Родион Вереск: Правый берег.
"Есть в городе памяти много домов,
Широкие улицы тянутся вдаль,
Высокие статуи на площадях
Стоят - и сквозь сон улыбаются мне."
(В.Шефнер)
"Еще один пожилой автор, слишком долго просидевший дома с тетрадью на коленях", подумал я, читая огромный сборник автора по фамилии Вереск. Дочитав, заглянул в биографию, увидел 1984 год рождения, поглядел еще раз, два, три - чтобы не ошибиться. Нет, автору действительно нет еще и двадцати пяти. Молодой совсем автор. Так откуда же он знает секреты, тайны, "ноу-хау" ушедших поэтических поколений?
Стихов, подобных тем, что пишет Родион Вереск, сейчас ощутимо, катастрофически не хватает. Современный молодой автор, у которого с одной стороны кола, с другой Интернет, все время торопится, стремится нахрапом взять "сразу главное", не посмотрев по сторонам - ни на окружающий мир, ни на себя, ни о том, ни о другом ничего еще толком не зная и, самое печальное, не стремясь узнать. Нынешняя поэзия полна "фотографий души", которые то и дело подменяют собой реальность и, как следствие, незлонамеренно врут: не задумавшись о жизни, не сфотографируешь и себя, только невольно процитируешь кого-нибудь, кто задумывался.
Родион этой ошибки не совершает. "Пейзажной" реальности в его тексте столько, что она порой вытесняет, маскирует лирического героя; его из картинки нужно специально высматривать - так, как пришлось бы это делать на настоящей улице настоящего города. И это, в общем, хорошо весьма. Хорошо, что техника письма у Родиона классически-советская, добротная: двадцать два больших стиха сплошь трехдольниками, в основном анапестом (ныне совершенно немодным), в основном четырех- или пятистопным, в основном, полнослоговым - паузник попадается редко, и в целом текст плотный, ощутимый, как ржаной хлеб во рту. Хорошо, что образы добротные, осмысленные, не оторванные от вещей: "Гордый бомж расхаживает, словно петух, / Перед закрытыми дверями метро", "Золотые скульптуры сливаются с золотом крон", "Ленинград. Это серые многоэтажки", "Время тонет в заснеженных перекрёстках". Хорошо, что есть ощущение, есть наблюдение и понимание - а все это есть.
Все, в общем, было бы хорошо, если бы не два "но". Во-первых, двадцать два стиха по 16 и более строк - это уже не сборник для чтения с монитора. Это фактически книга. Редкий читатель долетит до ее середины, особенно учитывая, что стихи не эпатажные, не истеричные, не поверхностные, и каждый требует вдумчивого, спокойного чтения. Во-вторых, рифма: вот ей-то в стихах Родиона отчетливо не хватает авторского внимания и, по большому счету, художественного качества. "Ветры-километры", "походов-переходов", "листьев-кисти", "лужи-стужи" и даже "листвы-травы": авторская рука то и дело бьет рифмой в беззащитную спину текста. А самый лучший, самый ценный стих сборника - "Разговор с императором" - почти непоправимо загублен шедевром банальности, "альт-асфальт" (вообще асфальт на протяжении сборника не раз сыграл с текстом и автором свою дурную шутку, и это огорчительно весьма: понятно, что в стихах о городе без асфальта не обойдешься, но рифмовать-то его при этом не обязательно, правда?).
Сборник большой, стихи серьезные, вот и рецензия получилась длинная. Пора закругляться. Но перед уходом я все же пожелаю автору успешной, более профессиональной работы с рифмой (и поменьше асфальта!), а уважаемому читателю - пары часов свободного времени для неспешной, обогащающей душу прогулки вместе с автором и его лирическим героем по улицам и набережным города русской поэзии, города Пушкина и Ахматовой, Шефнера и Вереска, - города, сменившего столько имен, что пора уже, пожалуй, называть его просто - Городом.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Михаил Майгель
|
Правый берег
2007Беженец |В плацкарте |Вечерняя смена |Год петуха |Музыка зимы |Октябрьский снегопад |Остров |Петергофская осень |Пульс |Разговор с императором |Хлябь |Белая ночь (тёте Тане, которой с нами больше нет) |Ветреная фантазия |Воздух Ленинграда |Карнавал |Ноль-ноль |Осенний пленэр |Перекрёсток |Последний троллейбус |Пять секунд |Фонари
Беженец
Летний солнечный лес. И чтоб тишина звучала,
И прозрачной была вода,
И темнел овраг. Жизнь пора начинать сначала
Или заканчивать навсегда.
Всё мимо и мимо. Как станции за окном электрички,
Как вода в быстрых речках карельских боров.
Мне не холодно, но я надену пыльные рукавички,
Чтобы не ощущать тепла этих дачных дворов.
Влезу в старую куртку, нахлобучу помятую шапку
И закрою глаза, чтоб не видеть чужого огня,
Или счастья чужого, если хотите. Завяжу в бумажную папку
Фотографии, на которых больше не будет меня.
Вот и всё. Убегу – и никто ничего не узнает.
Может, будут искать, а потом вспоминать и жалеть,
Хоть жизнь всё равно где-нибудь за шкирку поймает
И заставит чего-то хотеть, понимать и стареть. В плацкарте
Скорый поезд разгонится ночью, но только не сразу,
Загремит по мосту над спокойной широкой рекой.
И в плацкарте натопленном будет попахивать газом.
Я уставлюсь в окно, мокрый лоб вытирая рукой.
«Молодой человек, не поможете вытащить сумку?»
Помогу… и как будто забуду о чём-то спросить
Двух соседок напротив. Остатки ночного рисунка
Быстро тают в окне. Разговора теряется нить…
Жизнь идёт. В этом городе, влажном от осени дикой,
Загораются жёлтые окна. А тошно до слёз…
На откинутом столике медленно вянет гвоздика.
Тишина растворяется в суетном стуке колёс.
И потянутся в такт холостые минуты молчанья,
Город мчится назад, оставляя расплывчатый след.
А внутри что-то просит чуть слышно сказать «До свиданья…»
И, сжимая виски, улыбнуться печально на свет.
Тишина засыпает, укрывшись сползающим пледом,
А за окнами ветер качает и гнёт провода.
И бегут, запинаясь о шпалы, за поездом следом,
Лишь мгновенья, секунды, минуты, недели, года. Вечерняя смена
Год петуха
Вот под ногами - огарки петард.
На бесснежном асфальте не видно следов.
Оттепель… Словно на улице март
Дышит остатками холодов.
Рано. Троллейбуса нет, как назло.
Старо-Невский так пуст! Вспоминаю слова…
Как заклинанье, на чёрном табло
Столбик: Москва, Москва, Москва…
Пахнет вокзалом. Огни и огни…
Площадь Восстания. Обелиск.
С этими сумерками одни
В утро январское мы ворвались.
Мёрзнет в витрине хромой манекен.
В пустом магазине чуть теплится свет.
Вспомнилась темень зазубренных стен,
Новогодний салют, словно вспышки комет.
А здесь – тишина. Галерея реклам –
Местные телефоны и адреса.
Видно, вчера убирали весь хлам,
Но не сумели убрать до конца.
Александр Невский печален и глух –
Пьедестал под конём – будто каменный трон.
Гордый бомж расхаживает, словно петух,
Перед закрытыми дверями метро.
И когда-нибудь будет снова вот так:
Только ёлки, зима и чуть треснувший лёд.
Московский поезд, январский мрак
И длинные снежные дни напролёт. Музыка зимы
Как же хочется спать… Где-то ночь вперемешку со снегом
Затаившимся холодом будит верхушку сосны.
Это было в том дне, где по-зимнему пахло ночлегом
И где было ещё далеко до дождливой весны.
Тихо падал февраль в эту вечность, за окнами скучно
Где-то слышался гул, наполнявший молчание дня.
Нужно было терять – только что? Но терять было нужно –
И потеря заранее медленно грызла меня.
Эта музыка – сгусток глубоких, кипящих аккордов –
Разбудила встревоженным криком в безмолвную ночь.
Я боролся со сном – всё боролся, боролся упорно,
И не мог эту музыку в зимней ночи превозмочь.
Ну, скажи, почему всё нельзя было сделать иначе?
В этой тихой зиме, в этом сером затерянном дне
Я открою окно – и мне время навстречу заплачет,
Словно музыка, что безвозвратно осталась во сне.
Вот и детство, влетевшее в сосны на тоненьких санках.
А в лесу тишина, и метель усыпляет опять.
Я смотрю ей в глаза. А на утро вставать спозаранку.
Что ответить, скажи, если нечего больше терять? Октябрьский снегопад
Снегопад в октябре запорошил листву –
Я ослеп в одиночестве переулков,
Потерялся, теперь вот кого-то зову,
Жадно слушая грохот трамваев гулких.
У пустынных скамеек остались следы
Да слепые осколки разбитой бутылки,
Под ногами – разводы застывшей воды,
Хлопья липкого снега на мокром затылке…
Эти улицы-линии, окна, дворы
И большие проспекты затерянной Ржевки –
Ощущенья недавно минувшей поры –
Расплылись в тихой музыке, сладкой и терпкой.
Где-то там, где метели всё сыплется пар
И дыхание зимне-осенней прохлады,
Фонаря городского расплывчатый шар
Молча греет обмёрзшего сквера ограду.
На калитке замок – и зевай – не зевай –
Не вернуться назад – да и, может, не стоит…
Я залезу в холодный скрипучий трамвай.
Стук колёс хоть немного меня успокоит. Остров
Петергофская осень
Петергофская осень что-то шепчет шорохом листьев,
Тихо бродит по тёмным аллеям сентябрьский сон,
Распахнули деревья свои разноцветные кисти,
Золотые скульптуры сливаются с золотом крон.
От зовущего шума подальше уйти, затеряться
Где-то там, у залива, где ветер прохладен и глух,
И в трепещущей дали застенчивым взглядом купаться,
В тишине ощущая минувшего времени дух.
И застыли в раздумьях беседки старинного парка,
Из прудов вырастает розово-белый Марли,
Взмыла в небо фонтанной воды серебристая арка,
В свежем море белеют, словно жемчужины, корабли.
Нежно-жёлтый дворец в переливчатом кружеве белом
Распростёр свои крылья над бархатом пёстрой листвы.
Златотелый Самсон изгибается в подвиге смелом,
Разноцветные клумбы горят в изумруде травы.
И дыхание парка струится сквозь брызги фонтана,
Погружая в таинственный запах осенней поры,
И журчащая песня звучит и звучит неустанно,
Заслоняя от пыли последней манящей жары. Пульс
Это всё уже было –
Дураки и дороги,
Петергофская осень
И незваные гости,
Онемевшие ноги,
Земляничное мыло
И ангина – не помню –
Раз семь или восемь.
В этом городе всё
Прозаично знакомо,
Упаковано в память,
Давно пережито.
А за окнами утро –
Я давно не был дома,
И ещё один день
Провалился сквозь сито.
В этой жизни всё есть –
Эти хрупкие люди,
Осмелевшие мысли
И случайные рифмы.
Я забросил блокнот
Ради солнечных студий,
Я освоил компьютер
Ради знойного ритма.
Зажигаются окна,
Заплетаются пальцы,
Закрываются веки,
Зависает программа…
Полутёмный проспект.
Листья кружатся в вальсе.
Перекрёстки, огни,
Щитовая реклама…
И опять стук колёс,
Будоражащий память,
Что-то было давно.
И остался осадок.
Всё прошло, всё забыто.
Ни принять, ни слукавить.
Ни смириться с дождём,
Ни разрушить порядок… Разговор с императором
Здесь тенисто и жарко. Нагретым асфальтом
Дышит в скованных улицах пылкий июль,
Голосят магистрали надорванным альтом,
В запылённом окне чуть колышется тюль.
Ночью – темень и струи фонарного света,
В душном запахе улицы – лёгкая сласть,
А над крышей проносится новое лето,
Словно в осень скорее стремится попасть.
И так хочется спать в этих спальных районах!
И, зарывшись в подушку, скучать и скучать
По безлюдным аллеям и огненным клёнам,
А, проснувшись, в раздумьях лежать и молчать.
Там блуждают в проспектах бездонные ветры,
Будоражат безмолвие белых ночей…
По накатанным рельсам – 700 километров
Под негромкую музыку сонных речей.
Ты, наверное, мрачен… Такое уж кредо!
Суетится вокзал у твоей головы.
Подожди, император, я скоро приеду
Утренним поездом из Москвы. Хлябь
Открываю гладкую дверь, обитую белой пластмассой, -
Дождик!..
Закипает асфальт морщинистый,
Капли хлещут потёршиеся ступени.
Пролетит троллейбус, крепко держа
Свои шаткие скользкие вожжи;
Утонула Первая линия
В леденящей рыдающей пене.
Снова церковь седая подмигнёт мне
Зияющим глазом часовни,
И пахнёт на прощанье
Уютным подвальчиком булочной,
И ударит в лоб завывающий ветер –
Опомнись!..
Не беги от дождя и от серой одури уличной!
Не беги и не бойся капель –
Они лишь кого-то оплакивают…
Не бойся морского ветра,
Что кепку сорвёт в одночасье.
Пусть осеннее небо тебе
Своими слезами поддакивает,
И дай тебе бог тяжёлого,
Но вечного трудного счастья… Белая ночь (тёте Тане, которой с нами больше нет)
Ветреная фантазия
Буря сносила камни, валила деревья
И больно хлестала мосты, разведённые над Невой,
Из глубин души, как живые,
Прорастали поверья,
И над городом грозно парил разъярённый вой.
Молния ударила в крест
На дремлющем Смольном –
Он упал в помутнённую воду
Злобно-чёрной реки,
А ветер буянил в улицах – разбойный и вольный,
Давая, словно милиционер,
На каждом углу свистки.
И в этой зловещей, наводящей ужас стихии,
Продираясь сквозь поваленные деревья
И молниям глядя в глаза,
Брела по мёртвому городу измученная Анастасия
И слушала то, что ей
Рассказывала гроза.
Постаревшая, сморщенная,
Но гордо держащая спину,
Она вышла под шум дождя
К своему дворцу,
Который оставила,
Будучи ни в чём неповинной,
И, взрезая память, слеза потекла
По её лицу.
Она смотрела на город,
Стоявший перед ней на коленях,
Который так долго
Она не могла простить,
А буря выла и выла,
Вся в закипевшей пене,
И горячие молнии
Были готовы небо разбить… Воздух Ленинграда
Ленинград. Это серые многоэтажки,
Невский ветер, вечерняя тишина,
Прохожие в выцветших, плоских фуражках
И затерявшаяся луна.
Это мокрые холодные трамвайные рельсы,
Тёмные шторы, стекло и бетон.
Желтолицый автобус в полуночном рейсе
С ожерельем светлых квадратных окон.
Рыжий свет фонарей чёрно-белой Охты,
Спуски к Неве. Неуютный простор.
Большеохтинский мост, словно крыса дохлая,
На замёрзшем стекле ледяной узор.
Синий поезд метро. В жёлтых капельках стенки.
Эскалатор, пыхтя, забирается вверх.
Мёртвая Лавра, упавшая на коленки,
Вызывает то боль, то сдавленный смех.
Тротуар с потрескавшимся асфальтом,
Пустая витрина. Консервов парад.
Грязно-белый кафель, бордовая смальта
И воздух, помнящий Ленинград. Карнавал
Всё слова и слова, будто август их с веток сорвал,
Чтоб заставить молчать прошлых лет торопливые ветры.
Подоконник. Балкон. А внизу тишины карнавал
Освещает огнями проспектов пустых километры.
Всё так быстро и ярко – как фары пропавших машин
На вечерних открытках, кому-то подаренных в спешке.
Греем ночь табаком, а наутро куда-то спешим,
Принимая вчерашнего дня шебутные насмешки.
Лёгкий запах духов, говорящий о давней любви,
Свет весеннего солнца, такой желтоглазый и терпкий…
Я хочу помолчать. А блокнот мой стихами увит
И потрёпан чуть-чуть, словно в чьих-то объятиях крепких.
Вот ещё одна дверь. Пахнет лесом и мокрой травой.
Мы сюда не вернёмся и адрес забытый не спросим.
Уходя, лишь тихонько друг другу кивнём головой
И умчимся в прохладную, сонную, раннюю осень. Ноль-ноль
Осенний пленэр
На осеннем пленэре,
По прохладным отлогам,
По землистой пещере,
По безлюдным дорогам,
На осеннем пленэре
Запах ветра и ночи.
Перед запертой дверью
Кто-то хрипло хохочет.
И под окнами сохнут
И колышутся ветки.
Звуки рвутся и глохнут,
Словно старые сетки.
А за городом сосны,
Крики детства и блёсны,
Рыбный суп на веранде,
Промелькнувшие вёсны.
Ржавый ковш перед сном
И чуть тёплая ванна.
Всё так быстро и просто,
Всё так грустно и странно.
Вот и выжила память
В своей странной манере,
Чтоб в молчании ранить
На осеннем пленэре. Перекрёсток
Время тонет в заснеженных перекрёстках,
И летят минуты, разбиваясь о стены,
И бесшумно падает с неба извёстка,
И её уже по колено.
А внизу, под сугробами, камни,
И засохшие ветки острые,
И дорожные рытвины давние,
Прошлогодние листья пёстрые.
А в высотках окошки горят ожерельями,
И закрыты железные двери в парадные,
И кусочки метели всё кружатся перьями,
Опускаясь неслышно в ладони прохладные.
Так и жил без тебя в том седеющем городе,
А теперь вспоминаю фонарные блёстки,
Обнимая тебя на темнеющем холоде,
На пустынном заснеженном перекрёстке. Последний троллейбус
Желтоглазый троллейбус.
В окнах матовый свет.
Прохладной щекой к стеклу –
И плыви по теченью
Ещё недавно,
Так недавно прожитых лет,
Что хочется у себя самого
Попросить прощенья.
Улицы, задымлённые темнотой,
Подворотни, окутанные тишиной,
И ярко-жёлтые окна,
Подёрнутые пеленой.
Дом – многолицая глыба, словно виденье.
Вот по этому тротуару
Проходила она,
И её шаги отпечатались в памяти
На мокром асфальте.
И как будто ты видишь сон.
Вспомни, сколько раз
Ты потом её видел
В своих мимолётных снах,
Сколько раз ты писал
Её имя на парте.
А вот здесь ты сидел с друзьями,
И струны гитары шептали тебе про что-то,
Про что-то такое, где рядом с тобой есть кто-то,
Кто-то, кто будет терпеть тебя
До последней капли горячего пота.
И уже показались
Огни засыпающей Охты.
Последние пассажиры выходят,
Утопая в клубящемся мраке.
И ты не можешь понять:
Счастлив иль одинок ты.
Ты видишь себя,
С самим собой сцепившимся
В драке.
А здесь так тепло,
На кожаном мягком сиденье.
Мост через Оккервиль,
Изнутри освещённый вокзал.
Тебе кажется,
Что кого-то ты не узнал,
И этот кто-то – ты сам –
В этом нет никакого сомненья.
Конечная остановка.
Дома-корабли
И чернеющий ржевский лес.
И безоблачное,
Чёрное тёплое небо
Златоглавого сентября…
Недавних воспоминаний
Прозрачный навес.
Запах детства,
Похожий на запах
Свежего хлеба. Пять секунд
Все мы вышли оттуда, из этих стареющих улиц,
Помня запах парадной и сумерки ранней весны.
Ветви майской сирени за нашими спинами гнулись;
Мы смотрели внушённые нам беззаботные сны.
И теперь ещё в нас говорит эта едкая память:
Запах детского сада, потрёпанный красный флаг,
Мамонтёнок на белой льдине, горячая зависть
К остроглавым будённовцам, носителям мнимых шпаг.
Двадцать лет – это вечность, взрастившая нас на пороге
Длиннохвостых девяток и тайных суровых нулей.
Ударяясь о жизнь, мы её лишь учили уроки
И всегда доверяли охотно себе, но не ей.
Мы умеем ценить этот колкий декабрьский дождик
И шагаем по тротуару, плывущему из-под ног.
Не умеем сдаваться, даже видя белеющий ножик
В подворотне сумятиц, опасностей и тревог.
Мокрым вечером, с рюкзаком, на плечо надетым,
Мы пытаемся влезть в переполненный жёсткий вагон.
Вспоминая прожитый день и толпой согретые,
Возвращаемся в свой затерявшийся спальный район.
Задыхаясь от ветра, что дышит в окошко маршрутки,
Подперевшись ладонью, почти засыпаем в пути.
Вперемешку с «Шансоном» слышим чьи-то глупые шутки
И уходим в себя, хоть себя и не можем найти.
Закрывая глаза, словно плотную занавеску,
Признаём, что любовь – не дешёвый изюма лишь фунт,
И пытаемся быстро ответить на полученную SMS-ку
И шепнуть «Жду тебя» за короткие пять секунд. Фонари
Фонари не погаснут… в сырой темноте февраля
Под подошвой ботинка скрипит недотаявший лёд,
И недавние дни ещё в памяти гулкой горят,
Начинает весна свой стремительный ветреный взлёт.
Словно стрелки часов, эти улицы пересеклись,
Пахнет морем и тёплым бензином потёртый асфальт,
И, друг к другу прижавшись, дома, как друзья, обнялись,
Чтоб собой раздавить остро ранящую печаль.
Где-то здесь пела радость – ей грусть подпевала всегда,
И трамвайный звонок им обеим звучал в унисон,
И моя быстроходная светлая яхта «Беда»
Бороздила просторы весенних качающих волн.
Фонари не погаснут… Их матово-глянцевый свет
Будет что-то шептать свету окон назло темноте,
И в альбоме пустом неоконченный фотопортрет
Будет мягко светиться в счастливо-немой красоте.
И в полуденном мраке василеостровских дворов
Звук бегущих навстречу шагов встрепенёт тишину
И, как эхо, замрёт. Звук бегущих навстречу шагов…
Позабытая радость у тёплого ветра в плену.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Родион Вереск: Правый берег. Сборник стихов.
Неторопливая, несуетная, очень петербургская поэзия; добротная техника, добросовестная пейзажная лирика.
07.12.07 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|