сага
череп небесного свода
накрепко землю объял
и океанские воды
словно большая змея
вкруг обездвиженной суши
плотным сомкнувшись кольцом
не отпускают и душат
труп великана наш дом
вечные спутники смерти
юркие толпы червей
ползаем роемся в тверди
мёртвой могилы своей
втайне мечтая о чуде
что не напрасна борьба
верим –
наградою будет
новая жизнь и судьба
ангел
Как преступник, изгой вне закона,
На тебя помолюсь,
Ты – икона.
Скажут:
«Кто ты? Не лезь, не по рангу».
Ну и что? Ну и пусть…
Ты – мой ангел,
Белый-белый,
Сияющий светом…
Жду тебя, как зарю,
Солнце, где ты?!
Ты сейчас далеко… в своём небе.
Я тебя так люблю,
Плакать мне ли?
Я же знаю – есть небо и счастье.
Может,
Муку терпя,
Стану частью
Так сейчас на меня не похожих
Неба, солнца…
и ангела тоже.
Бог
Две строчки срифмовал – ай, молодец,
Осилил восемь – уж великий гений.
Пусть интеллекта больше у растений,
Плевать, что вместо мозга – холодец!
Зато в стихах содержится мораль
И проповедь «добра», «любви» и «Бога»…
Пусть заливается досужий враль,
Ты лучше душу сделай недотрогой.
Ведь Бог находится совсем не там,
Куда указкой тычет проповедник,
Не в том, о чём твердят его уста
Во время нескончаемой обедни.
Лишь мимолётный след Его –
В глазах
Смеющегося радостно ребёнка,
В апрельски свежих
Тополя листах,
В росе
С утра на паутине тонкой,
В чуть слышном свисте
Быстрых птичьих крыл,
Слегка дрожащих, воздух рассекая…
В том,
Что, хоть нет возврата из могил,
Пир жизни ни на миг не затихает.
Бог не нуждается в речах (п)ослов,
О Нём везде вещающих натужно.
Ты посмотри вокруг – там ВСЁ,
Что нужно…
А уши – затвори от лживых слов.
больница
кунсткамера «память»
серая грязь вместо красок
прошлых событий и дней –
кладбище кукол и масок
бывших врагов и друзей.
что за нужда и забота
плюхаться из году в год
в это гнилое болото?
лучше посмотрим вперёд…
там, впереди, ожидают
в ярком сияньи мечты
счастье и радость без края,
мир неземной красоты!
полно...
мечтанья развей-ка,
выйдет всё вовсе не так –
будет любви на копейку
и красоты на пятак,
ну а затем
(как иначе?)
время, безжалостный змей,
всё обглодает и спрячет
мёртвые кости в музей…
лёд
превратится влага в гранит.
всё, что раньше было,
пройдёт.
снежной пылью грусть налетит
укрывая собой свежий лёд.
тихо,
холодно,
хорошо…
не придёт сюда ледокол –
если до сих пор не пришёл,
значит я теперь далеко
от бессмысленной суеты,
от обидного «Бог не дал»,
от счастливого «там, где ты»,
и останусь здесь
навсегда…
приговор
гиены,
стансующие* в гробах,
обшарпанный лунный диск,
улыбки, умершие на губах,
ко мне предъявляют иск
линия жизни моей -
аргумент
против, конечно,
не за
совесть –
поганый занудливый мент,
пытает: «смотреть в глаза!»
свободу
на дольки порежь, бармен…
истины?
хватит пол-литра…
выпью под закусь и сдамся в плен
Фемиде, богине хитрой
пусть оглашает она приговор
тот же из вечера в вечер:
«этот преступник,
убийца и вор,
отныне и присно –
вечен!»
---------------
* - сочиняющие стансы
счастье
когда
разрежешь точильный камень пополам
обычным столовым ножом,
тьма,
затаившаяся по углам,
наполнит собой весь дом,
и ты по колено в холодной крови,
в горячем цыганском поту
начнёшь безнадёжно кого-то ловить,
на помощь тебе
непременно придут
толпой ангелочки и черти
спеша, препираясь друг с другом...
а счастье
(подкравшись на цыпочках)
напугает до смерти
громким «гав» прямо над ухом…
куклы
Хорошо живётся куклам
в кукольном театре
стройным,
тощим или пухлым,
из соломы, ватным,
из папье-маше,
тряпичным
или из фарфора…
Все они –
народ отличный,
славные актёры.
Не житьё, а загляденье,
всё легко и просто,
а хозяин заведенья
тот,
кто выше ростом.
Для спектакля на потеху
он раздаст всем роли –
слов и пауз,
слёз и смеха,
радости и горя.
Сцены,
действия и части
развернутся живо
полные притворной страсти
и интриг фальшивых.
Верьте!
Куклам-истуканам
наплевать не это,
ведь Ромео деревянный,
из тафты Джульетта.
Бейте!
Всё равно не больно!
Хоть и плачут лица,
Сок течёт из ран свекольный,
Вместо слёз –
водица.
Обветшав,
в награду каждый
из страдальцев этих
рай получит.
Там бумажный
ангелок их встретит,
отведёт туда,
где вечный
седовласый Божик
повреждения излечит,
немощным поможет.
Он заштопает им раны,
разукрасит маски
(их улыбки будут рады
свежей белой краске).
А потом они совместно
с Богом в тёмном зале
«Жизнь людей»…
…посмотрят пьесу
мёртвыми глазами.
слова
чище чем первый снег
или грязнее грязи
тайные как побег
короче любовной связи
старше древних старух
мягкие как подушка
лёгкие точно пух
гремящие словно пушка
сочные как арбуз
ёмкие словно банки
бОльные как укус
нежные как лесбиянки
острые как стрела,
горькие как горчица
важные как дела
гламурные как столица
тихие точно вор
ноющие как раны
стыдные как позор
мутные словно туманы
умные как эйнштейн
сказочные как чудо
тошные как портвейн
свои… как предатель иуда
кино
Ни цветной, ни чёрно-белый –
серый
затянулся эпизод картины.
Режиссёр, лишённый чувства меры,
просто негуманная скотина.
Хэппи-энд
был где-то в середине,
годный для эффектного финала,
но неймётся нудному феллини,
киноплёнки у него не мало.
Действо, до абсурда продлевая,
всё смешал он и запутал хитро,
зрители, в апатии зевая,
думают:
«когда же будут титры?»
небеса
Надоели уже небесам
Наши жалобы, слёзы и стоны.
Бог повыдергал все волоса
И от жалости стал зелёным.
Если даже в небесном краю
Всем обидам и бедам внемлют,
Не завидую тем, кто в раю –
Лучше уж к Сатане, под землю!
ecce animus
чёрное солнце на огненном небе,
грязно-бездонный закат…
даже и тот, кто ни разу здесь не был,
глянув, поймёт – это ад.
Книгу прочтя улыбался беспечно:
«писано не для меня»…
ну а теперь – безнадежно и вечно
жить здесь, в геенне огня.
знал бы, сводимый мучительной жаждой,
душу свою, как в подвал,
что не удастся вернуться однажды…
да и чего я искал?
точных ответов на смутные мысли?
правды? основ бытия?
в воздухе тени вопросов повисли
умерших… умер и я.
нет же теперь ни чудес, ни загадок!
темень! яснее, чем свет!
знания вкус оказался не сладок,
освобождения нет…
***
из пушек стреляют
не целясь по воробьям
в опустевшей бутылке
всегда ещё несколько капель
с грохотом катится
строй колесниц-махаям
пугая синиц в небесах
в руках – журавлей и цапель
овощу каждому срок свой
и запах и цвет
каждый сверчок свой шесток
доскональным образом знает
вновь будет встреча
в мире, которого нет –
в городе вечной любви
средь бесконечного мая
не по сеньке шапка
тяжек для сивки хомут
в дырках тришкин кафтан
и в ледащую корм не в кобылу
кто появился на свет –
непременно умрут
к сожаленью понять не успев
что же с ними здесь было
Игорь Козин: "ECCE ANIMUS".