Алексей Бельведерский322007Больница-Зима Больница-Зима. Как молекулы перламутра слепят и сводят глазницы в узкую щель, Так и снега. Хладноломкость январского утра сворачивает больных и сгоняет обратно в постель. И наволочки, что принимала из рук белошвейки седая старая нянечка-медсестра продержатся лишь сезон. И швее заплатят копейки. И снова ей простыни строчить до утра. Больница-Зима на торгах потеряет убранство, схоронят всех пациентов на кладбище за рекой, прервется кардиограмма кляксою красной, и вскроются капельницы, и затопят больничный покой. Наверх Мёд Зацветает от тоски Время И от сырости ангинит Пространство. С электричеством шутить Вредно, А впотьмах сидеть, по-волчьи – Опасно. На чердак забросим старые Счеты, Из сеней достанем ржавые Санки, По сусекам поскребем Соты, Мёд – на рынок, продавать В банке. Ешьте, люди. Вам теперь Сладко. Пусть без хлеба, хлеб теперь Труден, Если правда – всё ещё Матка, То язык едва живой, Трутень. Наверх В Петербург! Прошло пять лет, и мне снова хочется в Петербург, как иногда семьянину надоедает быть верным, как иностранцу не терпится влиться в круг людей, что говорят «парадная» и «шаверма». Прощу петербуржцев, которые шепотом упрекнув: – «Вот быдло – по эскалатору вскачь, а не идет спокойно», сами проходят мимо Казанского, не взглянув, а не как мы, чуть левее, поближе к колоннам. Писать о Питере так же трудно, как о любви, боясь, что проскочит шаблонный, словарный эпитет, но манит и манит северный визави, и вылетает непроизвольно: - «Люблю тебя, Питер!» Наверх 32 Спишь ли ты или встала уже, ma cher? Как всегда, утро красит. И снова полон стакан. Я вчера почти полдня починял ветромер. Полетели! Ведь мы – последние из могикан. Неизбежность весны… Боже мой, мне всего 32! И Прекрасное – недалёко: в моторе – турбонадув. Ё-моё, где же раньше была голова? Я проснулся, так ни разу и не уснув. 33 – очень скоро. Сравнений не надо. Пойми: В гипертекстовый век это – лишь журналистский штамп… Вон, пропеллер уже давно шевелит лопастьми. Полетели, а то опоздаем. Уже 32! Наверх Москва-ХХI Паркинги, атриумы, монолиты, Слепленные стена к стене. Еще недавно Богом забытый, Медвежий угол растет в цене, Шипит, растекается за обочину, Словно яичница, И встает В день удлиненный, в век укороченный Наш Вавилон, приютивший сирот, Что мыкались по поселкам маленьким, По городкам, утонувшим в листве. Циники, дети и внуки романтиков Корни пускают в новой Москве. Наверх Тина Канделаки Тина Канделаки Смотрит со щита, А на клумбе – маки. Утро. Чистота. Хороша гречанка В профиль и в анфас. Я нарву цветочков (чай, не в первый раз), Подарю тебе их, Подруге дорогой, А Тине Канделаки – Кто-нибудь другой. Наверх На жизнь вперёд Прощай. Всё у тебя расписано на жизнь вперёд. На жизнь, где каждый независимо своё берет. Такой же будешь ты счастливою и в двести лет, ходить походкой торопливою, шептать «привет»… Впервые о тебе – без трепета. Что ж, извини. Другого нет для нас рецепта, чем в эти дни не плыть соседними орбитами средь мириад, не думать, час назад открыты мы иль жизнь назад. Наверх Код для вставки анонса в Ваш блог
| |||||
Алексей Бельведерский: 32.