Рожденье. (Дверь первая).
Холодно, темно и мерзко. В полумраке едва различима ржавая труба, из нее капает дурно пахнущая вода. Она стекает желтой струйкой в темную лужу. На поверхности воды вместе с тенями играет мраморными бликами луна. А вокруг вся вселенная заполнена сгустком жужжания ста машин, единых как огромный механизм. Реле переключаются с монотонным гулом, и тут же откликом в полутьме ему вторит сопенье тысяч сочленений исполинского туловища. Железное тело механизма, обвитое проводкой, как в джунглях лианами храм, не торопясь, вбирает энергию этого мира для порождения невиданного, досель непознанного для этого мира слова. А пока царит лишь мрачные сумерки, едкий дым и смог, въевшаяся копоть оставляет следы на белых одеяниях. Машина сотворения жизни. Так величественно прозвали этот механизм, и вот после стольких сотен лет он породит, создаст и возродит…
Рассвет, Рассвет. Слова дошли издалека: от света звезд, кометной пыли, и дна огромных черных дыр. Все начинает верить в слово. В один рассвет, в одно желанье, и в пробужденье ото сна. Да будет он! Раскрыв чужие двери, войти, низринуть свет в пропащий мир. А звук шагов печальный, он предвещает звон колоколов, и думаешь о том же, что и желанье: не снится ль здесь мне сон дурной. Как бред, как наважденье, как разговор самим с собой. Бежать, бежать неведомо куда. Рожденье света, рожденье жизни, и молодой лозы. А звук шагов сильней, и с ним круги расходятся быстрей.
Грохот молотов чертовой машины становится невыносим, они просят пощады, и они ее получат, но лишь после того, как выполнят высшую волю творца. Стены темницы начинают крошиться и разлетаться на мелкие осколки. В трещинах стен, справа и слева, прорывается зеленая лоза, она раздвигает камни, она поднимает горы, которые с грохотом падают вниз, погребая под собой машину прошлого, машину тьмы и с ней, всех тех, что жил в ней и с ней единой жизнью. Это прорыв…
Стоны земли - предвестники появление первых лучей. Земля всегда верит, она чувствует и думает за всех. Она сейчас страдает за тьму и просит пощады у будущего властелина. Она боится и ждет, но знает, что никогда не умрет. Она боится лишь только одного, остаться одной, когда не станет никого. Когда остывающее солнце лениво перестанет гнать зверей вперед, ну что ж настанет, наверно, и твой черед. Победы не будет, не будет поражения, не будет слез, лишь будет нежный налет пьянящих грез. Стены падают, осталась лишь одна, ней трещина пошла, последний вздох и…
Тьма надломилась, покачнулась и стала, медленно заваливаясь, падать на бок, растворяться. Первые лучи, они подобны капле воды, они растворяют в себе, раскрошившиеся куски камня, остатки исполинской машины. Они приносят красный цвет, цвет крови и насилия, любви, безумия и смысла жизни. Лучи вошли сюда, проливая кровь старого мира, они покорили и уничтожили его, но породили жизнь. Даже рассвет не стоит на месте, он двигается и вот уже и он меняет цвет. Медленно превращается из ярко-алого в привычный желтый, он стареет и увядает, как осенний листок на столе. Он пришел дарить силу и тепло, но был обречен изначально своей той же силой на погибель.
Но есть еще силы, и есть еще время, не порваны жилы. А хватит ли духу все изменить, все поправить, как надо, во имя покоя воцарить. Ты чувствуешь мощь, победный марш играет кровь. Ты знаешь, ты чувствуешь вновь, так будет во веки веков, до скончания земли, пока высшие силы рассвет не смели.
Высокая скала, отвесный утес, ты стоишь со шпагой в руках, и плащ, за спиной подобен тьме, поднялся ввысь. Отчаянный крик приветствует рассвет. Первые блики на клинке отражаются и попадают в глаза. Ты пришел сюда издалека и был так долго лет, чтоб научиться оставаться тем, кто ты есть. Всем известно, что так легко кем-то стать, пробыть минуту-третью, и здесь и там, и с тем и с другим но остаться тем, с кем был един, бывает нелегко. Ученье будет завершено, осталось подняться с гор, словно солнце на рассвете, вниз по дороге в долину жизни, людского шума и суеты.
Кажется, солнце уже высоко. Время рожденья пепла и листвы. Пепел был развеян, листья завяли. И вы, наверно, так и не узнали, того рожденья, что было свершено поныне.
Так мало людей – так много людей… (Двери начала движения)
Стоя на вершине, при белых ночах, при зашторенных окнах иль при свечах, думая о жизни, о людях, о млечном пути, понимаешь о том, как мало идти. Как мало столько-то лет, а, может, исчезнет сотня другая бед.
Но что стоят минуты, эти картинки, воспоминания целого века жизни? Они застыли на мгновение при неярком свете свечи, застыли, как будто вот-вот пойдут часы.
Там высоко, реют флаги, там высоко, нет никого, там тихо и прохладно…
Эх, там высоко! Так много людей верит в добро, так много людей боится зла. Чувства эти приносят свои цели, хотя они малы на день сегодняшний, но все же это для многих большое сокровище, сокровище переживаний и заполнения пустого сосуда жизни, которое так легко можно отложить и на завтра. Так мало людей думают о том, что же есть на самом деле, что проходит сквозь нас насквозь, а что навылет.
Вода бежит здесь рядом под ногами, но почему-то также рядом летят светила, и также как темная бездонная могила, где погруженье как сон, как человек, наш век, он продолжает умерщвлять дела и мысли. Но что потом, то приходит потом… Закрытая дверь, но ты мне поверь, нет ничего, что есть «На Самом Деле». И есть лишь то, что будет мимо, что будет легче ветерка, слышишь, еле дрогнула рука.
Внизу города пылают пожаром огней, но мягкое пламя привлекает теней, и они все ходят среди нас, иногда плечом касаясь вас.… Вот и ветер подул, скоро в путь… Ох, не к добру сгущаются тучи…
Странно: человек придумал себе муть и пыль в виде стереотипа мыслей и в них же пытается утонуть. Как жаль?! Да, жаль его, человеческое создание самое несчастное среди всех, неправильный разум не может без цели, а если же её нет, тогда зачем же эти капели, цветение трав, движение рек, махание век? Зачем все было создано для вершины природы, творца и для обители породы. Как много заблуждений в кругах и в петлях, но легче так, не правда ли? Не правда ли так меньше свербит?
Остается совсем немного, луна выходит на Уолт Стрит, танцуют пары. Как в ожиданье страшной кары, стоят в близи господа великих слов. Их не так и много, они высоки, с каменными лицами мертвых истуканов, составленные из многих мнений в одно общественное знание. Облака при свете лун отражают свою темную сторону в окно иллюзий, видны дела забытых дней. Каждая вещь несет в себе мир, можно сделать из большого малое, а потом и все тоже самое, но наоборот.
Кто-то все бьется головой об лед и громко взывает к высшим силам, как будто в том есть смысл и самоцель, но нет её, зачем она? Давно не звучал в этом мире этот вопрос, да зачем нам цель? Зачем нам время, ведь оно проходит между пальцев, как медленная вода от талого снега, это только сначала кажется, что вечна жизнь. Как много протестов я слышу за окном, как в тот черный вечер, но об этом лишь потом. О чем протесты? Что, вы не вечны? Так почему же нынче стало делом чести убить побольше времени, загнать себя в стены из картона и ждать начала нового года, когда можно сказать: «Ура! Желаем, что бы новый год прошел так гладко, чтобы было поменьше хлопот, да денег в достаток и пусть исполняются все желания!»
У каждого из нас есть определенные линии в году, и пересекая их мы печалимся немного, но лишь стоя у порога раздумий убегаем в пляс, ведь взгляды близких и родных, а также прочих остальных, как гвозди на руках, все тянут наши руки к доскам… Да, мы не вечны, и у нас так мало времени, что опоздать всего-то не мудрено, но что же будет дальше?
А дальше, солнце встанет… Так мало людей выходят встречать рассвет для того, чтобы всего-то раз запомнить и хвалить себя в душе, что ты видел рассвет, да лишь рассвет. Что? Рассвет – это прекрасно? Нет, это естественно и просто, это то, что живет давно и ему-то все равно. Ах, извините мне пора в путь.
Падение, долгий полет… Полет – это падение. Так часто говорят. А если ты не чувствуешь земли под ногами – это значит ты паришь или летишь, но может всего лишь камнем вниз. Но все равно доброе утро, новый день.
Бежать! (Двери теней).
Бежать, вперед, темный коридор, грязные обои, дверь слева открыта, не долго думая, заворачиваю туда. Поворот еще поворот, лестница вниз. На досках ступеней лежит сор, горит одна только электрическая лампочка, вся запачканная красной краской, чтобы ее не украли. Вниз, один пролет, другой, лишь бы не упасть, не споткнуться. Лестница неожиданно заканчивается длинным коридором, по обе стороны окна, они плотно зашторены тяжелой темно-фиолетово тканью.
Это знание пришло неожиданно, как снег на голову, оно снесло все преграды построенные в моей голове. Это осознание, как война ворвалось в мои края. Оно, как оползень, собрало в кучу всю грязь с улиц, смешав дома, людей, животных, деревья, а точнее все, что от них осталось, и выплеснуло наружу, одним грязным потоком. Тени среди нас…
Они, здесь…
В битве с самим собой, найдя выход на уровень выше, найдя слабую сторону, найдя ту точку, что убьет одним касанием себя другого… Я сделал это… Я убил себя другого, растворив все форматы в жгучей жидкости внутри моего тела. Эта битва, прошедшая через всю спираль жизни, но сжавшаяся в точку, пронеслась как ураган, выбросила бренное тело прочь. После я очнулся в сером городе, что был когда-то мой. Он был мой, но теперь я не могу его так назвать. Он чужой. Я пошел в сторону, где должен был находиться мой дом. На встречу попались люди, они меня чем-то привлекли и испугали. Какие-то черты были в их движениях неестественными, натянуто важными и пустыми. Но не то было главное: ярче как никогда горела на их лицах маска сострадания миру и каждому в нем рожденному. Они несли печать стражей, они были проводниками в другой мир, они хранили и провожали живых в мир другой. Можно было даже заметить, как брюки на левой ноге были запачканы грязью с еле заметным запахом тлена.
Неожиданно для себя я подошел к ним, хотел спросить о том, что произошло с этим городом, что стало со мной, что с ними. Никто из них не слушал, они еда улыбались одними губами, и вдруг один из них сказал: «Мертвых еще нет!». Мой вопрос погряз в вязкой тишине. Так я наткнулся на стену холодной улыбки, такой грубой и непостижимой своей жестокостью, что можно было понять лишь только одно: пора бежать. И я побежал…
Я бегу и сейчас, стараюсь убежать от этих людей, от этого мира, но кажется, не будет конца безумному марафону. Каждый раз, когда оттаивает хоть оно сердце, рядом с ним тут же появляется такой демон сна и забвения. Они начинают бредить настоящим, и все дело сделано, люди начинают включаться и выключаться по команде, но незримому сигналу, по чуждому импульсу.
Тени преследуют мысли, они превращают их однообразный поток переваренных понятий и смыслов. «Не стоит начинать фантазировать – это чревато помешательством и одиночеством» - говорят они. Тени пробираются в каждую голову, медленно не торопясь, куда им торопится? Вечность может немного подождать. Она только тем и занимается, лишь ждет своего череда. Тени проявляются в наших мечтах, в наших стилях и стихах. Они здесь, они рядом…
Тени должны бояться солнца, яркого света. Но никакого эффекта мои попытки не возымели. Как ни старайся, а лучи восхода уже не уничтожают этих тварей, потому как восход потерял свой блеск чуда, свой королевский покрой удивительности и стал замусоленной темой. Он стал банальностью. В свете дня тени стали еще сильнее, чем в ночное, как будто они начали питаться солнцем. Как же получается, что так мало людей видит, что тени здесь, они среди нас?
Но я нашел место, куда не то что не заходит ни одна тень, а даже рядом не хочет стоять и подслушивать. Эта крепость – моя маленькая комнатушка в этом огромном доме с его бесконечными коридорами и пролетами. Меленькая почти не освещенная комнатка с поблекшими обоями и кривым столом, там, где рядом стоит кровать с неубранной постелью. Там, где всегда беспорядок и сор... Это мой дом, и я возвращаюсь туда. Только надо найти путь домой, среди этих коридоров и потрескавшихся стен, и я дойду до этой цели, во что бы то ни стало! Так, кажется, здесь надо повернуть на право, пролет вниз, теперь в распахнутую дверь налево… А время-то уходит.
Утро. Мертвый город. (Двери далеких воспоминаний).
Утро. Солнце ещё не встало. Мертвый город, обрывки газет неспешно перекатываются через улицу. Скрип ставни или незакрытой двери на параллельной улице. Слишком пасмурно, много туч, как на всех картинах после трагедий, серый да белый цвет. Однако, белый теряет свою ослепительность и тает в крике "нет".
Наверное, в это время море ласкает берег, волна за волной накатывается на мелкие камни тяжелой судьбы. Как странно человек вышел давным-давно из воды, но так ничему у этого истока не научился… Он также глух ко всему, да и что ему? Исключением, пожалуй, для людей являются облака, да и те уже давно кажутся картинками, выполненными акварелью, отчасти даже не умело. Тучи, целая гряда туч... погода пасмурного утра.
Такая погода была в день, когда Адам и Ева покинули сады. Странное было начало, ведь так мало слов звучало в раю о том, как надо жить вне него, в реалии одной. Так голые, смущенные собой, стояли они, взявшись за руки, одни среди серого камня. Где-то здесь, рядом, начиналась зелень трав, легкость ручейков, но настанет это только завтра, а пока...
А пока по мертвому городу раздаются шаги, или это капли воды, они сливаются с безнадежностью незримых стен из тлена и пыли. Да, мы все забыли, что возвращаться нужно, куда бы ни зазывали облака. Этот дом напоминает старый дом, где жил еще ребенком. Ты смотришь на обветшалые стены, на поблекшие цвета, на облупившуюся краску, и чувствуешь, что, сколько лет не проходило, он будет помнить все твои минуты. Он когда-то жадно вдыхал воздух твоих шалостей, игр и забав. А теперь так терпеливо отдает их тебе. Что ты помнишь, что знаешь, о том кем был и куда приплыл? Ты ощущаешь, что грустная улыбка увядающего божества заполняет твои глаза. Мимо пыльных стен, покосившихся дверей, идешь, нежно проводя рукой по пыльным полкам и стеклам, по дереву, оно ведь помнит легкость рук. Здесь можно очень долго бродить, медленно взяв в руки старые вещи, напевая старые мотивы, вот только взять ничего не удастся. А жаль, хотя не жаль, так надо, иначе не появилось таких нежных уз общих воспоминаний таких разных людей… Пора выйти на воздух… Снова в город…
Как странно здесь нет растений, здесь нет травы, деревьев. Лишь только тени. Я все вспоминаю те фразы, пришедшие внезапно на ум: "Завтра мне нужно будет долго идти или может бежать, а пока мне некуда идти, и я буду молчать. Это будет завтра, а пока настает пока. Ожидание перста судьбы или друга звонка. Что такое созвучие слов? И что такое движенье снов?". Сон покрывает тёмной вуалью глаза, и лица предстают как бы издалека.
Смотришь и не можешь понять, где ты стоишь опять. Здесь недалеко за городом Ной строит свой ковчег. Он каждый день встаёт в страхе, что не успеет завершить начатое дело. Он молится так усердно, что иногда теряет счет времени, забывая о своем предназначении. Часто когда он после молитвы встает с колен, еще пристально смотрит в серую от влаги высь, и ни одной мысли не кружится в его сознании. Единственной отрадой для Ноя было послеобеденное время, когда высокое солнце, редко выходившее из-за комков грязи, названных тучами, и создавало вокруг глубокие тени. Казалось, мир растворялся в них, он приобретал ту утонченность вечного, что так легко спугнуть. Однако тучи разгонял лишь редкий северный ветер, и в эти минуты Ной очень долго сидел и наблюдал за играми теней, за их магическими танцами. Такие дни, как ему казалось, выпадали столь редко. В основном жизнь заполняли дни, наполненные тяжелой работой, дни с бессонными от усталости тела и души ночами. Душа уставала, как думал Ной, от постоянного напряжения, ожидания грядущего, ибо каждый знает, что небеса очень любят играть в странные игры. А я стоял и наблюдал со стороны, и иногда, когда меня просили помочь, охотно присоединялся к кораблестроителям в создании их творения.
Как бы тяжело время не было, но оно все же не может не течь. И медленно, как непрошеный гость, настал этот день… Пустынные улицы, наполненные пылью дома, сейчас хлынет потоп, горы воды снесут эти ветхие строения из глины и соломы, и останется тихо скрипеть все та же дверь. Где-то вдали море будет биться о невидимые стены и время, перешагнув очередную планку, пойдет все дальше, уходя в незримые дали. Когда потекут горы воды, надо ухватиться за эту самую дверь. Я это уже видел много раз и не стоит продолжать рассказ…
Все кончилось, как и всегда... Теперь вокруг одна вода, да странный силуэт распластан на двери.
Пожалуй, здесь уже закончен мой путь, пора уходить, оставляя за собой смутные сны...
Холст и краски. (Дверь за картиной).
Она рисует пейзаж. Напряженно вглядывается в краски раскрытия лепестков самой первой весны. Молодая листва в парке, мелкий сор, недавно поднявшаяся трава, приевшийся пунцовый дворец времен пышных царей. Это все, что можно разглядеть вокруг. В такие дни можно увидеть много художников, рисующих распускающуюся природу в стальном капкане города.
Несколько мгновений назад мой взгляд лениво двигался от одной ломаной фигуры к другой, когда я увидел ее с кистью в руке. Мир повернулся, сделал два оборота вокруг своей оси и остановился, как вкопанный. Возникло чувство того, что сейчас произойдет что-то великое. Миг обратился в колонну и вознесся ввысь, еле-еле дотянув до неба. Все вокруг перестало существовать, стало нереально далеким и пустым. Она подняла кисть и сделала мазок…
Деревья в парке зашелестели беспокойными голосами, вдали послышались звуки свирели и, кажется, небо стало темнее. Медленно шаг за шагом я подошел к ней, заглянул через плечо. Она напряженно вглядывалась в недавно появившееся на картине озеро, которое еще хранило черты незаконченности, но уже было по изумрудному светящимся, радовало глаз легкими бликами.
Еще несколько мазков, и вода ожила и стала неторопливо колыхаться, покачивая уходящий вдаль венок из весенних цветов. Еще секунду назад он был в твоих руках, ты стояла над водой, склонившись и разглядывая мальков, резво плавающих на отмели. Случайный шорох испугал тебя, и ты невольно вскрикнула, венок упал в воду. Цветы, как будто почувствовав свободу, тут же поплыли прочь от берега.
Венок медленно убегал вдаль, а ты заворожено наблюдала за его танцем на водной глади. Наверное, также и наши души плывут медленно на волнах, покачиваясь иногда встречаясь в туманах, и также мимо незаметно проплывая. Я окликнул тебя…
Ты повернулась, не чуть не удивившись меня здесь увидев, тонко улыбнулась и махнула уходящему венку в след. Я молча кивнул, смущенно, посмотрев тебе в глаза. Она, взяв снова в руки кисть, продолжила картину…
Рядом с озером, невдалеке появился дом, немного неровный, но от этого еще более уютный. Спереди, он весь утопает в зелени молодого плюща, небольшая веранда, накрыт стол, мы, весело смеясь, несем тарелки и чашки с блюдцами, обеденное время. Конец июня, пора, когда все птицы поют и, кажется, не будет конца теплым дням и будет вечно солнце пригревать этот маленький мир. Мы узнали имена друг друга и ничуть не удивились их услышав. Руки в крепких объятиях, смех и непрерывный лепет о каждом из нас, о каждом знакомом, а также о будущих друзьях. Все поймать, увидеть и разделить между собой – не цель ли это?
Она поднимает мольберт, берешь кисти в руки, цвета меняются, они перестают быть такими сочными, они немного темнеют и от того кажутся чуть полнее. Она рисует поле, луг… Он пожелтел, кончается лето. Везде снуют подрастающие птенцы, уже оперившиеся, но еще такие же забавные и смешные. Мы лежим в траве, взявшись за руки. Молчим, смотрим в небо, на движущиеся облака, иногда кто-то из нас прерывает затянувшуюся паузу замечанием о том, на что и на кого похоже пролетающее облако. Поднимается ветер, он поднимает в воздух семена сорных трав, играя ими, словно жонглер. Наступает ночь, стрекот цикад ни на секунду не умолкает. На небе расходятся тучи, открывая лик желтой луны. Сегодня очень много звезд, как будто взорвался огромный алмаз и разлетелся на множество осколков и теперь они лежат на небесной глади и отражают свет луны… Мы лежим молча, загадывая каждый раз, когда падает звезда, одно и тоже желание, как будто от этого оно точно сбудется. Я первый раз повернул голову в твою сторону, посмотрел на лицо, оно покрытое звездной тень стало особенно далеким и ненастоящим, кажется, твой облик вот-вот может раствориться в предрассветной мгле. На самой заре, мы начинаем рассказывать о себе, кем были, кто есть, кем хотим стать. Каждый раз, забывая какую-то часть жизни, мы тут же выхватывали у друг друга слово и продолжали уже о совсем другом.
Она взяла кисть в левую руку стала рисовать сеновал. Он появился совсем невдалеке от поля. Время года, кажется, начало осени, золотая пора. Мы просыпаемся после жгучей ночи в стоге сена почти одновременно. Ты просыпаешься на несколько минут раньше, но лежишь и не двигаешься, даже не открываешь глаза. Я просыпаюсь чуть позже, но тут же начинаю ворочаться, понимая, что снова опоздал. Хорошо, что пока еще не выпадает роса, а то утром пришлось бы несладко. Кто-то поставил рядом со стогом свежую крынку молока, так ароматно пахнувшего, свежего и жирного. Рядом буханка свежего хлеба с ароматной темной корочкой, что может быть лучше для утреннего завтрака? Но, что бы начать завтрак, надо сначала подняться. Поднимаю голову, убеждаюсь, что завтрак на месте, но в последнюю минуту замечаю черного кота, который крадется к молоку, еще секунду и он уже перевернул крынку и будет жадно пить парное молоко. Я немедленно вскакиваю и хочу его поймать, но ты меня останавливаешь озорным смехом. Смотрю на тебя и понимаю, что как не знал тебя, так и не узнаю никогда, а ты не узнаешь меня…
Картина обретает новые предметы: в последнем пустом углу появилась темная дубрава. Затянувшаяся осень, дожди. Весь день небо затянуто тучами и постоянно моросит мелкий дождь, переходящий в водную пыль. Не выносимо, так сидеть на диване, направив взгляд в потолок. Ты ушла, вот только куда в такой день? Что можно желать на улице в такую погоду? Ты утром встала, не сказав ни слова, умылась, приготовила завтрак на двоих, и ушла. Я проводил закрывающуюся дверь взглядом, после чего, в ушах еще долго стоял звон от закрывающих дверь ключей. Сделать над собой усилие и подняться, пойти по направлению, где находится ванная комната. Всего несколько шагов и я ванной яркий свет отражается от вычищенных до блеска стен и режет глаза. Холодная вода из крана приводит в какой-то степени меня в норму. Сел завтракать, угрюмая тарелка с почти остывшей яичницей, черствый хлеб. Медленно прожевывая столь обыденный завтрак, я смотрю в одну точку. Она находится в стене дома напротив. Она непримечательна, обычный кусок стены, обычного дома. Но я продолжаю смотреть в эту самую стену, пытаясь разгадать, что же все-таки произошло, что сломалось и куда все ушло. Быт может, в том моя вина? Нет. Быть может в этом твоя вина? Нет, не думаю. Но что именно произошло? Если я попробую понять, когда все началось, то может смогу определить, откуда всей веревочки виться. Не могу ничего вспомнить, это как осень с ее заунывными дождями, она подкрадывается очень медленно и незаметно, пытаясь при каждом шаге шептать: «Я, еще далеко, осень еще пока не наступила, это еще только идет холодное лето…» И все поему-то верят ее змеиному шелесту. Пойду тебя искать, хотя и искать-то даже не надо, я знаю, куда ты отправилась. Да, туда же куда и всегда, в темную дубраву за холмом, на котором расположилась наш высокий дом. Выйдя из парадной, я увидел, все то же набухшее небо и мелкий беспрерывный дождь. Повыше подняв воротник и кутаясь в легком пальто, я, не торопясь, пошел вперед, не замечая под ногами лужи. И чем ближе я подходил к густому лесу, тем сильнее в висках стучали слова: «Ничего страшного не произошло – это всего лишь осень, настала осень между нами!» И пока я пытался остановить эту барабанную дробь, я остановил свой взгляд на стене из могучих дубов, они непостижимым мне способом выжили в средине города. Они даже не только смог выжить, но и удалось самое главное оставаться остаточно древними и темными. Люди не могут позволить расти такому таинственному созданию у них перед окнами, но видать еще не смогли добраться доблестные строители и не облагородить его. Я двинулся внутрь через живую арку из ветвей, на которых еще болтались листья, как остатки парусов.
Позволив себе идти вперед, особенно не заботясь о выбранном направлении, я вскоре нашел тебя на железном мосту через небольшую речку. Она была на столько узкой, что можно было ее просто перешагнуть, но неведомому архитектору парка все же захотелось построить железный мостик. Мои неосторожные шаги разорвали игру быстрой воды в мелких камнях, и ты недовольно повернулась в мою сторону. Посмотрев только секунду в мою сторону, ты повернулась обратно и стала наблюдать в за танцем желтых листьев в мутной воде. Я осторожно подошел и стал рядом. Когда я смотрел на тебя, на твое погрузившее в печаль лицо, в этот нахмуренный лоб, в упрямые глаза, сжатые губы, во мне что-то сжало все внутри, словно железным обручем сдавливало все основание души. Я продолжал смотреть, пытаясь понять, смогу ли я без тебя. Что это такое без тебя? Это когда идешь по улице пустынного города, или бредешь в дождь через лес на свет огня, наверное. Когда сидишь в далекой стране как в тюрьме, или может, пытаешься поймать слабые шорохи в ночи. А, может, это, когда стоишь и смотришь на набегающие волны, что бьются в бессилии о песок. Наверное, нет, не то, все не то, я не могу представить два слова «без тебя». Я не могу и потому мне страшнее всего увидеть, то что я не могу представить. Ты подняла голову, посмотрела на меня своими лучистыми глазами и улыбнулась, я такой улыбки еще не видел. Это была улыбка печали, но не было в ней страданья или страха, нет, она несла силу, как и должна была делать. Начали падать стены холода у сердца… Я прижал тебя к себе, как будто это будет в последний раз, как будто завтра нам всем расставаться на веки вечные. Плоть человеческая слаба, а дух, а дух слаб, но по-своему. Я ощущал твой запах, твой незабываемый запах волос, запах той весны, когда наши пути пересеклись, и думал: «Осень можно пережить, это ничего не стоит, надо всего лишь держаться вместе. Главное перезимовать, главное переждать лютую стужу и морозы, когда все окна покрыты коркой льда и не видно огней. А потом все станет как прежде, ведь наступит весна, а тогда зелень распуститься и поднимется ввысь, как и мы с тобой…»
Картина почти завершена, последние мазки: появился легкий снег. Нет ни одного человека, ведь их и не было никогда на картине. Почему персонажи не сказали ни слова? А вы когда-нибудь видели, чтобы картины говорили? Правильно, им не дано произносить слова, они могут лишь думать и двигаться. А наши герои затерялись где-то внутри нарисованной страны и, наверное, никогда уже не появятся на свет…
Картина завершена, она, ничего не сказав, собрала небогатый набор инструментов и, не торопясь, пошла по аллеи. Я сел на скамейку и еще долго смотрел ей в след…
Звуки ночи. (Полночная дверь).
Лай собак в ночной тиши. Как будто свора бешеных псов сорвалась с цепи и гонится, гонится за пропавшим человеком. Сейчас они возьмут его след, и настигнет расправа, какие доли мгновений и будет разорван на части беглец. Однако, прислушавшись, я все же успокаиваюсь за ночного странника, ибо все собаки на привязи и от того они лают еще громче, разрывая свои глотки в кровь. Мне видятся налитые кровью глаза диких псов, они так на нас похожи. Они брызжут слюной и пытаются схватить тебя за ногу. Но они будут прощены и как и все, как и всё в эту ночь. Понемногу собаки успокаиваются, и после несколько ударов собственного сердца остается лишь одна, однако лай ее также разрывает невидимую ткань тишины позднего часа. Скоро этот лай переходит волчий вой и исчезает, как будто и никогда не было. Остается такое чувство, будто сама безумная собака прошла обратный путь в эволюции, скинула все путы человека, в которые был закован ее род, и превратилась в лесного волка, а после ушла в таежный лес.
Все стихло. Только ветер гладит листья своей нежной рукой. В такие минуты можно услышать духов. И вот действительно как наговорил: что-то перевернулось, приглушенный смех и топот маленьких босых ног. Еще одна тень, она промелькнула еле слышно, а после, как ночная охотница примостилась на камне, не поднимая глаза. Она, наверно, встретила свою любовь, свою судьбу и смерть за ней. Сейчас так редко кто-то думает о том…
Мотылек бьется в стекло большой лампы на улице, он старается добраться до яркого света, думает найти там то единственное, что изменит его жизнь раз и на всегда. Он приближается к яркому огню и в последнюю секунду, когда уже совсем близко электрическое пламя, ударяет в невидимое стекло. Стекло, конечно же, можно было заметить, однако если только не быть на столько поглощенным светилом. Мотылек, позабыв про все на свете, в который раз стремится к огню и натыкается на невидимую преграду. Он опьянен близостью яркого света, он думает, что каждая попытка – это новое испытание на пути к великой цели. Как жаль, что ошибается он…
Терпение великое умение, умение быть до конца. Терпение наравне с неспешностью позволяют начать слушать мир, позволяют увидеть скрытое.
Я вижу уходящих людей, они двигаются по дороге в мрачный лес, они входят в этот лес и медленно растворяются в нем. От этого вокруг становится немного темнее, через мгновение еще одна жертва поддается искушению и начинает свой недолгий путь. Их лица кажутся мне странными, они неестественно перекошены в муках агонии, как у статуй первых романских храмов. Да и цвет такой же, как и у статуй, - бледно-серый. Несмотря на это их движения плавны, они крадутся, они парят. Неожиданно каменные истуканы начинают бить себя в грудь. Со стороны можно сказать, что они клянутся в чем-то, вот только из раскрытого рта не выходит ни звука. От бессилия они начинают шипеть и скрипеть зубами. Ожившие статуи двигаются с дикой целеустремленность, которую можно уничтожить только очень большой кровью. Самое страшное, что продолжается такое шествие уже много лет, несколько десятков столетий. Но за это время так и не успела опуститься пыль на дорогу погибших теней, дорогу смерти, дорогу в царство Аида.
Догорают паленья, медленно подымается дым. Настала полночь. Треск дерева, в сторону отлетел горящий уголек. В нем есть жизнь, но скоро этот луч потухнет, прервется как натянутая нить. Все имеет свой черед и последнее слова его дороже всех богатств на свете. Не просите друга помолчать, ведь это может быть последней его минутой. Не перебивайте друга, ведь он может вообще ничего напоследок не сказать, тогда вы украдете у друга его сокровище. Поэтому я сижу и слушаю последние звуки костра.
В невысоком пламени чудятся фантастические фигуры, они сливаются друг с другом, предварительно успев прожить одну только жизнь. Духи предков, это им поклонялись старые индейцы, разговор с ними опасен, ибо нет возвращения из прошлого, особенно из умершего прошлого. Большие города, каменные стены, в городе нет ничего, кроме убийства воли. А здесь, оперевшись спиной на ствол старой березы, понимаешь, что стоят силы терпения. Я жду.
Дождь, посланцы, возможно выбор… (Двери к распутью).
Быстрее бежать, пока не промок до нитки. Стена дождя пытается расплющить меня, залить холодной водой. Мокрые ветки бьют по лицу, иногда мелькают за деревьями огни. Впереди маленькая хибара, это ее свет я видел в лесу. Дверь не заперта, открывается с мерзким скрипом. Дохнуло запахом свежего хлеба и теплого очага. Вхожу в сени, закрываю дверь, все тот же мерзкий скрип. Внутри помещение достаточно маленькое и очень чистое. Проход только вперед, через одну единственную дверь, в одну единственную комнату, туда, где и горит камин. Сняв обувь, прохожу, хлюпая мокрыми ногами по ссохшемуся полу. Перед камином глубокое кресло, без промедления сажусь в него. За окном грохочет гром, нити молний сменяют друг друга через каждую секунду. Великий потоп. Ветки дерева молний иногда образуют таинственно знакомое лицо. Это лицо я видел в детстве. В свете разрядов можно выхватить из ночной тьмы некоторые очертания старого леса, а если присмотреться, то еще в километре отсюда должно быть шоссе, хотя нет, его не получается разглядеть.
Посланцы во время дождя, они пришли и сюда, чуждые всему моментальному, они входят внутрь, нет, они проплывают сквозь дверной проем, садятся на пол вокруг камина и кресла. Через минуту, ни разу не взглянув в мою сторону и не проронив ни одного слова, начинают одновременно напевать мелодию. Они качаются в такт невидимой мелодии, смотрю заворожено на этот беззвучный ритм. Через несколько мгновений понимаю, что огонь в очаге повторяет их движения. Это шаманские песни старых индейских племен, хотя их черепа уже давно покоятся в ранах земли, иногда они возвращаются в человеческих душах в мир сей. Закрываю глаза, отчетливо слышу песню. Стало темно. Это проигрыш.
Соединение огня и воды, танец голых фигур, сплетение тел, желание двигаться воедино. Они сталкиваются и расходятся, они превращаются в четкую геометрию звука. Сквозь мелодию, как сквозь сон, слышу уже родной мне гром. Дождь, убийцы здесь, они ждут за дверью. Они ждут своего часа, и он настанет, это будет в час тени, полуденной тени, где-то после часу. Убийцы здесь, они в серых одеждах, их лица темны, загорелые от полуденного солнца руки. Они привыкли, как безумное светило склонять все к своей безудержной тоске. Посланцы во время дождя смотрят мне в глаза, только не отводить взгляд, иначе превратишься в песок. Иначе смерть, только пошевелишься и все…
Жара, невыносимая духота, пытаешься выйти из состояния заторможенной дремоты, пытаешься понять, что происходит. Чувствуешь себя словно пришибленная муха, которая еще жива и, медленно оставляя свои органы, сползает по стеклу. Высокая башня, отбрасывает тень, но и в этой тени находится не возможно. Хотя бы капля дождя, чуточку прохлады и отсутствия духоты. Звон колоколов, полдень. Шаг, ноги слишком вялы, они не держат, падаешь в пыль, здесь не выживет никто. Кое-как перевернувшись, на спину, смотришь в палящее солнце. Если закрыть глаза, то сквозь веки оно ничуть не меньше жжет. Светило пожирает тебя как древний феникс, превращаясь в пепел вместе с тобой. Но феникс всегда знает, как создать блеск из угля и серого пепла, а ты так и останешься здесь лежать, пока не подымится ветер, и тогда ты разлетишься как пепел не ветру, пыль и пепел на ветру. Но в последний миг приходит звуки голоса: “Откуда-то доносится гром, он совсем рядом. Верь!”
Поворот головы, вижу окно, за ним моя гроза. Я снова здесь в старой хижине, затерянной так далеко от мира абсолютной тишины. Посланцы уже успели встать на ноги, и теперь они стоят ровным строем, протянувшись шеренгой до камина. Комната расширилась, она вмещает так много людей и существ, что потребовалось бы несколько дней, чтобы всех пересчитать. Толпа молчит, все взгляды обращены в мою сторону. Оглянувшись, вижу, что двери, через которую я вошел, уже нет, там стоят посланцы во время дождя и в конце путь заканчивается большим дубом. Его листья медленно вздрагивают от легкого ветра, как от прикосновений человеческих рук. От дерева исходит покой и еле заметный запах мокрой древесины. Поворот головы. Снова камин, он очень огромный, нестерпимый жар, боль будет не долгой, пламя будет огромным, его увидят все, никто не уйдет обделенным, все получат что-то, но никто не получит все. Я на распутье…
Два пути, две дороги и ни одного пересечения, и каждая тропа может закончиться раньше времени. Куда идти?
Где ты? (Разные наши двери).
Снег, падает снег, медленно, очень красиво, величественно в свете качающегося фонаря. Он ложится, он баюкает землю и слушает, как поет метель. Сыграй метель, провой о себе, провой о несбывшейся мечте, о далеких странствиях и боли во тьме. Да, я знаю, я часто все знаю, но понять ничего и никого не могу. Я даже не знаю, я просто чувствую всех в себе. А главное я чувствую, что жду тебя. Я чувствую, что ищу, где ты. И, наверное, настанет этот день, и ты войдешь в другую дверь, а я пойду в другую сторону, но посмотрю вслед, уходящей мечте и запомню ее…
А снег идет, и скоро завалит улицы, дома. Белая чайка сквозь метель, сквозь снег и стужу, она летит домой, она идет наружу. Парит неведомо в нигде, но знает точно, что везде настанет снова день, а ей вперед, вперед, она спешит, ее никто не ждет. При свете красных фонарей удары крыльев в дверь, что принесла она? Каждому свое, и я возьму подарок сей, и, сжав в окоченевших кулаках, прикрою дверь.
Три белых лепестка, да талая вода…
Далекий шарм, веселый гул, тех стран, где не замерзает вода, где вечно лето, вот туда, туда, она отправилась, шутя. Там не бывает никогда, ни мерзкого дождя, ни стужи, ни ворон. Похоже все это на глубокий сон. Музыка слабых долей и четкий бас, я, кажется, это видел, это было изначально в нас.
Эх, тропическая страна, праздник дождя и буйство зелени огня. Все пылает в сочных красках дня. Но это тюрьма, это моя гробница, моя судьба. Как-то странно видеть себя вдали от твоей руки, вдали от твоих глаз, но это не надолго, это всего на час. Так, где ты? Где ты ждешь меня? Где будешь и будешь ли где-то?
Настанет тот день, и будет вечер, медленная вода, протекая, оставляет слова. Они складываются в мечты, и как будто в плену пустоты, и будет она с тобой на «ты». В самый короткий час, когда потеряешь последнюю надежду, в своей теплой стране, в этой прекрасной тюрьме, я знаю, ты появишься. Медленно подобно ангелу небес, и я рядом черен словно бес, и каждый новый день наполнен будет теплотой. Но постой, этот миг еще не настал, и я тебя снова печальным взором провожал в другую дверь.
Проходим мимо, и как будто бы не и знали друг друга, и каждый раз, обходя друг друга, я пытаюсь поймать твой взгляд и хоть что-то взять. Эта бескрайняя пытка идет уже много лет и, кажется, не будет бед, если бы хоть раз наши судьбы сошлись, и мы, как дети, за руки взявшись, пошли по дороге домой самой длинной тропой. Однако судьба мозолистыми раками, этими чертовыми своими крюками, раскладывает карты совсем по другому и остается мне сидеть одному, пустому в зеленой комнате без права на надежду.
Ах, если бы в этой чудной стране, на самой дальней стороне встретил бы тебя, тогда, вот тогда уж точно, наверняка, случилось чудо, но пока… Я здесь один в пустой квартире и над небом непроглядной пеленой витает потолок. Так, где ты?
Где ты, когда схожу с ума и лезу на стены, рву когти, раздирая все внутри себя, где ты, когда мне так хочется свернуться клубком и забыться мертвым сном. Где ты, когда надо всего несколько слов, чтобы сжечь остатки страшных снов. Где ты, когда случается самое худшее, когда меня душит судьба, когда слова как мольба стынет в горле у меня. Где ты?
Но у меня есть, эта чудная страна, три белых лепестка, да талая вода… Печально улыбаюсь, закрываю глаза. Ты есть. Я буду верить ночью, и придет спасенье, и оступится смерть и наступит весна среди каменных стен…
Я здесь, пока я здесь, пока я буду сидеть здесь, я буду здесь, и вроде не куда не денусь, надо ждать и искать…
Падает снег, покрывают меня снежинки, они двигают очень медленно, кажется, они извиняются, что вторгаются в мою жизнь. Скоро все будет заметено по самые крыши, но я останусь здесь…
«Прочь» (Двери медленных раздумий).
Медленно падает пыль, оседает на дороге. Пыль, что знает она о движении вдаль по прямой? Но по прямой ли, или скорее по прямой циферблата на старых чешских башенных часах в Праге. Маленькие улочки, небольшие пивные бары, уютные парки, мощеные мостовые, кажется, я здесь раньше бывал.
Часы пробили одиннадцать часов, что-то тянет оглянуться назад, и точно движение слева, какая-то тень промелькнула и исчезла, будто ее и не было, будто так и должно быть. Движение слева за спиной, но я давно знаю об этом, и продолжаю прогулку к вокзалу, ведь скоро поезд прочь. Вчерашние раздумья на скамейке парка, в свете ламп, при шелесте деревьев, ночь, проведенная в скитаниях в дебрях собственных глубин, переходящая в утро за чашкой кофе в местном кафе – все это ложится мягкой тенью на глаза, превращая вибрации мира в легкие покачивания лодки на волнах.
Человек не создает мысли, человек магнит, магнит творений и иллюзий, помыслов и дел, все, что проходит сквозь него, лишь только плод его внутренней силы. Хорошие мысли приходят издалека, они лишь странники в ночи, лишь легкое дуновение беспомощного ветра.
Яркие краски начинающегося дня подобны играм бликов на водной глади. Волна за волной набегают на берег, морская пена остается на песке. Желтый песок, холодные брызги, жестами обрисованная далекая картина. Меня здесь нет, но я стою у самой кромки моря и вдаль гляжу подобно одинокому дереву на склоне откоса. Вдали виднеется судно или небольшая лодка. Крик чайки разрывает монотонный шум прибоя. Время застыло на моих часах, обрывки чужих фраз и несколько мазков слов и новый мир начал жить по своим законам. Большие камни, так похожие на обломки жизней, препятствуют воде добраться до берега и поглотить его. Морские птицы парят над гладью, выискивая добычу. Все движется в покое и неспешности, боится опередить назначенное время, боится быть поглощенным суетой, но так ли это? Чужие следы на песке, начинающиеся от линии берега, уходят, медленно оплетая все камни на пляже, прочь от моря.
Когда-то так все закончится, останутся валуны, море и грязная земля, покрытая мелкой пылью и сажей, вот все что останется от былого величия истории спешки вперед. Солнце медленно будет увядать, а море все также ударяться о прибрежные камни. Так будет всегда, всегда вдали где-то там будет море. Медленно покачиваясь, будет лететь наша лодка вне времени и пространства. А куда? Ведомо куда, в тишину. Мы всегда будем жить, и возвращаться в них, в странных мирах, так не похожих на этот.
Человек построил мир параллельный миру природы, параллельный миру неспешности и медлительной основательности, построил свой, как ему кажется, маленький мир, мир стремлений вперед от начала до конца. Но этот мир начал ускользать из рук человеческих, так часто старые дома, дороги или простые надписи начинают жить своей отдельной жизнью не подвластной человеческому сознанию. Мир, гораздо тоньше, чем нам кажется.
Великолепное изобретение человечества поезда, две рельсы, что так хотят сплестись в одну, но шпалы не позволяют им это сделать. Мерный шум колес, чай, что еще надо для поиска смысла?
А где-то там, в горах, сейчас дуют мудрые ветры, идет снег, двигаются лавины в зеленые низины. Там высоко, там мало шума, суеты, как жаль, что живут мечты так одиноко в холоде каменных стен, и только лишь на солнце, как явление царя народу, выходят, распуская шипы и розы. Движение, вечное движение, еду вдаль. Куда? Без разницы куда. Зачем? Чтоб быть там, где я еще не был, или где я был, но хочу вернуться, ведь там, вдали, меня могут ждать, а, может, они уже и заждались, так почему же мне надо здесь быть? Прочь все дальше и дальше, вперед и вперед, но ни шагу назад. Лишь только человек хочет двигаться вперед, а движется лишь по кругу.
Меняется ландшафт, нервное дерганье вперед сменяется плавным покачиванием на волнах.
Музыка…
Старинная музыка.…
До боли знакомая.…
Это играет фортепиано, так медленно, с глубокими паузами, как будто перед каждым нажатием клавиши исполнитель долго думает и переживает будущий звук. В окне мелькают бескрайние поля, что рисуют в желтых красках, за ними города…
Времена начинают движение вспять, пробегают медленно века.…
Исчезают дым труб, паутины автодорог, шумные порты, модные рестораны и казино…
А где-то здесь рядом проходят войны, много крови – много слов, погрязшие стены в черной пыли. За ними отправляются смазанные краски великих дел, яркие пятна императоров, повелителей слуг и черни, известных открытий и могучих судеб, а там, за холмами поджидают средние века, темные века, века железа и камня.
Скоро конечная. Пора. Здесь человека не было, не будет никогда. Большие пустыни среди океанов плоти, медленное зарождение чего-то нового и неспешно грядущего. Природа не знает взлетов, она лишь падает на дно иллюзий, создавая новые дела, воплощая их в создания из плоти и крови.
Светлого слишком мало. (Двери светлой улыбки).
Светлого слишком мало. Оно слишком утонченно, чтобы уметь проломиться через грубый частокол из осиновых бревен. Оно ярко танцует в каждой искорке костра, каждой капле дождя, в свете вечернего фонаря, а вокруг идет снег.
Сижу и улыбаюсь в темноту. Кому? Ей. Ее лик прекрасен и она далеко, и это, пожалуй, не одно и тоже. Думать о ком-то, сидя в темноте или при свете свечи, пытаться понять, где же ключи. А что там дальше впереди. Думать о ней или думать ради нее, ради нас. Но, право, который час. Я слышу дыханье, медленно подымается грудь – вдох, потом легкий выдох. Я искренне радуюсь, что могу это слышать. Она далеко…
Воспоминания врываются, как голуби в открытое окно. Громко хлопают крыльями, чего-то ищут. Каждый тонкий момент, как тонкий лед в любую секунду может треснуть. В нем так мало информации, только чувства. Это неясные мазки художника. Держать ее за руку, внимать ее улыбке, слушать свет ее глаз. Она далеко…
Невольно начинаешь говорить с самим собой, не забывая внимательно слушать все, что она скажет. Громкий смех в парке, осень, бежим, разбрасывая листья. Новая история, скучно жить в мире вещей. Ее короткие волосы развивается на ветру, а она рассказывает и рассказывает, и я начинаю верить ей, про странных людей, которых загипнотизировали и они теперь не умеют улыбаться. Глажу ее волосы, у них чудный запах, особенный, запах поздней весны. Но почему же она далеко…
Я так мало могу, а что могу, то боюсь сделать, ибо могу ошибиться. Такой круг всегда неожиданно захватывает и очень трудно вырваться. Но откуда вырваться? Из самого себя. Ты все строишь, как улитка свой дом, крепкий дом, и желательно как можно толще и надежнее, так чтобы нельзя было в него забраться. А получается, наоборот, из него нельзя выбраться. А после твою крепость подберет рак-отшельник и будет носить как старую одежду до следующей обновки. А с ней, когда я с ней происходит маленькое чудо. Мир теряет четкость и твердость бетона и рассыпается в крошку, и каждый кусок старого камня принимает причудливую форму, все неповторимо и прекрасно. Иногда мне становится жаль, что я так и не познакомился с Богом, а он со мной, а может это и к лучшему. Хотя, хотя, я наверное попросил его, чтобы она была рядом, ведь она так далеко…
Еще я помню, как мы радовались дождю, все промокшие до нитки. Мы кричали небу, и казалось с каждым раскатом небо вторит нашему смеху. Черты воспоминаний стираются, остается мелкая пыль, но помнишь, только какой-то маленький кадр и клубок чувств, который до сих пор можно пытаться распутать, но зачем. А перед этим, за какие-то несколько минут до начала грозы, когда затихает все вокруг, я смотрел в ее глаза, а она не отводила своих глаз от моих. Что же я видел этих карих глазах, себя, ее или наше будущее, не знаю, боялся узнать. Я все пытался проникнуть, попасть разгадать, чтобы понять, чтобы осознать, но что? Я боялся… Провел кончиком пальца по ее щеке, ее нежная кожа. Это тепло, что исходило из ее лица, словно солнце во время рассвет, когда ночью сидишь, продрогнув до нитки, а потом жадно впитываешь каждый лучик, каждую частичку светила. Но почему она далеко…
Новая встреча как танец, начинала кружиться мотыльком около костра. Я с жадностью больного пытался уверить себя, что она не последняя, но не мог, иногда просыпалось подлое чувство жадности, урвать свой кусок тепла и спрятать от всех. Но улыбка на ее устах, эта улыбка во всех моих воспоминаниях, она как песок задерживала всю грязь из рек и не пропускала в подземные бассейны. Да, помню, когда она придумывала что-то новое, она как ребенок спешила ко мне, чтобы рассказать это. Слушая ее, я тоже становился ребенком и веселился от души. Что может быть чище да и проще, чем два ребенка играющие в жизнь, да при том, взявшись за руки. Где добро, где смыслы бытия, где страданье и боль, и где этого мира контроль? Жаль, что она далеко…
За каждой новой картинкой, приходит другая, третья. Вспомнить ее лицо, все до тончайших черт, до каждого штриха. Я, я не помню… Не помню, не помню, да, у нее глаза карие, такие тонкие и легкие, что кажется начнешь смотреть в них и тебя уже здесь нет… Но я не помню овала ее лица, я не могу вспомнить какие у нее плечи, какая шея, уши, нос… что-то вижу, но не могу понять. Когда же и как мы первый раз встретились, это почему-то стерлось у меня из головы…
Теперь приходит на память, что она не так-то и часто рассказывала мне странные истории, точно также как рассказывают меленькие дети своим родителям, увиденные ими сны. Это я ей придумывал очередную небылицу про эту улицу, или странного темного человека, что только что прошел мимо. Да, черт меня побери, как я мог это забыть и перепутать, но как? А еще это я тогда смеялся от души, стоя под холодным ливнем, а она говорила, чтобы быстрее пошли под навес, так как можем простудиться. Это я был тем ребенком, с которым всегда было спокойно. Наверное, хорошо, что она далеко…
Это хорошо, что у нас так ничего не вышло тогда, год назад. Это хорошо… Но знаете, все равно это легкая улыбка не покидает меня, наверное, все что мне чудилось и было на самом, да и тем более какая разница. Уже засыпая, я знаю одно: ее улыбка навсегда останется со мной, ее светлая улыбка, ее небесная улыбка, ее… Эта улыбка Мона Лизы.
Крылья. (Двери свободы).
Ты, создание из пыли и тлена, ты результат игры зайчиков на мостовой, что же останется, когда ты постигнешь покой. Эти простые вопросы, словно камень Сизифа отягощают твое желание плыть. Все равно ты, царь горы, с вершины полетишь, и видно быть беде. Стоя на месте, так легко представить, что ты есть здесь и сейчас. Но…
Полет в ночном городе – как сладко расправить крылья. И пусть они из картона и канцелярского клея, они все равно будут меня держать. Да, пойми же, ты ведь иначе-то нельзя…
Иначе не будет стремление падения вверх, не будет желанья смеяться ветру и улыбаться солнцу. У самого, самого неба есть месте, где не гаснут звезды, и каждый, кто там побывал, может пожелать зажечь новую звезду. Кому ты ее подаришь, решать тебе? А возможно ли это? Но ведь люди туда идут и доходят. У каждого из них свой особенный путь, своя неясная дорожка в пустыне леса чужих троп. Ты хочешь найти схожие черты, схожие в этих нескладных лицах? Не можешь… Ты хочешь постигнуть, о чем они думали, чего желали и достигали, но не видишь дальше простых фактов.
А я скажу единственное: " Они, черт побери, были хорошие люди". Не веришь, пускай, но очень часто их путают не то с ангелами, то с бесами. Почему? Да потому, что у них за их спинами трепыхаются на ветру картонные крылья, которые они сами сделали из небольших кусков красного, зеленого и синего картона. Эти куски они долго хранили с детства, укромно спрятав в далеком шкафу. Постой, да и у тебя же есть, наверное, в дальнем ящике за антресолью? Ты ищи, а я все ж продолжу…
Однажды приходит четкий импульс, приходит как далекий зов из времени предков, и тогда этот странный человек закидывает свои старые лица и, посыпав их нафталинам, аккуратно складывает в ящик из под старой обуви. А после сидит в тиши да в ладане и клеит крылья. Смотри, как разгладились его черты, как бормочет он сам себе, поминутно поднимает глаза к небу, весело улыбается и подмигивает кому-то наверх. Шутя и радуясь каждой неудаче, он медленно, кусочек за кусочком подбирает уголки картона, поминутно останавливается и смотрит на свое творение. Что? Звонок в дверь… Открывает дверь, хмурый господин, он не может вспомнить, кажется кто-то из старых лучших друзей. Постояв на пороге, они помолчат минуту-другую, каждый почувствует, что уже не свидятся. Пришедший выпрямится, пожмет руку странному человеку, они разойдутся и пойдут каждый своей тропой.
В кропотливой работе проходят часы, дни, но нет ни усталости, ни боли, ведь он чувствует себя как раю. Мазок, канцелярского клея, забавно кто-то из вас, наверное, пробовал его на вкус, да на вкус он какой-то кислый, но вполне съедобный. Теперь, когда крылья готовы, надо, украсить их сушеными цветами или листьями, чтобы они могли негромко шелестеть при полете. Осталось прибрать весь сор, что валяется на столе, пройтись по дому, так недолго служившему ненадежной защитой, протереть пыль, поднять упавшую тряпку на кухне. Всему он нежно улыбается, кивает и дальше идет. Все владения пройдены, все получили каплю воспоминаний и пора уходить, но время не настало. Надо дождаться рассвета, первых опаляющих лучей и тогда можно уходить…
Он ложится на потертую кровать, та со скрипом откликается, это все было его, а теперь нет. О чем сейчас думать, никто не сказал, и потому ни одной мысли не витает в этих руках, этот странный человек смотрит сквозь пальцы на шторы окна и чувствует усталость и покой.
Город в свете своих огней. (Двери одиночества)
Близятся белые ночи… Наступили сумерки, дома освещенные победами человечества над природой вспыхивают, лампочками в сколько-то там электросвечей. Шум, за окном, словно назойливая муха лезет в голову, заполняя ее содержимое непонятными ощущениями, да и к тому же я простужен. Однако с какой-то непостижимой истомой я вдыхаю вечерний воздух выхлопных газов и стараюсь верить в завтрашний день, путь не близкий, надо бы поторопиться.
Огни города разбивает наступающие времена суток, они заполняют собой каждый дом и потихоньку пробираются в нас. Когда-то здесь было болота, несколько, может, деревень
«убогих чухонцев», а теперь сотни тон железа и бетона схватились в неравной борьбе за благополучие и благоустройство каждого гражданина дальних…
Ах, дальние страны, странствия среди незнакомых, но так близких моему сердцу мест. Там бродят кентавры, живы дендройды и хранители лесов. Там никогда не бывает зимы, там нет снега… Хотя, знаете, пожалуй, жаль, что его нет… Но в этих светлых лесах все еще живы легенды о древних временах, там каждый камень помнит о том как его создали и за чем его создали, каждое дерево растет только в ввысь, зная, что там небо и прохлада высот. О, небо, видели бы вы когда-нибудь небо похожее на лазурь, на мягкие волны пены, на белые цветы, на медленные фигуры ушедших людей, на знакомые лица, на веселых зверей. Как видели?! Так, значит, и вы там были?
Небо темнеет над городом и в свете моей настольной лампы приобретает темно-серый оттенок, но если поднять глаза над пылью и гарью, то можно увидеть глубину океана.
Пора прогуляться.
Троллейбус медленно тянет провода за собой, и старается сделать что-то сверхъестественное, и от этого сильно шумит мотор. Может, он пытается время догнать? Надо ехать дальше, смотря в окно, печальный взгляд через грязь стекла, наверное, так Бог смотрит на нас, но сделать еще ничего не может, ведь еще не скоро его остановка. Вот только как бы это была не конечная остановка маршрута.
Мимо ярких реклам, медленно падает и падает, пролетая мимо каждого из нас маленькое перышко. Что это за чудо и откуда оно взялось? Это всего лишь случай, каждый маленький случай как маленький мазок дополняет картину. В каждом из нас есть такой же художник, он рисует кровью стихи на стенах разрушенных старых домов, но потом, забывая про все, засыпает эти стены пеплом своих городов, улетая прочь в другие стены, все из того же стекла и кирпича.
Выхожу, иду дальше пешком, стараюсь скрыться в тени печальных домов. Старые дома как люблю я вас, в каждом из вас тайны и скрытая страсть. В каждом из вас двойное дно со своими секретами. В каждом из вас живет свой домовой. Проходя мимо нового дома, всегда становится скучно от четких прямых направленных вверх перпендикулярно полу, здесь ровно n квартир ровно на m персон. Они прямолинейны и грубы, хотя в этом ханжестве есть и доля своей красоты. Интересно проходить в вечернее время мимо старых домов и почему-то мимо хрущовок, у каждого окна своя индивидуальная история мира, свои интересы и желания. По нескольким деталям можно начать представлять обитателей сей квартиры. Доносятся голоса их жителей, шум телевизоров или радиоприемников. Почему-то мне всякий раз кажется, что они давно покинуты, а голоса и тени затерялись в стенах и бродят еле живые. Жизнь в них кажется каким-то мифом, полным загадок и разоблачений, это жизнь не здесь, она где-то на страницах, на полках рядом с классиками нашей отечественной литературы.
Темно, лишь деревья шумят, время замедляется… Иногда выползает нехотя луна посмотреть не изменилось ли чего на свете. Вот и знакомая 12 этажка… Как хорошо, что у мне в комнате есть аквариум, над которым горит свет. Отсюда снизу, можно подумать, что меня кто-то ждет.
Может оно так и есть на самом деле?
Сон, явь и туман. (Двери обреченности и спокойствия этим).
Город исчезает в тумане, туман уничтожает все, растворяя в себе, он поглощает дома и деревья, машины, прохожих и бездомных собак, все, абсолютно все.
Началось это, наверное, воскресным вечером. Скорее даже ночью, я не спал, поднялся, открыл окно, вздохнул сырого воздуха прохладной улицы. Шел мелкий дождь, похожий на водяную пыль. Странная погода для конца весны, но что поделать погоду не выбирают, как и родину. Сначала в этой мороси стали теряться очертания далеких домов, потом горизонт покрылся равномерным грязно-голубым цветом. А деревья внизу все качались и качались под силой ветра, как будто все знали заранее, а они действительно знали обо всем, ведь корни чувствуют приближение беды раньше всех, одни лишь только бесчувственные машины с их водителями мчались вдаль сквозь мелкий порошок дождя по мокрому асфальту. Они мчались прочь по своим важным делам.
Я высунулся сильнее в окно, и прислушавшись к шороху дождя понял, что же он хочет сказать: «МИР ОБРЕЧЕН! ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ МИР ОБРЕЧЕН, КАК И ОН САМ!» Как просто, подумал я, это как будто легкой рукой нарисованная акварель в светло-синих тонах. В течение ночи дождь будет идти, и идти, и что было нарисовано на прекрасной картине этим слепым художником, будет уже не понять никому, но все равно позже его назовут великолепным импрессионистом и мастером игры красок, но как всегда все сделал дождь.
Картина в окне начинает плавно покачиваться, расходятся круги, как от падающих в воду камней, медленные волны прибивают к пляжу песок с мелкими ракушками. Сквозь эти видения слышны лишь проезжающие машины, а все остальное померкло и ждет. В центре мира, в его умах появляется дыра, черная дыра желания и сластолюбия, которая начинает заполнять всю человеческую жизнь, наполняя ее новыми смыслами на старые и пошлые темы. Именно через эту дыру в наш мир и пробирается туман, заполняя каждое помещение кислым запахом болот.
Я уже иду рядом с домом. Почти нет людей, каждый шаг застывает, как будто захвачен вязкой силой тумана. Звук появляется на секунда, а далее он застывает, как будто пойман и не может выбраться. Остался один туман, но с карнизов и крыш еще долго падают капли воды. Прохожие, которые возвращаются в столь поздний час домой, торопятся быстрее к двери парадной. Для них эта дверь ассоциируется со спасением и защитой. Я медленно, осторожно пробираюсь между домов вперед. Из тумана выплывают громады новых домов, как средневековые соборы, как огромные статуи чудищ, как глыбы льда. А на самом верху видны неоновые рекламы с уже знакомой фразой: «МИР ОБРЕЧЕН!»
Я который день пытаюсь добраться до небес и пытаю счастье получить аудиенцию у Бога, но что толку, там уже давно стоит толпа, жаждущая очищения и всепрощения, сколько же их? Среди этих существ уже образовались наиболее близкие – те, кто организовывают очередь, те, кто ее равняют и присмиряют, кто почти уже «там». Некоторые более вспыльчивые и менее умные пытаются еще и говорить за Его Губы, утверждая новые законы и священные войны гнева силы и мощи священного слова.
Но вот погасли фонари и стало как-то уютнее, да наверное так… Но самое интересное, что те, кто получил свидание с Богом, прошли к нему очень тихо и через запасной вход никем не замеченными, вот они были и их уже нет. Мда, жаль, Бог сегодня взял отпуск… Придется ждать еще 2000 лет… Я снова перед окном. Я и туман, мы одни. Пожалуй, это будет длинный разговор, как разговор рыб…
Кажется, уже несколько лет продолжается так. И каждый день я смотрю ночью в окно и вижу, как пропадает в тумане этот город, как он тонет в мелком дожде и пытается делать вид, что ничего не происходит. Как жаль, что город не знает легенду о Титанике. И каждый раз я вижу, как исчезает новое здание, как туман медленно перекрывает все дороги из города, и скоро из него нельзя будет бежать, да и куда бежать, ведь МИР ОБРЕЧЕН.
В других местах, где нет тумана и дождя, напасть приходит в другом обличии, но все равно она не проходит мимо: она поглощает все. А самые алчные и глупые люди, они почему-то все давно почувствовали и теперь стоят в стороне и смотрят: они наблюдают, наблюдают, когда рухнет одна за другой стена и мир окутает туман, мир рухнет перед этой лавиной мелких капель. Скоро я буду наблюдать, как туман начнет поглощать и меня, если этого еще только не произошло, да, может, мы уже все умершие во сне, спим и не знаем, что умерли.
Кто же знает, что там за стеной тумана и огня?
Немного музыки. (Дверь № 47).
Музыка Грига, Элегия номер 47, что может быть печальней? Эти медленные ноты, как взгляд в вечернее небо, как будто сидишь рядом с почерневшими ветками старого дуба после дождя. Каждый удар молоточка по струне вызывает озноб, осознание тщетности каждой попытки, каждого слова, жеста – все, все потонет в болоте времени, лишь иногда будут всплывать пузыри со дна веков.
Но может можно вырваться из рамок обычного? Прорваться, всплыть и дышать, бежать, гнаться за тенью, страдать и раствориться в каждом движении звезд? Но стоит проснуться и понимаешь, что рядом те же зеленые стены и мягкий свет... А еще через мгновение понимаешь, что это сон в настоящую игру, где противник коварен и опасен, а итог поражения это новый сон. И так многие века, многие миры...
Времени нет, есть лишь отголосок первого удара, первого крика, первого слова. Музыка словно птица, попала в клетку, она хочет вырваться, но скоро утихает, замолкает... На ее место приходит другая музыка, другой мотив, но основа все та же. Чувство ущемленности этим миром и ущербности окружающих существ создает всегда боль. А боль находит свой выход либо в прекрасном, либо в ужасном и отвратительном. Это может быть все, что угодно: чистая любовь к ближнему своему, к родине, к своему делу, к природе, просто смех или радость победы. Но стоит начать этому чувству возрастать и полностью заслонять первоначальную боль, и они превращаются в фанатизм, фашизм, в карьеризм и алчность.
Странное дело, лишь любовь к природе уже изначально несет какое-то чувство боли, чувство малости и легкости самого себя.
Чем ближе тишина, тем громче становятся слова: "Мир научил нас верить в несправедливость добра." Элегия давно закончилась, но, кажется, она превратилась в другую мелодию, и ей вторит хриплый голос. И хочется верить, что он по ту сторону добра и зла, что он знает, что к чему. Может даже, он любит нас, этот Бог. Но я простился с ним, а он со мной...
Самое главное выбирать свою дорогу, именно свою, не там где всем легко и от человеческого пота не продохнуть, а свой путь где-то в тени акаций и вместе птичьей трелью. Нужно много времени и терпения, направленность через себя наружу и, пожалуй, одна только еще малость - слова "Ни шагу назад". Чертов покой...
Мир слишком хрупок. (Дверь в никуда).
Акварель, да, да просто легкие оттенки голубого, пасторальные краски моря. Вокруг нереальное движение материи, оно не имеет ничего общего с игрой бликов на водной глади. Простор, сводящий с ума, охватывающий в свои нежные объятья, и уводящий прочь. Пение встречного ветра, мелкие брызги парят в воздухе, играя красками в лучах солнца. А, наигравшись в свои озорные игры, они, смеясь и лаская, будто прикосновения самых тонких любовников, нежно ложатся на лица людей…
Странное дело думать картинами, их наложениями и музыкой на заднем плане, хотя музыку ты подбираешь сам и часто много позже. В итоге получается немое кино с аккомпанементом. Фильм, с которого началось мое повествование, потерял свою глубину, поседел, и в нем осталось так мало черт похожих на воспоминания, да и музыка уже не звучит, лишь только шум моря на заре, на самом восходе. Этот шум можно услышать в тишине, если вдруг начнешь прислушиваться к дыханию спящей рядом, к дыханию той, что так нежно держит твою руку во сне. Время от времени волны воздуха приходят, заливая её легкие, и тут же, не торопясь, уходят восвояси. Ее дыхание так похоже на шум моря в полнолунье. Наверное, это оттого, что каждый из нас несет в себе океан, сладко спящий как ребенок, возле своей матери. Только жаль, что многие пытаются его засыпать, высушить или просто засорить и превратить в нечистотную яму. Не могу поверить, но я больше никогда не услышу ее дыхание, и не увижу ее спящей...
Краска на воспоминаниях, хоть и облупилась, но в некоторых местах все также глубока и проникновенна. Погружаясь в эти наброски из жизни, приходит желание стать парусом и плыть, плыть...
Синий горизонт вгрызается в море, разбивая его на пятна различных оттенков, он играет с морем. Горизонт – это то, что сворачивает простор, превращая его в неровную линию, в пылающую цель вдали. Движение глади не подчиняется никому, в море не чувствуются границы, которая так нависли над нами, оно почти всегда свободно, ибо никуда не торопится.
Соль на бровях и в волосах придает вид не вовремя пришедшей старости, а чувство почти близкой вечности вырывает из реальности, где на катере звучит громкая музыка, и нескромные пары пытаются вырвать жирный кусок танца, и позабыв возможность видеть, они вырывают из себя свою войну, они теряют ее, превращая в радость, которая имеет свои банальные причины и полную безнаказанность…
Корма. Пена, расходящаяся в противоположные стороны, да чайки - это все что осталось по сей день. А тогда вдали как на прощальном рейде, выстроились другие катера, они все торопились подгоняемые их смуглыми капитанами отвезти до города гостей. Убежденность в завтрашнем часе....
В темном автобусе, каждый человек превращается в загадку, в сундук без ключа - в силуэт. Сидеть перед ней, охранять сон. Главное помни одно: нужно быть сверхбдительным и осторожным, так как вокруг, в темноте, прячется так много демонов, они подкрадываются незаметно и делают свое подлое дело очень тихо, их почти не достать. Она спит, ее дыхание неторопливо. Она иногда двигает губами, будто собирается улыбнуться. Она иногда морщит лоб, будто увидела тревожные картины. Она иногда просыпается, открывает глаза и смотрит на меня, пытается вырваться из сна, но снова засыпает. Но это будет чуть позже, а пока я на рейде катеров, в соленом море.
Столько лет прошло, но я не думал, что хоть что-то возродится, но воспоминания подобно фениксу возрождаются из пепла. Еще секунду назад мог бы поспорить, что ничего из сказанного не взято из моей жизни. Но я вышел на мостик, зябко закутался в плащ, прошел на корму и понял, что все это было, мне не приснилось, все как написано, как запомнилось, так случилось. Много лет… Сколько изменений, сколько потребовалось времени человеку, чтобы все уничтожить это – совсем немного, и жизни моей не прошло…
Когда-то был такой странный проповедник, пожалуй, самый ярый противник войны. Он ненавидел и жалел каждую убитую жизнь, каждое загубленное молодое сердце и разум, он говорил: «Не выталкивай из себя свою войну, не позволяй ей из себя выйти, ибо нет ничего страшнее твоей войны, уничтожающей других. Пока она в тебе, ты тверд, ты постоянно в движении, но лишь, только она покидает приют и всё, в душе селится только несколько чувств, чистых до незамутненной тупости и таких важных в сегодняшний день. Пожалуй, нет ничего печальней, чем погибнуть на чужой войне, от чужой руки и в чужой земле, но при этом за кого? Конечно, за себя, за свой дом, своих родных и близких. Люди, оставьте войну в себе, другим она не нужна. Без войны в душе человек становится менее восприимчив, он становится слишком довольным, чтобы увидеть, что творят его руки. Он становится слепым к другим. Люди, не стоит заменять войну на возню, это пустая трата времени и деградация сил, а что бы мог ты, будь ты сильнее и умнее…»
Не прошло моей жизни, а все вокруг изменилось, все что было рядом со мной, что было мной, тем есть… Почти не осталось людей, погибли очень многие, остались только несколько отчаявшихся групп опустившихся людей. Все они как потрепанные остатки флага треплются на ветру после горького поражения. А мир вокруг стал неожиданно статичным, как выложенная мозаика. Он уже никуда не будет двигаться и перетекать, он будет стареть и медленно рассыпаться в прах.
Тогда в раннее утро очень много людей увидели огромные столбы пыли, огромные стены огня. Убийственное великолепие стихии, оно очень медленно направлялось в сторону города, и так же покадрово поглощая все на своем пути. Оно свершилось. Апокалипсис пришел именно сегодня и не секундой ранее. Посреди этого адского шума можно было лишь расслышать тихий стон земли. Страшные картины, последних дней мира людей. Треск рушащихся домов, огонь, заполняющий улицу за улицей, обгоревшие трупы, зловонные запах паленого мяса, останки человеческого тела, руины детских садиков, из которых торчат маленькие руки убиенных детей. Вой отчаяния, крики о помощи, плач, ищущих друг друга людей. Хаос, покрытый смрадом и отчаянием, диким отчаянием, такой же сильной, как и звериная злоба.
Так часто бывает, что ты действуешь, дышишь, движешься, а на самом деле уже проиграл, все уже было проиграно давным-давно. Дальнейшее бессмысленно, надо доиграть роль до конца и распрощаться с актерской труппой твоих соратников. Поражение в игре всегда слишком неясно, и чем крупнее игра, тем позже приходится осознание результата. Также мы тогда жили, верили, любили, хотели, теряли святое и находили другое, строили миры, пытались заполучить свое и только для себя. Наше поражение было том, что не верили, что мир слишком тонкая вещь, она не может бесконечно прогибаться под давление массы людской, и в один миг может треснуть и низвергнуть себя в бездну. Поражение было рядом, и все верили лишь в величину разума человека, который не допустит. Однако, он допустил, потому что не верил…
Несколько кораблей, оставшихся от флота. За несколько дней смертельно уставшая команда. Каждый день, что приносит картины умирания мира, все больше и больше вдавливают команду в дикое отчаяние и смятение. Веселые разговоры, которые так часто были слышны в дальнем походе, вымерли. Все стали бояться соседа, бывшего друга. Серые тени на железных палубах, автоматически выполняющие приказы, такой же тени во главе. Смысл всей этой мощи, что мы таскаем на борту? Давно уже понятно, что он отсутствует, но мы идем по этому чертовому морю в поисках врага, хотя бы одного врага, чтобы погибнуть. И сегодня мучения должны окончиться, предполагаемый враг обнаружен. Правда не известно, под флагом, какого флота он идет, но это не имеет уже никакого значения. Странно, они также даже не попытались определить нашу принадлежность. Через час мы выйдем на боевую позицию, через час все будет кончено, только один маленький час и завершение…
Пусто. (Двери отсутствия возвращения).
Пусто. Нет ничего. Или только кажется? В бешенной скачке назад. Догнать то, что уже не повториться. Каждый путь должен заканчиваться, и возврата нет. Не будет обратного хода. Двери вчерашнего дня закрыты и при этом на них весит тяжелый, ржавый амбарный замок. Но так часто кажется, что можно прорваться назад… Прорвался? И что? Там пусто. Пусто, и пахнет гнилью канализаций.
Сидеть перед горячей чашкой чая, смотреть в окно, а там закат. Солнце медленно садится, лучи проходят сквозь крону деревьев, ветер колышет ветки, и все это создает странно гипнотизирующую игру бликов. Давно…
Кажется, давно появилось движение, что породило меня, что создало сознание того, что я есть. Это лицо, что я вижу в отражении в воде, в зеркале. Я перед окном. Медленно сползаю, опершись лбом в стекло. Странно разглядывать и изучать свое лицо, растягивать складки на лбу, присматриваться к блеску глаз. Стоишь и думаешь, что здесь все только твое, и что все это потом придется отдать. Именно этот нос принадлежит тебе и каждый знает, что он у тебя именно такой формы. Густые брови, небритый подбородок, длинные волосы, странный взгляд толи отчаяния, толи гнева, толи просто скуки. Это все, что грузом лежит на тебе, определяет твои действия, твои повадки и способности. Это тот багаж, что берешь в любой дальний поход…
Время идет, мчится, летит, ползет, скачет, и все равно оно все время движется. Вспоминаешь бывшие уже лица, ибо их в реальности нет, и не будет. Они ушли в землю или в печь, а еще иногда могут спрятаться в ликах на изображениях, будь то картины или старые фотографии. Только современные, такие блестящие и четкие фотографии не несут никакой тайны, никакой души. Хотя я, наверное, ошибаюсь, не всегда, не всегда, но… Смотреть на старые портреты, картины людей, умерших таинственно и непонятно вдали от твоих жадных глаз. Вот как может человек смотреть на тебя таким живым и проницательным, может презрительно-надменным или печальным взглядом. Может, ты видишь удивленное лицо, в то время как его кости уже сгнили, и осталась здесь на земле лишь, только кучка земли. Каждое новое утро убивает человека, а тот отбрасывает как частички кожи, свое старое я. Так каждый день человек меняется. Но он никогда не изменяется, меняются только его стили, его повадки.
Добро пожаловать, в мой сон. Здравствуй, сын нового времени, новых эпох и желаний. Мир упрощается, в мире нет ничего сложного, что не является необходимым. Если есть что-то более или менее сложное, то без него никак не нельзя. Закон сохранения энергии.
Мир простых идей. Мир простых желаний. Мир оконченной пьесы.
Сон быстр как река, он занимает какие-то секунды, а снится он несколько часов. И в нем ничего хорошего, но и нет плохого, это просто сон. Он прошел насквозь и все? А кто его запомнил, кто понял, что кричит так жалобно птица внутри. Нет времени, есть много дел, так много дел, вперед поезд летит. А сон как будто существует и бодрствует, как и мы. Сон продолжается неспешна – он нехотя раскрывает свои карты, словно думает, что от этой медлительности он сможет выиграть, хотя, может, он уже выиграл и растягивает свое торжество надо мной.
Ветер - странник судьбы. Он появляется, как только начинается гроза, когда черные тучи медленно движутся, закрывая собой все небо. Как странно эти две тучи, совсем белые, откуда взялись они. Но я уже знаю ответ. Это глаза грозы… Становится темно и подымается ветер. Он с силой бьется о крючья деревьев, пытаясь вырваться из цепких лап листьев, но снова и снова попадается в их сети, снова вырывается и снова в паучьи сети. Он никогда не обретет покоя, ведь он в прошлом. Все что живет вечно приходит из прошлого. Это обитель вечности. А так как человек далеко не вечен и бренен на тверди земной, то он не вправе властвовать над прошлым, а если быть точным, то над временем.
Все что потеряно уже легкой поступью идет себе прочь от нас. Все что я знаю лишь капля в море чуждых потоков. Однако пробираться сквозь них считается великим делом. Время нельзя просто так убивать, бездарно целясь в себя, в самое сердце своего я, в свое самоунижение. Вот только время само уже несет в центре волны крупицу саморазрушения и самоотчаяния, ведь время ушло и его не остановить и не вернуть. Но только нам и для нас… Оттого в глазах каждого оно медленно течет красной рекой, и почти никто не знает, что она солена на вкус.
Так просто строки ложатся и проходят перед глазами пустые картины: пепелища, темные глаза с красными зрачками, горы ненужных вещей, разговор, который слышен на сотни миль в час, вещи, что думают за нас, что готовят, убирают, моют, читают, пишут, убивают и покоряют, а самое главное создают шум за нас, скоро они уже будут рождаться за нас и умирать за нас, хотя уже в каком-то смысле все это есть. Мерзкий портрет сегодняшней массовой эры.
Все уже было, будет или сейчас происходит. Три времени объединенные с человеком создают глубокую загадку, великой важности. Это почти философия, это почти мироздание, но это скорее крупица сознания. Что ты ждешь - это уже было, было да прошло, и никогда никем кроме тебя было не замечено. Ну и что с того? Алкогольный пар и туман поднимается над водами твоей любви и не жди ничего другого, что тебе стоит желание стать кем-то другим, кем ты не был и не будешь и… Это просто горечь прошедшего, старый зуб мудрости который растет медленно и каждый день болит, так что к этому уже привык.
Дальше замок, все тупик, пора обратно, снова в лабиринт…
Конец. (Последняя дверь).
Конец, это только момент, тот момент, когда прекратилась музыка, когда шум был вокруг звуков внутри твоей головы, и вдруг музыка в голове потухла. А после шум становится единственным властелином во вселенной. Он в считанные секунды проникает внутрь черепа, крушит и ломает все, что когда-то кем-то было. Кем? Я не помню… Я чувствую, что это уже не вспомнить.
Конец – это момент, когда закончилась фуга Баха и теперь остался только отзвук в стенах из камня. А слушатели, разве они не должны аплодировать блестящей игре? Но где же они? А они когда-то были? Нет, нет, я не знаю, не помню...
Дракон расправляет свои крылья, переливаясь зелеными, желтыми, красными цветами. Они отражаются у меня на лице. Они отражаются у меня в зрачках, это успокаивает. Он превращается в корабль, что ведет к звездам, в темные глубины млечного пути. Я сажусь на него, это уже где-то было, не помню…
Как это было? Секундное замешательство, странное чувство легкости и в то же время все тело горит, пылает адским пламенем, что-то рвется, что-то опять соединяется, страшная борьба слов за звуки внутри меня, но остается только одни крик, он переходит в тишину. Пламя начинает затухать, пляска красных пятен в глазах, очень долго идет мысль, время растягивается и превращается в нить, которая идет от пряжи, а рядом женщина. Да, женщина с очень странной улыбкой, она улыбается очень печально и светло, ее глаза, ее глаза тоже улыбаются, но как-то совсем по-другому. Я ее, наверное, видел…
Здесь нет победителей, здесь нет проигравших, здесь пустыня, песчаные бури, что в считанные минуты поднимают тонны мельчайших песчинок и теперь не видно солнца. Оно поблекло, превратилось в серый круг. Песок самое страшное оружие он может резать сталь, камень, вгрызаться в застывшую глину. В шуме песчаной бури нельзя услышать ничего, кроме ее голоса зовущего, зовущего старых богов. Я – это она, мой крик сливается с ее стоном, она знает мои мысли, я знаю ее, мы одно целое. Кем я был?
Остановить войну в мире, быть ребенком мира или диких степей, расти детей ради будущих свершений, повелевать, быть повелеваемым или отойти от мира сего. Родится сегодня на нашей планете в расцвете ее сил или исчезнуть в час ее заката. Так мало идей, так много воплощений. Ничего не меняется, это все равно конец, исчезновение, нежелание оставаться. Прочь…
Попробовать снова, пройти от начала до конца, вечно возвращаться на круги своя. Преодолеть этот путь бесчисленное количество раз, чтобы он отпечатался в голове, чтобы алмазной колесницей был выгравирован твой знак и цвет души. Этот путь сверкает в глуши среди тропического леса. Много диких животных. Они все верят в силу, в твою силу. На переднем плане ты в темно-оранжевых одеждах. Ты свободен и един. Но, пока надо снова пройти, пора вставать путь-то не близкий.
Движение темных фигур перед твоим взором, они пляшут танец сумерек, танец минутного отдыха, танец конца, перед новым началом всегда наступает последнее мгновение. И это последнее мгновение – это их время, это их сущность.
Зелень трав, странно, она теперь пожелтела, проводишь рукой по листьям много пыли, очень много пыли, все вокруг как на пожелтевшей фотографии, коричнево-желтое небо, теперь оно никуда не спешит, да и мне не куда спешить. Я дома…
Игорь Соколов: Двери.