Русский рок
Русский рок. Православный извод.
Русский прок и вселенская прорва –
всё изведано вдосталь. И вот
льётся песня из сердца и горла.
То ли вой, то ли плач, то ли стон
(этот стон у нас песней зовётся),
в новой песне – канун и канон
и звезда в вологодском колодце.
Отольются и слёзы святых,
отольются и пули рогатых –
в Бога, в душу – и дышлом под дых,
с левой в печень – спиной на канаты!
Все едины и всем исполать,
всё равно на бескрайней равнине –
или в тундре с шаманом камлать,
или квасить с последней рваниной,
богатырскому сну потакать
и безвольно откинуть поводья,
и святой благодати алкать
на кромешном пути в Беловодье.
Памяти друга детства
Ты всё падал... и падал... и падал –
некрасиво, нескладно, неловко.
Твой прыжок с подоконника на пол
прервала бельевая верёвка.
И петля затянулась на горле.
И побелка посыпалась сверху.
Так твоя уязвлённая гордость
отомстила любви за неверность.
Говорили потом: из-за бабы,
по фиктивному, что ли, разводу...
Был бы рядом с тобою тогда бы –
утопили б отчаянье в водке!
А когда-то тебя в октябрята
принимал я на школьной линейке,
и на практике в летней бригаде
мы делили труды и копейки.
А когда-то мячи из «девяток»
ты таскал, как заправский голкипер.
И в футболе, и в драке был хваток
номер первый по имени Виктор.
А когда-то, когда-то, когда-то...
Память эхом откликнется: было!
А теперь – только скорбная дата
да забытая Богом могила.
Где-то там, за последним пределом,
нет ни рая тебе и ни ада,
как душа, разлучённая с телом
ты всё падаешь... па-да-ешь... па-да...
Жесткокрылое время
Тёмные сумерки майского вечера.
Бронза надкрыльев. Гудение в воздухе.
Приоткрывала природа доверчиво –
рано ли, поздно ли – всё, что не познано.
Побоку танцы, забыты учебники –
мальчики, древним азартом влекомые,
скачут по улице, словно кочевники.
Жару поддайте, враги насекомые!
Возле черёмухи дремлет акация,
тянутся полем туманные полосы.
Вот показалась жуков авиация –
шум, беготня и весёлые возгласы!
Здесь пригодился спортзал с тренировками:
точный бросок – есть добыча законная!
Вместо сетей – «олимпийки» с «ветровками»,
вместо узилищ – коробки картонные.
И не нужны ни триумф, ни овации,
ни похвала Валентина Петровича –
было бы чем перед классом похвастаться,
всюду таская жука на верёвочке.
Время, как речка, течёт да не вытечет,
было весёлое, стало постылое...
Я обрезаю заветную ниточку,
я отпускаю тебя, жесткокрылое.
Охранник
Охранник – пёс сторожевой
без поводка и без намордника.
Он после смены чуть живой
похмельным хмурым утром вторника
или среды, иль четверга,
иль пятницы – какая разница!
Болит затёкшая нога,
кружится голова-проказница.
Вы не слыхали ночью вой,
летящий в небеса джинсовые? –
охранник, пёс сторожевой,
выл на луну и пританцовывал.
Потом кричал: «Иду на вы!»,
орал заезженные шлягеры...
Он не сносил бы головы
в каком-нибудь советском лагере!
У нас в охране – полстраны,
у нас опасливы хозяева...
А вой, вернувшийся с луны,
рождал заоблачное зарево.
И я, как пёс без поводка,
при камуфляже и без паники,
гляжу на эти облака.
Там тоже, верно, есть охранники!
Виртуальный двойник
Кто он, этот дух бесплотный?
Движение электронов,
картинка на мониторе,
скопление букв и слов,
монах в коммунальной келье,
монарх на скрипучем троне,
в картонной своей короне
ведущий приём послов,
пословиц и поговорок,
описок и оговорок
по Фрейду и не по Фрейду,
несущему сущий бред,
ямбической силы мастер,
последний пророк задворок,
юнец этак лет под сорок –
ну, словом, чудак-поэт!
Красный угол
Не въехать в тему на хромой козе,
не вытравить из подсознанья дустом –
узнал вчера из утренних газет,
что свято место... оказалось пусто.
Но как же так?! От домыслов избавь
и не бери наивного на пушку:
ведь без иконы не стоит изба,
и не стоит посёлок без церквушки.
И красный угол – в нитях паутин,
в пыли и гари кухонного чада,
в безликих репродукциях картин –
горит и светит, даже без лампады,
сквозь стену прорастает прочный гвоздь,
смола на серых брёвнах закипает –
и лик святой – хозяин, а не гость –
из пустоты внезапно проступает!
Безвременье
Май две тысячи седьмого –
только год с тысячелетьем,
нет ни века, ни декады,
в два нуля свистит пробел.
Как тут не вздохнуть украдкой,
не поплакаться в жилетку
псу, берёзе, человеку,
нефтегазовой трубе.
Наше время – вход и выход,
наше бремя – полный короб,
наше племя – пастырь с паствой,
наше счастье – решето.
Нам поведали с экрана,
что, наверно, очень скоро
упразднят и это время
всем, играющим в лото.
Нас, товарищи родные,
развели на лохотроне.
Время – деньги, всем известно, –
нам урезали его.
Не вернут ни депутаты,
ни монарх на шатком троне,
ни владыка преисподней,
ни искусство с естеством!
Вот и стой, считай минуты
на мозолистой ладони,
полной пригоршней секунды
насыпай себе в карман...
Нас, конечно, не услышат,
нас, конечно, не догонят –
мы уйдём к прозрачным водам
на подножные корма!
Русский рай
Когда б не мрак, клубящийся в душе,
и ветер у виска на вираже,
когда б не ум, хвативший через край,
я рассказал бы вам про русский рай.
На тучных берегах молочных рек
там вольно дышит вольный человек,
закон там заменила благодать,
и жадных олигархов не видать,
там русский Бог, простивший всё и вся,
в рубинах и алмазах небеса...
Когда б не мрак, клубящийся в душе,
я был бы там, наверное, уже.
Сергей Смирнов: На кромешном пути в Беловодье.