Михаил Нейман: Истории любви, услышанные в командировках.
Эти три рассказа довольно просты и по-хорошему старомодны. Случайный попутчик (если это, скажем, в дилижансе) или сосед (если на постоялом дворе) по какой-то причине (видимо, давно хотелось выговориться) вдруг начинает исповедоваться перед другим человеком, с которым только что познакомился, рассказывает о чём-то своём, сокровенном, а читатель как будто подслушивает этот диалог. Вот, в общем-то, и всё. Но многим людям, признайтесь, интересно слушать чужие истории и угадывать, о чём рассказчик умолчал.
Зачин традиционен: «Начало моей истории покажется вам ничем не примечательным…». Финал рассказа тоже предсказуем: «Он выглянул в окно, засобирался, поблагодарил меня еще раз, а через некоторое время я увидел его идущим по перрону». Манера изложения тоже вполне узнаваема – речь ровная, «правильная», складная, неспешная (кажется, как-то так выглядели путевые записки в девятнадцатом веке). А итог интригует: первая история завершилась, не успев начаться – можно было бы продолжать; вторая прерывается многоточием («и вот тогда…»); и только в третьем рассказе наш попутчик успел договорить всё до конца. Но и в этом случае думаешь: а вдруг это ещё не конец, и только стечение обстоятельств заставило рассказчика попрощаться и выйти из купе?..
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров
|
Истории любви, услышанные в командировках
2006Севастополь |Паневежис |Поезд Баку-Москва
Севастополь
Шестиместный номер севастопольской гарнизонной гостиницы, в которую я попал гордо размахивая командировочным удостоверением в в/ч номер такой-то, начинался с обычного письменного стола, выполнявшего функции обеденного. Я это понял по тому, что на развернутой промасленной бумаге, хранившей остатки какой-то копченой рыбки, покоилась лысая мирно храпящая голова. Рядом стояла пустая бутылка от какого-то шмордюка и лежал залапанный до полной непрозрачности стакан. Видимо, мужик не был смертельно пьян, потому что мое появление, вызванное им движение воздуха и легкий шум пробудили его. Он поднял морду с прилипшей к щеке рыбьей косточкой и уставился на меня. Кроме рыбьей косточки на лице были очки. Одно выпуклое стекло было удивительно грязным, а второго почти не было. Точнее, остатки стекла, может, треть его, были нагло впихнуты в середину оправы, как раз напротив зрачка. Это позволяло обладателю столь удивительных очков достаточно уверенно глядеть на мир, но вызывало оторопь у всех окружающих. Он, опершись на стол, приподнялся и протянул руку:
-Петрович – представился он глухим пропитым баском. – А ты кто, парень?
Я назвался, сказал, откуда и куда, мгновенно окрестив его про себя Боцманом. Рубашки на нем не было, грязноватая майка-тельняшка скаталась вверх, а спортивные штаны удрали вниз, к признакам пола, так что на меня вызывающе смотрел глубокий кратер пупка, в окружении рыжих негустых волос на выпуклом арбузном пузе.
-Шило употребляешь? – утвердительно спросил он.
Шило – на военно–морском жаргоне спирт. Я пожал плечами. Не люблю быть нахлебником, но и выпить хотелось, была тому причина, да и поскольку мне предстояло здесь быть не один день, знал, что в долгу не останусь.
Я только сказал:
-Петрович, я голодный. Смотаюсь в гастроном, взять чего пожрать, а ты пока сервируй стол.
Петрович согласно мотнул головой, очки с хрустом упали на стол, и я понял, почему там оставалось полтора стекла.
Через четверть часа, выкладывая на стол какую-то копченую рыбку, хлеб и банку с кабачковой икрой - единственное, что нашлось съедобного в ближайшем магазине, я обнаружил, что упомянутая бутылка полна шилом, и невесть откуда объявился еще один стакан, на удивление чистый.
-Разбавляешь или запиваешь? - поинтересовался Петрович.
-Нет, так пью, - спокойно ответил я.
Он уважительно поднял брови. Налил по пол стакана, чокнулся, понаблюдал, как я пью, одобрительно кивнул головой и выплеснул в себя спирт. Ощущалась рука мастера.
Мы закусили, выпили еще, и начался разговор. Сначала просто обнюхивались, кто, где, что. Я рассказал, что неделю был на корабле, а теперь по невеселым семейным обстоятельствам возвращаюсь домой, но самолета еще ждать три дня, а он поведал, что уже месяц здесь и домой неизвестно когда, и что он сам из Питера, наладчик турбин, и шила у него немерено.
Когда бутылка была почти пуста, в комнату постучались, и вошла разбитная деваха. Ей нужен был штопор. Петрович засуетился, но штопора у него не нашлось, и я молча дал свой универсальный нож, мотавшийся со мной по городам и весям. Меня девица не заинтересовала, а Петрович залебезил, стал выяснять, сколько их там, прекрасных дев, но, получив отпор, огорченно махнул рукой на закрывшуюся дверь, и, грустно посмотрев на меня, сказал:
-Эхехе, мне бы только кончик умокнуть и то было б хорошо…
-Ну вот, приеду домой, а куда идти-то? - обозревая меня через полтора очёчных стекла, казал он. - Жена ж такая толстая, что мне не подобраться к ней ни с какой стороны. А какая девка была... Кровь с молоком. Представляешь, Саныч? - он уже давно поинтересовался моим отчеством и звал меня только так.
Я представил.
-А потом пошли дети, сначала дочь, потом сын, и, как-то потеряла она интерес к этим делам. – Он, неуклюже двинул тазом, изображая интимные отношения.
Сидя, да еще с его фигурой, все выглядело несколько комично. Но его грустные глаза отбивали всякую охоту к юмористическому восприятию рассказанного.
- А рядом все время ее сестра. Что-то не складывалось у нее никак. И вроде мужики были, да все что-то не то. И, чувствую, все на меня глазом косит. И девка видная, как моя Полька в молодости, еще не растолстевшая. И огонь в ней, аж лифчик прожигает, чего там …
Я внимательно слушал. Это-то я всегда умел, даже в пьяном виде.
-Короче, завалил я ее… - он опять телодвижениями попытался показать то, что и так было ясно. – И присох… И чего делать не знаю. Знаешь, иногда мне кажется, что Полька моя знает, что мы с Танькой, ну того-этого, но молчит… Танька цветет, все дома у нас крутится, с детьми возится, да и мне хорошо.
-Петрович, а если залетит? – слегка заплетающимся языком спросил я, поскольку шило уже давало себя знать.
-Да то-то и оно, Саныч, беременная она, - печально сказал он, плеснул остатки спирта в стакан и одним махом влил в себя. – Вчера позвонила…
В этот момент в двери возникла прежняя девица, вернула мне нож-штопор, я его аккуратно спрятал, и вырубился.
На следующий день мне удалось пробить билет на ближайший рейс, Петровича я больше не увидел, но, чтобы не чувствовать себя должным, купил бутылку водки и положил под одеяло на его кровать. Паневежис
Стучат, стучат под ногами колеса поезда. Негромко и уютно. Звук, с детских лет связанный с переменой обстановки, дальними переездами и отпусками. Может быть, поэтому он так легко просачивается в память, поднимает из ее глубин совершенно забытые встречи и ощущения? Стучат колеса поезда несущегося в темноту, бегут за окном столбы, где-то проблескивают фары машин. Глаза провожают мелькающие за окном мокрые зелено - оранжевые апельсиновые плантации, а память, совершенно непонятными дорогами убежав в прошлое, уже бродит по холодным просторам Литвы конца семидесятых, по тихому и сонному Паневежису.
В номере гостиницы было не темно. Свет не горел, но рассеянного света, проникающего в окно, вполне хватало, чтобы уверенно ориентироваться. Когда я, замерзший, вернулся в номер, сосед лежал, завернувшись с головой в одеяло, и то ли спал, то ли дремал. Он никак не прореагировал на мой приход, а я быстренько заварил себе чай и уселся у окна. За окном тихо шел снег. Освещенная пригостиничная площадь утыкалась в знаменитый паневежеский театр, темный по неизвестным причинам, а чуть левее театра мерцал нещедрыми огоньками одноэтажный, заснеженный и сонный город. Я пил чай и задумчиво поглядывал на бутылку кипрского муската, стоящую на столе. И все никак не мог решить, попробовать ли его сейчас, и, если это вино того стоит, взять пару бутылок домой, или же, не открывая, увезти именно эту, одинокую, но красивую заморскую гость.
Сосед зашевелился. Видимо и его устраивал такой полумрак, поэтому и он не зажег свет. Подошел к столу, достал свой кипятильник и тоже стал варить чай. Именно варить. У меня, любителя и ценителя чая, его способ приготовления, который я наблюдал уже второй день, вызывал легкую оторопь. Он согрел воду, когда она закипела, засыпал туда пол ложечки чая, несколько ложек сахарного песка, и, неторопливо помешивая кипятильником, прокипятил эту смесь еще пару минут. Потом пристроился за столом и стал пить свою коричневую бурду. Мне даже не пришлось двигаться, благо стол был огромный, метра два, вдоль всего окна. Некоторое время мы молча пили чай, наблюдая снегопад за окном.
Раздраженно и очень громко зазвонил телефон. Я вздрогнул. Сосед стремительно сорвал трубку.
-Да, да, заказывал. Спасибо.
Выходить в холодный коридор мне не хотелось, поэтому я сделал вид, что ничего не слышу.
- Здравствуй... И что?... Угу... А она?... Так. А ты?... А как он себя чувствует? - Он послушал еще несколько минут, потом шваркнул трубку об аппарат и с нескрываемым отвращением выплюнул: - Ссссука...
Я заваривал себе вторую кружку чая и не реагировал. Сосед несколько раз нервно прошелся по комнате, постоял около телефона, остывая, наверное, и, позвонив администратору, уточнил, что происходит с его следующим заказом. Судя по его немногословным репликам, ему предстояло снова ждать. Опять походил по комнате, а потом, как бы решившись, выдвинул из-под кровати свой портфель, покопался в нем, и подошел к столу с фляжкой из нержавейки, объемом где-то в пол литра.
- Давайте выпьем, - предложил он.
Судьба муската была решена.
- Давайте. Будете вино? - счел я своим долгом предложить. Он отрицательно помотал головой. - Тогда, надеюсь, вы не обидитесь, если я вино буду пить, что-то меня на более крепкое сегодня не тянет?
Он, как мне показалось, с облегчением пожал плечами. Мы налили, чокнулись, выпили, каждый своего. Мускат был великолепен.
- У вас сын? - неожиданно спросил сосед.
Он видел днем, как я укладывал в дорожную сумку ползунки, распашонки и прочий детский дефицит, накупленный тут, поэтому вопрос меня не очень удивил.
- Дочь, - расплывшись в улыбке, загордился я.
- Судя по вашей счастливой улыбке, ваш брак не был скоропалительной обязаловкой.
Я несколько удивился его бесцеремонности, но потом соразмерил мою молодость и его поседевшие виски, и, припомнив военную выправку соседа, решил пропустить не понравившиеся мне интонации мимо ушей. Кроме того, я почувствовал, что это все просто маневры. Мужику явно надо было выговориться.
- Ну что ж, я рад за вас.
Мы опять чокнулись. Он помолчал, глядя в окно.
- И я когда-то счастливо улыбался при упоминании семьи…
Я обратил внимание, что он отпивает из своего стакана очень немного, как-то по-европейски. Он молчал, медлил, да и я никуда не торопился.
- Начало моей истории очень тривиально, я - выпускник престижного военного училища, остающийся служить в этом же городе и в этом же училище, с отличнейшими перспективами. И она, провинциалка, поступившая в институт на техническую специальность, в группу, в которой волей рока учится мой ближайший друг. Встреча, любовь, свадьба, сын... Знакомо? - он глянул на меня.
- Знакомо...- подтвердил я, одновременно отметив про себя, что, говоря явно на волнующую и занимающую все его мысли тему, он умудряется делать это эмоционально не окрашено, сохраняя некоторое подобие нейтрально-академического изложения.
- Возможно то, что я сейчас вам скажу, будет менее знакомо. Вас никогда не заставало чувство, что вы совершенно не знаете человека, с которым связали свою жизнь, и что иногда совершенно не понимаете, что же может вас связывать с этой непонятной личностью?
Я оторопел. И от нескромности вопроса, и от точности попадания. Пока я раздумывал, как ответить, он, почувствовав, очевидно, мои метания, мудро вернулся к монологу.
-Так вот, я на это наткнулся очень скоро. Когда, через некоторое время после свадьбы, начались некоторые странности. Нет бытовых проблем, зарплаты приличные, квартирный вопрос решен. И, вроде бы, и влюблен по уши, но, одновременно, иногда, очень болезненное ощущаю, что я совершенно не знаю этого человека, и что со мною живет не любящая и любимая женщина, а некая особа, которая удачно вышла замуж. Основания? Дневное психологическое несоответствие.
- Ночь - сказка, - продолжил он, - обилие эмоций, полнейшая гармония и минимум сна. А утром, все чувства, что выплескивались на меня ночью, вдруг испарялись. Да, в общем-то, и понятно, нельзя тащить в день ночную страсть. Но вместо нее должно появиться что-то другое. Днем идет другая жизнь. Совершенно другой уровень общения. Но я же, то ли по наивности, то ли по недомыслию, хотел получить то же тепло и уют, что получал ночью. Но ничего не находил, как будто все расходовалось за ночь...
- Нет, неверно, - поправил он сам себя. - Неприязнь - вот что оставалась в ней. И неуверенность в себе. И если еще неуверенность запрятывалась очень глубоко, то неприязнь особо и не скрывалась, и была обращена практически на всех, хотя на меня - меньше других. Все это выливалось в воинствующую безапелляционность. Согласился некто с матерью, что черное это черное - со звоном ставится печать "маменькин сынок", если кто-то выполнил просьбу жены - "подкаблучник", а прикрикнул и осадил супругу - "кретин и хам", друзья мужа - "бабники и алкаши", ее сотрудницы - "проститутки и стервы". Я не уставал поражаться ее способности увидеть в человеке какую-то мелкую несимпатичность и мгновенно представить ее так, что человек начинался казаться как бы состоящим из кусков дерьма.
Вы только не подумайте, что это сразу бросилось в глаза. Совсем нет. К тому же я тогда был безумно влюблен, счастлив и, натыкаясь в ней на что-то не нравящееся мне, просто закрывал глаза и предпочитал не замечать. А если видел, что ее слова или поведение кого-то шокируют, то старался каким-то образом смягчить неприятное впечатление, а потом, уже наедине, объяснить ей неловкость ситуации. Но, все равно, накапливалось некое недоумение.
Она, видя мое неудовольствие, стала менять резкость суждений. Не потому, что стала видеть или чувствовать иначе, а потому, что не хотела выслушивать мои нотации.
Я считал все это естественным, молодая семья, обычная притирка друг к другу.
Мне нравилось, что она воспринимает мои слова, пытается подстроиться под меня. Но я не понимал, что, пытаясь привить ей свои взгляды на жизнь, свое отношение к окружающим, я только все больше и больше закручиваю пружину ее внутреннего сопротивления. – Он хорошенько глотнул из стакана, занюхал рукавом и продолжил. - Мне потребовалось много лет, чтобы понять, что я пытался внести оттенки красок в мир, который был черно-белым. И где бродило несколько неприкасаемых священных коров - непогрешимость и абсолютная правота ее матери, безукоризненный вкус и умение держаться ее старшей сестры и две сентенции. Первая, что у детей должен быть полный комплект родителей. И вторая, что родители мужа не могут быть хорошими.
Он налил себе еще в стакан, не забыв жестом предложить мне, и, увидев мое отрицательное покачивание головой и поднятый стакан с вином, понимающе кивнул.
-Ее психологическая угловатость не очень бросалась в глаза в атмосфере моего родительского дома. Открытого всем, постоянно полного друзей и гостей, и очень доброжелательного. Пока не постарели родители, не выросли дети, а она не решила, что достаточно натерпелась под гнетом этой семейки, и не стала проявлять характер. И вот тогда…
Зазвенел, взорвался шумом телефон. Он сорвал трубку, а я, воспользовавшись оказией, вышел в туалет. Когда я вернулся, он быстро, систематично собирал свои вещи и укладывал их в старенький портфель. Оделся, пожал мне руку и сказал:
- Отец очень плох, придется добираться до дому на перекладных, не смотря на ночь. – И, задержав мою руку в своей, грустно сказал: - Счастливо оставаться, и дай вам бог всегда ждать возвращения домой.
Закрыл дверь и ушел, оставив меня с полупустой бутылкой кипрского муската и жгучим желанием узнать продолжение истории… Поезд Баку-Москва
Стук в дверь был негромким, но сквозь сон он прорвался оглушительным грохотом. Я открыл глаза и несколько секунд соображал, в чем же дело. Купе было полностью мое, я тихо и мирно коротал время в компании ящиков, чемоданов и баулов, разложенных по полкам и под полками. Проводница, попытавшаяся при посадке возмутиться, удовлетворилась небольшим подношением, и с тех пор благоволила мне, во-первых, выдав мне чистый и не очень влажный комплект постельного белья, а, во-вторых, принося крепкий и хорошо заваренный чай. Я отпихнул дверь, за ней стояла все та же проводница с непривычным для данной категории работников, умоляющим выражением лица, а за ней седой пузатый дядечка в светлой шляпе из соломы, с небольшим чемоданчиком в руках. Проводница жарко зашептала:
-Слышь, друг, я знаю, что все места твои, но сейчас нагрянула инспекция, а этот, - она мотнула головой за спину, - у меня... ну, сам понимаешь. Да и ехать-то ему всего три перегона осталось. Пусти, а?
Я снова глянул на мужчину. На первый взгляд он отрицательных эмоций не вызывал, на алкаша не смахивал, да и всего три перегона. Я отступил в сторону, давая ему дорогу. Он признательно улыбнулся, приподнял шляпу, сказал: "Премного благодарен" и вошел в купе. Бутылки в авоське, притороченные к его чемодану, жалобно тренькнули, а я, услышав это звук, насторожился.
Мне один раз пришлось ехать с мужичком, который влез в купе с сеткой, полной бутылок и, не переставая, гудел всю дорогу, удушая всех остальных пассажиров перегаром. Сделать с ним было ничего невозможно. Во-первых, он не бузил, а тихо выпивал свой стакан и ложился спать. Проснувшись и очумело посмотрев в окно, он выпивал второй стакан и вновь ложился. Во-вторых, он честно угощал и предлагал присоединиться к его радости - он ехал к сыну на свадьбу. Но никто не изъявлял желания, а он не обижался и не настаивал. Просто пил и отравлял нам жизнь спиртовым духом, постепенно сменяющимся перегаром.
Мелодичной перезвон бутылок в купе с тех пор всегда приводил меня в состояние легкой нервозности. Но оказалось, что насторожился я совершенно напрасно, в авоське болтались две бутылки лимонада.
Вторженец попросил разрешения чуть подвинуть ящики, расчистил себе место около окошка напротив меня и аккуратно повесил свою шляпу на крючочек за спиной. Шляпа поколебалась и упала. Вторженец вновь повесил ее и придержал рукой. Шляпа притворилась покорившейся, а когда ощутила свободу, тут же радостно спланировала на полку, забитую вещами. Новоявленный сосед хихикнул, и добавил:
-Ну, до чего ж настойчивая, прямо как моя жинка...
Я, путешествуя уже более суток в одиночестве, несколько соскучился по общению и с удовольствием поддержал тему. Тем более что тема была благодатной. О женщинах, их коварстве и настойчивости в достижении целей, то есть нас, мужчин.
Речь у вторженца была интеллигентной, но изредка, когда он забывался, то пропускал в свои тирады южное гортанное "г", из-за нелюбви к которому я в свое время ругался с собственным дедом. Из облика, на фоне стандартной лысины и аккуратно подстриженных остатков волос, больше всего запоминались глаза. Яркие, озорные и смешливые, ну никак не соответствующие пенсионному возрасту их владельца.
Дверь опять отъехала в сторону, в купе заглянули проводница и какой-то пышноусый товарищ в железнодорожной фуражке. Проводница предъявила четыре билета и двух пассажиров, инспектирующий недовольно покосился на забитые полки, и тяжело вздохнул, чувствуя, что здесь поживиться нечем.
После их ухода вторженец открыл бутылку, попил из горлышка теплого лимонада и засобирался.
-Ну, спасибо вам, спрятали зайца - улыбнулся он, - пойду в коридор, чтобы вам не мешать.
-Да сидите тут, вам же еще с час ехать. Мне вы не мешаете.
Он с удовольствием опять опустился на полку.
-Ну, тогда еще раз спасибо. Посижу. Знаете, незваный гость... Хотя и с незваными гостями иногда интересные вещи происходят. Хотите послушать?
Я с удовольствием согласился. Слушатель я квалифицированный и опытный. Меня частенько выбирали в качестве жилетки, в которую можно поплакаться, и я весьма поднаторел в этом процессе. Вплоть до того, что даже как-то чувствовал себя неуютно, когда долгое время никто не заливался горючими слезами у меня на плече. Иногда я с гордостью задумывался, что если бы существовали табели о рангах слушателей, то я бы явно тянул на звание "Заслуженная жилетка республики".
-На лестничной площадке, где жили мы с женой, была соседка. Очень милая и интеллигентная дама, примерно нашего возраста. Частенько заходила к нам то на чаек, то так просто поболтать. Очень приятно соседствовали. А потом моя жена умерла. Долго болела, переезжала из одной больницы в другую, да там и ушла. И вот смотрю, соседка по-прежнему забегает, но в глазах начал проклевываться некий интерес. Можно понять - она женщина еще не старая и очень даже привлекательная, да и я красив и очень даже еще ничего, - сказал вторженец, и с иронией похлопал себя по лысине.
Чертенята в глазах не оставляли сомнений в молодости его помыслов.
-Но, что-то дело застопорилось. Может, я на старости лет менее решительным стал, может, какой-то ее скрываемый, но прорывающийся, внутренний аристократизм останавливал меня, но все как-то застыло. И вроде понимаем, что нарастают ниточки взаимного притяжения, да вот какой-то мелочи не хватает.
Но однажды все рухнуло. Я уже вдовcтвовал... Не помню уж, наверное с год... - он задумался, - да впрочем не очень-то и важно. Но это объясняет мою... ммм ... некоторую небрежность в одежде. Для моей покойной жены дырочка на одежде была катастрофой. Ну и, разумеется, я к этому совершенно привык. А так, без нее, все слегка пообносилось. Так вот. Были у меня любимые домашние штаны. Серые, на резиночке. Как пижамные. Такой свободный, удобный покрой. В тот день я с утра торопился. По телику давали в записи какой-то матч, и я не хотел пропустить. В спешке, после душа даже трусы, извините, не одел, а напялил штаны на голое тело. Да пока за чем-то наклонился неудачно, слышу сзади какой-то треск. Ну, понятно, по шву пошли. Да и черт с ними. Я дома один, никого не жду, а матч уже начался. Ну, я плюх в кресло, да и смотреть... И чувствую - что-то не то. Колет, шерстит мне задницу. Я руку запустил - чувствую - прореха-то ого-го. А идти менять - не в жилу. Подумал, махнул рукой, снял штанцы, и - вот оно инженерное образование - одел задом наперед. Сижу, радуюсь жизни. Зад не колет, сидеть как-то даже удобнее, прохладнее, можно сказать. Матч захватывающий. Вдруг звонок в дверь. Я поддернул штаны повыше, и пошел открывать. За дверью соседка стоит. Здрасте - здрасте. Заходите, мол. Она зашла. Усаживаю ее на стул, а сам напротив в кресло сажусь. Разговариваю с ней, да все на экран поглядываю, жалко пропустить же... Смотрю - вот-вот забьют, я кааак вскочу... и она вдруг каак ойкнет. Я говорю, мол, что с вами? А она как-то странно на меня смотрит, и говорит: "да вы садитесь, садитесь...". А я - "может вам водички из холодильника?" А она - "Нет, нет, спасибо". Я уселся, смотрю, она успокоилась вроде, но все равно стреляет глазами с непонятным выражением лица. Тут как раз перерыв начался, и я вдруг вспомнил, что у меня в холодильнике самодельное мороженное есть. А я знаю, что она любит его. Ну, я вскакиваю - "может, мороженного?", она, меняясь в лице: "да что вы, сидите, сидите, я сама возьму". А я - "как же это я вам позволю", подтягиваю штаны повыше и к холодильнику. Достал мороженное, и через всю комнату за блюдечком иду, чтобы было куда положить. А она вроде и не смотрит на меня, но глазом все равно в мою сторону косит. Дал ей мороженное, уселся, она ест, не поднимая глаз. Тут я вспоминаю, что салфетки не дал, опять вскочил, штаны проверил, что не сползли, и за салфетками к буфету. Она чего-то закашлялась. Я бегом к холодильнику, достал воду, потом к буфету, налил стакан, стою перед ней, стакан протягиваю. А она все кашляет, успокоиться не может. На стакан внимательно смотрит. Ну, взяла, отпила немного, успокоилась. Тут опять матч начался. Она говорит, мол, вижу вы заняты, я потом зайду. Я приподниматься с кресла начал, а она чуть не взвизгнула: "нет, нет, сидите, не надо меня провожать". Почти бегом к двери, хлоп, ушла...
Я сижу, матч досматриваю, все думаю, что ж такое с соседкой-то странное случилось... А потом, когда матч кончился, я встал, да зачем-то к зеркалу подошел. А зеркало большое у меня. Во весь рост вмещаешься. Глянул я, и самому чуть плохо не стало. Прореха-то прямо напротив причинного места располагается. А как штаны поддернуть, так все хозяйство наружу и выпрыгивает...
Я стою, красный как помидор... Думаю, как же я теперь соседке в глаза то посмотрю.
Я уже не мог смеяться. Я рыдал на полу купе. Оторжавшись и вытирая слезы, я спросил:
-И что, на этом все ваши отношения кончились?
Вторженец с чувством хлюпал лимонад из бутылки и глядел на меня хитрыми глазами.
-Как же… Через пару дней стали жить вместе, а потом и расписались... Я ж говорю, эта шляпа упорная, как моя жинка...
Он выглянул в окно, засобирался, с чувством поблагодарил меня еще раз, а через некоторое время я увидел его идущим по перрону.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Михаил Нейман: Истории любви, услышанные в командировках. Сборник рассказов.
29.04.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|