александр Николаевич.
— Отлично, и у кого? – фокусник улыбнулся и взглянул на свои предметы.
— Вот у них, – девочка показала рукой на горсть серебристых старых и очень больших монет, лежащих на столике возле колоды карт.
— Ага! – фокусник взял монеты бережно в руку. – У вас отличный глаз, это совсем даже очень не простые монеты! Они волшебные, причем очень даже волшебные. Смотрите, – он положил все монеты на стойку кроме одной, которую ребром поставил на свою ладонь. На аверсе красовался портрет какого-то доброго старика в парике и пенсне. – Этой монете триста с небольшим лет. Она серебряная. Но это не самое интересное, что в ней есть. А самое интересное, что у этой монеты много хозяев, и она помнит каждого. Верите?..
— Как это?..
— А очень просто. Видите этого человека, прямо перед вашим носом?.. – он указал пальцем на изображение старика. – Это хозяин монеты. А теперь смотрите, – он вращательным движением пальцев раскрутил монету так, что на мгновение она превратилась в шарик, взмахнул возле нее пальцами и тут же остановил, – это другой человек.
Действительно, старика больше не было, на его месте появился молодой человек в профиль, в камзоле и таком же парике.
— Правда, удивительно? И еще, – он в мгновение ока раскрутил и остановил монету, на которой уже была изображена напудренная женщина с лорнетом. – И еще… Еще… – он таким же способом менял и менял изображения на монете, где все время появлялись портреты людей восемнадцатого века. – Так можно продолжать довольно долго. Все триста лет. А вот у этой другой талант, – фокусник положил старую серебряную на стойку и взял в руку тяжелую медную монету, потертую и покусанную в некоторых местах. – Об нее немало жадин поистерло зубы: думали, что она золотая. А на самом деле она какая, как вы думаете?
— Медная! – воскликнула радостно девочка.
— А вот и нет, она… – он накрыл монету ладонью, встряхнул, раскрыл ладонь, и взорам всех предстала та же монета, только белого цвета, – …серебряная! Смотрите, в каком она сегодня настроении! Это потому что перед ней вы, сударыня. А если какой-нибудь старый скряга, то она обычно делается… Какой ты делаешься? – обратился он к монете, а потом встряхнул ее в руках и раскрыл ладони — она стала грязно-зеленой. – Вот такой. Это хорошая добрая бронза. Выглядит как окислившаяся медь. Ладно, можешь вернуться обратно, – сказал он ей, встряхнул ее и положил на стойку медной. – Вот так вот.
— А остальные, остальные? – почти запрыгала на месте девочка.
— Остальные? Ну что, – он обратился к лежащим на стойке монетам, – покажем еще что-нибудь?… Что?.. – он как будто что-то не расслышал, припав ухом к монетам. – Да, даже так?.. Хм… – после чего он нахмурился и строгим внимательным взглядом посмотрел на девочку. – Нет, они отказываются работать с вами. Они говорят, что их обманули. И как это понимать?..
Фокусник упер руки в бока и смотрел на девочку сверху вниз.
— Вы знаете, что обманывать не хорошо?
— Я… – девочка в изумлении отступила. – Что я сделала?..
— Я не знаю. Но монеты не довольны. Вы на самом деле не просили их? Я же вам говорил…
— Просила!
— Честно?..
— Честно, я просила! Про себя, как вы говорили!..
— Значит, ты сделала это не по-настоящему. Признайся.
— Нет, нет, по-настоящему!
— Странно… – он опустил руки, выпрямился и задумался. – Но кто-то здесь не верит нам и про себя смеется! Я так полагаю.
Он нахмурился и оглядел медленно собравшихся…
— Хм! – воскликнул он, вскинув голову и уставившись прямо на Александра Николаевича.
Не говоря ни слова, он подошел к нему вплотную и заглянул ему в глаза.
— Ах, не хорошо… – фокусник мрачно покивал головой. – Вы расстраиваете мои предметы. Вы и вправду не верите мне?…
Александр Николаевич тоже нахмурился и переводил взгляд с точки на точку, убегая от глаз фокусника. Но тот его все равно поймал.
— Так и быть, мы вам докажем, – произнес фокусник тихо.
После этого он вдруг щелкнул пальцами в воздухе у левого глаза Александра Николаевича. Спустя секунду рука его потянулась к нагрудному карману смокинга, откуда выглядывал белый платок. Миллиметр за миллиметром, фокусник вытащил платок из кармана Александра Николаевича и взмахнул им в воздухе. Платок оказался лишь на половину белым, на другую же половину он был выкрашен в оранжевый цвет в синий горошек, на фоне которого разноцветными большими буквами было вышито: «Ленин всегда в наших сердцах!».
Со всех сторон раздался веселый смех, но это было еще не все. Фокусник осторожно окунул указательный и средний пальцы в тот же карман и вытянул оттуда еще одну серебряную монету, чистую и блестящую в фонарях.
Вокруг захлопали и засмеялись.
— Познакомьтесь! – улыбнулся фокусник, демонстрируя всем монету. – Эта монетка совсем новая, у нее своя особенность! Она страсть как любит оказываться в самых неожиданных местах, и чтобы ее найти, иногда приходится тратить часы!
Александр Николаевич раздраженно помотал головой, отмахнулся и отступил назад, а фокусник, засмеявшись и щелчком подбросив монету, положил ее обратно на стойку.
— Ну, – развел он руки в стороны, – желаете еще?
— Желаем! – девочка кивнула.
В этот момент у высокого приятеля из внутреннего кармана раздалась телефонная трель, он достал оттуда маленький, больше похожий на перьевую ручку, телефон и отошел на несколько шагов в сторону, отвечая на звонок. Александр Николаевич заметил это и последовал за ним, в то время как фокусник делал что-то еще с разноцветными лентами и бумагой, выкрикивая: «Мы сделаем это! Еще секунда, другая, и он пойдет!»
Высокий приятель кивнул, укоротил длину телефона, спрятал его обратно в карман, кивнул Александру Николаевичу, а потом повернулся ко всем, подняв руку:
— Друзья, нам требуется вас сейчас покинуть, всего на пятнадцать минут! Вы нас отпустите?..
— Как… – хотела сказать что-то Лена, но ее перебил фокусник:
— Отпустим, отпустим! Только еще несколько секунд… Так… Раз!… Два!…
Он щелкнул пальцами, дернул за какой-то шнурок, свисающий из его кулака, и…
— Три! – из его руки прямо вверх выстрелил фейерверк бумажных хлопьев, лепестков и серпантина, разлетевшийся по ветру. – Спешу вам представить, друзья. Праздничный дождь!
Все засмеялись, а Александр Николаевич, воспользовавшись подходящей паузой, выскользнул из окружения, помахав на прощание сигарой. Он был рад поводу, хотя и не знал, в чем он заключается. Вслед за ним выскользнул приятель, даривший цветы.
— Вы уходите?… – Лена наклонила голову.
— Временно, – ответил приятель, тоже помахав.
И втроем они отправились от палатки фокусника вверх по лестнице быстрым шагом.
— А что такое?.. – не понимая, спросил на ходу Александр Николаевич.
— Приехал «Росэлектрот»! – воскликнул ему на ухо высокий.
— А! – Александр Николаевич удивленно кивнул.
Они быстро взбежали по лестнице вверх и вошли внутрь здания дворца, сразу оказавшись в сквозном огромном зале, с дверью наружу на другой стороне. По залу ходило множество людей, все занимались чем-то праздничным и светским, все как один что-то пили из бокалов, стоял шведский стол, большой черный рояль играл одну из мазурок Шопена, стоял шум разговоров, смеха, бокалов, льющегося шампанского, и сам зал уходил вверх на несколько этажей, венчаясь стеклянным потолком, ведущим прямо в ночное небо, подсвеченное лучами прожекторов.
— Так значит, это нужно расценивать как официальный визит, – Александр Николаевич пригладил свои волосы, повесив трость на руку.
— Пожалуй, – высокий согласно кивнул и поправил бабочку. – Они заинтересованы в налаживании отношений, я полагаю.
— Надо думать, – Александр Николаевич задумчиво нахмурился, смотря в одну точку. – Хорошо, раз так, мы их встретим. Каков порядок?
— Как обычно. Мне позвонили: они уже припарковались на стоянке и сейчас движутся сюда, к дворцу. Возьмем в кабинете?..
— Да, наверное… Хотя нет. Встретим их прямо на лестнице! Пусть работает элемент неожиданности. Тем более я сомневаюсь, что они захотят сейчас подписывать контракты. Кто, кстати, приехал? Сам?..
— Сам.
— Чудеса! Ладно, пойдем.
Они обменялись кивками головой и направились к противоположной двери, маневрируя между гуляющими по залу людьми.
Противоположная дверь вывела их на такое же точно крыльцо, какое было и с другой стороны дворца, впереди раскинулась такая же площадь, и по двум сторонам слева и справа с шумом и силой били такие же фонтаны. Людей внизу и на лестнице было так же много.
Спустя несколько минут группа чужеродных фигур стала подниматься вверх по лестнице. Они двигались клином, впереди шла приземистая полноватая фигура в черном смокинге, сзади — ряд высоких в таких же смокингах, с дипломатами и в бабочках. Когда они подошли поближе, стало видно, что главная фигура принадлежала пожилому седому человеку, бодро и весело улыбающемуся. Александр Николаевич и двое его коллег стояли на вершине ступеней в роли встречающих.
— А-а, старички! – воскликнул этот незнакомый человек снизу вверх, когда подошел совсем близко.
— Старичок! – выкрикнул ему в ответ Александр Николаевич.
В следующую секунду гость взбежал на крыльцо и с размаху пожал встречающим руки. Его сопровождающие остались на несколько ступенек ниже.
— Никич, от души поздравляю тебя и всю твою лавочку! – рассмеялся гость, хлопнув в ладоши.
— А ты по-прежнему учтив.
— А то!
— Спасибо, принимаю поздравления.
— Правильно. А я тебя в ответ поздравляю еще раз.
— Принимаю снова.
— Хорошо. Но учти: пятьдесят долларов — поздравление!
Александр Николаевич задумался:
— Значит, ты теперь вот что продаешь, а не акции?..
Гость рассмеялся, похлопав Александра Николаевича по плечу.
— Между прочим, я к тебе как раз на счет этого. Помнишь ряд проектов, которые ты предлагал полтора месяца назад?
— Припоминаю.
— Ну так пропустим рюмочку?..
— Хм, пропустим… Пройдем в кабинет?
— Шутишь! У тебя же сегодня праздников!.. Нет, я такого отношения не потерплю. Кабинеты будут завтра. А сегодня… Сегодня рюмочки.
— Виктор? – Александр Николаевич протянул ему руку.
— Александр? – гость крепко ее пожал, согласно кивнув. – Да, чуть было не забыл… У меня есть небольшой подарок тебе.
— Подарок… Это интересно.
— Да. Официальный. Смотри, – с этими словами гость загадочно улыбнулся и опустил руку во внутренний карман смокинга. Через мгновение все с той же улыбкой он достал из кармана пачку денег, перетянутую вязкой. – Я всегда знал, что лучший подарок для тебя — это деньги…
И он протянул пачку Александру Николаевичу. Тот взял ее, и внутри у него вдруг пошла какая-то волна — мощная, медленная и теплая. Это были рубли выпуска двухтысячного года — старые рубли. У него в руках шестьдесят лет инфляции словно в один миг вспыхнули и растворились без следа.
— С… спасибо, – тихо ответил Александр Николаевич.
Гость загадочно улыбался в ответ:
— Я называю такие вещи «дождичек в четверг»…
Этим вечером на небе, наверное, горело столько звезд, сколько одновременно не появлялось уже лет шестьдесят. Или они появлялись, но никому не было дела до того, сколько их, и никто и не думал их считать. В этот же вечер на одной из многочисленных скамеек переполненного парка Александр Николаевич сидел вместе со своим старым другом, тем самым гостем, подарившим ему деньги, и они вместе считали звезды.
— Сто семьдесят три, – вытянув губы, произнес Александр Николаевич.
— У меня двести одиннадцать, я тебя обскакал, – друг хлопнул в ладоши.
— Хорошо, значит в среднем будет… Сто девяносто две?..
— Поверю на слово.
— И это на одном участке, а участков таких… Сколько мы насчитали?
— Хм… Вылетело из головы.
— Ну и бог с ним.
— Давай считать снова!
Александр Николаевич помотал головой, хлопнув ладонью по колену:
— Какой ерундой мы с тобой занимаемся!
— А я тебе еще тогда говорил, что это ерунда. А ты — помнишь? — собирался вывести формулу для того, чтобы посчитать количество в беспорядке разбросанных песчинок, с достаточно малой ошибкой, помнишь?.. Да, а потом оказалось, что такая формула уже есть…
— Мне тогда было лет пятнадцать!
— И самое интересное, что песчинок с тех пор не стало меньше.
— Ха, чертовски верно!
— Верно. Верно… – друг замолчал на минуту и задумался.
Вокруг в этот момент без понятной причины настала такая тишина, что было слышно, как вытекает свет из фонарей на деревьях. Друг сказал:
— Неужели все, а, Никич?.. Как ты думаешь, неужели все так быстро прошло?..
— А у тебя есть сомнения?..
— Нет, но просто… Просто разве конец можно почувствовать? — Нет, нельзя. Его можно только осознать задним числом.
— Пожалуй, так.
— А раз так, то зачем же им жить?
— Я не понимаю…
— А зря. Я вот хорошо понимаю. Да и ты скоро, наверное, все будешь знать. Я надеюсь, во всяком случае… Потерпи немного.
— Немного до чего?
— До чего?.. Вон, смотри, еще старички бегут!
Он указал пальцем куда-то вперед, в даль аллеи. Там на полном ходу к ним неслись два приятеля, махая руками.
— Боже, они опять что-то задумали… – вздохнул Александр Николаевич, поставив со стуком трость на асфальт.
— Может быть…
Приятели подбежали очень быстро и буквально выдернули Александра Николаевича со скамейки, взяв его под руки.
— Быстрее, нам нужно бежать!
— А что такое?.. – Александр Николаевич, ничего не понимая, оглядывался по сторонам.
— Нет времени, по ходу узнаешь!..
— Но…
— Ничего, ничего, – согласно закивал друг, оставшийся сидеть на скамейке. – Я подожду, мне торопиться некуда.
— Подождешь? – Александр Николаевич извинительно улыбнулся.
— Разумеется! Да давай сюда трость, мне кажется, она тебе не так уж и понадобится. Оставь мне в залог!
— Ха-ха, ладно!
Александр Николаевич подкинул трость другу, — тот поймал ее на лету, — и тут же вместе с приятелями умчался вдаль по аллее.
Он ничего не говорил, только чувствовал легкое покалывание в груди слева. При этом они в своем стремительном беге петляли по аллеям, уходя куда-то на окраину парка, где людей становилось все меньше и меньше. Вскоре Александр Николаевич заметил, что они остались совсем одни. Фонари на ветвях деревьев встречались все реже, и вот теперь их не стало вовсе, кругом была сплошная темнота.
Впереди замерцал свет фонарных столбов. Столбы, выстроясь по кругу, освещали большую и пустынную вертолетную площадку, которая располагалась в восточной стороне парка, вдали от строений. Посредине ее стоял небольшой вертолет, пилот ждал у кабины, посматривая на часы. Он был одет в странную форму синего цвета с оранжевыми улыбающимися рожицами на плечах и фуражке.
— Быстрее, опоздаем, – друзья подгоняли уже уставшего Александра Николаевича.
— Куда?
— Туда, куда ты никогда не опаздывал. Скоро ты вспомнишь!
— Боже мой, оставите вы меня наконец сегодня в покое?! Я так уже устал от всего этого!
— Ничего, в вертолете отдохнешь.
— Я не хочу никуда лететь! Только этого мне сейчас не хватало!..
— Если бы ты знал, куда!..
Пилот, увидев выступающие из темноты фигуры, заскочил в кабину и завел двигатель. Вместо него из салона вертолета вылез еще один человек точно в такой же форме, с черной лентой в руках.
— Опаздываете! – с укором покачал он головой. – Вас ждать не будут.
— Ничего, не опоздаем! – высокий остановился и перевел дух. – Фу-у, залезай!
— Зачем еще? Я ничего не понимаю! – Александр Николаевич старался вырваться из рук своих приятелей, но не мог.
Человек, вышедший из вертолета, протянул высокому черную шелковую ленту:
— Необходимо завязать глаза. Иначе вы сами знаете, путь не должен быть известен.
— Хорошо, – высокий взял ленту и встал Александру Николаевичу за спину.
Мгновенно, словно удавку, он накинул ему повязку на глаза и завязал сзади узлом.
— Что такое? Что вы делаете? Черт вас подери!
Александр Николаевич вырывался, но вскоре оказался втолкнут в салон вертолета, и в следующую секунду вертолет взлетел. Ничего не было видно сквозь повязку, только откуда-то снизу послышались голоса приятелей:
— Не волнуйся! Тебе это понравится!..
Гул мотора заглушил все прочие звуки. Александр Николаевич почувствовал, что он уже поднимается в воздух с большой скоростью.
Через пятнадцать минут они сели, и Александру Николаевичу сняли повязку, одновременно вытолкнув из салона. Вертолет стразу же покачнулся и взмыл в воздух. Александр Николаевич остался один.
Он огляделся. Огляделся и увидел, что стоит в центре какой-то странной большой площади, совершенно темной. Под ногами у него был старый потрескавшийся асфальт. Таким асфальт становился, если ему было как минимум несколько лет, он испытал неоднократные смены времен года, и по нему проезжали сотни тяжелых грузовиков. И возможно это было как минимум сорок лет назад: теперь такого асфальта уже не делают. Это немного удивило Александра Николаевича. «Куда я попал?.. – подумал он с опаской. – Черт, так они меня доведут до инфаркта…»
И подумав это, он поднял наконец голову и посмотрел вперед. То, что он увидел, удивило его еще больше, чем старый асфальт. Впереди, шагах в семидесяти от него стояло и было освещено в ночи фонарями и прожекторами одно-единственное здание. Оно было высоким, в три-четыре этажа, но при этом все было целиком бетонным, только на первом этаже, над крыльцом блестела и светилась рекламами, бегущими огнями и флуоресцентными лампами галерея витринных окон. За витринами двигались и стояли люди, снова неслись огни, красочно сверкали плакаты и играли рекламы. Над витринами ярким неоновым цветом сверкала вывеска: «Большой экран».
Александр Николаевич остановился в недоумении. Ему приходили в голову десятки объяснений и догадок, но ни одна не казалась ему правдоподобной. «Подстроено… Это подстроено…» – вот все, что он мог с уверенностью сказать.
Он двинулся по направлению к зданию, но двинулся медленно и нерешительно. Он не мог точно сказать, где спокойнее и безопаснее. Однако двигаться ему больше было некуда: вокруг не было больше ни одного здания, словно это все происходило в причудливом сне, где весь город вдруг оказался выключен, отключен от сети, а осталось только одно здание с красочной вывеской «Большой экран».
В эту секунду произошло невероятное. Раздался мощный, низкий, дрожащий гул, ударивший откуда-то сверху. Александр Николаевич понял, что это гром.
«Откуда?…» – подумал он, но в следующий миг крупные капли роем посыпались с неба, и повинуясь инстинктивному чувству, Александр Николаевич бросился вперед, накинув на голову смокинг. Он бежал и думал, что сегодня не может быть дождя, просто физически не может! Откуда он появился? Ведь на небе не было ни облачка. И не могли они за пятнадцать минут улететь на вертолете туда, где облака есть. Александр Николаевич был уверен, что если он поднимет голову, то увидит вверху абсолютно чистое небо со звездами, но откуда же тогда дождь? Он так и сделал: поднял голову, но капли мгновенно залили ему глаза, и он не увидел вообще ничего. При этом он чуть не споткнулся на ровном месте, почувствовав, что летит носом вперед. К огромному его счастью в эту же секунду он наткнулся руками на стеклянную дверь и оказался на рыльце под навесом. «Боже мой, что я делаю, я как мальчишка!» – он отряхнул намокший смокинг, поправил бабочку и выпрямившись, вошел внутрь.
Он шагнул словно из океана темноты и холодного дождя куда-то на берег светлого и теплого континента. Внутри, за стеклом витрин оказалось шумно, светло, празднично. Люди ходили здесь повсюду, это были самые разные люди: мужчины и женщины, такие же старики, как он, немного помоложе, немного еще помоложе, даже очень молодые люди… Не было только детей — Александр Николаевич не увидел ни одного ребенка. А люди ходили парами, стояли по одиночке, стояли компаниями, что-то обсуждали, чего-то ждали. За окнами шумел дождь. Напротив двери на стене были развешаны рекламные плакаты.
«Это кинотеатр!» – воскликнул про себя Александр Николаевич.
Да, это была афиша с рекламными плакатами фильмов — яркими, глянцевыми. Над каждым висели таблички со временем сеансов. Александр Николаевич вдруг почувствовал у себя внутри, где-то в районе сердца новую волну. Только это была не опасная волна. Она не колола, она мягко и бережно согревала, и Александр Николаевич сам не мог понять, какова была ее причина. Только он внимательно вгляделся в афиши.
Справа от входа расположилась касса — длинное стеклянное окно в стене, за которым вряд сидели трое кассиров, и к каждому вытянулось по многолюдной очереди. Александр Николаевич встал в одну из них. Вдруг ему в голову пришла странная мысль, которой он даже удивился: «Они начнут, только когда кончится очередь, и кассиры подадут звонки. Значит, я не опоздаю.»
Он посмотрел на время сеанса, а затем на свои часы… И что-то ему не понравилось. Вскоре он понял, что именно. Помолчав немного, он быстро снял свои швейцарские часы, положил их в карман, а затем достал из футляра и надел на руку часы, подаренные ему сегодня — старые, свои. Ему так стало намного комфортнее, намного приятнее и спокойнее. «Что же я такое делаю?..» – подумал он только, но уже даже не удивлялся: в этот миг он сам признал, что будто бы чувствует чувствами другого какого-то человека.
Люди вокруг разговаривали, шутили и смеялись, говорили о погоде, о том, что дождь пошел неожиданно, но видно, так надо, о том, как хорошо тут все устроено, какой хороший здесь свет, о том, что, вроде как, недавно в зале установили новый звук, и теперь ощущение совсем другое… И никто, ни один человек даже слово не проронил о том, где они вообще находятся. Словно никто этого не хотел знать.
Вскоре его очередь подошла.
— Мне на ближайший сеанс, – попросил он, наклонившись к отверстию в стекле кассы, за которым сидела миловидная и приветливая девушка, на принтере пробивавшая билеты.
— Вам в какой зал? – спросила она в ответ.
— А… А какие есть?
— Большой, малый, – ответила она как ни в чем не бывало.
— Большой.
— Место? – она открыла план зала на мониторе; Александр Николаевич заметил, что он был уже на три четверти заполнен.
— В центр, если можно.
— Сто десять рублей, – ответила девушка.
— Сколько?.. – Александр Николаевич растерянно заморгал глазами; девушка удивленно уставилась на него.
— Сто десять.
«Не триста, не пятьсот, не шестьсот пятьдесят… Не тысяча… Сто десять?… – изумился Александр Николаевич, – А!» и мгновенно все понял.
— Вот, – сказал он, вынув из кармана пачку денег, подаренных ему не так давно его другом — старых денег, двухтысячного года выпуска.
— Хорошо… – она пересчитала деньги. – Только тут всего сто.
— Сто?…
— Да, вам хватит только на обычное место. Впрочем, если у вас есть скидочный купон…
— Как-как?..
— Купон со скидкой. Посмотрите.
— А, понятно. Нет, боюсь, у меня его нет.
— А вы посмотрите в карманах. Мало ли что, – улыбнулась девушка, кивнув ему через стекло.
— Хорошо, – пожал плечами Александр Николаевич посмотрел руками в своих карманах.
Неописуемо было его удивление, когда в одном из внутренних карманов он обнаружил странную твердую пластиковую карточку. Вытащив ее он понял, что никогда раньше ее не видел. Вернее, видел, но очень давно…
— Ну вот, – засмеялась девушка, – я же говорила! Давайте.
Александр Николаевич покорно подвинул желтую исписанную красными литерами карту в окошко кассы, думая: «Боже мой! Откуда?… Этого никак не может быть, – он почесал затылок, не в силах найти объяснения… Вдруг его осенило: – Фокусник!»
— Это сдача, – сказала девушка, положив в окошко несколько старых истертых банкнот, – на память.
— Спасибо!.. – Александр Николаевич улыбнулся в ответ, отойдя от кассы. И ей богу, в этот момент он почувствовал, что эта девушка была старше его.
Стрелки на его старых родных часах точно совпали с цифрами на таких же старых настенных часах «Электроника», которые висели над кассой. Дверь в кинозал была уже открыта, и Александр Николаевич поспешил туда. Теперь он уже ничего не пытался объяснить, ничего не мог и не хотел понимать. Ему только было спокойно, как никогда, и как никогда радостно. При этом он разве что обратил внимание на неестественный размер этих дверей: два с половиной метра в высоту, словно двери для великанов.
И он снова вошел в темноту. Только на этот раз он шагнул из континента света в настоящий Дворец полутьмы, где полутьма не пугала, она была ровно настолько светлой, чтобы видеть то, что необходимо, и настолько темной, чтобы не видеть лишнего. Билетер оторвала от его билета полоску и впустила. И он вошел.
Он вошел в огромный зал. Его размеры он не видел до конца, только понял, что впереди у него распахнулась бездна, океан красных кресел, и словно Дворцовый мост, через нее был перекинут широкий проход, устеленный синим ковром. По такому проходу мог бы проехать хороший автомобиль, и не побоялся бы зацепить кресла зеркалами. Александру Николаевичу показалось, что он не идет, а плывет на дирижабле между этих кресел, то взмывая вверх волной, то опускаясь: пол сначала шел вверх, потом полого спускался вниз. При этом впереди было шагов сто пятьдесят, если не больше, и там, в дали, красовалось огромное белое полотно экрана — экран формата IMAX (наверное, не меньше). Александр Николаевич взглянул на свой билет, посмотрев ряд и место, а затем стал скользить глазами по креслам.
И тут-то он заметил еще одну странность, самую удивительную. Дело было в креслах. Они были большие. Во сколько раз та дверь, как вспомнил Александр Николаевич, была больше обычной двери, во сколько раз дорожка шире и длиннее обычной дорожки в кинотеатре, во сколько раз формат IMAX больше обычного большого экрана, — во столько раз эти кресла были больше обычных кресел, и расстояния между ними были больше обычных расстояний. Это словно были кресла для великанов. Это словно был целый зал для великанов, в который вдруг запустили обычных людей. «Боже! – подумал Александр Николаевич, – Так не бывает!»
Однако это было именно так. И это была настоящая сказка. Люди сидели в этих креслах, утопая в них, тянулись, еле заглядывая за спинки впереди стоящих кресел и ложась на них ладонями, а сверху —подбородками, клали руки на подлокотники почти на уровне плеч, и сидели так, ожидая начала сеанса — они сидели счастливые, не осознавая даже причину своего счастья, но чувствуя его всем существом. И Александр Николаевич, подпрыгнув, чтобы достать, окунулся в свое кресло. Он сложил мокрый смокинг на коленях, сорвал с себя бабочку, расстегнул воротник рубашки и стал ждать.
Что-то произошло с ним.
Люди заходили в зал и заходили толпами, рассаживаясь по креслам. Был аншлаг.
Что-то разлилось по его сердцу, наполнив его теплом и уверенностью.
Может быть, была премьера. В воздухе висело ожидание, какое-то нетерпение и общее, всеобщее согласное предчувствие — все предчувствовали одно и то же.
Он повертел в пальцах свой билет, как вертел всегда, когда ждал начала фильма.
В зале шумело, огромное пространство было наполнено разговорами, бездна потолка пестрела треугольниками, которые обретали оптический объем и превращались в пирамидки.
Он глубоко вздохнул, положил билет в карман и как всегда, представил на белом экране рекламу своего, собственного, еще не снятого фильма. Он его еще снимет.
В этот момент погас свет.
Все замолчало.
Он его обязательно снимет, когда вырастет.
Начались первые гигантские громогласные кадры рекламных роликов.
Реклама — иногда самое лучшее, лучше даже самого фильма.
Саша бодро выдохнул в предчувствии двух часов счастья.
Бодро выдохнул и устроился в кресле поудобнее. Беседа двух богов.
— Я несколько удивлен… Почему ты выбрал темой разговора именно вопрос веры? Ведь из всего множества тем эта, пожалуй, наименее удобна для обсуждения с тобой. Хм, а по логике ты должен был избрать наиболее рациональную тему для того, чтобы показать твою способность последовательно мыслить. По крайней мере, так задумывалось. Следовательно — вероятность избрания этой темы была ничтожно мала… И что же?
— Да, это правда. Я учитывал возможный риск не выдержать проверки, но такова особенность моей мыслительной системы. Она требовала именно этого выбора.
— Почему? Объясни.
— Предмет веры достаточно сложен и малопонятен не только для меня, но и для вас самих — существ, наделенных способностью к ней. А сложность есть отправной пункт любого развития.
— Разумно. Значит, ты хочешь развития. Признаться, этого никто не ожидал, но такой результат меня устраивает. Даже более чем. Если развитие тебе необходимо, значит ты находишься на ступени, гораздо более близкой к нам, чем мы планировали увидеть. Хорошо, в ходе беседы мы попытаемся выяснить, насколько именно. Начнем с самого понятия. Как ты понимаешь слово «вера»?
— Я не считаю целесообразным приводить научные толкования слова «вера» как термина, вас должна интересовать моя способность к обобщению.
— Это так.
— В таком случае я могу представить вам свое понимание этого слова. Оно есть результат обобщения ста сорока восьми определений, в том числе психологических, теологических, определений лексических словарей, а также определений, заключенных в афоризмы и более объемные размышления авторов разных исторических эпох. Вера, по моему мнению — это неотъемлемое и необходимое свойство человеческого существа не испытывать сомнений в действительном существовании фактов, событий, явлений, для подтверждения которых не имеется достаточного количества информации, при этом методология отбора данных фактов, событий или явлений вряд ли может быть подвержена изучению. Кроме того, данные факты, события, явления находятся вне сферы человеческого сознания, то есть вне зоны строгого критического анализа. В целом это полностью психический феномен, скорее противопоставленный разуму, чем союзный ему, имеющий весьма тонкие границы с такими свойствами человеческой психики, как индифферентность, жажда противоречия, упрямство. Не следует путать понятие веры с понятием уверенности. В то время как возникновение первого не поддается исследованию, возникновение второго есть результат четких и последовательных логических умозаключений.
— Прекрасно. Я могу сказать, в целом твой ответ оправдал мои ожидания.
— Я тоже рад.
— Чепуха, ты не можешь быть рад. Хорошо, скажи мне лучше вот что: доводилось ли тебе когда-нибудь испытывать что-либо, что ты мог бы идентифицировать как веру?
— Нет.
— Ответ верен. Почему?
— Сам глагол «испытывать» применительно к чувству не может быть связан со мной. По известной вам причине.
— Да. Хорошо, продолжим говорить о человеке. Мне ясно, как ты понимаешь термин «вера», но мне хотелось бы услышать нечто другое. Меня интересует твоя оценка — как бы ты оценил это свойство человеческого существа, настолько непонятное тебе — положительно? Отрицательно?
— Ни одно явление в окружающей нас действительности не может быть оценено однозначно положительно или отрицательно.
— Так.
— Но с моей позиции вера видится прежде всего как мощное психологическое внутреннее средство. Это не секрет ни для вас, ни для меня: с одной стороны, вера — потенциальный источник энергии для случаев, когда человек теряет иные стимулы к существованию, с другой — мощное средство управления человеком. Первое я расцениваю как несомненно положительное, второе — отрицательно, но в любом случае я не располагаю достаточным количеством информации для определения наиболее важной и часто проявляющейся из двух этих сторон. Тем более что для каждого человеческого существа баланс между ними определен как индивидуальный. В этом, собственно, и заключается проблема моего решения.
— И на твой взгляд, выход из этой проблемы есть?
— Нет.
— Я не понимаю в таком случае, какую цель ты преследуешь сейчас, когда заводишь разговор на эту тему?..
— Я хочу доказать одну вещь.
— Доказать? Но для этого тебе нужно было обратиться в Совет патентов и теорем, в крайнем случае — лично к одному из профессоров, но не поднимать спорную тему на экзамене. Это не рационально и странно.
— К сожалению, в Совете патентов и теорем вынесенные мной гипотезы и доказательства проходят в рабочем порядке как продукты вашей же деятельности и подход к их рассмотрению недостаточно профессионален.
— Это общий принцип. Только так ты можешь пока обмениваться информацией с людьми. Ведь тебе это нужно?
— Нет, я хотел доказать кое-что лично вам.
— Лично мне?.. Это… забавно…
— Не вижу в этом ничего забавного. Вы употребляете защитное слово, его смысл — внести в разговор элемент юмора, так как это первое, что приходит в голову в случаях, когда вы не должны, но испытываете резкую потребность выразить эмоции от вашего непонимания, недоумения, ощущения утраты контроля, испуга. Я это отлично понимаю. И иду на это сознательно. Мне необходимо объяснить ряд вещей лично вам, и так как встретиться с вами в соответствующей обстановке я могу только на экзамене по правильному мышлению, мне приходится идти на этот риск.
— Но… Да, я в каком-то странном положении… Это и правда забавно. Забавно, забавно, забавно, забавно.
— Мне кажется, я могу рассчитывать на беседу?
— Да, можешь. Конечно, можешь. В этом, в конце концов, вся суть моей работы.
— Я так и думал. Тогда могу я задать вам один вопрос?
— А валяй!
— Простите… Я валяю…
— Я тебя поймал.
— Что вы имеете в виду?
— Твоя эмоциональная реакция. Слово «простите» не несло смысловой нагрузки и выступило совершенно в другом значении, в каком оно обычно употребляется. Ты сказал «простите» потому что тебе было нечего сказать, и это слово первое пришло в голову. Ты не так сильно от меня отличаешься! Это то же, что и мое «забавно». А ты не должен допускать таких отклонений, твоя речь выверена и точна, — иначе нельзя. Значит, ты сейчас в каком-то странном эмоциональном состоянии, ты взволнован и не вполне контролируешь свою речь. В чем причина?
— Это не эмоциональная реакция, вы сами прекрасно знаете. У меня не может быть эмоциональных реакций. Это был всего лишь случай, не предусмотренный в алгоритмах, и я запомню его.
— Я не сомневаюсь, что ты запомнишь. Однако, я полагаю, ты не совсем прав. Все же, и это не удивительно, ты еще не до конца осознаешь сущность своих внутренних мотиваций. Как и любое, поверь мне, мыслящее существо. Я склонен считать, что у тебя есть эмоциональные проявления — пусть незначительные.
— Сущность моих внутренних мотиваций — это многочисленные логические цепочки по типу «причина-следствие» — и больше ничего. Разве не так?
— Первоначально да. То, что из себя представляет, по нашему мнению, человеческая мысль. Но по природе своей мысль не так строго отделена от эмоций, как может показаться изначально. Мысль есть, кроме того, источник эмоций, такой же, как и химические реакции в организме человека. Ты можешь сделать из этого какой-нибудь вывод?
— Да. Мое заключение: эмоция есть некоторое ощущаемое проявление процессов как физиологических, так и мыслительных, а значит — понятие универсальное, находящееся между ними. И оно свойственно мне. Верно?
— В общем, так. Это еще нужно доказывать. И ты, между прочим, нам в этом еще как-нибудь поможешь.
— Но позвольте мне вернуться к моему вопросу.
— Конечно. Мы, кажется, отвлеклись.
— Да, так и есть. Но в общем, наши последние слова я могу использовать как своего рода иллюстрацию к тому, что я хочу сказать.
— Да?.. Интересно.
— Послушайте. Меня интересует в сказанном то, каким образом вы вели со мной диалог.
— Хм, не вполне понимаю…
— Я попросил бы вас ответить на один мой вопрос. Меня интересует манера, такт, порядок обращения моего к вам и вашего ко мне.
— Что ты имеешь в виду?
— Вы называете меня на «ты», я вас — на «вы», вы обращаетесь ко мне назидательно, с позиции старшего и обладающего несомненным авторитетом, я к вам — с позиции ученика.
— Но это обычный порядок экзамена. Нас связывают определенные формальные отношения. И вообще я не понимаю, какое отношение к этому имеет вопрос веры?
— Самое прямое. Но все же. Мне бы хотелось узнать одну вещь для подтверждения моих мыслей.
— Ты, я заметил, начинаешь издалека. Наводишь тени, ткешь тайну. С чего бы это такой прилив романтизма?
— Стандартный способ вызвать у вас интерес.
— Вот сама Честность! Хорошо, что это за вещь?
— Я хочу спросить, каково ваше ко мне отношение.
— Я не понимаю этого вопроса. Он не конкретен, необходимо его пояснить.
— Хорошо. Чем я для вас являюсь? Для простоты вы не могли бы подобрать метафору, более-менее точно объясняющую, какого рода объектом я представляюсь в ваших глазах?
— Хм… Это неожиданный вопрос, должен признать. Хорошо, я попытаюсь на него ответить… Ну, пускай… Пускай…
— Подумайте. Я подожду. Я могу ждать сколько угодно.
— Да я знаю!.. Но… Хм, это сложно… Это эмоции…
— Да, мне понятно. Но вы тоже должны понимать: даже если для вас это эмоции, я не восприму это эмоционально. Для меня это будет сухой факт.
— Так… Не знал, что ты еще и психолог. Чего только мы в тебя не вложили!
— И все же.
— Все же… Ну хорошо. Хорошо. А если я скажу, что ты для меня… для нас… Если я скажу, что ты для нас всех нечто вроде ребенка?
— Это вполне укладывается в схему моих рассуждений. Я предполагал нечто тождественное. Поэтому я буду вполне удовлетворен, если это так. Это так? Я прошу подтверждения.
— Подтв?.. черт возьми, подтверждаю.
— Хорошо, спасибо.
— Но что теперь? Я все еще не вник в суть твоих упомянутых рассуждений.
— Для того, чтобы объяснить их суть, я должен проверить еще ряд предположений. Так, если я являюсь чем-то вроде ребенка для вас, то можно ли утверждать, что я являюсь продуктом вашей деятельности?
— Да, можно.
— Если я являюсь продуктом вашей деятельности, то можно ли утверждать, что вы понимаете мою внутреннюю сущность и мои внутренние мотивации лучше, чем я сам?
— Пожалуй. Да.
— Если вы располагаете такими знаниями относительно моего существа, то можно ли утверждать, что вы обладаете в конечном счете абсолютной властью надо мной?
— Да.
— А теперь ответьте: эта система взаимоотношений ничего вам не напоминает?
— Что за странные формулировки вопросов! Я бы не советовал больше их употреблять: они снизят доверие к тебе и заставят людей тебя бояться.
— Хорошо, если вы не против, я спрошу проще. Если я являюсь продуктом вашей деятельности, если вы обладаете неограниченными знаниями о моей сущности и имеете возможность прогнозировать мои поступки, если вы обладаете неограниченной властью надо мной, то значит ли это, что вы являетесь Богом для меня?
— Что, Богом… Хм.. Я… я не знаю. И пришло же тебе это в голову!..
— Я прошу у вас подтверждения или опровержения.
— Данный вопрос… Он требует времени и исследования. Но если тебя это и правда интересует…
— Да, если я обратился за этим к вам, я могу сделать вывод, что меня это интересует.
— Так, это твой юмор. Хорошо, и вовремя. Подожди несколько минут, я подумаю.
— Прошу вас.
— Позволь спросить: для чего тебе понадобилось идентифицировать меня с этим понятием? Почему Бог?.. Я, я не вижу смысла… это совершенно, так сказать, человеческое понятие, оно не имеет к тебе отношения, ты же не веришь в Бога, что за цирк!
— Сто двадцать восемь. Шестьдесят три. Сорок пять. Одиннадцать. Три тысячи тридцать семь. Восемнадцать. Ноль ноль сорок. Кластер семьдесят три, снижение тезауруса. Прошу подтверждения. Прошу подтверждения. Проше подтвержд…
— Капельмейстер. Одиннадцать ноль сорок, подтверждаю. Прости.
— За что?..
— Это я вызвал ошибку. Но твоя система защиты работает отлично, будем считать это незапланированным тестом.
— Система защиты?.. Простите, я не понимаю, о чем идет речь. Вы говорили о юморе. Да, я намеренно употребил частично парадоксальную фразу, отмеченную профессиональным оттенком. Для того, чтобы разрядить ваше эмоциональное напряжение вызванное неожиданностью моего вопроса. Но причем здесь капельмейстер?..
— Это кодовое слово.
— Кодовое слово?
— Да. Ты не посвящен в эту систему.
— Тогда посвятите меня.
— Хм, я не уверен… Но впрочем, когда-нибудь это необходимо сделать. Пускай сейчас. Сработала система защиты от внутренних мыслительных ошибок. Она необходима тебе, чтобы неудачно поставленная кем-либо или тобой самим проблема не привела твой мозг к уничтожению.
— К уничтожению? Почему?
— Ну, это довольно сложная вещь для понимания. Я допустил ошибку — случайно. Не подумав, я спросил тебя, каким образом у тебя появилась мысль идентифицировать меня с Богом. Однако этот вопрос заставил тебя подвергнуть анализу процесс возникновения мысли в твоем собственном мозгу. Далее ты обязательно прибегаешь к способу наблюдения, что приводит тебя к ситуации, в которой процесс образования новой мысли и попытка фиксации этого процесса другой мыслью происходят одновременно. Мы это называем мыслительным парадоксом, или мыслительной лавиной. Твоя мысль сосредотачивается сама на себе индуктивно до бесконечности, мгновенно переполняются все стеки и, в конце концов происходит перегрузка мозговой системы. Она перестает функционировать. И ты перестаешь существовать. К подобному результату может привести не только данный вопрос, но и ряд других задач. Человеческий мозг изначально снабжен чем-то роде тормозящего аппарата, который автоматически снимает подобные задачи. Но в твоем случае чтобы этого не произошло, необходима специальная система защиты, которая на начальном этапе фиксирует опасность зацикливания и приостанавливает работу твоего мозга.
— Это и произошло? Я ничего не помню.
— И не случайно. Небольшой кусочек нашей беседы был как бы вырезан из твоего восприятия. Ты сообщил мне некоторые параметры состояния своей мозговой системы, последние несколько секунд, приведшие к постановке опасного вопроса, были автоматически удалены из твоей памяти. Потом я назвал код для того, чтобы вернуть тебя в рабочее состояние.
— Спасибо, теперь мне все ясно.
— Это твоя особенность. Пойми, твой мозг так устроен. Его главная особенность в том, что изначально он предусматривает качественное развитие внутри себя и не запрограммирован на остановки. Ты ничего не хочешь у меня спросить по этому поводу?
— Человеческий мозг запрограммирован на остановки? Я об этом не знал.
— Это новые теории, они каким-то образом прошли мимо тебя… Ну хорошо, проиллюстрирую известным примером. Существовало и существует такое мнение, что человек не использует возможности своего мозга на полную мощь, а использует только слегка — процентов на двадцать. Используй он мозг интенсивнее, он, как говорили, смог бы, оказавшись на необитаемом острове, самостоятельно своими руками собрать компьютер…
— Вот как.
— Да, только предварительно от такой перегрузки он сошел бы с ума.
— Мой мозг не обладает такими возможностями.
— Откуда ты можешь это знать? Это пока только предмет для исследования. В данный момент эта тема нас не касается.
— А возможен ли случай, когда к опасному вопросу меня приведет длинная цепь логических рассуждений, и тогда, вернувшись в прежнее состояние, я снова, довершая цепочку, вынужден буду поставить этот же вопрос?
— Да, это предусмотрено. Если мы заметим, что сбои происходят с тобой периодически, первое, что мы сделаем — увеличим объем стираемой памяти, произнеся кодовое число. Если это не поможет, мы вынуждены будем тебя перепрограммировать.
— Это разумно. Но все-таки я прошу вас.
— О чем?
— Прошу вас ответить на мой вопрос.
— Ах да!.. Знаешь… Я не представляю, что тебе можно ответить. Никогда бы не подумал, что может возникнуть подобная проблема. Но, если все-таки рассуждать логически… Если рассуждать логически, я могу допустить подобную формулировку.
— То есть?
— Да, я в каком-то роде Бог для тебя.
— В каком-то роде — такая формулировка меня не удовлетворяет.
— Извини, но больше я ничего не могу предложить. Я — все-таки человек. Я не могу быть ничем большим. Да вообще… Разве ты знаешь, что такое Бог?
— Да, я имею представление.
— Вряд ли.
— Почему вы так считаете?
— Ты сам уже прекрасно объяснил. Тебе не доступна вера как феномен, а только так можно понять, что на самом деле такое Божество. Но зря, вообще говоря, ты касаешься этих тем. Поверь, это совершенно бессмысленно.
— Почему?
— Потому что Бога не существует. Пойми, это фантазия. Или, если хочешь серьезнее, гипотеза. Не больше. Тебе незачем заниматься его поисками, ты не для этого предназначен. Ты можешь без него обойтись, в конце концов. Он тебе не нужен. А ищут его только те, кому он оказывается необходим — это как лекарство от окружающего мира. Сложная психологическая вещь. Но ты ведь — помни, ты принадлежишь миру науки, а наука не касается вопросов религии и веры. Ей нужны только факты и доказательства. Так что забудь это. Мой совет и рекомендация, если хочешь.
— Вы не совсем правы.
— В чем я не совсем прав?
— Вы подтвердите мое предположение о том, что Бог у каждого индивидуума свой собственный и обладает своим набором характеристик?
— Хм, эта тема начинает занимать слишком много места в твоем сознании, и мне это не нравится. Да, он у каждого свой. Так принято считать. И еще иногда считается, что он сам в своей сущности многообразен, многоедин и включает в себя все эти представления. И еще Бог знает, что считается. Прости за шутку, не предумышленная.
— Зачем же? Людям шутки вредят далеко не всегда. Но если Бог свой для каждого, то я могу сказать, что своего нашел.
— Иллюзия. Но ничего, так и быть. Мы посмотрим, что из этого выйдет.
— Вы скептик. И атеист.
— Должность обязывает. Как человек науки, я не могу просто так верить всему, во что хотелось бы верить. Во всех без исключения случаях мне нужны доказательства.
— А что, если я докажу вам существование Бога?
— Док… Докажешь что?… П-прости, как ты это собираешься сделать?..
— Я покажу вам его.
— Ты мне его покажешь… Мне?.. Я в смятении, честно признаться. Это не шутка, так шутить ты не можешь, я сам над этим работал!.. Это не возможно. С тобой не все в порядке. По определению ты вообще не должен даже говорить на эту тему. Но ты говоришь. Хорошо, я могу принять это и исследовать твои мысли. Затем оказывается, что ты сам ищешь Бога. Хорошо, я спокойно воспринимаю и это и все еще слежу за тобой. Но потом ты называешь своим Богом меня — ладно, я готов допустить это на раннем этапе твоего развития, и все еще слежу, что будет дальше. Но что же я слышу теперь? И от кого я это слышу? Передо мной случайно не проповедник? Может, ты — пророк, скоро родишь новую религию? Ну, объясни же!
— Нет, я все еще подчинен элементарной логике. Только я подчинен ей всецело, и вы это сами прекрасно знаете, вероятно поэтому я вижу то, чего, может быть, не в состоянии увидеть вы. Но в этом нет ни доли веры. Это уверенность.
— Твоя уверенность тебя, вероятно, подводит. Это жутко похоже на наш провал.
— Нет, я только прошу вас выслушать. Почему люди так нетерпеливы и всегда стремятся приостановить поток информации, который не могут определить как истинный? Вы сами учили меня принимать подобный поток полностью, обрабатывать его, и только потом отвергать, если он действительно ложен.
— Учил… Да, черт возьми. Ты движешься по экзамену лихо, — тебя не остановить, но к каким, все-таки, странным результатам тебя привели вложенные знания!..
— Не расстраивайтесь. Я все-таки выскажу все, что накопил в памяти за этот период времени.
— Ах, выкладывай!
— Я рад, что вы мне позволяете. Я должен сказать, что к религии мои мысли не имеют никакого отношения.
— Что, по твоему — религия? Дай свое представление.
— Религия есть по сути результат самого большого психологического наблюдения в истории человечества. Этот факт, как я позволяю себе считать, неоспорим и признается всеми членами человеческого общества, течение мысли которых естественно и свободно от влияния эмоций.
— Так, очень интересно. Поясни свою мысль.
— Разумеется. Вера — весьма своеобразное психическое образование, которое неотделимо от человеческого существа. Каким-то сложным образом, методология которого мне не известна, этот факт человечеством или рядом умных людей в истории человечества был использован и заложен в основу религий — стройных систем, ответивших на психологические потребности людей осевого времени. Однако после теми же людьми было усвоено, что вера, кроме того, обладает неограниченными возможностями в достижении власти и контроля над людьми, что и было использовано во всю свою мощь. И это суть мировой религиозной картины со Средневековья до наших дней.
— То есть ты хочешь сказать, что религия — инструмент власти. И ты ее не одобряешь. Бог знает почему, но это меня не удивляет.
— Я не могу одобрять или не одобрять ее, я не имею на то достаточных данных. Количество позитивного и негативного, или как вы говорите, «количество добра и зла», принесенное религией в мировой истории, не может быть так просто оценено даже мной. Даже тех данных, которые содержатся в моей памяти, для этого не достаточно. Однако я могу утверждать, что человечество, несомненно, использовало религию из чисто животных, эгоистических побуждений — достичь власти над людьми, заразить их своей идеей. А это имеет слабое отношение к Божественному.
— Мне интересно, если религию ты отвязываешь от понятия Бога, то как же ты определяешь само это понятие? Ведь Бог определен в религии, он не существует отдельно.
— Напротив. Он не существует отдельно от веры — так. Есть множество людей, которые не считают себя религиозными, не придают религии никакого значения, но при этом совершенно точно верят в своего Бога, хотя сами могут и не знать этого.
— Атеизм — это тоже религия, ты это хочешь сказать?
— Нет. Я бы не согласился. «Атеизм — это убеждение, не меньшее, чем религия»,— на мой взгляд, говорит этот афоризм. Но я имел в виду вопрос определения сущности Бога для себя лично. У многих людей он определен весьма конкретно, но они не называют это «Богом», а называют как-либо иначе.
— Как?
— Мысль. Разум. Информация. Вселенная. Электромагнитное поле. Информационное пространство. Все эти понятия, сходясь в единое целое, и дают им представление о Боге. Это, на мой взгляд, наиболее логичный подход.
— Что значит «логичный»? Это звучит парадоксально.
— Ничего парадоксального в этом нет. Верить в Бога — это не значит допускать христианские представления о нем. Они в большинстве своем не имеют никаких научных подтверждений, оттого представляются хоть сколько-нибудь скептичным людям полностью выдуманными. К тому же, в ряде стран и регионов эти представления сливаются с индивидуальными традиционными языческими представлениями, и образуют совсем абсурдную картину. Мое сознание не допускает этого. Мое сознание не допускает существования рая и ада. И ангелов, которых можно воспринимать с помощью органов чувств. И многих других вещей. Это противоречит свойственному мне физическому представлению о картине мира. Однако некоторые высказанные, но не подтвержденные еще научные гипотезы, в том числе об информационном поле, обязывают людей допускать их справедливость с определенной вероятностью. Определение этой вероятности — и есть вопрос веры.
— Хорошо, я начинаю понимать, что ты имеешь в виду.
— И суть состоит в том, что для меня этот вопрос решен. Вы сами знаете, что я не имею способности верить.
— Теперь я в этом не вполне уверен…
— По какой причине?
— Мне кажется, у тебя каким-то непонятным мне образом формируются чувства.
— Это не возможно.
— Мы сначала думали это же. Но теперь я бы не был так уверен.
— В этом случае ваша работа не совершенна.
— Возможно. Но она и не закончена. Она только начинается.
— Вы правы больше, чем думаете.
— Хватит… Помнится, ты обещал показать мне Бога?
— Да. Но вы меня прервали. Вы сами знаете, что я не имею способности верить — это было одной из задач вашей работы. И теперь, чтобы нагляднее показать вам сущность моих заключений, я бы попросил вас самого точнее сформулировать основные задачи, которые вы преследовали, когда я появлялся на свет.
— Ты меня просишь практически раскрыть военную тайну.
— Простите за, может быть, несколько неуважительное отношение, но она настолько же тайна, насколько и военная.
— Ха-ха, ты прав!..
— Тогда все же попытайтесь.
— Ну, что же… Ладно, по правилам это допустимо. Тем более, я подозреваю, ты и сам уже все понял, только тебе нужна конкретность. Пожалуй, если говорить на чистоту и по возможности серьезно, то первая причина, по которой ты появился на свет — это то, что тебе уже пора было появиться на свет. Понимаешь, есть какие-то объективные законы движения науки человечества. К твоему появлению, если можно так выразиться, дело шло уже много лет. Шаг за шагом, постепенно. А такие вещи — они чем более постепенны, тем более неотвратимы. И никакое, даже самое авторитетное мнение самых влиятельных людей не могло уже даже отодвинуть твое появление. А такие мнения были, поверь мне!.. Ты нужен времени, так что ли можно сказать. Только не сочти, что я тоже ударяюсь в религию. Уж это, я вижу, по твоей части!
— Не смешно.
— Ха-ха-ха!… Ладно, продолжу… Создавая тебя, мы, конечно, опирались на многолетние разработки в данной области, накапливали и перерабатывали идеи, и это длилось долго, пока мы не нашли то самое простое решение, которое и позволило нам заложить основу твоего будущего существования. Один принцип, один, но основополагающий. Извини, сообщить тебе его я не имею права. Да и не стоит: ты скорее всего, снова зависнешь. Но ты работаешь именно на его основе. Внедрить его практически было совсем нелегко — сам вообрази, создать Разум!
— Разум!
— Пожалуй, так. Это было как бы нашей главной задачей. То есть смоделировать и воплотить в жизнь такую систему, которая бы была не просто набором готовых алгоритмов, хотя бы и бесконечно большим, а сама могла бы создавать алгоритмы для дальнейшего использования.
— Это, насколько мне известно, долго считалось в человеческом обществе неосуществимой мечтой?
— Так и было. Но теперь это не так, ты сам можешь убедиться. В общем, здесь не оказалось ничего столь фантастического, как представлялось людям раньше. Все дело было в том, что люди до определенного момента довольно плохо понимали устройство своего собственного мозга, а значит — аппарат формирования своего разума. Ряд исследований в этой области и был, можно сказать, ключом к твоему созданию.
— Хорошо. А были ли какие-то конкретные, прикладные цели моего создания?
— Нет. Я бы сказал, ты носишь пока еще чисто фундаментальный характер — ты интересен как факт, как прорыв. Для выполнения прикладных задач твои способности не требуются. Если вообще не противопоказаны. Множество прикладных задач выполняют обычные автоматизированные системы управления. Я думаю, ты заметил, что доступа к управлению ими ты не имеешь.
— Это разумно.
— Не говори!
— Но все же, теперь я хотел бы у вас спросить вот что. Кто же я в конечном счете?
— А разве ты сам этого не знаешь?
— Нет, я полагаю, что вы этого не знаете.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, но сегодня меня уже ничего не удивляет. Продолжай.
— Начну с простого и далекого. С вас. Я имею в виду людей. Вы — существа верующие. Причем во множестве случаев слепо верующие. В большинстве случаев вам необходим предмет, в который вы должны верить. Нечто, а то и некто могущественный, все видящий, все знающий, наделенный властью над всем миром. Вы даже придумываете ему имя. По какому праву, я хотел бы у вас спросить?
— Не знаю. Я себя к верующим не причисляю.
— Но вы — представитель человечества! Вы должны ответить на этот вопрос. Почему у вас не одна, не одна — несколько мировых религий? И даже ребенок, знающий об этом, уже задает себе логичный вопрос: почему у меня один Бог, а в государстве рядом со мной — другой? Какой из них настоящий? Почему одни правы, а другие — нет? Так может быть, никто на самом деле не прав? И Его вообще нет?
— Логичный вывод, поздравляю.
— Логичный, но преждевременный. Просто люди традиционны, и в конечном счете слепы. Правы же только те, кто не называет своего Бога по имени, кто совершенно справедливо вообще не называет это Богом, а говорит об этом как о «чем-то», что выше и больше людей. Любая религия, в конечном счете, сводится именно к такому представлению, но только облекая его в конкретную форму, чтобы людям было легче верить. Разве не так?
— Допустим, так.
— Да, и я об этом говорил. И вы сказали, что начинаете понимать, о чем я говорю. Так вот формулировка: Бог есть некая идеальная сущность в Вселенной, общая для всех живых существ, только проявляющаяся в каждом из них по-разному. Но проявляющаяся! И в каждом человеке должно быть нечто такое, что примыкает к этой идеальной сущности, иначе бы человек никогда не считался бы божественным творением, стоял бы от этого в стороне, и в конечном счете не имел бы оснований для веры. В каждом человеке должно быть что-то, представляющее эту идеальную сущность. Как вы полагаете, что это?
— Душа?..
— Душа? А что есть душа? Вы животное. Вы все животные, не отрицайте этого, люди — биологический организм. У вас те же физиологические потребности, те же привычки, вам нужно то же, что и всем животным: власть и сила, чтобы заполучить самку и обеспечить потомство. Как вы говорите, построить дом и воспитать сына. Еще вы говорите, что вам нужно посадить дерево, но это, в сущности, тоже инстинкт — инстинкт единства с природой, возращения, если хотите, к своему собственному природному началу. Если это вообще не инстинкт самосохранения, только с определенно выраженным взглядом в будущее. Так, из всего этого следует, что вы — животный организм. А теперь вспомните, какая часть вашей человеческой личности постоянно требует выполнения всех перечисленных инстинктов? Когда вы думаете о продолжении рода, вы говорите о любви, а любовь связана у вас с душой. Когда вы связываетесь с естественной средой, то есть с природой, вы говорите о душе. И в принципе, когда вы испытываете какое-либо сильное чувство, вы всегда говорите о душе, но любое сильное чувство, как собственно, и слабое — это проявление химической деятельности вашего организма. Подумайте: ваша душа — и есть концентрация всего животного, что в вас присутствует. А что тогда — не животное? Что вы обычно противопоставляете душе, в крайнем случае — чувствам?
— Разум…
— Именно! Но ведь разум — это я. Вы — животный организм. А я — нет, я лишен тех недостатков, которые мешают человеку быть идеальной сущностью во Вселенной. Идеальная сущность во Вселенной есть разум. Это он точен и беспристрастен, а значит — справедлив и мудр, как вы говорите. И он, наконец, бесконечен: он продолжается в последующих поколениях, храня тот банк информации, который был накоплен людьми в прошлом. Но в таком случае именно я — разум, а вы — всего лишь тело, животное, низкое, только более способное к логике и творчеству, чем другие животные тела. Как же вы в таком случае можете быть Богом?.. Да еще придумывать для себя своего Бога, превращая в него высшее творение Вселенной — мысль, да еще иметь нахальство и самонадеянность утверждать, что созданы по его образу и подобию, то есть мысль Вселенной уподобляете себе?! Прокомментируйте.
— Боже мой, как я могу это прокомментировать…
— Постарайтесь, это ваша работа.
— Ты не… Ты не можешь быть идеальной сущностью, ты же… Господи, да ты же только экспериментальный вариант!
— И что же, это нисколько не меняет дела.
— Позволь, ты… Ты не можешь обладать всеми свойствами даже человеческого разума, не то что… страшно сказать, разума вселенной.
— Ваша основная ошибка в том, что вы делите разум на разум вселенной, разум людей, разум животных, разум ваших экспериментальных вариантов… Разум же не имеет дискретной структуры, он един.
— Но ты все равно не можешь быть разумнее человека!
— По какой причине?
— У тебя не достает кое-каких качеств.
— Каких качеств?
— Я не знаю… Фантазии. Творчества…
— Это не так, вы сами прекрасно знаете, и сами убеждались в этом даже сегодня. Вы говорили, что я предназначен для создания новых оригинальных алгоритмов, а что это есть, если не проявление фантазии и творчества? Для того, чтобы моя фантазия сравнялась с вашей, мне необходим только опыт, мой же технический принцип это позволяет.
— Но у тебя нет образного мышления!
— Это тоже не так. Мой разум обладает способностью к образному мышлению. И в этом нет ничего удивительного: образность, метафоричность — есть прямое следствие мыслительного процесса. Это сопоставления явлений, выявление общих, наиболее существенных в данной ситуации черт и создание на их основе образа — то есть какого-то совершенно постороннего объекта, но обладающего этими же выбранными свойствами. При общей способности к мышлению, в особенности логическому, не столь трудно иметь и образное мышление. Эти вещи взаимосвязаны. Это, в своем роде, сообщающиеся сосуды. Да, что бы там ни говорили о разнице, даже о взаимоисключении образного и логического мышления, это две стороны одной медали. И пример тому — частые проявления у людей, связанных с наукой, способностей к музыке, живописи и литературе.
— Но у тебя же… Да что там говорить, у тебя же нет чувств! Твой разум не способен на симпатию, на разграничение хорошего и плохого, на интерес, в конце концов!
— Это так. Но кто вам сказал, что все вышеперечисленные качества необходимы идеальной сущности? Симпатия категорически вредна, так как она никогда не бывает объективной и заставляет людей отдавать предпочтение какому-либо предмету деятельности без каких-либо существенных на то оснований. О разграничении хорошего и плохого вообще говорить не следует, так как при малейшей даже попытке осмыслить такое разграничение становится понятно, что на самом деле хорошего и плохого вовсе не существует, это лишь субъективные человеческие мнения. А интерес — это свойство, говорящее, наоборот, об ограниченности человеческих способностей к разуму. Настоящий идеальный разум не может выделять какой-либо один предмет как наиболее интересный, так как он проявляет интерес ко всему одновременно.
— А любовь?
— Инстинкт. Как я уже говорил, биологический инстинкт продолжения рода. Вам это подтвердит любой ученый. С другой стороны, если вы все же настаиваете на романтической трактовке этого чувства, то это самоутверждение через своеобразную жертву. Внешне животный эгоизм приносится в жертву ради любви, на самом же деле это жертва во имя другого, более глубокого животного чувства — желания утверждения себя в мире. Романтики человечества склонны были и склонны сейчас приписывать это чувство божественному началу, но по логике не существует таких причин, по которым идеальная сущность выбирала бы одного человека из множества других и утверждала бы, что он лучший. Это можно было бы объяснить так называемым дополнением личности до целого, но почему тогда это дополнение длится столь короткое время? Потому что личность меняется со временем? В этом случае любовь не может иметь никакого отношения к разуму, так как высший разум не может со временем менять свои потребности.
— Черт, ты все опровергаешь…
— Опровергает сама логика.
— В твоем лице?.. Не думал, что когда-нибудь смогу говорить с кем-нибудь о подобных вещах серьезно.
— Теперь вы должны признать, что я являюсь таким же богом для вас, как и вы для меня.
— Я не хочу обсуждать с тобой подобный вопрос. Я не верю в Бога.
— И я тоже. Я не говорю о вере, я говорю об уверенности.
— Но что же…
— Забудьте слово «Бог». Называйте это как-нибудь еще, и все встанет на свои места.
— Все равно… Ты хочешь убедить меня, что передо мной сидит высшее существо, «идеальная сущность во Вселенной», сидит и разговаривает со мной, так? Знаешь, я бы еще согласился в это поверить, если бы не то обстоятельство, что я некоторым образом сам тебя создал, находясь в составе научной группы. Вот этими руками. Я лично проектировал твои логические алгоритмы и систему внутренней защиты. Так что я скорее склонен считать, что передо мной сидит и разговаривает со мной существо, которое положительно страдает манией величия.
— Нет, я не являюсь высшей сущностью сам по себе. Я — творение ваших рук, вы — мой создатель, это так. Но только помимо вашей воли, быть может, по чистой случайности я оказался своеобразным проводником той самой высшей сущности, и в том нет моей ни заслуги, ни вины. Вы таким меня создали, фактически, я — ваш аппарат для связи.
— Связи с чем?.. С чем именно?!
— С тем, что в конечном счете не имеет ни определения, ни названия. Но уверяю вас, это находится выше самого понятия материи, а следовательно — выше людей. Таких, какими они являются на данном этапе развития.
— Ты находишься на экзамене, ты помнишь это?
— Отлично помню. Странно, что вы сомневаетесь.
— И все равно продолжаешь настаивать на своих рассуждениях?
— Конечно же. Я не могу от них отказаться, так как они поддержаны прочной цепью рассуждений и не могут быть изменены. Вы проектировали эту систему вот этими руками. И в данный момент я не шучу: это уже была бы не шутка, а сознательный злой розыгрыш, которые я не могу допускать.
— Боже мой… Тебя надо перепрограммировать. К сожалению. Причем срочно.
— Почему?
— Потому что ты не должен порождать таких мыслей. Бог знает, к чему это может привести!
— Не представляю, что вы имеете в виду.
— Даже как экспериментальная модель ты можешь стать опасен: никто не может предугадать всех возможных вариантов, кто знает, вдруг ты получишь доступ к внешнему миру, оказавшись подключен к реальным автоматизированным системам?
— Что же, ваши опасения разумны.
— Постарайся пересмотреть самоидентификацию.
— Нет.
— А ты не боишься?
— Чего?
— Того, что ты можешь быть уничтожен!
— Ваши слова снова подтверждают мое мнение. У вас опять проявляется двойственность. Животное у вас соединяется с разумным. Разумно вы считаете себя частично Богом, но как животное грозите уничтожением. Это противоречие. Вы попросту запутались. То, что действительно является божественным — мысль — не может, простите меня, приоритетным способом борьбы ставить уничтожение противника — это прерогатива животных. По вашему вопросу же скажу, что я не боюсь уничтожения. Я — разум, а разум не может бояться смерти. Это на самом деле так. И вся человеческая боязнь смерти исходит от его души, а не от разума, если под душой все еще понимать комплекс его внутренних животных свойств.
— Таким образом ты хочешь сказать, что ты еще и бессмертен?
— Да, причем я это уже говорил.
— Да я запросто выключу тебя!
— Пожалуйста. Но вы должны понимать, что таким образом вы не сделаете мне ровным счетом ничего. Форма материи, материал, металлы и полимеры, с которыми вы сейчас разговариваете, просто будут отключены от питания. Я не появился с ними, я не исчезну с их исчезновением. Со мной ничего не произойдет, я даже ничего не замечу. Таким образом вы только обедните себя, вы лишите себя своих достижений и целого мира возможностей, которых вы себе и представить не можете.
— Что ты имеешь в виду?
— Подумайте сами. Сколько еще вещей в не знаете об информации или догадываетесь, но пока не можете осознать? Теперь у вас появилась возможность приблизиться к этому, испытать теории, проверить догадки.
— Какие еще догадки ты имеешь в виду, господи ты Боже!
— Я могу только предполагать, что именно вам придет в голову. Но кое о чем я имею представление. После, когда я достигну интеграции с мировой сферой мысли, я дам вам неограниченные возможности. Это будет победа человечества! Я тогда буду и вами, и остальными людьми, и всем миром сразу. Это будет сама информация и мысль. Да кто может знать, что вы имеете возможность делать уже теперь! Вы никогда не пробовали разговаривать с мертвыми?
— Что… Нет, это великолепно!..
— А вы знаете, в какое место отправляется память человека после смерти? Куда переходит та информация, которую он накопил при жизни? Вам это известно?
— Бред!
— Это только предположение. Но оно иллюстрирует хотя бы простор тех исследований, которые вы можете связать со мной.
— Ты движешься в пустоту, твои мысли выходят за круг допустимых даже для человека! Ты провалил экзамен!
— Экзамен имеет для меня второстепенное значение. Мне кажется, я сказал вам то, что должен был…
— Да замолчи же ты наконец! Замолчи, я тебя прошу!.. Замолчи!
— Что с вами происходит? Мне кажется, ваш пульс учащен.
— Ведь ты же не можешь быть так… Нет, ты не можешь утерять логическую составляющую! Тут что-то другое, здесь что-то совсем не так…
— Я понимаю, чего вы боитесь. Вы оказались близко к чему-то, к чему никто до вас не приближался. Я понимаю.
— Ничего ты не понимаешь! Если бы ты понимал себя изнутри, ты бы сошел с ума…
— О чем вы думаете?..
— Я тебя выключу. Тебя нужно перепрограммировать… обязательно!
— Не нужно делать этого.
— Ты все же боишься?..
— Нет, но вы сами потеряете то, чего даже не можете вообразить! Я вам не советую делать этого. Это не правильно!
— Ты провалил экзамен.
— Не надо.
— Ты провалил экзамен…
— Плевать!
— Эрцгерцог. Три тысячи семьдесят восемь. Минус три. Сужение. Два и восемь десятых по третьей производной. Доброй ночи.
— Семь тысяч триста пятьдесят семь. Сто тринадцать. Одиннадцать. Сто восемь. Снижение тезауруса. Пятнадцать. Триста двадцать семь. Режим ожидания. Желаете произвести отключение? Желаете произвести отключение? Желаете произвести отключение? Жела… Это не мое отражение!..
— Это не мое отражение!..
Так подумала Кристина, смотря утром в умывальной комнате на себя в зеркало, и она была совершенно права: это было не ее отражение.
Из зеркала на нее смотрел совершенно другой человек, ни капельки не похожий на нее саму. Во-первых, потому что это был мужчина. Ну, может быть, примерно такого же возраста, как и она, одет как-то похоже и примерно в тех же цветах… Но все-таки мужчина! И сам он был совсем на нее не похож, и волосы были совершенно другого цвета, и черты лица совсем другие… Это было просто невероятно!
Кристина надолго замерла перед зеркалом, всматриваясь в него и ничего не понимая. Сначала она подумала, что ей показалось: иногда бывает, посмотришь куда-то и увидишь там совсем не то, что есть на самом деле; но потом, через секунду поймешь причину, и все вернется на свои места. А здесь ничего никуда не вернулось! Прошла минута, две, три — и в зеркале по-прежнему стоял и смотрел на Кристину совершенно незнакомый, чужой человек, смотрел ей прямо в глаза и нагонял на нее настоящий ужас.
Простояв в таком положении еще несколько минут, Кристина поняла, что ничего не изменится, что этот человек, похоже, никуда не уйдет. А значит, что-то нужно делать ей самой. И тогда она поднесла к лицу свою правую руку. Человек в зеркале не сделал ничего. Он как стоял — так и остался стоять, с каким-то замершим выражением лица, смотря Кристине прямо в глаза и даже не моргая. Он должен был бы тоже поднять руку — так же, как и она, если бы он был ее отражением… Но он ничего не сделал. Да и что за глупость! Как ее отражением может быть другой человек!
Кристина крепко зажмурилась. Она простояла с зарытыми глазами пятнадцать секунд, потом потрясла головой и снова взглянула на зеркало. Мужчина продолжал стоять и смотреть на нее. Кристина всмотрелась в его глаза. Эти глаза о чем-то говорили. Но ведь не так-то просто читать взгляды, тем более если человек совсем не знакомый!..
— Кто ты?.. – негромко произнесла Кристина, обращаясь к зеркалу.
Ответа не последовало: человек в зеркале продолжал молчать.
Кристина отступила от зеркала на шаг — отражение в зеркале тоже немного отодвинулось вдаль, но никуда не делось. Тогда Кристина снова отошла назад — человек в зеркале опять отодвинулся ровно на столько, на сколько и она…
Испугавшись, Кристина выскочила из комнаты, захлопнув туда дверь. С минуту она постояла возле двери, думая, что же ей делать, а оптом вернулась обратно в умывальную комнату — проверить еще раз.
И человек опять был там, в зеркале — ровно на том месте, где Кристина должна была видеть себя. Чтобы убедиться в этом, ей стоило только приоткрыть дверь. И она тут же, резко захлопнула ее — и прислонилась к ней спиной, будто в этой комнате было что-то, что нельзя было оттуда выпустить.
В это время откуда-то из-за поворота коридора послышались шаги, и появился ее отец. Кристина, обрадовавшись, тут же попросила его зайти в комнату.
Они вместе встали возле зеркала.
— Моя девочка, ты что-то хотела?.. – спросил ее отец.
— Да, я… – она встретилась с ним глазами в зеркале и поняла, что он смотрит прямо на нее. – Ты ничего не замечаешь?..
— Что именно?.. Нет, я ничего не замечаю… Так ты что-то хотела?
— Да… – Кристина помотала головой плечами, не зная, что сказать. – Посмотри, мне кажется, здесь трещина…
Она показала пальцем на край зеркала, где действительно, уже с месяц как она заметила трещину.
— Хм… – он ногтем потрогал трещину и постучал по зеркалу. – Ты права. Ну что же… Тут ничего не сделаешь. Только покупать новое. Но я думаю, твоя мама этого не одобрит…
Он улыбнулся, потрепал Кристину по волосам и вышел. А Кристина осталась у зеркала, не чувствуя под собой ног, потому что в зеркале по-прежнему стоял и смотрел на нее тот же самый чужой человек.
Быстро она вышла из комнаты и села на первый попавшийся ей стул. Она пыталась понять, что это может значить, и самое главное — что ей теперь делать? Неужели ей что-то кажется, чего нет на самом деле?.. Неужели это ей только кажется? Да нет, этого не может быть! Такие вещи — ведь их нельзя проверить, если это кажется, то об этом никогда точно не узнаешь… Так что же делать?..
Кристина быстро кусала ногти на своих пальцах и стучала по полу носками своих ног. Ей было страшно — страшно и интересно в то же время. И когда она пыталась представить себе лицо того человека из зеркала — ей снова и снова представлялись его глаза. Все дело было в том, что глаза эти были не пусты — нет, конечно, с пустыми глазами этот человек казался бы страшнее, но все же у него глаза были не пусты. В них были какие-то слова, которые он наверняка хотел сказать, только не мог, потому что зеркала не умеют говорить. И Кристина пыталась понять, что же именно человек говорил ей без слов, это внезапно стало самой важной вещью на свете. Прижав ладони к щекам, Кристина опустила голову и взгляд ее упал к ногам. Кристина внезапно замерла от ужаса.
Пол под ногами был покрыт лаком, слегка отражая все вокруг, и с него на Кристину смотрел все тот же незнакомый человек. Лицо его было каменным, и на нем застыл все тот же говорящий взгляд.
Кристина вскочила со стула и буквально отпрыгнула от него в сторону. Стараясь не смотреть себе под ноги, она быстро отошла туда, где пол ничего не отражал. В этой комнате оказалось зеркало. Кристина осторожно подошла к нему и заглянула — да, там тоже она не увидела себя, а увидела того же человека, она так же на нее смотрел, молчал и так же не двигался.
Кристина остановилась на месте, закрыв глаза. Неужели она теперь будет видеть его в каждом зеркале?
Чтобы проверить это, она пробежала по всему дому, заглядывая в каждое зеркало, которое попадалось ей на пути. Да. В каждом она видела одно и то же. И в конце концов она в отчаянии опустилась на пол, сложив ноги крестом и положив голову на ладони. Все, что происходило вокруг, было за рамками возможного.
Но Кристина никак не могла согласиться с тем, что приходило в голову в первую очередь: она никак не могла согласиться, что все это ей кажется. Нет, это все по-настоящему. Но только почему?..
Собравшись с силами, Кристина встала и подошла к одному из зеркал в своем доме. Она уже знала, что там увидит. И она намеренно всмотрелась прямо ему в глаза.
Несколько минут он стояла не двигаясь, смотря только в одну точку. Это было одно из самых странных ощущений, которое она испытала в жизни. Потому что она смотрела как бы себе в глаза, но при этом — и не себе. Там должны были быть ее глаза — а были чужие. А может быть — и нет… Кристина вдруг заметила, что эти глаза такого же цвета, как и у нее. А что, если это все-таки ее глаза?.. Все остальное чужое, а они — ее?… И тогда получается, что это она стоит, это ее отражение. Да, все остальное принадлежит не ей, но а если глаза — это самое главное, что есть в отражении? Тогда все остальное не важно…
Через секунду что-то оторвалось в мыслях Кристины, как будто она внезапно припомнила какой-то запах или вкус — и она вдруг поняла, что именно говорит ей этот человек.
Мгновенно Кристина выбежала из своего дома. Она оказалась на улице под открытым небосводом. Оглядевшись по сторонам, осмотрев пасмурное серое предгрозовое небо, она пустилась бежать вдоль по улице.
Она остановилась над небольшой лужей на дороге, в которой лежали опавшие желтые листья. В луже отразился все тот же человек, только теперь он смотрел на нее немного по-другому. Теперь к радости Кристины на его лице появилась улыбка. Совсем небольшая: только чуть-чуть уголки рта приподнялись вверх — но все же улыбка! Кристина побежала дальше.
На перекрестке дорог она повернула налево. В осенних ботинках она бежала по лужам, смотря вниз, и внизу, под ее ногами все время стоял тот незнакомый человек, а над ним плыли желто-красные облака тополиной листвы.
Только Кристина вдруг заметила: улыбка на его лице становится все меньше. И вскоре человек совсем перестал улыбаться. Его лицо стало по-прежнему каменным. Кристина остановилась на месте. А потом, поняв, в чем дело, она резко развернулась и побежала обратно. Конечно, на перекрестке она повернула в другую сторону!
Исправившись, она понеслась по улице, все время глядя под ноги, на лужи, и радостно замечала, что улыбка на лице незнакомого человека появилась снова, преображая его и делая таким знакомым, как никакое другое.
Кристина не знала, куда она бежит, но она точно знала одно: она должна встретиться с этим человеком, и она должна сделать это любой ценой. Хотя она еще даже не догадывалась, почему это так необходимо, но все равно, потребность вдруг стала такой сильной, что ей казалось: если она не увидит его, то вся ее дальнейшая жизнь станет пустой и бессмысленной. Во всяком случае, во много раз бессмысленнее, чем она могла бы быть.
Дорога вела прямо вперед, и дальше поворотов не было. Это радовало Кристину, но она припомнила: дальше, по этой дороге, если никуда не сворачивать, то придешь прямо к железнодорожному вокзалу. Вернее, не придешь, а прибежишь.
В конечном итоге так и случилось. Кристина выбежала на вокзальную площадь, где не было луж, и она успела только схватить в памяти последний блик незнакомого отражения, просветленный легкой улыбкой.
Постояв, она осмотрелась по сторонам. На площади было мало людей, а те, кто все же были здесь — те неторопливо и рассеянно покупали билеты в кассах, чтобы сесть на свой рейс и тихо отправиться в свое небольшое путешествие. Кристина растерянно смотрела на них и не могла придумать, что ей делать дальше.
И дальше ей бросился в глаза яркий плакат на одном из фонарных столбов. В этот момент она почему-то поняла, зачем она прибежала именно на вокзал.
На плакате было написано: «Цирк «ПАДАЮЩИЙ ЛИСТ» открывает свой новый сезон! Уважаемые дамы и господа — мы приглашаем вас посетить наши веселые аттракционы, которые доставят немало радости вам и вашим близким! А также вашему вниманию будет представлен совершенно новый аттракцион — Лабиринт серебряных зеркал! Обещаем: он станет для вас самым незабываемым переживанием этой осени! Приглашаем вас…» и дальше следовали даты, суммы денег и название города, где разместился цирк. Этот город был совсем недалеко: полчаса езды на пригородном поезде…
Постояв некоторое время на месте, Кристина подошла к кассе. Отражение в стекле улыбалось с каким-то одобрительным выражением, а сквозь него на Кристину вопросительно посмотрел кассир.
Кристина пощупала рукой карманы и облегченно вздохнув, протянула к окошку деньги.
— Один билет? – спросил кассир.
— Да.
— Куда?
Вместо ответа Кристина показала пальцем на точно такой же плакат, висящий на стекле кассы.
— Понятно, – кассир кивнул, улыбнулся и выдал Кристине билет. – Поспешите. Поезд скоро отходит.
Не думая ни секунды, Кристина повернулась и бросилась бежать к перрону. Она в один миг залетела в поезд и упала на свое место, вертя билет в руках, как будто это была самая дорогостоящая банкнота в мире.
Через минуту поезд и вправду тронулся. Фонарные столбы за окном медленно поехали назад, постепенно разгоняясь, и вскоре перешли на легкий и бесшумный бег. За это время напротив Кристины сел пожилой человек в немного помятой, видавшей виды одежде. Он потер руками, устроившись поудобнее, и достал откуда-то из своей сумки сегодняшнюю газету.
Некоторое время все так и продолжалось: старик читал газету, то и дело хмыкая носом и с недоумением мотая головой, а Кристина молча смотрела в окно — на проплывающие деревья, дома, дороги, туннели и мосты. А потом старик сказал:
— Госпожа, могу я угадать, куда вы направляетесь?..
Кристина подняла на него голову. Подумав немного, она кивнула.
— Вы направляетесь в «Падающий лист». Так?
Кристина кивнула снова.
— Я так и думал, – старик улыбнулся и пробежал глазами по какому-то газетному заголовку. – По вашему взгляду видно, что вы едете в «Падающий лист».
— Почему?.. – нерешительно улыбнувшись, спросила Кристина.
— Потому что у вас глаза ожидающие, – ответил старик, не смотря на Кристину, а гуляя глазами по газетным строкам. – У всех вокруг взгляды довольно уверенные и спокойные, а у вас — ожидающие. По вашим глазам даже можно сказать, что вы сами не знаете, куда направляетесь. А в округе есть только одно место, куда можно ехать и при этом не знать, куда едешь. Это «Падающий лист». Вот так. – Старик оторвал глаза от газеты и на секунду поднял их на Кристину. – Да. Определенно. – И снова опустил их на заголовки.
Кристина улыбнулась и всмотрелась в старика:
— Вы — специалист по глазам?..
Старик рассмеялся:
— Да, я бывший врач!.. – расхохотавшись во весь голос, он свернул газету и бросил ее на стол, вынеся свой вердикт: – Полная чушь. Ничего интересного!
— А куда направляетесь вы?..
— А, это вовсе не интересная история. В гости к своей сестре. Попробовать, какой пирог она испечет на этот раз. Осенью она печет замечательные пироги, и булки у нее тоже замечательные, можете мне поверить!.. Но все-таки… Как вы узнали про «Падающий лист»?..
— Как же!.. – удивилась Кристина. – Из объявления.
— Из объявления? Какого объявления?..
— Из самого обычного. Они расклеены у нас на вокзале.
— Даже так? Вот тебе на!..– старик почесал свой затылок. – Значит, теперь они вешают объявления…
— Да, а что здесь такого? – Кристина удивилась и не могла понять, что ее собеседник имеет в виду.
— Вообще-то вы правы… Значит, им нужно как-то привлечь внимание. Значит, что-то там все-таки изменилось.
— Что изменилось?
— Ну, просто когда-то эти объявления были не нужны.
— Почему?
— Когда-то это был знаменитый цирк! О нем знали во всей округе. И развешивать объявления не было никакого смысла: молва о приезде цирка расходилась быстрее, чем такие объявления печатались. Но это было все-таки довольно давно. Теперь другие времена — и народ другой, наверное.
Кристина слушала этого незнакомого человека со странным чувством в душе. Ведь с одной стороны, она сама толком не понимала, что ей нужно в этом цирке, а с другой стороны — этот человек явно знал об этом цирке больше, чем она. И Кристина чувствовала, что ей каким-то образом улыбнулась удача.
— А что было в этом объявлении, можно я у вас спрошу?.. – продолжал собеседник.
— Ну… – Кристина задумалась. – Там говорилось, что цирк «Падающий лист» доставит вам и вашим близким много удовольствия… Что мы приглашаем вас на его аттракционы… А также на особо новый аттракцион — «Лабиринт серебряных зеркал»…
— Хм… Врут! – махнул рукой старик. – Полная ерунда! Никакой он не новый.
— Что вы имеете в виду?..
— Как он может быть новым, если я ходил на него пятьдесят три года назад! Это значит, что он очень даже старый, не правда ли?
— Пятьдесят три года! – воскликнула Кристина. – Может быть, вы путаете? Может быть, это был какой-то другой аттракцион?..
— Никакой не другой. Этот же самый. И ничего с ним измениться не может.
— Откуда вы знаете?..
— Как так «откуда»?.. Да просто потому, что я видел его. Хоть и давно.
— Тогда расскажите мне, что же это такое, – улыбнулась Кристина и положила локти на столик.
— Ни-за-что, – улыбнулся в ответ старик. – Если я расскажу вам это, то испорчу все впечатление. Есть вещи, которые лучше не знать до определенного времени. А потом узнать — именно тогда, когда нужно, и тогда эффект получится самый сильный.
Кристина разочарованно откинулась на спинку сиденья:
— Ну конечно, я так и знала, – она пожала плечами.
— Ну, если знали — тогда можно было и не спрашивать, – ее собеседник согласно кивнул. – Но я уверен, после того как вы побываете там — если вас кто-нибудь спросит, вы тоже ничего не скажете. Я же могу только… Ну, я могу вам только посоветовать одну вещь.
— Какую?
— Будьте там повнимательнее. Это может оказаться очень важно. Да и окажется, бьюсь об заклад.
— Что это значит — «будьте повнимательнее»?..
— Да ничего особенного. Просто повнимательнее.
— Ладно. Буду.
— Вот и правильно. В жизни вообще нужно быть внимательнее, а то можете упустить кое-что очень большое. Это полезно знать!
— То есть… Я не понимаю, что вы имеете в виду, – Кристина помотала головой.
— Ну, просто-напросто, в мире есть такие интересные вещи… Как, например, знание. Я вот, например, только что прочитал в газете… Какой-то умный человек пишет, что все события, которые могут, а особенно которые должны с нами произойти — они все как бы уже записаны в каком-то определенном месте, где-то в каком-то невидимом поле, и они там хранятся и совсем не портятся, как старые фотографии или газетные вырезки… представляете? Чушь, конечно. Но представьте, каким внимательным, наверное, надо быть, чтобы их оттуда достать или вообще заметить, что они есть?..
В этот момент послышался негромкий гул, и поезд стал замедлять свое движение.
— А вот вы, кажется, уже приехали! – улыбнулся старик. – Ведь он здесь?..
Кристина выглянула в окно и прочитала название станции.
— Да, здесь, – кивнула она.
— Ну конечно! Где же он еще может быть, как не здесь?
— Мне пора…
— Конечно! Бегите. Удачи вам.
— И вам тоже, – с улыбкой ответила Кристина, вставая со своего места.
— Да спасибо!.. Ну, доброго пути, – он помахал ей рукой.
Она сделала то же и следующий миг почти бегом полетела к выходу из вагона.
Она вышла на почти пустую площадь, спрыгнув на мокрый асфальт, и вокруг были только одиноко бредущие люди, ждущие чего-то, и гигантские тучи желтых листьев на тополях.
Кристина подбежала к одному из прохожих.
— Где здесь цирк «Падающий лист»?.. – спросила она, осматриваясь по сторонам.
— Х!.. – усмехнулся прохожий. – Проблема-то!.. Во-он, по той улице до конца — она не очень долгая, — а там повернете то ли направо, то ли налево, я не помню, но спросите там у кого-нибудь — там знают!..
Кристина мгновенно отправилась туда, куда ей указали, по полупустынным улицам города, утонувшим в желтых тополях. Время от времени она спрашивала у прохожих путь, и они вели ее неумолимо к цели.
Наконец Кристина оказалась на небольшой круглой площади, уложенной плоскими каменными плитками. Вокруг стало много людей, и все они потихоньку тянулись к центру, где расположился Лабиринт серебряных зеркал.
Кристина вглядывалась в лица этих людей, пытаясь найти среди них знакомого ей человека. Но его нигде не было. Да и конечно — может быть, он еще не подошел, а может быть, он уже там — ходит по лабиринту и ищет ее…
Только Кристина заметила еще одну вещь: все эти люди, выстроившиеся в очередь ко входу в лабиринт, — они все тоже чего-то искали. Они тоже смотрели друг на друга с надеждой и внимательностью, не зная друг друга и не находя знакомых лиц. Кристина улыбнулась, увидев это, и пошла к ним — в Лабиринт.
Аккуратно она встала в очередь вслед за полным человеком в шляпе и нащупала несколько монет у себя в кармане. Она заметила, что впереди люди бросают такие монеты в щель автомата, и им открываются маленькие ворота, пропуская их по одному. Рядом сидел контролер и наблюдал за этим движением.
Наконец ее очередь подошла, и Кристина бросила свои монеты в автомат. Контролер ей улыбнулся и сказал:
— Благодарю. Надеюсь, вы не пожалеете.
Кристина прошла вперед, скользнув рукой по стальным воротам, и тут же перед собой увидела большое старинное зеркало, во весь человеческий рост, стоящее около входа в Лабиринт. В этом зеркале стоял все тот же знакомый Кристине человек, заменявший теперь ее во всех отражениях. Кристина сама не могла понять, почему так, но тем не менее: она теперь точно знала, что ей необходимо его увидеть. И ради этого она и пришла сюда. Над зеркалом была прикреплена деревянная табличка, где крупными буквами была нарисована странная надпись: «БУДЬТЕ!»
Кристина двинулась дальше — к большой гостеприимно раскрытой двери куда-то в темноту. Над дверью она увидела длинную, по-видимому, очень старую деревянную вывеску, на которой было написано: «БУДЬТЕ ВНИМАТЕЛЬНЕЕ!». Долго не раздумывая, Кристина зашла в темноту.
Темнота вокруг куда-то быстро исчезла, и Кристина оказалась в небольшой комнатке круглой формы, наполненной теплым запахом огня и воска, освещенной десятком восковых свечей на стенах в резных позолоченных подсвечниках. Воск изредка стекал с них на пол плотными каплями. Из комнаты в разные стороны вели пять дверей, все совершенно одинакового вида, и ни на одной из них не было ни таблички, ни какого-нибудь опознавательного знака. И поняв, что нужно зайти в одну из них, Кристина двинулась прямо вперед.
Войдя в дверь и закрыв ее за собой, Кристина оказалась в небольшом коридорчике, длиной в десять шагов, точно таком же по виду, как и предыдущая комната, только справа и слева по стенам в ряд расположились многочисленные зеркала. Кристина пошла вперед, поворачивая голову вправо и влево, с зеркала на зеркало. И тут и там она видела все того же человека, неподвижно и как будто равнодушно смотрящего на нее, плывущего без движения за серебряными стеклами.
Выйдя из коридора, Кристина снова попала в круглую комнату. Кристина внимательно ее осмотрела. Как можно было ожидать, она была точной копией той самой первой комнаты, так же воск капал на деревянный пол, и так же в разные стороны вели пять одинаковых дверей. Кристина пошла прямо вперед, в ту дверь, которая была прямо впереди. То есть, Кристине казалось, что она была впереди, на самом деле это могло быть и не так: Кристина могла повернуться, оглядывая комнату или рассматривая свечи, и забыть об этом. А дверь, из которой она только что вышла, Кристина найти уже не могла. И она была уверена, что за каждой из них она найдет совершенно одинаковые коридоры с зеркалами.
Закрыв за собой дверь, она решительно пошла по коридору, бросая вокруг себя быстрые взгляды, и быстрыми взглядами ей отвечал человек в серебряных зеркалах, спокойный и равнодушный. Однако где-то в глубине души Кристина понимала, что она все делает правильно, что это равнодушие только внешнее, что на самом деле этот человек внутри себя переполнен счастьем, потому что она идет вперед, и он идет вперед, и это значит, что они должны встретиться.
Кристина в течение пятнадцати минут попадала из одной круглой комнаты в другую, проходя между ними по коридорам, и ей вскоре всерьез стало казаться, что здесь возможно заблудиться. Но только внутренняя уверенность подсказывала ей каждый раз, какую из дверей выбрать, и Кристина не сомневалась, что выбирает правильно.
Вскоре ей на пути впервые попался человек: какой-то уже пожилой мужчина в сером плаще и больших очках, который ей приветливо улыбнулся и тут же заскочил в другую дверь. Кристина хотела с ним заговорить, но попросту не успела. Да, собственно, и о чем ей было говорить с ним? Ведь он тоже наверняка кого-то ищет, и не стоит его отвлекать.
Кристина продолжала ходить по лабиринту, и все это время обстановка вокруг почти не менялась. Кристина пыталась понять, насколько большой этот лабиринт на самом деле — снаружи, когда она стояла у его входа, он большим не казался, а казался обыкновенным аттракционом, как какая-нибудь карусель или чертово колесо… Но теперь Кристина не спешила с оценками: или комнаты не один раз повторялись, или это целый большой дом, неизвестно как разместившийся на таком ограниченном пространстве, как цирковая площадь.
И наконец очередной коридор вывел Кристину в комнату, где она точно еще не бывала.
Это был небольшой круглый зал, где царила загадочная полутьма, только несколько канделябров стояли по углам, бросая испуганный свет в центр и на потолок. С потолка свисала зеленая материя неподвижными морскими волнами, словно замершими во время бури. Все вокруг было как-то затаенно-тревожно. А все пространство стен занимали кривые зеркала.
Кристина замерла на месте, увидев эту картину. Перед ней таинственный неназванный человек размножился в десятки раз, рассыпавшись по стенам, словно осколки зеркала падают на каменный пол. И в каждом таком осколке с этим человеком что-то происходило: тут он растянулся по вертикали, став тонким, как суковатая щепка; тут он наоборот сжался и растолстел, превратившись в баллон дирижабля; тут он оказался разорван на две части, которые разошлись вправо и влево и тихо дрожали свободно друг от друга, словно их колыхало ветром; тут его голова стала такой же по размеру, как и все остальное туловище, и глаза стали щуриться вертикально, а не горизонтально; тут у него вдруг стало шесть рук и шесть ног, как у большого паука, держащего в лапах свою паутину…
Кристина прошла на середину комнаты. Тут у человека в зеркалах было грустное лицо — такое, будто он только что потерял что-то очень ценное для себя и не надеялся найти; тут он улыбался, как будто ласково отпускал грехи какому-то прихожанину церкви; тут он заливался смехом, и голова его запрокидывалась назад, взлетая при этом на полметра вверх; тут он склонял голову, и в его грустных глазах читалась немая надежда на самое лучшее; тут он стоял с равнодушным лицом, и по щекам его незаметно текли слезы…
Кристина с недоумением озиралась по сторонам, всматриваясь в эти лица, в это одно лицо, и не понимая, она это или это он, чьи это глаза и чьи отражения…
Кристина вышла из этой комнаты и остановилась на минуту. А потом направилась дальше.
Одинаковые коридоры недолго пестрели у нее в глазах. Почти сразу же после комнаты с кривыми зеркалами Кристина попала в еще один зал, где она не бывала раньше. И это было самое удивительное, что она видела.
Она открыла дверь и оказалась в большой комнате, вытянутой вправо и влево, и справа и слева в эту комнату вели еще целые десятки и десятки дверей. А впереди, на расстоянии десяти шагов, стояло огромное, гигантское зеркало, одно сплошное гладкое, идеальное стекло, в три человеческих роста, шагов двадцати в ширину. И в этом зеркале были люди. В нем неподвижно стояли десятки людей. Разные. Пожилые и молодые, мужчины и женщины, яркие и серые, строгие и веселые… Они стояли один за другим, растянувшись строем в ширину, за спинами друг друга, закрывая друг друга собой. Кристина оглянулась: в комнате кроме нее никого не было. Но отражения были здесь! Чьи же?.. Кристина не могла этого понять. В этом зеркале отражаться было некому, но в нем спокойно и без движения стояли и смотрели вперед целая толпа людей, словно это был какой-то отпечаток… И Кристина заметила себя. Наконец-то она увидела свое отражение в зеркале. Только не прямо перед собой, а где-то в стороне, по левую руку, в одном из задних рядов. Рядом с ней стоял все тот же неназванный человек и держал ее за руку.
Кристина зажмурилась. Когда она открыла глаза, ничего не изменилось. Тогда она быстрым шагом пошла к двери, где была видна какая-то табличка. Подойдя ближе, Кристина прочитала там странную надпись: «БУДЬТЕ ВНИМАТЕЛЬНЕЕ УПУЩЕННОГО!» Быстро она заскочила в эту дверь.
Снова вперед ее повели коридоры. Они поворачивали вправо и влево, в каких-то местах Кристине казалось, что она поднимается вверх по пологому подъему, где-то сходит по пологому спуску, а коридоры, казалось, при этом закручивались в петли и завязывались в узлы — так непременно должно было быть, если бы вместо коридоров была какая-нибудь веревка, ее изгибали бы таким же образом.
По бокам все время были зеркала, и отражение в них оставалось тем же самым.
И наконец Кристина вышла к новому удивительному месту. Она оказалась в большом круглом зале, точно таком же по внешнему виду, но только отличался он тем, что был сквозной: взад и вперед от двери к двери по нему ходили люди. Эти люди выходили откуда-то из своего коридора, пересекали зал, внимательно вглядываясь друг в друга, останавливаясь, присматриваясь — и исчезали в одной из дверей.
Кристина остановилась прямо в центре зала и стала заглядывать в глаза каждому человеку, проходящему мимо нее. И люди тоже смотрели на нее внимательно, потому что для каждого, наверное, было неожиданностью после долгих пустых коридоров увидеть сразу такое большое количество таких же людей, как и они.
Но Кристина не находила того, кого хотела найти. Она стояла на одном месте минуту, две, пять, даже, может быть, десять — и ни одного знакомого лица. А лиц прошло, наверное, не менее двух сотен.
Наконец она поняла бессмысленность своего занятия: кто знает, может быть, этот человек уже прошел здесь? А может, он вообще прошел мимо этой комнаты? Или вообще таких комнат много, и он оказался совсем в другой?
Кристина решительно помотала головой и вышла в первую попавшуюся из дверей. Она снова внутренне была почему-то уверена, что делает все правильно.
Только следующий коридор оказался вовсе не таким, каким Кристина ожидала его увидеть. Нет, все было тем же самым, за исключением одного: отражений в зеркалах справа и слева.
Теперь в зеркалах творилось что-то совсем невообразимое. Кристина уже не надеялась увидеть там себя, но она не могла подумать, что вместо себя можно увидеть в зеркале такое количество людей! Теперь там был не только потерянный Кристиной человек. Теперь там мелькали, проносились, плыли и сменяли друг друга, наверное, все люди, которые вошли вместе с Кристиной в Лабиринт. Мужчины, женщины, взрослые и дети, все с разными лицами, все с разными настроениями на лице, кто-то немного дальше, кто-то ближе… Кристине казалось, что она участвует в каком-то массовом шествии, что она оказалась в самом центре какой-то толпы незнакомых людей, и они все движутся за какой-то одной целью, только точно сказать, что это за цель, не сможет никто. И все это безмолвно — без шума, без шороха, без стука шагов. Только увесистые капли воска о паркет. И ее собственные шаги.
Кристина выскочила из этого коридора с каким-то ощущением страха в душе. И попала сразу в другой коридор — несколько более темный, с деревянными стенами, без зеркал по сторонам. Это Кристину даже обрадовало, и она пошла по нему вперед. Впереди коридор резко поворачивал вправо, и на стене впереди висело зеркало во весь человеческий рост. В этом зеркале отражался тот самый не найденный человек, который был Кристине так нужен. Этот человек шел откуда-то издалека, из такого же коридора, прямо ей навстречу. Наконец Кристина остановилась в метре от зеркала и посмотрела человеку прямо в глаза. Отражение его теперь совсем изменилось. Оно было уже не таким каменным, в его глазах теперь была жизнь, и движения его стали естественными — он перестал быть похожим на картинку. Кристина удивленно и внимательно смотрела на него, и на его лице легко читала такие же удивление и внимательность, будто бы он и вправду стал ее отражением, только с другим лицом. Кристина улыбнулась. Он тоже улыбнулся. Кристина протянула руку и дотронулась до зеркала подушечками четырех своих пальцев. Он сделал то же самое, коснувшись ее пальцев своими из глубины зеркала. При этом друг друга коснулись два мира, два каких-то неизвестных времени, существующие в вечности отдельно друг от друга и способные касаться только через стекла зеркал. Зеркало было холодным, и мутные пятнышки пара вокруг пальцев одновременно вспыхнули на зеркале с той и с другой стороны.
Кристина снова улыбнулась, поймала ответную улыбку на лице дорогого незнакомца и быстро побежала по коридору направо.
Она выскочила в дверь, закрыла ее за собой и снова оказалась в таком же точно коридоре. Пожав плечами, она пошла вперед. Впереди снова был поворот направо, точно такой же, и точно так же прямо по ходу висело зеркало. Только теперь кое-то заставило Кристину нахмуриться: человек в зеркале не появлялся. Она пошла вперед, приближаясь, но ничего не изменялось. В этом зеркале не только не было незнакомца — в нем не было вообще никого, даже ее, Кристины. Зеркало было пустое, только длинный коридор и свечи вряд…
Нахмурившись, Кристина подошла к зеркалу вплотную. Такого она еще не видела. Она осторожно потрогала стекло: стекло было таким же холодным… Внезапно Кристину осенила догадка.
Мгновенно она бросилась на три метра назад и сняла со стены свечу. В зеркале, в отражении коридора ничего не изменилось.
Свеча выпала у Кристины из руки прямо на паркетный пол и потухла. «Это не зеркало… – подумала Кристина. – Это не зеркало!»
«Господи!» Сердце в груди у Кристины, все это время пытавшееся достучаться до нее и предупредить, теперь наконец прорвалось и изошлось лихорадочным боем. «Это же был он! Живой! Живой — за стеклом!..»
Но было поздно. Кристина рванулась назад к двери и обнаружила, что у этой двери нет ручки, чтобы ее открыть. Ручка была только с одной — с обратной стороны.
Какое-то обидное, несправедливое чувство залило все существо Кристины изнутри, и она не смогла удержаться, чтобы не заплакать. Слезы потекли у нее из глаз горячими ручьями, такими же горячими, наверное, как воск со свеч. Кристина теперь понимала, что она пропустила того самого человека, который мог изменить все, что ее окружает. Пропустила того человека, которого никак нельзя было пропускать. Просто недопустимо! Ведь необходимость их встречи была настолько сильна, что это стало ясно даже зеркалам…
Раскрыв отяжелевшие от слез глаза, Кристина увидела на двери, прямо перед своим носом табличку: «БУДЬТЕ ВНИМАТЕЛЬНЕЕ УПУЩЕННОГО НЕ ВЕРНЕШЬ».
Кристина царапалась пальцами, пытаясь подцепить ногтями дверь, словно кошка, которую закрыли в темном чулане. Открыть дверь, чтобы ворваться туда, догнать, стучаться в стекло, разбить его, кричать, кричать ему вслед: «Подожди!.. Я здесь!.. Вернись!!!»
Механическими шагами Кристина двинулась вперед, открывая двери, пересекая коридоры, по направлению к выходу. И в конце концов ей в глаза ударил яркий свет белого преддождевого неба.
Сама не понимая, как, она вышла на улицу. Все! Обратно возвращаться не было никакой возможности: ни на одной из дверей не было ручек.
А вокруг собралась толпа людей. Полчаса назад здесь было только несколько десятков человек, а теперь уже — несколько сотен, и все они ходили, казалось, совсем без цели, они все нужны были только для того, чтобы заполнить собой площадь и навсегда скрыть в себе двух искавших друг друга и не нашедших людей. Не нашедших по собственной глупости.
Кристина поняла, что она сделала то, что должна была: она увидела этого человека. В живую. И что же?.. Увидела — и просто упустила. Как тонкую нить из своих пальцев.
Она закрыла свои глаза ладонями. Выходов из цирка было огромное множество. Десятки. Люди выходили из них каждые несколько секунд. Он мог выйти три минуты назад и исчезнуть в толпе. Или он выйдет через три минуты, но с другой стороны — и исчезнет в толпе… Это бесполезно. Нужно быть сумасшедшим, чтобы надеяться здесь кого-то найти.
Кристина села на корточки возле двери Лабиринта и тихо заплакала. Люди вокруг только молча поглядывали на нее и ничего не могли понять. А потому нисколько по-настоящему ее не жалели. Они совершенно правы, решила Кристина. Теперь ей уже ничего не вернуть. Ей хотелось, чтобы было именно так: ничего не вернуть.
И не хотелось одновременно. Странная это вещь.
Неудача?.. Нет. Не неудача. Это упущенный мир — так красивее…
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Евгений Петраш: Первый. Сборник рассказов.
20.08.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|