h Точка . Зрения - Lito.ru. Михаил Филиппов: РЫНОК НА ВЫЖИВАНИЕ (Прозаические миниатюры).. Поэты, писатели, современная литература

сделать стартовой | в закладки

Михаил Филиппов: РЫНОК НА ВЫЖИВАНИЕ.

В некоторых названиях этого сборника слышится что-то «салтыков-щедринское». Это и есть сатира. Перед нами газетные фельетоны – не столько смешные, сколько горькие. Прочитаешь эти миниатюры – и вспомнишь «грозовые девяностые». Лет десять уже прошло. Боже мой, неужели это и вправду было так? Учителя и врачи торговали трусами и сникерсами на рынках, партийные функционеры бросились в церковь замаливать грехи, а президент ездил на поезде и выходил на каждой остановке, чтобы пообщаться с народом и «подкрепиться» на дорожку. Впрочем, почему «было»? Чем сегодня занимаются иные врачи, учителя, библиотекари? Уж не бизнесом ли по-прежнему? А кто же тогда учит детей и лечит больных? И кто будет учить и лечить в недалёком будущем?.. Или, например, эти смешные цифры «низкого уровня» инфляции. Нас успокаивали, а мы не верили. А сегодня… как у нас дела с инфляцией сегодня?

Думаю, что миниатюры М. Филиппова – не только фельетоны, но ещё и… историческая проза. В том смысле, что многое ведь быстро забывается, а вот прочитаешь старые фельетоны – и вспомнишь, как это было совсем недавно. Полезные документы для тех прозаиков, которые захотят написать о «закате социализма» в девяностые годы прошлого века. Нам говорили: «рынок». Мы же усмехались: «Не рынок, а базар». Выживали изворотливые и бойкие, а остальные лапу сосали. «Работа работой, а выживание выживанием».

Или вот ещё напоминание о прошлом: безудержная болтовня в средствах массовой информации о сексе и нашествие всякого рода «меньшинств». Или ещё: многочисленные сеансы колдунов и целителей в провинциальных и столичных домах культуры, кинотеатрах, цехах и студенческих аудиториях. Что-то мне подсказывает, что это никакое не прошлое. Недавно, например, разоблачили и арестовали очередного гуру-колдуна и долго об этом говорили во всех сводках теленовостей.

Сегодня мы ко многому привыкли. Наша жизнь – сумасшедший дом. Особенно, мне кажется, в провинции. В столице всё-таки как-то научились выкручиваться и зарабатывать (не все, конечно, не все). Дошло уже до того, что по вечерам иногда спорим, где в этом году лучше отдохнуть – в Греции или в Испании, и какую машину лучше купить – «Ауди» или БМВ. А в глубинке и сегодня еле концы с концами сводят. А представьте, как остро звучали эти фельетоны тогда, когда они были написаны, в середине 90-х, – звучали там, где они были написаны (то есть в сёлах и уездных городишках). Все эти фельетоны М. Филиппова были напечатаны в районной газете – тогда же, в 90-х, – и всё читалось с интересом. А потом, когда Михаил умер, я долго рылся в сохранившихся подшивках газеты и собирал эти миниатюры для посмертного сборника его прозы, расшифровывая многочисленные псевдонимы и удивляясь острому перу автора.

Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров

Михаил Филиппов

РЫНОК НА ВЫЖИВАНИЕ

2006

Как я с иностранцем разговор за жизнь имел

Разговорился я тут на днях с американцем. Джоном его зовут. Ну, думаю, сейчас он мне в одну секунду рай западный нарисует, в который мы хоть и с трудом, но вползаем. Ибо – это есть наш последний и решительный!.. Поворачивать-то больше некуда.
– Говори, Джон, как на духу: хорошо загниваете? – спрашиваю его и наливаю сразу ему «хрущёвского» – 250 под рубчик. – Зер гут у вас или как?

Хряпнул стакашок и закусил солёным огурцом. Не видел я в жизни своей ни одного иностранца, который от дармовщины отказывался бы. Предложи им цианистый калий – проглотят и спасибо не скажут. Но Джон совестливый оказался – огурец не до конца съел, а оставшийся хвостик рядом со стаканом положил.

– Вы, Майкл, правильной дорогой идёте, – сказал он мне. – За вашими лидерами. И лидеры ваши правильно идут. Куда им наши лидеры скажут, туда они и идут. С опереже-нием, можно сказать, графика, с этим, как его?.. ускорением. Вы на столбовую дорогу цивилизации вышли – и с этой дороги вам не свернуть. Как бы вы ни хотели, а не свернуть.
– Так хорошо же, Джон. К общечеловеческим ценностям мы здорово за последние два-три года продвинулись – вон уже в магазинах и «Сони» появились, и кое-кто на «БМВ» стал ездить. А народ с зарплаты, как один, «сникерсы» покупает. Ещё два-три года – и общемировые ценности станут доступны: «Педигри пал» там для собак или «Вискас» для кошек. Конечно, поначалу трудно, но выдержим. Да и вы поможете.
– Всенепременно, мы завсегда помочь рады, – Джону уже водка в голову ударила, и он как-то разговорчивей и добрее стал. – Никому ещё не отказывали. Ты думаешь, нам легко было благотворительную помощь собирать?
– Положим, за джинсы ваши говёные ещё наши предки расплатились, когда Куликовскую битву держали и всю Европу от татар спасали, – говорю я; во мне после поллит-ры всегда патриот просыпается. –Ты, Джон, говори да не заговаривайся. Умач ещё выискался!

Джон спорить не стал. Он сделал ещё один дринк и вовсе окосел. Широту души решил показать.
– Слушай, Майкл, – говорит он на своём американском. – Хочешь, я тебе доллар дам? Или десять даже.
– Зачем?
– Ну, как это зачем? У вас ведь доллар ценится – сходишь, купишь чего-нибудь.
– Твоих десяти долларов мне на три захода в привокзальный столичный туалет хватит, – мягко намекаю я ему. – Уж в чём-чём, а в ценах нам предела нет. Как и в платных туалетах. И мне думается, что первенство тут нашему государству обеспечено. Пусть кое в чём вы нас обошли, а вот в туалетах и ценах слабо вам.

– О-о-о! Рашен! – Джон аж по-русски заговорил.
– Да-да! Ты думаешь, реформы с каких-то там высот начинаются? С экономики? Ошибаешься. Ещё классик говорил, что в нашей стране золото пойдёт на туалеты. Вот потихонечку и гребут злато золотари. Россия приумножится туалетами!
– О-о, Раша!
– Именно! И Михаил Сергеевич Горбачёв, и Борис Николаевич Ельцин – дай им Бог здоровья! – ещё с комсомольско-пионерского детства знали, в чём кроется секрет загадочного русского характера. В извечной тяге к туалетам и земле. К земле особенно. В любом виде. В кладбищенском ли, в дачном интерьере, но русского человека с земли дубиной не выгонишь. Вы, американцы, с ожирением боретесь, а мы с радикулитом. Радикулит по нынешним временам – гиблое дело. Встанешь на грядку, лопату загонишь в землю, а разогнуться – никак. Тут тебе и карачун. Без картошки останешься. И отнесут тебя с дачного отдыха на вечный покой...

Я помолчал. Помолчал и Джон. Он вообще любитель был послушать, как и что, чтобы, видимо, переданный мною наш российский опыт привить у себя на родине. Болтун – находка для шпиона. Но я хоть-то и пьяный был, а госсекреты всё равно не рассказал: и как у нас на радиозаводе четыре месяца люди зарплату не получают, и как КГБ разогнали, а штат там увеличился... Не рассказал!

– Вы, Майкл, о трудностях говорите, а посмотрите: какие великолепные дома строятся, как на «мерседесах» и «тойотах» народ разъезжает. Нам, американцам, очень даже обидно: мы вам благотворительные бычки от «Мальборо» собираем, а вы тут – жируете...
– И это наш секрет, который мы вам, проклятым буржуинам, ни в век не выдадим! – уже начал заводиться я. Меня от патриотизма в красно-коричневость и интернационализм бросило. – Живём и жить будем. Потому как сам посуди: для чего у нас народовластие? Чтобы каждый из народа во власти побыл. Почему у нас что ни август, что ни октябрь, так революция? Для ротации, то бишь быстрой сменяемости кадров. Сам разберись, с какой это стати каждый год выборы и референдумы закатывать? Да всё для того же: пусть каждый порулит. А заодно и особняк выстроит. Поезди, посчитай количество особняков, раздели это число на восемь лет перестройки – и получишь количество людей, сумевших побывать в креслах. Многовато для города будет? Небось, всех прокормим, обуем и трёхэтажные дома выстроим. Я, кстати, Джон, прикинул: ещё шесть лет – и у каждого пролетария по особняку будет. Знал Михаил Сергеевич, когда говорил о жилье-2000. И секса у нас хватает. Я бы даже сказал, на других останется.
– Замечательно! – закатил глаза Джон. – Секс!
– При нашей демократии всем хорошо. И тем, кто бутылками пьёт, и тем, кто бутылки собирает... Главное – интересно. Засыпаешь с глубоким убеждением: завтра не будет таким, как сегодня. И вообще, думаешь: проснёшься ли?
– Это конечно, – сказал Джон. – Мы живём богато, спокойно, а скучно. Со стороны на вас посмотришь – и так интересно становится: будете ли вы жить вообще?

И Джон упал головой на пластиковую поверхность стола и заснул. Пусть спит. Пусть почувствует вселенскую российскую тоску.

Рынок на выживание

«Интернационал» на утренней молитве

Спешить надо. К заутрени. Поди, народ уже внимание обратил: все собрались, а меня нет. И не сказать, что праздник особый – и всё же: преподобных Игнатия и Савелия. Их, говорят, в одиннадцатом веке за веру Христову распяли. Во люди были. Кремень! С такими можно было что угодно строить – и скотный двор, и развитой социализм, и даже империализм. У нас всегда в стойких людях дефицит ощущался. Кадры решают всё. Не мной сказано, и как сказано! В самую точку. Сейчас чуть ли не каждый с гнильцой. Стержня нет. Убеждения. И веры.

Вчера пришёл на работу, огляделся – опять начальник статуправления свой нательный крест за рубашку упрятал. Своим атеизмом козыряет.

– Что же это вы, Станислав Петрович, крест свой прячете? – допытываюсь. – Может, вы и неверующий? Нехристь какая-нибудь? Или, может, волнение у вас появилось?
– Что вы, что вы, – испугался. – Вот он, мой крест-то... По забывчивости своей наружу забыл его вынуть...
– То-то... – говорю. – Только смотрите, вы с этим не шутите. Это вам не в прежние времена партбилет потерять. Сразу можно с работы полететь. Придёт к вам посетитель на приём, а вы, Станислав Петрович, без креста. Что он о нас, о своей власти, подумает? Скандал...
– Простите, Антон Петлюрович, – извиняется начальник статуправления. – Недопонял как-то...

Я ему на плакат показал: «Как получишь крестик – береги его...» – и дальше пошёл. Хороший работник, конечно, но придётся с ним всё же расстаться.

Вот мой заместитель – совсем другое дело. У него и фамилия что надо – Попадьин. И крест во всю грудь. По праздникам – золотой, по будним дням – скромный алюминиевый с четырьмя бриллиантами по краям. Некоторые старушки на улице просят его отпустить грехи. Отпускает.

Недавно к нам первосвященник приезжал. На годовщину смерти какого-то попа. Уж я так спешил, так спешил! Едва-едва успел. Одна старая карга ковёр сворачивать задумала, так я на неё так цыкнул, что она сразу в склероз впала. Зато под благословение попал.

Говорят, что в обществе сейчас кризис наблюдается. Я скажу больше – кризис сознания. Вот десять лет назад я заблуждался – думал, что идеи коммунизма цементируют. Целых двадцать лет заблуждался. За что имел четырёхкомнатную квартиру, спецпаёк, ежегодную бесплатную путёвку в Сочи, десять значков «Ударник коммунистического труда» и тридцать Почётных грамот. Теперь понял: правда в Христе, в его объединяющей силе. И когда это понял, построил себе трёхэтажный особняк, купил десять коммерческих ларьков и пять магазинов. И народ ко мне потянулся. Потому как убедился, что я за религию костьми лягу и любому горло порву.

Ну кто я был раньше? Так, зав. идеологическим отделом. Коммунистическое воспитание проводил. А теперь – глава администрации. Спасибо тебе, Господи! Вразумил. Нынче я дружбу с губернаторами, немцами из Швайнештадта и первосвященниками вожу. И никто мне не указ.

...В церкви все собрались. Весь аппарат. Знают, что я безбожников не потерплю. Стоят, свечки держат, лбы крестят. Вот и батюшка выходит. Сейчас споём. Ишь ты, как мой заместитель надулся. Во всю Ивановскую сейчас заорёт. Он раньше в институте марксизма-ленинизма преподавал. Теперь, как напьётся, заявляет: «Я, Антон Петлюрович, могу теперь Закон Божий назубок рассказать. И других заставлю». Придётся ему за рвение «Волгу» с аукциона продать. Тысяч за сорок.

Служба начинается. Рядом со мной завстатуправлением стоит. Прихожанки подпевают. И вдруг – что я слышу? Мой подчинённый стоит и под нос себе поёт: «Вставай, проклятьем заклеймённый!..» Ах, подлец! Правда, я совсем забыл, что на всех наших партконференциях он запевалой был. Позор! Сегодня же заявление об уходе напишет. Истину говорят: чёрного кобеля не отмоешь добела. А можно и по-другому: блаженны нищие духом.

Жена и шесть процентов инфляции

Меня умилила в минувшем сентябре одна цифра: газеты скоротечно и победно провозгласили, что инфляция составила шесть процентов. Хлебая на кухне слабенький чай, я чуть не разрыдался. Севшим от радости голосом крикнул в комнату: «Дети! Жена!» Они пришли, и я объявил им эту шестёрку, являющуюся первой цифрой антихристова числа. Жена упала в обморок, а дети суматошно достали из-под дивана скакалку и подняли такой шум, что, казалось, пол вот-вот провалится. По этому случаю супруга разрешила детям купить по жвачке «Lovе is...», а сама приготовила фасолевый суп, для чего сходила на рынок и в торговых рядах приобрела свиную ногу.

После картошки «в мундире» субпродуктовое кушанье показалось мне изысканным. Я странным образом ощутил себя в парижском ресторанчике, где среди смокингов и вечерних платьев будто бы стараюсь втолковать официанту в ливрее: «А на десерт – ананасы в «Amaretto». Пшёл!» И в приятном расположении духа я заговорил о смысле жизни и превратностях быта:
– Мой ум ещё два года назад предвидел подобную ситуацию. Я знал, что зарплата будет расти, расходы падать, а народ ежесекундно ощущать на своей шкуре достижения демократии и цивилизации – шесть процентов инфляции! Ведь это тот предел, за которым нас ждут роги изобилия и полные холодильники. Год назад инфляция была в сто раз выше, а ведь выстояли.

И, откинув голову назад, я на мотив песни «Ой, Лёха, Лёха...» затянул:
– «Ещё народу русскому пределы не поставлены...»
– «Пред ним широкий путь...» – подхватила жена тонким голоском и тотчас же вскрикнула «Ой» и зажала рот ладошкой, что означало у неё крайнюю степень ужаса.
– Говори, жена! – милостиво кивнул я.

Она отрицательно замахала рукой и уткнулась головой в стол, словно боясь, что я её, как гонца с дурными вестями, тут же прикончу чем-нибудь из кухонной утвари.
– Ну, не хочешь, тогда я скажу. Пред нами открываются блестящие перспективы. Теперь нам не нужно занимать до зарплаты лишь только потому, что состоим мы в гнилой интеллигенции. Не надо будет просить на хлеб у всех этих военных, предпринимателей, спекулянтов и других. Мы теперь можем даже купить диван и что-то откладывать на поездку в Москву. Не с первой зарплаты, но такая вероятность уже имеется. Ведь шесть процентов! Может быть даже через пять-шесть месяцев мы наскребём тебе на сапоги.

Я мечтательно прикрыл глаза. Услужливая фантазия тут же поправила картину: всей семьёй мы едем по Тверской, в карманах шуршат тысячные бумажки, жена цокает новыми сапогами, дети жуют мороженое «Mars», вверху на дирижабле парит Ельцин, ладонь его сжата в кулак, и тут же надпись «Демократия победила», а я подаю свёрнутые трубочкой сторублёвки нищим.

– Квартплату повысили в три раза, – скомкала картину открывшая свои уста супруга и откинулась корпусом назад, словно боясь летящей в неё сковородки.
– Ну и что? Это же понятно. Инфляция падает – квартплата растёт, – как-то сразу среагировал я. Моя мечта не должна была растаять так быстро, и новый диван ещё стоял в моих глазах как живой.
– По радио передали, что рубль обесценился на сто процентов, – из-за двери прокричала жена, успев выскочить прежде, чем я метнул в злого вестника кость от поросячьей ноги.
– Цены выросли на тридцать процентов, – уже из туалета крикнула супруга.

Теперь новый диван маячил мне путеводной звездой; сменившая его табуретка ударила из-за выси мечтаний острым углом в висок – и я рухнул без сознания. Связавшие меня санитары из психушки потом ещё долго говорили, что такой буйный больной им попадается редко. Как подарок.

О проблеме секса, или Берегите мужчин

Что бы там ни говорили, но секс – это самая значительная победа и самое большое завоевание последних лет. И мы наш секс никому не отдадим!

Конечно, нельзя не признать, что ещё на заре строительства первого в мире социалистического, самого справедливого и т.п. государства у секса уже намечались кое-какие проблески. Вспомните ленинское «политическая проститутка». Не слова, а золото. Бриллиант неогранённый. Но в том-то и дело, что секс и сопутствующая ему проституция стали узкополитическим, чисто партийным богатством, а не достижением масс. Теперь в стране победившей демократии секс занял подобающее ему место – во главе угла. Он – краеугольный камень, фундамент дальнейших радикальных реформ.

Я теперь понимаю, почему мы в своём упорстве, в пятилетках за три года и в трудовом горении никак не могли достичь западного совершенства, а оттого стыдливо краснели и чувствовали даже некоторую свою ущербность. Потому это происходило, что выдающиеся сексуальные достижения – гомосексуализм, зоофилия, лесбийская любовь – у нас рассматривались не через призму марксистско-фрейдистского учения, а согласно нормам уголовного кодекса. Слава Богу, мы осознали свои ошибки, попросили прощения у садистов, бисексуалов, трансвеститов, вуайеристов и прочих славных представителей рода человеческого. Только вот до сих пор их обидно величают сексуальными меньшинствами. Я глубоко убеждён, что всё как раз наоборот: валенки-мужики, предпочитающие женщин всему остальному, и есть меньшинство. Да и то вымирающее.

Кто кумир наших будней? Павка Корчагин? Стаханов? Артём Тарасов [известный предприниматель. – ред.]? Нет, нет и ещё раз нет! Один только Чикатило будоражит наши нервы и занимает наши умы. Ибо прославился он на ниве сексуального маньячества.

Или вот ещё: сплёвывая и отхаркиваясь, с жадным упоением вглядываемся мы в счастливые лица «сладких парочек» «голубых». Ну, это, когда мужик с мужиком... Надо ли объяснять, отчего однополые пары заняли весь эфир и страницы газет? Основное преимущество у них в том, что они не имеют и не могут иметь детей. А значит не будет многодетных семей. Поэтому и социальный кризис, и вопрос детского питания, и проблема с распашонками и ползунками – всё рассасывается, отходит на обочину. Всё гениальное – просто. Глядишь, лет через десять путём внедрения новейших секс-разработок и удастся создать гармоничное общество. Без детей, без Чикатило, без разводов...

Демократия укрепляется не на баррикадах, нет... Подойдёшь к окну, выдохнешь в форточку пар и задумаешься: «А что я сделал для окончательной победы секса в отдельно взятой квартире?» Ох, как была права совгражданка, утверждавшая, что секса-то у нас и на понюх нет. Барков есть, мат есть, а этого самого – нет. Ясное дело, с укреплением базарных отношений, с разгоном нардепов, с освобождением Руцкого из Лефортово ростки цивилизованного эротизма появились-таки. И секс из узкополитического понятия превратится в народное достояние. Мало-помалу процесс набирает силу.

Но тут таится парадокс. Чем больше говорят о сексе, тем меньше его в жизни. Обратная зависимость: все силы уходят на разговоры про это, а физических возможностей уже не остаётся. На голодный желудок, ясное дело, лучше только говорить. В то время как деликатесы – куриные яйца, говядина, свинина, сельдь иваси – становятся всё менее доступны трудовому люду, не станет ли и секс деликатесом? И не отдадим ли мы наш секс кучке капиталистических революционеров, ещё именуемых мафией. И не останется ли проституция только политической?

Разговор этот мы считаем нужным продолжить и в будущем. А пока ждём ваших писем, звонков, подкопов и бомб с часовым механизмом. Должны сказать своё слово и женщины: «голубые» отбивают мужиков, а на женской улице так и не наступает праздник.

Наши в городе

По Мичуринску ехали антоновцы. Лошади были подстать всадникам: неказистые, худобные, с выпирающими каркасами рёбер. Казалось, что не далее как вчера какой-нибудь беспаспортный цыган-конокрад увёл их из колхозной конюшни и на корню продал этой кучке людей. Антоновцы смотрели на зевак гордо и чуть-чуть с презрением, сплёвывая на снег много и звонко. Лошади клали жидкий навоз чуть ли не каждую минуту, и за отрядом тянулся след плевков и конского дерьма.

Антоновцы проследовали по всей улице Советской, свернули на улице Филиппова от бюста одноимённого названия [имеется в виду бюст Героя Советского Союза Н.А. Филиппова. – ред.], разогнали своим вторжением базарный круг, подавив по пути несколько коробок с мороженым, шоколадными батончиками и заодно вмесив в снег два-три сделанных «под Японию» магнитофона, и проследовали до Боголюбского собора. По устоявшейся ещё со времён Мамонтова и тамбовского мятежа традиции антоновцы там остановились на некоторое время помитинговать.

Отставшие конники подгоняли людей плетками на митинг. Собралась изрядная толпа. Верующие также были вышиблены из собора, они присоединились к числу митингующих. Обыватели оглядывались назад, но, видя лошадиные морды и косые взгляды антоновцев, смирялись. Было морозно, падал редкий снег, пахло революцией.

На ступеньки поднялся длинный худой мужик в замызганной фуфайке и хрипло крикнул:
– Митинг объявляется открытым. Перед вами сейчас выступит Антон.

Все посторонились. Антоновцы были одеты одинаково – в рваное, и у всех у них были схожие похмельные лица, поэтому выделить среди них главного не представлялось возможным. Но такой всё же отыскался. Одет он был в рваную болоньевую куртку с норковым воротником, перетянутую от левого плеча до правого бедра милицейской портупеей, которая крепилась на болоньевом пояске. Примечательна была у него и шапка: она была новой, из искусственного серого меха. Чёрные, сбритые на ширине носа усики отдавали чем-то знакомым по школьно-хрестоматийному курсу.

Он обвёл острым взглядом толпу. Митингующие подались назад.
– Благодарю вас, свободные люди, собравшиеся здесь по велению сердца и совести! – В его голосе послышалась слезливость. – Вас не напугали ни грядущие репрессии, ни проклятия жёлтой прессы – а теперь вот тут надо ли мне говорить, что несмотря на годы ига, в России и Мичуринске остались мужественные люди? Надо или не надо?

В последних словах зазвучал металл.
– Говори, чего там! Зазря мы, что ли, тут мёрзнем? А они пусть послушают! – Это проорал из заднего оцепления всадник, восседавший на кобыле, которая, казалось, вот-вот рухнет от недоеда и жестокого обращения.
– Тогда говорю! – резюмировал Антон. – В чём корень наших бед? Мы отдали власть лавочникам, капиталистам и армянам. Мы отдали святое – мечту о владычестве коммунизма во всём мире. Ещё во времена Ивана Калиты угнетённые верили, что встанут у власти генеральные секретари и всё поделят. И ведь было такое время! Говорю вам, мать вашу, было! А что теперь? Генеральные секретари отчего-то захотели жить по-новому и стали президентами. И что самое обидное, они ими стали, но при этом поступились принципом: не тронь бедного, потому что с бедного мало что возьмёшь. Нет, как ни нужна колбаса, а без неё жили. Но я спрашиваю: где мечта о справедливости?
– Да что там: бей армян и жидов – и всё будет по-нашему! – это опять завопил всадник на полудохлой кобыле. Последние его слова заглушил снег, и поэтому вместо «по-нашему» послышалось короткое «наше».
– Вот он, глас народа! – Антон вытянул руку, и слева под мышкой обнаружилась дыра. – Кто же возьмёт на себя роль народных мстителей? О, нет, не вас я сделаю карающей десницей безработных пролетариев! – Выступающий энергично взмахнул рукой. – Мои орлы всё сделают за вас. Ополчение имени Минина, Пожарского и меня возьмёт на себя всю грязную работу по истреблению паразитов и инородцев. Но нам нужны ваши горящие сердца и финансовая поддержка. Не на лошадях же мы должны осуществлять вековую идею Маркса. Нет, не на лошадях! – Антон бросил голову на грудь, отчего даже лопнула портупея. – Мы бросим к вашим ногам и Кремль, и Индийский океан, но, как и во времена Минина и Пожарского, от вас требуются пожертвования. Я знаю, что вы бедны, но у вас есть обручальные кольца, золотые зубы и даже ваучеры.
– Попрошу делать взносы! – вмешался длинный мужик в фуфайке. – Для свободы ничего не жалко.

Проникновенные слова страшно напрягли толпу, и возбуждение передалось лошадям. Одна из них не выдержала и понесла в сторону, выкидывая худые ноги с острыми копытами впереди головы. В образовавшуюся дыру митингующие хлынули мощным потоком и стали разбегаться по подворотням. Попытки антоновцев задержать людей ни к чему не привели.

В кольце остались только двое – батюшка и древняя старуха, которая в силу своей дряхлости не смогла убежать.
– В какой уже раз! – сплюнул ожесточённо худой мужик в фуфайке. – Сколько нужно повторять тебе, Антон, что не на лошадях это делать надо, а на машинах. Чего им ржаветь-то?
– Бензин нынче дорог, – возразил Антон.

Потом, помолчав, обратился к батюшке:
– Давай, святой отец, сымай рясу и крест. Пригодятся...

И такая тоска прозвучала в его голосе, что батюшка молча снял требуемое и сложил всё на снег.

С вокзала донёсся голос репродуктора: «Поезд Астрахань-Москва прибывает на первый путь...»
Антоновцы уже что-то тащили из ближних домов...

Вот вам и Вот!

На чудесненьком зрелище мне, братцы, посчастливилось оказаться 22 февраля. В кинотеатре «Космос» [г. Мичуринск. – ред.] давал сеанс космической связи принц белой магии, танцор на битом стекле, гипнотизёр Александр Вот. Вот – это псевдоним сценический. Коротко и ясно. Конкретно и чётко. Как, например, «вон», «цыц», «пшёл», «кто козёл?» и т.д. Вход был свободный. Для всех, кто заплатил 100 (сто) рублей. Проходи и садись. Хлеба нынче не хватает, чего не скажешь о зрелищах. И народ, судя по заполненному залу, зрелищ жаждал.

После Жердевки, Ржаксы и других знаменитых городов принц белой магии решил поразить мичуринцев. Наповал. Длительная творческая командировка по ДК и клубам нисколько не отразилась на внешнем виде принца – он был бодр, что сразу и показал всем довольно живым повиливанием бёдер, обнажённым (хоть и не мускулистым, хоть и не ахти каким) торсом. При синем свете, льющемся из юпитеров, принца могли спутать с тощей курицей (которых, как кажется, душат на мясокомбинате, потому они и имеют синюшный оттенок) или, на худой конец, с тем, что описал поэт: «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!», – но громовой голос из динамика недвусмысленно, со 150-ваттовыми интонациями произнёс: «Александр Вот! Имеет диплом школы экстрасенсов! Участник «Взгляда», «Музобоза». Он покажет вам!» И все облегчённо вздохнули и поняли – шоу началось. Подтверждая это, принц ещё раз повилял бёдрами.

Двое приглашённых из зала завернули в газетку бутылку и разбили её молотком. В зале кто-то искренне изумился: «Во даёт! Она же десять рублей стоит». Осколки ссыпали на столик, уже заваленный стеклом. Рядом поставили и подставку с длинными гвоздями. Принц, выйдя из-за кулис, опять подёргал бёдрами, встал на столик и ударил несколько раз ногами по стёклам, после чего оперативно улёгся спиной на гвозди. Ненадолго, но впечатляюще. И удалился. Без ран. Ведущий торжествующе заявил ассистентам из зала: «Каково? Может быть, из вас кто-нибудь по гвоздям походит?» Один из этих «кто-нибудь» сказал: «Да я не прочь. Только вот разуваться неудобно – я после работы и носки не менял».

Видимо, не желая портить впечатления другим, ведущий бодро размышлял над «феноменом и безграничными возможностями принца белой магии»: «Пусть любой подымится сюда, желательно с серьёзными заболеванием, чтобы Александр Вот поставил вам точный диагноз». Желающие нашлись. Вышел молодой человек. Принц обошёл вокруг него и выдал диагноз: «Гастрит. Пониженная кислотность». Больной сверху вниз посмотрел на феномена и как-то грустно произнёс: «У меня врачи нашли пока только бронхит». «Я такие лёгкие заболевания не определяю, – отпарировал экстрасенс. – И вам стыдно морочить публику несерьёзными заболеваниями». И зрители застыдились за мичуринца, у которого, к сожалению, не были сломаны руки, не нашёлся рак, и что он вообще ходит по земле, а не возят его на коляске.

Другой экземпляр был удачнее. С отёками под глазами. Он тяжело встал перед принцем. «Гастрит. Пониженная кислотность. Почки», – после обхода больного выдал Вот. «А ведь верно – почки!» – радостно согласился экземпляр. И стало весело: действительно, экстрасенс, действительно, знает. Положим, гастрита у больного не было, но кто знает – может, и будет. Человеку-то, наверное, за шестьдесят. А у принца, возможно, у самого гастрит (не зря говорят: «У кого чего болит, тот о том и говорит») или он просто запомнил: гастрит – слово красивое и научное. Поди, простой человек, разберись – что там: повышенная или пониженная кислотность.

Принц между тем продолжал чудить (от слова «чудеса»). Памятуя о том, что утюги, сковороды и прочую кухонную утварь лепить на тело после многочисленных людей-магнитов как-то даже пошло, он на ладонь прилеплял (на несколько секунд, правда) часы, зеркальце, расчёску и даже линейку, для чего-то сжимая большой и указательный пальцы так, словно зрители этого не видят. Или делают вид, что не видят.

В курилке между тем один из ассистентов-зрителей расходился:
– Кому он лапшу вешает? Стекло от бутылки в сторонку ссыпали, а на столике – стекло без граней. А гвозди так плотно стоят, да ещё вдобавок тупые, что на них и дистрофик не уколется.
– Вы что же, принцу не верите? – осторожно, чтобы не вызвать добавочного гнева и не довести человека до мордобития, поинтересовался я. – Что же вы сами на гвоздях не походили?
– Говорил уже – неудобно, носки пахнут, – махнул рукой неверующий. – А всё жена: пойдём на колдуна! Да ещё детей взяли. Четыреста рублей ухлопали. Ладно, дома разберёмся. – Он поскрипел зубами. И отчаянно пошёл в зал.

К величайшему сожалению, принц белой магии на этом представлении не вступил в контакт с внеземными цивилизациями. Может, устал. Или просто надоели ему эти инопланетяне. Ведь и правда, за время гастролей всё уже обговорили – и гонорары за выступления, и количество зрителей, и чем кормят... А жаль. По слухам, в зале и санитары были. С ул. Герасимова, 100 [адрес городского психдиспансера. – ред.]. Им-то не привыкать контактёров вязать. И принцев, и простых смертных... Только вот не стал беседовать Вот ни с Альфой Центавра, ни с туманностью Андромеды. Наверное, оставил про запас, на телевизионную передачу «НЛО: необъявленный визит»...

Как спекулянт Ельцина пивом угощал и получил за это медаль

Какое может быть, к чёрту, настроение, когда будильник мерзко дребезжит тебе в ухо, когда за окном мартовская слякоть, а в желудке тяжесть от вчерашнего «Армугона»? Но это так, мелочь быта, а работа работой, выживание выживанием. Вот отчего в пять часов я на ногах и для подъёма настроения мурлычу песенку «А ты такой холодный, как айсберг в океане...» Чтобы не разбудить соседей через стенку, кладу бутылки с пивом в сумку на колёсиках аккуратно. Соседи вообще-то ничего, только они все поголовно думают, что на пиве, которое я привожу из Липецка или которое мне отдают барыги для перепродажи, можно разбогатеть. Нет, конечно, если бы у меня была машина, миллионов десять для разворота, то дело пошло бы. А так... Смех один. Единственное, на еду и сигареты хватает. Только вот соседям не докажешь. И смотрят они на меня, как Ленин на буржуазию. Или как эсерка Каплан на Ленина.

В сумку на колёсиках входит двадцать пять бутылок. С каждой я имею по 400 рублей. Итого – десять тысяч за одну сумку. Когда работал младшим научным сотрудником на кафедре политической экономии, студентам я неустанно твердил: как плохо жить людям при капиталистических отношениях. Нынче, со своим практическим опытом, я бы говорил то же самое, но убеждённо и страстно. На железнодорожном вокзале, где я торгую и куда везу сейчас свою авоську, жесточайшая конкуренция: с одной стороны – мордовороты в кожаных куртках, с другой – ветхие бабульки... Мордовороты норовят сушёным лещом по лицу съездить. Бабули могут бутылки побить. Милиция запросто пиво отнимет и на твоих глазах, особенно, если с похмелья, его выпьет. Я на различные хитрости иду, чтобы не попасть в протокол и не получить лещом по фэйсу.

Дорога до вокзала занимает двадцать минут. Это если рысцой. Доктора говорят: трусцой от инфаркта. Так вот, инфаркт мне не страшен, если верить докторам. Если бы сейчас соседи шли рядом, то ни за что бы не поверили, что это именно я тащу с собой авоську. Потому как глубоко убеждены: такие люди пешком не ходят, а ездят исключительно на «мерседесах» и «вольво». Или, как уже последняя ступень, на такси.

Я соображаю, кто придёт первым на вокзал. Непременно подтащила уже ящик с пивом к перрону разухабистая бабёнка по прозвищу Селёдка. Два года назад она жила с вьетнамцем и с ним жарила слабосолёную иваси. От такой неугомонной кулинарии дом однажды вспыхнул и сгорел. Теперь Селёдка сошлась с удмуртом и насквозь пропахла чесноком. Даже покупатели чувствуют этот запах и обходят.

Другая личность, которая не уходит с вокзала, а днюет и ночует там, Лёнька-контактчик. Этот ничем не торгует. Мне он помогает хорошо. Когда появляются менты, под его охрану я сдаю товар, а сам стою безо всего. Лёнька пребывает в постоянном возбуждении. Несколько месяцев назад он был рубщиком мяса на колхозном рынке. И вот, когда он крушил здоровенным топором свиную тушу и привычно сбрасывал некоторые филейные куски под прилавок, внезапно вспыхнул свет в тёмном помещении. Лёнька узрел пред собою белое создание со сковородкою на голове, которое сурово сказало: «Что ты, Лёнька, о душе не думаешь? Пора бы подумать...» И исчезло. Вместе с порубленною тушею. С тех пор экс-рубщик носит в руках священное писание и ждёт контакта. Иногда Лёньке везёт – и тогда он падает на колени и разговаривает час-другой-третий...

Если бы соседи видели, с кем мне приходится работать бок о бок, то немедля позвонили бы в психдиспансер на улице Герасимова, 100.

На улице до неприличия тихо и безлюдно. Закрыты коммерческие ларьки. Нет пьяных и бомжей. Чёрт-те что, а не вокзал! Каждая ступенька вымыта. Как в Копенгагене каком! Я не допёр, отчего это и почему. Душа моя вознеслась от отсутствия конкуренции. Скоро поезд «Москва-Тамбов» прикатит, и за двадцать минут я управлюсь. Можно брать дороже, потому как другой альтернативы мне нет! Я быстренько развязал свою сумку на колёсах и взглядом по площади прошёлся: никого! Как-то неуютно всё-таки: с одной стороны никого, а с другой – напряжение эдакое в воздухе, и тут я один, с пивом. King size сплошной! Соседи такое увидели бы, с зависти бы лопнули!

Репродуктор что-то прошипел и смолк. И тут распахиваются все двери вокзала, вспыхивает иллюминация «Демократия победила!», вывозят столы с икрой красной, чебуреками и копчёными курами женщины, все, как на подбор, в белых халатах, выскакивают краснорылые граждане в норковых пальто и шапках... Один из них бочком ко мне подскакивает и шёпотом интересуется: «Ты из РОВД, ФСБ или ГОВД?» Я остолбенел поначалу, а он мне флаг трёхцветный в руки суёт. Взял. Стою: в одной руке стяг трепещет, в другой – бутылка с пивом «Матырское». На первый путь поезд прибывает: на окнах – ажурные занавески, а в тамбурах – ребята, квадратные, как шкафы.

И выходит из одного вагона мужик. Высокий такой, с непокрытой белой головой. Вокруг него телохранители суетятся, женщины в белых халатах к нему столы толкают, народ в мехах заинтересованность и восторг выражает. Тут я догадался: «Батюшки! Да это наш президент!» И сразу мне всё стало ясно. Ведь был же слух, что Ельцин через Мичуринск поедет. Что всех бродяг с вокзала в КПЗ попрятали, а заборы коричневой краской покрыли. Влип...

А Борис Николаевич сразу меня увидел. Вернее, пиво. Вот что значит государственный взор! Подходит и просто так говорит: «А ну-ка, открой! В горле что-то пересохло». И видно, что с похмелья. Не брезгует нашим братом, не боится, что отравлю. На доверие – доверием. Открыл я бутылку и ему подаю.
– Пиво холодное, Борис Николаевич, – говорю. – Не застудились бы.
– Ничего, я привычный, – отвечает он мне. – Ты пока вторую открывай.

Эх, если бы меня сейчас соседи видели – враз бы свои ядовитые языки попрятали...
– Как вы живёте тут? – прикончив первую бутылку и отпив из второй, спрашивает президент.
– Да пока живём, Борис Николаевич. Скоро весна – полевые работы, картошку сажать будем, капусту, физалис, топинамбур, – отчитываюсь я перед ним. – Свободы у нас прибавилось. Военные операции в Чечне поддерживаем. Красно-коричневые у нас были когда-то, но нынче все повымерли. И мэр у нас хороший. Вот заборы у вокзала покрасил. Строиться позади роддома разрешил. И продукты у нас есть. Купить всё можно.
– Вижу. Пиво-то какое у вас вкусное. Ничуть немецкому не уступает. Надо нашу промышленность развивать. Не всё же «Вискасом» иностранным питаться. А пиво, кстати, не оборонный ли завод выпускает?
– Нет, «оборонка» у нас кофемолки и удочки-закидушки делает. Говорят, скоро выпуск ночных горшков освоят. Со сменным дном.
– Это хорошо. Это нужно. Конверсия. Я вот тут указ скоро подпишу, чтобы уже в этом году у нас капитализм уже был. А то некоторые реванш хотят взять. Чтобы, значит, всё было по-старому: крестьянин сеял, рабочий трудился, продавец торговал, а покупатель покупал. Наш народ вдохнул демократию. Он теперь от неё не откажется. У вас-то как, за Зюганова не голосовали?
– За Зюганова нет, а вот за Жириновского – да. Тёмные элементы. Которым хоть беса лысого, но чтобы хлеб не каждый день дорожал, а хотя бы через две недели.
– Насчёт хлеба я решу. У меня на столе указ лежит: установить цену на хлеб в размере одного доллара за килограмм – и больше не повышать. А кто осмелится, с тем за нарушение дисциплины омоновцы поработают. Думаю вот, скоро каждого десятого гражданина России омоновцем сделать. Как вы тут, поддержите?
– Обязательно поддержим, Борис Николаевич! Я бы на вашем месте каждого второго или омоновцем, или милиционером сделал бы. Преступников-то сразу насколько уменьшится! – И я третью бутылку ему подаю.
– Я подумаю. Преступники у нас распоясались. Между нами говоря, даже в Кремль проникли. Иной раз зайдёшь в какой-нибудь кабинет и не поймёшь: все сотрудники по «фене» говорят. Я уж указ подписал, чтобы говорили на литературном языке, а не помогает. Уволить, что ли?..
– А вы, Борис Николаевич, их долларом. Кто скажет неприличное, сразу штраф на пол-оклада, – говорю я и добавляю: – Может, водочки выпьете?
– Нет, водку не буду. Ехать надо. У меня сегодня ещё остановок десять будет. Надо же посмотреть, как народ живёт. У вас тут ничего – вот и простые пассажиры жизнерадостные какие-то у вас... Некоторые говорят, что нация вымирает, что реформы не идут, а вот так пообщаешься – и сразу на душе спокойно. Как подумаю: и что будет, если другой к власти придёт? – и выборы хочется отменить. У меня под столом лежит указ о переносе срока. Так и тянется рука за ним. Ничего, время ещё есть. Не хочется народ сиротой оставить...
– И не надо, господин президент, никак не надо.
– Ну ладно, Михаил, бывай. Щас меня в вагон понесут. Ты мне бутылочки две выдели. А я тебя за это...

И любимый президент полез в карман, достал коробочку и прицепил на мою болоньевую куртку медаль «Герой России». Потом потрепал меня по плечу – и понесли его телохранители в вагон. Быстро развело его что-то...

Я по-быстрому собрал свою сумку, но уйти не успел. Набежали пассажиры в норковых полушубках, из-под которых милицейские штаны с красной полоской торчали, и пиво моё разобрали. Правда, не за просто так, а за деньги. Потому что медаль моя их в испуг ввела.

Президентский состав тронулся. Я смахнул слезу с правого глаза и помахал рукой. Вот только спросить забыл, когда он назад поедет. Ничего, сам догадаюсь. Как увижу, что забор перекрашен – вот тут всё ясно и станет.
А медаль свою соседям обязательно покажу...

И Ленин, как живой, со мною говорил

Надо же такому случиться! Аккурат под седьмое ноября приснился мне чудный сон. Вроде бы иду я по улице, а мне навстречу Ленин. Такой молодой. Такой свежий. Словно с картинки букваря, по которому я обучался грамоте и письму в розовом детстве. И вот идёт он весёлый, с сумасшедшинкой в глазах и весь-весь загорелый. Видно, только из Разлива вернулся. Или из Шушенского. Или с Капри. А может быть, из Швейцарии, где присутствовал при открытии мемориальных досок своего имени.

Остановился Владимир Ильич у собственного памятника, тихонько проговорил как бы только для себя: «Не об этом ли мечтало прогрессивное человечество? Простой и обыкновенный – и в бронзе. Или в алебастре». Не вынесло сердце моё, и, весь обуреваемый светлыми и нежными чувствами, кинулся я к памятнику. Вернее, сначала к живому вождю, а потом уж к его изваянию.
– Вы, – говорю, – может, и не догадываетесь, а я каждый день здесь чищу.
– Это ещё зачем? – спрашивает Владимир Ильич, а искринки веселья, словно бесенята, так в глазах у него и прыгают.
– Ну как «зачем»? Чтобы, значит, плыть в революцию дальше...

Потрепал меня Ленин по плечу, улыбнулся лукаво:
– Что ж, товарищ, пойдёмте. Посмотрим, как вы здесь живёте.

И мы пошли.

А вокруг... Праздный люд гуляет. Кто красные флаги перекрашивает в трёхцветные, российские. Кто российский флаг – в одноцветный красный: разрежет себе вену и ждёт, пока кровь не обагрит полотнище. А кто-то вообще без флага. Так просто. Это которые пьяные. Весело и хорошо. Железные будки, почему-то называемые ларьками, торгуют водкой и жвачкой. Нищие и беженцы подаяние просят. Безработные уставили все углы моршанскими сигаретами и липецким мороженым. Милиционеры с дубинками и наручниками ходят. Пьяные матерятся.

– Видите, Владимир Ильич, – говорю я, – Россия вспряла ото сна. Согласно высшим распоряжениям и декретам, все в кооперацию двинули. Предприниматель размножился необычайно. Людям наконец-то дали свободу – или жить торгуя, или умереть не торгуя.
– Необыкновенно хорошо, батенька! Я ведь говорил всем этим проституткам-троцкистам, мракобесам-зиновьевцам и гуманистам-плехановцам, что русский народ, дай ему воли, из берёзы щи сварит... А эти... как их?.. паразиты-интеллигенты разве ещё живы? – проглатывая «р» и частя, вскипел Владимир Ильич.
– К сожалению, пока ещё существуют. Но вымирают. Думаю, что через два-три годика им всем карачун обеспечен. Только энтузиасты остались – и в науке, и в просвещении, и в газетах. Но и этих, которые пока ещё гниют и травят воздух речами о добре и справедливости, мы на коротком поводке держим. Голодное брюхо, если знаете, Владимир Ильич, к мыслям не располагает.
– А туалеты как? Сортиры-то как? Унитазы из чистого золота? – загорелся внезапным интересом вождь мирового пролетариата, который, как я убедился во время разговора, по-прежнему был живее всех живых.
– Скоро, товарищ Ленин, будут там золотые стульчаки. Недолго ждать осталось, – взволнованно рапортовал я. – Пойдёмте, сами убедитесь.

При входе в туалет белела короткая надпись: «Вход – 200 рублей. Салфетка для подтирки – 150 рублей». Мрачный тип цыганского типа, играя перстнями из драгметаллов на волосатых пальцах, курил «Camel» и длинно матерился, отсчитывая сдачу. Какой-то завшивленный мужичонка предлагал ему за то, чтобы сходить «по-лёгкому», почти неначатую пачку димедрола.

– А что же вы, товарищ, не в Сибири? – сразу подступился к меняле Владимир Ильич. – Там рабочие руки нужны – леса много, а людей мало.
– Господин Ленин, меня из Сибири под зад коленом вышибли, – сразу узнал вождя мужичонка. – Лес нынче в цене. Фирмы разные понаехали. Нефть в цистерны накачивают, соболей живых заготавливают, только щепки летят... Мы там, господин Ленин, не нужны.
– Ну, коли так, – сменил тон Владимир Ильич, – тогда ехай в Гондурас – будем революцию готовить. На, держи...

И человечный вождь отсыпал в горсть мужика 200 рублей. Мелочью. Ещё царской чеканки.

Мы вновь вышли на улицу – как раз к тому месту, где стоял памятник опять же вождю.
– А вот под этим я каждый вечер чищу, – не удержался я.
– А позвольте узнать, от чего вы себя чистите? – поинтересовался Владимир Ильич всё с теми же прыгающими бесенятами в глазах.
– Да не себя, Владимир Ильич, а других. От наличности чищу, от одежды. Однажды вечером стою, чищу, – предался я сладким воспоминаниям, – и вижу: идёт мне навстречу самый настоящий буржуй. Рыло – во, живот – в три обхвата. Целых две тысячи я с него взял. На испуг.
– А не страшно?
– Да жить-то как-то надо. Уж больно хочется в революцию плыть.
– Правильно. Но-нашенски это, по-пролетарски. Экспроприация экспроприаторов. А власти как, препон не чинят?
– Нет, власти сами «чистят». Да так, что у других зависть просыпается. И рука кирпич ищет.

Прямо на нас шёл человек с гранатомётом. Гранатомёт последней модификации был ещё в смазке.
– Смотрите, Владимир Ильич. Прямо как у вас: «Теперь не надо больше бояться человека с ружьём», – умилённо произнёс я. И крикнул: – Эй, товарищ! Эй, браток! Куда ты?
– Белый дом иду защищать, – на ходу отвечал браток и прибавил шагу. – Опять там заваруха.

Следующее слилось для меня в один ужасный миг. Откуда-то набежали ещё человек пять с установками «Стингер», и открылась пальба. Шальной снаряд задел драгоценное тело дорогого вождя. Я снял с головы пыльный шлем и склонился гордо над умирающим телом вечно живого вождя. Побледневшие его губы ещё успели сказать:
– Правильной дорогой идёте, товар...

Я разрыдался и проснулся. Рассветало. Юный ноябрь заглядывал в окно. Пора было идти к памятнику Ленина. Чистить...

Код для вставки анонса в Ваш блог

	Точка Зрения - Lito.Ru Михаил Филиппов: РЫНОК НА ВЫЖИВАНИЕ. Прозаические миниатюры. 17.04.06
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275 Stack trace: #0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...') #1 {main} thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275