ЛАКМЕ
…ушел Жека 29 декабря (они потом с Катей еще обсуждали: что подлее, уйти от жены до или после Нового года), поэтому праздник она справляла одна. Не совсем одна, конечно, - пришли Катька с Виталиком, Наташка с Сергеем, Юля с Митей. Когда под бой курантов Ольга взглянула на окружавшие ее супружеские пары, у нее потемнело в глазах…
4-ого он зашел собрать вещи. Ей пришлось что-то искать и находить, подавать, складывать, нажимать коленом на сумку, чтобы застегнулась молния… Едва за ним закрылась дверь, сразу же обнаружилось, что он забыл какие-то жизненно важные мелочи, вроде упаковки лезвий в ванной или новых носков, которые она купила, но не успела ему показать. Ольга сложила все это добро в прихожей, поближе к двери, чтобы в следующий раз отдать сразу, оптом, не глядя….
8-ого января, в книжном, она столкнулась с Иркой Довгаль. Ирка обладала способностью исчезать на годы и появляться именно тогда, когда она более всего была нужна. Если бы Обществу христианского милосердия требовалось лицо на щит, то по праву это должно было быть лицо Ирки Довгаль. Добрее и гостеприимнее человека Ольга не знала. Хотя в их компании и доброта и гостеприимство были обязательным сочетанием качеств. Ольга была счастлива в друзьях.
11-ого она приехала к Ирке в гости. Они посидели, вспомнили студенческую юность, немного выпили, Ирка с максимальной деликатностью расспросила о Жене (они не были особо близки, и Ира называла его официальными именем, которое он сам ненавидел; близкие друзья называли его только Жека). Почему-то именно перед Иркой Ольга наконец-то выговорилась и выплакалась. Они сообща решили, что это ненадолго, что покобелится и вернется, что в браке всегда наступает момент, когда мужику нужно, хлопнув дверью, сходить налево - якобы всерьез и навсегда, а на самом деле для встряски… И нужно только набраться терпения и мудрости…
Ирка и ее муж Сережа оставляли Ольгу ночевать, но она представила, как они уложат ее спать, а сами нарочито тихо, на цыпочках, начнут ходить по дому, мирно обсуждать свои дела, и ей придется слушать этот такой убаюкивающий, но такой ранящий теплый семейный шепот… она отказалась. Ирка настаивала, чтобы Сергей отвез ее домой. Но было еще не поздно, всего-то одиннадцать вечера, а Сергей выпил пару бокалов шампанского и Ольге не хотелось, чтобы у этих, пусть не самых близких, но так кстати объявившихся людей из-за нее возникли проблемы. Тянуться в троллейбусе было лень, хотелось быстрой и комфортной езды, но на такси денег стало жалко, и она с радостью села в подвернувшуюся маршрутку. Всю дорогу старалась не смотреть на симпатичного водителя, но возле Восточного вокзала поневоле пришлось к нему обратится, попросить, чтобы он притормозил. Засмотревшись, она опустила ногу с высокой подножки, нога скользнула, ушла под машину…
От боли Ольга на несколько минут потеряла сознание, а когда очнулась, то уже сидела на лавке, вокруг нее суетились двое не менее симпатичных парней (находясь в замужестве, она даже не замечала, сколько замечательных молодых мужчин ходит по улицам безо всякого присмотра). Парни сами были навеселе, один вызывал скорую, второй снимал ей сапог кажется даже гладил по ноге… Дайте пройти, я врач – кричала расталкивая ротозеев какая-то женщина. Оценив на глазах распухавшую ногу, она безапелляционно объявила: девушка, у вас двойной перелом, сломана голень… и исчезла.
В машине скорой помощи Ольга ругалась матом по-немецки. Ее детство прошло в Германии, в гарнизоне, где служил отец, и к двенадцати годам, когда папу для разнообразия перевели служить в Монголию, она уже знала все немецкие слова, необходимые для выражения чувств. В Германии ее отдали в музыкальную школу при гарнизонном ДК. Отец купил у какой-то старой немки подержанное, но в хорошем состоянии, пианино. Когда они приехали в Монголию, то там тоже было некое подобие музыкальной школы, но не было учителя фортепиано. Папа уже собрался покупать ей аккордеон, ведь тот тоже с клавишами, но мать отговорила. В детстве Ольга была щупленькая, аккордеон был ей не по росту... Жека, который классической музыки не любил, говорил: «Ты сама музыкальной школы не закончила, так что не наезжай…».
В машине Ольга вспомнила про мобилу, подняла крик, мобила конечно же лежала в кармане куртки. Нажав функцию «принятые звонки» она искала номер, по которому можно было бы позвонить. Выбирать было почти не из чего, удобней всего показалось звонить Катьке. Она нажала кнопку, поплакала в трубку: «Катенька, ну за что мне это, ну скажи, что я плохого сделала?!», пару раз назвала ее Жекой, но Катька промолчала, сделала вид, что не заметила. Конечно, более всего она хотела позвонить ему, но ему нельзя было звонить. Ни боль, ни принятый алкоголь не могли ее заставить отважиться на звонок и просьбу о помощи.
В больнице скорой помощи, где всякого видали, ее запомнили сразу и надолго. Во-первых, потому, что она продолжала материться по-немецки и при этом по-русски приговаривала: «Извините, извините меня, но мне так больно!»… Во-вторых, ногти на руках и на ногах у нее были накрашены одним и тем же ярко-алым лаком. А в третьих, больше всего ее беспокоило, чтобы джинсы не разрезали, а сняли каким либо другим образом. «Хоть через голову снимайте – сказала она, - 120 евро стоят. Про ножницы можете забыть». Джинсы были расклешенные с безумными васильками по калошине. (Через пару недель, пообщавшись с медсестрами, она с облегчением убедилась, что никто из персонала не запомнил того, что ее привезли пьяную, все помнили только лак и васильки).
После рентгена ее отвезли в процедурную, где молодой симпатичный врач (как все-таки на одинокую женщину действует алкоголь!) смотрел на нее бешеными глазами (такие же глаза были у Жеки, когда он злился), и проверял дрель (посмотрит на нее, включит дрель, посмотрит на нее, включит дрель… нет у Жеки глаза красивее). После того, как укол новокаина подействовал, он наклонился над ее ногой, она испуганно закрыла лицо руками. Через минуту, так ничего и не почувствовав, она посмотрела на него. «Ну, разве больно? – спросил он обиженным голосом, - ведь совсем не больно…».
Наконец просверленная, проткнутая спицей, зажатая в тиски она была оставлена в темной палате на растерзание своей беде. За окном стояла вьюжная январская ночь, 12 января, завтра Старый Новый год, в сугробах вились и переплетались кривые дорожки, напротив, в окнах многоэтажного дома, горели гирлянды на елках. За окном продолжалась жизнь, к которой она уже не имела никакого отношения. Она захлюпала носом. «Тетя, Вы плачете? – спросил мальчик, оказавшийся ее соседом по палате, – Конечно, плачу, а что мне еще остается делать!» Мальчик с удовольствием рассказал историю своей травмы, такой же бессмысленной, как и ее собственная. Дите уже давно можно было бы и домой отправить, но мать-алкоголичка не торопилась его забирать. Желание лить слезы пропало, тем более, что плакать лежа на спине было неудобно. Успокоившись, она подумала: Ну, вот я и нашла себе занятие на ближайшие пол года. Жека может отдыхать, не до него…
Через неделю, науськанный Катькой, он пришел с апельсинами, шоколадкой и блоком сигарет. Они поставили мальца на шухер, покурили в палате, говорить - кроме как о болезни - было не о чем. С чрезмерными подробностями, явно испытывая садистическое удовольствие, она рассказала ему, что гипс не менее чем на три месяца, а может и на пол года, как срастется. Если срастется плохо, то будут ломать. Ломают следующим образом: обезболивают, берут натуральный молоток и бьют вот в это место… Он старался не смотреть на ее ногу, на ее судно, на ее растрепанные волосы, он вообще искал глазами какую-нибудь безопасную точку. Отдав ему обратно ключи, Ольга объяснила, на какой полке лежат шерстяные носки (в палате ночью холодно, днем еще так сяк, а ночью невыносимо, тем более что все равно спать не можешь). Попросила привезти чистое белье попроще (все равно красоваться нет перед кем). Долго объясняла, какой именно из двух халатов нужно взять в ванной (тот, что потемнее, а то не отстираю потом… на самом деле, тут все почти стерильное, но не хочу хорошую вещь больничным запахом загаживать). Жека был брезглив к неприятным запахам, и ей становилось немного легче от того, что он тоже страдает вместе с ней, хотя бы чуть-чуть. Он навестил ее еще пару-тройку раз, но домой ее перевозили уже Катька с Виталиком. Перед ступеньками подъезда она верещала как перед казнью. В конце концов, Виталик просто взвалил ее себе на плечи и донес до дверей квартиры. «Здравствуй тюрьма» - сказала Ольга, входя в дом, все грустно засмеялись. На самом деле в тот момент она думала, что у Жеки и спина пошире, и лопатки не такие острые, но все равно Виталику спасибо.
Неожиданно выяснилась, что самая большая проблема не в том, что тяжело передвигаться по квартире, что кто-то должен приносить продукты, что днем и ночью, а особенно ночью нога «агнем пячэ и рве, пячэ и рве»… Самая большая проблема состояла в том, что она не могла помыться без чужой помощи. На Катю рассчитывать было нельзя, Катя без каблуков была ей ровно по грудь. Ничего не оставалось, как попросить Жеку. Ей очень-очень не хотелось, чтобы он воспринял это как попытку заманить его обнаженным телом - давно знакомым и родным, и уже, судя по всему, опостылевшим. Но с другой стороны, у нее не было выбора. Плевать, что он подумает о бывшей жене и что он скажет жене нынешней, она не может ходить грязная только из-за того, что они будут ее обсуждать, смеяться над ней, или, что еще хуже, сочувствовать «Пусть хоть обхохочутся там у себя… главное, я буду чистая».
Дважды в неделю Жека приезжал к ней, ставил табуретку в ванную, заворачивал загипсованную ногу в пластиковый мешок из-под картошки, крепко перевязывал его у горловины, снимал с ее плеч халат, помогал взобраться на табурет, включал душ, пробовал воду, намыливал маленькую розовую мочалку в форме сердечка. Он прикасался к ней везде - нежно, требовательно, настойчиво, с неизбежным результатом, а главное с периодичностью, о которой многие жены в этой стране только мечтают – дважды в неделю. В завершение процедуры собирал воду с полу в ванной, пылесосил ковры, выносил мусор. «Мужья жен-инвалидов очень домовиты» - язвила про себя Ольга. Он досиживал, пока она не обсохнет и не отогреется, иногда помогал накрутить волосы плойкой и уходил. Ничего не рассказывал, она ничего не спрашивала.
Однажды позвонила Катька и сказала: «Представляешь, я столкнулась сегодня с ним в метро, он мне сходу говорит – обрадовался так, как будто давно не виделись – приходите с Виталиком к нам в гости. Я закосила под дурочку, говорю – к кому это к вам? «К нам с Алесей». «Я на него так посмотрела. Я, конечно, своего лица не видела, но у меня такое выражение было: ты что, Евгений, здоров ли ты… Ну и на что это по твоему похоже? Скажи мне, на что это по твоему похоже, если только не…» – далее следовал приблизительный матерный эквивалент слову «чудачество».
«Это похоже на то, что он засел там основательно, Катя. Они обживаются друзьями».
Тем не менее, дважды в неделю (по вторникам и пятницам он ходил играть с друзьями в волейбол, поэтому банными днями были понедельник и четверг) он приезжал, ключи перекочевали обратно к Ольге, и хотя ей это было неудобно, и она ему об этом намекала, но взять ключи и открывать двери самостоятельно он отказывался, ей всякий раз приходилось ковылять до двери а потом кричать «Подожди, я отойду, ты меня зашибешь». «Все-таки мужчины дураки, думала она, до конца жизни все какие-то детские ритуалы, условности…»
По ночам она слушала любимый диск Монтсеррат Кабалье, дуэт из оперы, название которой она не помнила, диск им записали знакомые, подарили без оглавления, она ставила номер 7 на риплэй, экзотическая мелодия вилась и поднималась в гору, соскальзывала и подхватывалась струнными, грудь ровно поднималась в такт музыке, и боль в ноге отступала, боль в сердце… То, что она испытывала к нему, было не обидой, не жарким желанием оторванной от любимого женщины; то, что она испытывала к нему, было жалостью, состраданием: какой он все-таки глупый, глупый маленький мальчик, поманили его рыжим локоном, завлекли его звуками волшебной дудочки, ведь у каждой женщины, даже у самой никудышней есть волшебная дудочка, и он поплелся завороженный…Чем ты сейчас оправдываешь себя, там, вдалеке, не со мной, какие слова находишь, ты только мне не говори эти глупые слова, лучше приходи молча, я положу голову на твою руку, ты, как всегда, шепнешь мне на ухо: ну так как фамилия композитора, от кого тащимся… Я засмеюсь и не стану отвечать, как всегда… Самое страшное преступление мужчины состоит в том, что однажды он делает женщину счастливой, а потом не может продлить это состояние бесконечно…
Сегодня, впервые за два месяца она проснулась не с первыми троллейбусами, а когда солнце заглянуло в окно и положило горящие полосы на подушку. Нога уже заживала, и в хорошую погоду она почти не просыпалась ночью. Еще недельку, и можно будет попросить Жеку немного обрезать гипс, хотя бы до колена, уж больно тяжело его таскать. Она валялась до часу дня, оттягивая момент, когда пришлось бы тащиться на кухню, заваривать кофе, закуривать первую сигарету. Курила она раз в два часа: полпачки – день прошел, три пачки – неделю вон. К вечеру погода испортилась, сначала заныла нога, потом небо затянуло серой пеленой, потом началось смеркаться, и вот у же откуда-то из черных глубин неба падают снежинки, стремясь попасть в свет фонаря, покружиться в танце, прежде чем упасть на землю.. Когда в дверь позвонили, она не сомневалась, что это Жека, хотя сегодня был четверг… но, мало ли. Он зашел, стряхнул с волос снег, спросил: «Ну как ты?».
Думая о чем-то о своем, он сидел на кухне, устало положив руки на стол, и следил за тем, как она, тяжело опираясь на костыль, заваривает кофе, готовит кофейные приборы, накладывает в тарелку печенье…
Послушаем Монтсеррат?
Ну что ж – думала она – по крайней мере я приучила его слушать оперную музыку, не морщась. Что еще хорошее я сделала для него? Что мне поставить себе в заслугу?
Хорошо, я сейчас принесу.
Я сам схожу.
Нет, сиди, мне нужно больше двигаться.
При звуке валторн он улыбнулся. Она знала, о чем он подумал, и тоже улыбнулась. Она часто забывала имена и названия. Однажды целый вечер пыталась вспомнить имя Тома Хэнкса. Около полуночи совсем отчаявшись она позвонила Катьке, Катька вытолкала Виталика из постели и тот копался в кассетах пока не нашел на коробке – как ему было подсказано - имя на «Т» и короткую фамилию, «похожую на Хайек, Хайк, но не Хайк…».
Тайком от Ольги Виталик разместил в Интернете объявление «Эффектная молодая женщина, чья длинная прямая правая нога на несколько месяцев закована в гипс, нуждается в заботе и внимании со стороны неглупого и умелого мужчины. Спонсорство исключается, только оголтелый секс». Когда стали приходить письма, он спросил разрешения давать кандидатам Ольгин телефон. Ольга посмеялась, но давать телефон запретила. Жаль, что нельзя рассказать это Жеке. Пусть бы он посопел и потаращил глаза. Хотя кто его знает, может наоборот, обрадовался бы…
В дверях, уже застегивая куртку, Жека сказал, «А я тебе подарок принес» и достал из-за пазухи ярко-алую шелковую розу на маленькой булавке. «В тон твоего лака». (Силы небесные, я научила его покупать вещи в тон…). Он осторожно прикрепил розу на ее левом плече, погладил рукой по тыльной стороне шеи, притянул к себе ее голову и несколько раз мягко куснул за мочку уха. Он всегда так делал, когда хотел заняться с ней любовью, Ольга даже обижалась – «что я собака Павлова, что ли…». Не сказав ни слова, он вышел за дверь. И хотя она знала, что не успеет добраться до окна кухни, чтобы на прощанье взглянуть на него, но все-таки поспешила, спотыкаясь и чертыхаясь, обтирая плечом стену. Случайно ее взгляд упал на книгу, лежавшую рядом CD-проигрывателем. На книге, отсвечивая острым металлическим блеском, лежал диск, который она так и не поставила на вертушку… Номер седьмой, как всегда на автоматическом повторе, звучал из динамиков. Не имея времени задуматься над этой неразрешимой загадкой, Ольга дотянулась до занавески, но все что она увидела это тень Жеки, неизбежно ускользающую за угол дома. В одно мгновенье тень исчезла, тотчас же замолчала и музыка. Она опять посмотрела на диск. Она бы и дальше смотрела на него не отрываясь, не в силах отвести глаза, но зазвонил телефон, и она поспешила обратно в прихожую в надежде на то, что это именно он, стоит за углом в телефонной будке и прижимает трубку к небритой щеке, хочет что-то сказать ей, что-то такое, что не посмел сказать в глаза, хочет услышать ее, а она несчастная обезноженная корова тратит вечность на то чтобы добраться до телефона, только бы он подождал, ты только подожди меня, ты же видишь, я стараюсь…
Задевая костылями за стены, Ольга допрыгала до аппарата, сорвала трубку, услышала голос Кати, торопиться стало некуда, она сказала: “Подожди, подруга, я сяду”. Прежде чем сесть, аккуратно пристроила костыли в угол, возле дверного косяка:
- Ну, излагай, дочушка…
- Оля, ты сидишь?
- Уже сижу.
- Ты знаешь?
- Что я знаю?
- Тебе разве никто не звонил?
Ольге никто не звонил, ни сегодня, ни вчера. Ей редко звонили в последнее время, если только Катька или Виталик по просьбе Катьки, Ирка Довгаль, у которой до сих пор виноватый голос, Наташа или Юля с дежурными вопросами, или Жека с предупреждением о приезде… но сегодня ей не звонил никто и ее это вполне устраивало.
Катька, раздавленная необходимостью сообщить какую-то новость, заговорила часто, пропуская слова:
- Ты же знаешь, что его рыжая живет возле Червенки. А там новый подземный переход, но по нему никто не ходит. И он спешил на остановку, и пошел через проезжую часть…
…Я думала ты знаешь…
…он переходил, и его… Оля… его сбила машина. И водитель такой попался, другой бы уехал, а этот остановился. В общем-то нормальный мужик, он не виноват… в общем-то, Жека сам полез на красный свет, хотел проскочить …он хотел Жеку отвезти в больницу… сразу… но появилась какая-то женщина, сказала, что она врач… Она сказала: ни в коем случае не трогайте, у него сломаны шейные позвонки, ни в коем случае не передвигайте, вызывайте скорую… вызвали скорую… но скорая даже доехать не успела, он не приходил в сознание…
…я думала ты знаешь…
…Оля, он умер сегодня утром, люди на работу шли…
…Оля, почему ты молчишь… Ты не молчи… Оля…
Ольга перебирала пальцами шелковую розу на левом плече. Тонкие, согретые ее телом лепестки уже впитали запах духов, которыми она тайком успела взбрызнуться, когда он вошел в дом. Ткань была такая легкая, такая невесомая, но роза была реальной, она ощущала каждую ниточку между подушечками пальцев….
«Лакме». Конечно же. Лео Делиб. Опера «Лакме» Дуэт Лакме и Малики, он и начинается со слов: я – Малика… Праздник на храмовой площади, сцена в которой подруги-соперницы встречаются с английским офицером Джеральдо…
ДК располагалось в здании, построенном еще до войны, чуть ли не при кайзере. Они сидели в холодном, с высокими потолками классе, на уроке музыкальной литературы, учительница рассказывала им сюжет оперы. Все имена показались им такими дурацкими, они – глупые дети - смеялись…
Я вспомнила, Жека. Я вспомнила.
ПЛАСТИКОВЫЙ СТАКАНЧИК
… меня усадили напротив Иркиного мужа, сама Ирка села по правую руку от меня, а Петруше – кандидату – определили место слева от меня.
- Почему именно здесь? – спросила я.
- Слева твой профиль красивее!
Не поспоришь, тем более сама напросилась.
Личный житейский опыт и лабораторные испытания подсказывают: дружить следует с женщинами, у которых замечательный муж, дом – полная чаша и всегда здоровые дети. Никто с таким энтузиазмом не занимается обустройством жизни богом обиженных подруг, как женщины, у которых всё всегда хорошо. И стоило мне позвонить Ирке Довгаль и намекнуть, что в моей личной жизни – как бы это помягче выразиться - …пустота, как через три дня мне было назначено знакомство с предполагаемым кандидатом…
Петруша оказался говорливым светловолосым пареньком, чистеньким, худым как глиста, веселым и непоседливым (серо-голубые глаза, длинные ноги…! Зарекалась же!).
Мне даже понравилось, что он такой болтун. Мой первый муж не умел говорить в обществе. За праздничным столом он всегда сидел с таким видом, что ему вот-вот предоставят слово и он скажет что-то очень важное, но слово ему вcе не предоставляли и вид у него был чем дальше, тем обиженней…
Однажды, когда я лежала в больнице, моему отцу вздумалось навестить меня в 11 часов вечера. Мужу ничего не оставалось, как сопровождать его. Они оказались перед запертыми воротами и отец, который не хочет стареть и пользуется любым поводом, что бы продемонстрировать свою молодцеватость, без труда через забор перепрыгнул. А мой муж полез под ворота и изрядно измазался. Отец ненавидел моего мужа и иначе чем «этот червяк» не называл.
Глядя на беспокойного от избытка сил Петрушу, я подумала, что он-то через забор сиганул бы не задумываясь. И отцу моему Петруша наверняка понравился бы, несмотря на разницу интересов…
Ирка настойчиво описывала мои достоинства, ее муж кивал головой, а гость с интересом поглядывал на мой медальонный профиль. «Ничего-ничего, мальчишечка - думала я, - что ты скажешь, когда я всем своим анфасом развернусь…».
Когда мы вышли на площадку покурить, он вкратце рассказал мне свою жизнь: родом из поселка неподалеку, 25 минут электричкой, ПТУ, разведен, работает на рынке продавцом: телетехника, видеотехника, какие-то антенны – в общем то, в чем я ничего не понимаю… Вскользь упомянул о какой-то жизненной драме:
- Если хочешь, потом расскажу…
Насколько я поняла, потом – это когда мы поедем ко мне…
…Приехали мы ко мне…
Нет! Сначала мы стояли на остановке. Я для себя решила:
Если предложит ехать на троллейбусе – сразу отправлю на последнюю электричку.
Если предложит ехать на маршрутке – тем более отправлю на последнюю электричку, память о ноге, которую я сломала выходя из маршрутки не то что свежа, я эту память физически чувствую от бедра до пятки, особенно в дождливую погоду…
Но он, ни о чем не спрашивая, поймал такси, открыл мне дверцу, сел сам, устроился поудобнее и только после этого спросил:
- Куда?
-
…так вот, приехали мы ко мне, я переоделась, показала ему шрамы на ноге, но так… без фанатизма, выше колена халат не задирала… Достала из загашника бутылку вина, он спросил:
- А стаканчики?
Его провинциальное простодушие меня умилило:
- Никаких стаканчиков! Для таких случаев есть бокалы!
И он, в ответ на трагическую историю про мою безвинно поломанную ногу – держа в руке бокал красного вина - рассказал о своей жизненной драме. Бокал дрожал в его длинных пальцах, в глазах у него стояли слезы и у меня в глазах стояли слезы…
Я не знаю, может быть это его безотказный способ соблазнять сентиментальных девушек… но, с другой стороны, хорошо, когда твой любимый статен, миловиден лицом, успешен и удачлив. Гордиться любимым приятно. Но если мы знаем что-то такое, чего не следует рассказывать всем подряд, если у него есть тайный изъян: невидимая глазу болезнь, несчастное детство, разбитое кем-то сердце, обиды и уроны нанесенные людьми ли, обществом ли… если только у нас есть повод его пожалеть, откликнуться сладкой болью на мимолетное напоминании о его страдании… только в этом случае наша любовь становиться совершенной, полной и осмысленной…
Стоит ли говорить о том, что с кухни мы плавно переместились в спальню, минуя гостиную. Вариант «может телевизор посмотрим?» даже не рассматривался. И вот, когда он уже завис надо мной аки грозный коршун (или ясный сокол – как вам больше понравится), он вдруг – этот ужасный, непредсказуемый человечище – отпрянул от меня и изобразил на лице невыносимую муку сомнения.
- Можно я у тебя спрошу что-то? Только обещай, что ответишь честно!
- Конечно, спрашивай!
- Скажи, я действительно тебе нравлюсь, или тебе просто нравится мой член?!
Я хотела ему сказать: «Знаешь, Петруша, в тусклом свете луны все члены серые…», но подумала, что его и так уже напугали моей недописанной диссертацией по имажинистам, так что не стоит лишний раз демонстрировать интеллектуальное превосходство. Не в трамвае, в конце концов…
С другой стороны, держать на себе его 68 упоительных килограммов было достаточно тяжело, и язык чесался завернуть что-нибудь вроде: «Ты доеби сначала, а потом разберемся…»… Но, друзья мои, душевная простота прощается только мужчинам. Женщинам она не прощается никогда. Кроме того, нельзя нарушать цельность образа: если у тебя на лбу написано, что ты «тургеневская девушка» и «ботаничка», то будь добра нести этот крест до гробовой доски. Так что, язычок я прикусила…
Но… буду честна с вами. Почему-то сегодня хочется быть абсолютно честной - до последней крупицы, до самого дна… Есть за мной грех, признаю, люблю изображать из себя идиотку. Хлебом не корми. Поэтому я свернула губки бантиком, похлопала ресничками и сказала: «Конечно, из тех двух с половиной членов, которые я видела в своей жизни твой самый выдающийся! Эффектный! Великолепный!… Но на самом деле, для меня главное - не это! Для меня главное - душа! Чтобы человек был хороший. Чтобы был заботливый, нежный и надежный… и чтобы дети красивые получились…».
Одним словом, хотя меня никто не просил и парабеллум к виску не приставлял – сказала чистейшую правду…
И знаете, что он мне ответил?
- Хочешь, я тебе починю что-нибудь?…
Да, хочу. Почини. Меня почини. Кулибин.
…утром я гладила я его пшеничные лохмы, он проснулся, повернулся ко мне, улыбнулся и два раза хрюкнул: Хрю-хрю!
«Милый!» подумала я, и это запретное слово все определило. Неважно, вслух оно произнесено или мысленно, но если я говорила мужчине «милый», - значит все: пиши пропало, намыливай веревку, куй кандалы - любовь пришла….
Очень скоро он ушел, у него были какие-то встречи, мы деловито записали телефоны…
Больше я его не видела. И не слышала…
Нет - вру! Вру, конечно же! Слышала один раз. У сестры был День Рождения, мы всем большим семейством поехали в деревню к дедушке и бабушке и обратно возвращались пешком. Транспорт уже не ходил, и десять километров мы преодолевали короткими перебежками, от остановки до остановки. Формальный повод: дать моей ноге отдохнуть, на самом деле - на каждой остановке мы делали привал, выпивали и закусывали. И вот во время одного такого привала он и позвонил. Все гомонили, я плохо его слышала. Моя сестра, сразу же прильнувшая ко мне щекой, спросила «кто это?» таким громким шёпотом, что в Литве и Румынии птицы спорхнули с гнезд… Я - больше на пальцах – объяснила, кто это и тогда моя сестра, которая ни разу его не видела, начала кричать в трубку:
- Петруша, мы так соскучились, Петруша, приезжай к нам!!! (куда приезжай, на чем приезжай?!) Петруша, у нас много водки и закуски! У меня сегодня День рождения…
А за спиной в это время кто-то голосил: «Нэсе Галя воду…»
Я абсолютно не помню, что он мне говорил. Знаете, так бывает: текст ушел, осталось только ощущение. Ощущение, что человек, сам не зная зачем, позвонил, позвонил, сомневаясь в том, что следует это делать, и к концу разговора пришел к выводу, что звонить не стоило… Но что именно он мне говорил - я не помню…
Так вот, о его личной драме… я же собиралась рассказать вам о его личной драме… а сама болтаю всякие глупости, время ваше убиваю…
Родом он, как я уже говорила, из деревни, точнее, там поселок, я мимо него сотню раз проезжала, но в самом никогда не была…
…у его родителей долго не было детей, но потом родился он, через пару лет сестра младшая…
Жили они очень скудно, и малые в детстве промышляли тем, что собирали бутылки. Через поселок протекает река и все местные алкаши от первой травы и до первого снега выпивают строго «у воды». Они собирали бутылки и за пятачок оказывали мелкие услуги: горбушку принести, нож консервный, стаканчик пластиковый, огурец с огорода…
Потом ПТУ, потом он женился, потом он развелся… Я ожидала, что он скажет: «не сошлись характерами» - он и сказал, все как положено… Я еще подумала, что когда мужчины женятся, то, очевидно, предполагают что женщина - безотказный агрегат для любви и хлопот по дому, а через пару лет неожиданно выясняется, что она живой человек, и у нее есть характер…
…уже лет 5-6 как работает на рынке у себя в поселке. Характер у него веселый, заводной, и как многие люди работающие на рынке он вступает в разговор сходу, не заботясь о припоминании лиц и обстоятельств знакомства…
Как-то летним погожим деньком, подходит к нему парень, немного постарше его, вроде бы знакомый, а если и нет, то что за беда… Подходит и предлагает обсудить какое-то дело… Сговорились встретиться после работы. Он даже особо и не задумывался зачем, мало ли… Этот парень, Витя, зашел за ним, они сели на первую попавшуюся лавку, выпили пива, и Витя его огорошил:
- Вы… то есть ты, Петя – наш брат…
По его словам, их мать – настоящая мать - умерла сразу после родов, и отец, у которого уже были на руках девятилетняя девочка и пятилетний пацан, просто не забрал ребенка из роддома. Подписал бумагу и вышел за порог.
Жили они рядом, в соседней деревне: три километра если по шоссе, километр - если напрямик, через поле… Когда дети выросли, они сразу начали искать младшего брата, и по кое-каким неоспоримым признакам получалось что их брат – это он.
Петя конечно ничего такого не ожидал. Он предполагал, что, может, собеседник его - баптист какой, начнет брошюрки совать, или еще хуже… времена сейчас дикие, маньяки свободно ходят по городам и весям… или человеку выпить не с кем… Но такого! Он стал отпираться, рассказывать про свою семью, приводить доводы…
Простились на том, что все хорошенько выяснят и еще встретятся…
Домой он вернулся не в себе, сестра сразу заметила и без труда его расколола. Они решили, что ничего не остается, как спросить родителей напрямую. Мать они застали в кухне, она стояла у плиты, обернулась, увидела бледное лицо сына, его воспаленные глаза…
Все оказалось правдой: у них не было детей и они, потеряв надежду, усыновили месячного мальчика из Дома малютки, переправили в документах дату его рождения, переехали в другой конец поселка и 26 лет их никто не беспокоил. Лихо мимо обходило.
- Но ты, Петруша, ничего такого не думай – сказала мать – ты был наш сын, ты и останешься наш сын… а с этими людьми ты лучше не знайся…
Но, конечно же, он познакомился и со старшей сестрой, и тетками-дядьками-племянниками и прочими родственниками. И хотя все его принимали очень хорошо, как родного, ведь он и был родным, но одна обида не оставляла его: если их было так много, если они жили и живут так тесно и дружно, то почему они бросили его тогда?
На Радуницу они втроем: он, Витя и Лена, старшая сестра - поехали на могилку к матери. Всю дорогу его душило предчувствие слез. Лена деловито принялась выметать мусор, Витя поправлял оградку и все было так обыденно, что ему расхотелось плакать. С фотографии на него смотрела незнакомая женщина, молодая, с добрыми глазами. Он ничего не чувствовал к этой женщине и не хотел чувствовать. Боялся принять эту потерю… Уходя, Лена скоренько всплакнула… скорее для порядка. Потом она взяла Петрушу под руку, он перехватил ее сумку, в которой принесли нехитрое поминальное угощение, и они направились к дыре в заборе, потому что так было ближе…
…Только с отцом он отказывался знакомиться. Хотя Витя и Лена, все время находили какие-то благовидные предлоги и поводы, но он говорил «нет». Не грубил, но и не соглашался. Тогда Витя купил у него какую-то антенну и попросил установить ее в доме отца. Эта хитрость была совершенно прозрачна для Петруши… но в какой-то момент его решимость сопротивляться до последнего ослабла, и он уступил: что ж, пусть так и будет. Пора и увидеться.
Взволнованные и нарядные, они шли через поле по тропинке, по которой он и пешком ходил и носился на велосипеде сотни раз, давно привычный пейзаж: знакомые домики в зелени, пробивающейся через потемневшие заборы, неумолимо приближались к ним… На обычной сельской улице они повернули к обычному сельскому дому, и от мысли, что это мог быть его родной дом, показалось, что по лицу ударили чем-то влажным и горячим … Но отступать было некуда.
Они поднялись на крыльцо, из-под которого выскочила и по долгу службы тявкнула мелкая, вислоухая собачонка. Постучали в дверь, не дожидаясь ответа, знали что не заперто, знали, что их ждут, они вошли…
Навстречу с табурета поднялся худощавый длиннорукий мужчина, с испитым, в мелких багровых сосудах лицом, такой же жилистый, длиннопалый и русоволосый как и все в их семье. Выцветшими, когда-то ярко голубыми, глазами он смотрел на своего сына, и не было в это взгляде ни теплоты, ни раскаянья, ни любопытства…
И вдруг свойская, радостная улыбка озарила морщинистое лицо старика:
- А-а-а… да я тебя помню, пацан! Ты ж мне на речку стаканчик приносил.
СОВЕТЫ СПЕЦИАЛИСТА
Сегодня в дневном шоу какой-то член с бугра сказал, что если у вас депрессия (с таким же успехом можно было сказать: если у вас синдром хронической усталости, или - если у вас повреждена аура, или - если вы потеряли привлекательность для мужа, или - вы потеряли девственность и не можете вспомнить с кем…), то рецепт следующий:
1. Примите контрастный душ
2. Выпейте чаю с ревенем и черникой
3. Посмотрите в небо.
Так вот, подруги мои:
Уж чего-чего, а чаю с ревенем и черникой у меня в доме в помине нет. У меня вообще никакого чая нет. Я многие годы сижу на кофе с сигаретами, как и многие другие женщины в этой стране и в этом мире, женщины, у которых не нашлось ни повода, ни мужества (бессмысленный каламбур), для того что бы беречь свое никчемное здоровье с помощью каких-то мифических разноцветных чаев (только не уверяйте меня, что это вкусно, все прощу, только лицемерия никому простить не могу, как ни стараюсь). Впрочем, херу из дневного ток шоу на мою кофеманию плевать с высокой колокольни, и я его даже где-то понимаю….
Взглянуть в небо я могу – это единственное, на что я способна сегодня. Только что я там увижу. Пять недель стоит такой туман, словно мы жители викторианского Лондона… или приморского поселка на Чукотке, на худой конец… (на худом конце, на Чукотке – опять необоснованный, с неба взятый каламбур, извините, сорвалось….). Не видно неба уже дней сорок, смотри – не смотри…. А я смотрю, а я – надеюсь, я - примитивное животное, мне солнце выглянуло – вот и радость, вот и повод жить… Только солнца нет, как нет, и страшное подозрение (параноидальное, по сути своей, закрадывается в душу: может быть его уже не будет никогда?!…).
…Вчера мой любимый и единственный (интересно, к какому по счету мужчине я применяю это определение? Не честнее было бы сказать: «вчера мой любимый и единственный № 47»…) описался в постель. Мне не спалось, я гладила ему спину, когда он вдруг повернулся, сел, резко выгнулся и затем затих, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом мне в грудь, словно искал сосок… А через несколько минут я почувствовала под ногой быстро остывающую лужу…
Час спустя ему и самому стало холодно (вы можете спросить: а что ты делала этот час? Да ничего не делала, любовалась на него, обосцанного, и ждала), он проснулся, ошарашено посмотрел под себя, пообещал пригласить меня в гости, что бы я то же в отместку пописала в его постель (согласитесь – креативный парень, все-таки!!!)… с испугу одел трусы, а затем спрятался в туалете, где горько плакал…
Степенно и не торопясь – а куда торопиться в три часа ночи? - я убрала мокрое белье, застелила газеты и клеенку, наверх свежую простыню а затем отправилась утешать его…
Не плачь, любимый, ты возвращался из командировки, был в дороге больше суток, у вас сломалась машина, ты спал в холоде… Не плачь любимый, всего лишь почки подвели, нехрен жрать водку на холоде, дела житейские… В ответ, он мне компетентно заявил, что дело не в почках, ему делают химеотерапию, и предупредили, что в числе последствий может быть и это…
У меня уже были любовники, которые после грамм 200-300-х придумывали себе смертельные заболевания. О том, что у него рак легких я узнала встречи 2-3 назад… если он врет, то я ему яйца вырву, я его порубаю совковой лопаткой и в трёхлитровые банки закатаю… Но если он говорит правду… Что мне делать, если он говорит правду? Точнее, что мне делать - я знаю: утку вынести, полы помыть, покормить с ложечки, за руку подержать сутки на пролёт… Не это страшит! Если это правда, то, что мне делать с моим бессилием, с невозможностью ничего изменить и исправить, с обреченностью принять и признать эту несправедливость… Мальчик мой, невылюбленный, невыласканный мальчик мой!!!
Придя в себя он спросил осталась ли еще водка… Последнюю водку , с воплем «На посошок!» он выжрал за три минуты до того как уснуть… Пришлось огорчить. Потом мы занимались сексом, потом он опять плакал, к утру мы уснули на краешке дивана…
Как я ненавижу чувствительных мужчин, совковой лопаты (она уже упоминалась) нет на их головы… Как я ненавижу эти безумные ночи: водка, секс, разборки… Когда я уже повзрослею, и мои любовники вместе со мной?
Утром он ушел со странной осатанелостью во взоре, словно он велосипедист-чемпион, до финиша остается 20 метров, и вдруг слетела цепь… Вы знаете, что делать, когда у мужчины такой взгляд? Я то же не знаю…
Так вот подруги мои, к чему это я… да всё к тому, что моя ванная комната до такой степени завешана постиранным бельем, что приткнуться там невозможно никак. Про контрастный душ сегодня можно забыть. Зубы чистила согнувшись в три погибели.
Как жить, девоньки-подружки, как жить? Как пережить эту тягостную осень мне – бестолковой, безответной, дуре безотказной…
СОЧИНЕНИЕ НА СВОБОДНУЮ ТЕМУ, НАПИСАННОЕ ДЛЯ ПЛЕМЯННИЦЫ-СТАРШЕКЛАССНИЦЫ (ОНА ЕЩЕ ПОЖАЛЕЕТ, ЧТО ПОПРОСИЛА)…
Любовь – это высота, любовь – это чистота, любовь – это чудо – особенно в январе. Проснуться 1 января в объятьях любимого, осмотреться вокруг тяжелым взглядом. Ожидать увидеть следы Мамаева побоища и не обнаружить их. Долго выяснять, кто же убрал со стола и навёл порядок. Бегать за любимым с ножом в руке и требовать, что бы он признался в содеянном (так хочется, что бы это сделал именно он). В итоге выяснить, что порядок в пять часов утра наводила Люся, бедная одинокая Люся, которую в гости приглашают из жалости и которая по причине личной неустроенности в гостях ведет себя неадекватно…
В середине января любовь особенно чиста и кристальна. Сам этот праздник – Старый новый год как будто специально придуман, что бы убедиться в постоянстве отношений, в налаженности быта и привычек. Пригласить тех же гостей с которыми встречали Новый год и - для разнообразия - парочку новых, вспоминать самые смешные моменты недавнего праздника, благодарно смеяться старым шуткам и придумывать новые…. Гладить руку любимого на столе… под столом… И не видеть в глазах друзей никакого интереса к факту вашего союза, потому что вы вместе уже давно, потому что вы уже семья, потому что вы с вашими лоснящимися от счастья лицами синоним слову «обыденность»… А обыденность, это самое прекрасное слово, которое я знаю, можете меня убить…
В феврале любовь чудесна по крайней мере по двум причинам (для тех, кто ищет причину, что бы признать чудесность любви): День святого Валентина и 23 февраля. Накануне дня святого Валентина ты носишься по магазинам в поиске смешного пустячка, к которому нужно прибавить смешную открытку с признаниями в любви. И если в ответ ты получаешь то же самое, то любовь действительно чудо. К 23 февраля, независимо от того служил твой любимый или нет – ты покупаешь ему туалетную воду с мускусным ароматом, во-первых, для того что бы напомнить о том, что тебе нравятся хорошо пахнущие мужчины, а во-вторых что бы подтвердить ароматом: он действительно твоей мечты, лучший мужчина на свете, мужчина из мужчин…
В марте любовь чиста и нежна, как ни в одном другом месяце… Проснуться хмурым сырым утром 8 числа, увидеть цветы у постели… и вот уже любимый открывает дверь ногой и несет поднос с кофе и гренками, которые ты сама предусмотрительно научила его готовить… Открытки, нежная забота… Конечно, во всем этом есть некоторый элемент сделки, бартера – не даром же две недели назад ты с такой тщательностью подтверждала его мужественность…. Но кто обращает внимание на эти мелочи, когда любит….
В апреле любовь – томительна и остра. В начале апреля, вы еще спешите по вечером поскорее укрыться дома, ноги еще загребают остатки сугробов и ветви деревьев по-сиротски голы… Но в воздухе уже разлито ощущение завтрашнего счастья…. В конце апреля вам совсем не хочется идти домой, потому что тепло и свежо, потому что трава зелена, а воздух по вечерам пронзительно синь и окрашен на западе багряным и золотым. Сначала золотым, а потом все больше багряным… И домой идти не хочется совершенно, хочется сидеть у воды и проговаривать давно по сотне раз проговоренное и обнаруживать новые, неизведанные темы для разговоров – потому что если люди любят друг друга, то они никогда не смогут наговориться вдоволь…
Май – время пикников. Мужчины едут на пикник со своими женщинами, и если вас – старых, проверенных подруг хотя бы две – то вы объединяетесь в коалицию против вновь прибывших кошелок, и пристрастно оцениваете их шансы на выживание в вашем коллективе… Но затем: поскольку когда мы любим, то мы добры, щедры и снисходительны, вы принимаете их в компанию и начинаете опекать, поддерживать и защищать от ухажеров, если те вдруг под парами алкоголя проявляют к ним отвратительную мужскую хамоватость (в своих любимых мы это качество уже выжгли каленым железом, теперь поможем новым товаркам – на то она и женская солидарность).
Июнь – время проводить итоги. Любимый, мы пережили тяжелую зиму, пережить легкое лето – не менее серьезная задача. Хорошо, когда твой суженый достаточно зарабатывает и может сказать небрежно: может махнем в Египет, Анталия уже надоела…. С другой стороны, даже поездка к бабушке в деревню легко заменяет любые Анталии и Венеции, в конце концов ему уже давно пора представить тебя своей любимой бабушке, и огород к тому же на полот, и корова не доена, а подоить живую корову – твоя мечта с детства, потому что ты дебёлая городская девка, никогда ничего не делавшая руками… Любовь это чудо, потому что именно она позволяет исполнить затаенные детские желания.
Июль – пик лета. И если Анталия махнула ручкой, и к бабушке уже съездили, то можно силком заволочь любимого на нудистский пляж, раздеть его и убедиться в том, что он ничуть не хуже остальных особей мужского пола, а даже лучше… и пусть загар пока бледноват, но зато все остальное в полном порядке. И даже не жалко, и даже пусть другие то же полюбуются. Можно лениво подняться с пледа и присоединиться к играющим в волейбол, искоса поглядывать на своего избранника, зарывшегося в песок носом и другими выпуклостями и медленно багровеющего от ревности. Ведь я боюсь его потерять, что уж тут лукавить, и мне хочется убедиться в том, что он то же боится меня потерять.
Можно переплыть на остров и уединиться там на некоторое время… потому что любовь это высота, любовь это чистота независимо от того, где ты ею занимаешься… да хоть на помойке!
В августе не плохо заняться ремонтом, но без фанатизма, с фанатизмом ремонтом занимаются только пары давно пожившие и уже надоевшие друг другу. Что-нибудь простенькое, незатейливое: обои в прихожей, шкафчики на кухне… Ведь нет ничего более чистого и возвышенного, чем твой любимый, в рабочем комбинезоне на голое тело, измазавшийся в строительной грязи и забивающий гвоздь в стену твоего дома. Я готова отдать все полотна Рубенса и Айвазовского за эту картину (может быть, именно поэтому их предусмотрительно запрятали в музеи).
В сентябре любовь тиха и печальна, но без горечи. День становиться короче, мы встречаемся только утром и вечером. Работа, учеба, житейские заботы занимают слишком много места и времени, но мы вместе… и вечером, пусть уже прохладно, можно открыть окно настежь и свесившись из него посмотреть на мальчишек играющих в футбол, кивнуть головой бабушкам на скамейке… Осень драматична для тех, кто не любит… А мы во всем найдем хорошее: ведь если день убывает… то ночь прибывает!!! Ведь правда любимый!!!
А в октябре, в одно октябрьское воскресенье ты возьмешь меня за руку и отведешь в Ботанический сад и тем самым исполнишь еще одно мое детское желание. И вся торжественная позолота осени будет брошена к нашим ногам и последние цветы, слегка пожухлые, но все равно красивые будут приветствовать нас с благодарностью – ведь мы одни из последних ценителей их уходящего очарования. А потом можно будет забежать в чужой подъезд и целоваться на грязной лестничной клетке, и не потому, что этого нельзя сделать дома, и не потому, что привлекает помоечный антураж, а просто потому что любовь – это высота, любовь – это чистота и ей безразлична окружающая неустроенность и несправедливость.
В ноябре наша любовь переживает серьезное испытание – ведь у меня день рождения! Лучшей подарок девушке – стиральная машина и большой пакет дорогого порошка в придачу, но у меня уже есть стиральная машина…. А порошок подарить ты не догадаешься ни за что на свете. Но, в общем-то, мне безразлично что ты подаришь, дорогое украшение (которые я не ношу, кстати, в простой семье росла, привычки нет) или носовой платок с васильком в уголке… Важнее слова, которые скажешь, когда будешь одаривать меня. И если ты скажешь то, что я ожидаю, то это и будет настоящее чудо… Диктую, конспектируй: я люблю тебя, я не могу жить без тебя, я буду с тобой всегда (с вариантами).
Декабрь – лучший месяц для любви. Рождественские подарки, подготовка к Новому году, и пусть немного грустно оттого, что год заканчивается, но год проведенный с любимым – это не то, что ушло безвозвратно, а то, что осталась с тобой навсегда.
И единственное, что необходимо для того, что бы всё вышесказанное стало правдой – это любить и быть любимой. Потому что в отсутствии любви теоретические представления о ней приобретают совершенно чудовищный и болезненный смысл…
Как оно – на самом деле - и есть.
БУРАТИНО
Когда я была маленькая, у меня были длинные золотистые вьющиеся кудри. А потом у меня нашли вошь, и всю её вшиную семью. И волосы остригли. Мы, конечно, никому ни в чем не признались. Все сказали: какая маленькая «зимняя вишня». Какая принцесса... Больше мне носить длинные волосы так и не довелось. Я теперь, когда вижу маленькую девочку с длинными волосами, думаю: бедная девочка...
У нас была очень веселая семья. Мы все время во что-нибудь играли. Папа, мама и я. Папа у меня был очень красивый и добрый... И очень меня любил. Во втором классе мне дали роль Буратино. Не потому, что нос, а потому что я была самая талантливая. В доме был праздник. К премьере готовились всей семьей, переживали... Все прошло хорошо, только наутро я проснулась знаменитой... не той знаменитостью, какой хотелось бы. Мальчишки придумывали всякие прозвища. «Полено», «деревяшка», еще самое остроумное, что они говорили. На этом моя театральная карьера закончилась. В четвертом классе в школе ставили «Маугли». Я сказала: спасибо, не надо...
Все ноют: одиночество, одиночество... А мне даже нравится. Иногда ближе к вечеру загляну в холодильник – есть нечего. Но как представлю, что нужно идти в магазин, толкаться... Вы обратили внимание, какие у нас некрасивые люди. Какие они злые, как плохо они пахнут, какие у них уродливые руки и ноги. Если бы не нужно было ходить на работу, я бы вообще из дома не выходила. Лучше сидеть голодной.
Я бы уже сто раз могла выйти замуж. Все время предлагают. Даже сейчас. Алкоголики в основном. В смысле, ну вы же знаете, все мужчины пьющие. Не сегодня, так завтра, все равно алкоголиком станет... Мне папа говорил: люби дочка папку, пока замуж не отдали. Лучше папки все равно не будет... Я знаю, чего они хотят. Они хотят, чтобы я им стирала их поганые носки... Пусть сами стирают. Я не прачка. Я, может быть, и Золушка, но не прачка...
Когда папа и мама умерли, я на две недели отключила телефон. Не могла – все звонили, сочувствовали. Одни слова. Слова в трубку, разве они помогут... А потом мне стало казаться, что мой телефон кто-то прослушивает. Я разговариваю по телефону, а там сопит кто-то третий. Так я вообще телефон отрезала к чертовой матери. Если хотите, можете посмотреть в углу, вон там обрезанный шнур торчит. Зачем мне телефон, я вообще с людьми не могу разговаривать, только с птичками, с кошками, с собаками во дворе. Во дворе много собак, а кошки ко мне на подоконник приходят, я живу на первом этаже...
В прошлом году ходила на 9 Мая на салют. Красиво, конечно, салют, тепло было. Я себе пива купила. Народу тьма-тьмущая. Все жмутся друг к другу, пьяные, смеются. Я думала: зачем это все. Зачем, и почему мне совсем не весело вместе с ними. Как бы мне хотелось умереть. Я бы умерла и превратилась в птичку и улетела бы на небо, к папе и маме, и мы бы опять были все вместе. И нам было бы хорошо...
Маруся Кладбищенская: Всё что вы хотели (или не хотели, но это уже не важно) узнать об Ольге и других....