***
Тот человек, которым ты был тогда,
Носил в себе душу, в душе были провода,
Тонкострунные, унизаны стаями птиц.
Достаточно было только одну убить,
Чтобы ты умер, чтобы ты плакал, чтоб ты страдал.
Тот человек, которым ты был тогда,
Носил в себе сердце огромное, словно степь –
Степные носились кони в твоей степи.
Достаточно было лишь одного угнать
В крестьянское рабство с цыганской его душой,
Чтобы ты понял, что плохо тебе, что – смерть.
Тот человек, которым ты был тогда,
Носил в себе счастье, оно заключалось в
Птицах, счастливых поющих на проводах,
Диких конях, топчущих пыль травы.
Теперь, когда птицы сбежали на вечный юг
Или убиты, коней же угнали в плен,
Ты другой человек, ты не умер, ты – сам уют,
Но где твои птицы? Зачем не поют? Зачем.
***
Ничего не меняется:
Хочешь, крутись волчком,
Хочешь, стучись башкой,
Хочешь, сиди божком.
Жизнь уходит по-татевски:
Чуть бочком,
Сутулясь плечом,
Молчком.
Что ж вы, стены, разверзнитесь!
Мол, Сим-Сим.
Я прошу, как вчера вас о том просил.
Нету сил, нету сил, больше нету сил
Наблюдать растуземский на вас курсив.
Неразгаданный шрифт облепил бетон,
А потом и меня, он вгоняет в тон –
Надвигается серость со всех сторон –
Он привык в нас от скуки считать ворон.
Он следит за мной пожилой стеной:
Удивляться, мол, нечего, Бог со мной.
А разверзнутся стены – пахнёт зимой.
Вот и все, мой дружочек, скворечный мой.
ПИСЬМО
Пергамент моего письма
Откроется на слове «Здравствуй…»
Благополучия тесьма
Потянется, и будет прясться
Послание, в котором ты
Не сыщешь искреннего слова:
Мои слова – пусты, свиты.
Суть, откровение, основа
Повиснут белым на полях,
К которым совершать набеги
Мой почерк будет, как поляк,
Так методично, что вовеки
Кириллица не выдаст тайн
Моих – тебе, твоих – подавно.
Прочти письмо и не гадай,
И помолчим тогда над главным –
О том, что за таким-то верст
Количеством, мы отстояли
Возможность умолчанья звезд,
Любви, беспамятства, печали…
***
Рано ставить тире – подводить итоги.
Рано думать, что скоро протянем ноги.
Рано вскользь помянуть о Боге.
Рано все. И, во чтобы не ткнули пальцем,
Покачают седой головою старцы
И промолвят: с таким никогда играться
Не придется. И ладно, забыли, что ли.
Нам расти и расти до серьезной боли
И любви, а покуда на жизни поле
Мы сидим по-турецки и жаждем страстно
Настоящего чуда; что жизнь напрасна,
Мы не знаем, мы знаем, она – прекрасна.
И, глаза отдавая большому небу,
Мы не ведаем правды, но верим в небыль;
Что творилось с вином и обычным хлебом
Мы не знаем еще. Это знанье скоро
Нас настигнет, и будет спасенным город,
Если мы не забудем его.
Наш короб
Жизни полон, как сказка – живых открытий.
Мы еще не узнали про калий, литий,
Мы не знаем напитков иных распитий,
Кроме сока и лимонада. Мы сидим по-турецки,
Едим сгущенку, и орех самый грецкий
Кладем за щеку. Мы похожи на нэцкэ
И больше счета до пяти мы не знаем счета.
А когда нас научат считать до сотых,
Мы прикупим часы, портсигар и сотик,
И забудем себя к восходу.
***
Возвращайся! Чего еще ждать от Москвы?
Все, что дорого было, пошло с молотка,
А поэта – снимай, не снимай головы –
Продолжает вести запятыми рука.
Белой кипой бумаги слетела зима
И напомнила север, где вечным сезоном –
Или дождь, или снег, или сходишь с ума
За черту горизонта – «опасная зона» –
Там маячит плакатом. И все на места
Возвращается… Ты, возвратившись, отметишь,
Что, куда не ложись белой картой, пуста
И проста твоя жизнь, как военный билетик.
И подумаешь даже: пусть будет война…
Но поправишься: жизнь не меняет привычек.
И присев у окна, разглядишь из окна –
Мир, разбивший твой щит из последних кавычек.
Татьяна Бутылова: ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ (одиночные стихотворения).