*
*
Этот город, в надежде на завтра,
очертаньями мутных теней
как-то медленно и внезапно
начинает собираться в окне.
Плоть пространства улиц бесцветных
из расплывчатых пятен сумерек
фонари, как тугие пинцеты,
вынимают с платьями, сумками,
с разговорами и голосами,
и со всем, что за ночь затихло,
оставляя лишь нас на завтра -
нас двоих в квадрате квартиры.
И к тебе, как листком - растение,
как земля - высокими травами,
я тянусь бесконечной тенью,
и до тени твоей дотрагиваюсь.
И в окне, проступив тенями
по стеклу, как лохмотьями тины,
всё настойчивей нас теряет
этот город, в надежде найти нас.
Он, прилипнув к стеклу, как пальцами,
и пройдя сквозь него, обессиленный,
лишь в глазах твоих растворяется,
в объективе окна фокусируясь.
*
Мы будем снова
одиноки.
Ночное небо взбудоражив,
сойдет луна, как сходит ноготь.
Но я об этом знал и раньше -
из тишины и разговоров,
из размышлений беспристрастных.
Я узнаю в пространстве город -
но кто вдохнул его в пространство?
По чьим лекалам скроен,
сделан
из чьих сомнений,
чьих страданий?
Дыханье дня вдыхают стены
ноздрями окон и окраин.
Пространство пробует прохожих -
в холодных шапках и с ушами
идут их контуры, как кошки -
тайком,
и, как зрачки, сужаясь.
Они идут насквозь и настежь,
и воздух трогают тенями,
как ты - деревьями запястий
сугроб ночного одеяла.
И этим утром беспричинным
в линейках стен и клетках окон
мы будем снова различимы,
мы будем снова
одиноки.
*
Если ты спросишь утром, можно ли вспомнить себя до последней своей утраты,
если ты спросишь днём, как вернуть всё что вспомнилось утром - обратно,
если ты спросишь вечером, где найти эту память, и тронешь лицо ладонью,
я наугад отвечу - не найти, не вернуть, не вспомнить.
И если вдруг по какой-то части пространства, которое мы называем домом,
через окно, через комнату медленно тянется вдоль стены монотонной
тень, простая как эти вопросы, и узкая, как огнестрельное дуло,
тень от предмета в пространстве, которое мы называем улицей,
значит - правильно угадал, не найти, не вернуть, не вспомнить,
слова лишь условие, или:
значит, не вспомнить и дня, когда кто-нибудь с кем-нибудь не воевал в мире,
и не вернуть утро, что встретило мир первым отсчетом лучей света,
и не найти минуты, не отягощенной ничьей смертью.
О, слова, как мне теперь молчать - лишь броситься прочь от земли,
но это не выход, либо
вырваться из строки, но это будет верлибр, а я не пишу верлибры.
*
Мы в городе (не спрашивай - каком!)
теперь не потеряемся, как иглы
в стогах витрин, застеленных стеклом,
где длинная, как довоенный лом,
накроет ночь нас, как монгольским игом.
А до того (не спрашивай - когда!)
воронка неба, что вокруг нависла,
сквозь сумерки процедит города -
в закате, воспаленном, как гортань,
их тени извиваются, как вирусы.
И бесконечные - не круг и не овал! -
творение, страдание, старение -
становятся чуть больше, чем слова,
становятся чуть ближе, чем Москва
и Петербург в пространстве и во времени.
И наши лица, наши голоса
накроет ночь, как тень столиц, и стоит ли
об этом столько помнить и писать,
когда в свой новый утренний пейзаж
нас примет этот город, как в историю.
История ползёт по нам, как червь,
мы движемся по году, как по кругу -
следами лиц, овалами плечей...
Мы в городе (не спрашивай - зачем!)
не потеряемся и не найдем друг друга.
*
Бросился вечер в руку,
с неба на город рухнув.
Солнце в огне высоком,
будто мозоль, набухло.
Не уходи к востоку,
в зарево новостроек -
птицы стремятся к югу,
где горизонт изогнут.
Солнце горит ожогом -
сокол с мишенью жёлтой,
птиц загоняя к морю,
о далеко зашёл ты.
Птицы в разрезах молний
здесь, над землёю мокрой
может, и видят что-то,
но разобрать не могут.
Что им далёкий север,
где города осели,
где в лоскуты кроили,
брали в границы землю -
землю, где даже ливни
из разноцветных линий
не нарушают серость
сумерек наших длинных.
Не провожай глазами,
не говори "до завтра" -
наши тела уходят,
птицы летят на запад,
прямо за солнцем, хоть и
вслед им несётся холод -
птицы о том не знают.
И - ничего плохого.
*
Где берег хоронит своих стариков,
где море заброшено в сеть,
приходит волчица и смотрит в огонь,
и видит, и знает о всех.
Мы - волки с когтями в излучинах рек,
но нам уцелеть - не со зла,
не в перьях империй, где Рим или Рейх,
а лишь - вырываясь из лап.
Оскомина века - травинка во рту,
мы - то же и те же, когда
упрямы как север, свободны как ртуть,
и только что сдох волкодав.
И смотрит она не в прицел, а вприщур,
и не доведет до добра.
За память потери - не мщу, не прошу,
и не разбираю кто прав.
Но вижу - волчица, презрев этот цирк,
в две тысячи новом году
голодным подранкам подставит сосцы
и ляжет, и выкормит Двух.
*
Здешний узор из волчьих следов и голубиных перьев
тебе отправляю на ту сторону ночи, на другой берег.
Волчьи следы и птицы - с ними безвременье на ночь,
как бездорожье, что с нами на день.
Мы - по разные стороны этой черты, как числитель и знаменатель.
Мы - по разные стороны этой воды, беспросветной, бездонной,
окованной, окаянной,
я - на другой стороне, но и ты - по ту сторону океана.
Потусторонние мы - посторонние в этом теченьи холодном,
безвременье лёгком,
и лишь немного осталось в ладони тепла, но и ладонь - лодка.
Нити теней, сумрак дыханья вечерних веток
тебе отправляю из края заката на край рассвета,
и океан наполняется этой слезой, и сливается с ней -
от края до края,
и повторяет узор волос твоих безымянных, глаз твоих карих.
*
Листьями мяты вскинулось небо и приутихло.
В облаке мягком светит над миром лунная льдинка.
В запахе лунном - самую горечь, самую малость -
воспоминанье, воспламененье - воспринимаю.
Фосфором неба отблеск асфальта стиснул дыханье.
Как золотился, как он звенел под каблуками!
Контуры ночи из очертаний листьев и женщин -
вас принимает холодом - воздух, ветер - движеньем.
Тени замёрзли, тени как птицы крылья сложили.
Стали тенями те, кто однажды были чужими.
Их очертанья в запахе ветра, в холоде ночи -
из расстояний, из расставаний, из одиночеств.
Холодно - это хрустнула память и защемило.
Это по душам их протянулась трещина мира.
Это их тени блеском на листьях, будто глазами -
ищут друг друга, и не находят, и исчезают.
*
Осень прошлась по веткам, как сквозняком по горлу.
Город мой - разноцветный хлам в обувной коробке.
Осенью мне остались омуты алкоголя
лишь по ночам холодным, лишь по ночам коротким.
В гости давно не звали - знать бы и честь по части,
той, что не стоит к людям ночью ходить бессонной.
Что же ты пьёшь, безумец, что ты не спишь, несчастный -
вывернет, как Везувий крепкого, как подсолнух.
Здесь что ни дом - то норов, киснет пустыми щами,
здесь человек не ворон, и не сидит без дела,
смотрит в утробу мира, будто пацан прыщавый
в матрицу монитора пялится обалдело.
Кто взбаламутил полночь? Кто тишину обидел?
Кто по далёким рельсам прогрохотал на север?
Так не стучат составы - это стучат копыта,
в воздухе слишком пахнет лабораторной серой.
Это лишь знак, и значит буду о нем пророчить,
но и к санскриту формул есть на латыни титры
cogito ergo credo quia absurdum, впрочем
будут еще машины, будут еще луддиты.
Мы под собой не чуем эту сплошную темень,
лишь по ночам бессонным, лишь по ночам несносным
из глубины подводной огненным привиденьем
станция "Мир" стартует и улетает в космос.
И громыхнут раскаты в горизонтальном небе,
ветер сорвёт обноски с первых стволов за домом
и разберёт на части, как разбирают мебель,
и ничего не надо, кроме твоей ладони.
Ночь обтянула землю - будто ведром накрыла,
и никого, кто слышит, и остается только
тихо вести беседу с кем-нибудь шестикрылым,
кто сотрясает небо высоковольтным током.
*
Ночь под потолком, и
в комнате темно.
Опрокинут город
в чёрное окно.
В небе - ночь, а ниже -
тени от камней.
Я смотрю и вижу
бабочку в окне.
Маленькое тело
бьётся о стекло.
Что ты прилетела?
Разве не за мной?
Разве можно за день
опрокинуть жизнь?
Разве мы некстати
на земле пришлись?
Разве не искали
этого окна?..
...и блестит, как скальпель,
мокрая луна...
*
*
*
Все дороги похожие
в переходе кончаются.
Ветер дует из города -
продувает насквозь.
Люди, люди хорошие
в переходе прощаются,
смотрят в разные стороны
и расходятся врозь.
Видно, больше не сбудется
всё, что нами просрочено.
В этом городе пасмурном
будто неба и нет -
лишь полоска над улицей
протянулась, как прочерком
вместо имени - в паспорте,
вместо света - в окне.
Может, в небе потерянном
над Москвой запорошенной
наши жизни отыщутся
высоко-высоко -
будто два уравнения
нерешенных и брошенных
на листке, затерявшемся
меж таких же листков.
*
Какое тёплое солнце - смотри, родная -
большое хорошее небо над нами!
И, может быть, там, наконец, будут согреты
все, кому не хватило тепла под небом.
Смотри - пропадает город, ни лиц, ни домов,
ни прохожих уже не видно.
Я знаю людей - ими чаще всего говорит обида
в целом - на мир, в том числе - на меня,
хоть не делал я им плохого,
но это нюансы, меня пробирает холод
совсем от другого, мне холодно от испуга
за память людей - зачем теряют друг друга,
зачем расстаются, зачем собирают камни?
Мы где-то ошиблись, мы где-то уже за гранью
обид и потерь, и всего, что вообще присуще
разумным, как говорят, обитателям суши.
И, в общем-то, самая лучшая память - память на лица.
И если мой труд (моя жизнь) кому-нибудь пригодится,
то лишь для того, чтобы сделать несложный вывод -
мы были людьми - не мазками в картине мира!
В этой картине мы были, скорей, нелепы.
__________
...ты посмотри, родная, какое небо!..
Денис Карасев: Двое у двери.