Большой брат
Делить имущество
– Я не хочу тебя больше видеть, – сказала она.
Ну так к тому дело и шло. Давно уже шло. Но не об этом речь. Я мог бы тоже, конечно, встать в позу, попросить, к примеру, вернуть все мои подарки. Но вот беда: я ей никогда ничего не дарил.
– Ну что?.. – надо же было сказать хоть что-то. Она сидела, полуодетая, на краешке неубранного дивана, явно о чем-то задумавшись.
– Давай хоть что-нибудь сделаем, как у людей.
Я, признаться, не понял.
– Ну что вообще принято в таких случаях?!
– Делить имущество, – брякнул я… на свою голову.
Глаза у нее загорелись, но тут же она вся снова обмякла, тяжело вздохнула. Что у нас было? А ничего. Три засушенных розы, билеты в кино (даже точно не помню, на что мы ходили), фантики от конфет, пробки от винных бутылок… Хотя нет, пробки я честно выбрасывал.
Мы встречались на самых разных квартирах, чужих, не обязательно даже пустых, где нашей на какие-то короткие часы становилась только кровать. Кровать!
Я со значением посмотрел на диван, она проследила за моим взглядом.
– Давай распилим диван.
– Ты что, рехнулся?!
Да. Правда давно, а не сейчас. Когда связался с тобой, – хотел сказать я, но передумал.
– Тебе половина и мне половина, – не без патетики. – Подумай, какая память!
– А здесь есть пила? – вид у нее был подозрительно серьезный.
– Неужели у нас совсем нет ничего общего? – теперь уже я был склонен впадать в отчаяние.
– Вот именно, поэтому мы и…
– На память… – бессмысленно повторил я. – Воспоминания! – воскликнул, не дав ей закончить фразу. – Давай разделим наши воспоминания!
– Но для этого их надо сначала… ну… вспомнить, – заметила она с присущей ей (иногда) рассудительностью.
– Конечно, – пробормотал я не совсем уверенно, но сознание мое уже вовсю принялось работать. – Я ждал тебя в тот вечер под фонарем… начинал накрапывать дождь, – я откинулся на диван. Она долго слушала молча, продолжая сидеть в напряженной позе, на краешке; потом легла рядом.
– А помнишь, как мы в первый раз встретились?
– На тебе было белое шерстяное платье…
– А я посмотрела на тебя и подумала: ну и…
– А помнишь?..
Ее рука медленно потянулась к моей, я дотронулся большим пальцем до ложбинки у нее возле локтя………
Двое в доме
Он перебрался к ней в ее большой светлый дом, где она беспрестанно все мыла, чистила и протирала. В любую кастрюлю, ложку, дверную ручку можно было посмотреться и увидеть там свое незамутненное, хотя и искаженное отражение. С любой поверхности, упади на нее кусочек, не переступая через чувство брезгливости, можно было бы есть. Одна незадача: кусочек этот, едва ли успев долететь до пола, бывал ею подхвачен и выброшен.
Он любил чистоту, но быстро стал понимать, что чувствует себя среди этого стерильного великолепия неуютно и одиноко. В заботах о порядке у нее было не слишком много времени, чтобы обращать на него внимание, но наконец и она начала замечать, что он словно чахнет, подобно комнатному цветку, которые никогда у нее надолго не приживались и не росли.
– Я хотел бы, чтоб здесь творилось хоть черт знает что, – в один день капризным голосом решился заявить он, – но ты бы уделяла мне столько времени, сколько уделяешь теперь дому.
– Конечно, любимый! – будто опомнившись, проворковала она.
С тех пор она без конца готовила разные кушанья, чтобы его угостить, ходила за ним по пятам и сдувала с него пылинки, как некогда сдувала их со своих шкафов и буфетов.
Гости, нередко пока попадавшие в дом, начали замечать, что тарелки, если еще и сияют, то в пол-, а то и четверть накала, хотя их содержимое и побуждало к тому, чтобы при помощи языка придать им прежний блеск.
Они постоянно смеялись, шутили, дурачились, в то время как крошечные пылинки, больше никем не сгоняемые, оседали повсюду.
Она хотела выглядеть для него как можно лучше, но достигать этого перед все больше тускнеющим зеркалом с каждым днем делалось все трудней. Она хотела баловать его по утрам самыми вкусными яичницами и омлетами, но они стали приобретать все более явный привкус копоти и прогорклого масла. Она хотела надеть свое лучшее платье в вечер какого-то памятного для них дня, но обнаружила, что оно чуть не до половины съедено молью.
Однако он был на вершине блаженства. Больше можно было не вздрагивать, всюду натыкаясь взглядом на солнечные блики и собственные отражения. А темных углов и все больших размеров достигающих пауков он не боялся, потому что она постоянно была рядом.
К самым важным местам в доме, будь то кухня или уборная, вели протоптанные в пыли дорожки. Часть комнат решили закрыть, а по успокоительному полумраку, царившему теперь во всех помещениях, не всегда даже сразу можно было догадаться о приходе утра или наступлении вечера.
Большую часть дней они проводили, блаженно прижавшись друг к другу, в своей огромной кровати, где стоило протянуть руку – можно было нашарить сверток с печеньем, слегка сморщившееся яблоко или же небезынтересную книжку. Но вот однажды он вспомнил про какую-то вещь: может, то был чей-то подарок, может быть что-то из документов, хотя они почти перестали общаться с внешним миром, может быть просто еще какая-то книга. Он выбрался из кровати, сунул ноги в шлепанцы, причем один из них оказался ее – некогда розовый и с помпоном и побрел неторопливо на поиски.
Сначала она дремала, потом просто нежилась на подушке, потом все более нервно грызла орешки, пока не осознала, что и сама совсем разучилась проводить время одна. Завернувшись в одеяло, но босиком, она выглянула в коридор. Она позвала, но ей не ответило даже эхо. Она вздохнула, взяла лампу, свет которой, впрочем, почти не проникал через засиженный мухами стеклянный колпак, и отправилась искать. Она звала его постепенно садящимся голосом, она чихала от пыли, клубы которой вздымались при каждом ее шаге, отмахивалась от пауков и расставленных ими сетей, уворачивалась от падающих непонятно откуда предметов. Но бесполезно. Его нигде не было, он потерялся.
Привет
– Привет, – сказала она и поцеловала меня в губы.
Я подумал, что оттолкнуть ее было б невежливо. Когда через какое-то время она сама отстранилась, я, наконец, сумел ее разглядеть: достаточно симпатичная, но – вот беда! – совершенно мне не знакомая девушка. Я понадеялся, вдруг она обозналась, но вопрос о том, как меня зовут, рассеял остатки сомнений. Смутившись, я ляпнул первое, что пришло в голову; хорошо хоть это было не женское имя. А ведь я ждал тебя. Ждал, хотя точно уже знал, что ты не придешь.
– Симпатичные очки, – сообщила она.
Правой рукой она теребила ремешок висевшей на плече сумочки, левой шарила в пространстве, пытаясь захватить мои пальцы, и при этом упорно мне смотрела в глаза. Фраза явно предполагала какую-то ответную реакцию с моей стороны.
За спиной прошумел поезд, и я только сделал вид, что сказал что-то, на самом деле не сказав ничего. Переспрашивать она постеснялась. Несколько мгновений мы молча друг друга разглядывали. Да, она была симпатичной, но глаза у тебя были темнее и волосы завивались колечками, а у нее были прямые.
– Ты знаешь, а там наверху такая погода отличная, – для виду она закатила глаза к потолку. – А ты любишь танцы? – тут же выдала она без всякого перехода.
В голове у меня мелькнула шальная мысль, что надо бы поспешить согласиться насчет хорошей погоды, пока у меня не поинтересовались, не люблю ли я, например, устриц. Из кармана у нее зазвучала какая-то популярная песенка.
– Ой, подожди минутку! – сказала она, доставая телефон и отходя в сторону.
Я подумал, успела ли ты уже стереть мой номер из своей телефонной книги. Рядом стояла колонна экстренной связи – или как их там называют?.. – расставили теперь на всех станциях такие полосатые штуки.
– В чем смысл жизни? – спросил я, надавив на кнопку.
– Не в метро, – ответил мне из динамика голос девушки.
Она уже возвращалась ко мне, раскачивая телефон за шнурок. И тогда знаешь, что я сделал? Я притворился, что это ты.
О большой и чистой любви... к еде
Утро вдвоем
Меня разбудил несильный удар в плечо.
– А теперь – проваливай.
Первые лучи солнца уже пробивались сквозь опущенные занавески. Она сидела рядом со мной на кровати и, кажется, сама только проснулась. В комнате ощущался ни с чем не сравнимый запах пролитого шампанского, во рту – ставший уже привычным по утрам отвратительный привкус. Голова болела и соображать отказывалась.
Кажется, она еще что-то сказала о том, что ни слышать, ни видеть меня не хочет, ни… и так далее. Почтя за лучшее оставить ее реплики без ответа, я уныло побрел в ванную. Щелкнул выключатель, но в потолке загорелась только одна тусклая лампочка. Сколько же я здесь не был? Пару месяцев. Я открыл кран.
– Ты знаешь: я маленькая, не достаю, – она уже стояла у меня за спиной, облокотившись на дверной косяк, и многозначительно смотрела на потолок. – Ты – длинный, дотянешься и со стула.
Я открыл было рот, но она опередила меня:
– Я не сказала, что собираюсь с тобой говорить. Хватит с меня этих твоих разговоров, – и, резко развернувшись, ушла обратно в комнату, а я отправился почему-то на кухню, за стулом, попутно хлебнув воды из стоявшего там чайника.
Она принесла лампочки, я влез на стул. Сколько нужно идиотов, чтобы вкрутить лампочку?.. Голова у меня закружилась, и я поспешил схватиться за стену. Где-то мы с ней вчера случайно опять встретились. А дальше что было? Портвейн? Красное?..
Она нажала на выключатель.
– Ну теперь красота!
Спрыгнув со стула, что чуть не стоило мне потери равновесия на скользком полу, я потащился в уборную. Ручка висела на двери как-то криво, и не то, что запереться, даже нормально закрыться было нельзя. Все время пребывания внутри я молил бога, чтобы меня не встретили на выходе с какой-нибудь отверткой, которой я сейчас был в состоянии разве что сделать себе харакири. Но обошлось.
Пока я одевался, прозвучал монолог из серии: и не вздумай звонить мне, никаких больше начать все сначала и проч., и проч. Уже в коридоре она всучила мне какую-то книжку.
– Ты мне давал.
О том, что у меня вообще когда-то такая книга была, я помнил смутно, но это ничего не означало. Зато у меня не изгладилось почему-то из памяти, как обращаться с замками. Я открыл дверь.
– Ах да. Я там в жж написала… Прочтешь – ответишь потом.
Дверь захлопнулась. На улице шел дождь. Я надвинул капюшон почти до самого носа. Автобусы по ее улице ходили редко. Впрочем, у меня все равно не было денег на подобное удовольствие. Я сунул руки в карманы, а когда извлек их оттуда, на ладони у меня лежал ее длинный темный волос – больше, чем ничего.
Под пиво и музыку
Ева Рапопорт: Для двоих и ни для кого.