Башня
Раннее утро напомнит о чём-то домашнем:
В зеркале тень. И я снова себя не узнал.
Небо светлеет. Туманом укрытая башня
Ловит далёкий, чуть слышный осенний сигнал.
Вот в ежедневнике снова маячат календы.
В заспанных окнах плывут отражения лиц.
Рвётся под натиском дней чёрно-белая лента
С треском, похожим на крики встревоженных птиц.
В сумерках снятся беззвучные сны городские.
Все персонажи знакомы, и роль – наизусть.
Невский – вчера, а сегодня – Тверские-Ямские –
Молча плывут в затяжную осеннюю грусть.
Всё не досуг. И в сверкании плоских экранов
Крутится вечная жизнь, но – увы – не моя.
Жмутся друг к другу на карте лоскутные страны,
В ветреном дне из-под ног убегает земля.
Я не пишу. А неделя всё шире и шире.
Воздух застыл за заклеенным пыльным окном.
Тихо слоняюсь по тёмной, уснувшей квартире,
Вечно живу переполненным завтрашним днём.
Полдень потопит в себе пешеходов московских.
Листья желтеют. В прохладе чуть легче дышать.
Где-то вчерашних мелодий слышны отголоски.
Башня… И некуда больше отсюда бежать.
Бессонница
В мае
Этот облачный май захлебнётся в туманах,
Я спросонья шагну в бледнолицее утро.
Вот весна… Жизнь прекрасна, как в старых романах.
Ветер свеж. Всё как надо. Всё верно, как будто.
Я теряю свой взгляд в силуэтах прохожих,
Посмотрю на часы. В этом городе диком
Жду грачей на балконе, и будней погожих,
И лучей на паркете, натёртом мастикой.
Жду гремящих октав. Или кварт. Или терций,
Что напомнят минором о сладком и едком
И затихнут. В моём многокамерном сердце
Всё по-прежнему живо, как в солнечной клетке.
Этот облачный май захлебнётся в туманах,
Будет пахнуть черёмухой в полднях тенистых.
Залежались стихи в запылённых карманах
И разладились струны в руках гитаристов.
Вакуум
Вот и август. Привычка меня научила
Морщить лоб на бездонный туман,
Опасаться, чтоб радость на лаврах почила,
И зашвыривать мелочь в фонтан.
А за городом грустно торфяники тлеют,
И солёная дымка вдали
Сизой шторой безмолвно ползет по аллеям
Отцветающей плоской земли.
Безвременье. Разорваны цепи и мысли,
Непослушные строки в разлад…
Отстучали часы и программы зависли,
И трамваи звенят невпопад.
Пять минут до заката. Следы затерялись,
Заколочена в прошлое дверь
И закрыты глаза. Мы давно разбежались,
Я скучней и счастливей теперь.
Варшавское шоссе
Такое было, видимо, у всех –
Ворота, двор и главная дорога.
А у меня Варшавское шоссе
Лавиной громыхало у порога.
Бегут колёса время догонять,
Лавируют налево и направо,
Пытаясь по Варшавке убежать,
Хотя она не приведёт в Варшаву.
В тумане глохнет городской минор,
И вслушиваться в сумерки напрасно,
И я ищу пестреющий узор
Чертановских высоток бело-красных.
А кто-то ждёт, когда наступит май,
Чтоб можно было выйти в босоножках,
Надеть очки, поправить юбки край,
Вдыхая запах жареной картошки.
И сесть в машину, словно в карусель,
Курить в окно и вспоминать кого-то,
И мчаться по Варшавскому шоссе
В жару. На юг. Навстречу самолётам.
Весенний сон
Бригантина в пыли,
Смотрит искоса с полки на комнатный хлам.
В облаках корабли
Ускользают от ветра по прытким волнам.
В облаках паруса
Рвутся ввысь и вперёд, в холодеющий бриз,
Без оглядки назад…
Бригантина всё смотрит задумчиво вниз.
А за окнами – синь,
И весна во дворах зажигает костры,
Подгоняет разинь
И коверкает правила старой игры.
В сонной комнате – свет
Проколол полотнища нестиранных штор.
Бригантины скелет
Молча слушает книг деловой разговор.
И уже позади
Прошлых вёсен хлестающий грустью зачин.
Тают в нашей груди,
Расколовшись, обломки пустых бригантин.
Грохот последних трамваев уляжется
Грохот последних трамваев уляжется.
Звёздное небо. Балкон и карниз.
Я закрываю глаза – и мне кажется –
Время стремительно падает вниз.
Лето молчит. Под вихрастыми кронами
Стынут скамейки. Большая луна
В чёрном зените висит над газонами,
Крася их в цвет золотого руна.
Лето молчит. И глазницами рыжими
Смотрят в уснувшую даль фонари.
Блики костра… и во сне снова слышу я –
Голос знакомый поёт до зари.
В толстых альбомах молчат фотографии,
В форточке кружится пух тополей.
Запись в блокноте легла эпитафией
Сверху былых перелистанных дней.
Я обниму тебя крепче. И радостней
Вздрогнет улыбка на спящих губах.
За занавеской, похожей на парусник,
Брезжит рассвет, расплываясь в кругах.
Будет жара. За ночными туманами
Глохнет непрожитой песни зачин.
Город синеет подъёмными кранами.
Вспомним вчера. И чуть-чуть помолчим.
Билет до Лапландии
А, может, стоит без волшебной мантии
Попробовать поверить в чудеса?
Купить билет до станции Лапландия,
Намазать лыжи и собрать рюкзак…
Вперёд, туда, где нет гостей непрошенных!
Отыщем и обнимем горячо
Хмельного деда в шубе запорошенной,
С завязанным мешком через плечо…
Нас встретят ветки с хвойными иголками,
Скрип половиц натопленных сеней,
Следы полозьев под косыми ёлками
Карельских разрисованных саней.
Там вьюги в декабре поют волчицами,
Журчит в апреле талая вода.
Под хрупкий лёд проваливались рыцари,
Издалека спешившие туда.
Всё в прошлом. И под снегом дремлют крепости,
А избы – в комьях зимней седины.
Наличники, подёрнутые ветхостью,
Покорно ждут блуждающей весны.
И больше нет страны Ингерманландии,
Но главное теперь – не опоздать.
До станции с названием Лапландия
В глухую ночь уходят поезда
Мечты
Московская ночь
След прохладной воды на лице и ладонях…
Я толкаю железные двери подъезда.
Тихий август в деревьях недвижимых тонет
И горит на асфальте в фонарных отрезках.
Фары меркнут в листве. Полусонный водитель
Крутит ручку приёмника в ритме печальном,
И звучит ля минор, мой ночной вдохновитель,
Отражаясь мерцаньем в кольце обручальном.
И – тоннель за тоннелем – плывут светофоры,
Освещая карманы пустых перекрёстков.
Мне всё кажется – ветер на Невских просторах,
Парапеты и волны в серебряных блёстках.
Мы летим по Кольцу, уходя под развязки,
И московская ночь с каждым днём всё темнее,
А на жёлтых фасадах античные маски
Наблюдают рассвет над Заливом, бледнея.
Без пятнадцати два. Одноглазая башня
Стережёт темноту. И в сегодняшнем утре
Мне покажется сном тихий вечер вчерашний.
Будет только туман, словно в пасмурной тундре.
На кухне
Ода октябрю
Она была чуть-чуть взволнованной
Она была чуть-чуть взволнованной.
В руках держала сигарету.
В глазах, как будто очарованных,
От солнца прятала секреты.
Она стояла, чуть прищурившись,
И ветер брал её за плечи.
То выпрямляясь, то ссутулившись,
Ждала, когда наступит вечер.
Так получилось – в этом городе
Весна была со мной в печали,
И перекрёстки мёрзли в холоде,
Деревья гнулись и молчали.
Она была чуть-чуть взволнованной,
Я помню руки и ресницы…
В тетради, наспех разлинованной,
О ней исписаны страницы.
И этот город тонет в зареве –
И лес, и визги электрички,
И озеро в туманном мареве,
Костёр, рассыпанные спички…
Всё это было или не было,
А за окном – зима без снега,
И в свете утра чёрно-белого
Томит непрогнанная нега.
Она была чуть-чуть взволнованной.
И вроде, мяла папиросу…
Сижу на сумке упакованной,
А в памяти стучат колёса.
Осенью в Москве
Перрон
Мёрзнут пальцы, кровь горит на лице,
И всё нет запаздывающей электрички.
Брызги снега с навеса, на чёрной решётке ворона.
Я бежал от начала и не знаю, что будет в конце.
Эта пустая тяжесть стала привычкой.
Я почти один в немой пустоте перрона.
Я почему-то представил: электричка – ночной экспресс,
Чад папиросный в тамбуре, белые занавески.
За окном – холодная ночь, огни семафора.
Полстраны позади. Наплывших воспоминаний срез.
Сонные лица – побледневшие от времени фрески
В железнодорожном миноре.
И не хочется спать. Хочется вспоминать и думать
О том, что кучу времени потерял в азарте.
И такими жестокими показались её слова…
А глаза смотрели угрюмо
Туда, где на мятой истрёпанной карте
Кровоточащей огненной язвой зияла Москва.
Плацкарт до Москвы
Вот и снова в Москву. Я вхожу в полутёмный плацкарт,
В суматохе встречая помятый берет проводницы.
На перроне меня провожает обветренный март,
Размывая усталость на сонных, задумчивых лицах.
Вот и снова в Москву. И мне кажется – так далеко!
Хоть всего одна ночь отделяет от вечного шума.
Я дождусь Бологого – потом уже будет легко,
И на верхнюю полку покорно улягутся думы.
И ведь было же утро в том самом апреле сыром,
Сине-белый февраль с обсыпающим снегом мохнатым.
Я вообще-то не очень люблю вспоминать о былом
И смирился с тем, чего не сумел исправить когда-то.
И на восемь часов ничего, кроме стука колёс.
Кто-то громко храпит, где-то хлопают тамбурной дверью.
Мне всё снится бульвар с цепью низеньких тонких берёз,
Чьи растущие кроны – точь-в-точь попугаевы перья.
Вдруг запахнет кострами. Остатки весенней любви
Постучатся в балкон, весь захламленный и застеклённый,
И в пустеющих ржевских дворах – хоть зови – не зови –
Не появится мальчик, в кого-то несчастно влюблённый.
И уже далеко, в непривычно уютной Москве,
Проступившей из детских беспечных стихотворений,
Замирает вагон, как страница в последней главе,
Но что-то тревожит, запнувшись на жизненном крене.
Про девушку, которая любила слонов
Девушки любят конфеты,
Песен наивных куплеты,
Летние белые платья,
Ландышей робких букеты.
Любят закаты над пляжем,
Вещие повести снов,
Вазы, портреты, пейзажи,
А это любила слонов.
В зарослях горького чая,
Хоботом толстым качая,
Ищет слонёнка слониха,
Ищет, безумно скучая.
Где-то балконы и крыши,
Где-то метели и ветры.
Слон – на цветастой афише,
Слон – на почтовом конверте.
Мечутся хмурые вёсны,
Чавкая снежную кашу…
В днях этих серых, морозных
Души согреются наши.
Январский дождь
Дождь в январе. Под балконами мокнут осины,
И в цветастых зонтах – тротуар.
Хмуро ползут по пустынным дорогам машины.
Часы на стене – за ударом удар.
Над молочным туманом к зениту летят самолёты,
И холодное солнце встаёт за бортом.
Мы однажды случайно спросили друг друга – Кто ты?
И остались вдвоём.
Я сюда убежал и всё греюсь свободой побега
И на север смотрю из окна.
А Атлантика тоже грустит и не шлёт запоздалого снега,
Словно здесь заблудилась весна.
Мне не хватит тоски, чтобы ею объять этот полдень.
Ты ведь тоже сейчас под дождём…
Вечерами у отпертой двери друг друга находим
И мечтаем – не важно о чём.
Жду – не дождусь. Пешеходы сегодня без грима,
И у каждого – ветер в седой голове.
Тихо тают минуты в эту бесснежную зиму
В неуютной сырой Москве.
Родион Вереск: Эмигрант.