Анна Семироль: Чёрно-белые дни.
Эта подборка рассказов Анны Семироль посвящена женщинам. Женщинам разным, и в то же время чем-то похожим друг на друга. Может быть внутренней пустотой, а может быть способностью чувствовать. Тонко чувствующая девушка из "Золотого века" продает себя мужчине-гиене за деньги. Повзрослевшая Герда из "Вечности", которая грабит банки. Королева Красоты из "Ста дней красоты", растерзанная толпой на главной площади. У этих женщин нет имен, за исключением Герды, но Герда - это не имя, это аллюзия, отсыл к детской сказке. Эти женщины могут жить с вами на одной улице, в одном доме, но вы никогда их не увидите. Чтобы их увидеть, нужно смотреть внутрь, а в наше время это искусство утеряно.
Эта подборка рассказов Анны Семироль посвящена женщинам. Женщинам разным, и в то же время чем-то похожим друг на друга. Женщинам, без которых чего-то не хватает этому миру. Женщинам, в которых хочется влюбиться.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Дэн Шорин
|
Чёрно-белые дни
2006Золотой век |Вечность |Сто дней красоты
Золотой век
Всё хорошее когда-нибудь кончается, как и всё плохое. Это закон постоянства перемен, он движет миром. И нет в теле мирозданья ни клетки, которая не легла бы послушно под этот закон.
Кто-то из классиков говорил, что золото вечно. Фигня, конечно, но время золота длится долго – для кого-то – необозримо долго. Как идол клана Маклаудов, оно кичится своим сомнительным бессмертием и шлифует грани морали под себя.
Вчера для меня наступил Золотой Век.
Коктейль-вечеринка, на которую меня выволокла подруга. Гламур, удушливый запах «Кензо Джангл», перламутровый блеск неискренних улыбок, лоск, роскошь. Что я тут забыла?
Мур-мур-мур, писательница… Мур-мур-мур, журналистка… Мур-мур-мур, девушка скучает… Подруга старалась. Ещё бы – опытный пиар-менеджер. Такая не только меня раскрутить способна. Душу Дьяволу продать – обдерёт беднягу, как липку.
Не помню, как меня купили.
Руки его мне не нравились. То, что меня всю дорогу щупали в душной темноте салона «ниссана» - это ерунда. Я же товар, стало быть, покупатель имеет право знать, что он берёт. Оценить качество. Прикинуть цену. Подумать, стоит ли брать вообще и торговаться ли, покупая. Правильное поведение, ничего странного. Просто сами по себе руки будили в тельце моём тщедушном проданном волны гадливости. Короткие волосатые пальцы, закованные в перстни. С одного из перстней глумливо улыбалась золотая гиена. Впервые вижу, чтобы перстень с гиеной. Ну, тигры, драконы, медведи, змеи… Гиена. Тварь. Противно.
Маленький золотой клык гиены зацепил тонкий муар колготок – поползла дорожка вниз, к щиколотке. Жаль.
Почему порой вещи гораздо жальче людей? А, пустое…
Припарковались у особняка, мне помогли выйти. Тускло блеснули ключи в неприятной руке, у ворот дорогие ботинки посторонились, пропуская вперёд классические «лодочки» на шпильках. На мощёной дорожке попала каблучком в расщелину между камнями, споткнулась – никто помощь не предложил. Меня не за тем купили.
В доме царил отчётливый запах дезинфекции. Лампы дневного света заливали искусственным солнцем комнаты, обставленные в стиле хай-тек, чучела солнечных зайцев неподвижно сидели на лезвиях мечей на стенах коридоров, ковролин жадно глотал звук шагов. Винтовая лестница на второй этаж напоминала извитую варикозную вену на руке старухи. В эти вены я равномерно всаживала шаг за шагом тупые иглы каблуков. Старуха поскрипывала и едва ощутимо вздрагивала.
На втором этаже меня препроводили в ванную. Та же белизна кафельной дезинфекции. Плюс золото. Краны, крючки для одежды, мыльницы, петли на перекладине с полупрозрачной занавеской, рама огромного зеркала, безвкусная лепнина по краю ванны сверкали жёлтой пошлостью.
- Приведи себя в порядок. Я скоро вернусь.
Обладатель дорогих ботинок ушёл, унося с собой нервирующую усмешку гиены. Я сняла туфли и безнадёжно испорченные колготки, встала босыми ногами на пол. Из зеркала меня равнодушно изучала каштанововолосая белокожая дамочка в чёрном бархатном платье-«перчатке». Судя по выражению глаз, дамочка также попала сюда случайно и тоже не любила золота. Но и выбраться из этого дома особо не торопилась.
- Подскажешь, что нужно делать? – спросила я её.
- Выгодно продавать. Подороже, - усмехнулась она холодно.
Вернулся хозяин. Принёс с собой лёгкий стул, бутылку с молоком и тарелку. Уселся на стул, подозвал меня. Указал рядом с собой, и я молча уселась на пол. Неприятные пальцы погладили мои щёки, гиена лизнула подбородок, зацепила прядь волос, мёртвый солнечный заяц, отражённый улыбкой хищницы, скользнул по ресницам и растворился в колодце зрачка.
- Боишься?
Решительно качнула головой – нет. Тяжёлая рука легла мне на затылок, потрепала, разметала волосы. Охнула об пол заколка.
- Не обманывай. Ты же не для этого, да? Этим только шлюхи занимаются, - почти ласково сказал хозяин золотой гиены.
- Шлюхами женщин делают мужчины. Я не из тех, кто считает, что есть те, кто не продаются.
Гиена куснула за мочку уха. Хозяина это рассмешило – когда я вздрогнула.
- Кошка… большая кошка, - засюсюкал он, - хочу тебя погладить. Встань на колени.
Опустилась на четвереньки, кафель приятно холодил ладони. Мужчина встал со стула, налил в принесённую тарелку молока, поставил передо мной.
- Пей. Ты же кошка. Только не торопись.
Покорно опустила голову, коснулась языком белой мути в тарелке. Хозяин присел рядом на корточки, провёл пальцем по моим незащищённым плечам, вниз вдоль «молнии» на платье, снова по плечам… Я закрыла глаза и приникла к молоку поцелуем. Надо же хоть кого-то любить…
Потом стало легче дышать, лёгкий сквознячок лизнул обнажённую спину. Я всецело отдалась молоку, стараясь выпить утопленные в нём мысли о ненависти к коротким пухлым пальцам, ласкающим всё ещё прикрытое бархатом платья тело, бесстыдно касающихся грудей, скользящим по бёдрам.
- У тебя шикарная задница, золотце. Настоящая женская задница, - хрипло сообщила мне гиена на золотом перстне и засмеялась, - За такое сокровище проси, что хочешь.
Я попросила ещё молока – до краёв, чтобы хватило, пока он…
Когда он, удовлетворившись, отпустил меня, молоко на дне тарелки было розовым и слегка солёным.
- Если бы я был скульптором, я бы отлил твою попу из золота, - равнодушно сообщила мне гиена уже из коридора.
Её хозяин явно хотел трахать всё золото мира в задницу.
Приняла душ, умылась, кое-как влезла в платье, обулась. Спустилась по лестнице в холл, где мой потребитель блаженствовал в кресле. Подошла, стараясь не обращать внимания на раздражающий запах мужского тела, повернулась спиной:
- Застегни.
Он долго возился с «молнией», потом звякнуло что-то металлическое, и короткие волосатые пальцы застегнули вокруг моей шеи золотую цепочку – толстую, мужскую цепь, холодную и тяжёлую.
- Это тебе. Вполне заслуживаешь.
Замутило. Повернулась, усмехнулась в глаза оливковые:
- Лучше б деньгами.
Гиена ухмылялась до ушей.
- На.
Триста долларов. Нехило. Благодарить не стала.
- Довези меня до метро.
- Влёгкую.
Дремала на заднем сидении. Думала лениво о том, что кто-то запросто способен единоразово выкинуть на блядей столько, сколько я не заработаю за год. Странно… Похоже, насчёт невечности всего сущего я ошибалась: страсть к шоппингу и коллекционированию вечна. И пока мужчины изысканно или грубо, нарочно или нечаянно делают из женщин товар, Золотой Век будет длиться вечно.
Я не против золота. Но сдачу могу дать лишь порванными колготками.
Устроит? Вечность
Герда смотрит фильмы Куштурицы и плохо спит с закрытыми окнами. Ей кажется, что даже городской воздух полезен для цвета лица. Она красит волосы в пепельный блондин и глупо хлопает ресницами.
Кай играет на скрипке и прячет под длинными рукавами исколотые вены. Профессура уверена, что мальчик – гений. Девушки от него без ума, а он любит Гердины розы.
Они всё ещё встречаются в доме старенькой бабушки и по привычке всегда садятся рядом на низенькой скамеечке возле бабушкиного кресла. Бабушка улыбается им и кивает головой. Что бы они не говорили, что бы не происходило вокруг – улыбается и кивает…
Герда вяжет бабушке носки и читает вслух дамские романы, краснея на интимных сценах. Кай крадёт из буфета конфеты и деньги. У него руки трясутся, а в голове играет Брамс. Герда ловит на себе его дикий колючий взгляд и млеет. Она убеждает себя в том, что Кай в неё всё ещё трогательно влюблён.
Кай запирается в ванной и выковыривает из глаз осколки зеркала Снежной Королевы. Ему больно, он устал, плачет навзрыд. Осколки крошатся, тоненько похрустывая, под чуткими пальцами одурманенного скрипача. Ледяные слёзы выбивают на грязном от времени кафеле «Лунную Сонату». От музыки, звучащей внутри, раскалывается голова. Нужно лекарство… на лекарство нужны деньги… Герда. Герда!!!
Старенькая бабушка не слышит звона бьющегося зеркала в ванной, не обращает внимания на плач пытающейся открыть дверь Герды. Она не видит приехавшей позже бригады медпомощи. Она спит наяву и улыбается, кивая…
В больнице Кай согревается, тает и улетучивается с его ресниц иней. Он смотрит в потолок – там весело валяют дурака два солнечных зайчика из осколков зеркала в ладонях Герды. Врач говорит про лечение, Кай тупо глотает его слова и улыбается их знакомому вкусу – как бабушка. Герда верит, что начинается новый день. Солнце отчаянно цепляется за шпили островерхих крыш, ворчит и натягивает одеяло на светлую голову. Плевать ему на мир, но работа превыше всего.
Днём мать Кая визжит, причитает и заламывает руки. Доктор по её мнению шарлатан и мерзавец, а её мальчик – гений, у него просто нервный срыв… Кай незаметно вытаскивает из материнской сумки флакон с валиумом и прячет его под матрас. Герда отчаянно читает Миллера, держа перед собой книгу, словно щит. Порезы на её ладонях никто не перевязал, и они кровоточат, как стигматы. Доктор спокойно дожидается паузы в монологе матери Кая и называет сумму. Silence.
Вечером Кай в окружении восторженных юных кокоток шествует в дорогущий ресторан, где спускает все выданные матушкой деньги на выпивку и кокаин. Девочки обслуживают его бесплатно, он – звезда. Для них слизывать крупинки «снежка» с его разгорячённого лихорадкой тела – причастие. Имя бога – Кай. Играй, скрипач! Виртуозная феерия гениальной игры нового бога – непрекращающееся торжество безумного блаженства. Что в сравнении какой-то оргазм…
Герда прячет мобильник в складках длинной юбки. Запивает отчаяние горьким кофе. Поливает розы на балконе живой водой. Долго смотрит на фотографию Ворона и Вороны на комоде. Вода из лейки в замершей руке льётся в переувлажнённую почву, уже через край, ну что же ты, Герда…
Снежная Королева в своих роскошных санях снова объезжает Город стороной. Её пугает пламя, рождаемое раздираемой безумной жаждой душой Кая. Она предпочитает расчётливых и спокойных одержимым. У Кая с некоторых пор своя госпожа…
Кай сидит на широком подоконнике в гостиничном номере и шепчет исповеднику телефонной трубки свою привычную молитву: «Мне нужны деньги, Герда. Я хочу завязать. Мне нужны деньги…» На разворошённой постели за его спиной спят, обнявшись, две прехорошенькие дурочки, счастливо улыбаясь кокаиновым снам. Кай стирает рукавом холодный пот со лба и распахивает окно. Становится на подоконник. Спустя секунды над Городом начинает звучать рвущаяся из тесной клетки нескладного болезненного тела безумной красоты скрипичная музыка. Самосожженье возобновляется.
Рано утром Герда долго собирает тугую волну волос в неприметный хвост на затылке, надевает легкомысленное платьице и кокетливую шляпку, ярко красит губы, достаёт с полочки в ванной изящный «кольт» и прячет в дамскую сумочку. Звонит телефон, и Герда берёт трубку.
- Бонни, я у крыльца, - слышится знакомый голос.
Бегут под ногами каменные клавиши ступенек, распахивается дверь. Герда ныряет в тёмное нутро старомодного «форда», хлопает дверцей.
- Хай, Бонни, - сполохом молнии – белозубая улыбка водителя, - Рад, что снова тебе понадобился. Куда прикажешь?
- В банк, Клайд, - отвечает Герда сухо, - Ты же знаешь сам.
- Мы грабим банки! – орут оба громко, смеются немного натянуто. «Форд» срывается с места.
Успеваю увидеть потемневшее от времени слово «Вечность», выведенное когда-то маленьким Каем на стене дома напротив.
Где-то далеко позади бабушка улыбается и кивает давным-давно ставшим взрослыми детишкам… Сто дней красоты
Красота сошла на город с первым снегопадом. Город жадно втянул её с улиц, словно понюшку кокаина, и замер, очарованный. И заулыбался развязно-бессмысленно.
Небо засияло россыпью крупных алмазов, краски обрели недостающую чёткость, линии – гармоничность, свинцовый воздух обернулся вдруг небывалой чистотой и свежестью. Старый город поднялся с колен и расправил за спиной невесть откуда взявшиеся крылья.
Сладкий яд красоты незаметно впитался в землю, растворился в воде рек и каналов, зазмеился по водопроводным трубам. Люди дышали красотой в тесном транспорте, глотали её с привычным вкусом уличной сдобы, пили её в зелёном грейпфрутовом чае, омывались ею по утрам и вечерам под душем… Роем незримых маленьких мух красота летала из дома в дом, всюду сея в сердцах и умах глянцевые семена кривых зеркал.
Проросла. Взвихрилась по венам. Пропитала собой каждую малую клеточку. Въелась в кости, оплела силками цепкого плюща души нагие, податливые. Острым скальпелем глаза, по-новому зрящие, прорезала. Длань живящую, жестокую на горячечный лоб города возложила. И воцарилась.
Дряхлый, старый город, больной нищий, осыпанный золотом благодати, восторженно присягнул красоте на верность. С упоением фанатичного усердия он охаживал своих жителей – детей своих! – незримым бичом, под стоны и рыдания вбивая в них жажду жизни.
Ангельские детские ручонки протягивали на улицах еду прекрасным в своих страданиях бездомным людям и животным. И те, и другие сперва шарахались, испуганные внезапной человечностью, но, быстро привыкнув, выучили слово «ещё» на доступном и понятном всем языке насилия. Прекрасные горделивые дома высились миражами Фата-морганы среди гор восхитительного мусора и гниющих отбросов, где с упоением рылись такие милые и симпатичные свиньи и крысы. Озарённые, прозревшие художники стремительно впечатывали величие красоты в холсты, стоя порой посреди дороги и не замечая ни роскошных машин, ни грязи, летящей из асфальтовых выбоин под колёсами.
Опьянённые дармовым небесным нектаром красоты, мужчины в возбуждении хватали нимф и богинь дома, на работе, шатаясь по переулкам, проспектам и бульварам. Лауры и Дульсинеи, Джульетты и Елены бесстыдно заголялись перед всеми желающими испить их совершенных тел, потакая слепой жажде соития в постелях, на офисных столах, на складских ящиках, в дорогих ресторанах, в полутёмных парадных, в грязных туалетах, на заснеженных простынях городского парка. Обезумевший Эрот, в одночасье расстрелявший все свои стрелы, садил из лука чем попало, направо и налево. Тетива на последнем, срывающемся дыхании фальшиво пела о любви.
В городе не осталось шлюх – ни у кого не поворачивался язык назвать Прекрасную Даму проституткой. Не осталось пьяни – ибо эти милые люди так прекрасны в своём простом и понятном веселье! Пропали казнокрады и взяточники – всплыли на поверхность и узаконились, так как все сами несли людям, коих публичность делала в два раза красивее и замечательнее простых смертных. Исчезла грязь с улиц и обветшавшие дома – первую заботливо укрыл снег, а вторые торжественно перевели в ранг «памятников архитектуры» и провозгласили «благородными руинами». Претерпели метаморфозы и нищие – отъевшись на обильных подаяниях, они принялись сбиваться в шайки и с энтузиазмом грабить прохожих. Буйным цветом расцвело однообразно прославляющее красоту искусство.
А потом в домах безутешно заплакали дети, отчаявшись ждать ласки и заботы от занятых исключительно собой родителей. Потом начались очень некрасивые разборки на фоне ревности. Потом кто-то кого-то убил, потом ещё кто-то – ещё кого-то… Потом мэру пришла в голову замечательная идея объявить город живым памятником Её Величеству Красоте. Потекли в город деньги и туристы. Чужие мужчины увозили с собой прекрасных горожанок, обещали им золотые горы и более достойных таких бриллиантов оправ. Пили горькую брошенные мужья.
Плакали дети.
Вскоре в городе выбрали Королеву Красоты, а на спустя сутки толпа возбуждённых фанатиков растерзала её посреди главной площади – хотелось причастия. Безумный художник с безопасного расстояния упоённо писал великолепие сочетания алого с белым. Поэты на перекрёстках воспевали красоту смерти.
Потом на окраине города вспыхнул, как бумага, старый завод, и мечущееся пламя так нереально-прекрасно простирало багровые лохмотья к немым чёрным небесам, что пожар никто не решился тушить – не поднимались руки уничтожать грозное порождение красоты. Завод выгорел дотла, в распространившемся огне сгинул целый рабочий квартал. Всё тот же сумасшедший художник неделю спустя получил огромную сумму денег от охочего до живописи иностранца, виртуозно написав зрелище финала трагедии.
Наркотическому обаянию красоты наступал конец. Город лихорадило и выворачивало в корчах неэстетичной ломки. Истерики, ревность, суициды, убийства, семейные драмы, зависть, неприкрытая злоба, стремление разрушать – всходы кривых зеркал расцвели и дали свои плоды. Золото – вечное, драгоценное – истёрлось и потускнело. Дети убегали из домов и спали в обнимку с добрыми тёплыми собаками в чужих подъездах и в склепах на кладбищах. Взрослые бросали всё и в отчаянии покидали город. Город мрачно смотрел им вслед тёмными окнами заброшенных домов, нахохлившись, как больной ворон.
Красота металась над опустевшими дворами, билась в судорогах под ногами прохожих, валяясь в каше из грязного снега и уличного мусора. Она не понимала, как могут люди не хотеть её более. Королева скиталась по дорогам – босая, оборванная, потерявшая голос и рассудок. Её не замечали, а иногда и вовсе грубо отталкивали. Она гнила заживо, словно прокажённая – не жила, не умирала.
Девяносто девять дней город пил яд красоты. На сотый – небеса сжалились и послали первый весенний дождь. Он слизнул остатки красоты, как добросовестная хозяйка стирает пыль с мебели.
Город встречал весну – старый, больной и опустевший.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Анна Семироль: Чёрно-белые дни. Сборник рассказов.
17.10.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|