Михо Мосулишвили: «Снег согнул бамбук...».
Читая Михо Мосулишвили, я не раз ловил себя на мысленном вопросе: почему от его текстов у меня остаётся, извините за тавтологию, импрессионистское впечатление?
В этот раз мне, кажется, удалось кое-что заметить. Процитирую и разберу на винтики.
1. [b]"Это было танец на скале!"[/b] В нормированном литературном языке положено либо быть в этом предложении глаголу мужского рода "был" (танец - что делал? - был), либо существительному в творительном падеже "танцем" (это было чем? - танцем). Ставя существительное мужского рода в именительном падеже под управление глагола в среднем роде, сочетающегося по этой категории с местоимением-подлежащим "это", Мосулишвили использует именную группу "танец на скале" в функции обсотятельства, обычно выполняемой наречием! Грамматическая форма (именительный падеж), стоящая обычно во главе предложения, в крайнем случае бывающая определением при подлежащем (в конструкциях типа "Пушкин был поэт"), выступает здесь в абсолютно вспомогательной роли, а всеохватное и расплывчатое "это" твёрдо встаёт на место подлежащего. Предложение выворачивается наизнанку! "Словно мир вокруг него/Перевернулся!".
2. [b]"Боже, как много я думал о том, что чувствовал Миша Хергиани при падении и что думал Форе Мосулишвили перед неминуемой смертью..."[/b] Отсутствие запятой между равноправными подчинёнными предложениями - ошибка с точки зрения норм русского языка, но между однородными членами внутри предложения именно такая пунктуация - норма. Она, пунктуация, ставит предложения в положение слов, самое большое - словосочетаний. Тоже выворот наизнанку.
Примерно то же самое делали художники-импрессионисты: они отказались от прорисовки контуров, они изображали предметы совокупностью пятен, как бы провозглашая: "Вещь - не то, что очерчено снаружи, а то, что выросло изнутри" - словом, вывернули наизнанку вещи.
Не скажу, что Михо делает это осознанно - русский язык для него не родной (не скажу и обратного). Не скажу даже, что осознанно пропускает эти милые неправильности упомянутая Михо Анастасия Галицкая (не скажу и обратного). Но я-то их уж точно осознал - а впечатление импрессионизма текстов Михо Мосулишвили не исчезает. "В его деревне помещается целая страна или, если хочешь, целый мир..."
А как же ещё писать об атомах, из которых состоит опыт бытия?
Сначала я хотел сказать в этой рецензии что-нибудь умное и пространное о содержании текстов, вошедших в сборник "Снег согнул бамбук" (например, обильно процитировать статью французского философа Мишеля Юлена "О падении в горах"). Потом передумал - достаточно по три-четыре слова, чтобы характеризовать содержание каждой миниатюры:
Три встречи с Богом.
Встреча с Шедевром.
Встреча с Мастером.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Сергей Алхутов
|
«Снег согнул бамбук...»
2006Танец со скалой |Старый рыбак |Внезапный Портрет Мастера
Танец со скалой
Однажды, осенью 1968 года дядя взял меня — мальчика шести лет от роду — посмотреть на тренировку скалолазов в тбилисском ботаническом саду.
И тогда я, сидя на исключительно элитарном месте, в «ложе Бенуара», то есть на дядиной шее, увидел потрясающее зрелище.
Нет, это нельзя было назвать скалолазанием.
Это было танец на скале! Или со скалой! Ой, как филигранно, по-кошачьи, особенно двигался один из них. И правда — будто танцевал, ловко поднимаясь вверх по скале. Одним только пальцем зацеплялся за выступы, которых не замечали другие.
— А кто он? — спросил у дяди.
— Который? — щуря слезящиеся на солнце глаза, посмотрел на меня.
— Вон тот, который на скале танцует.
— И тебе понравилось? — обрадовался дядя. — Он — Тигр Скал!
— А почему Тигр?
— В газетах писали, что за своё умение с невероятной быстротой проходить сложные скальные маршруты он получил от английских альпинистов прозвище «Тигр скал».
— А кто он в действительности?
— Миша Хергиани!
— Правда? А я ведь тоже Миша! — обрадовался я.
— Да, вы тезки! — засмеялся дядя. — А еще говорят, что если он одним только пальцем зацепится за голый выступ скалы, целую неделю провисит над пропастью и не издаст стона...
Потом я смотрел много фрагментов из фильмов о скалолазании Хергиани, но тот первый раз, когда я увидел его на скале в тбилисском ботаническом саду навсегда врезался мне в память. Потрясённый увиденным, вернулся домой и с тех пор забыть об этом никак не могу. То, что я чувствовал тогда, можно сравнить лишь с тем моментом, когда я впервые увидел Нину Ананиашвили, выступления которой называют балетным танцем, но я уверен, — она не танцует, а летает на сцене, как летают птицы над горами.
Я тогда очень гордился тем , что мы с ним, с этим удивительным альпинистом оказались тезками, и так полюбил его, как любил своего родного дядю.
Когда по телевизору объявили о кончине Миши Хергиани, в 1969 году, я тайком забрался на крышу, чтобы родные не заметили, и горько, безутешно плакал.
Тогда я возненавидел эти проклятие итальянские Альпы — мой Миша Хергиани сорвался со стены Суальто, то есть, не сорвался, а полетел. И в тех же Альпах, на вершину Монте-роза смотрел мой Форе Мосулишвили*, когда пустил себе пулю в висок, из-за чего фашисты не расстреляли четырнадцать партизан.
Боже, как много я думал о том, что чувствовал Миша Хергиани при падении и что думал Форе Мосулишвили перед неминуемой смертью...
Мне пришлось узнать об этом в 1987 году, в конце августа. Тогда я работал геологом-высотником на главном кавказском хребте, в ущелье реки Арагви, где расположен край по имени Пшави. Во время спуска с одной безымянной горы я тоже сорвался со скалы и летел примерно двадцать метров — отчетливо помню, что успел три раза перевернутся в воздухе.
Та скала была не совсем отвесной, поэтому падая, я ударился несколько раз о ее выступы. А когда завершил падение, почти сразу потерял сознание, но до того успел удивиться сиянию многочисленных взошедших горных солнышек, и даже успел позвать друга, который бежал ко мне вместе с этими солнцами — а все это означает, что я тоже по-своему станцевал с той скалой.
Мою малехонькую скалу на безымянной горе Пшави никак нельзя сравнивать с семисотметровой Суальто — вершиной шестой категории сложности, где мой Миша Хергиани с пляской прошел вверх пятьсот метров, пока не сорвался, но я узнал то, что чувствует человек при падении:
«Ах, Господи, что это было — я летел в розовом пространстве и было мне скорбно, что больше, и это уж наверняка, не сумею написать хоть что-то... А потом ничего, прошло...
Продолжал свой полёт в никуда. Я не боялся, не страдал и не болело у меня ничего. Все видел одновременно: всё, что происходило со мной во время работы геологом; когда учился в университете; еще раньше, когда ходил в школу; и детство промелькнуло, когда я не хотел, но меня все равно вели в детский сад — короче говоря, я постепенно становился ребенком и вспоминал все тогдашние чувства и мысли... И я сидел у моего дяди на шее в ботаническом саду и смотрел — Ой, как филигранно, по-кошачьи, особенно двигался один из них. И правда — будто танцевал, ловко поднимаясь вверх по скале. Одним только пальцем зацеплялся за выступы, которых не замечали другие.
Вся прожитая жизнь прошла перед моими глазами, или это я прошел перед моей жизнью...
А дальше — розовое пространство закончилось и я прилетел в необыкновенно синее небо.
Я дышал с облегчением.
Куда-то пропало время, из-за которого, оказывается, я столько страдал. Время, отделившее в пространстве нынешнею Грузию от древнего Шумера, обыкновенную корову от динозавра, кавказские горы от гималайских, и так далее. За временем последовало и пространство — где нет времени, там не должно быть и пространства.
И поэтому мне сначала было очень приятно, а потом вдруг захотелось убежать оттуда, или очнуться, чтобы все это оказалось всего только лишь сном. А из-за горизонта ко мне двигалось белое облако, и я был уверен, что оно живое. Плыло облако, прямо на меня плыло, и я уже не мог убежать куда-нибудь подальше.
Потом я услышал удивительный голос, которому, казалось, я всю свою жизнь подчинялся. И этот голос не принял меня, и я понял, что надо вернуться.
Вернулся в синее небо, зашел в розовое пространство — я опять постепенно начал взрослеть, меня водили в детский сад, я учился в школе, потом — в университете, где я начал писать рассказы и радовался, что еще могу написать очень много, работал геологом пока не сорвался со скалы...».
Я тут процитировал пассаж из моего рассказа, который написал через семь лет после моего падения и назвал его так: «Мне скала явилась испытаньем». Когда я перечитывал его, мне все время казалось, что там чего-то не хватает. А теперь уж знаю...
Отныне этот рассказ посвящается памяти «Тигра скал», Михаила Виссарионовича Хергиани.
И о том, что я в шестилетнем возрасте не ошибся в этом гениальном альпинисте, твердит и памятная медаль, с надписью самого Михаила Хергиани: «Я вас любил, люди».
* "МОСУЛИШВИЛИ Форе Николаевич (1916–1944), Герой Советского Союза (1990). В Кр. Армии с 1939. В действ, армии с июня 1941. Старшина. В 1944, будучи в плену, организовал побег около 70 военнопленных из фаш. лагеря на терр. Италии. Захватив большое кол-во оружия и боеприпасов, группа присоединилась к итальянским партизанам-гарибальдийцам. За исключит, мужество, храбрость, самообладание и большие организат. способности М. был назначен пом. ком. интернац. партизан, отряда 118-й бригады. В одном из боев в дек. 1944 погиб". (ссылка - http://victory.mil.ru/people/02/01/m.html)
2006-05-06 Старый рыбак
Недавно у меня было странное чувство: как будто в своем собственном городе и даже в стране я эмигрант, который уже отлично изучил язык туземцев, но ещё не может понять людей и их поведение…
И мне вспомнился Тбилиси восьмидесятых — совершенно другой. В тогдашнем городе помню я великолепную выставку художника Омара Дурмишидзе.
А особенно запечатлилось в памяти полотно под названием "Старый рыбак".
Старый рыбак сидит на тротуаре темной улицы; перед ним ящик. Он поместил рыбу на этом ящике и выглядит совершенно безнадежным и одиноким. Он сидит так удивительно, что складки его рубашки и морщины имеют одну и ту же форму.
А когда подходишь ближе, вдруг обнаруживаешь маленькие искорки надежды в его глазах — может быть, ты купишь его рыбу?
Если отойдешь от картины подальше и посмотришь, уже не увидишь те белые искорки — и ты тоже не купил ту рыбу.
Подойдешь к старому рыбаку опять — увидишь кусочек надежды в его глазах, а когда отступишь от него — искорки исчезают.
Можно подумать, что это — просто иллюзия, но сколько раз ты не попытался бы, столько раз и получишь тот же результат.
Мне тогда было двадцать лет, и я ходил смотреть на это полотно чуть ли не каждый день.
Я помню ту картину так отчётливо, что могу опять увидеть старика, то есть, могу представить себе, досконально восстановить его в памяти.
Я не просто смотрю, но также чувствую, что это же я сам, тот рыбак, смотрящий на Вас из рисунка с маленькими искорками надежды в глазах — а может быть кто-нибудь купит мою рыбу? Внезапный Портрет Мастера
— Он большой, слишком большой. Его масштабные персонажи могут сотрясти мир, — сказал мне задумчиво и после паузы добавил: "Но обычный человек не такой"…
— И как насчет Вас? — я спросил.
— А я — маленький. Усталый, и даже не могу ходить без своей палки. Как видишь, сижу я здесь, под сенью этого старого дуба, и не хочу высоко глядеть, пальцем в небо попасть. Я только пристально смотрю вниз, наблюдаю муравьев, которые гораздо более тяжелый груз несут, чем сами они, — и он умолк, может быть, ожидал моего ответа.
— Я не хочу быть большим, как тот… И считайте меня, пожалуйста, вот одним из этих муравьев, — ответил я.
И так он улыбнулся, как только он умел и никто другой — просительно, но с неподвижной грустью в глазах, и свою правдивую правую руку мне на голову положил.
Затем с помощью своей палки начал подниматься.
Вставал он очень медленно.
Встал на ноги, встал…
Так и ушёл - опираясь на палку.
Ушел, ушел…
И исчез.
Великолепным был он человеком.
— Я пишу только когда моя душа жаждет молитвы, — так он говорил…
А ты, крохобор, не побоись его простоты, не называй "деревенским писателем".
В его деревне помещается целая страна или, если хочешь, целый мир…
Но знаю я: для тебя необходимо, чтобы сначала в Европе или где-то там назвали его великим писателем, как назвали художника Нико Пиросманашвили, а уж потом и ты заплачешь — мол, гениальнейшим был он писателем…
Это же крокодиловы слезы — говорят, так крокодилы плачут, когда уже съедят кого-то.
--------------------------------------------
* Реваз Константинович Инанишвили (1926-1991 гг) — крупный писатель-новеллист, а также автор сценариев многих кинофильмов; в том числе таких, на международной арене хорошо знакомых картин, как «Пастораль» (с Отаром Иоселиани) и «Древо желания» (с Тенгизом Абуладзе).
Одной его фразы: «Живущая в Сартичала старуха Кикнадзе, ста десяти лет от роду, с искренней горечью приговаривала: Несчастней меня нету человека на свете, уже шестьдесят лет я старуха...» — хватит для того, чтобы сказать, какой он мастер (для автора этой миниатюры, во всяком случае), не ниже, чем Рюноскэ Акутагава или же Иван Алексеевич Бунин (которых, кстати, Реваз Константинович очень любил и уважал!). А если кому-то интересно какой Реваз Константинович писатель, вот ссылка: http://magazines.russ.ru/druzhba/2002/2/inan.html
Миниатюры редактировала Анастасия Галицкая — http://odintsovonews.ru/
М.М.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Михо Мосулишвили: «Снег согнул бамбук...». Прозаические миниатюры.
10.06.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|