Не повод для волнения
Он начал волноваться с самого утра. У него не было причин для волнения, но странное беспокойство охватило и тревожило его весь день. После работы беспокойство сменилось страхом. Когда он открывал квартиру, то долго не мог попасть ключом в замочную скважину – так у него дрожали руки. Казалось бы, что в родных стенах дома страх должен был отступить, но он, наоборот, превратился в панику. Не зная, куда деться от себя и от своих страхов, он заперся в ванной, прихватив с собой одеяло, еду и топор, и остался там ночевать. После полуночи он почувствовал панический ужас, встал, оделся и вышел из ванной. Одержимый своими страхами, он решил убежать из дома. Лифта он боялся, поэтому пошел пешком. На втором этаже он вдруг почувствовал, что страх и беспокойство начинают отступать. К тому моменту, когда наркоманы убили его на выходе из подъезда, он уже ничего не боялся.
Огонь исцеляет
Он сидел у огня, и на его губах застыла улыбка. Он смотрел на пламя и от этого весь мир казался далеким и нереальным. Искры взлетали вверх и растворялись в холодном воздухе утра. Вместе с ними рождались и умирали его чувства и мысли. Пламя обжигало ему лицо, но он не шевелился. Только губы двигались в такт словам. Внезапно на него обрушились звуки, пробудившие его к жизни. Первое, что он услышал, был его собственный смех. Второе – треск огня. Он встал и пошел вдоль дороги, не оглядываясь. Пламя было ярким, высоким и весело поедало сухое дерево. Оно еще долго будет тянуть вслед за ним свои призрачные отблески, и освещать дорогу. Он успеет дойти до жилья. Через четверть часа он постучит в окна пригородных домиков и сообщит о том, что его дом сгорел. Потом он скажет, что в доме сгорела и его жена. И её любовник. И что это он их сжёг.
Не бывает... Будет!
Человек, который любил небо
Больше всего на свете он любил небо. Часто он смотрел в безоблачное небо. Он видел небо везде. Ему не верилось, что небо когда-нибудь его обманет. Но это должно было случиться. В тот день небо обрушилось на землю и стало грязью. До этого мир делился для него на небо и грязь, но теперь в мире осталась только грязь. И он. Кто был виноват в этом? Никто. Просто так получилось. Но он стал искать виновных. И нашел. А может быть и не нашел, а придумал. Во всем стали виноваты люди. Ему пришлось мстить. Небо этого стоило. Небо вообще дорого стоило. Он стал копаться в грязи, пытаясь найти там свое небо, и не заметил, как сам стал грязным. И небо ушло даже из его снов. Тогда он стал убирать грязь. Убирать людей. Убивать людей. Это и стало смыслом его жизни. Он был выше людей – он не был грязью. Поэтому он не давал себя поймать. Неуловимость и беспощадность стали его привычкой. Убивать людей было легко, и он верил, что сможет вернуть свое небо. Он снова стал видеть его во снах. Только теперь оно было кровавым. Да это и не было небом. Это был потолок. Тогда он решил уничтожить мир. А что может уничтожить его лучше мировых войн? Следующую встречу лидеров мировых держав он наблюдал через оптический прицел. Ничто не могло его остановить, кроме того, что побудило к мести. Он увидел яркую вспышку и оказался в комнате с кровавым потолком-небом. Он видит теперь это вечно. А на следующий день после встречи, охрана нашла на вершине близлежащего холма труп человека с винтовкой в руке. Небо было скрыто за тучами, шел дождь, и в его пустых глазницах и во рту стояла вода. В ней отражалось безоблачное небо. Глазницы были пусты, потому что человека убила молния.
Человечество у края пропасти
Это безумие продолжалось уже вторую неделю. Люди бросались в пропасть. Они исчезали в разных концах земного шара и появлялись у края обрыва, затем они с криком прыгали в бездну. Человечество было бессильно перед этим феноменом. Не помогали кордоны, ограждения, натянутые сети, батуты. Люди проходили сквозь кордоны, просачивались сквозь скучный бетон стен, выбирали пропасти без сетей и батутов. Крики не смолкали ни на час. Человечество кричало от страха, но никто не знал, почему кричали самоубийцы. Многие утверждали, что это крики радости. По расчетам, люди должны были кончиться через пять лет. А может быть и раньше. Множество кончали с собой от страха быть следующими. Люди убивали себя, чтобы не стать Самоубийцами. Мало кто выдерживал это ожидание. Когда все подходящие пропасти завалило трупами, люди стали улетать в небо прямо на улицах городов. Потом их тела падали обратно. Когда на улицах под открытым небом не стало народу, люди стали исчезать из своих квартир. Их стали находить в океанах. Потом в космосе. А потом искать их стало некому. Оставшийся десяток миллионов залез под землю и вырыл себе огромный муравейник в надежде спастись. Из подземного города вылез только один человек. Он ходил по пустым городам и кричал, что он Ной. А потом он называл себя Богом. Он просил людей вернуться. Он умолял людей поговорить с ним. Но никто не отзывался и он умер. И по утрам тихо вставало больное солнце в тумане городов-гигантов. Потом планета вылечилась. Настало время динозавров. Земля знала, что до нового прихода людей еще есть время. Может быть, она создаст мощную защиту? Вряд ли. Несколько десятков миллионов лет слишком мало для этого. Да против людей и нет защиты. От этой болезни нет лечения.
Тыква в воде
Буря, как исповедь для двух друзей
Новый год
Каждый год он, как и все остальные больные, состоявшие на учете в диспансере, проходил обследование в этой клинике. Клиника славилась тем, что была последней надеждой безнадежных пациентов. Она была последней надеждой и для него. Он стоял в длинном коридоре перед ослепительно белой цепочкой дверей, и не решался сделать первый шаг. Он слишком хорошо знал свою болезнь, чтобы надеяться на лучшее. Тяжелее всего было только открыть первую дверь. А там все пойдет гораздо легче. И не заметишь, как пройдешь всех врачей. Но сначала ему надо было открыть первую дверь. И он, остановив дыхание и ощущая каждое движение сердца, вошел в первую комнату. Он старался улыбаться непринужденно. После осмотра врач старался не смотреть ему в глаза. Он уже понимал все. Он смотрел в темноту окон и видел, как прорезают зимний воздух ракеты, расцветая в небе сказочно красивыми цветами. Он переходил из комнаты в комнату, а за окном взлетали все новые ракеты. Скоро новый год. Он был уже посередине этой цепочки. Потом ближе к концу. Потом он стоял в последней комнате. Он все смотрел в окно. Вспышка, расцветающая небесным цветком, а потом приглушенный расстоянием хлопок. И так много раз. Мысль его работала в такт фейерверку.… И когда я умру?.. А как это будет?.. и зачем я сюда пришел?.. Скорее бы уже.… Так долго ждать. Так надоело ждать. Я больше не буду ждать… Никого… Ничего… Нечего. Нечего бояться… Я все понял.… Человечество до сих пор забивает гвозди лезвием топора.… Пройдет много времени, прежде чем оно начнет бить по ним обухом, еще больше, прежде чем поймет, что гвозди надо забивать острием вниз, и вечность, прежде чем хотя бы один гвоздь будет забит…. А все потому, что невозможно вбить деревянные гвозди в стальную доску.… Также и я…. Также и все люди…
Так он стоял, пока врач слушал его легкие. И он уже не услышал, что сказал врач. Подождите, но… у вас… не бьется … сердце?.. Все его мышцы были так напряжены, что даже после смерти он остался стоять перед врачом. Он смотрел остекленевшим взглядом в окно. Ракеты больше не взлетали. Кто-то положил его на кушетку. Кто-то накрыл его пледом.
Я делаю мир чище
Вспышка.… А затем знакомая тяжесть человеческого тела и мыслей. Где-то внутри меня кричит от страха ничтожный адвокатик. Он не ожидал, что внутри него появлюсь я. Я заставляю его замолчать. Земля. 2006 год. Солнце в рыбах. Я делаю этот мир чище. Я делаю это не одну сотню лет. Я шагаю под колеса форда. Теперь я похотливый старик, спешащий к любовнице. Под колесами моей машины хрустнули очки адвоката. Я выхожу и смотрю на его длинный труп. Потом режу себе вены осколком. Как хорошо снова умирать…. Я врач, торгующий органами пациентов. Я накладываю жгут старику, взрезавшему себе вены. Я замечаю, что он еще может выжить и на глазах у толпы душу его. Меня хватают полицейские, и через месяц я умру на электрическом стуле…. Я полицейский, берущий взятки за покровительство наркобизнесу. Я достаю пистолет и стреляю во врача. Потом я стреляю в себя…. Пока хватит. Но скоро я вернусь. Я делаю мир чище.
На злобу дня
Сегодня я увидел правду. Я стоял в очереди в магазин и видел, как продавцы проверяют документы у покупателей и тех, у кого нет паспорта, расстреливают охранники. И складывают в кучу за прилавок. Но никто не обращал на это внимание. Паспорта у меня не было, поэтому меня убил один из продавцов, снял мои часы и туфли, и бросил в кучу других трупов. Весь день мимо меня проходили люди, делали покупки и уходили домой.
Муха и люди
Муха не понимала людей. Она не понимала, зачем люди устроили так много шума, чтобы поймать её. Они махали саблями, стреляли в неё из ружей и пушек, скидывали бомбы с небесных машин. И никак не могли попасть. Зато они попадали друг в друга, брат убивал брата. У мухи было много еды. А у людей в полном разгаре шла первая мировая война. Но муху всё-таки поймали. Сев на труп человека, она почувствовала, что её подхватила и понесла какая-то сила. Смертельно раненый солдат, сжав муху в кулаке, слушал её беспокойное жужжание. Подняв глаза, он смотрел на вражеского офицера, поднимавшего кортик. А потом он разжал кулак. Муха вырвалась из кулака вместе с предсмертным криком солдата. Сев на лист и умывшись, она посмеивалась: люди опять не смогли её поймать. Как они глупы!
Мои Чужие Мысли
Он встал на колени около ручья и осторожно, стараясь не намочить тяжелый рюкзак на спине, опустил руки в плотную холодную воду. Он пил ее мелкими глотками, потом лежал, окунув голову в ручей, потом снова пил. Рюкзак сильно мешал ему, но снимать и снова одевать его было бы еще тяжелее. Он взял свою кепку, лежавшую на берегу ручья, и окунул в воду. Он чувствовал, как сильный поток вырывает ее из рук. Затем он встал, поправил рюкзак, надел кепку и пошел вдоль ручья к гребню березок на холме, видневшемуся вдали.
Хотелось спать и есть. Он очень устал, и высокая луговая трава, сладко пахнущая, с капельками росы у корней, не высыхающими даже при такой жаре, мягко манила его прилечь и отдохнуть. Но он знал, что еще недостаточно устал для того, чтобы уснуть. Он хотел дойти до гребня лесополосы засветло, чтобы успеть поставить палатку, приготовить ужин и завтрак. Только тогда он будет измотан настолько, что, может быть, ему удастся уснуть.
Так засыпать у него получалось уже целую неделю. Наконец у него еще оставалось снотворное, но он хотел справиться с этим сам. Он старался оставаться естественным, оставаться с собой один на один. И, самое главное, он старался не думать. Думать было страшнее всего.
Солнце уже давно высушило кепку у него на голове, и последние прохладные ручейки воды стекли ему за шиворот и высохли между лопаток. Когда он пересек ручей и стал взбираться на вершину холма, солнце было еще высоко. Он поставил палатку, растянув ее между двумя деревьями, собрал хворост и сухую траву, расчистил место для костра и достал из рюкзака припасы. Теперь можно было развести костер, приготовить ужин и неторопливо съесть его, не думая ни о чем.
Но он все-таки думал. Впервые за последние недели. Может быть, его начало отпускать? Нет, просто его совесть не могла спать всю жизнь.
Он вспоминал летний вечер и летнюю ночь. Ту ночь, когда у него на глазах на улице убили случайного прохожего, не захотевшего встать на колени и лаять собакой. Ту ночь, когда он впервые понял, насколько велик его страх перед смертью. А он встал бы, залаял бы? Тогда - да. Тогда он стоял в кустах, не чувствуя своих ног и молился. Господи, только не меня! Он верил в Бога только в такие моменты. Он смотрел и не мог пошевелиться. И понимал, что еще может помочь. Он понимал, что если он сейчас выйдет из кустов, они или испугаются и убегут, или повалят его на землю и начнут избивать, как и человека, не вставшего на колени. И он остался стоять в стороне.
А сейчас он встал бы на колени по прихоти нескольких ублюдков? Нет. Сейчас - нет. И сейчас он не стал бы стоять в стороне. Он обязательно бы вмешался, обязательно помог бы. Пусть его убили бы, искалечили. Но тогда он смог бы спокойно спать. Тогда бы он твердо знал, что сделал все, что смог. Но, как всегда, сейчас было уже слишком поздно.
Все это было до него. В Библии. Но он не чувствовал себя Понтием Пилатом. И он не хотел знать, что есть истина. Он уже понял это...
Когда вода в котелке вскипела, он заварил чай. Мысли отошли, чтобы вернуться позже и остаться надолго. Одиночество придавало словам значимость. Но оно не делало их верными.
...Каждый, кто понял, кто открыл для себя истину, всегда будет ограничен и упрям в своих стремлениях. Имея у себя под ногами прочную опору, он будет чувствовать себя уверенно. Все его мысли будут иметь единое начало. И он всегда будет казаться ограниченным тем, кто еще не нашел свою правду. Тот, кто определился и окреп на жизненном пути, не сможет свернуть в сторону. Обстоятельства сломают его. Разочарование в его истине убьет его. И только ищущие, не понимающие, зеленые и гибкие выживут...
Но он не был таким. Он нашел свою истину в жизни...
Он выпил чай и потушил костер. Угли медленно остывали, освещая полянку, на которой стояла палатка. Стволы деревьев растворялись в темноте. Он откинул полог и залез в палатку. Сквозь марлю входа было видно, как остывают угли костра. Он вспомнил прошедший день и мысленно проверил, все ли он сделал правильно. Только тогда он уснул.
Он проснулся среди ночи и долго лежал на спине и слушал, как ветер шумит березами. Потом он уснул опять.
Утром он решил не собирать палатку, а остаться на этом месте на день. Теперь ему стало легче. Не обязательно было все время идти, чтобы засыпать от изнеможения.
Он ходил вокруг холма, по грудь погружаясь в траву. Небо было низким и пасмурным. Воздух был пронизан мудростью природы. Сильный ветер рвал листья с веток и выдувал из головы все мысли. Чувствовалось приближение осени. В палатке было уютно и тихо.
Шелест ветра снаружи казался далеким и игрушечным. Сквозь ткань палатки проникал неяркий свет низкого неба, и внутри царил приятный полумрак. Он лежал на полу и спиной ощущал холод, плотность и мудрость земли...
...Легко наверное быть мудрой, когда на тебя роняют слова многие поколения людей. Как и я сейчас. Да. Все это было до меня. Но то, что я говорю - это совсем не "хорошо забытое старое". Это никто не забывал. Это помнит каждый, и если не говорит это себе время от времени, то наверняка читает про это в книгах, слышит, видит, чувствует. Почти каждая моя мысль вторична и до меня ее передумали тысячи человек. И я осознаю это. Все это мои чужие мысли ...
Он перевернулся на бок...
...Мои чужие мысли...
Он снова попробовал это слово на вкус и остался доволен.
Мои ...вылез из палатки... чужие ...встал во весь рост и впервые за последние недели... мысли ...улыбнулся, чувствуя как перекатываются у него на душе волны мокрой, погодной мягкости и вселенской жалости к окружающему миру.
Через секунды все это прошло...
...Он дал ему умереть. Он стоял и смотрел, как его забили насмерть...
Это все мои чужие мысли...
Он не помнил, как провел остаток дня. Мысли и звуки пришли к нему позже. Он понял, что сидит перед костром, и оранжевые отблески пляшут на стволах берез.
Отблески костра. Отблески солнца, тянущего умирающие лучи из-под шапки облаков. Есть не хотелось. Погода портилась. Когда костер потух, было уже совсем темно, и он ощущал упругие и сильные порывы ветра, на которые березы откликались возмущенным шелестом, своим лицом. Когда он забирался в палатку, к нему пришел ужас. Ужас перед прошлым (...он стоял и смотрел, как убивали...), будущим и собой. Он застыл на четвереньках, наполовину в палатке, наполовину - под холодным капризным небом позднего лета. Он стоял так очень долго. Его надломленная истина, его вера с которой он жил до той летней ночи, молчала. Потом он мотнул головой, влез в палатку, лег и уснул. Когда он проснулся, было поздно и холодно, и уже наступила осень, раньше видимая только во снах.
Он проснулся с мыслью о том, что никто не имеет права судить его, кроме него самого. Бежать ото всех было еще одной ошибкой. Он бежал от тех, кто мог бы понять и помочь ему и остался наедине с самым страшным судом. А те, кто рассуждали бы о том, что сделали бы на его месте - просто дураки. БУДЬ ОНИ НА ЕГО МЕСТЕ - ОНИ ПОСТУПИЛИ БЫ ТАК ЖЕ, КАК И ОН. Любой бы из них был бы им самим. Потому что все они люди.
Все люди. Он понял, что он не имеет права судить кого-либо. Окажись он в тех же условиях, получив то же воспитание, он сделал бы то же, что сделал этот человек. Потому что все они были люди и то, что мог сделать один человек, мог сделать и другой. Это было типично, характерно для всех людей...
Надо было идти. Идти дальше. Он собрал свой лагерь через полчаса, спустился к ручью и набрал во фляжку холодной воды. Он не знал, чистая ли вода в ручье, но он уже несколько недель мало заботился о своем здоровье и жизни. Это звучало пафосно, но было правдой. Шел дождь. Осень действительно наступила. Он поднялся на холм и вскинул рюкзак, прислоненный к гнилому пню, на спину. Он окинул взглядом место стоянки, чтобы проверить, не оставил ли он что-нибудь важное. Нет, он не оставил здесь ничего важного. Он вообще ничего здесь не оставил, кроме кусочка себя и своего дерьма. Он поморщился. Это слово вырвалось у него непроизвольно. Оно было нужно для того, чтобы подстегнуть какую-то изнеженную и холеную его часть, заставить ее двигать ногами, отвернуться, думать и обозлиться. И это получилось.
Он спустился с холма с другой стороны и пошел в поле, засеянное рожью. Скоро здесь должны были пройти комбайны и убрать рожь, пока она не сгнила на корню от дождя. Но пока по полю шел только он. Рожь мягко пригибалась под его ногами и расправлялась, как только он проходил дальше. Он шел по хлебу, но знал, что не причинит вреда, если пройдет здесь он один и только один раз. Дождь был слабый. В воздухе висела водяная пыль, которую ветер поднимал с поля и бросал ему в легкие. По пути он срывал колоски и растирал их в ладонях. Ветер уносил плевела и оставлял зерна, которые он и ел.
Его одежда намокла, и идти было все тяжелее. Но тяжесть была не физической - низкое небо давило на него, заставляя дышать водяной пылью. Он шел без остановок, ни о чем не думая. Небо уже потемнело, когда он вышел к небольшому ореховому лесу.
Он решил остановиться на ночь в лесу. Было сухо и темно - плотная листва не пропускала изморось и свет. Он разбил лагерь. В лесу было много сухого хвороста, и он без труда развел костер. Крупные капли воды скапливались на листьях над головой и изредка срывались вниз, мягко разбиваясь о подстилку из прошлогодних листьев. Он расчистил площадку вокруг лагеря, чтобы сухие листья не загорелись.
Фильм
Такие мысли часто приходили к нему в голову. Жизнь - это фильм. Все предопределено с самого начала. Человек не живет, а смотрит фильм. Не может изменить его, заглянуть в конец, нажать на паузу, перемотать. Свобода выбора человека становилась призрачной. Ведь в один момент времени человек может совершить только один поступок и в будущем наблюдать его последствия. И никто не знает, какие бы последствия были бы, если бы человек повел себя по-другому. Все предыдущие поступки человека ведут к его последующим поступкам. Из одного следует другое. Да, подумал он, какие только мысли не лезут в голову по ночам. Особенно когда ты один. Со всем этим можно поспорить. Да он и спорил с собой каждый день. Пока не нашел правду. Правда задала неизменную, вечную точку зрения на происходящее. И согласно этой точке зрения, его споры с собой были бессмысленны.
Он часто ругал этот фатализм. Если человек обречен на свою жизнь, то... Что же это получается...?
Он понял, что самое лучшее - это не думать об этом. Ведь человек всегда обречен делать то, что может. И однажды он этого не сделал. Не сделал то, что мог бы сделать. Стоял и смотрел. Умывал руки.
Человек всегда обречен делать только то, что может. Великолепная мысль. Кто-то сказал что-то вроде: "Через несколько лет эта великолепная мысль покажется мне такой же глупой, как и все мои остальные великолепные мысли". Это очень сильно мучило его, пока он не нашел правду той летней ночью. Правда сказала, что это не важно для него. А могла сказать, что важнее этого ничего нет на свете.
Он думал по инерции. Из-за одиночества, погоды. Для того чтобы не дать себе опуститься. Его просто прорвало после недель бездумного изматывания себя.
А его правда была в том, что для него даже мучения в поисках правды были ничем по сравнению с воплем его совести. Его правда говорила, что, прежде всего совесть человека должна быть удовлетворена. Но, может быть, через несколько лет он найдет другую правду. А пока...
Он выбросил снотворное в костер. Теперь оно ему не потребуется. Он понял. Он еще не пришел к полному осознанию этого, но уже начал чувствовать. И уже понял, что страшнее этого нет ничего. Время лечит все. Пройдет время и он забудет о той ночи. А если и не забудет полностью, то воспоминания поблекнут и растворятся. А после смерти все забудут его. И люди будут забывать бесконечно. Порой забывать даже самое главное. И время, абсолютное и беспощадное, когда-нибудь забудет о людях. И он может лить свои мысли годами и жить веками, но его все равно забудут. И ничто не имеет смысла, и все есть тщета и ловля ветра. Страшно...
Но его правда выдержала это и сказала: "Не думай об этом". И он не стал думать об этом.
Время все вылечит.
Но если правда не дает думать, то какая же это правда? Для каждого человека она своя... А у некоторых её нет, и они стараются, ищут, чтобы окаменеть, но стать сильнее и проще, обретя её. С ней легче жить. Без неё - интереснее.
Странно вдруг успокоенный, он разогрел ужин, неторопясь съел его и лег спать. Он проснется вылечившимся, но с неприятной стерильной пустотой в душе. Будто во сне хирург отрезал от неё кусок и прижег рану перекисью. Будто её стерилизовали. И она больше не способна плодоносить. Но кто знает, что отрастет у неё со временем?..
Время лечит. Люди забывают. Каждый помнит и понимает только свои чужие мысли.
Павел Юнин: Мои чужие мысли.