Крымский тракт или путевые Думы
…Засыпающий на моих глазах Кирилл в вагоне поезда, смачно пустив обильную слюну из щедрых припухлых губ, представил себе землю огромной ласковой коровой, а себя телёнком, припадающим к её плотным, тёплым сосцам…! Пристально вглядываясь в него, отметил: рост у него был метр девяносто, разум ребёнка, сердце лошади, масляные глаза-пуговки, голова, как цветущий Ван-Гоговский подсолнух, во взгляде ничего нет выражающего – ни подлости, ни гигантского, судя по фактуре, великодушия, наверно это ещё в перспективе, ни доброты монашеского толка, ни злобы Чикатило на женский пол. Он был как бы гигантское ничто! По всей видимости, приближаясь к своим 40, он только начинал формироваться. Уникален, как редчайший индивид для фрейдистов и чего греха таить, для меня тоже. Было ясно одно, что пока он поклонник высокой поэзии, мы – союзники. Наша общая цель, продолжая Н. Гумилёва, - поднять поэзию до уровня религиозного культа, вернуть ей, братающейся в наши дни с беллетристикой и маленьким фельетоном, ту силу, которою Орфей очаровывал даже зверей и камни. Ведь как неоднократно говорил Б. Л. Пастернак, истинное искусство (а он несомненно имел в виду в первую очередь поэзию) всегда, не переставая, занято двумя вещами: оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь. Большое, истинное искусство, то, которое называется Откровением Иоанна, и то, которое его дописывает.
Итак, мы вершили Святое паломничество в Коктебельский монастырь, основанный его непререкаемым авторитетом – игуменом большим Максом, через сито коиего прошли в страдальческом очищении величайшие поэты, да и не только, в годы великого геноцида на истинный русский дух. Параллельно, в это же время, но на западную чужбину, следовал Айдадуров Сергей, в своих кругах тяжёлого рока, прозванный Быком. Всем своим нутром Бык напоминал мне именно Флема Сноупса (по Фолкнеру), человека хитрого, пронырливого, точно знающего, что в окружающем его мире ценятся только деньги и ничто другое. Именно он оказался идеальным для приспособления к американскому образу жизни, для этого опустошённого мира, в котором человеческие ценности подменены духом торгашества и холодного расчёта. С упорством и настойчивостью Клопа пробирается чертовски честный Бык (его любимое выражение: «Я чертовски честен!») к намеченной цели – к деньгам, к комфорту. И я был свято уверен, что это у него получится, как ни у кого! В «Осквернителе праха» У. Фолкнер сам признаёт то, куда и зачем стремится Бык: «Жалость, справедливость, совестливость – ведь это вера в нечто большее, чем в божественность отдельного человека (мы в Америке превратили это в национальный культ утробы, когда человек не чувствует долга перед своей душой, потому что он может обойтись без души, перед которой чувствует долг, вместо этого ему с самого рождения предоставляется неотъемлемое право обзавестись женой, машиной, радиоприёмником и выслужить себе пенсию на старость).
«Западом и наказывал и накажет нас господь, - завязли в грязи Западной по уши, ноне слышим и сердцем не разумеем. Господи, помилуй нас! Вдохнув в себя этот адский угар, мы кружимся, как помешанные, сами себя не помня…» - предсказал наше нынешнее время епископ Феофан Затворник.
Вот и вершилось два паломничества в абсолютно разных направлениях и с разной жизненной целью: одно вершил Бык; а другое – мы с Кириллом, - сладко сопящим под мои мысли и раздумья после Лавы; нет не Лавы мыслительной, а Лавы шахтёрской, чем и «славится» наш Солихламск. Быка ждал «кондиционированный Ад» (по меткому выражению Генри Миллера), а нас внутренняя жажда «потерянного Рая»!
Если человек сознаёт себя хоть какой-то цельной личностью, то есть существом, инородным всему внешнему, объективному бытию и превосходящим его своей глубиной, исконностью, значительностью, если он чувствует себя изгнанником, не имеющим подлинного приюта и в этом мире, - то это значит, что у него есть родина в иной сфере бытия, что он есть как бы представитель в этом мире иного, вполне реального начала бытия. «Утешься: ты не мог бы искать Меня, если бы не нашёл себя», - вот какие слова, которые в своём сердце услыхал Паскаль, озарили и меня своим ясным и чистым откровением. Только из той сферы – обители Высшего духа человек может почерпнуть и руководство, и силы для своей активности в составе «этого мира» и та сверх мирная инстанция есть как бы постоянная прочная база, в которую человек-личность может всегда отступить, уйти в себя посредством молитвы, чтобы найти себе приют и подлинно осуществить себя. Вот этими всеми качествами и владел Максимилиан Волошин.
Глянув на спящего как младенец Кирилла, грустно улыбнулся. Он как ребёнок был далёк от нас всех, находящихся в этом вагоне – он ещё не утратил созидательной веры и не обрёл разрушительной рассудочности. Он не искушён и потому мудр. И лучше нас в данный момент постигает невыразительную суть поэзии. Он в свои 36 пускает слюни во сне, улыбается и, объяв широченными лапами несвежую дорожную подушку, считая вероятнее всего, что держит плюшевого мишку, а качающийся вагон и мерное постукивание воспринимает, как люльку, укачивающуюся заботливой и любящей матерью. Томас Карлейль был также прав по поводу героев как двигателей прогресса. Он заглядывал, осмысливая своё время на грядущие поколения, то есть на наше нынешнее время. Людям нужна будет простая и однозначная истина и на сей миг. Чтобы её можно было запомнить, не понимая и не вникая в смысл мозговой нагрузки (для кого-то труд титанический). Чтобы звучала мысль попроще и поэффективнее и понятна абсолютно для всех. Вот этим и купили большевистские вожди русских людей начала века ХХ-го. Художника Перова, его современники скопом упрекали за «Чаепитие в Мытищах», «Крёстный ход». Будучи антиклерикальными, по существу они не были антирелигиозными. В них разоблачалось духовенство, как слуга самодержавия, показывалась мертвечина официальной религии, но отнюдь не отрицалась религия вообще. Это был художник-провидец, как и Ф. М. Достоевский в то же самое время по делу Нечаева узрел грядущих бесов уже в их активном проявлении, дошедших сегодня до своего апогея. Всё закономерно в этом мире и ничего случайного не бывает. Вообще говоря, нужно помнить, что человек праведно свободен от мирского труда и мирской борьбы только в том случае, если он в своей духовной жизни осуществляет ещё более тяжкий труд, ведёт ещё более опасную и трудную борьбу духовного возмужания. Таким образцом для меня и являлся Максимилиан Волошин, который как никто понимал трагедию происходящего и тем не менее воскликнул на всю бунтующую Русь: «Вся власть Патриарху!», понятно чем рискуя при этом…!
Машинально выработался девиз уже не текущего момента, а всей моей жизни:
fais ce que dois, advienne ce que pourra (фр.)
Для меня внешний мир есть если не безразличный, то всё же относительно второстепенный спутник подлинного бытия. Где отсутствует всякое сознание этой интимной реальности, внутреннего света, там мы уже имеем дело с обезличением личности, её духовным умиранием или параличом – явлением характерным для нашей суетной эпохи.
Осмотрелся вокруг, по плацкарту сновали, суетливо, хаотично какие-то тени, их путь вёл в никуда, судя по разговорам, который непроизвольно впитывал мой пытливый ум. Человек, как таковой, либо есть существо совершенно бессильное, либо может творить только зло: всё благое нисходит на человека только извне, свыше, как благодать. Гордыня человека, мнящего самого себя существом и безгрешным, «добрым по самой своей природе», заблуждение и духовное заболевание новейшего нашего времени. С грустной иронией вспомнил дебошира Тёркина, погрязшего в низменных, самых ничтожных и буйных пороках, всю свою жизнь извиваясь в хитрости и лицемерии, дабы на партсобраниях обойти, срубить, нашептать (а в этом он преуспел особо) для получения хоть малейшей личной выгоды; всё время мне хрипел, пуская пьяные слюни, уже будучи сам же срубленный собственными, как снисходящая лавина селевого потока, грехами низменного характера: «Я абсолютно чист и безгрешен перед Родиной и партией!»
В марксизме, в ленинизме основа безрелигиозного гуманизма – обоготворение человека, как личности, то есть как носителя духовного и морального начала – выродилось в наше время в демоническое обоготворение обездушенной и обезличенной коллективной плотской стихии человека. Частицей этой безобразной стихии и являлся уже старый и злой, обезображенный внешне и внутренне, Тёркин.
- «Ты сумасшедший, тебе надобно в клинику для умалишённых, хоть группу дадут», - орал в бесовской кондрашке одержимый Тёркин. Мне же в такие периоды, к коиим я привык и смирился, касательно не только одного этого индивида, вспоминался блаженный Иероним: «Верующие и неверующие «взаимно кажутся друг другу безумцами». И коли Душа узнала, что истинная любовь есть сила Божия – никакое глумление слепцов и преступников, никакая холодная приземлённая жизненная мудрость, никакие приманки ложных идеалов-идолов – не могут поколебать её, истребить в ней это знание спасительной истины (здесь я имею ввиду истинную любовь; не надо путать с животным совокуплением, именуемым громогласно на сегодня – сексом).
И вот посему я бежал от этих «хозяев жизни», которые со всего разгону расшибались проповедями и наставлениями. Мне же насквозь были ясны пружины их пафоса, шаткость их участия, механизм их рассуждений. Однако не мог же я им сказать: «Дорогие мои друзья, о, как безнадёжно ординарны вы и круг, который вы представляете, а фальшивый блеск ваших любимых имён и авторитетов-политиков! Единственно живое и яркое в вас это то, что вы жили в одно время со мной и меня знали». Но что было бы, если бы друзьям-одноминуткам можно было делать подобные признания! И чтобы не огорчать их, я покорно, смиренно как монах их выслушивал и подчас напивался вместе с ними – лжеправедниками до их поросячего уровня, не желая того. Господь попустил мне данный грех, дабы минуть более страшный и зловещий – Гордыню! Под такие мысли всегда приходили на ум успокаивающие строки А. С. Пушкина:
«…О люди! Жалкий род, достойный
слёз и смеха! Жрецы минутного,
поклонники успеха! Как часто
мимо вас проходит человек,
над кем ругается слепой и буйный век.
Но чьей высокий лик в грядущем
Поколенье Поэта приведёт
В восторг и умиленье!…»
На свете счастья нет, но есть покой и воля!
Срочно под защиту моего учителя большого Макса…
Мои тревожные мысли прервал проснувшийся и проголодавшийся Кирилл…
Земля обетованная
Диагноз Крымских наблюдений:
«Сознающие себя на греховной Земле морально здоровыми духовно безнадёжно больны и неизлечимы, а больные, жаждущие выздоровления (личное покаяние), самой этой жаждой обнаруживают, что они здоровее морально здоровых».
…Бывает такая внутренняя уверенность в себе, когда человек может сделать всё. Он может мгновенно написать на одном дыхании такие стихи, что потомки будут повторять их несколько столетий, а то и более того… он может вместить в своём сознании все мысли и мечты мира, чтобы раздать безвозмездно их первым же встречным и ни на минуту не пожалеть об этом. Он может увидеть и услышать волшебные звуки там, где их никто не слышит: лунную ночь, звон воздуха, звёздное небо, плеск волны. Но он может увидеть и такое, что данный зрительный шок, прочно засевший в нём, не даёт ни покоя, ни сна, ни состояния умиротворения, к чему стремилась Душа и разум. И пока этот шок не выпустить как пар с котла на волю, то есть, не выплеснуть на бумагу для грядущих потомков, никаких шансов к освобождению ты уже не получишь. Это приговор писателя, поэта и того, кому дана данная плаха и сердце без кожи: созерцать ужас и тьму там, где внешне вроде бы рай, но духовные очи зрят абсолютно другую картину в стиле Босха. Да, бесы на редкость изобретательны в своём безобразии и могут придать ему на первый взгляд черты фантастической привлекательности…! Воистину, для торжества зла надо только одно, чтобы хорошие люди сидели сложа руки, в чём убеждаешься в наше дикое время нравственного беспредела на каждом шагу. Где-то вычитал, что некая юродивая Евдокия предсказала маленькому Володе Высоцкому: «У пацана сердце без кожи. Будет не жить, а чуйствовать и помрёт быстро. И хорошо, что быстро, потому как отмучается…» Вот таким чуйственным зрением по некой Высшей воле обладал и ваш покорный слуга.
В Крыму не был ровно двенадцать лет с 1992 года. По планетарным Вселенским законам прошёл целый цикл. Эта, ранее восхитившая и духовно вскормившая меня земля, в данный миг встретила с двойственным чувством: с неземным восхищением своей богатой и щедро-одарённой Свыше природой; с другой стороны: крайней настороженностью и печалью оттого, что привнесли на её берега новоиспечённые гуны. Вот об этом и пойдёт речь…
Кара-Даг вызвал слезу волнения уже на подъезде к Коктебелю. Этот символ данного побережья в профиль действительно напоминал Максимилиана Волошина с развевающейся львиной гривой искрящихся волос. Не потому ли этот потухший вулкан вызывал всегда и у всех мистическое волнение и трепет. Какой-то француз в 30-х годах хотел тайно, один проникнуть туда, что без проводника строго воспрещалось, но был атакован горными орлами и, отбиваясь от них, рухнул в ущелье. Один планерист рискнул пролететь над Карадагом и таинственным образом рухнул как раз над ним. Он чудом уцелел, но объяснить причину так и не смог. Не демоны ли, стражи данной горы в образе горных орлов, как в таинственную Шамбалу, не подпускают сюда нежеланных праздных гостей. Не великого ли мистика Михаила Булгакова, гостившего у большого Макса, вдохновила именно это место на написание «Роковые яйца», связанное с реальными событиями конца 20-х годов, когда на Кара-Даге объявилось, якобы некое чудище, ввергшее население и отдыхающих в мистический ужас и на ликвидацию которого был направлен целый отряд вооружённых красногвардейцев. И примеров тому великое множество…
…Кирюха, как очарованный созерцал красоты этих благославленных мест, вертя своим подсолнухом их стороны в сторону и какая-то загадочная улыбка витала на его припухлых детских губах. Он и раньше посещал побережье Крыма, но всё больше развлекательные его центры и с кампанией того же толка: вино, девочки, кабаки – полное безделье души и тела, что свойственно на сегодня для большинства одурманенных тупой, безнадёжной жизнью постсоветского абсурда. Все рвут сюда более, как дань моде, чтобы оторваться, позвенеть монетой, иллюзорно успокаивая себя, будто бы ты не самый худший и на гребне волны, абсолютно не замечая, что подобная мутная и зловонная волна многих подобных шкиперов беспощадно пожрала.
Мы же ехали не барахтаться подобным образом, а Духом постичь и слиться воедино с его славным историческим прошлым, изучив досконально всё, что с этим связано. Ведь здесь и Айвазовский, и Богаевский, и целая плеяда серебрянной россыпи русской бессмертной мысли.
Своё временное прибежище нашли быстро и без проблем. Сервис на жильё был развит на довольно высоком уровне. Хозяин попался (полагаю, что не случайно, так как по моей предварительной молитве, потусторонне нас Нечто бережно опекало) интеллигентный, с умными пытливо-придирчивыми глазами. Только спустя несколько дней окончательно до меня наконец дошло, почему так скрупулезно он изучал приезжих. Если ранее в эти места на всяких проходимцев было наложено табу, - да им и делать для своих хитрых дел здесь было нечего, среда для этого была абсолютно неблагоприятна. Это место считалось элитным, конечно негласно, как Мекка для людей творческого направления: вольнодумцев-самиздатовцев, скрывающихся от советской казуистики (например: В. Аксёнов); талантов всех направлений, знаменитых актёров и писателей, где и находился их Дом Творчества. Невежей здесь быть было просто не прилично. Но увы, о времена, о нравы!!! Нашествие гуннов коснулось и этих обетованных берегов, в чём чуть позже мы смогли убедиться и сами. Рынок благоухал буквально всем, дефицита не было ни на что, но был дефицит исключительно только на ум и на Божий Дар. Благодатный крымский поздний вечер. Недорогой портвейн, плитка шоколада и мы, два молчаливых отрока, минуя многочисленные вечерние шабашные гулянья, контуженные от увиденного, устав от пыльной изнурительной поездки, уединились на берегу ночного моря. И вновь я узрел окаменелое извержение, поднявшее к небу пласты земной коры. Луна зависла прямо над Кара-Дагом и волшебным лучом освещала это величие, сравнимое только со зрелищем Пирамид, беснующихся океанов, громадных водопадов мира и разрушительных извержений, источником которых и являлся в своё время этот таинственный утёс. Море не набегало волнами, а вспухало и медленно подымалось вверх, заливая с гулом прибрежный пляж. Потом оно также медленно уходило вниз, как бы падало в ночную клоаку, в таинственную пропасть, где уже властвовал могучий, воспетый Гомером Посейдон. Как точно описал это состояние Джемс Кук: «Красота этого зрелища наполняла душу восхищением и ужасом». Хотелось просто молчать, замерев в священном трепете, как перед алтарём, за коим скрывается нечто таинственное и могучее, где Мы, обычные смертные не имеем права проявлять привычные земные греховные деяния. Таинство этого не терпит и неминуемо накажет за неуважение к их вечным и незыблемым законам…!
…Утро выдалось солнечное и озарило нас бодрым, ясным настроением, что подтолкнуло к желанию в сию минуту отдать дань морю. Вооружившись томиком А. Блока, мы с Кириллом двинулись на моё, ещё не угасшее в памяти по прошлым визитам место с мелким каменистым пляжем. Как только мы вышли к первому пирсу, находящемуся в черте пансионата, тут же оцепенели в священном ужасе. На нас двигался весь заросший густой, курчавой шерстью орангутанг, на груди которого вместо нательного крестика висел на цепи мощный серебрянный медальон в виде американского доллара. Он густо пускал клубы сизого дыма какой-то заморской сигары и его свинообразное рыло скрывали дорогие роговые иноземные очки. Широкополая шляпа в стиле заокеанских рейнджеров, как «венец» украшала его бритую под ноль голову. Но самое ужасное, что под мощным шницелем, анатомически именуемым животом, болтался внушительных размеров бычий агрегат. Он был весь в серебре (явно не отдавая дань Серебрянному веку); звериный оскал – в золоте, но… абсолютно голый. Видавший все виды и по-монашески всегда смиренно-спокойный Кирилл замер, как статуя Свободы янков с поднятой рукой, в коией была зажата начатая бутылка пива, так как прежде чем это узреть, он хотел мне что-то указать в районе холма Кучук-Енишар, где покоились (в чём я уже начал было сомневаться) священные мощи большого Макса.
- Прикрой свои хундры-мундры-то, - сказала этому чудищу сгорбившаяся старушка-паломница, державшая нелёгкий путь в пещерный монастырь, судя по её экипировке, - сердобольно подав ему свой платок из тощей котомки.
- Мамаш, ты не в моём вкусе, - с диким гоготом прогортанил этот архаичный гуманоид.
Итак – шок №1 мы получили с первых же шагов по священной, но уже осквернённой земле в восемь часов утра возле детского кафе-мороженое в пяти метрах от нас.
…Наконец-то мы, забыв о существовании первой, встреченной нами гориллы, являвшейся не продуктом диких джунглей, а закономерным явлением нашего времени, расположились на ещё пустынном и только-только начинающем пополняться редкими отдыхающими, пляже. В душе мы робко надеялись, что этот утренний ужас всего лишь нелепое исключение одного психопата. Кирилл, обнажив торс Аполлона, стремительно ринулся в пенящиеся волны и как альбатрос бороздил их, отдавая морю свою могучую, неиссякаемую энергию. Вдали мелькал только его выгоревший подсолнух. В данный момент искренне пожалел, что не владею даром Ван-Гога, а иначе сей шедевр через пару десятков лет обессмертил бы этот славный образ.
Открыв томик А.Блока всем своим подсознанием, отключившись напрочь от реальности, вошёл в палитру Серебрянного века, его лучшего цикла «Таинственная незнакомка». Вокруг себя никого и ничего не замечал, плавая и паря абсолютно на других волнах и под другими парусами. На самом вкусном месте, где в начале ХХ века млели и бледнели стыдливые в условиях сурового этикета все курсистки Санкт-Петербурга, а если точнее, то и всей необъятной Российской Империи, - впереди меня послышался всплеск и какой-то лёгкий шорох. Отключив подсознание от бессмертного шедевра, нехотя поднял глаза и устремил их вперёд в сторону необъятного моря, надеясь, что это Кирилл наконец-то утолил свою неутомимую жажду морских пучин, и… замер, как изваяние Фидия, выронив бедного Блока из онемевших рук.
В метре от меня находились те безобразные адские врата, через коии меня бесцеремонно впихнули в этот мир. Связь с Небом мгновенно была потеряна и наконец осознал, что мужчина-гинеколог – очень страшная профессия. Чуть ранее уже упоминал, что Коктебель с Кара-Дагом – мистическое место. «Таинственная незнакомка» А. Блока каким-то трансцендентным образом материализовалась на моих изумлённых глазах. Но не в вечернем газовом платье, с веером в руках на уютной интимной лавочке в укромном уголке парка, увеянного благоухающими розами, а абсолютно голая, с пышными формами Рубенса, став ко мне, с уже сформировавшимся для первых морщин, задом и, собирая камушки и ракушки, которыми так славится на Крымском побережье именно Коктебель.
Ошарашено осмотрелся вокруг, - кроме меня, пять-шесть таких же идиотов в плавках, - остальные же бесцеремонно показывали свои, явно не обезображенные атлетической античной гармонией времён Перикла и Аспазии тела, а кое где и явные тушки. Позже на рынке узнал, что самый низкий спрос здесь на купальные бельевые принадлежности. И чем безобразнее биологическая фактура, тем наглее и смелее позы, что для меня явилось парадоксом.
Вдали показался Кирилл с двумя прохладными, только что из холодильника бутылками пива и пакетом чебуреков. Он не шёл, а парил как античный Аполлон и все голые гамбургеры удивлённо провожали его очумелыми и завистливыми глазами; ведь ему действительно было что показать. И на фоне этих смоляных бесформенных, тучных шницелей, ещё не успев загореть, он выглядел белой вороной. У него был такой вид, как будто перед всеми хотел извиниться за своё существование. Какой Блок? Я фактически двенадцать лет, как схимник-монах находился в келье, изучая жизнь по классике и философии, или в подпитии рыдал над несчастным изувеченным моим поколением, а она – жизнь, оказывается обнажена в абсолютно в другой для меня дикой и непонятной форме. Может это мы одичали и не поняли какой-то иной свободы!? Ответы ещё предстояло мучительно искать, но это был шок №2.
А может я не прав и у Господа Бога на сей миг просто шашлычный сезон!?
Поздно вечером вернулись на базу, слегка очумелые от первых впечатлений. В роскошном супермаркете «Крымские вина» взяли несколько бутылок коллекционного вина, пиццу и бутылку коньяка «Шустов», приняв решение затуманить у себя в келье эти непривычные для первого взора видения, а завтра чуть свет, захватив бутылку водки и чебуреки, подняться на Священный Холм для очищения своего внутреннего мира. Как понимал тех пустынников-одиночек, скрывающихся в пещерах годами, особенно в эпоху падшего Рима. «Хлеба и зрелищ!» Материальной требухи для чревоугодия здесь было валом, - ну и насчёт зрелищ, как мы уже убедились, во всех ракурсах и даже с перебором. Неужели уже наступил этот преславутый закат Европы, предсказанный Освальдом Шпенглером в первой четверти века ХХ-го!?
Рэквием по русской Душе
… Уже более часа мы восходили на Кучук-Енишар, туда, где должен побывать тот, кто хоть немного уважает себя, - даже если он вообще не знаком с поэзией и искусством. Это символ данных мест, её священное ядро, откуда спиралеобразно исторгаются вихревые потоки, ибо здесь, как и в Посаде под Москвой, где основателем и Духовным лидером является преподобный Сергий Радонежский, - Максимилиан же Волошин имеет те же функции и полномочия Духовного лидерства, ибо Дух бессмертен, а посему это будет жить веками, передаваясь из поколения в поколение. Он находился в самом накале противостояния, молясь за тех и за других, не выделяя, кто лучше, а кто хуже. Такой Дух может иметь только монах – схимник такого калибра, как Преподобный Сергий, Печёрский Антоний и Святой Серафим. В то время подобная позиция, которую избрал Великий эллин, была чревата, но Свыше над ним находился Покров, ибо без него шансов выжить хотя бы какой-то короткий период у него бы не было никаких, тем более отвоёвывая, то у одних, то у вторых в кровавом хаосе достойных людей, призывая в помощь лишь свой могучий Дух и глубинную молитву. В те окаянные дни Крым находился под бдительной «опекой» самого Бела Куна. Хаотичная смена власти в революционный период – это чистка населения, доносы, клевета, сведение счётов, алчность, беззаконие, а финал: скоропальные расстрелы. Вот таким монолитом был данный Духовный Колосс куда мы со священным трепетом держали свой курс.
По воспоминаниям М. Цветаевой, когда Макс духовно-напрягшись работал, у него из львиной гривы мелким скопом слетали искры. То же самое вычитал из воспоминаний послушников, которые присутствовали при молитвах старцев…
Мы живым ручейком текли наверх, ибо перед нами шли люди и за ними то же самое, чтобы внести свой вклад: как он и завещал перед своей смертью, молча, уйдя всецело в себя, выпить три рюмки водки «Немирофф», загадав при этом самое сокровенное не корыстного мелкого содержания, с частицу высочайшей идеи, дабы продолжить по мере своих сил ту Апостольскую Идею возрождения русского Духа, о чём и мечтал, судя по стихам, этот великий эллин.
Когда поднялись, сердце, как набат гулко билось в груди и готово было прорвать грудную клетку дабы вырваться на всеобъятные просторы, чтобы чайкой улететь вдаль, куда угодно, лишь бы не возвращаться в человеческую греховную биологическую структуру. Высыпали горсть серого мрамора и зелёного малахита с белыми и чёрными жилками. Они создавали на камнях удивительные пейзажи – утёсы, прибои и цепи гор. Это была природная акварель, которой Макс и сам владел в совершенстве, понимая это как никто. Зеленоватый сумрачный воздух, наполненный солнечным дымом и жёлтыми отсветами скал, струился под нами. В сотый раз возрадовался, что хоть чуть-чуть принадлежу к племени художников. В мыслях было решено красками передать эту геологическо-духовную поэму. И в сотый раз почувствовал вялость человеческой речи, не было ни слов, ни сравнений, чтобы описать могущество, распластавшееся под нашими подошвами, дыхание моря, крики птиц и тысячи мельчайших ласковых вещей – всплесков воды, прозрачных струй, солнечных бликов, сообщавших величайшему пейзажу оттенок простоты и величия самого Создателя, который и направил Дух Максимилиана охранять и сохранять эту красоту…
… И тут же у плиты Макса дал знать о себе палёный коньяк «Шустов». Как правы классики фельетонного жанра: контрабандный товар продаётся только в Одессе на Малой Арнаутской. Именно из Одессы, судя по этикетке и был этот симпатичный на вид суррогат. Это толкнуло меня на тошную мысль: не все пышновыполненные, с блеском украшенные гробы несут в себе божественный покой…!?
Произошла незримая для несведущего глаза инициация очищения, о которой столько мечтал и ждал! После этого стало легко и свободно, то состояние Парящего Духа, которое впервые испытал именно здесь в 1987 году. И тут же, обливаясь покаянными слезами, начертал на пачке сигарет, которая и до сей поры хранится у меня:
Эфирный облик Мандельштама
и Гумилёва стройный стан.
Они врачуют свои раны
от века подлого, где шрам…
  
… есть Символ стойкости и Духа:
тернец - отец,
могила - мать.
А то жирующее племя.
Им это не понять
и что ужасней – наплевать!!!
Чуть более месяца назад в Санкт-Петербурге, но под густым проливным, свойственным для Северной столицы дождём, также стоял подле могилы Виктора Цоя. Та же дрожь по позвоночнику, рассыпающаяся мелкой, как молекулы дробью и вихревые потоки в районе грудной клетки. Это и называется живое общение родственных Дум Высоких, о чём так блестяще высказался С. Есенин, когда также одиозно «беседовал» с Пушкиным!
А внизу тем временем шло лихорадочное приготовление к жизни абсолютно другой, описать коию и передать мне просто необходимо, ибо наша жизнь полна сравнений и парадоксов. Когда усталые, но умиротворённые возвращались в свой вигвам, зрели пышные шатры, дизайн которых явно был украден у соседей турок, татарские завывания и толпы, обильные толпы праздношатающихся с ленивым и утомлённым от полуденной жары взглядом; шелест денежных купюр, воркующие голоса продавцов. Весь этот густой поток готовился к вечернему оргазму: у кого он выльется в кабацком дорогом, но бессмысленном угаре и, если «повезёт», то с лживой заезжей крымской дивой, где кое у кого пока ещё дремлет, ожидая своего часа спящий и умиротворённый от жары гонококк (это ещё если повезёт), ибо в этой лже-карнавальной роскоши очень уютно себя чувствует и коварная бледная спирохета; у кого-то обильно сочится слюна на роскошное чревоугодие у моря, у кого-то на фестивале крымской песни, где под постоянно срывающуюся фонограмму «пели» слащавые, заезжие соловьи постричь купоны…
Всё безусловно было пышно, но настолько фальшиво и лживо, что хотелось напиться до того уровня, когда уже просто смотришь не всё это холодным и ледяным, беспристрастным взглядом наблюдателя извне, чтобы фиксировать и в дальнейшем передать, как эстафету будущим потомкам, какое второе нашествие после Гражданской войны выдержал многострадальный Крым. Но ведь и у моря есть отлив и прилив, так что всё вполне закономерно…!
Всплыли пред очами панорамные видения на Священном холме Руси уходящей и Руси нынешней. Если анализировать картину Нестерова «Святая Русь», то она действительно наилучшее выражение своего народа и своей страны в понимании истинным художником своего времени. Вот как она видится у Нестерова: «По широкой дороге среди перелесков и взгорий, мимо чистых речек и почернелых бревенчатых церквей, мерно роняющих в тишину осеннего дня колокольные звоны, мимо позабытых погостов и деревенек идёт под светлым северным небом большая толпа».
По описанию Паустовского: «Кого только нет в этой толпе! Идёт вся Русь! Идёт древний царь в тяжёлой парче и литом золоте; идут жидко звеня цепями, колодники, робкие сермяжные мужички, подпаски с длинными кнутами, странники в скуфейках, девушки с насурьмленными ресницами, что бросают нежную тень на их лица, озарённые каким-то целомудренным внутренним светом. Идут юроды, побирушки, истовые старухи, плотники, косцы, грозные старцы с посохами, подмастерья, идут притихшие белоголовые дети, глядя вверх на проблески солнца и на тянущих на юг журавлей. В толпе идёт Лев Толстой и невдалеке от него – Достоевский. Они идут в дорожной пыли со своим ищущим правды народом, идут вместе с ним в ясные, но пока ещё далёкие дали, о которых они не уставали говорить всю жизнь».
На холме Великий Макс, или вернее его Могучий Дух указал мне другую панараму…: «Руси юродивой постбольшевистского кошмара, начиная с её основы».
По широкой непроезжей дороге среди развалившихся деревень, экологически-жутких, как трубы чадящего крематория, заводских цехов, мимо загаженных болот и рек, куда мутной жижей стекает под водой весь фабрично-заводской канализационный сброс; почернелых, сиротливо ютившихся на фоне этих замызганных гигантов; бревенчатых изб; мимо позабытых погостов и деревенек, изуродованных в кратчайшие для истории сроки совхозно-колхозным экспериментом, идёт под мутным северным небом большое человеческое стадо.
Кого только здесь нет! Идёт прокажённая Русь! Русь века ХХ-го, начиная с её первой четверти. Идёт Сосо Джугашвили в тяжёлой серой шинели военного покроя, изрыгая из мощных ноздрей клубы чёрного табачного дыма, погоняя всех посохом; идут, жидко звеня цепями его карлики-опричники: мелкие, плюгавые; идут лагерники-колодники в выцветших фуфайках с камсой в ржавых котелках на обед, робкие мужички-середнячки, попавшие под молох коллективизации, странники-изгнанники; идут юроды, гонимые в психбольницы, ибо наступление на храмы отобрало у них последний приют; идут побирушки, плотники, специализирующиеся исключительно на гробах; косцы с национализированными косами; ранее грозные старцы с посохами в сибирскую тайгу от пришибленного мира; идут притихшие белоголовые от ранней седины дети, успевшие пройти, как через сито в департаменте неутомимого Феликса Эдмундовича по вопросам беспризорства, глядя в верх – в надежде на проблески солнца. В толпе идёт Лев Троцкий и невдалеке от него Бухарин. Они идут в дорожной пыли со «своим» ищущим правды народом, идут вместе с ним в «ясные», но пока ещё далёкие дали, о которых не уставали говорить всю жизнь. На их неутомимых плечах пышная, как у египетского фараона рака с «мощами» их «святого», который и явился катализатором этого скорбного «крёстного хода». И вот из этой социальной браги века ХХ-го появились новые «ходоки» - в век ХХI, то есть новоиспечённые гунны: братки, олигархи и все те, кто, набравшись сил, именно здесь, выплеснутся на материк, дабы удвоить свои усилия…
Я уже не верил в ласковость нынешнего народа, в его разум, в способность многое понимать. Безусловно он талантлив (уже в своём беспредельном терпении), обездоленный и как бы притихший не то перед новой бедой, не то перед великим освобождением!? И глядя на всё это, абсолютно не пасовал, а укреплялся всё более и более. Выработался девиз жизни, осмысленный с самой её основы: «Проделать весь жизненный путь – от бездушного обывателя и пустого шутника с лёгкой пошлинкой до человека внутренней гармонии и красоты, благородства и спокойного мужества». Как понимал нашего с Кириллом друга и соратника Булавина, великолепного и тончайшего графика, который буквально испарился из нашего мёртвого города в Санкт-Петербург, где зарплату ему платят истинные мертвецы, а не живые (выполняет портреты на надгробьях).
Из Солихламска в разные стороны света тонкими нитями, как паучьи лапы, осуществлялся невидимый внешним оком исход, каждый бежал куда мог: кто в свой последний приют на погост, кто в западную Европу, ну а кто-то, как и ваш покорный слуга во внутреннюю эмиграцию…
Вечером мы с Кириллом наконец решились, выпив для храбрости по бутылке прохладного «Хереса», выйти на этот «Бразильский Карнавал».
Уже на подходе к Центральной части были оглушены разнобойной, но с самой что ни на есть попсовой начинкой, слащавой музыкой, смело нашедшей приют в этом, ранее не признававшем никакой шелухи, месте.
Вся Центральная часть густо кишела праздношатающимися и тупоутомлёнными «отдыхающими» с постоянно-двигающимися челюстями.
С левой стороны пирса пронзительно завыл Витас; кажется из пиццерии; а из шашлычной справа, стараясь пересилить этот постсоветский сигнализатор, надрывался, патриотично отвоёвывая у конкурентов-азиатов желудки, Меладзе. В этом поединке на данный час грузины стремительно брали верх. Чуть впереди из пёстрого балагана честно подскуливал уже изрядно изношенный годами, пенсионер Леонтьев. Этот балаган по расцветке африканского какаду аккурат напоминал экипировку и самого певца. Здесь были все: и сам»король» этого жанра упадочного реализма Филипп, «величайшая подлость России» Баксов со своей неутомимой «Шарманкой»; слезливо стонала в истоме по ушедшей любви Буланова; где-то в густых кустах из частной спидолы, как кузнечик на фоне этих непотопляемых «динозавров», заверещал, усыновлённый ими ДэЦЛ. И всё это в одном звуковом безобразном потоке!
Мы, привыкшие к классике тишины и покоя, шли, как во время авиабомбёжки, в поисках надёжного бомбоубежища. Контузия была ужасна, состояние души в глубочайшей коме. Кто-то из невзрачного бокового дешёвого кафе, как издевательство, запустил «Ларёк» Ю. Шевчука, впихнув насильно его в эту кампанию. И здесь воочию осознал силу и мощь попсы, которую тщетно пытается победить с позиции Разума и Великодушия одиозный в своей непримиримой борьбе, Юрий Шевчук. Кажется Дантон говорил, что Революцию творят души благородные, а властью потом пользуются мерзавцы. Так получилось и в наше нынешнее время, что Шевчук, один из ярых и бескомпромиссных фигур 80-х, сегодня осознал, какой едкий пар был выпущен из котла в тот «ласковый май». Но это уже абсолютно другая история!?
Резко спустились к бурлящему от возмущения морю, чтобы осмыслить увиденное и услышанное. И тут же наткнулись в глубине под пирсом на мрачную картину: как два резиновых, как в боевиках янки водолаза, лихорадочно запихивали в чёрный кожаный мешок утопленника-туриста. Посейдон, исчерпав своё терпение, начал пожирать свои жертвы. Два ошарашенных голодранца мужского пола с голубым оттенком, оказавшиеся рядом, нас уже абсолютно не смутили своим первозданным видом. Глядя на этот скорбный упаковочный процесс широко раскрытыми от ужаса глазами, они быть может философски осмыслят: «Голыми пришли в этот мир – голыми и уйдём!»
Молча выпивали «Мадеру», заедая, как свежий коровий блин, пиццой, густо усеянной сверху устрицами. Небо пронзали лазерные лучи, напоминая чем-то ПВО для отражения вражеской авиации, а может быть и самих НЛО. Ведь здесь и своих гуманоидов было валом.
«Потерянный рай» Мильтона становился актуальным и незыблемым. Он всё более ощущался уже даже не извне, а изнутри самого себя. Вспоминалась эпоха падшего Рима и осмысление первохристиан, уходящих в катакомбы собственного Духа!
«Помоги же, Господи, устоять и не уподобиться им!!!»
О, Крым – ты чревище разврата!
Ты наполняешь лени боль.
Куда мы движемся во мраке
таинственных неволь?
Раздеты души, тело в моли
и, как селёдки на века, -
запомнишь ты все эти голи –
ведь Рим сгубили потроха!!!
Здесь жрут, здесь рот, -
как пик утехи, -
здесь задница, как клад ума;
здесь наслаждаются «пророки»:
для них сиё – не свет, а тьма!
И солнце оголяет голый зад,
Чтоб показать, что движемся
мы не вперёд – назад!!!
P/S: Мы тленны все, -
Меня не потроши.
Удавка из измотанной
И вырванной души.
Стон, разум во плену.
Покину Крым
Как Врангеля солдат:
Сей путь тернист,
Надеюсь будет свят!!!
* * *
«Если в лесу нет льва, царём зверей становится обезьяна».
Восточная мудрость
Иван Ильюкевич: Дневник паломника из Киммерии.